Poor poor Persephone (джен)

Мне снился зал с зеркалом Еиналеж, тускло освещенный несколькими факелами. Я осознавала, что это сон — короткий и отчасти бредовый, но все равно не смогла не поддаться искушению.

В зеркале отражалась Молли Уизли. Гордая и статная, даже в своем домашнем платье, которое делало ее старше, теплая и красивая, как воплощение настоящего дома. Она улыбалась печальной улыбкой моей настоящей мамы и протягивала ко мне руки, призывая подойти ближе. Я подошла, подозревая, чем это закончится, и не ошиблась. В какой-то момент в зеркале появилось и мое отражение — бледное, испуганное, растерянное, и Молли, продолжая улыбаться, вложила в его руки большой темно-красный камень с неровными гранями. В ту же секунду камень оказался в моих руках.

С каждой секундой он становился все горячее и, когда обжег ладони, я вздрогнула и проснулась.

Немного болела голова, что, в общем-то, было неудивительно, если засыпаешь сидя перед практической частью экзамена по защите. Первым, что я увидела, были пустые и отстраненные глаза профессора Квиррелла, направленные прямо на меня. Он стоял у приоткрытой двери, дожидаясь отмашки от экзаменаторов, чтобы начать объявлять студентов по списку, но выглядел при этом так, будто вот-вот упадет замертво.

За последний месяц он сильно исхудал, а в какой-то момент начал говорить так тихо, что его стало сложно понимать. Я испытывала смешанные чувства по этому поводу, но мою голову гораздо больше занимало то, как не дать трем героическим первокурсникам спуститься в люк. И философский камень занимал мои мысли настолько, что начал сниться мне каждую ночь, но впервые сон был настолько реалистичным.

— Все в порядке, Уизли? — негромко спросила Фарли, и я, наконец, догадалась поднять голову с ее плеча.

— Да, — я постаралась выдавить улыбку, но получилось плохо — сон никак не шел из головы.

Слизеринцы были островком спокойствия на экзаменах, и я старалась сидеть поближе к ним, потому что все остальные слишком ощутимо волновались. Мне волноваться не хотелось. И начало экзамена немного задерживалось — большой зал для практической части делили на две обособленные друг от друга половины. На одной половине мы сдавали СОВ, а на другой семикурсники сдавали ЖАБА, а для них сегодня требовалось наложить дополнительные защитные заклинания, поэтому мы сидели в комнате ожидания дольше обычного. Здесь было так тихо, что я невольно уснула, привалившись к Фарли, которая, судя по всему, решила вернуть мне давний должок и даже не сделала попытки меня разбудить.

Первые экзамены принесли настоящее облегчение. Так было всегда — я могла сколько угодно нервничать и переживать до важного дня, но когда он наступал, просыпалась с ясной головой и ощущением, что ко всему готова.

Я ничего не повторяла за завтраком и не участвовала в общих разговорах, потому что знала — обрывок теории может стать навязчивой мыслью, которая перекроет вход всем остальным.

Суматоха не сделает лучше.

Я не смогу охватить за одно утро больше, чем за год.

Именно поэтому каждое утро после завтрака я садилась на закрепленное за мной место, переворачивала пергамент по команде и обстоятельно отвечала на каждый вопрос, заканчивая ровно в тот момент, когда истекало время. А после обеда возвращалась и показывала все, что требовалось, не думая ни о чем другом.

Я не думала об экзаменах как о чем-то легком или тяжелом. В моей прошлой жизни мне ни разу не приходилось отвечать кому-то лицом к лицу с мыслью, что от этого может зависеть мое будущее. Это был новый опыт. Удивительный. Потрясающий.

Только мой.

Все экзаменаторы были разными. Кто-то смотрел на технику исполнения, кто-то задавал каверзные вопросы, кто-то выглядел так, что я невольно начинала торопиться с ответом, потому что переживала, что передо мной вот-вот появится доброжелательный труп. Они были старыми, очень старыми, настолько, что все, как один, общались с профессором Дамблдором как с маленьким негодным мальчишкой.

Правда, в такие моменты будто становились лет на восемьдесят моложе. В их возрасте годы уже не имеют такого значения, а скоро перестанут иметь значение и десятки лет. Возможно, они станут призраками, так и не заметив, что умерли, и продолжат каждый год приезжать в Хогвартс на поезде, по традиции.

А может, останутся здесь навсегда.

