Poor poor Persephone (джен)

Я осознаю, что с точки зрения происходящего в повествовании писать от третьего лица, да еще и с кем-то из четверки в качестве фокального персонажа — это несколько нелогично. Я хотела привести список причин, по которым это сделала (и потом еще список из двухсот пунктов, почему я не зануда), но решила, что в этом нет смысла. В конце концов, писать так было намного интереснее, чем я ожидала, и я надеюсь, что читать не через призму восприятия гг тоже будет интересно.

Я честно не знаю, то, что перевод в другие школы невозможен до сдачи СОВ — это канон или фанон для попаданских фанфиков, где нужно обосновать, почему попаданец не сваливает от дамбигада сразу, но если это канон, он игнорируется, как и множество других деталей, в общем-то, но т.к. отклонение может быть серьезным и вызвать вопросы, решила написать об этом заранее.

Здесь не все 30+ суббот, только самые значимые. По 4-5 на год.

У меня неожиданно получилась почти самостоятельная история (которую, правда, не вынести в отдельный фик) внутри истории. Она касается не только Перси, поэтому сама Перси периодически отходит на второй план.

Я извиняюсь за ошибки. Поймала довольно много, когда перечитывала, но подозреваю, что не все.

11 марта 1989 года

В ярком солнечном свете, который пробивался сквозь приоткрытые окна библиотеки, шрамы на запястье казались почти незаметными. Карл смотрел на них каждый раз, когда оставался один — весна в этом году была потрясающей с самого начала, и все предпочитали выбираться на улицу, особенно в выходные.

Не было ничего плохого в том, чтобы чувствовать себя зависимым от кого-то, в конце концов, каждому поколению Грунвальдов внушалась мысль, что однажды Блишвики вернутся с континента и потребуют что-то в оплату огромного старого долга. Копия старого договора, поддерживаемая магией, хранилась в сейфе в Гринготтсе (собственно, это было единственным, что там хранилось) и перечитывалась уже миллион раз в поисках лазеек, но их не было.

Карл явно родился под несчастливой звездой и не тешил себя надеждами, но втайне был даже немного рад, что кошмар ожидания прервался, когда около года назад услышал, что Эдриан Блишвик собирается поступать в Хогвартс на пятый курс.

Отец говорил, Блишвики редко когда предпочитали брать долги деньгами.

Им слишком нравились чужие жизни. И они пришли к выводу, что заставить отца принимать непреложный обет у сына будет гораздо ценнее тех денег, что они все равно не смогли бы получить.

В детстве Карл думал, что “им нравятся чужие жизни” означает, что кому-то из его семьи придется умереть (и, пока детская наивность не исчезла, чувствовал себя виноватым за облегчение, которое при этом испытывал).

Сейчас, направляясь в библиотеку за Перси Уизли, он думал, что умереть было бы самым неплохим вариантом.

Блишвик оказался… Чуть меньшим ублюдком, чем Карл ожидал. Несмотря на то, что Обет не оставлял никаких вариантов, кроме как слушаться его прямых приказов, чаще всего сначала он задавал вопросы. Позволял спорить с собой, потому что “оставим тупое подчинение магглам, а ты чистокровный волшебник”.

Ему было гораздо приятнее наблюдать, как кто-то страдает, самостоятельно загоняя себя в ловушку.

Карл прожил так почти шесть месяцев. Не ходил за Блишвиком, как собачка, на чем настаивал отец (сам Блишвик не нуждался в такой свите — куда бы он ни пошел, его всегда окружали люди, и он был первым слизеринцем, который нарушил привычный порядок, при котором все в гостиной делились на свои группы), играл в квиддич (выигрывать у Чарли Уизли и раньше было потрясающе, но теперь, когда они оба стали капитанами, удовольствие усилилось в два, а то и в три раза), проводил вечера с командой и готовился к СОВ, как все нормальные студенты.

Его жизнь почти не изменилась. С шрамами на запястье, которые в тусклом свете подземелий приобретали какой-то особенно мерзкий вид, можно было смириться.

Но после рождества Блишвик начал общаться с Юфимией, которая была единственной, кто, по его мнению, не уделял ему достаточно внимания (все ее время было занято учебой, обязанностями старосты и фарфоровой куклой Джеммой Фарли).

А потом Блишвику стало скучно. Он решил, что понимает британских магов достаточно хорошо, чтобы ими манипулировать, обогнал школьную программу, сплел несколько малоприятных интриг для учеников других факультетов (Карл в этом почти не участвовал — Блишвику было гораздо интереснее убеждать тех, кто не был ему чем-то обязан, — только в один момент без усилий солгал, что провел с Блишвиком день в том месте, где их обоих не было, чтобы отвести от него подозрения) и захандрил.

В один вечер он подозрительно тихо говорил о чем-то с Юфимией, а на следующее утро ему пришло письмо, что из-за упорства Артура Уизли у его семьи большие неприятности. Карл не связывал два этих события между собой.

До определенного момента.

— Вставай, Уизли.

Уизли были практически такими же нищими, как Грунвальды. Но, что удивительно, дети Уизли преподносили это так, что почти никто этого не замечал.

Билл Уизли был лучшим учеником школы.

Чарли Уизли имел друзей на всех факультетах, кроме Слизерина.

Перси Уизли рисковала стать самой невыносимой занудой магической Британии.

Статус их семьи, в отличие от статуса семьи Грунвальдов, приходил в голову едва ли не в последнюю очередь.

Отвратительно яркие. Отвратительно видные.

Отвратительно сильные.

Маленькая Уизли выглядела худой и нескладной даже на фоне своих однокурсников. Но смотрела так яростно, будто была в два раза сильнее Карла.

Блишвик находил это забавным.

Юфимия хотела, чтобы на месте маленькой Уизли был шебутной, гиперактивный, раздражающий Оливер Вуд (Карл привык спорить с Блишвиком на равных, но в тот день превзошел сам себя, и теперь, за “защиту бесполезных гриффиндорцев” Блишвик звал его “святым отцом”).

Миллар назвал Вуда слишком нежным щеночком и сказал, что ломать сознание Перси Уизли Юфимии будет гораздо интереснее. Впрочем, мнение больного ублюдка Миллара Карл никогда не брал в расчет.

И то, что Юфимия к нему прислушалась, неожиданно и больно его задело.

Маленькая Уизли шла впереди, прямая и гордая, как будто это она вела Карла в подземелья, а не он ее. В этот раз ей даже не потребовалось угрожать — Блишвик умел давить на болевые точки.

Для Уизли семья была всем.

Грунвальды действовали бы по-другому. Не так прямолинейно, не так отчаянно, возможно, пожертвовали бы кем-нибудь из своих, но по итогу выжили бы. Даже если бы не вышли победителями.

Маленькая Уизли еще не понимала, что была обречена с того момента, как Блишвик ее выбрал.

— Здравствуй, Персефона.

Маленькая Уизли была достаточно смелой, чтобы попасть на свой сумасшедший Гриффиндор, но знала недостаточно много, чтобы противостоять тем, кто был сильнее.

Она вздрогнула, как только Блишвик нараспев произнес ее имя.

Но выпрямилась и покорно села в кресло, стоило Грунвальду закрыть дверь за ее спиной.

25 марта 1989 года

Понадобилось не так много времени, чтобы привыкнуть к тому, что они все были здесь.

Блишвик, светлые волосы которого, вопреки плохому освещению, не тускнели, а будто бы сияли сильнее, по обыкновению сидел в кресле. Ожидая маленькую Уизли, он читал или лениво спорил о чем-то с другими, но настроение в такие дни у него было удивительно хорошим, несмотря на то, что успехи пока были незначительными.

Миллар занимал стул в углу, покосившийся так же, как и он. Сутулость не делала его уродливым внешне, но это не исключало того, что он был совершенно уродливым внутри. Первокурсники боялись его больше, чем Кровавого Барона, и ему не требовалось для этого что-то делать.

Он просто смотрел на них. Так, будто мысленно вскрывал их маленькие головы. Запускал руки в их маленькие грудные клетки. Вынимал все, до чего мог дотянуться. Смотрел, как все работает. Менял местами. И снова смотрел.

Он не причинял никому вреда (никому, кроме мелких зверушек, которых ловил его жуткий одноглазый черный кот, все знали, что с ними происходит в его комнате, но никто ничего не мог сделать — к тому моменту, как приходил декан или кто-то из старост, он уже успевал все убрать) и не получал удовольствия от самого факта, что делает кому-то больно.

Он просто не видел ничего плохого в том, чтобы посмотреть на что-то изнутри.

Миллар с удовольствием ухватился за возможность понаблюдать. Поэкспериментировать. Использовать какие-то свои знания.

Во все остальные дни они с Блишвиком делали вид, что у них нет ни одной точки пересечения.

А еще здесь была она.

Юфимия Трэверс всегда стояла чуть поодаль, словно делала вид, что она здесь случайный гость, и все началось не по ее инициативе. Свет факелов делал ее волосы темнее, а лицо — бледнее. Тонкие пальцы обычно нервно поглаживали швы на рукавах мантии или обводили значок старосты.

Что бы она ни делала, это выглядело красиво.

И если бы Блишвик приказал Карлу не смотреть на нее, Карл бы продолжил — и умер бы с облегчением.

Маленькая Уизли сидела в кресле. Похоже, до нее начинало доходить, насколько все было серьезно. В прошлый раз ей почти не было больно, а это значило, что Юфимия на верном пути.

Но путь предстоял долгий.

Впрочем, Блишвик собирался развлекаться так до выпуска. Он был наследником в своей семье, а это означало, что необходимость укреплять влияние рано или поздно ляжет на его плечи. Личный легилимент был ему необходим.

Как и человек, который сделает для него что угодно.

— Я подумал кое о чем, — неожиданно протянул Миллар. — Если использовать зелья, которые влияют на сознание, это может ускорить процесс.

И Миллар тоже нужен был Блишвику. Хотя бы как личный (отличный) зельевар. Но еще лучше — как экспериментатор без внутренних тормозов.

— Мы читали об этом, — обманчиво спокойно ответил Блишвик.

Карл почти не общался с ним в школе, но достаточно успел узнать его за лето перед пятым курсом. Он водил Блишвика по всем значимым местам на магической стороне Британии. И ожидал от него редкостного снобизма, но…

Этого не было.

Блишвик был опасен тем, что с интересом и должным уважением изучал мир вокруг себя. Постоянно развивался. Учился больше других, общался больше других, интересовался всем новым больше других. Магическая Британия стала для него еще одной ступенью развития. Он совсем не находил ее отсталой, как многие маги, прожившие на континенте большую часть своей жизни.

И ему очень,

очень

нравилось консервативное британское магическое законодательство, в котором было потрясающе много дыр.

И коррумпированность значительного количества министерских работников ему тоже нравилась.

Так или иначе, Блишвик выбрал легилименцию, чтобы совместить приятное, полезное и безопасное для себя.

Потому что, в отличие от Миллара, он любил эмоциональную сторону чужих страданий. Это была его “маленькая слабость, которую я редко позволял себе, когда жил в Швейцарии”.

Швейцария представлялась Карлу отличным местом. Хотя бы потому, что там сейчас не было Блишвика.

— Да, — подтвердила Юфимия, сев в кресло напротив маленькой Уизли. В этот момент у обеих были одинаково напряженные спины. — Если ослабить естественные защитные реакции, последствия могут быть необратимы. Я что-то сделаю не так — и она никогда не восстановится.

Карл встал на привычное место за спиной у маленькой Уизли. С этой позиции было легче удерживать ее, если начнет дергаться.

