Игра в реальность (гет)

Чёрт, рука дрожит! Усилием воли Евгений попытался заставить свои ладони замереть и прекратить трясти металлический поднос. Удалось это ему только на пару секунд, а затем бокалы снова начали тихо дребезжать, даром что приклеенные. Пустая бутафорская бутылка опасно раскачивалась, и приходилось наклонять поднос для равновесия то в одну сторону, то в другую.

Захотелось провести по лицу ладонью, чтобы смахнуть волосы и немного успокоиться, но опять же этот поднос. Все неприятности и тернии непродолжительной актёрской карьеры Евгения, казалось, были сейчас воплощены в этом противном, тяжёлом, как все грехи человечества, подносе.

— О, я думаю, Аннет скоро придёт. К кому ей ещё обращаться, как не к нам? Не скажу, что мне льстит её доверие, но она и впрямь нам многим обязана. Бедняжка, как и все сироты, она страдает то чрезмерной подозрительностью, то столь же смешным простодушием.

Ах, да, точно, это же сейчас! Евгений закрыл глаза и, едва шевеля губами, произнёс вместе с Петей, игравшим господина Марселя, следующую фразу:

— Да... да, ты права. Где же этот бездельник с шампанским?

Адресовав этот вопрос самому себе, Евгений почувствовал, как страх наконец освободил его. Руки точно стали каменными, сознание прояснилось, голосовые связки в любую секунду были готовы звонко продекламировать ответную реплику. Однако сначала ему предстояло выйти на сцену.

Медленно, считая каждый шаг, актёр вышел на середину. Не смотреть в зал — вот главное правило. Его зрачки были прикованы к Пете, который, в свою очередь, смотрел на него надменно и выжидающе. Нелепый бордовый костюм, к счастью, отлично привлекал внимание.

— Восемьдесят первый год закончился, сэр, — громко произнёс Евгений, ставя свой поднос на столик рядом с "господином". — Я приказал принести бутылку восемьдесят второго.

Ему показалось, что к концу фразы его голос вильнул куда-то вверх и потух. Замерев от такого промаха, Евгений поднял голову и чётким, машинным полупоклоном попытался исправить свою оплошность.

— Болван, Нат, настоящий болван... Напомни мне, зачем я его держу? — будто бы себе под нос пробурчал Петя, что, впрочем, не помешало его голосу разлететься до самой галёрки.

— Потому что он племянник старого Джорджа, дорогой, — жеманно ответила Натали. Перед тем, как покинуть сцену, как полагалось по сценарию, Евгений незаметно подмигнул ей. Но Наташка и бровью не повела. Её нельзя было назвать выдающейся актрисой, — посредственная внешность, однообразные интонации, скованность жестов, — однако во время спектакля отвлечь её было сложнее, чем лондонского караульного.

Убеждённый, что вполне сносно отыграл свою микроскопическую роль, Евгений направился за кулисы, пожалуй, чуть быстрее, чем нужно. Скрывшись за занавесом, он сел на пластиковый куб (остаток декораций никогда не ставившегося спектакля), потёр шею и приготовился наблюдать дальнейшие события, разворачивавшиеся на сцене, уже в качестве зрителя. В минуты сильного волнения он всё воспринимал, точно впервые; хладнокровные интриги Нат вызывали в нём смесь ужаса и восхищения, надутая наивность Марселя попросту смешила; личная трагедия королевского советника, прохиндея и обманщика, заставляла проникнуться к нему симпатией, а метания короля, запутавшегося в липкой паутине заговоров, оставляли чувство безысходности и предсказуемости финала.

Но к концу первого акта волнение, будоражившее Евгения, исчезло, и он, буднично зевнув, потянулся к вешалке неподалёку, чтобы достать из кармана куртки телефон.

— Как думаешь, сегодня нас надолго задержат? — услышал он прямо над собой и едва на приложил телефон сенсорным экраном об угол куба. Подняв голову, он увидел перед собой хрупкое существо в платье горничной, больше напоминавшем школьную форму. Веснушки, закрученная в пучок тоненькая косичка каштанового цвета, тощая шея.

