Poor poor Persephone (джен)

Мне кажется, каждый среднестатистический неудачник, бесцельно проживающий день за днем, в глубине души ждет этого момента — когда он откроет глаза и увидит над собой незнакомый потолок, а потом выяснит, что оказался в другом мире, чтобы стать крутым, всех спасти и прожить свою жизнь на порядок лучше.

Так вот, незнакомый потолок — одна штука. Другой мир, судя по тому, что, проснувшись, я инстинктивно вытащила из-под подушки волшебную палочку — одна штука. Во всем остальном — полный провал.

— Перси, милая, — раздалось за дверью. — Все хорошо? Позавтракаешь с нами?

В этом волшебном мире (столько разных чудес) я — Перси Уизли, и я — «милая». Потому что я — девочка.

— Все хорошо, — прочистив горло, ответила я и, поколебавшись, добавила, — мама. Я читаю. Спущусь к обеду.

Называть кого-то мамой непривычно, потому что до этого у меня уже десять лет как не было такой возможности.

Пропустив завтрак, выиграла себе три-четыре часа на то, чтобы немного освоиться. Как бы только не потратить их на гляделки с зеркалом. Мне повезло прийти из того времени, где можно с легкостью наплевать на общепринятые стандарты и общественное мнение и не отвоевывать свое право считать, что некрасивых людей не существует. Убрав снобское выражение с лица Перси Уизли (я побоялась, что оно вросло намертво) и растянув губы в улыбке, я обнаружила, что она была просто очаровательной. Худая и высокая, со скромными объемами, с россыпью веснушек на лице и с гривой непослушных, но очень мягких медно-рыжих кудряшек (когда я проснулась, они были собраны в кошмарную косу, делавшую ее лоб еще выше), она даже близко не была похожа на того, кого можно было бы назвать Перси Уизли в моем понимании. Но, конечно, ей — то есть теперь уже мне — далеко до тех красоток, на которых обращали внимание в то время. Ложка дегтя — массивные и просто отвратительные очки в роговой оправе, совершенно непохожие на те, которые снова вошли в моду в моем мире. У Перси плохое зрение, и без очков на первых порах мне не обойтись.

Но это не самая большая моя проблема.

Самая большая проблема — это предсмертная записка, лежащая на столе рядом с флаконом из-под зелья и мешочком с деньгами. Я наткнулась на нее почти сразу, после того как проснулась с жуткой головной болью, и прошло не меньше десяти минут, прежде чем пришло понимание, что письмо написано на английском. Строчки воспринимались плохо, потому что болтать на нем я могла без умолку, а читать давно не приходилось. Кроме того, читать письмо, написанное пером по пергаменту, не приходилось вообще.

«Дорогая мама!»

Было очень странно, что Перси обращалась только к маме и ни разу не упомянула в письме отца. Отец был — он сиял теплой улыбкой на семейной колдографии в рамке, стоявшей на столе.

Но в письме была только мама. Даже не родители — мама.

«Рассчитываю на твое понимание. Я накопила достаточно денег, чтобы тебе не пришлось беспокоиться о том, как оплатить похороны. Надеюсь, тебе хватит такта не приглашать много гостей».

От этой строчки волосы (которые и так торчат во все стороны) встали дыбом и в первый, и во второй, и в третий раз. Первые минуты я жалела о том, что мне не досталась память Перси, без которой придется очень нелегко, а потом подумала, что вместе с памятью мне могла перейти ее депрессия, и даже немного порадовалась. Проблемы следовало решать на трезвую непредвзятую голову.

«Сообщаю, что тебе больше не придется волноваться обо мне. Я не подхожу нашей семье и тому времени, в которое родилась. Надеюсь, Джинни будет радовать тебя больше, чем я».

Перси не больше пятнадцати, и это вполне стандартные мысли для подростков — они возникали у каждого, кто сталкивался с трудностями и с непониманием в семье или среди сверстников. Я решала такие проблемы сама, зарывшись в книги или игры, но вряд ли у Перси был такой широкий простор для эскапизма. После отъезда Чарли она осталась старшей, и это могло значительно сократить внимание родителей.

Внимание мамы.

«Я не виню тебя за то, что ты отдаешь Джинни всю свою любовь. Она чудесная девочка».

Это, наверное, единственная не ядовитая фраза во всем письме. На имени Джинни у Перси оба раза дрогнула рука — оно выбивалось из безукоризненно ровных строчек.

Я не знала, что произошло, и что заставило Перси чувствовать себя нелюбимой. Но в «Перси, милая» в исполнении Молли было очень много тепла и беспокойства. Равнодушные люди не могут говорить с такими интонациями, даже если очень сильно постараются. А Молли, надеюсь, такая же прямолинейная, как и в каноне.