И можно было смотреть на Юфимию сколько угодно.

— Если тебя так волнуют последствия, — невозмутимо продолжил Миллар, — мы можем уменьшить дозировку. Или начать с простых успокоительных.

Он смотрел на маленькую Уизли так пристально, что она сжималась под его взглядом, как слизеринские первокурсники, еще не привыкшие к личному чудовищу подземелий.

— А нас, — протянул Блишвик, и это был тот самый тон его голоса, от которого холодело внутри. Когда он начинал говорить таким тоном, их с Карлом споры обычно заканчивались моментально, — волнуют последствия?

Карл ничего не имел против маленькой Уизли. Уизли раздражали его как явление, но не до такой степени, чтобы вредить им.

Но среди многочисленных причитаний отца, утверждающего, что нужно склонить голову перед Блишвиками, что неисполнение контракта навлечет серьезное проклятие на несколько будущих поколений, что ему жаль, что получилось именно так, и он множество раз предлагал мистеру Блишвику свою жизнь, чтобы обеспечить Карлу свободу, прозвучала одна единственная здравая мысль.

Когда-нибудь Эдриан Блишвик закончит Хогвартс. Начнет свой путь в обществе.

И наступит момент убивать за него.

Карл предпочел бы умереть сам, но это было бы не в стиле Грунвальдов. Чем бы ни думали его предки — они пользовались при этом явно не головой, — их семья была огромной, а в уплату воистину гигантского долга Блишвики попросили только одну жизнь, посчитав это достаточно забавным.

Его, Карла, жизнь.

Карл не находил в самопожертвовании ничего благородного, тем более, никто, кроме не слишком большого круга людей, об этом не знал.

Новость каким-то образом (со временем стало понятно, каким именно — так всегда случается, если в истории участвует Эдриан Блишвик, который преследовал какие-то свои цели) просочилась на факультет, но слизеринцы никогда бы не стали говорить об этом с чужими.

Так или иначе, жалеть маленькую Уизли и сочувствовать ей было бессмысленно.

— Не принимай на свой счет, Персефона, — вежливо и очень тепло улыбнулся Блишвик (от этой улыбки стало не по себе всем, кроме Миллара, который безразлично смотрел в другую сторону), после чего обратился к Юфимии. — Я уверен, что за оставшееся время твой уровень достаточно вырастет, чтобы ты могла замести за собой следы.

Что бы он не имел ввиду, это не могло закончиться ничем хорошим.

Жизнь Перси Уизли оборвалась в тот момент, когда Карл привел ее сюда в первый раз.

Даже если убьет ее что-то другое… Она все равно стала первой жертвой.

Его, Карла, жертвой.

8 апреля 1989 года

В эту субботу в библиотеке была МакГонагалл. Блишвик не сказал “Я приказываю тебе привести Уизли”, но шрамы на руке все равно неприятно ныли. Фантомная боль появлялась каждый раз, когда Карл делал что-то, что могло бы вызвать его недовольство.

От МакГонагалл Карлу становилось не по себе. Дело было не в ее строгости (странно было бы бояться МакГонагалл, каждый день общаясь со Снейпом), скорее в ощущении, что она держит все под контролем, замечает каждую деталь.

Конечно же, если бы маленькая Уизли на ее глазах выходила из библиотеки в сопровождении слизеринского пятикурсника, у нее появилось бы много вопросов.

И ее дотошности хватило бы, чтобы докопаться до правды.

Поэтому Карл ждал. Сидел за столом чуть поодаль, наблюдая одновременно и за МакГонагалл, которая объясняла что-то группе семикурсников, оперируя информацией из раскрытых книг, которые лежали на небольшом столе перед ними, и за маленькой Уизли, которая увлеченно что-то писала, явно не замечая ничего вокруг.

Было бы глупо подозревать ее в том, что она пряталась за деканом. Вполне вероятно, что она даже не видела, что та все это время находилась здесь.

В доказательство этому маленькая Уизли встала через некоторое время и, собрав со стола книги, начала расставлять их по полкам (Карлу показалось, что она сделала бы это даже с закрытыми глазами, вот насколько уверенными и спокойными были ее движения). С последней у нее возникли проблемы — та должна была стоять достаточно высоко, но ее уголок постоянно цеплялся за корешок соседнего тома, из-за чего у маленькой Уизли возникали трудности с тем, чтобы поставить ее на место.

И маленькая Уизли, похоже, считала книги чем-то сокровенным или священным, раз даже не попыталась использовать магию.

Карл поднялся со своего места, неспешно, не глядя по сторонам, дошел до нее и аккуратно вынул книгу из ее рук.

Книги и правда были чем-то сокровенным или священным — они являлись единственным богатством Грунвальдов. Они занимали практически все свободное пространство в небольшом доме, создавая какой-то мало-мальский уют. Мама была против того, чтобы использовать полки с расширенным пространством. Ей нравилось осознавать, что хоть чего-то у них оставалось много.

Карл вынул книгу из маленьких цепких рук и поставил ее на полку, обращаясь с ней максимально осторожно и бережно, как делал это всегда — и дома, и в чужой библиотеке. Блишвик тоже этим отличался, несмотря на то, что у его семьи было достаточно денег, чтобы не думать о сохранности каких-то вещей.

Они оба относились к книгам намного лучше, чем к людям.

— Пора, Уизли.

Маленькая Уизли посмотрела на него с почти неприкрытым отчаянием. Но, оглядевшись и оценив обстановку, оперативно собрала свои вещи и вышла из библиотеки с независимым видом и гордо поднятой головой.

Через какое-то время Карл так же неспешно, как и раньше, последовал за ней.

* * *

Миллар больше не сидел в тени. Он передвинул свой стул поближе к креслу маленькой Уизли, пугая ее тем самым намного сильнее. Из-за того, что они все теперь находились не более чем в паре шагов друг от друга, создавалось впечатление, что комната стала в два раза меньше.

Карл был уверен: маленькая Уизли нашла в библиотеке все, что относилось к легилименции (а в общем доступе было довольно мало, только расплывчатая теория — Дамблдор уже давно позаботился об этом) и к окклюменции, но даже и близко не представляла, что ее ждет.

Миллар протянул ей флакон с зельем (что-то бурое, отливавшее красным при свете факелов; Карл не был специалистом, и кто-то недавно шутил, что в квиддичную команду попадали только те, кто не сумел бы сварить пристойное зелье и под страхом смерти, и Флинт, которого взяли последним в этом году, только подтверждал эту дурацкую теорию, но его дела с учебой обстояли плохо в принципе, поэтому Карл до последнего не собирался брать его в расчет), но маленькая Уизли даже не шелохнулась.

Блишвик был немного раздражен тем, что ждал ее сегодня дольше обычного, хотя и не показывал это. Это раздражение выдавала только необычайная молчаливость. Он знал цену словам, поэтому редко когда позволял себе говорить на эмоциях. Когда Карл понял это, то начал думать, что в Швейцарии время шло как-то по-другому.

И вместо шестнадцати лет Блишвик прожил тридцать, пятьдесят или сто.

Он мог смотреть далеко вперед, но вместе с этим, как и любой подросток, большинство его действий были направлены на развлечения. Избавление от скуки.

Жизни людей, которые не могли принести ему пользу, для него ничего не стоили. И именно поэтому находиться рядом с ним большую часть времени было неприятно.

Карл знал, что пойдет в расход, едва только покажется Блишвику бесполезным (и продолжал чувствовать непонятное, неуместное, непреодолимое облегчение от этого).

Карл заметил, что Юфимия была единственной, кто не обращался к маленькой Уизли ни разу. Она предпочитала видеть в ней не человека, а скорее инструмент для достижения собственной цели.

А субботними вечерами, накопавшись в голове маленькой Уизли, Юфимия практически запиралась со своей фарфоровой куклой Фарли на диване в центре гостиной, у всех на виду.

Говорила с ней, ловила каждое сухое слово, смотрела на нее так отчаянно, что никто не решался подойти близко.

На Слизерине не было принято так открыто демонстрировать свои эмоции.

Но Юфимии Трэверс было все равно, что о ней подумает факультет.

Именно поэтому факультет не пытался ее изменить.

— Похоже, ты плохо понимаешь, что происходит, Персефона, — терпеливо и почти нежно начал Блишвик. Его голос был приятным сам по себе (и половина девушек в школе объясняли это как “в красивом человеке красиво все”), и от этого все более неприятными становились вещи, которые он иногда делал. — Если ты думаешь, что все закончится, когда мы выпустимся, то ошибаешься.

Юфимия считала маленькую Уизли уродливой. Карл вообще не оценивал кого-то, кроме нее с этой точки зрения, особенно маленьких девочек, но ему казалось, что, когда маленькая Уизли снимала очки, в ней появлялась та же фарфоровая кукольность, что была у Джеммы Фарли.

Просто это были уникальные куклы, созданные одним мастером, единственные в своем роде, и от этого — настолько разные.

И Юфимия, Карл был уверен, замечала это тоже. И мысленно переносила на Фарли все, что происходило в одной из отдаленных комнат подземелий.

Но это не отменяло того факта, что на маленькую Уизли ей было по большей части плевать — Блишвик рассчитывал, что восторг от осознания собственной власти, собственной силы, собственной способности прочитать, подчинить, перековать, уничтожить кого угодно будет настолько пьянящим, что постепенно вытеснит чувство вины.

Блишвик оказался прав (он всегда оказывался прав, Карл смирился с этим довольно быстро), но сама Юфимия пока не осознавала этого до конца.

— Хотя… — с неожиданно довольной улыбкой протянул Блишвик, и маленькая Уизли, к которой он при этом наклонился, вздрогнула и подалась назад, вжавшись в спинку кресла. Карл едва успел убрать руку, чтобы она не ударилась затылком об костяшки его пальцев. — Все действительно закончится. Для тебя. Если ты думаешь, что мы оставим тебя в живых, то ошибаешься. В моей семье больше никто никогда не позволит себе проявить милосердие и оставить за спиной такой видный хвост.

Блишвик говорил много, но почти в каждой его фразе была своя суть. Все, что здесь происходило, происходило по его прихоти, и маленькая Уизли уже должна была понять: Блишвик не бросает слов на ветер.

— Прости, Персефона, — по-прежнему мягко продолжил он, и из-за этой мягкости воспринимать его слова было сложно, — но тебе придется умереть. И если тебе не хватит смелости сделать это самой, я сверну тебе шею голыми руками. А потом, — Блишвик, наконец, откинулся на спинку кресла, и даже Карл почувствовал облегчение, что больше не видит этого мрачного предвкушения на его лице, — я сделаю то же самое со всей твоей семьей. И поверь, к тому моменту они сами будут умолять меня об этом.

Карл не видел лица маленькой Уизли, зато прекрасно видел, как каменело лицо Юфимии. Осознание сжимало ее горло липкими ледяными пальцами. Карл считал, что она могла отступить, рассказать все декану, пока не стало слишком поздно, объединиться с магглолюбами Уизли, чтобы выдавить Блишвиков обратно на континент и не отдавать им свою принцессу Фарли (даже притом, что это был бы слишком смелый поступок, совершенно не слизеринский и отчаянный даже для гриффиндорцев, хотя кто знал, что за идейный мусор правил в их головах).

Юфимия Трэверс была единственной, кто в этой комнате мог бы одернуть Блишвика, поспорить с ним даже в том, в чем Карл себе бы не позволил. Но она только посмотрела маленькой Уизли в глаза и впервые обратилась к ней напрямую:

— Выпей зелье. Так будет легче нам обеим.

И вместо того, чтобы остаться где-то на границе со светом, с высоко поднятой головой шагнула во тьму.

