Poor poor Persephone (джен)

Предыдущие две главы были немного переписаны для того, чтобы добавить больше конкретики и избавить их от сумбура. Лучше у меня уже увы, не получится, учитывая то, сколько тысяч слов текста были отправлены в черновики за эти дни.

Эта глава осталась нетронутой

Немного про следующие главы: они будут по большей части болтологичными и местами скучными, но без этого никак. Я не жду на них много комментариев, но написать их (главы в смысле, не комментарии :D) надо) Если кто-то думал, что вторая часть закончится вместе с василиском, то ахахаха

Даже будучи мертвым, василиск поражал. Его туловище было неестественно прямым, как будто кто-то заморозил его, помешал извиваться в предсмертной агонии, и я была уверена, что в любой другой ситуации видела бы, как вокруг него таяла ослепительно белая магия.

Я старалась не смотреть на огромную глазницу, из которой вытекало что-то склизское, омерзительное, ужасное. Вместо этого разглядывала неровный ряд острых зубов, которые обычные люди с нормальным зрениям явно видели бы желтоватыми.

За моей спиной раздавались тихие голоса. Влажность была настолько высокой, что из-за нее было тяжело дышать. Казалось, что влага оседала на волосах, делая их практически неподъемными. Чернильная лужа, вытекшая из разрубленного пополам дневника Тома Реддла, потихоньку добиралась до моих ног, но я не могла заставить себя сделать еще шаг в сторону.

Хотя бы потому, что совершенно не помнила, как открыла глаза, встала и, возможно, сделала несколько шагов до того места, где сейчас стояла, и пришла в себя уже в тот момент, когда рассматривала мертвого василиска. Возможно, я уже говорила с кем-то, убедив, что со мной все в порядке, и я не упаду без чувств прямо сейчас.

Но так или иначе, я пришла в себя очень вовремя, потому что…

— Минус сто баллов с Гриффиндора, — раздалось рядом со мной. — И отработки три раза в неделю до конца зимы. О чем вы только думали?

Голос профессора Снейпа звучал тихо, вкрадчиво, но почти устало. Я подозревала, что его лицо показалось мне бесцветным далеко не из-за того, что прямо сейчас мой мир, лишенный магии, был черно-белым.

Отработки назначались с одобрения декана, но я была уверена, что профессор МакГонагалл в этой ситуации одобрит все, кроме самых заманчивых предложений мистера Филча.

И будет права.

— Я не уверена, что думала, сэр, — честно ответила я, хотя такой ответ мог стоить мне еще сотни баллов (но я была уверена, что ее снял или профессор Локхарт, воспользовавшись случаем, или профессор Дамблдор, чей тихий голос я слышала у себя за спиной). — Можно мне сувенир, сэр? Обещаю смотреть на него и вспоминать о своей феерической глупости до конца жизни.

Профессор Снейп моментально догадался, о каком сувенире идет речь, но я была (почти) уверена, что причиной его неожиданно внимательного взгляда стало совсем не это. Знакомая ироничная интонация, прозвучавшая в моем голосе, резанула изнутри даже меня. В том, что мне предстоит слышать ее только в своем исполнении как минимум до мая, была только моя вина, но я не собиралась топить себя в ней прямо сейчас.

Я не смотрела профессору Снейпу в глаза долго — не столько потому, что вместе с магией исчез ментальный блок, сколько потому, что это сделало бы усталое раздражение, исходившее от него, гораздо ощутимее.

Дышать было тяжело. Пару минут назад, когда я обнаружила, что стояла посреди тайной комнаты и рассматривала несимметричный и довольно таки уродливый узор из чешуек на морде василиска, легкие горели так, будто дневник Тома Реддла топил меня вместо того чтобы вытягивать магию вместе с жизненными силами в попытке вернуть себе тело. Но в то же время мысль цеплялась за что-то иное, что никак не относилось ни к произошедшему здесь, ни к Перси в принципе, но образ отказывался формироваться в голове.

— Десять… — начал профессор Снейп, и в этот момент его тон стал именно таким, каким он давал теорию на своих занятиях, когда прекращал драматизировать: сухим и даже в какой-то степени деловитым, как у профессора МакГонагалл. — Максимум двенадцать минут ужасной агонии ждет тех, кто пострадает от яда василиска. Это один из немногих способов разрушить душу, не дав ей никакой возможности отправиться дальше после смерти.