— Не знаю, Лер, — ответил актёр. — Мы с тобой люди подневольные, как скажут господа, так и будет.

Лера хихикнула. Почему-то ей всегда нравились шутки, касавшиеся её ролей. Ну или обобщавшие её и Евгения — в этом он пока ещё не разобрался.

— Тебе скучно? Мне кажется, Лаврушкин недоволен. Он никогда не бывает доволен, но сегодня особенно. Заметил, что он ни разу их не прервал?

— Да, дурной знак. Но нам с тобой ничего не грозит, думаю, — Евгений улыбнулся "горничной", заставив ту радостно покраснеть. — В этом плюс маленьких ролей.

— А вот Пете достанется. Он сегодня какой-то особенно деревянный. Я слышала, что кто-то сказал ему, будто его жена каждую его репетицию уезжает к подругам... или друзьям... Во всяком случае мысли его явно не здесь.

— Особенность его роли в том, что казаться рассеянным — это даже хорошо. А вот Марк переигрывает немного.

— Макс? — удивилась Лера. — А мне он нравится. Ну, точнее, не он, конечно, а его сегодняшняя игра... Такие чёткие слова, такие живые эмоции... Но в одном ты прав.

— В чём же?

— Ему никогда не достигнуть высот Руслана Шведа.

Евгений пожал плечами. Ему не хотелось говорить сейчас о Руслане, этой полулегендарной личности, расцвет карьеры которого он едва успел застать. "Лучший актёр за всю историю "Мельпомены" — так говорили о нём пять лет назад. Режиссёр Лаврушкин ставил его в пример при каждом удобном и неудобном случае. Любой, кто бы ни исполнял его роли, и в особенности роль королевского советника Марка, находился в тени его славы, тщетно пытаясь воспроизвести на сцене хотя бы десятую долю того, что приписывали Шведу.

— Руслан никогда не играл в спектаклях, — неохотно сказал Евгений, чувствуя, что Лера ждёт от него ответа. — Он жил в них.

Актёр вспомнил одно из первых представлений "Повести о Лоренс", которое ему приходилось наблюдать ещё из зрительного зала, будучи зеленым студентом театральной школы. Сам Станиславский не только сказал бы Марку Норманну "верю", он бы лично подошёл к нему просить автограф и поинтересовался, у кого же на хранении находилась похищенная им корона. Возможно, думая так, Евгений преувеличивал, однако многие в то время твердили, что никогда и никому уже не сыграть Марка с таким правдоподобием. В нужные доли секунды на его лице появлялась хитрая и загадочная улыбка, а после неожиданных реплик короля она внезапно сменялась призраком растерянности, которую хотелось назвать неподдельной; но уже в следующий миг, точно овладев собой, Руслан насмешливо дёргал уголком губ и скрывался за спиной короля, будучи его личной тенью, соблазнителем и дьяволом за его плечом. И только он, Евгений, мог видеть пустоту в больших тёмных глазах советника в те редкие мгновения, когда тот оставался один. И он вправду был один, растворяя в тишине вокруг себя разряженный и затаивший дыхание зрительный зал. Тогда Евгений чувствовал себя так, словно подглядывал за чьей-то душой через замочную скважину.

Нет, Макс — недурной актёр. Его смазливое лицо способно очаровать зрительниц хорошо отработанными усмешками и выверенными томными взглядами, но весь он был тут, на поверхности. Какая тут замочная скважина! На фоне того, что Евгений видел когда-то, Макс играл так плохо, что сквозь его игру проглядывала собственная, простоватая и самодовольная сущность актёришки провинциального театра, у которого были проблемы с желудком и который по пять раз в день проверял собственную почту в надежде найти предложение по переходу в более престижное место.

Лера присела рядом и стала разглаживать складки своей юбки.

— А тебе никогда не хотелось попробовать? — спросила она.

— Попробовать что?