10 июня 1989 года

У маленькой Уизли появилась привычка щуриться, как будто даже очков не хватало, чтобы видеть четко. Карл не следил за ней, но был уверен, что она проводила в библиотеке гораздо больше времени, чем следовало.

Юфимия выглядела уставшей. К этому моменту устали все, но она — особенно, как будто ей приходилось сдавать СОВ за всех однокурсников по очереди.

Блишвик сиял. СОВ привели его в восторг, как возможностью проверить уровень своих знаний, так и общением с магами, которые жили больше века и знаний которых хватило бы на три Хогвартса. Он очаровал большую часть комиссии и получил огромный список дополнительной литературы, но самое главное — запомнился и запомнил предпочтения практически каждого.

Вплоть до любимых мест для прогулок.

Миллар мрачно смотрел из своего угла. Недавно он разнес полкомнаты, проворонив зелье, которое варил тайком, и декан конфисковал все ингредиенты, все основы для других зелий, все записи и все наработки. Миллар провел в больничном крыле почти две недели, а потом несколько вечеров безвылазно просидел в кабинете у Снейпа.

Декан сделал лучшее с точки зрения исследователя и худшее — с точки зрения, собственно, деканства.

Сказал, что вернет все в следующем году, если Миллар получит “П” за СОВ по зельям. И допустит в учебную лабораторию в любое время, если тот докажет, что совладает с техникой безопасности и не подорвет школу в первый же день.

В том, что Миллар получит свое “П”, можно было даже не сомневаться. Он был едва ли не единственным студентом за всю историю преподавания Снейпа, которому тот давал иные, более сложные задания на уроках.

Потому что школьная программа по зельям для Миллара была слишком простой.

Многие на Слизерине считали, что декан видел в нем себя, но Карл думал, что каким бы мерзким ни был Снейп, чтобы стать таким же ублюдком, как Миллар, ему следовало им и родиться.

Так или иначе, даже в сложившейся ситуации Миллар был недоволен. Он испытывал информационный голод, злился и начал проводить вечера в гостиной. Он ни с кем не разговаривал, просто сидел и смотрел на всех по очереди, как будто изучал реакцию, и рисковал заработать пару неприятных проклятий от особенно впечатлительных.

Выдержать взгляд Миллара было целым испытанием, потому что это был один из тех взглядов, которые ощущались почти физически. И чувство при этом было омерзительным. Он вел себя как бессмертный, вся неприязнь отскакивала от него, никакой вред, который ему могли причинить другие, его не пугал.

Угрозы на него не действовали, поэтому, когда он переключил внимание на квиддичную команду, Карл приложил его головой об стену в опасной близости от каминной полки. И не успокоился бы, если бы Блишвик не приказал ему остановиться. Впервые — без вопросов, не давая возможности оспорить, не спрашивая его мнения. Приказал, чтобы предотвратить неизбежное, несмотря на то, что явно получал удовольствие, глядя на них.

Но они оба нужны были ему.

Иногда Блишвик пренебрегал удовольствием ради пользы. Но, возможно, потому что знал, что то же удовольствие мог получить и в другом месте.

— Ты, наверное, рада, что не увидишь нас до осени, Персефона, — сладко протянул Блишвик, когда маленькая Уизли заняла свое привычное место.

Она выглядела почти такой же вымотанной, как и Юфимия, и уже ни на кого не смотрела. Сидела без выражения, положив руки на колени, и просто ждала, когда все закончится.

Отчего-то Карл не сомневался, что у нее был какой-то план. И, возможно, запасной план. И даже запасной план запасного плана.

Юфимия взмахнула палочкой. Когда она колдовала на уроках, то становилась еще живее и еще красивее, но легилименция как будто делала ее старше. Неподвижнее. Мертвее. Она одновременно и переставала быть собой, и показывала одну из своих настоящих сторон —

жестокую

и безжалостную.

Зелья работали. Как успокоительные, так и те, что ослабляли сознание и рассеивали концентрацию — Миллар нашел их в каких-то учебниках для прорицателей. Те использовали что-то подобное, чтобы ввести себя в искусственный транс.

Юфимия уже добралась до воспоминаний маленькой Уизли в прошлый раз, но молчала о том, что увидела. Блишвику было все равно — он не думал, что эти воспоминания несли какую-то пользу, а рычагов давления у него и так было достаточно. Миллара не волновали такие вещи.

Карл не спрашивал. Он не хотел сочувствовать маленькой Уизли.

Воспоминания не были целью Юфимии. И не были целью Блишвика. И не были тем, за чем сюда пришел Миллар. Они собирались копнуть гораздо глубже. Туда, где под пластом памяти находилась воля.

Воля, которую можно было взять в руки, смять и переделать.

Какое-то время ничего не происходило. Было слышно только, как потрескивают факелы.

Потом маленькая Уизли резко отстранилась.

И медленно, словно борясь с собой, подняла дрожащие пальцы

и легко, едва слышно хлопнула себя по щеке.

Карл не видел выражения ее лица в этот момент, но был уверен, что в ее глазах, как случалось каждый раз, когда Юфимия делала успехи, плескался страх.

23 сентября 1989 года

Весь год выдался неожиданно теплым, но осень побила все рекорды. Летняя атмосфера стояла над замком, несмотря на то, что скоро должен был наступить октябрь. Даже во всегда прохладных подземельях температура ощутимо повысилась из-за того, что лето было непереносимо жарким.

Юфимии исполнилось семнадцать три дня назад. Кукольная принцесса Фарли подарила ей шоколадный Хогвартс таких внушительных размеров, что ей пришлось делить его со всей гостиной, иначе съесть такое количество сладкого не представлялось возможным до конца жизни.

Карлу досталась гриффиндорская башня. Он не то чтобы любил сладкое и еще меньше любил, когда нарушалась привычная тишина в гостиной, поэтому хотел последовать примеру Флинта и ускользнуть еще в тот момент, когда в воздухе повисла призрачная атмосфера праздника, но сначала его задержал Блишвик, а потом

Юфимия взяла его за руку

и вложила в раскрытую ладонь шоколад.

Они были знакомы шестой год, но Карл не помнил, чтобы им когда-либо приходилось прикасаться друг к другу. Он удержал ее за запястье, когда она разворачивалась, и теперь вспоминал ощущение бархатистой кожи под пальцами каждый раз, когда оставался в тишине.

До этого момента.

Когда Юфимия садилась в кресло, вынимала палочку из кармана, бросала пару слов Блишвику или Миллару, она менялась. Будто по пути сюда снимала с себя, как одежду, улыбку, радостные эмоции и живость в движениях. Становилась сухой и скупой на слова. Как будто сдалась под натиском монстра, который каждый день говорил ей о той исключительной силе, которую она может получить.

Блишвик наклонялся к ее уху каждый раз, когда они оказывались рядом, и говорил несколько фраз, от которых ее взгляд менялся, а глаза начинали лихорадочно блестеть.

Юфимия нравилась Блишвику. Он смотрел на нее, как на коллекцию редких книг в домашней библиотеке. Ревновать к Блишвику было бессмысленно — он мог получить ее сердце без особого труда, ему нужно было только окончательно преодолеть тонкий барьер, который отделял взаимовыгодные отношения от… Чего-то совсем иного.

Но, что хуже, на Юфимию смотрел Миллар. Так, будто хотел разобрать, изучить и создать на основе полученных знаний свое личное совершенство. Лето, проведенное дома взаперти, не пошло ему на пользу. В качестве наказания за прошлогоднюю выходку с зельем родители лишили его самого ценного — доступа к новым знаниям.

Это сделало его еще более жадным до них.

— Рад видеть тебя, Персефона.

Наблюдая за ними, Карл совсем забывал о том, зачем они все приходили сюда.

Маленькая Уизли перестала быть маленькой. Она вытянулась и стала значительно выше почти всех своих однокурсников. Мантия висела на ней как на вешалке, а вся она как будто состояла из углов и прямых линий. Ее движения стали порывистыми и резкими. А характер, по словам кого-то из третьекурсников, — совершенно невыносимым.

Она не сменила очки, несмотря на то, что видела явно хуже. Ее волосы довольно сильно отросли, и теперь из небрежного пучка на затылке выбивалось гораздо меньше прядей, чем раньше.

Уизли не выглядела обреченной.

Она казалась очень спокойной, как будто сама выпила галлон успокоительного зелья перед тем как пойти сюда. Карл, как всегда, нашел ее в библиотеке, и к тому моменту она уже собрала вещи.

Как будто ждала его.

В этом году в Хогвартс поступили ее маленькие братья, которые вдвоем представляли собой один разрушительный рыжий ураган. Чарли Уизли приходилось тратить очень много времени на то, чтобы приглядывать за ними. Он забирал их на все квиддичные тренировки, вероятно, потому что опасался за сохранность замка, и Карл не сомневался, что в следующем году он возьмет их в команду.

Потому что так будет безопаснее для всех — направлять их неуемную энергию в более-менее мирное русло.

Блишвик смотрел на них с нескрываемым интересом.

И Уизли знала об этом.

Юфимия привычно посмотрела ей в глаза и взмахнула палочкой. Какое-то время не происходило ничего.

То есть, совсем ничего.

А потом Юфимия неожиданно рассмеялась, и это был не тот смех, который иногда звучал в гостиной. Это было что-то мрачное и злое. Даже ее голос звучал ниже в этот момент.

Так смеялся Блишвик, когда кто-то страдал у него на глазах.

— А ты беспокоился, — неожиданно перестав смеяться, сказала Юфимия, обращаясь к Миллару. — Что у меня не будет нормальной практики.

Карл вспомнил, как Миллар вскользь упомянул об этом где-то в мае — что Юфимия не сможет считаться состоявшимся легилиментом, если будет работать с кем-то беззащитным. Он даже предлагал ей залезть в свою голову, и Юфимия сказала, что подумает об этом (на ее месте Карл бы не стал — от происходившего в голове Миллара любой нормальный человек легко сошел бы с ума).

За лето Блишвик нашел для нее все книги по ментальной магии, которые вообще можно было найти в магической Британии и даже уговорил кого-то из экзаменационной комиссии СОВ прислать ему копию какого-то древнего фолианта исключительно “для собственных исследований, которые никому не причинят вреда, такой специалист, как вы, лучше всех знает, что по одной только книге легилиментом не стать”. Карл стоял неподалеку в этот момент (он вообще все лето провел неподалеку от Блишвика, потому что тот так и не завел друзей, а проводить время с теми, кто просто им восхищался, ему было неинтересно), и почти утонул в том, как красиво и лживо это звучало.

Стало ясно, почему Уизли выглядела такой спокойной. Она научилась закрываться, наивно полагая, что это ее спасет.

— Бедная, бедная Персефона, — покачал головой Блишвик, устраиваясь в кресле поудобнее. — Надеюсь, за лето твой голос стал громче.

Но в этот раз Уизли не кричала, хотя то, как ей было больно, ощущалось почти физически. Декан предупреждал, что так бывает. Лучший способ сломать чью-то защиту — причинить боль, а легилимент, забравшийся кому-то в голову, имел доступ ко всем болевым точкам.

Пары месяцев было недостаточно, чтобы создать действительно сильный щит. Но способности Уизли и ее неожиданное хладнокровие заслуживали уважения.

Про себя Карл объяснял это тем, что за лето она действительно перестала быть маленькой.

(И ему было совсем ее не жаль).