Он замолчал, возможно, потому что счел лекцию неуместной, возможно, потому что я должна была сделать какие-то выводы. Спокойно стоять рядом с профессором Снейпом, в прямом смысле находясь в норе чудовища, было очень странно.

Тугой комок свернувшихся внутри эмоций, похоже, болел, но он отзывался той поверхностной болью, которая возникает, когда нажимаешь на уже исчезающий синяк.

Волосы с каждой секундой казались все более тяжелыми, будто доставали до пола, привязывали к нему и постоянно тянули назад, точно так же, как что-то, похожее на старость, неумолимо тянуло профессора Дамблдора вперед.

Думать, несмотря ни на что, удавалось легко и свободно, как будто что-то, что сдавливало мне тиски долгое время, неожиданно исчезло. Я не чувствовала себя так, будто вот-вот упаду в обморок, но ощущения были очень странными. Очень чужеродными.

Очень спокойными, как после масштабной истерики. Я чувствовала себя рекой, которая собиралась выйти из берегов под ливневыми потоками, но внезапно остановилась и вернулась обратно.

Как будто что-то внезапно остановило и вернуло ее.

— Будет здорово, сэр, — совсем тихо заметила я. — Если душа кого-то вроде Блишвика лишится возможности пойти вперед, разве нет?

— Даже не думайте доставать их сейчас, — процедил профессор Снейп и несколько секунд смотрел на меня тяжелым немигающим взглядом человека, которому все надоели. Проблемой для него было то, что все надоели ему довольно давно, возможно, с того момента, как он научился думать.

Это была та болезнь, которая не лечится.

— Хорошо, сэр, — покорно согласилась я. — Буду ждать возможности сделать это потом.

Хотя в том, что василиск — кладезь бесконечно редких и чрезвычайно ценных ингредиентов, на стоимость которых можно перестроить половину замка — долго здесь лежать не останется, можно было не сомневаться.

Как и в том, что со временем один или даже два клыка у меня все же появятся.

Несмотря на свой отвратительный характер и целый багаж недостатков, профессор Снейп оставался единственным преподавателем Хогвартса, с которым можно было бы так прямо и открыто говорить про убийство.

Двенадцать минут ужасной агонии… Звучали очень заманчиво.

Но я не собиралась так рисковать.

Профессор Снейп стал разворачиваться, посчитав разговор законченным, но неожиданно остановился, вероятно, потому что решил, что не желает говорить со мной на темы, которые не касались зельеварения (и говорить со мной в принципе), еще лет пятьдесят как минимум.

— Все волшебные клятвы, — помедлив, начал он, словно решая, стоит ли делиться со мной решением задачки, которая, судя по всему, занимала все его мысли какое-то время и, похоже, заставила зарыться в изучение чего-то нового, — заключаются с душой, а не с телом.

Я похолодела и отвела взгляд, снова уставившись на серое месиво, которое из себя представляла та глазница василиска, которую я могла видеть. Двухсекундной паузы хватило, чтобы я в красках, которые сейчас не различала, вообразила себе, как профессор Снейп выхватывает палочку и заставляет под пытками рассказать, кто я и куда дела Перси Уизли. Но вместо этого он произнес:

— Все сильные клятвы по-своему разумны. Вероятно, в какой-то момент ваша душа была ослаблена достаточно сильно, чтобы Обет посчитал ее мертвой и исчез. Такой способ используют в практике для снятия навязанных клятв. Но это совсем не означает, что в этот момент вы на самом деле могли быть мертвы.

Я была уверена, что это не так, а профессор Снейп никогда не стал бы делиться своими личными мыслями по этому поводу. Он нашел разгадку. Этическая сторона вопроса его ни капли не волновала.

Именно поэтому он не стал дожидаться моего ответа, а развернулся и ушел. Вместо того, чтобы проводить его взглядом, я, наконец, осмотрелась.

Несмотря на проблему с цветовосприятием, тайная комната выглядела по-настоящему величественной. О таких в моих любимых фэнтези-книгах обычно писали “Маги современности уже не умеют создавать настолько потрясающие вещи”.

Как и в выручай-комнате, здесь не было видимых источников света, однако освещения не хватало, чтобы различить в темноте бесконечно высокий потолок. Макушка ростовой статуи Салазара Слизерина как будто служила границей, отделяющей тьму от всего остального. Выше нее невозможно было что-либо различить.

