Вторая часть трилогии, в которой POV Снейпа сменяется на POV Люциуса.
Рассказана как будто та же самая история – и вместе с тем совсем другая. Получив доступ к мыслям и чувствам второго участника этой драмы, мы вместе с этим не просто получаем недоданную нам в предыдущей части сюжетную и психологическую информацию. Возникает своеобразный «голографический» эффект: слушая исповедь Люциуса, мы еще помним рассказанное Северусом. Читатель здесь как бы воспринимает эту историю одновременно с двух точек зрения, обладая той полнотой знания, которой не располагали ее участники. Это классическая ситуация катарсиса: зритель наблюдает за слепо стремящимся к гибели героем…
Метафорический слой повествования еще больше сгущается. – «Есть всего два типа кожи – бархат и атлас», - говорит Малфой. Атлас – его собственная и кожа большинства людей: она «сияет отраженным светом и столь гладка, что никакая грязь не задерживается на ней. Бархат крайне редок – он впитывает любой свет и любые тени, ничего не отражая, не бликуя, не нагреваясь и не охладевая, он поглощает любую грязь, оставаясь неизменным». Всё скользит по душе Малфоя, не становясь ее частью; для Снейпа всё преобразуется в душевный опыт.
…Потом, спустя годы, Люциус допытывается у Снейпа: что значит, по его мнению, быть любовниками. – «Это люди, которые любят друг друга». – «Физически?» - «Сначала определи границы физического. Отчего для меня акт близости – это вид волшебства, а для тебя любое волшебство – просто форма секса?»
Люциус хочет задать ему вопрос – и не может. За всё это время он так и не произносит слово «любить». Он не в силах отпустить себя, подняться до той любви, которую ему внушает Северус, потому что не в силах признать ее – она выходит за круг его понятий и представлений. Вместе с тем его терзает чувство, что нечто очень важное в жизни - «сродни красоте и страданию, чему я не могу найти слова, не могу ухватить» - прошло мимо него по его собственной вине:
«Что-то столь важное, что без него все прочее не имеет смысла…
Снейп говорит – что даже его алхимия.
Мое отражение в зеркале говорит – что даже моя жизнь.
Когда я поймаю это слово, это чувство или воспоминание – я остановлю золотой маятник».
Символика этой повести также завязана на «алхимических мотивах» - на теме Великого Делания, которое, в соответствии с изначальным смыслом учения, становится прежде всего метафорой преображения личности алхимика. С особенной отчетливостью это выступает в заключительной части – «Часы и письма».