28 октября 1989 года

У входа в библиотеку Карл едва успел отступить в сторону, чтобы Эдит Фрай, стремительно (она все делала стремительно, как будто ее ноги начинали гореть, если она оставалась на одном месте дольше пары секунд) пробегавшая мимо, не врезалась в него. У этого мелкого крикливого недоразумения с комплексом мамочки получилось стать одновременно и капитаном квиддичной команды Хаффлпаффа, и головной болью для остальных. Карл никогда не разговаривал с кем-то с других факультетов дольше минуты и делал это только из острой необходимости, потому что не видел смысла, но в начале года Фрай преследовала его почти неделю, говоря что-то о пользе совместных тренировок.

Карл признал бы эту пользу, если бы Фрай не демонстрировала так явно полное отсутствие манер (он не был ханжой, но все же видел смысл в том, чтобы малознакомые люди держали дистанцию и общались в определенных рамках). От кого-то он слышал, что она была сиротой, поэтому выплескивала нереализованную любовь к семье на окружающих.

Но в Хогвартсе учились дети войны. На каждом факультете сирот набиралось с десяток, поэтому у Фрай не было уникальных прав нарушать чужое пространство.

Но даже если бы он сделал скидку на ее положение… Карл не позволил бы себе выйти на поле с командой Чарли Уизли.

Ради “товарищеского матча и укрепления отношений между факультетами”. Фрай уже укрепила отношения — так, что ее друга Таркса по-тихому ненавидел весь его факультет.

Ненавидел и боялся.

Учись Таркс на Слизерине, у него не было бы шанса произвести такое впечатление. Но, пожалуй, по части омерзительных взглядов он мог посоревноваться с Милларом.

Если бы Миллара интересовали такие вещи, как соревнования.

Проблема была не в Эдит Фрай, которую при большом желании все же можно было не замечать. Карл выбросил бы ее из головы сразу же, как только она проскользнула мимо, но сознание зацепилось за нее.

Потому что прямо за Фрай к выходу из библиотеки шел Чарли Уизли. Который, как Карл думал, уже должен был летать вместе со своей командой на квиддичном поле.

Чарли Уизли редко хмурился, но сейчас как раз был один из таких случаев. Обычно с его широкого лица не сходило добродушно-расслабленное выражение, из-за чего у окружающих складывалось совсем неправильное впечатление о нем.

Карл отлично помнил Билла Уизли, потому что тот поражал всех своей способностью определять, в какой стороне происходили неприятности. Нарушители порой боялись его ненамного меньше, чем Снейпа, который имел ужасную привычку появляться там, где его ждали меньше всего. Билл Уизли умел быть жутким, и при нем Гриффиндор был едва ли не самым образцовым факультетом.

И женская половина школы страдала по нему так же сильно, как сейчас все страдали по Блишвику.

Чарли Уизли был другим. Он не отличался ни ростом, ни красивым лицом, казался немного ленивым и временами — медлительным. Но вырвать снитч у него из-под носа было практически нереально.

Как и провернуть что-то, что касалось бы его братьев и сестры, если он при этом находился в замке.

Чарли Уизли не был ни капли похож на брата (разве что, цветом волос и количеством веснушек), но это не мешало ему оставаться самым опасным человеком на факультете. Карл знал: если произойдет что-то, что приведет его в ярость, замок содрогнется целиком, от самых дальних подземелий до верхушки астрономической башни.

“Не щекочи спящего дракона”.

Девиз Хогвартса описывал и Чарли Уизли в том числе. И Карл чувствовал облегчение, осознавая, что после школы тот собирался работать в драконьем заповеднике в Румынии.

Отец говорил, что Артур Уизли становился тем еще монстром, когда дело касалось преступлений против магглов. Количество проблем у Блишвиков, которые, несмотря на влияние и просто гигантские взятки, улеглись всего пару месяцев назад, это только подтверждало.

А у монстров просто не могло быть святых детей.

Прямо сейчас, даже на выходе из библиотеки, Чарли Уизли оглядывался и бросал обеспокоенные взгляды на свою сестру, которая ничего не замечала, обложившись книгами и пергаментами.

Карл никогда не считал себя и вполовину таким же смелым (слабоумно-отважным), как гриффиндорцы, поэтому принял как должное холодок, который пробежал по спине.

По-другому и быть не могло.

Он никогда не жалел о том, что убедил Блишвика не трогать Вуда (не столько потому, что Флинт тоже грозил вырасти тем еще монстренышем, как считал Блишвик, сколько потому, что тогда бы он закрылся и от факультета, и от команды насовсем, разрушив шаткое доверие, которое переводило дежурную вежливость в подобие дружеских отношений), но все же думал, что выбирать кого-то из Уизли тоже не стоило.

В конце концов, в Хогвартсе действительно было полным-полно никому не нужных сирот.

А щекотать именно этого спящего дракона было большой ошибкой.

* * *

— Ее брат, — отрывисто произнес Карл, закрывая за собой дверь. Он пришел без Уизли, потому что ее брат вместо того, чтобы выйти из замка, отправился сначала в гостиную, а потом вернулся в библиотеку и сел неподалеку. Уводить ее у него на глазах было бы большим самоубийством, чем делать это под носом у МакГонагалл. — Что-то подозревает. И следит за ней.

И Блишвик, которого этот факт только позабавил, как интересное дополнительное препятствие, и Миллар, который не видел проблемы в том, чтобы, в случае чего, кого-то обезвредить, посмотрели на Юфимию. Как будто в какой-то момент именно она стала принимать решения здесь, хотя это было совсем не так.

Юфимия (Темная Юфимия — Карл называл ее так про себя, потому что в этой комнате она действительно становилась темной, несмотря на то, что та, другая, которая постоянно смеялась в гостиной удивительно красивым звонким смехом, была далеко не светлой) должна была прорычать что-то вроде “Я говорила, что не стоит связываться с Уизли”.

Но она молчала. Прочитанные книги, полученные знания, собственные успехи сделали ее спокойнее, увереннее. Отмели в сторону немного истеричную, паникующую сторону. Задушили вечное чувство вины перед кукольной принцессой Фарли.

— Я думаю, — медленно начала она, прикидывая что-то в голове. — С этим можно что-то сделать.

И у Карла не возникло сомнений в том, что, как и большинство слизеринцев, Юфимия будет действовать далеко не своими руками.

11 ноября 1989 года

Гриффиндорская команда в полном составе отправилась на поле почти сразу после завтрака. Эту тренировку они не могли пропустить, потому что на следующей неделе состоится матч со Слизерином.

Карл ждал завтрашнего дня ради возможности провести весь день на поле и не думать ровным счетом ни о чем. Ноябрь, вопреки ожиданиям, был довольно холодным, поэтому, похоже, ясные солнечные дни заканчивались до конца года.

Удивительно теплого года.

Карл спускался в подземелья с чувством, что что-то не так. Его обязанностью было приводить Уизли. А мельтешение туда-сюда могло привлечь ненужное внимание. Но тем не менее, Блишвик сказал прийти одному. Раньше, чем обычно.

Он не приказывал, но уходить от его просьб почему-то не возникало никакого желания. Карл знал — все лето Блишвик плел вокруг него паутину. Позволял чувствовать, что они на равных, действительно прислушивался к мнению и говорил с ним абсолютно на любые темы, совершенно не по-слизерински выкладывая содержимое своей головы.

Отец воспитывал Карла так, чтобы он не допускал мысли о том, чтобы подпустить близко кого-то, кроме членов своей семьи, да и то, к многочисленным кузенам и кузинам это явно не относилось. До встречи с Блишвиком у Карла не было никого ближе родителей.

А Блишвик забрался глубже.

Не обращал внимания на нищету, не жалел, не проявлял снисхождение. И не выразил никакой брезгливости, однажды оказавшись в доме Грунвальдов, спокойно сидел в старом кресле и тянул чай из совершенно обычной чашки, поддерживая вежливую и уважительную беседу с матерью Карла.

Карл ни на минуту не сомневался, что Блишвик мог бы отставить кружку в сторону, достать палочку и проклясть его мать так, что та умирала бы в мучениях на глазах у всех. Потому что не видел ценности в жизнях тех, кто был для него бесполезен, а чужие страдания казались ему забавными.

Но, тем не менее, считал полезным Карла. И делал для него все то, что делал бы друг.

И совершенно непонятно было, что он при этом чувствовал.

После визита Блишвика отец сказал, что однажды человек с такими привычками, харизмой и обаянием уже существовал.

И для мира это не закончилось ничем хорошим.

Карл интуитивно понял, о ком он говорил, но за Блишвиком не наблюдалось склонности собирать вокруг себя людей, которые бы ему поклонялись, и господствовать над миром он тоже не хотел. Люди, которые обладали своей волей, своим мнением, могли развлечь его своей непредсказуемостью, нравились ему гораздо больше.

И все же он хотел забраться достаточно высоко, чтобы уничтожить такой феномен магглолюбия, который демонстрировал Артур Уизли.

Но был готов делать это неторопливо, отвлекаясь на другие интересные вещи.

Когда Карл закрыл за собой дверь, свободное кресло, которое обычно занимала Уизли, показалось ему довольно зловещим.

Они все были здесь.

— Мы тут подумали, — протянул Блишвик почти так же сладко, как обращался к Уизли, и Карлу стало не по себе, потому что до этого момента тот говорил с ним совершенно обычным тоном. — Что если не считать Трэверс, то в окклюменции ты лучше нас. И явно лучше Уизли.

Блишвик стал заниматься окклюменцией чуть больше года назад, при переезде в Англию, но Карл был уверен, что он достиг в этом немалых успехов и явно не намного отставал от тех, кого Снейп обучил на третьем курсе и чьи успехи проверял каждый год, иногда давая сухие или едкие советы.

Проверяя Миллара, Снейп всегда произносил одно слово. “Мерзость”.

Юфимия удостаивалась кивка, что было высшей похвалой в исполнении декана, если, конечно, он оставался со слизеринцами наедине.

Карл слышал от него “Приемлемо” уже второй год подряд. Но услышать “Приемлемо” от Снейпа было все равно что получить “В” или даже “П” на экзамене.

Карл застыл у двери, не делая никаких попыток пройти вперед, хотя уже начал догадываться, чего от него ждали.

Он догадывался уже в тот момент, когда Миллар заговорил о серьезной практике на будущее. Блишвик никогда бы не позволил Юфимии залезть в свою голову. Лезть в мысли Миллара добровольно мог только отчаянный гриффиндорец, то есть, самый настоящий сумасшедший. Для Карла же не нужно было никаких рычагов давления.

Блишвик мог просто приказать ему.

Когда Блишвику нужен был друг, он тоже вел себя как друг, потому что рассчитывал получить в ответ то же самое.

Сейчас Блишвику была нужна подопытная крыса, поэтому он говорил с Карлом точно так же, как говорил с Уизли.

От него стоило ожидать чего-то подобного с самого начала, но в какой-то момент Карл позволил себе расслабиться.

Совсем немного.

Отец бы взвыл от отчаяния в этот момент.

— Не заставляй меня приказывать тебе, Карл. Если… — начал Блишвик, но Юфимия подняла руку, заставив его замолчать (Карл упустил момент, в который у нее появилось настолько много власти над Блишвиком, что он действительно заткнулся от одного жеста).

— Все в порядке, — произнесла она, и в ее голосе, в отличие от голоса Блишвика, не было притворной ласковости. Сейчас Юфимия говорила так, как говорила обычно с младшекурсниками — прямо и открыто, располагая к себе. — У меня просто кое-что не получается с Уизли, и я хочу посмотреть, что упускаю. В голове… Нормального человека.

