Дитя Дурмстранга (гет)

Они сидели в темноте на какой-то лестнице, Мариса курила, Драко поджал под себя ноги. Здесь, где полутьма скрадывала очертания, Мариса могла беспрепятственно смотреть на светлые волосы, правильный, тонкий нос, голубые глаза, обрамленные белесыми ресницами, руки, теребившие серебряную пуговицу аврорской мантии. Они полдня играли в квиддич — если, конечно, полеты наперегонки, погони за бладжерами и висение на кольцах можно назвать квиддичем.

Мариса жалела, что у нее не получается прочитать его мысли: последнее у нее вообще выходило все реже и реже, в основном читалась всякая незначительная чушь. С магглами все обсстояло гораздо проще — как правило, их мысли были почти всегда как на ладони.

— Так расскажи о своей семье. Нечасто встретишь человека из Аргентины, — сказал Драко, глядя в пустоту.

— Меня воспитывала мама, она журналистка, была одной из сторонниц Джоан Ролинг, работала с ней долгое время, — неспешно произнесла Мариса. — Сейчас она замужем за русским дипломатом. У меня две младших сестры, обе — полукровки, учатся в Шармбатоне.

— А твой отец? Ты его не знала?

— Почему? Я его прекрасно знала. Он…чистокровный, сильный волшебник. Он не слишком-то любил мою мать, как я подозреваю. Соответственно, и меня тоже.

— Мне иногда хочется, чтобы мой отец вообще испарился, — фыркнул Драко.

— Верю.

Драко повернулся, и их глаза встретились. Его, холодные, бледно-голубые, и ее черные, тоже холодные, колючие.

— Бастинда — очень волшебное имя. Так звали бабушку моего отца.

— Моя мать называла меня Марисой.

— Мне больше нравится вариант «Бастинда», — фыркнул Драко.

Мариса поднялась, и длинная мантия колыхнулась.

— Знаешь, мне пора, Драко. Отлично поболтали. И полетали.

— Прощайте, профессор Бустаманте, — Малфой галантно поцеловал девушке руку.

— Спокойной ночи, — Мариса кивнула на прощание, и, повернув в свой коридор, еле слышно прошептала: «Брат…»

Ей всегда хотелось, чтобы у нее был брат: добрый, умный и сильный. И появился Драко: надменный, бравирующий чистотой своей крови, просто потому что бравировать больше нечем. Слишком сильно похожий на бледного светловолосого господина в наглухо застегнутой мантии, который с отвращением смотрел на девятилетнюю Марису, сжимающую в руках свой первый дедушкин «Чистометом» и страшно гордую из-за поступления в Дурмстранг. Похожий на Люциуса. Ее отца. Его отца.

— Что бы он ни сделал, он мой брат, — хлопнув дверью своей спальни, Мариса упала ничком на кровать.

Но тут она увидела ее. «Рыжая сука», как называла ее Мариса, не появлялась вот уже полгода. Они были не в ладах. Бустаманте подозревала, что это не столько из-за несходства характеров, сколько от трех «Империусов», направленных в ее сына.

Ее лицо и большую часть когда-то шикарных волос давно уже съели черви, конечности представляли собой грязно-белые кости в лоскутках сгнившего савана. Она неуклюже размахивала руками и открывала костяной рот.

Мариса от ужаса распахнула глаза. Она присела на кровати, на всякий случай схватившись за древко метлы. Крайне бесполезно, но это придало ей уверенности.

— Дочь Малфоя оживила жабу, — пустые глазницы уставились на Марису. — Дочь Малфоя сможет дать нам покой.

— Дочь Малфоя не сможет дать вам покой, — сердито ответила Мариса. — Дочь Малфоя не знает, как это делается. Дочь Малфоя, простите покорно, даже не знает, как у нее получилось оживить жабу, ибо никакого желания ее оживлять у дочери Малфоя не было. Я, знаете, больше кошек люблю.

— Шшшшшш, — зашипела покойница.

По лицу Марисы катились крупные капли пота.

