Ratha

Я плету узелки, нижу бусины, крашу стекло,
Набиваю гнездовье фольгой и тщетой декораций,
Разоренной страной на чужом языке репараций
Я молчу к тебе, мир. Лгать устала, а слов не дано.

И взрослеют кошмары, ни пуль в них уже, ни падений,
Пуще смерти сюжет: на глазах распадается личность,
Ты - не ты, не догнать, не закрыть.
Боль привычна,
Но молюсь - не тебя вспоминать перед вдохом последним.

Самое страшное, самое таинственное в любви - полное, цельное, безоговорочное принятие без понимания.
Все ключи, все кусочки пазлов обычно оказываются ложью, вопрос только в том, говоришь ли ты, что они положили сырой порох, или нет. Если нет, можешь накручивать волосы, одевать к зеленому платью с полдюжины остановившихся циферблатов и не понимать в своей патетике потерянного времени и распрямляющихся завитков, что с тобой прощаются.
С личностью то же самое. Ты можешь носить любые маски, но ты либо остаешься собой, либо предаешь. Предаешь собственные ценности. И потом годами выбираешь комфортные епитимьи, и смеешь назвать ребенка Победой, и понимаешь, что умерла на самом деле очень давно.
От чужого суда и чужого понимания предательства - в основном грусть. Особенно, если свою верность ты ощущаешь цельной, а на обвинения невозможно ответить. Поскольку нет поступка. Есть недеяние и разные критерии. Понять невозможно. Другие, они другие. Или принимать, или прощаться.
От собственного суда укрыться можно. Тошно, но получается, если забивать голову чем попало, желательно попроще. Но не навсегда же.
Страшно осознать, что твои внутренние силы не бесконечны. Что желание опереться и спрятаться идет из внутреннего разлома. И, раз уж продолжаешь коптить воздух, с этим надо что-то делать. Делать самой, черпать из себя, даже если это "себя" стало зловонной дырой. Не рассчитывать, что волшебным образом кто-то другой может защитить от себя самой. Хотя, что парадоксально, могут, - но не те, в кого можно спрятаться. Нет. Те, кто, наоборот, прячется в тебя и кому ты можешь что-то дать. Та забота, недостачу которой в себе я обзываю то жесткостью, то сарказмом, - как раз приоритетное желание давать, а не брать. А оно тоже какое-то поломанное.
Конечно, всегда есть небо, книги и музыка. Но это инструментально. Оттуда не вытащить того, чего в тебе нет. Христианство считает иначе, и я искренне радуюсь, что есть и такая версия. Но утешаться ей не могу. Это кажется слишком простым. Если уж создаешь себе ад, отрабатывай, что ли. Наслаждайся.
В том числе тем, что пытаешься объяснять, когда твои объяснения на хрен не нужны. Раздражают и неприемлемы.
И я все-таки это не выложу. По крайней мере туда, где начинала писать. Скопирую на фанфикс, он дневниково-очарователен. И это уже n-ная запись, настолько самопрепарирующая, что идет сюда. Не в личные документы, но и не в нагруженную знакомыми персонажами социалку. А серединным путем наивных стареющих девочек, ожидающих сказочных прочтений и прозрений. По крайней мере, потом сама над собой посмеюсь, это полезно.

О снах в первые дни года

Снится ослепительное счастье. Причем думая о первом сне назавтра, вызвала второй. Знаешь, в чем счастье, чудовище?

И настолько целомудренно, что я изумляюсь своему подсознанию. Просто, что пришел наконец. И глаза яркие, не замученные. И я искренне кидаюсь обнимать, без всей этой чуши двойной, с обидами, обязательствами и чужой ревностью. Потому что роднее некуда, что ни внушай и как ни прячься.

Но это ты - мне.

А я тебе, кажется, таки-нет.

И, когда - если - однажды встретимся, я буду играть нечто либо прохладно-вежливое, либо терпеливо слушающее. Ну, в зависимости от обстоятельств.