Уизли, на взгляд Карла, ненормальной не была, но с учетом того, что она непрерывно боролась с Юфимией с упорством и силой взрослого мага, в ее голове должен был твориться настоящий ад. Декан учил их в том числе и сопротивляться навязанной воле, и лучше всего было создать максимально много моделей поведения и образов мысли в голове. Карл не знал, где Уизли могла найти эту информацию, но наверняка ею пользовалась.

То, что она до сих пор не сошла с ума, было просто поразительно. Детям Уизли не нужно было его признание, но уже троих из них Карл с уверенностью мог назвать по-своему гениальными.

— Помоги мне, — попросила Юфимия, просто и честно, без ужимок и щенячьих глаз. Она становилась красивее с каждым днем и уже осознавала, какую власть имела над теми, кому нравилась, но прямо сейчас даже не старалась это использовать.

Она просила помощи. И в какой бы форме она это ни произнесла, Карл бы все равно пошел вперед, просто потому, что к этому моменту он уже был безнадежен.

Ощущать ее в своей голове было очень больно, потому что Юфимия еще не научилась делать свое присутствие незаметным, но, как показала практика, работала над этим. В прошлый раз Уизли, наконец, начала отвечать на вопросы Миллара о своих ощущениях и призналась, что боли стало меньше.

Но в таком случае Карл даже не хотел представлять, как было изначально.

Снейп советовал не связывать два мысленных блока — тот, что экранировал эмоции, и тот, что защищал сознание, — потому что при повреждении одного неизбежно страдал другой. Легилимент, проникший в сознание другого человека, не только мог видеть мысли и воспоминания, но и неизбежно пропускал через себя чужие чувства.

Но у Карла не получалось представлять оба блока отдельно. Поэтому они так и стояли вместе — письменный стол с огромным количеством небольших ящиков, больше напоминавших ячейки в шкафу для документов, и огромный, старинный глобус, стоявший на нем. Глобус Карл увидел в иллюстрации к одной из маггловских детских книг, случайно попавшейся на глаза еще на первом курсе, и не смог выбросить из головы.

Так и оставил, спрятав важные чувства под континентами.

Юфимия осматривалась целую вечность. Как будто застыла перед столом, размышляя, что нужно сделать, и держать защиту перед ней и перед болью, которую причиняло ее присутствие, оказалось намного сложнее.

Карл не позволил бы ей открыть какой-то из ящиков. Потому что во всех школьных воспоминаниях она увидела бы себя. Но он меньше всего ожидал, что она просто смахнет со стола более хрупкий глобус, расколет его на несколько частей.

И выпустит наружу абсолютно все его чувства.

* * *

— …Блишвик?

— Ушел за Уизли. Скоро уже должен вернуться.

В ушах звенело. Даже тусклый свет факелов казался невыносимо ярким, поэтому пришлось зажмуриться.

Голос отца в голове причитал, что никому нельзя верить, и Карл согласился бы с ним, если бы голова не болела так сильно. Он чувствовал себя выжатым, перетертым, раздробленным, и очень надеялся, что все это время не плакал от боли и унижения.

Юфимия как будто запустила руки глубоко в его душу, и без того не самую светлую, и оставила на ней множество чернильных отпечатков.

Он никогда не собирался говорить ей о своих чувствах. И тем более — показывать их. Позволять вывернуть наизнанку все свои тайные желания.

— Он вымотан. У тебя с собой укрепляющее?

Карл был уверен, что Юфимия попросила именно то зелье, которое Миллар не брал с собой, когда шел сюда (потому что его мало волновало, как Уизли доберется до гриффиндорской башни, его интерес заканчивался на том, что она чувствовала, когда Юфимия забиралась ей в голову), чтобы отослать его подальше хотя бы ненадолго. Ей хватило пары многозначительных взглядов, чтобы он поднялся со своего стула и вышел отсюда.

Холодная ладонь, которая легла на вспотевший лоб, принесла облегчение, но Карл нашел в себе силы оттолкнуть ее. Он провел пальцами по лицу, удостоверившись, что слез не было, и только после этого заставил себя открыть глаза.

По ощущениям в них насыпали раскаленный песок.

И лучше бы так было на самом деле, по крайней мере, новая боль отвлекла бы от… Всего.

И от того, что Юфимия не старалась избегать его, а смотрела прямо и открыто.

— Я не знала, — честно сказала она. — Думаю, никто не знал.

Карл постарался. Он был уверен, что Блишвик тоже не знал, иначе не ушел бы за Уизли, а остался посмотреть, как кто-то страдает.

Потому что прямо сейчас страдания Карла были похожи на те, за которыми Блишвику нравилось наблюдать больше всего на свете.

— Это не твое дело, — огрызнулся Карл. Он успокаивал себя тем, что завтра уйдет на поле с самого утра, еще до завтрака, и до вечера будет летать и смотреть на лица тех людей, которым никогда в жизни не понадобится залезть ему в голову. Это стало похоже на внутреннюю молитву самому себе, и она действовала — руки постепенно перестали дрожать. Интересно, Уизли тоже обещала себе что-то, чтобы успокоиться, когда сидела здесь и боялась? — Забудь об этом и никогда об этом не говори.

Юфимия молчала долго. Карл смотрел на нее тяжелым взглядом, и усталое раздражение, которое он при этом испытывал, помогало ему восстанавливать оба свои блока. На то, чтобы снова рассортировать воспоминания в нужном порядке, уйдет полночи, но, по крайней мере, ни Блишвик, ни Миллар не увидят его эмоций.

Юфимия поднялась с кресла как раз в тот момент, когда Карл закончил, как будто ждала, пока его лицо примет привычное безразличное выражение, и сделала самую неожиданную вещь.

Она подошла совсем вплотную, после чего наклонилась

и обняла.

Мимолетно провела холодными пальцами по шрамам на затылке (Карл не думал о них большую часть времени, а родители до сих пор молчали о том, что с ним случилось в детстве, но близость дома к лесу и то, что шрамы не удалось свести до сих пор, наводило на определенные мысли; но, по крайней мере, ему еще ни разу не хотелось выть на луну) и погладила по макушке, как ребенка.

Ей удалось сделать и хуже, и лучше одновременно, и потребовалось очень много усилий, чтобы ее отстранить.

Карл не верил ей. И не собирался верить.

Миллар вернулся через пару минут, избавив их от необходимости говорить, а следом за ним пришел и Блишвик, державший Уизли за плечо. При взгляде на Карла, который, пошатываясь, поднялся с кресла, на ее лице появилось выражение, которое никому не могло понравиться.

В своем безнадежно обреченном положении она ему сочувствовала.

И это было еще омерзительнее, чем общение с Милларом.

Блишвик усадил Карла в соседнее кресло и практически сам влил в него зелье с абсолютно безразличным лицом.

Прямо сейчас он заботился о Карле, потому что тот был ему нужен.

И Карл не позволил бы себе расслабиться еще раз.

Юфимия никому не сказала, что вынесла из головы Карла, что придумала насчет Уизли и как это было связано.

Но через две недели Уизли поссорилась с братом прямо в большом зале и, кажется, перестала появляться надолго даже в библиотеке. Третьекурсники говорили, что она больше не отвечала на занятиях так активно и не раздражала никого своим голосом.

Как будто превратилась в пустое место.

Но в своей голове, Карл был уверен, все еще продолжала бороться.

26 мая 1990 года

Шестой курс подходил к концу, но Карл почти не думал об этом до тех пор, пока не оставил позади экзамен по аппарации. Следующий год должен был стать последним в более-менее свободной жизни, но ощущение, как будто кто-то затянул на шее ошейник, преследовало уже сейчас.

С марта Уизли стала приходить сама. В три часа дня она застывала у двери и спокойно ждала, пока ее впустят. В тот короткий промежуток, за который она преодолевала расстояние от порога до кресла, кукольности в ней было гораздо больше, чем в Джемме Фарли.

За несколько месяцев Карл говорил с Юфимией два раза, сугубо по делу, и не смотрел на нее даже в те моменты, когда они оказывались здесь.

Это было забавно: осознавать, что он сдался, в то время, как Уизли, уродливая изломанная кукла, худая и почти призрачная, продолжала бороться не только каждую четную субботу месяца, но и каждую секунду своей обреченной жизни, несмотря на то, что от ее воли постепенно оставалось одно название. Она что-то делала, явно чем-то занималась, постоянно где-то пропадала, не говорила ни с кем, ни на кого не смотрела, почти ни на что не реагировала. Оживлялась немного в присутствии братьев, но почти сразу утыкалась в очередную книгу. Продолжала читать за завтраком, обедом и ужином. Словно чтение отвлекало ее от неизбежного.

Уизли ставила свой слабый, ни на что не годный окклюментивный блок перед каждым занятием. Напряжение, которое она выдерживала уже второй год, не давало ей развиваться в этом направлении.

В какой-то момент Юфимии пришлось ненадолго сбавить обороты, потому что Уизли могла умереть в самое неподходящее время для этого.

У Уизли начались проблемы с магией. Она по-прежнему идеально знала теорию, но новые заклинания, судя по злорадным шепоткам в коридорах, получались у нее далеко не с первого раза.

Карл не смотрел на Юфимию, но слушал и запоминал все, что она говорила. И каждую ночь укреплял свой собственный блок, перестраивал его. Даже в один вечер попросил Снейпа уделить ему пару минут и проверить, насколько стало лучше.

Декан проверил — он никогда никому не отказывал в таких вопросах. Ему хватило пары минут, потому что он никогда не ставил себе цель сломать защиту и проникнуть глубже.

Закончив, Снейп посмотрел на Карла очень странным взглядом, а потом просто кивнул.

(Карлу это было не свойственно, но он собирался гордиться таким достижением до конца своей жизни).

— Карл.

Блишвик говорил нормально, несмотря на то, что прямо сейчас ему что-то было нужно. Карл особо не разговаривал и с ним все эти месяцы, отвечал односложно и выполнял любые просьбы без споров, из чего тот, не будучи глупым, сделал правильные выводы и всеми силами пытался вернуть его расположение. У него не получалось вывести их общение на прежний уровень, но для Блишвика это была всего лишь очередная сложная задачка.

А он никогда не бросал сложности на полпути и с завидным упрямством доводил задуманное до конца.

Карл подозревал, что их обоих ждет как минимум интересное лето.

И не чувствовал ничего по этому поводу.

— Я не буду приказывать тебе, — спокойным тоном продолжил Блишвик. — И ты можешь отказаться, если не хочешь.

— Я изменил свою защиту, — отозвался Карл. Собственный голос казался ему чужим, мертвым и совсем немного — злым. Миллар повернул голову и посмотрел на него со своим исследовательским интересом. — Я уверен, что Трэверс, — от этого Юфимия едва заметно вздрогнула и тоже посмотрела на него. Карл никогда не позволял себе называть ее по фамилии, несмотря на то, что они не были близки, а она разрешала обращаться к себе по имени любому, кто считал, что так нужно, и прямо сейчас ей было как минимум неприятно, — будет интересно.

— Хочешь посмотреть со стороны, как кому-то влезают в голову, Персефона? — уже приторным тоном поинтересовался Блишвик. — Уверен, ты никому об этом не расскажешь.

Уизли кивнула и покорно уступила Карлу место. Она не заняла ни сторону Миллара, ни сторону Блишвика, а встала за спиной у Юфимии. Карл увидел, что из рукава у нее выглядывал кончик палочки, и, подняв голову, ненадолго встретился с ней глазами.

Он не смотрел Уизли в глаза с осени. Поэтому не знал точно, в какой момент в них поселилось это звериное отчаяние.

Уизли перестала быть маленькой, но такой вид отчаяния был слишком взрослым для нее.