— Выйти из роли дворецкого и попробовать сыграть... ну хотя бы Марселя.

Евгений рассмеялся.

— Я и с этой ролью-то едва справляюсь. Куда уж мне. Тем более моя карьера только начинается, всё ещё впереди. Мне двадцать три, не вечность же мне гулять дворецким?

— Сейчас тебе накладывают старящий грим, а что изменится через десять лет? Твоё естественно стареющее лицо только упростит задачу. Я много слышала об актёрах, которые за всю свою жизнь не выходили дальше "подтанцовки".

— Сильно же ты в меня веришь!

— Я в тебя верю, поэтому и хочу, чтобы ты наконец открылся. Ты мне нравишься. Конечно, просто как актёр...

Последняя фраза автоматически перечеркнула собственное значение. Подумав об этом, Евгений хмыкнул и разблокировал телефон, давая этим понять, что разговор закончен.

* * *

Все полчаса, пока Лаврушкин ругал актёров, Евгений стоял в тени и играл в приложении на телефоне. Ему доставляло удовольствие подобное проявление безразличия к начальству. Это был своего рода вызов. Вызов, который исполнитель роли дворецкого по определению мог себе позволить.

Лера крутилась рядом. Её тоже хотелось показать своё безразличие, но вместе с тем ответственность и стремление всем угождать заставляли её кидать на режиссёра внимательные взгляды.

— Смотри, что ты делаешь, — нервничая, Лаврушкин хватал Петю за руки и едва не выкручивал их. — Ты отвлекаешь своими жестами зрителя. Машешь, как ветряная мельница. В тот момент, когда появляется Аннет, ты так широко раскидываешь руки, что чуть не бьёшь жену по носу. Понимаю, ты её не видишь, но ты должен чувствовать расстояние. Всё, что происходит вокруг, должно быть отпечатано в твоей голове! Иначе одна маленькая помарка, одно неловкое движение — и всё рассыпается. Теряешь контроль, начинаешь смотреть в зал, где школьники жуют чипсы, и пиши пропало!

— Я просто могу встать подальше, — влезла Наташа.

— Тогда как ты передашь ему письмо? Сложишь самолётиком и запустишь через полсцены? За твоей спиной находится сундук, который зрители не должны видеть, понятно?

— Понятно, — актриса стала кусать губу и смотреть в потолок. Казалось, она вот-вот разрыдается, хотя собственно к ней претензий у Лаврушкина было не так уж и много. Но Нат, она же Наталья Фомина, была известна на весь театр своей чувствительностью, непостижимым образом отключавшейся только на время спектакля. Собственно, поэтому-то Лаврушкин её и держал.

— Теперь вы. Да, Максим! И ты тоже, Анатолий Василич! Вы общаетесь друг с другом не как король с советником, а как пара старых одноклассников. Что за панибратские жесты, Макс? Вы планируете убийство или поход в баню?!

Анатолий Василич, также известный как Толик I (своим прозвищем актёр был обязан собственному неизменному амплуа королей и важных сановников), стоял прямо перед Евгением. Почувствовав присутствие того за своей спиной, Анатолий отклонился чуть назад. На "дворецкого" пахнуло затхлостью расшитой мантии, уже много лет обитавшей в старых сундуках костюмерной.

— Я не понимаю, чего он от нас требует, если пьеса дрянь, — вполголоса прошептал он. Евгений едва заметно кивнул. К счастью, Лаврушин не разобрал сказанных слов, зато заметил присутствие самого Евгения.

— А ты что улыбаешься? — раздражённо буркнул режиссёр. — Трудно испоганить роль в одну строчку, но тебе удалось. Ты был как робот. Зрители подумают, что спектакль про двадцать третий век и механических дворецких. Что с тобой такое?

— Со мной? — глупо переспросил Евгений. Лера боязливо отошла в сторону, а Наташа нервно хихикнула.

— Да. Давай отойдём. Надо переговорить.