А если не встретимся еще годами, я, похоже, похороню себя именно в этом безумии. Ну вот так сложилось. Причем чем дальше, тем хуже, - в смысле строже. Десять лет назад я еще могла увлечься - отвлечься, пусть только отодвигая внутри этот пожар. Сейчас уже никак. И это при том, что нет ни настоящего глубокого понимания, ни взгляда в одну сторону. Понимать по-настоящему невозможно вообще, а не видя, кто куда растет - не выходит и относительно, тут я не обманываюсь.  А мировидение… Образ жизни, ценности, интересы, круг общения. Ага. Роза при имени прежнем, с нагими мы впредь именами.

Но какое все-таки счастье, что снишься. Причем в разных обликах, в каких -то странных сюжетах иногда, с войной, с цветущими улицами, с - дай мне сил, Господи, - разговорами. 

Нормальной женщине, наяву уже готовой выть от одиночества, с любимым должен сниться секс. А мне снятся глаза и разговоры, и затапливает нежность. 

Я же правда стараюсь забыть все лишнее. А оно прорывается. Ты понимаешь, мне ни один мужчина наяву не давал тех эмоций, которые иногда клубились к тебе. А теперь дурят в снах. Светлых эмоций, чудовище. Бьющих родником просто от осознания, что ты есть. Не требуя ничего. Не неся горечь - совсем.

Не второе к коринфянам, конечно. Так я не умею. Но настолько похоже, что страшно иногда. Ведь если лучшее во мне такое, существующее без внешней подпитки, надуманно-сновидческое, и если бы далось желаемое в руки - загнулось бы это лучшее, скорее всего, моментально, я тут могу сотни причин написать, - так вот, и это - лучшее во мне...

Тогда я действительно счастлива, что ты выбираешь другое.

Черт его знает, умеешь ли ты любить, может уже и научился. Но ты точно умеешь заботиться. 

А я, кажется, только выдумывать. 

Будь счастлив, пожалуйста.

О душе, дружбе и эгоцентризме

Ироничный наблюдатель - такая же внешняя оболочка, как и шумная бабочка. Иногда мне кажется, что суть - боль и упрямство.
Та боль, которая плачет у Врат Гнева, на Кормаллене - и успокаивается на Куру.
То упрямство, которое умеет отпускать птиц и править черновики.
А наблюдатель всего лишь аэротичен, как и бабочка - не леди.
Это маски.

Проблема в том, что все наши маленькие самопредательства подтачивают именно ядро.
И бесстрастие делания йога, и любовь, которая никогда не перестает, -  оказываются лишь попыткой перевода.
Поскольку без боли - можно ставить знак равенства с жрущим и совокупляющимся трупом.
Утрата Искры, ага.
И в реальном мире створки схлопываются.
Ассоциации и музыка - скальпель, обеззараживание, стерильность и грезами в эвтаназию. А жизнь - сплошные сучки в каждом глазу.
Но болеть должно по живым.
А у меня уже не болит. Только успокаивается. Выпускным балом: пишут, пристроены, ищут.
Выросли. Женятся, рожают, издают книжки.
Будто моя мера ответственности уменьшилась. А где и закончена.Смс-ки к праздникам и свечки за упокой.
Сволочь я все-таки.

И мне страшно, что не болит. Но это интеллектуальное неприятие - не боль. Знание этик. Ужас от собственной мелочности и пустоты. Карманный такой ужас, диванный.

Мой язык - метафористичен и отрывчат. Остальное игры и реверансы. Мои чувства в примитивном спектре свой-чужой и предполагают социальный договор.
Ну еще капля долга от романтизма и звериного материнства от биохимии.

Люди оказываются ценны текстами и музыкой.
А свои - расплывчаты. Семестр отучишь и уплывают.Почему же ты надеешься, что с личным иначе, чем с работой-то. Так же уплывают, птенцы индиго.