Поэтому Карл перевел взгляд на Юфимию, отвлекая все внимание той на себя. Что бы Уизли ни собиралась сделать…

Это было не его дело.

Присутствие Юфимии в голове уже почти не ощущалось. Никакой боли не было. Стало заметно, насколько сильно вырос ее уровень, потому что блок задрожал и пошел зыбкой рябью совсем скоро.

Карл не стал отделять оба внутренних блока друг от друга — снова — но подошел к ним более творчески. Его сознание защищала маленькая копия слизеринской раздевалки на квиддичном поле. Идеально ровный ряд шкафчиков с изумрудно-зелеными дверцами, за которыми пряталось разное, от бесполезного, до сокровенного, низкая скамья, под которой он разместил несколько цикличных воспоминаний-ловушек, подставка для метел, между прутьями которых тоже пряталось важное, что совсем не хотелось показывать.

Блок, экранировавший эмоции, Карл разместил в самом углу, и был уверен, что Юфимия еще не заметила, иначе бы уже убралась из его головы ко всем чертям.

Но это произошло буквально через несколько секунд, и мир мгновенно вернулся на место. Карл успел заметить, что Уизли что-то убирала в карман и снова посмотрел ей в глаза. Было неприятно осознавать, что у них появилась общая тайна, но, в конце концов, никто не приказывал ему рассказывать.

— Так быстро? — удивился Блишвик. Он хотел результата, поэтому был готов ждать долго, а сейчас явно чувствовал досаду. — Кто из вас настолько плох?

— Все в порядке, — отстраненно произнес Карл, поднимаясь с кресла. Он чувствовал потребность проводить Уизли до обитаемой части подземелий, пока она не почувствовала безнаказанность и не наделала глупостей, которые свели бы всю ее борьбу на нет. — Я просто удивил Трэверс.

Карл был уверен, что Юфимия Трэверс ненавидела его в этот момент.

Потому что в его голове, из угла слизеринской раздевалки, распространяя мерзкую паучью ауру Блишвика, плотоядным взглядом исследователя-Миллара на нее смотрела Темная Юфимия.

(И в такие моменты, несмотря на то, что даже в воображении ее лицо оставалось абсолютно красивым, она выглядела необычайно уродливой).

22 сентября 1990 года

Два дня назад Юфимии исполнилось восемнадцать. Ее принцесса Фарли не стала дарить ей шоколадный замок теперь уже в натуральную величину, а ограничилась фарфоровой куклой с изумительно красивыми черными волосами.

Это была явно уникальная работа уникального мастера.

Карл считал, что в этом подарке был какой-то намек. Сама Юфимия тоже — ее улыбка еще никогда не выглядела такой натянутой. Фарли как будто ничего не заметила и спокойно вернулась на их с Юфимией диван, к учебнику по зельям и плитке шоколада. Карл, наблюдавший за всем со своего места, впервые подумал о ней как о человеке, а не об особо ценной вещи, о которой все заботились.

Фарли изменилась.

Или просто тоже перестала быть маленькой, что было в порядке вещей.

Юфимию назначили старостой школы, старостой факультета вместо нее тоже стала семикурсница, потому что на пятом и шестом курсе декан не нашел никого подходящего.

Но сам факультет невольно собирался вокруг Фарли. Несмотря на отстраненность и некоторую холодность, она была чем-то вроде костра в центре гостиной, к которому никто не подходил близко, но об который все грелись.

Слизерин любил свою принцессу Джемму Фарли в той же степени…

…в которой Гриффиндор не любил занудную Перси Уизли, которая приехала в школу в самых ужасных очках, которые только можно было найти по всему земному шару.

— Отлично выглядишь, Персефона, — безразлично-вежливым тоном протянул Блишвик. — Тебе тоже нравится пугать первокурсников? Миллар, ты подмешал ей в зелья что-то свое?

Дело было не в зельях.

Дело было в установке, которую в голову Уизли вложила Юфимия, но Карл был удивлен тем, что никто до сих пор этого не понял. Особенно Блишвик, который всегда уделял внимание деталям.

Уизли теперь хотела быть незаметной. Так, чтобы другие меньше всего беспокоились о ней. Так, чтобы старший брат не преследовал ее своей заботой. Чтобы все оставили ее в покое. В какой-то степени это было и настоящее желание тоже, поэтому она не смогла противиться.

Вероятно, в ее голове каждый день творился самый настоящий ад, состоявший из заплаток, наспех состряпанных недоучкой-Юфимией, и вполне серьезных установок, вложенных уже Темной Юфимией.

И остаток воли Уизли, сформированной силами, которые она черпала неизвестно откуда.

— Это твой последний год, Персефона, — продолжил Блишвик уже более оживленно. — Уже готовишься?

Сам Блишвик готовился. По окончании седьмого курса все дела семьи переходили к нему. Что-то из этих дел, ему, вероятно, не понравилось, и летом он поссорился с родителями, и как самый настоящий сумасбродный подросток, что было несвойственно для него, почти неделю жил в маленьком, деревянном доме Грунвальдов. Его не пугала ни жесткая кровать Карла (если бы тот не пустил его в свою комнату, родители уступили бы Блишвику свою спальню, что было бы унизительно), ни близость дикого леса, в котором не всегда обитали только обычные звери. Он так и не завел друзей, но его с радостью приютил бы не один десяток семей.

Но Блишвик выбрал именно его, Карла, компанию.

Карл никогда не признался бы ни ему, ни себе, что неделя, когда он сам спал на жестком полу, который пах свежей древесиной (близость леса и огромное количество строительных заклинаний решали почти все ремонтные проблемы) и по полночи слушал бесконечные рассказы о жизни Блишвика (их было так много, как будто тот прожил больше века, но все они, как ни странно, были правдивыми, и Блишвик упоминал те факты, которые легко проверялись при желании), была лучшей за последние несколько лет.

Или лучшей в жизни.

— У меня есть несколько идей, — неожиданно протянул Миллар.

В этом году он получил выпускной проект у Снейпа (в этом никто не сомневался — конкурировать с ним было бессмысленно) и, чем больше времени проводил с деканом, тем больше перенимал его интонации.

В исполнении грубоватого, ни капли не вкрадчивого голоса Миллара они звучали глупо и неуместно.

Но он и сам был неуместным и не подходил никакой обстановке, в которой мог бы оказаться.

У Миллара было достаточно наработок, чтобы изобрести собственное зелье. Полтора года наблюдений за Уизли позволили ему выявить, какие компоненты в зельях улучшали работу с ее сознанием, а какие — ухудшали. Использовать это знание было опасно, но на Миллара не действовали ни угрозы, ни уговоры. Он без особо долгих раздумий принес клятву, что будет молчать о том, что происходит здесь, но сделал это больше для того, чтобы Блишвик перестал отвлекать его от исследований.

— Не будем торопиться.

Карл смотрел на Блишвика, который никак не реагировал на то, что в этой комнате заправляла Юфимия. В такие моменты тот вообще будто бы уходил в себя.

Или не слышал, о чем она говорит, потому что смотрел на нее, как безумный.

Иногда Карлу казалось, что всех троих Юфимия могла бы попросить шагнуть с астрономической башни.

И он был не уверен в том, что никто бы не шагнул.

Иногда она выглядела немного потерянной, будто переживала, что пол вот-вот уйдет у нее из-под ног. Фарли отстранялась от нее, набирала свою силу на факультете, зарабатывала любовь и внимание без ее помощи — казалось, что делала это за счет одной своей идеальности.

Юфимия цеплялась за нее, как за спасительный якорь, чтобы не чувствовать себя одинокой в собственной тьме, но в какой-то момент осталась далеко позади и с головой ухнула в болото.

Карл знал: вид Темной Юфимии в его голове задел ее. Покоробил. Выбил из колеи.

Теперь Юфимия бралась за любое дело, идеально училась, идеально выполняла обязанности старосты школы, помогала каждому, кто к ней обращался, даже если это был студент другого факультета, только чтобы смотреть на себя в зеркало в конце дня и убеждаться в том, что она все еще была собой.

А Уизли в свои четырнадцать была уже выше Юфимии.

И Карлу казалось, что дело было не только в росте.

10 ноября 1990 года

Карл не думал бы о своем дне рождения, который прошел неделю назад, даже не запомнил бы его (в семье Грунвальдов не было принято отмечать какие-либо праздники — все, что они могли дать друг другу, они давали без всякого повода), если бы не проснулся в тот день с уверенностью, что ему снилась Юфимия.

Карл не видел сны (или не запоминал их) и старался не думать о Юфимии в таких количествах, чтобы увидеть что-то подобное. Его чувства, пусть даже небрежно вывернутые наизнанку, никуда не делись, только стали сильнее, потому что к чему-то абсолютно светлому примешалось абсолютно темное. Он любил Юфимию, которая смеялась, так же сильно, как ненавидел Темную Юфимию.

И это были только его проблемы, о которых он не собирался кому-то рассказывать. Блишвик замечал, что Карл не был с ним откровенен, но продолжал не по-слизерински говорить о каких-то личных вещах, создавая прочный, четкий, многогранный образ в голове, привязывая его к себе еще сильнее. Он бесцеремонно переехал в ту же комнату, в которой Карл жил практически сам по себе (в его год на Слизерин поступило всего трое мальчиков, а спален в подземельях было гораздо больше, потому что они не спали, как чокнутые гриффиндорцы, друг у друга на головах, и Снейп закрывал глаза на то, что вместе жили только те, кому так было комфортно), но был по большей части непроблемным соседом. Не болтал по полночи, как летом, приходил только для того, чтобы переодеться и почти мгновенно уснуть.

Блишвик всегда спал крепко, потому что у него не было совести.

Но зачем-то показывал Карлу свою почти детскую сторону, сторону человека, который боится заводить друзей, и поэтому играет в дружбу с тем, кто не сможет намеренно причинить ему вред и не умереть при этом.

Через три дня сон повторился. А потом и на следующий день, и еще. Просыпаться из-за этого стало гораздо тяжелее, потому что ощущение, что Юфимия спит рядом и дышит ему на ухо, было слишком реальным.

Карл не давал себе установки не спать, чтобы не видеть этот сон, но уснуть так и не смог.

Перед четными субботами всегда спалось плохо, несмотря на то, что с совестью у Карла дела обстояли примерно так же, как у Блишвика.

(Карл никогда не считал себя лучше — ни по характеру, ни по моральным качествам, но сейчас, на третий год их знакомства, был вынужден, наконец, признать, что они друг друга стоили, и был смысл играть в дружбу даже в том случае, если семья Грунвальдов не была скована этим дурацким древним договором; но верить и доверять Блишвику Карл не собирался где-то до конца жизни).

В какой-то момент послышался шорох, и лицо обдало неприятным холодным воздухом. Карл вытащил палочку из-под подушки почти мгновенно, хотя меньше всего ожидал какой-то опасности, и уже через долю секунды она уткнулась в тонкую шею, едва различимую в приглушенном свете чужого Люмоса.

Юфимии потребовалось до ничтожного мало времени, чтобы оправиться. Она проигнорировала подобие угрозы и хладнокровно задернула полог за собой, чтобы не выпускать остатки тепла. Под школьной мантией угадывалась пижама — совершенно обычная, темно-зеленая.

Ничего откровенного, ничего вызывающего.

Ее волосы были собраны в свободную косу, переброшенную через плечо, и лицо, чуть более открытое, чем обычно, казалось из-за этого немного другим.

Но ничуть не менее привлекательным.

Даже в таком плохом освещении.