"Со мной?" — едва не повторил актёр, но вовремя прикусил язык. Лаврушкин взял Евгения за рукав сюртука и отвёл в сторону, оставив всех остальных лениво переговариваться и обмениваться сплетнями.

— Я прекрасно знаю, о чём ты думаешь, — начал режиссёр. Евгений с тревогой посмотрел в серые глаза, от которых во все стороны разбегались лучики морщин. Было непохоже, чтобы его собирались отчитывать — да и за что бы? — но такие заявления не могут не настораживать.

— Ты так хочешь проявить себя, так сосредоточен на своей игрушечной роли, что отрабатываешь до автоматизма каждый миг своего пребывания на сцене. Это и есть твоя ошибка. Да, роль дворецкого не предполагает импровизаций, она сама немного сковывает, но всё же зрители должны видеть человека и в тебе тоже. В конце концов, для реального дворецкого это была бы рутина. А для тебя — как будто кульминация. Ты напряжён, как натянутая струна, кажется, что ткнёшь тебя — и пф-ф! Ты лопнешь.

Евгений слушал — и осознавал, что Лаврушкин был абсолютно прав. Он умел разбираться в происходящем на сцене и в большинстве случаев безошибочно видел причины актёрских ошибок. При всех минусах, этого у него было не отнять.

— Я хочу попробовать тебя в роли Марселя.

Евгений посмотрел на режиссёра так, как будто тот на его глазах превратился в инопланетянина.

— Не удивляйся. У тебя есть потенциал, я это вижу, но если оставить тебя на микро-роли, ты зажмёшься до того, что тебя уже будет не вытащить из твоей скорлупы. Постарайся выучить до завтра роль Марселя, проведём прочитку. Если всё пройдёт хорошо, попробуем тебя в этой роли. Всё равно Петр не сможет принимать участие в каждом спектакле из-за... своих семейных обстоятельств.

— Вы правда так думаете? — спросил Евгений, не смея верить тому, что услышал.

— Только слепой не увидит, как он каждые пять минут дёргается к телефону.

— Нет, я имел в виду... Что у меня есть потенциал?

— Не заставляй меня повторять это, — ворчливо ответил Лаврушкин. — Свободен. Завтра в три, и без опозданий.

* * *

Евгений и не знал, что провёл в театре так много времени. Темнота, окружившая его, как только он вышел из здания, застала его врасплох. На пару секунд он замер на ступенях, наблюдая за шумящими на аллее деревьями. Ветреный вечер — явление редкое и неприятное, особенно если к нему примешивается мелкий моросящий дождь, а у тебя нет даже капюшона. Всё, что Евгений смог сделать — это поднять повыше воротник и шагнуть в неприветливую мартовскую синь с надеждой добраться до дома как можно скорее.

Но его надеждам не суждено было сбыться. Практически тут же он услышал за своей спиной торопливый топот каблучков, и Лера, стремительно выбежавшая из театра, повисла у него на руке.

— Прости, — выдохнула она, улыбаясь, — чуть не упала! Ты сейчас домой?

— Куда же ещё. Лаврушкин сказал мне...

Евгений хотел было рассказать о своём новом задании, но решил, что лучше сделать сюрприз. По крайней мере, не сглазит.

— Неважно. А ты куда? Тоже домой?

— Ну да. Проводишь меня? Не до дома, не бойся, только до перекрёстка. Там и разойдёмся... Просто темнеет так рано...

Почему-то Евгению показалось, что даже в мае он будет провожать Леру до перекрёстка; но он был не против. Он любил одиночество, и после тяжёлого дня репетиций хотелось побыть одному, однако Лера была симпатична ему. Она была весёлой, милой, забавной девушкой, которая и не думала требовать от него слишком много. Евгений никогда не рассматривал возможность предложить ей что-то большее, чем дружба; вообще отношения в пределах одного коллектива, тем более такого тесного — опасная штука. Его больше устраивали приятельские беседы и спокойные прогулки под мигающими старыми фонарями.