Я слабо представляла, какого цвета был камень, из которого была высечена статуя, какого цвета были змеиные головы, которые, казалось, высекли прямо из безукоризненно ровных и безукоризненно гладких на вид стен. Какого цвета был пол?

Вряд ли кто-то сейчас горел желанием отвечать на такие вопросы.

Но я бы, пожалуй, не согласилась спуститься сюда снова, когда магия вернется ко мне, только чтобы посмотреть.

— Фоукс будет готов перенести нас в больничное крыло через несколько минут, — неожиданно громко сообщил профессор Дамблдор. Все это время он, невзирая на неудобства, провел на коленях рядом с Гарри, который лежал без сознания на безопасном расстоянии от василиска. Феникс сидел на его плече.

Я обернулась как раз в тот момент, когда профессор Локхарт обнаружил, что на лезвие меча Гриффиндора, покрытое чем-то отвратительно серым, не действуют чистящие заклинания. Он поступил так, как от него не ожидал бы никто: без всякой брезгливости начал вытирать лезвие об штанину, вероятно, чтобы отдать дань уважения шляпе, которую поднял с пола, как только вернул палочку в карман.

— Я бы не был так беспечен с мечом Гриффиндора на вашем месте, Гилдерой, — добродушно сказал профессор Дамблдор, поднимаясь с колен. При этом он едва заметно покачнулся, и профессор Снейп рефлекторно дернулся ему навстречу, но остановился, заметив предупреждающий жест рукой. Создалось впечатление, что он знал о чем-то, о чем не знали другие. — Ваши навыки, признаться, меня приятно удивили, но все же у этого меча есть любопытное свойство вбирать в себя силу всего, что его закаляет. А яд василиска способен разрушить саму суть предмета даже от небольшого соприкосновения.

— Иначе говоря, Гилдерой, — протянул профессор Снейп, когда профессор Локхарт замер, не совсем понимая, что ему делать дальше, но уже осознавая, что любое неосторожное движение было бы опасным. — Одна небольшая царапина — и, к сожалению, мы вас потеряем.

Это была месть, маленькая, зловредная, порядком переохлажденная месть, потому что прямо сейчас профессор Локхарт был вынужден выбирать между слизеринской осторожностью и гриффиндорским героизмом. И то, и другое, поставило бы его в неловкое положение. Спасовать перед небольшими трудностями или проявить упрямую недальновидность.

Профессор Локхарт выбрал ослепительно улыбнуться и, пока профессор Снейп справлялся с отвращением, изящно вернул меч в шляпу.

Профессор Дамблдор смотрел на них с учительской снисходительностью (я бы не удивилась, если бы он вел что-то вроде подсчета очков в голове), и в любой другой обстановке эта картина выглядела бы идиллично.

Если бы не было так трудно дышать.

Если бы волосы не казались такими тяжелыми.

Если бы профессор Дамблдор в какой-то момент не развернулся и не посмотрел на меня странным, одновременно холодным и сочувствующим взглядом.

Я ожидала услышать от него что угодно, вплоть до “Миллион баллов с Гриффиндора”, но только не:

— Боюсь, вам будет достаточно сложно убрать с волос останки чужой души.

Я перекинула волосы через плечо, осознавая, что они были жутко тяжелыми не из-за влажности. Чернила, покрывшие большую их часть, неожиданно застыли, не стекали, не пачкались, и выглядели достаточно отвратительно, чтобы внутри что-то шевельнулось.

— Я могу попросить вас об одолжении, сэр? — спросила я, едва не запнувшись от ощущения, что прямо сейчас голос звучал как чужой, хотя мне не казалось так даже тогда, когда я впервые проснулась в этом теле. — Не уверена, что у меня получится хотя бы одно заклинание.

Фоукс, все еще сидевший на плече профессора Дамблдора, встрепенулся, словно сомневаясь. В этот момент сложилось четкое ощущение, что не профессор Дамблдор держал его, а он удерживал профессора Дамблдора на ногах своей удивительной магией.

И даже несмотря на то, что я видела его черно-белым, Фоукс выглядел потрясающе красивым. В его круглых блестящих глазах как будто помещалась парочка вселенных.

Он как будто знал намного больше, чем все, находившиеся здесь, вместе взятые.

Это было похоже на какую-то долгосрочную сделку с мирозданием. Большая часть моих волос соскользнула на пол и исчезла от одного взмаха узловатой палочки. Не видеть магию, а осознавать сам факт было довольно странно, намного более странно, чем видеть мир бесцветным.