Карл подумал о том, что запрет на посещение женских спален должен работать в обе стороны, иначе в этом не было никакого смысла.

— Не заставляй меня вышвыривать тебя, — недружелюбно сказал он, опуская палочку. — Уходи.

С какой бы целью Юфимия ни приходила сюда почти всю неделю, Карл не собирался верить ей. И даже не допускал мысли о том, что она могла испытывать к нему даже половину тех чувств, что он испытывал к ней.

Потому что Юфимия Трэверс всегда искала глазами в толпе совсем другое лицо. И смотрела на него, жадно и обреченно, когда думала, что этого никто не видит.

Это видели все.

Но все молчали.

Даже притом, что почти никто не знал, что через пару-тройку лет Блишвик будет помолвлен с уже почти не кукольной принцессой Фарли. Возможно, ей даже не придется заканчивать Хогвартс.

Юфимия нравилась Блишвику, теперь уже гораздо сильнее, чем коллекция редких книг. Возможно, дело было в том, что он не смог бы получить ее, как бы ни хотел — дядюшка-пожиратель в Азкабане не прибавлял Юфимии статусности. На Слизерине это не осуждалось и не порицалось, но мало кто рискнул бы связывать себя с ней серьезными отношениями.

Все предпочитали любоваться издалека.

Карлу было бы все равно. Его семья никогда не была лояльна к Темному Лорду, но, по большей части, им нечего было терять.

— Давай спать, — не отреагировав ни на тон, ни на просьбу, ответила Юфимия. — День будет трудным.

Карл ожидал этого меньше всего, поэтому как будто онемел и замер. Юфимия погасила свет, совершенно по-хозяйски убрала палочку под единственную подушку. Судя по шелесту ткани, она стянула с себя мантию, прежде чем забраться под одеяло.

— Юфимия.

Карл не сделал бы попытки прикоснуться к ней даже под страхом смерти. Кровать, размеры которой не вызывали у него претензий все шесть с лишним лет, что он на ней спал, показалась сейчас до неуютного тесной.

Юфимия видела все его эмоции. Знала обо всех его тайных желаниях. Его самые сокровенные мысли, запертые в глобусе вместе с чувствами, обрушились на нее потоком, как только тот, предыдущий, блок раскололся.

— Уже Юфимия, — странным голосом отозвалась она. — Не Трэверс. Значит, я на правильном пути.

— Хорошо, — покладисто сказал Карл, взявшись за полог со своей стороны. В подземельях были и свободные комнаты, и свободные кровати. — Оставайся.

Юфимия всего лишь схватила его за руку, а появилась ощущение, будто ее ледяные пальцы вцепились в горло, мешая дышать. Было слишком тесно, слишком тихо.

Слишком хорошо.

— Твои чувства, — прямо сказала она. — Были очень красивыми. Останься со мной, пожалуйста. Мне очень холодно.

Карл остался. Потому что сделал бы все, о чем она попросила. Даже шагнул бы с астрономической башни.

Блишвик спал крепко. Обнимать девушку, которая ему нравилась, находясь на расстоянии нескольких шагов от его кровати, было мучительно.

Мучительно прекрасно.

* * *

Уизли выглядела плохо. Карл знал, что старший брат регулярно водил ее в больничное крыло, мадам Помфри поила ее укрепляющими и витаминными зельями, но диагностика, направленная на физическое здоровье, не показывала ментальные проблемы. Чтобы обнаружить их, нужно было о них знать. С самого начала.

Уизли не могла никому рассказать. Клятвой молчания не были связаны только Юфимия (железной причиной никому не рассказывать для нее был тот факт, что будет легко выяснить, кто виноват в состоянии Уизли) и сам Блишвик, которому даже в голову не пришло бы ничего подобного. Он слишком много сил и времени вложил в развитие Юфимии, чтобы так легко ее подставить.

Даже ради забавы.

Приказ никому не рассказывать прозвучал от него около года назад. Карл не знал, с чем это было связано, но списал на то, что Блишвик тоже никому не доверял.

Жалость к Уизли проснулась резко и беспощадно, заставляла думать о ней, мешала выбросить ее из головы, как он делал обычно, когда суббота заканчивалась.

Ее глаза перестали быть отчаянными, они просто стали неживыми. Она все еще держалась за что-то, что позволяло ей жить и дышать дальше, двигаться, делать свои километровые домашние задания, оставаться лучшей ученицей на курсе, несмотря на проблемы с магией, которые немного выправились после каникул.

— Как насчет предсмертной записки, Персефона? — протянул Блишвик, заметив, что Юфимия закончила на сегодня. Долго возиться с такой Уизли было бы слишком опасно, но и оставлять ее на зиму без ментальных установок, учитывая то, как она с ними боролась, тоже не стоило. — Ты же не собираешься писать в ней о нас?

Уизли подняла голову и перевела на него свой нечитаемый взгляд. Она перестала быть фарфоровой куклой. Превратилась во что-то тряпичное, с ниточками, прикрепленными к отсутствующим суставам.

С каждой субботой Юфимия становилась все более умелым кукловодом.

И в какой-то момент Темная Юфимия перестала пугать Карла и дарить ему неприятное ноющее чувство неправильности происходящего.

— Как насчет того, — продолжил Блишвик, погладив пальцами подлокотники кресла. Ему нравилось прикасаться к старым вещам, даже если они потеряли большую часть приятного внешнего вида. — Чтобы обвинить во всем свою дорогую мамочку? Вас у нее много, может быть, она даже не заметит твоего отсутствия.

Уизли дернулась. Карл, стоявший за спиной Блишвика, был готов поклясться, что в этот момент на ее лице появилось какое-то подобие ненависти.

Мать всегда встречала Карла на платформе с такими же теплом и любовью, которые миссис Уизли дарила при встрече каждому своему ребенку.

Не было похоже на то, что она бы не заметила, если бы кто-то из ее детей пропал, как бы много их ни было.

Но Блишвик не столько обращался к Уизли, сколько подбрасывал пищу для размышлений Юфимии. И, ненадолго уйдя в себя, она кивнула — больше себе, чем ему.

Поэтому, дождавшись, когда все выйдут, Карл легко ухватил ее за локоть, вынуждая задержаться. Они все возвращались в гостиную по отдельности, поэтому такая задержка никого бы не удивила.

Юфимия развернулась легко, но осталась на пороге, возле открытой двери. Часть ее как будто уже возвращалась к Юфимии, которая умела смеяться, а часть все еще оставалась темной.

Но даже при этом Карл не мог заставить себя отпустить ее руку.

— Я хочу, чтобы ты сделала кое-что для меня, — прямо сказал он. Но, подумав, что голос прозвучал грубо, смягчился и добавил: — Пожалуйста.

Юфимия, которая умела смеяться, не шагнула бы с астрономической башни, даже если бы Блишвик попросил бы ее об этом. А Темная Юфимия даже столкнула бы его в ответ на такую просьбу.

Но прямо сейчас, внимательно посмотрев Карлу в глаза, она кивнула и приготовилась внимательно слушать.

8 июня 1991 года

Миллар был зол.

Ярость человека, который редко проявлял (и испытывал) эмоции, выглядела впечатляюще и довольно пугающе. Карл ненавязчиво встал не за креслом Уизли, а рядом с ним, чтобы, в случае какой-то неадекватной реакции, перехватить его, и почти не отдавал себе отчета в том, что прямо сейчас думал о защите Уизли.

Не о защите Юфимии, которая тоже находилась в опасной близости от Миллара.

— Я говорил тебе, — сказал ему Блишвик, прекрасно понимая, что так распаляет злость еще больше. — Что стоит оставить эту идею на потом. Я бы обеспечил тебя всем необходимым.

Оставить идею с зельем, влияющим на человеческий разум, означало для Миллара использовать тот курс, который ему предложил бы Снейп.

Миллар не хотел использовать чей-то образ мышления. Он хотел доказать, что способен на что-то сам.

Снейп позволил ему довести зелье до конца (и две недели назад Миллар испытал его на Уизли; Юфимия сказала, что ее сознание в этот момент было похоже на чистый лист, на котором при желании можно было изобразить что угодно), но вместо публикации в “Вестнике” предложил Миллару пойти на сделку с Мунго. Новое зелье открывало новые возможности для лечения пациентов с психическими расстройствами, и эта область пока еще не была достаточно хорошо изучена магами.

Миллару не было интересно оставлять свое имя в истории, но он согласился, поддавшись на уговоры человека, который стал для него авторитетом в какой-то степени.

Карл был восхищен. Декан поступил как истинный слизеринец. Дождался, пока Миллар вымотается достаточно, чтобы перестать быть осмотрительным (даже такому бесчувственному ублюдку, помешанному на знаниях, было тяжело весь год учиться в три, а то и в четыре раза больше). Действовал деликатно, хитро и ненавязчиво — так, что его истинные мотивы вскрылись только в тот момент, когда уже ничего было не изменить. Он и отвлек Миллара от глупостей, создавая иллюзию свободы действий, и пристроил потенциально опасное зелье в очень надежное место, и…

Ограничил Миллара от его использования. Договор с больницей означал, что тот больше не владел рецептом. Не мог распоряжаться им, не мог публиковать где бы то ни было. Новое зелье открыло бы для него новые возможности — как, например, возможность завязать переписку со специалистами со всего мира после публикации.

И получить доступ к массе новых знаний, к новым экспериментам, к новому сотрудничеству. Утолить свой информационный голод хотя бы ненадолго.

Он работал ради этого почти три года. С того момента, как Карл впервые привел в эту комнату маленькую Уизли.

Карл так ненавидел Миллара с первого курса, что сейчас, наблюдая за его бессильной яростью, едва сдерживался, чтобы не улыбаться.

Он уже давно поймал себя на том, что радоваться, когда у кого-то мерзкого случались неприятности, было значительно легче и приятнее, чем в любых других случаях.

Радость длилась недолго. До тех пор, пока Миллар не достал из кармана матовый черный флакон. Всем на Слизерине была известна склонность декана к драматизму и его любовь к необычным (пафосным) вещам. Кто-то из выпускников подарил ему целый набор таких флаконов.

Снейп не хранил в них простые зелья.

— Интересно, — с наигранным безразличием протянул Блишвик. Он уже сложил в голове два и два, гораздо раньше, чем это успели сделать Карл и Юфимия. А может быть, знал заранее, что стоит ждать чего-то подобного. — Миллар хочет быть милосердным к тебе, Персефона.

Уизли даже не дернулась. Она стала выглядеть лучше зимой, когда в ее голову никто не вторгался, но близость собственной смерти истончала ее.

Жалость к ней бурлила внутри, превращалась во что-то темное, отравляла, медленно и безжалостно.

Точно так же, как медленно и безжалостно они убивали ее эти все это время.

Карл чувствовал облегчение от того, что это скоро закончится.

— Ты не посмеешь, — сузив глаза, процедила Юфимия. Какая бы темная сторона в ней ни проснулась, ни один (нормальный) слизеринец не посмел бы пойти против декана.

Подставить его таким образом.

Снейп разбудил в Милларе какое-то подобие тщеславия. Но за тщеславием пришла и редкостная мстительность изобретательного человека.

Карл даже не представлял, каким образом Миллару удалось стащить у него этот флакон. Но, пожалуй, он навсегда останется единственным слизеринцем, который был на это способен.

— Кто мне запретит, Трэверс? — почти нежно спросил Блишвик. — Ты? Ты сделаешь так, чтобы она выбрала яд как способ для самоубийства, когда решится. Я приказываю тебе не вмешиваться, Карл.

Карл дернулся. За весь седьмой курс это был первый приказ от Блишвика, и он попал в точку. Рука заныла уже давно забытой фантомной болью.