Иногда мне кажется, что единственная неизменная точка опоры - сэр Шурф с его бесстрастием и техномагией. Потому что не совсем человек. И с ним можно говорить.Со вторым исключением из системы взаиможалости и пафосного надрыва, сказочником с грустными глазами, можно молчать. Тепло. Но и в нем мало не то что человеческого - земного: сплошные перья и облака.

А люди - только гомеопатическими дозами. Иначе раздражают, чертовски.

Это роскошно. Увы, по существу мне сказать особо нечего, но хочется подумать и почитать. https://fanfics.me/message373153

При любом пейринге, фикрайтерском произволе, неканонности, -гуде, -гаде, неумолимо, как Волга в Каспийское море, как дважды два, известное в целом мире, любая попаданка в Эйлин Снейп начинается с удара по роже.
Пробудимся же от мордобития, други.

Мы любим образы из прошлого, уклоняясь и плодя иллюзии. Любить человека в его развитии и переменах, в его сегодняшнем "я" - не то же самое, что хранить верность ему вчерашнему.
Счастье, когда можешь разделить эти образы. Дать им разные имена, и оставить страсть и нежность несуществующему: пусть будет родником для текстов, это не так уж мало. А реальность надо просто принимать. Какая есть. Хотя я всегда меж розовыми и черными очками выбираю зелёные.
Это, конечно, всего лишь психологическая уловка, системное структурирование, помогающее разложить и смириться.
Но кто из нас действительно принимает окружающих нас, а не бесконечно плюет или целует собственные зеркала, порожденные невежеством, привычкой и нелюбопытством?

Кормлюсь театральными катарсисами. Закрытие 142го сезона в театре оперы и балета моего города, Верди. "Отелло". Я надеялась, будет прививка от ревности и манипуляций на фоне моего вечного во-включения. Вышло иначе. Странно и хорошо. Про Дездемону-Максакову и так пишут все СМИ, а мне нынче открытием был Яго. Великолепный - помимо голоса - драматический артистизм. Дочери, бывшей не в настроении пойти со мной, я уже пыталась рассказать свои впечатления от этого архетипа - и конкретного отыгрыша! - в терминах Легиона Хаоса, клича Кхорну и кровавой луны. Меня всё действо преследовала мысль, что Отелло и Яго, в каком-то смысле - два подсознательных типа самовосприятия в одной душе. Один, победитель и боец, ревнивый зверь, завоевавший всё, попытавшийся найти дом и свет в женской душе - и потерявший в своей детской, стой свойственной героям плаща и шпаги, эмоциональности, искренности и некритичной доверчивости и свет, и жизнь. И второй, апологет Рока, играющего людьми, шахматист и манипулятор, хохочущий лицедей и единственный Игрок на сцене внушаемых марионеток. Насколько каждый из нас - каждый из них, одновременно? И женщина, самое великолепное в партии которой даже не песня о вербе, но: никто не виноват, я умираю сама. Сродни: они положили сырой порох. Самое светлое, чистое и интуитивное, что есть в душе. И самое уязвимое. И служанка, после колебаний и позже, чем было бы спасением, преодолевающая страх и предающая брачные узы ради истины. И мальчишки, случайные орудия. Этот хор слишком напоминает мне многоголосье внутри каждого из нас...
И безумно не хватает собеседника. Я пишу это всё потому, что хочется поделиться и вылить- а я слишком часто топчу мрамор к балкону Оперного одна. Я богачка, если вдуматься. Я хочу спутника и собеседника, чтобы дать, а не взять. От невозможности подобного монолога, кажется, становятся учителями. От возможности - женятся или хотя бы дружат. Я вспоминаю свой вариант, когда пережитое преобразуется, не вылившись ни в одну душу, чтобы стать - текстом. Хотела бы я иначе? Да. Счастлива ли тем, что есть? Да и да. Это не лучше, чем близость, но это я-в-мире. Иное и моё. И да, прививка от ревности сработала. От любви - нет. Может, она действительно любовь? Ну, если не разрушается годами и пытается существовать не в пласте "хочу", а в пласте "пусть будет счастлив, как сам видит". Кстати, об этом же. Тема канонической молитвы с вплетенной личной - или архетипно-народно-песенной- мольбы от первого лица. Смотря сегодня четвёртый акт, я видела текст, написанный и пережитый мной чуть ли не двадцать лет назад. Немного дальше от смерти, чем в либретто по Верди, но графически и сущностно - слишком близко к харьковской постановке. Насколько же это внутренне моё... хотя нынче моим героем был скорее негодяй, и я думала, что, как у правильной испанки, я уже достаточно женщина, чтобы быть способной понять, почему, жалея быка, жаждешь крови тореадора - и на нее загораются глаза. Да... ассоциации уже улетают. Любимые мои, при всей нежности, - не хватает собеседника. Того, кто услышит.
Значит, надо преобразовывать в то, что прочитают. Остальные пути ведут к язве или прелюбодейству, спасибо, не хочу;-) в общем, я уже допиваю сухое красное, в котором утопила пробку, и не собираюсь стыдиться ни за какие ошибки в этом тексте. Я и так знаю, что если это прочтет кто-то свой, мне грозит беседа и алкоголь. Это не обязательно. Я просто захотела поделиться странным катарсисом закрытия театрального сезона. С Верди в голове и Шекспиром на полке, ваша Ратха.