Лера обладала замечательным даром — она развлекала, не надоедая. Её мелодичный голос рассказывал весёлые истории или пускался в воспоминания, не требовавшие от собеседника ничего, кроме ответной улыбки. В этот день она пустилась в необычные фантазии — на тему того, как бы они с Евгением вели себя, оказавшись в реальности пьесы, которую играли.

— Из меня вышла бы ужасная горничная, — призналась она со смехом. — Я слишком люблю читать, чтобы на моё попечение можно было оставить горячий утюг или готовящееся блюдо.

— А ещё у тебя ужасный слух, — подхватил Евгений, — чтобы ты услышала звон колокольчика, к нему надо привязать рупор.

— Да ну?

— Конечно. Тебя и в одном помещении приходится звать по нескольку раз.

— Твоя правда. И дворецкий из тебя был бы так себе.

— Почему?

— Ты бы всё время казался умнее своих хозяев. Это хорошее качество только для дворецкого из юмористических романов. В реальности таких не любят.

— А кто любит тех, кто их в чём-то превосходит? — спросил Евгений.

Он невольно задумался и о других актёрах. И пришёл к выводу, что те были бы в вымышленном королевстве ну абсолютно ни к месту. Нервная Наташа не то что плести интриги, соврать не смогла бы, не покраснев. Петя же, напротив, своей дотошностью свёл бы с ума кого угодно и окончил бы свою жизнь в тюрьме — просто потому, что всем надоел. Толик I бы беспрестанно травил анекдоты и в один прекрасный день оказался бы низложен до королевского шута.

— Руслан мог бы там оказаться, — сказала Лера, точно прочтя его мысли. — Знаешь, я играю здесь на пару лет дольше, чем ты, но... Я совершенно не помню его. То есть его роли, его Марка — да, но не самого Руслана. Что он был за человек? Он не то чтобы преображался... Когда он сходил со сцены, он впадал в странную апатию. Отсутствующий взгляд, поспешный уход из театра... Как будто...

— Как будто боялся чего-то? — предположил Евгений. — Или слишком сильно выкладывался на сцене?

— Ни то, ни другое. Это было... немного жутко, — призналась Лера, помедлив. — Из него как будто высосали все эмоции, но вместе с тем дали нечто другое... и он не был этому рад. Ему все завидовали, но он этого не понимал. Ему сотни раз предлагали переехать и выступать в других, знаменитых, настоящих театрах, но он и не замечал этого.

— Что с ним случилось?

— Не знаю, — пожала плечами девушка. — Должно быть, всё-таки уехал. У него не осталось друзей или знакомых, которых можно было бы об этом спросить.

— Возможно, ему и лучше было бы родиться Марком, а не Русланом, — сказал Евгений. Несмотря на слова Леры, он не мог не завидовать своему предшественнику. Именно он стал когда-то его кумиром. Именно из-за него Евгений и оказался в "Мельпомене", хотя мог бы попытать счастья в чём-то куда более престижном. Внезапно открывшиеся перед ним сегодня перспективы заставили молодого актёра поднять голову и пытливо взглянуть в собственное будущее. Кто не хочет обладать хотя бы частью той славы, расцвета которой он был свидетелем? Да, конечно, талант — нечто божественное, искра, данная от рождения, всё это мы уже слышали. Но что такое актёр? Слова, жесты, взгляды и запоминающаяся внешность. Первые три можно отработать, а на последнее Евгений не жаловался. Природа одарила его прекрасной фигурой, тёмными, слегка вьющимися волосами, носом классической формы и матово-карими глазами, ещё в школьные годы разбившими не одно девчоночье сердце.

Последний ингредиент для достижения успеха — амбициозность.

У перекрёстка Евгений и Лера остановились. Лере нужно было перейти дорогу, пустовавшую в этот поздний час, а Евгению — повернуть налево, во дворы. На прощание актёр крепко сжал ладонь своей подруги и внезапно, повинуясь некоему порыву, поцеловал её в щёку.

— Ты права, — сказал он. — Мне в самом деле пора попробовать.