Юфимия посмотрела на него отчаянно и беспомощно.

Но в этом Карл не мог бы ей помочь, даже если бы умер прямо сейчас.

Хотя шагнуть с астрономической башни было бы действительно лучше, чем участвовать в предательстве человека, который защищал их с первого дня в Хогвартсе. По-своему, иногда делая больнее, чем могли бы сделать другие, но все же защищал.

Карл знал, что больше не испытает ничего подобного во взрослой жизни, потому что Снейпа рядом не будет.

Но Миллар собирался сделать так, чтобы Снейпа не было и рядом с другими.

— И поверь, Трэверс, — неожиданно жестко, с совсем незнакомыми властными интонациями произнес Блишвик, и из-за этого вздрогнули все, включая Миллара, который не отличался впечатлительностью. — Я узнаю, если ты сделаешь по-другому.

Ему не нужно было угрожать. Его голос сам по себе был одной емкой угрозой. Блишвик вел себя доброжелательно, любознательно и приятно весь год, почти не показывая свою гнилую сторону, но никто не забывал о том, что она существовала.

И становилась больше и темнее с каждым днем.

Все это время он создавал иллюзию, что чужое мнение, чужие поступки и чужие слова имели для него какой-то вес только для того, чтобы сильнее привязать к себе тех, кто ему нужен.

Юфимия резко выдохнула и бросила быстрый взгляд на Карла. Она не приходила к нему почти два месяца, после того как они оба осознали, что простых объятий и редких, сдержанных, больше изучающих, чем чувственных поцелуев было уже недостаточно.

Но Карл был уверен: сегодня она придет.

И когда-нибудь Блишвик узнает от нее о том, что долгое время происходило у него под носом.

Осознавать это было в равной степени и отвратительно, и восхитительно.

Отвратительно и восхитительно было осознавать себя плохим человеком. И принимать это как что-то само собой разумеющееся.

— Когда это, — Блишвик кивнул на свою руку, туда, где под рукавом мантии был след от Обета (у того, кто его брал, он оставался гораздо менее заметным, чем у того, кто его давал), — исчезнет, я буду очень внимательно следить за новостями.

Сейчас он блефовал. Почти все предприятия его семьи, приносившие доход, находились на континенте. Через пару дней после окончания Хогвартса его отец собирался взять его с собой, чтобы объехать каждое и ознакомить с текущим состоянием дел.

Карл знал, потому что должен был поехать с ним. Но вряд ли у них даже вдвоем в ближайшие месяцы появится время на то, чтобы следить за новостями. Особенно за тем, что происходит в семье Уизли.

— Прощай, Персефона, — без жалости сказал Блишвик, выдержав довольно долгую паузу. — Спасибо, это было забавное время.

Сегодняшняя суббота с Уизли должна была стать последней для него и для Миллара.

Но не последней — для Карла и Юфимии.

22 июня 1991 года

— Грунвальд.

Карл застыл в двух шагах от выхода из гостиной. Он готов был поклясться, что тут никого не было, но, похоже, эти двое, ненавязчиво наблюдавшие за ним последние две недели в перерывах между преследованием Уизли, придумали что-то неординарное, чтобы усыпить его бдительность.

— Я тороплюсь, — бросил Карл через плечо, но, понимая, что от него не отстанут, все же развернулся.

Карл помнил почти все: как почти затравленный ледяным игнорированием со стороны своего факультета, угрюмо молчаливый, но вместе с этим — до противного (даже на Слизерине) высокомерный, мелкий и худой мальчишка Флинт впервые заговорил с ним, спрашивая, можно ли ему тоже прийти на отбор в команду; как он неожиданно крепко пожал протянутую Карлом руку, когда тот сообщил, что берет его в основной состав; как вернулся в замок весь в крови перед ужином, ведя за собой на буксире Оливера Вуда; как стал оставаться иногда в гостиной и, наконец, занял свое место среди членов квиддичной команды, но выглядел при этом так, будто был с ними всегда; как месяц назад протянул Карлу руку уже сам, когда тот сообщил ему, кто станет капитаном в следующем году.

Единственным, чего Карл не помнил, был момент, когда Флинт почти догнал его по росту. И, судя по всему, останавливаться на этом не собирался, как будто не хотел отставать от своего гриффиндорского друга.

Блишвик (пока что в спокойном тоне) посоветовал осадить его. Но он не играл с Флинтом в одной команде три года, поэтому не понимал, о чем говорит.

Осадить Флинта, остудить его упрямство, можно было разве что с помощью магии. И то за это Карлу грозил бы Азкабан.

А рядом с Флинтом стояла уже совсем не кукольная принцесса Фарли. Она называла всех на факультете по именам.

И факультет позволял ей это.

Но сам Карл по имени звал только Юфимию, и подозревал, что это теперь с ним на всю жизнь.

Флинт очень ненавязчиво оттеснил Фарли за спину, как будто защищал ее, и это стало для Карла неприятным сюрпризом.

Он бы не тронул никого из них. Просто не смог бы.

Даже если бы Блишвик приказал ему.

Две недели назад эти двое встретили Уизли в подземельях и по какой-то причине не прошли мимо нее, а даже отвели в больничное крыло, и с того момента пытались выяснить, что с ней случилось.

Но год подходил к концу, а они так ничего и не узнали. Хотя, Карл был уверен, точно кого-то подозревали.

И, как оказалось, подозревали правильно.

— Карл.

Фарли наверняка не знала об этом, но, когда она говорила с нажимом, в ее голосе появлялись интонации Темной Юфимии. Точно так же, как при разговоре с командой в голосе Флинта появлялись интонации самого Карла.

Они все повлияли друг на друга гораздо больше, чем думали, и Карл мысленно пожелал Флинту никогда не влюбляться в Фарли, что бы ни случилось, даже если они останутся последними людьми на планете.

Блишвик считал, что из Флинта вырастет монстр. Карлу казалось, что Оливер Вуд, отвратительно шумный, непоседливый, невыносимо болтливый и громкий, делал все, чтобы со временем Флинт стал хорошим человеком.

Или хотя бы не таким плохим, каким мог бы стать.

И Карл был уверен: у Вуда получалось.

Поэтому ему очень хотелось, чтобы Флинт не влезал в то, что могло бы свести эти старания на нет.

— Я не могу сказать, — честно ответил Карл, открыто продемонстрировав шрамы от Обета на руке. В конце концов, Блишвик сам пустил слух об этом в гостиной. И не приказывал ему молчать. — Мне запрещено.

Флинт, смотревший на него тяжело и мрачно все это время, смягчился почти мгновенно. Он думал так быстро, что другим казалось, что он не думает вообще.

Если бы Карл сам попросил помощи, то Флинт, воспитанный специалистом по клятвам и проклятиям, наученный при необходимости искать обходные пути, несмотря на свою прямолинейность, выдал бы ему не один и не два возможных решения. И обратился бы к отцу, если бы не нашел подходящего варианта.

Но Карлу не нужна была помощь.

Он собирался жить как плохой человек и умереть точно так же, в окружении плохих людей, не принимая помощи от тех, кто мог стать хорошим.

— Все скоро закончится, — пообещал Карл, развернувшись к выходу. — Вам не нужно в это влезать.

Скрываясь в путаных коридорах подземелий, он пообещал себе проводить потом Уизли лично, чтобы она никого не встретила.

* * *

— Я не в восторге от этой идеи, — сообщила Юфимия, оказавшись на пороге. — Просто знай это.

У нее было несколько месяцев на то, чтобы подумать.

И она была не в восторге.

Но заложила в голову Уизли незаметно прийти сюда сегодня, хотя это было опасно — ее брат находился в замке сегодня.

Чарли Уизли не спускал с нее глаз с того момента как она вышла из больничного крыла. А когда он был занят экзаменами, за ней очень навязчиво и шумно, раздражая и выводя из себя всех окружающих, присматривали близнецы.

Но экзамены были позади. До отъезда Чарли Уизли в драконий заповедник, куда его взяли по рекомендации профессора Кеттлберна, оставалось две недели.

Юфимия прошла собеседование в Министерство. Блишвик собирался продвигать ее выше через пару-тройку лет, как только они с отцом достаточно укрепят влияние своей семьи в Британии, потому что ему нужны были верные люди, чьи решения зависели не только от размера взятки.

У Юфимии не было выбора — и она сама не хотела бы выбирать.

Потому что тоже собиралась жить, как плохой человек, и не видела в этом никакой трагедии.

От Юфимии, которая умела смеяться, почти ничего не осталось.

Теперь по ночам Карл прижимал к себе Темную Юфимию. И свыкся с этой мыслью, вжился в нее, перестал разделять эти стороны — темную и не совсем светлую.

— Я знаю, — сказал Карл, присев на подлокотник кресла, которое обычно занимал Блишвик. — Ты делаешь это, потому что я тебя попросил.

Сейчас в этой комнате было почти уютно.

Но не стоило себя обманывать: вся его жизнь будет связана с Блишвиком, который подпустил его к себе ближе, чем следовало, с отвратительным Милларом, который открыл в себе еще более отвратительные человеческие стороны, и с Юфимией.

Последнее помогало ему свыкнуться с чем угодно.

После слова “попросил”, Уизли, все это время сидевшая молча и неподвижно, подняла на него затравленный взгляд. Больше всего Карлу не хотелось бы видеть в этом взгляде надежду.

Но надежды не было.

Если бы Блишвик не запретил рассказывать о том, что здесь происходило, то в первую очередь Карл рассказал бы, что слабоумные, упрямые, шумные гриффиндорцы могут быть изумительно сильными.

Карл думал об этом с того момента, как впервые почувствовал жалость, но в любом случае не старался бы искать путь, чтобы спасти Уизли.

Хотя было кое-что, что Юфимия могла сделать.

Блишвик хотел, чтобы Уизли сама дошла до того, чтобы покончить с собой. Чтобы это был ее личный выбор, основанный на страхе за семью, вечной усталости и непрерывном аду в голове. Чтобы она мучилась и страдала до последней минуты. Но, благодаря усилиям Юфимии, должна была написать записку и принять яд, как только решит что-то для себя окончательно.

Это было жестоко даже для Блишвика. Он превзошел сам себя.

А то, о чем он не узнает, ему не повредит.

Юфимии хватило несколько минут, чтобы все сделать. Но, вернувшись, она неожиданно придвинулась ближе, схватила Уизли за подбородок и посмотрела ей в глаза, прямо и откровенно.

— Слушай меня, Персефона.

Уизли даже не сделала попытки вырваться. Но если бы сделала, Карл бы ее удержал.

— Не знаю, откуда у тебя столько сил, — продолжила Юфимия. — Но ты должна перестать бороться. И если вдруг, — она бросила на Карла быстрый взгляд. Ей меньше всего хотелось, чтобы кто-то в этой комнате подумал о милосердии, — ты выберешься, тебе не стоит попадаться нам на пути. Если тебя не убьет Блишвик, это сделаем мы.

Она выпустила Уизли, и та поднялась, не дожидаясь разрешения, чего никогда не делала, если здесь был Блишвик.

И направилась к выходу, с твердой уверенностью, что проведет немного времени с семьей, перессорится со всеми, с кем возможно перессориться, а тридцатого июля (к этому моменту, Карл надеялся, они с Блишвиком будут достаточно далеко от магической Британии, чтобы все незначительные новости доходили до них с большим опозданием) проживет день так, как будто он не последний,

напишет предсмертную записку

и спокойно, без мучительных колебаний выпьет яд.

И эта несчастливая история для нее, наконец, закончится.