— Послушайте, я не знаю…у меня не получается! — вскрикнула она. — Я пробовала, тысячи раз пробовала! Не выходит! А уж поверьте, мое желание избавиться от вас превышает все остальные! Грин-де-Вальд был прав! Раз сделав это, я навсегда лишилась гребаного дара!

— Так как же дочь Малфоя оживила жабу?

— Дочь Малфоя в душе не знает, как ей удалось это сделать! Дочь Малфоя уже об этом, кажется, сказала. Или на том свете отшибают мозги? — дрожа от страха, Мариса огрызалась, свято веря, что это уменьшает ужас у нее внутри.

Наконец она нашла в себе силы посмотреть в пустые глазницы.

И тут она увидела, что сквозь трупное гниение проступают черты молодой прекрасной женщины, такой свежей и юной, что захватывало дух. Показалось даже, что запахло сиренью

— Мариса, — прошептала они почти слышно. — Я больше не могу. Мы больше не можем…

Мариса схватилась за голову.

— Я не знаю, как! Я не знаю, как!

— Помоги моему сыну…Мариса, помоги моему сыну.

— Твой сын первым начал, — в отчаянном жесте Мариса воздела руки к небу. — Твой сын поднял ор, радостно сообщив тысяче человек, что то, что я сделала…в общем, сделала именно я! И нацелил на меня палочку! Так бы я ушла тихо и оставила бы их со своими проблемами.

— Тебя бы искали! И убили бы! И ты бы не смогла нам помочь.

Мариса сидела на кровати.

— А смысл моей жизни? Я и так не могу вам помочь. Рано или поздно я все равно умру — либо меня замучают видения, либо мой собственный отец совершит ритуальное убийство «грязнокровки, предавшей Темную сторону». И тогда я буду одной из вас, Лили. Ждать десять поколений в надежде отправиться на покой. Идиотская участь.

— Ты оживила жабу, — повторила женщина, и Марисе показалось, что по прозрачной щеке покатилась слеза. — Ты знаешь, как нам помочь.

Видение постепенно исчезало — вместо прекрасной рыжеволосой женщины перед Марисой снова оказались полусгнившие кости с обглоданным лицом и клочками савана на ребрах — то, что осталось от Лили Эванс.

— Пошла прочь! — Виктор появился внезапно. — Пошла прочь, я сказал!

— Виктор Крам? — покойница резко повернула череп. — Ты скоро умрешь.

На этих словах она исчезла.

— Вик! — Мариса обрадовалась.

—Я ведь и правда скоро умру, — ответил он вместо приветствия. — Я каждый день чувствую, как медленнее стучит мое сердце, как немеют ноги, как труднее дышать. Если раньше я почти все время находился в своем теле, то сейчас около часа, не больше. Я умираю.

По лицу Марисы катились слезы.

— Не умирай… У меня никого нет ближе, чем ты, Вик. Не умирай. Я не знаю, как у меня получилось воскресить гребаную жабу и не помочь тебе! Я…у меня не получается! Я не пойму почему! В пророчестве же ясно сказано, что я не смогу больше…Не смогу!

Крам задумался. Он по привычке сидел на подоконнике, свесив ноги вниз.

— Ты знаешь, что я хочу жить и поэтому до последнего не верю ни единому слову из пророчества этого старикашки. Но вдруг…вдруг это не ты воскресила жабу?

— А кто тогда, Вик? Что-то я не припомню, что дар может быть у нескольких человек.

— Сказано, что он проявляется через десять поколений. Не сказано, у скольких человек, — задумчиво произнес Вик.

— Ты серьезно? Ты в это веришь?!

— Я это допускаю.

— Добыть бы сейчас это пророчество Грин-де-Вальда! В Дурмстранге последний экземпляр был у директора, а в Хогвартсе такие книги вряд ли держат!

— Это уж точно.

* * *

Гермиона, заглянувшая в дверную щель, услышала только последние слова.

— Пророчество Грин-де-Вальда? Что за пророчество? — спросила она сама себя, не успев удивиться, что профессор Защиты от Темных Искусств разговаривает сама с собой.