Тем не менее, никто из них не жаловался на зрение и, когда это действительно требовалось, еще и на слух. А также на память и ясность мышления. Невозможно было дать неполный ответ, если на практической части кто-то из них задавал вопрос. В такие моменты возникало ощущение, что вместо одной пары глаз на меня смотрит целая сотня.

Потому что они жили столько, сколько живут несколько человек, и знали столько же.

А может быть, однажды они собрали свои гениальные умы и создали еще один философский камень, который хоть и обещал вечную жизнь, но отнюдь не гарантировал молодость.

Их тела дряхлели. Они были худыми даже на моем фоне. Поэтому одновременно вызывали жалость и восхищение, и последнее чаще всего перевешивало.

Привычно пожелав удачи Фарли и Флинту, которые всегда попадали в одну пятерку практически в самом начале экзамена, я передвинулась к Вуду, потому что мы с ним всегда шли самыми последними. Вуд нервничал очень выборочно, только перед теми экзаменами, которые были для него важны. С защитой все было сложно — оценка для продвинутой группы озвучивалась только в письме перед началом года, потому что постоянно менялись преподаватели. Хотя вряд ли, конечно, Гилдерой Локхарт в следующем году откажет себе в дополнительной аудитории. Было даже немного жаль, что я не могла никого этим успокоить.

Профессор Квиррелл обводил комнату пустым взглядом каждый раз, когда заходил за новыми студентами, и каждый раз этот взгляд задерживался на мне на одну-две секунды. Я списывала это на то, что была самой рыжей и самой крайней, потому что постоянно забивалась в угол, чтобы отгородиться от других, но все же ощущала беспокойство.

Правда, оно быстро отгонялось более важными мыслями. Я так увлеклась тем, чтобы все сделать идеально, что почти не запомнила сам экзамен.

* * *

Первая неделя экзаменов пролетела незаметно, и в субботу Вуду удалось вытащить меня на квиддичное поле. Я демонстративно взяла конспект по зельям, потому что они ждали всех в понедельник, но так и не смогла заставить себя в него уткнуться.

Сегодня был первый по-настоящему солнечный день лета. Скамейки еще не просохли от непрерывного дождя, поэтому приходилось сушить их заклинаниями, прежде чем садиться.

Поле снова мерцало. Матч был полушуточным и товарищеским, между смешанными командами, и никто не хотел получать травмы и пропускать экзамены. Вуд сказал, что эта идея была у Фрай еще в начале года, потому что впервые за очень долгое время совпало, что все капитаны играли на разных позициях и было бы здорово собраться в одной команде. А Флинт ехидно добавил, что Фрай использует любую возможность, чтобы получить еще один шанс обыграть Поттера.

Может, так оно и было. Гарри согласился с радостью — тем более, у первокурсников экзамены уже закончились. Он выглядел так беззаботно, что я почти поверила, что запретный коридор выброшен из головы. Но на матч пришла только Гермиона, что было странно, потому что Рон не пропускал даже тренировки. Не столько потому, что поддерживал Гарри, сколько потому, что любил квиддич.

Они делились. И кто-то из них в свободное время караулил под мантией-невидимкой и потому не отражался на карте.

А я ставила сигналки на ночь даже на двери их спален и проверяла, если кто-то выходил. Потому что не планировала выпускать их, когда настанет время прыгать в люк, и плевать мне было на то, что кто-то мог завладеть камнем. Я была уверена, что не одна знаю про профессора Квиррелла. А раз так, значит, все должно быть под контролем.

Само разрулится.

Сами разрулят.

— Привет, Перси, — жизнерадостно сказала Пенни, усаживаясь рядом со мной. — Так и знала, что ты будешь здесь. Привет, Фарли.

— Привет, Клируотер, — спокойно отозвалась Фарли, сидевшая с другой стороны от меня.

В их голосах не было подчеркнутой доброжелательности, с которой слизеринцы часто общаются с рейвенкловцами. Я думала, что мне станет не по себе, если я однажды окажусь между ними, потому что для Фарли Пенни была кем-то, у кого ей приходилось меня отнимать, и я пока не искоренила это убеждение.

Тем не менее, у меня возникло смутное подозрение, что они общаются. Может быть, точно так же, как и мы с Пенни, потому что вряд ли ее факультет оценит. Но я не стала спрашивать — в конце концов, если они не хотели говорить мне об этом, это было не мое дело.