Похоже, я обзавожусь привычкой сохранять интересные посты. Жаль, что только сейчас: жемчужинок было бы больше. О языке и стиле Янтарных хроник, на волне моего подтягивания языка вдохновляющее перечитать внимательно - и в оригинале: https://fanfics.me/message292792

Это красиво https://fanfics.me/message246189
Нашла в обсуждении крайне интересного текста. Смысл поста - не потерять. Для текста же слепила коллекцию, даже публичную.

Выздоравливаешь от любви не тогда, когда перестают сниться фантазии - но когда он - или она - или нечто неведомое, но родное - перестает приходить в кошмары.

Я спросил у ясеня, где мой мед поэзии...
- Виси, Буратино, Одином станешь.- прошелестел Иггдрасиль

Если смотреть с позиций Источника Джордана, негоже Айз Седай волхвовать без Стража, прикрывающего спину. Это модель гармонии. Если взять гриффиндоровскую запись рационалиста Юдковского, нет спасителя у спасителя, нет властителя у защитника. Насколько это - модель жертвенности, по типу христианского распятия. И насколько - прозрачная точка внутренней честности. Каждый рождается сам и умирает сам, ребенок - гость в доме, герой должен быть один и так далее, попросить замок с кровью и вспомнить об Элен. Саидар зовет меч, легко и естественно, лишь имея миссию. Одиночество же человеческое куда ближе идее стража, с ведьмами не знающегося. Нет ни отца, ни матери, нет никого над ним. Меня учили быть мечом, тем самым, преданно-надежным. Перст указует в небесах, камень давит на плечи, нечего рассчитывать на взгляды в одну сторону. За спиной всегда пустота. И никто не достоин большего, так как мы, призванные, гайдины, во всех своих легионах хаоса - вдохновлять кого-либо, кроме самих себя, неспособны. Качественно и постоянно, а не разовыми всплесками. Да какое там чужие души, мы себя зачастую не способны. Шоу должно продолжаться, Карл. Карл Фридрих Иероним фон... из болота, ну да. За волосы. А кто, если не ты?

Скарлетт о'Хара не была красавицей, но нора была хоббичья, а значит - благоустроенная. Бесконечная мера моего невежества даже не банальна, все несчастные несчастливы по-своему. Зенон никогда не догонит Борхеса. Dixi.