«Я ухожу, потому что не чувствую себя счастливой. Это не твоя вина».

В исполнении подростков «это не твоя вина» обычно значит что-то диаметрально противоположное. Я почти уверена, что Перси чувствовала смутное удовлетворение, когда писала это. Возможно, это был первый в ее жизни подростковый бунт, жуткий и фатальный.

«Сожги мои вещи. Не хочу, чтобы ты меня вспоминала.

Персефона».

Дочитав письмо в третий раз, я вынесла для себя две вещи. Во-первых, у меня теперь просто кошмарное имя. Но не то чтобы прежнее нравилось мне больше. Во-вторых, нужно сделать все возможное, чтобы Молли никогда не прочла это письмо. Возможно, она и не успевала уделять всем семерым детям одинаковое внимание, но, не разобравшись, я не могу ее ни в чем обвинять.

И письмо, и флакончик из-под яда я бросила в школьный сундук, который нашла под кроватью — оставлять их в комнате было чревато, а сжигать пока не хотелось. Волшебная палочка меня слушалась, по крайней мере, она была приятно теплой, и от простого взмаха ничего вокруг не разлетелось. Колдовать не рискнула, даже простенькие заклинания, потому что еще не знала, чем это могло обернуться.

Над столом висели четыре старенькие книжные полки, одну из которых занимали подшитые конспекты за четыре курса, между которыми, как оказалось, были мастерски спрятаны дневники. Если бы не записка, я бы начала подозревать, что Перси готовилась к подселенцу в свое тело. Она делала записи каждый день, скрупулезно описывая все, что происходило, и ее природное занудство только сыграло мне на руку. Только последние записи были не очень информативными — близнецы неудачно пошутили (опять), поругалась с мамой (по-видимому, очень серьезно, потому что не захотела писать подробнее), не планирую есть вместе со всеми до конца лета, отец работает сверхурочно, потому что в этом году Рон поступает в Хогвартс, и нужны деньги, чтобы собрать его в школу.

Мой взгляд в очередной раз зацепился за мешочек с деньгами. Он был старым, потрепанным, но очень увесистым. Пролистав последний дневник до месяцев в школе, я внутренне похолодела — каждый день Перси отмечала, за кого сделала домашние задания и сколько за это получила. Она придумала анонимную систему с выполнением домашних заданий два года назад, на втором курсе, когда в голову пришла идея начать копить на свои похороны. К ней обращались не только однокурсники, но и ленивые богатенькие дурачки с младших курсов.

Кроме того, в прошлом году Перси писала некоторые эссе для пятых, шестых и седьмых курсов, чтобы поддержать легенду о том, что аттракцион невиданной щедрости выпускается и закрывается. А значит, она была уверена, что в школу больше не вернется.

Что ж, это и к лучшему, вряд ли моих знаний хватит, чтобы продолжать ее дело.

Вздохнув, я развязала шнурок и высыпала монеты на стол, чтобы разложить их аккуратными столбиками и сосчитать. Обычно попаданцы — люди, у которых есть какие-то специфичные знания, интересный образ мышления или стальные яйца. У меня есть только три года работы официанткой и еще три — в колл-центре. Единственный полезный навык, который я из них вынесла — это способность найти сходу два-три возможных варианта решения любой проблемы. И сейчас я рассматривала ситуацию как очередной кейс, обращение пользователя, сложный косяк на сайте, с которым следовало разобраться, поэтому мои эмоции и моя внутренняя белка-истеричка были отставлены в сторону. В мешочке оказалось сто девяносто два галеона, двадцать три сикля и восемь кнатов. Это достаточно серьезные деньги для школьницы из бедной семьи, возможно, она посвящала работе все свободное время. Хотя некому было за нее беспокоиться: судя по дневникам, у Перси не было друзей.

Но о каких-то своих переживаниях она тоже не писала, по большей части сухо и четко излагала факты. Иногда, правда, позволяла себе ядовитые ремарки, которых с возрастом становилось все больше. У нее не было других дневников, я просмотрела все конспекты и залезла во все ящики стола, чтобы убедиться в этом. Все, что мне удалось понять — это то, что ей было очень одиноко.

Настолько, что она методично зарабатывала деньги, чтобы купить яд и, покончив с собой, не создать родителям еще больше финансовых проблем. Это было так грустно, что, отвлекаясь от попытки разложить все по полочкам, я чувствовала себя так, будто вот-вот расплачусь. Волшебный мир, мир магии, в котором все становится намного проще. В котором люди умирают от болезней намного реже. В котором дети попадают в сказочный замок.

Этот волшебный мир не смог уберечь одну маленькую девочку от глубокого, разрушительного одиночества.