Но, тем не менее, каким-то чудесным образом для меня все снова закончилось хорошо.

Кончики волос неприятно щекотали шею, но без массы, которая тянула вниз, дышалось уже намного легче.

— Благодарю вас, сэр.

Профессор Дамблдор кивнул и снова посмотрел на Гарри почти тем же взглядом, которым наградил меня. Подол его мантии был мокрым из-за того, что он сидел на полу, но, несмотря на то, что исправить это можно было одним простым заклинанием, профессор Дамблдор предпочитал делать вид, что все так, как и должно быть.

— Фоукс готов, — переглянувшись со своей птицей, коротко сообщил он.

— В следующий раз, — негромко сказал профессор Локхарт, впервые за это время обратившись ко мне, — вам стоит обратиться за помощью в первую очередь к тому, чья компетенция не вызывает сомнений.

Я смотрела на то, как профессор Снейп осторожно поднимает Гарри на руки, словно, как и профессор Дамблдор, совершенно забыл про магию. Мне показалось, что в этот момент я увидела намного больше, чем должна была, поэтому не сразу смогла вникнуть в смысл произнесенного.

Фоукс взмахнул крыльями и, слетев с плеча профессора Дамблдора, замер в центре импровизированного круга, чтобы всем удобно было до него дотянуться.

Мне пришло в голову, что на создание порталов маги могли вдохновиться фениксами. По крайней мере, тут было ясно, что появилось раньше.

— При всем уважении к вашей компетенции, сэр, — вежливо улыбнулась я, — если бы вы расценили зов о помощи как игру с формулировками, боюсь, вам бы не о чем было писать новую книгу.⁽¹⁾

И, не дожидаясь ответной реакции, первой дотронулась до потрясающе теплых перьев.

* * *

У Пенни были маленькие руки. Маленькие, милые и очень нежные. Прикосновения ее пальцев узнавались сразу, и вид ее рук, иногда очень трогательный из-за того, что рукава мантии были немного длинноватыми для нее, сразу же всплывал в голове.

Проснувшись, я лежала несколько минут, пока она медленно и задумчиво гладила меня по волосам, а потом все же заставила себя открыть глаза.

Пенни лежала рядом со мной, достаточно близко, чтобы я могла различить ее лицо даже без очков, но смотрела куда-то в другую сторону.

Было неестественно тихо, из-за чего я невольно подумала про заглушающие заклинания. Белая ширма огораживала кровать по периметру, но мне казалось, что за ней то и дело мельтешили едва различимые силуэты.

— Что-то происходит? — без приветствия спросила я.

Пенни легко вздрогнула, как будто так погрузилась в свои мысли, что не заметила, как я проснулась, и, помедлив, ответила:

— Здесь целители. Они каждое утро приходят, обсуждают, что можно сделать с… Ними. Уже третий день.

— Третий, — протянула я, делая подсчеты в голове. Думалось с трудом, несмотря на то, что я чувствовала себя выспавшейся и отдохнувшей. — Я не так уж и долго спала.

Пенни повернула голову ко мне. Сейчас я видела ее глаза светло-серыми, и мысленно докрашивала их, но мне было сложно понять, какое в них было выражение. Пенни вела себя немного странно, как будто не знала, что со мной делать.

Как будто не ожидала, что я буду такой спокойной.

Наше общение всегда было легким, легким и приятным, несмотря на то, что мы могли обсуждать тяжелые вопросы и пережили вместе немало трудных моментов. Но даже после ее особенных вопросов, оставлявших мало простора для лжи, я не чувствовала, что между нами появлялось напряжение.

Напряжение, которое было сейчас.

— Ты просыпалась вчера, Перси, — наконец, сказала мне Пенни. — Когда я пришла к тебе после занятий.

— Да? — я потерла лоб. Моим последним воспоминанием было обещание профессора Дамблдора поговорить со мной, правда, после того как мадам Помфри выпустит меня из больничного крыла. Похоже, я проснулась на такой короткий срок, что даже не запомнила. — Я что-то говорила?

— Ничего особенного, — ответила Пенни.

Она смотрела мне в глаза в этот момент.

И лгала.

Она понимала, что я понимаю. И продолжала смотреть, прямо и открыто, как будто ждала, что я начну спрашивать, как будто заставлю ее говорить правду. Возможно, она хотела, чтобы я почувствовала себя так же, как она чувствовала себя все это время.