— Никого из наших здесь нет, — весело ответила Пенни на мой немой вопрос. — Кроме Таркса, но думаю, у него есть дела поважнее.

Это было правдой. Ради такого дела Фред и Джордж разделились по разным командам. Но близнецы в основном занимались тем, что пытались выбить друг друга, внося элемент неожиданности в игру. Я видела, что это только веселило всех, даже Таркса, который, невзирая на правила, то и дело доставал палочку, чтобы никто ни об кого не убился, хотя мало чем помогал, потому что слишком много смеялся.

Фрай о чем-то разговаривала с Гарри. Они договорились не ловить снитч первые двадцать минут игры, чтобы не заканчивать все очень быстро, поэтому держались в стороне, и, кажется, никто из них не чувствовал себя неловко, несмотря на разницу в возрасте. Я слегка позавидовала ее способности находить общий язык с детьми и едва задушила в зачатке ехидную мысль, что ей помогал тот факт, что она ненамного отличалась от них по росту. Но, скорее всего, дело было в открытом характере и привычке обо всех заботиться.

Я тоже чувствовала себя комфортно рядом с Фрай, и мне было немного жаль, что этот год был ее последним.

Несмотря на веселье, все играли в полную силу, не делая друг другу поблажек, и за матчем было интересно следить даже с трибун. В самом центре развернулась целая битва за квоффл, и от разноцветной формы начинало рябить в глазах. Для меня, учитывая мерцание поля, это выглядело слегка психоделично, потому что заклинания накладывались разными людьми, чтобы не затягивать.

— Впервые вижу, как Флинт смеется, — неожиданно сказала Пенни, которая, казалось, вообще не следила за матчем, потому что была увлечена объятиями со мной. Я не возражала, потому что соскучилась, так как за эту неделю мы не могли толком пересечься. Даже патрулирования отменили.

А Флинт и правда смеялся, потому что не поддаться общему веселью было невозможно, и я не сразу нашла его в этой мешанине цветов. Это действительно было впервые. Чаще всего просто весело фыркал, хотя мне целых два раза за этот год удалось увидеть на его лице короткую улыбку.

Которая просто поразительно его меняла.

— Возможно, — ответила Фарли со своей стороны, — это первый раз, когда он смеется в школе. Я тоже не видела.

— Уверена, что это не так, — пожала плечами я, хотя внутренне сжалась от того, насколько печальными прозвучали слова Фарли. Для слизеринцев смех, несмотря на их спокойствие, тоже был нормальным человеческим явлением. — Иначе Оливер не смог бы рядом с ним находиться.

— Оливер, — передразнила меня Пенни и тихо рассмеялась каким-то своим мыслям.

Я знала, что у них обеих было свое мнение, скорее всего, неправильное, потому что ни с Пенни, ни с Фарли, я никогда не обсуждала Вуда или Флинта. Мы никогда не испытывали недостатка в темах для разговора, тем более — настолько.

Даже после того как Лаванда заговорщицким шепотом пересказала мне, какие ходят слухи, оказавшиеся намного более невинными, чем я ожидала. Они не задевали меня. Никто не решался задавать прямые вопросы, хотя я не стала бы увиливать от ответа. Никаких реальных поводов для сплетен не было, и я не планировала что-то менять в ближайшем будущем.

Тем не менее, и Вуд, и Флинт оставались глубоко моим личным делом.

Как и Пенни.

Как и Фарли.

Рядом с ними я чувствовала себя действительно юной, живой, полной сил и почти счастливой, чего со мной уже много лет не случалось.

Я не успела придумать, что ответить. Двадцатиминутный тайм-аут для ловцов закончился, и снитч, мелькнувший у гриффиндорской трибуны, заставил ловцов сорваться с места. В борьбе один на один Фрай показала, что опыт может победить разницу в скорости и, ухватив снитч буквально на секунду раньше, с улыбкой вложила его Гарри в ладонь.

Все было хорошо.

Просто не могло быть иначе.

* * *

Я готовила умиротворяющий бальзам, который выпал мне на экзамене по зельям, с ностальгическим удовольствием, потому что он был чем-то вроде кольцевой композиции этого года. Активное, местами даже бешеное время началось с него. И почти на нем же и закончилось.

А под конец от него пошел серебристый пар, и, похоже, это задало настроение всем оставшимся экзаменам. Я довольно сильно устала, но, тем не менее, чувствовала себя непрошибаемо спокойной, будто каждый день выпивала по котлу своего идеального зелья.