Конечно, она могла накрутить себя самостоятельно, раздуть из мухи слона, не идти на контакт со взрослыми. Скорее всего, ее резкий, занудный и отвратительный характер послужил причиной тому, что с ней никто не хотел общаться. Возможно, люди, общавшиеся с ее талантливыми старшими братьями, завысили планку до такой степени, что она испугалась и с головой ушла в учебу, лишь бы соответствовать.

Это было грустно, особенно с учетом того, что соответствовать теперь придется мне.

Большие круглые часы на стене застучали, привлекая к себе внимание. В первый раз они здорово напугали меня, но потом все стало ясно. На них не было стрелок, только несколько отметок: «Время завтракать, Перси», «Не забудь пообедать, Перси», «Перси, спускайся на ужин», «Перси, заканчивай читать и ложись спать», и последняя — «А теперь точно ложись спать. Спокойной ночи, Перси». Часы были сделаны с любовью и чуть-чуть выбивались из строгой обстановки в комнате. Вместе с колдографией они добавляли капельку волшебства и уюта.

Сейчас часы показывали, что время обедать. Я закрыла дневник — последняя короткая запись была сделана тридцатого июля девяносто первого года, значит, сегодня тридцать первое. До школы еще месяц. За это время нужно будет ухитриться и проглотить программу первых четырех курсов, чтобы избежать картины «Перси Уизли очень изменилась за лето — конкретно так отупела».

Я спускалась на обед с надеждой, что какая-то часть памяти все еще цела, и мне не придется зазубривать предметы, чтобы хоть немного в них разбираться. Нора была очень уютной и чистой, и не выглядела как хламовник. Мебель в гостиной, хоть и разномастная, была расставлена таким образом, что отдельные композиции выглядели гармонично. Возможно, если кто-то и обнес свалку, то использовал найденное с умом.

И, зайдя на кухню, я поняла, кто.

На первый взгляд Молли Уизли, мать семерых детей, которые могли разнести все почище трех драконов, выглядела как обычная домохозяйка. На ней было простое домашнее платье, темно-коричневое, прибавляющее ей пару-тройку лет, а из пучка на затылке, в который были небрежно собраны рыжие волосы, выбивалось несколько прядок. Но вместе с этим у нее была идеально чистая кожа и ухоженные руки, а спина держалась безукоризненно прямо. Она не создавала впечатления тихой и кроткой хранительницы очага, но и на базарную бабу, какой представлялась раньше, тоже не была похожа. Сложно быть худышкой после шести родов, даже, судя по всему, в мире магии, но вместе с этим язык не повернулся бы назвать ее толстой.

Нет, даже если Молли Прюэтт сбежала из дома в семнадцать, чтобы построить свой рай в шалаше, воспитание и манеры, которые вбивались в нее все детство, ее не оставили.

И прямо сейчас мне казалось, что со временем перестанет быть трудно называть ее мамой. Потому что Молли Уизли — идеальный собирательный образ Мамы.

И если она даже сейчас так красива, то не удивилась бы, если бы Артур Уизли ее попросту украл, а после развил стокгольмский синдром — залог «долго и счастливо» большинства российских семей.

— О…

— …только не говорите мне…

— …что сама герцогиня…

— …оказала нам честь.

Засмотревшись на Молли, я упустила из вида тот факт, что остальные, за исключением отца, уже собрались за массивным столом из светлого дерева. Близнецы бросились в глаза сразу — два одинаковых элемента, выбравших единственную пару одинаковых стульев, одинаково державшие приборы. Даже пятна от соуса на щеках были совершенно идентичными. Магия, не иначе, можно даже не думать о том, чтобы пытаться их различить. Они могли быть разными, там, внутри, у них могли отличаться вкусы и мнения, но сейчас они получали ни с чем не сравнимое удовольствие от того, что никто не смог бы сходу ответить, где Фред, а где Джордж.

Джинни, сидевшая слева от них, была маленькой копией матери и по совместительству самым красивым ребенком, которого я вообще видела в жизни. Она уныло перебирала ложкой суп в тарелке, но все же робко улыбнулась мне, когда я села напротив, и я улыбнулась в ответ раньше, чем успела подумать, будет ли это в духе Перси.

Не было — но Джинни, проигнорировав удивленное цоканье близнецов, подмигнула мне и уткнулась в тарелку. Маленькая кокетка. Скорее всего, между сестрами была особая связь, и Джинни была маленькой принцессой не только для своих старших рыцарей.

Рон сидел справа от меня и доедал свою порцию, бросая голодные взгляды на пирог с почками. Вопреки моим худшим опасениям, ел он, может, и не предельно аккуратно, но точно не как маленький поросенок. А еще — генетическая лотерея, несмотря на шикарные исходные данные, не стала напрягаться на нас с Чарли, после того как поработала над Биллом, но всем младшим достался едва ли не лучший набор внешности из возможных.