Все время, что я ей о чем-то не договаривала.

— Ты злишься на меня, — сказала я, слова прозвучали просто, но зависли в воздухе, как будто тот по-прежнему был густым и влажным, как в тайной комнате.

Пенни подождала, пока я нашарю на прикроватной тумбочке очки и надену их, после чего села на кровати и повернулась ко мне лицом. Она порывалась скрестить руки на груди и закрыться, но постоянно одергивала себя, напоминая о том, кто я для нее.

— Я очень сильно злюсь на тебя, — ответила Пенни. — Но я рада, что ты в порядке.

Она осеклась, но я сделала вид, что в ее словах не было ничего странного.

Я была не в порядке, и мы обе знали, почему.

Пенни Клируотер была не самым терпеливым человеком во вселенной. Но чаще всего, начиная злиться из-за чего-то, она старалась найти рациональное объяснение происходящему, и в процессе ее эмоции утихали.

Сейчас у нее не было объяснения, был только миллион вопросов, от обиженных, до важных. Она готовилась вывалить их на меня. Я готовилась слушать их до тех пор, пока не закончится мельтешение за ширмой.

Я была благодарна ей за то, что она поставила заглушку.

— Поговори со мной, Перси, — звенящим от напряжения голосом попросила Пенни. — Поговори со мной нормально. Объясни, что случилось. Расскажи, как ты себя чувствуешь.

— Я не хочу говорить о том, что чувствую, — мягко сказала я. — Но я обещаю ответить на все твои вопросы о том, что случилось.

— В субботу, — медленно начала Пенни, — нас загнали в гостиные и сказали, что в воскресенье мы поедем домой из-за того, что в школе василиск и кто-то пострадал. Но в воскресенье утром мы узнали, что профессор Локхарт убил василиска, поэтому занятия продолжатся. А потом кто-то сказал, что в этом замешан Поттер. И ты. У Гриффиндора почти не осталось баллов, и все думали, что это из-за Поттера. А потом узнали, что их сняли с тебя. Все думают, что тебя теперь исключат, Перси.

Пенни говорила отрывисто и резко, и с каждой секундой я все четче понимала, из-за чего именно она злилась.

Потому что где-то в глубине души начинала думать, что все это время я водила ее за нос. Что рассказала о чем-то, из-за чего в школе могли твориться неприятности, чтобы отвлечь внимание и отвести подозрения от себя.

Все это время внутри Пенни уже знакомо боролись доверие и здравый смысл. Доверие пока побеждало, иначе она не сидела бы здесь.

— Это была не я, — буркнула я. — С меня сняли баллы из-за того, что я не вернулась в гостиную и оказалась в опасности. Я не говорю, что я не заслужила, но… Это была не я.

Звучало довольно жалко, но я говорила максимально честно и максимально быстро.

— Поттер, — медленно отозвалась Пенни. Ей стало ощутимо легче. Прямо сейчас, без ментального блока, я чувствовала ее целиком и полностью. Это было необычно, непривычно и даже немного больно.

Ее эмоции будто заменяли мои, которых почти не было, и я считала, что это скорее плюс, чем минус.

— Не говори никому, — попросила я. — Пусть все думают, что хотят. Это неважно. Директор не делал объявлений?

— Он занят, Перси, — вздохнула Пенни. Я чувствовала, что еще немного, и она начнет улыбаться. Я не обманывала ее настолько, насколько она подозревала. Свое временное облегчение я почувствовала вместе с ее — постоянным. — В воскресенье он…

— Не нужно настолько меня жалеть, — проворчала я, понимая, из-за чего она замолчала. — Я не собираюсь плакать из-за этого. Прямо сейчас.

Я вообще не собиралась плакать. Внутри было неожиданно пусто, сухо, даже воспоминания Перси, несмотря на то, что их нечему было бы сдерживать, не пытались прорваться. Я чувствовала себя скорее камнем, из которых состояли стены Хогвартса, чем по-настоящему живым человеком.

Это было что-то вроде стадии отрицания, и она мне не нравилась.

— Он, видимо, сообщил мистеру Вуду и мистеру Флинту о том, что случилось, — вздохнув, сказала Пенни. Она следила за моей реакцией очень внимательно, словно не до конца верила в то, что из меня не польется поток слез. — Они провели здесь почти весь день вместе с целителями из Мунго. В понедельник были люди из Министерства. Сегодня они тоже пришли. Нас освободили от занятий, чтобы они могли “осмотреть замок на предмет остаточной угрозы и успокоить попечительский совет”.