История магии была последней, и, когда истекло время, я почувствовала себя самым счастливым человеком на свете. Было удивительно мало вопросов, связанных с датами, и это давало мне надежду на хорошую оценку.

Я не волновалась о результатах, хотя, скорее всего, у меня просто не осталось сил. Сейчас за ужином все окружавшие меня пятикурсники выглядели не лучше, чем мое отражение в зеркале каждый день. До возвращения домой осталось меньше недели — семикурсники, подававшие заявки в Министерство, должны сдать дополнительные экзамены и пройти собеседование. Через три дня будет финальный матч по квиддичу между Гриффиндором и Рейвенкло, поэтому Вуд планировал устроить тренировку сразу после ужина. У нашего факультета были все шансы на кубок в этом году.

Еще немного, и можно будет передохнуть.

Я покосилась на преподавательский стол, неожиданно для себя подумав, что это очень удачный момент — за ужином не было ни директора, ни деканов.

Ни профессора Квиррелла.

— Поттер куда-то пропал, — заметил Вуд, окидывая взглядом стол. — И Грейнджер. И твой брат.

Да. Это было правильно. Где-то внутри царапнула тревога, но, как только передо мной появилась еда, я поняла, что должна быть не здесь.

Мне совершенно точно нужно на третий этаж.

— Ты куда? — удивленно спросил Вуд, когда я вылезла из-за стола.

Никому не говорить. Никто не должен заподозрить.

— Найду их, пока они снова никуда не влезли, — непринужденно отозвалась я и быстрым шагом направилась к выходу из большого зала. Кажется, кто-то попытался окликнуть меня у дверей, но я была слишком занята своей целью, чтобы обратить внимание, а потом, дойдя до ступенек, сорвалась на бег.

Бежать было легко и даже приятно, как будто все, что я делала до этого момента, оказалось незначительным по сравнению с тем, что нужно сделать сейчас. Поэтому, когда кто-то схватил меня за руку на лестнице, которая уже начала движение в сторону второго этажа, я почувствовала злость и разочарование.

— Ненавижу, когда ты так делаешь, — ядовито сказала я, разворачиваясь к Флинту, который стоял на ступеньку ниже. Похоже, все-таки стоило остановиться тогда, чтобы не вызвать дополнительных подозрений.

Вуд тоже был здесь, стоял в самом низу лестницы, потому что, судя по всему, бежал последним и едва успел. Они что, так хорошо меня знают?

Пальцы с моего запястья не исчезли, но во взгляде Флинта что-то изменилось. Эмоция. Ему было неприятно от моих слов. Может быть, это заставит его оставить меня в покое.

— Прекратите меня преследовать, — продолжила я. Внутри появилось какое-то необъяснимое чувство протеста, но его удалось подавить в зачатке. — Вы не оставляете мне никакого пространства. Это уже перестает быть забавным.

Я увидела, как они переглянулись и едва заметно кивнули друг другу.

— Хорошо, Уизли, — неожиданно быстро согласился со мной Флинт и отпустил мою руку, но пошел со мной на площадку второго этажа, в то время как Вуд остался на лестнице. — Куда ты идешь?

— За Гарри, Роном и Гермионой, — честно ответила я. К этому моменту они уже должны были быть там. — У них могут быть неприятности.

Флинт что-то негромко сказал, и я различила только “лаборатория”, “Уизли” и “гоблинское восстание”. Мы остались вдвоем буквально через минуту. То, что чертова лестница не спешила спускаться вниз, меня очень раздражало.

Как и то, что меня не оставили одну.

— И что будет, — неожиданно начал Флинт. — Если не дать тебе их найти?

Постановка вопроса казалась мне очень странной до тех пор, пока до меня не дошло: он думал, что я под заклятием.

Это было глупо, но с этим можно было работать.

Нужно быть хитрой. Нужно не позволить кому-то мне мешать.

— Не знаю, — легко солгала я. — Но кажется, мне будет очень плохо.

Иллюзия в коридоре на третьем этаже была убрана, и издевательски дружелюбно горели факелы. Профессор Квиррелл собирался выйти отсюда победителем, потому что так ловко всех обманул. Мне оставалось только помочь. Нужно было достать камень из зеркала и отдать ему.

Дверь, за которой уже не ждал цербер, оказалась приоткрыта, а под ней растекалась отвратительная на вид лужа коричневой крови.