— Письмо из Хогвартса, милая, — сказала Молли, положив передо мной конверт. — Пришло за завтраком.

— Спасибо, мама, — выдавила я, когда вслед за письмом на столе появилась еще одна тарелка с супом. Есть хотелось очень, потому что Перси, судя по тому, как висело на мне домашнее платье, устроила демонстративную голодовку, но письмо было гораздо важнее.

Изумрудные чернила показывали, что мне только что воздалось за неудачное попадание.

«Мисс П. Уизли,

Комната на втором этаже,

Нора,

Оттери-Сент-Кэчпоул»

Можно выбросить девушку из поттер-фандома, но поттериану из девушки не выбить никогда. Я могла сколько угодно шутить про письмо из Хогвартса, но прямо сейчас испытала такой трепет, что невольно затряслись руки. Во взрослом мире положено считать, что ждать чуда, когда тебе двадцать пять — бессмысленно и бесполезно.

Для меня же ожидание чуда было единственным осмысленным и полезным. И теперь я держала его в тонких руках Перси Уизли.

Письмо казалось объемным и, вскрыв его, я поняла, почему. Когда вытащила письмо, на стол упал маленький значок с буквой «С».

Черт возьми. Только не это.

— Вау…

— …сестрица Персефона…

— …Хогвартс назначил тебя…

— …соплохвостом факультета Гриффиндор?

Это была дурацкая шутка, не смешная, но и не обидная. Однако после нее стало неуютно тихо, и пять пар глаз уткнулись в значок с одинаково удивленным выражением. Да, Перси блистала в учебе, но вряд ли у нее были лидерские качества, необходимые для того, чтобы держать факультет в узде. Что с этим делать, я не имела никакого понятия, потому что у меня таких качеств тоже не было. Серый кардинал и капельку манипулятор — это про меня, без этого в общепите не выжить, но за последние три года люди надоели мне настолько, что я общалась с ними только по существу. Кроме того, тонким чертам лица Перси не пойдут милашества, с помощью которых мне приходилось раньше добиваться своего. Придется что-нибудь придумывать.

— О, милая, это чудесно! — слишком, слишком запоздало воскликнула Молли: напряженная тишина успела породить неприятные чувства, и никакая искренняя радость не смогла бы их перебить. Мне стало немного обидно за Перси, успехи которой вызывают у семьи в первую очередь недоумение. Этому есть, конечно, рациональное объяснение, но я в этом теле, а не в другом, и мне полагается быть немного субъективной. У меня из всех живых родственников столько не наберется, сколько сидит сейчас за столом, но у нас было принято поддерживать друг друга при любом раскладе.

Мне предстоит много работы: нужно будет не только устроить себе экстренное погружение в магию, но и наладить отношения с семьей, потому что уже поздно переставать быть изгоем в школе, но не хочется оставаться изгоем еще и дома. Кто знает, вдруг маги действительно живут больше ста лет.

— Старостам полагается подарок, — воодушевленно продолжила Молли, стараясь игнорировать гнетущую атмосферу. — Что ты хочешь? Может быть, сову?

Судя по тому, как напрягся рядом Рон, новая сова была бы непосильной тратой, и мой каприз мог отправить его в школу в обносках.

— Нет, мама, — решительно мотнула головой я. У Перси нет друзей, зачем ей сова? Они есть и в Хогвартсе, и в Хогсмиде.

Рон не расслаблялся, и теперь напряглись уже близнецы. Похоже, Перси устроила действительно серьезный скандал, и теперь они не ждали от нее ничего хорошего.

Может быть, она сделала это специально? Чтобы всем было… Легче?

— Я буду рада получить новые очки, — продолжила я, понимая, что отказ от подарка вообще может проделать еще одну трещину в отношениях. — Если это не очень дорого.

— Конечно, милая, — отозвалась Молли и грозно посмотрела на одного из близнецов, который, судя по всему, хотел вставить комментарий. — Ты не будешь против, если в этот раз их буду выбирать я?

Она сделала такой выразительный акцент на словах «этот раз», что у меня зародилось нехорошее подозрение, что этот страх, через который я сейчас смотрела на мир, выбирала сама Перси.

— Конечно, мама, — кивнула я, вспомнив обстановку гостиной. — Я доверяю твоему вкусу.

Я еще раз скользнула взглядом по новообретенным братьям и сестре. Даже домашняя одежда у них была чистой и аккуратной, она была подобрана по размеру и не выглядела так, будто вот-вот развалится. Ни в доме, ни в одежде не было демонстрации нищеты, скорее наоборот. Мы бедные, но мы не позволим другим помнить об этом каждую секунду.

Я вздохнула. С каждой минутой эта семья нравилась мне все больше.