Любовь - блюдо, которое всё подаётся и подаётся. Полусырым, недосоленным, позже - разлагающимся, рыхлым, с удушливым смрадом и копошением жирных насекомых. Никогда - готовым и подходящим, даже просто горячим или холодным. С местью на порядок проще...

Сказка о птице

В некотором царстве, некотором государстве жила когда-то в лесах диво-птица. Откуда она взялась такая, никто не ведал, а птица была чудная: одно крыло сверху черное, как ночь, изнутри белое, как божий день, второе крыло – сверху как свет звезд небесных, изнанкой темнее греха смертного. Жила та птица в чащобе лесной, далеко не летала; люди ее не видели.
И жили в деревеньке у того леса два друга, Андрей и Яромир. Ладные, смелые, как ясны соколы, а уж дружны! аки братья были. Крепко друг дружки держалися. И пошли они однажды в лес – дичи пострелять. Оба – охотники справные, никогда без добычи домой не ворочалися. А в тот день – что за незадача, ни куницы, ни веревицы, пусто в лесу. Уж и солнышко за лес закатываться стало, а братья всё ни одного выстрела не сделали. Решили они разойтись: один налево пошел, другой направо. Порасходилися.
И увидел Андрей вдруг птицу странную, дичь невиданную. Ворон – не ворон, летит, черная, большая, крылами машет. Никогда такой птицы не видывал, уж не бес ли какой облик сей принял? Вложил Андрей стрелу – и зазвенела тетива.
Яромир в то время тоже птицу углядел. Стоит, дивится; а та крылами машет, и не разглядишь, какая она – хвост там, голову; высоко летит, одни крылья видать – белые, как снег, сверкают, золотом отливают от солнышка закатного. Взял Яромир лук – и опустил. Пожалел сначала: краса-то какая! Но все одно пустил стрелу.
Ищут братья птиц своих, один черную, другой белую; ищут, друг перед другом хвалятся – мол, в какую я птицу попал! – оказалось, недалеко и разошлись, вышли к одному болотцу. Нет птиц! И вот увидели - по центру болота, где кочки теснятся, две стрелы торчат.
Вынули они птицу – в каждом глазу по стреле – метко стреляли братья названые. Да вот оперенье все в болотной жиже измазалось, и не разберешь, каково оно было-то.
А птица худющая, тельца там и нет, одни крылья. Поглядели друг на друга, только плюнули. Забрали стрелы свои да зашвырнули тушку подальше в болото.
Пошли братья домой, усталые да голодные; да всю дорогу спорили, белая то птица была или черная.
Так и бывает на земле – с какой стороны поглядишь, то и увидишь; но как бы ни смотрел, какую бы думу ни думал – все одно любви в человеке мало.


Сказка о рыбе

В то время был я сир и наг, и всего-то добра имел одну сеть, и выходил с сетью своей в море, живя по часам приливов и отливов. И одним утром пришла удача, и явилась мне рыбка золотая, и взметнула тучу брызг хвостом радужным, и повела плавником драгоценным: проси, мол, чего хочешь.
И возжелал я владычества над семистами и семью городами белобашенными, и стада без числа, и нивы, уходящие в горизонт. И пальцы мои сжали царские перстни, и тиара легла на кудри. И велел я тогда вновь поймать ту рыбу, и хмурилось море, и кровавым багрянцем сочилось солнце. Тысячи слуг были проворны и слово мое исполнили в тот же час. И кравчий подал чашу, и внесли на инкрустированном блюде жареную тварь, дерзнувшую меня искушать, и горкой лежала золотистая чешуя рядом с нежным мясом. И съел я ее до последней косточки.
…И открылись мне мне синие воды, и обрел я всю власть океанского демона, и повел плавником, и плеснул хвостом многоцветным, ибо стал золотою рыбой.
Что стало с землями и народами, бывшими под рукой моей, не узнать, покуда не бросят сеть, и не вымут меня на свет божий, солнечный, и не взмолюсь я человеческим голосом: «убей меня, старче!»