Когда Флинт снова остановил меня, удержав за плечо и развернув к себе, мне захотелось его проклясть. Другой рукой он практически молниеносно выхватил у меня из пальцев палочку, стоило только достать ее.

— Посмотри на меня, Уизли.

Я посмотрела, думая о том, что мне стоит стать сильнее, чтобы не чувствовать себя такой беспомощной перед людьми, способными удержать меня одной рукой. Будь я немного расторопней, уже отвязалась бы ото всех.

Флинт смотрел на меня с неприкрытой тревогой, от которой царапанье где-то глубоко внутри показалось намного сильнее. Робкие прикосновения чего-то другого, иного, но родного, стали похожи на удар тарана. Как будто кто-то пытался прорваться ко мне из-за стены.

Нельзя было этого допустить.

Флинт не собирался отпускать меня от себя, но не стал удерживать, когда я сделала шаг к нему и уткнулась лицом в плечо, намеренно не делая никаких движений в сторону своей палочки.

Если он взял мою, я могла забрать его.

Стоило отдать дань консервативности волшебного мира — незаметно достать что-то из кармана мантии оказалось куда как легче, чем я себе представляла.

Рукоять неожиданно отозвалась теплом, как будто я нравилась этой славной кедровой палочке так же сильно, как и она мне.

Я не должна была никому вредить без причины, это оставляло бы следы. Я словила себя на том, что отстраняюсь почти с сожалением, так тепло и уютно было стоять, прижавшись друг к другу, и ничего не делать. Короткой вспышки яркого света хватило, чтобы отвлечь внимание, перепрыгнуть лужу крови и уверенно шагнуть вниз, в открытый люк, на всякий случай закрыв глаза.

* * *

Не было дьявольских силков. Персефоне, прошедшей мимо цербера, даже не пришлось долго лететь в подземное царство — после пары секунд темноты я обнаружила, что твердо стою на полу, не отбив ни рук, ни ног, и на всякий случай отошла в сторону. И только после этого открыла глаза.

И была вынуждена сразу же их закрыть, потому что все вокруг оказалось ослепительно белым. Настолько, что до меня не сразу дошло, что это чья-то магия. Но стоило снять очки и дать себе время проморгаться, как я обнаружила вокруг вполне себе материальный коридор, длинный, с сырыми каменными стенами и высокой двустворчатой дверью в конце.

Дверь предсказуемо не приближалась, сколько бы я ни шла вперед, и похоже, каждый сантиметр этого дурацкого коридора был покрыт магией именно поэтому. Книжный профессор Дамблдор поместил камень в зеркало Еиналеж, и он достался тому, кто не собирался использовать его в своих целях. Если коридор работал по такому же принципу, мне следовало подумать.

Мне не нужен камень. Я не планирую его использовать.

Не сработало.

Я перебирала в голове варианты, которое могли бы убедить коридор меня пропустить, но ни один из них не срабатывал. Минуты шли, появлялось ощущение неправильности происходящего. Я злилась больше с каждым разом, потому что мне действительно не нужен был камень.

Я просто хотела помочь.

Дверь возникла передо мной так внезапно, что я едва не ударилась об нее лбом.

А за ней был плохо освещенный зал, со ступеньками, колоннами и зеркалом, стоявшим в самом центре.

Я надела очки, посчитав, что так будет во всяком случае лучше, и четкий мир принес мне осознание, что профессор Квиррелл уже снял свой тюрбан.

Лицо на его затылке было почти плоским, слегка вытянутым, из-за чего казалось еще более злым. А красные глаза смотрели на меня в упор.

Профессор не шелохнулся и продолжил стоять перед зеркалом, как изваяние. Отсюда оно показывало только его отражение — с наполовину обожженным и обезображенным лицом, и, приглядевшись, я поняла, что ожог на щеке принимал отпечаток детской ладони.

Странно, но я не чувствовала жалости к этому человеку, несмотря на то, что пришла сюда только из желания помочь ему. Наоборот, в груди поднималось уже знакомое отвращение. Поднималось — и разбивалось, как волны о скалы, потому что я не видела причин отказываться от своей цели.

— Подойди.

Ни лицо на затылке, ни профессор Квиррелл не открывали рот. Голос как будто раздавался сразу отовсюду, низкий, неприятный, неживой.

Гарри, Рон и Гермиона, связанные, лежали довольно далеко и не делали попытки пошевелиться. Я не видела их лиц, кажется, они были без сознания. Хорошо, не будут путаться под ногами.