Мне нравилось, когда правильная, вежливая и дисциплинированная Пенни передразнивала кого-то.

Ей это очень шло.

Но она мгновенно стала серьезной, когда договорила, словно намеревалась не дать мне уйти от темы.

Но я и не планировала.

Только положила под спину подушку, устроилась поудобнее и приготовилась говорить.

Долго, подробно

и честно.

* * *

Джемма, которая пришла перед отбоем, выглядела так, будто не спала (не ела и не разговаривала) с того момента, как узнала обо всем, что случилось. Но она не задавала никаких вопросов, просто поставила мне на колени коробку с шоколадом, коротко обняла, а потом просто уснула, устроившись на краю кровати. Проходившая мимо мадам Помфри сделала вид, что ничего не заметила, но на обратном пути в свой кабинет кинула на нее диагностические чары, покачала головой разбудила, влила несколько зелий и отправила спать по соседству со мной. Джемма перебралась ко мне уже через несколько минут, только на этот раз — со своим одеялом, и ушла еще до того как я проснулась.

Я подозревала, что они с Пенни сговорились, чтобы не оставлять меня одну надолго, но надеялась, что мадам Помфри выпустит меня отсюда раньше, чем придется начать выгонять их отдохнуть. На мою просьбу разрешить мне отдыхать где угодно, только не здесь, она покачала головой с очень серьезным видом. Я подумала, что и меня, и Гарри держали в больничном крыле только для того, чтобы оградить от внимания других. Мадам Помфри не пускала любопытствующих.

Профессор Дамблдор сделал запоздалое объявление вчера за ужином, но к этому моменту, я подозревала, домыслы уже успели достигнуть апогея, поэтому любая правда казалась бы абсурдной. Он объяснил, что Гарри находился под чужим влиянием, и в произошедшем не было его личной вины (хотя какая-то все же была) и даже ответил на какие-то вопросы от студентов, но у Пенни, заглянувшей ко мне на несколько минут после ужина, не было времени на то, чтобы рассказать все.

В утренних сумерках больничное крыло казалось серым. Магия возвращалась ко мне рывками, в этот раз намного быстрее, чем в прошлый, и я уже могла приводить себя в порядок. Цвета появлялись резко и внезапно, как будто я вспоминала их, а не начинала видеть заново. Возможно, так было и в прошлый раз, и сейчас я относилась к этому намного спокойнее, потому что уже переживала.

Тепло Хогвартса ощущалось немного по-другому. Оно казалось мне мягким, зыбким, обеспокоенным, но вместе с этим, казалось, замок тоже чувствовал облегчение от того, что все закончилось хорошо.

У меня были вопросы к нему. И я даже знала, у кого получить ответы, пусть даже не была уверена, что действительно получу их.

Лежать не хотелось. Впрочем, вставать, выходить за ширму, ловить взглядом перегородку, которая стояла в самом конце, и пытаться найти в себе смелость заглянуть за нее не хотелось еще больше.

Я обещала себе, что плакать буду потом, исключительно для продолжения традиции под названием “залей слезами мантию Флинта в конце года”.

Джинни собрала весь чистый пергамент, который нашла в моей комнате, как будто думала, что я собираюсь написать роман за те несколько дней, которые проведу в больничном крыле. Вместе с пергаментом вчера утром она принесла перья, годовой запас чернил и какой-то пухлый справочник, чтобы было на чем писать.

Я начала с письма родителям, но оно получилось сухим и коротким, потому что я не знала, что им уже сообщила профессор МакГонагалл, потом написала первое письмо для Оливера, который наверняка первым делом захочет узнать обо всем, что пропустил, а после долго смотрела перед собой, собираясь с мыслями.

Я уже начинала письмо для Билла несколько раз, и к этому моменту на моем столе было больше черновиков, чем скопилось летом. Но время, которое и так было потеряно, продолжало идти, необходимость в помощи не уменьшалась, как и не решались проблемы.

Я отогнала мысль о том, с какими эмоциями он будет читать и, вздохнув, положила перед собой чистый лист.

До мая оставалось почти четыре месяца.

И за них предстояло очень много всего сделать.

1) Тот момент, когда есть потребность объяснить что-то заранее, но это злопамятная ответочка на то, что было в начале второй части

Вернуться к тексту