оба текста - года этак 2002

Не каждая перевернутая восьмерка - бесконечность.

Если кошку не гладить по голове, у нее высыхает спинной мозг.
Английская пословица

"...Если лягушка ловит лишь оценивающие взгляды, заправленные молчанием, она никогда не сожжет защитную шкурку и не перекинется в Василису. Если царевич пугается надписей на распутье и оборачивается назад, он, значит, не особенно нуждается в собственной душе. А вообще, любая несвойственная личности яркость и нарочитость - всегда крик о помощи. Только в архетипах сказок такие персонажи обычно уже пропащие, и за ними являются падальщики, а не учителя."

...Жабка глубокомысленно квакнула, осматривая загогулины на земле, и привычно уставилась в облака. Ждать третьей, судьбоносной, стрелы.

Трусость и инертность губят в нас настоящее. А также будущее, прошлое и плюсквамперфектум. Ганг проносит уже безразличные нам трупы. Память ударяется в глубокий постмодерн и жонглирует стертыми рунами реальности. А слова из ряда "люблю"/ "скучаю" снова вызывают то ли истерический хохот, то ли желание двинуть сковородой потяжелее. Наши пустоты настолько одинаковы, ленивы и равно-душны, что все больше хочется залечь в спячку.

Когнитивная заумь: импульсом к образу персонажа является человек. В конкретном случае - даже не особо знакомый, набор фотографий и рассказов друзей. Но что-то зацепило, начало разворачиваться в образ. Образ зажил. Застопорившись на темпераменте, полезла смотреть те, вдохновившие изначально, картинки. И убедилась в очередной раз, что всё внешнее настолько условно, что не было там в них того, мною привнесенного. Сплошной субъективизм в глазах смотрящего. Я лепила хрустальную девушку, идеально воспитанную, безупречно-шелковую, подразумевая загадочность и сдержанность. Ну, нужна мне была такая, причем воспринимаемая тоже опосредованно, глазами основного персонажа. Теперь смотрю на фотографии прообраза... вижу просто девочку с тонкими чертами лица, художественным вкусом и грудой нерешенных проблем, маскирующую робость и неуверенность. Это тоже красть как второй слой? А ведь что-то другое и ляжет хуже... Или пусть слой будет, но вообще с третьей стороны, то, что знает автор и читатель, но не основной персонаж?

Персонаж А оказывается штампом. Но персонаж А глазами персонажа Б (В, Г...) - создавая люфт в восприятии - интересен. И позволяет прекрасно охарактеризовать - но не себя самое, а персонажа Г (Б, В).

Конкретнее.

Астория Малфой, в девичестве Гринграсс, глазами Гермионы Грейнджер оказывается в разы интереснее просто Астории Малфой.
Потому что Гермиона сравнивает. И видит эту дымку духов и атласа со своей воронье-гнездовой колокольни, обложенной талмудами и выписками. И есть в этом и немного анализа, и самоирония, и девичьи комплексы о своем (как к глянцевым фотомоделям, а то). И клубок эмоций. А сама по себе моя Астория вообще – штамп.
А интересна – Гермиона. И ее взгляд в недоступную реальность, и ее ошибки в трактовке этой реальности, и попытки понять, где картинка, а где истина.
Поэтому скучно описывать свадьбу в Мэноре. А вот рассматривающую «Пророк» с колдографиями Грейнджер, нервно отодвигающую чай (курила бы – рассыпала бы пепел мимо пепельницы) - нескучно. Простейший люфт в описании, банальность. А мне нравится.

(Но остается образ Астории, с которой вообще непонятно, что делать).

И то, что получается на бумаге, оказывается настолько далеко от реальности, что я начинаю понимать, КАК можно писать в тюрьмах или обитой тканью комнате психбольницы. Не бывает - мало впечатлений. Бывает неумение видеть. Из какого сора, а то....