— Твои мысли о философском камне были такими громкими, что я был удивлен. Мне даже не пришлось прилагать особых усилий, чтобы понять их. Надеюсь, ты будешь не такой бесполезной, как эти дети.

Я сделала несколько шагов по направлению к зеркалу и встала в метре от профессора. Отчего-то мне не хотелось выпускать его из поля своего зрения.

Здесь снова была моя мама — и ничего другого. В детстве я приходила к ней, когда уставала, когда мне было грустно или страшно, и сейчас ничего не изменилось. Тут, вблизи, она показалась удивительно похожей на Молли Уизли, и я даже не смогла сразу сказать, кому из них принадлежала эта грустная улыбка.

— Достань мне камень.

Я хотела. Действительно хотела, так, что готова была царапать зеркало руками до тех пор, пока камень не появится. Но руки моей мамы были пусты. А в зеркале за ее спиной была абсолютная темнота.

И тем не менее, она улыбалась так, что я была уверена: все будет хорошо.

Луч магии, неожиданно ударившийся в спину профессора Квиррелла, был непроглядно черным, почти матовым. От этого стало настолько тревожно, что я невольно отступила в сторону…

— Узнаю это заклинание, мальчик. У твоей матери оно получалось просто великолепно. Но, к сожалению, ты навредил не мне, а своему бесполезному профессору.

…и как будто сбросила с себя пару тонн лишнего груза.

Это было похоже на прыжок в ледяную воду или вихрь свежего воздуха, ворвавшийся в абсолютно душную комнату. Способность мыслить трезво вернулась ко мне так внезапно и с такой неожиданной силой, что больно кольнуло в висках.

Профессор Квиринус Квиррелл, песий вы сын.

Как оказалось, беспалочковая магия тоже имела свой цвет. Это было слабым утешением на фоне того, что вокруг появилось плотное кольцо огня, отрезавшее путь как вперед, так и назад. Жар стоял просто невыносимый, а вихрь свежего воздуха был бы как нельзя кстати.

Следующий черный луч показался еще шире и темнее, но разбился о выставленный щит. Я не была уверена, что профессор Квиррелл до сих пор находился в сознании — настолько пустым и неподвижным казался его взгляд.

А один маленький клочок души Волдеморта владел такой силой, что мог колдовать без палочки, даже практически не имея собственного тела. И получалось у него при этом намного лучше, чем у горстки школьников.

— Жаль, что твоя мать не успела научить тебя выбирать правильную сторону, мальчик.

То, что мне удалось сбросить с себя заклятие подчинения, не осталось незамеченным. Я не знала, чья магия имела такой болотно-зеленый цвет, но ее лучи в любом случае не обещали мне ничего хорошего.

Я не стояла на месте. Даже если у меня не хватало сил, я могла просто сделать шаг в сторону, чтобы пропустить заклинание мимо себя, а, сдвинувшись достаточно, чтобы встать между Волдемортом и Флинтом, успела выставить щит. Кедровая палочка ощущалась совсем иначе, как что-то стихийное, сильное, беспокойное, но слушалась меня беспрекословно, будто понимала, что от этого сейчас многое зависит.

На этом мои успехи закончились, потому что я пропустила примитивные манящие чары, и очки, слетевшие с лица, сломались в руке профессора Квиррелла буквально за секунду до того как за моей спиной раздался сдавленный вздох.

Я не успела посмотреть, что случилась. Еще одно кольцо огня заставило меня подойти ближе. Так близко, что в зеркале снова появилась моя мама. Я не видела ее четко, но в таком тусклом свете она казалась мне еще более печальной, чем обычно.

Но теперь там, в зеркале, она обнимала меня. Не прежнюю. Нынешнюю.

Я чувствовала себя так, будто никто не мог по-настоящему мне навредить.

Даже когда невидимая ледяная рука сжала горло, перекрыв доступ к кислороду, я подумала о том, что даже если умру сейчас, какой-нибудь неудачник из другого мира просто снова займет тело Перси.

А еще о том — что нельзя недооценивать мага, если оставляешь ему оружие.

Кедровая палочка все еще была в моих пальцах. Пусть мне было далеко до настоящей Перси, но стимул внезапно попрактиковаться в невербальной магии у меня был более чем железный. Волдеморт будет защищать себя, но не будет защищать зеркало.

Поэтому, пожалуйста,

Редукто, черт тебя дери.