Любовь и голубь (джен)

Я любил бы его, только есть нюанс… Я знал, да я был просто уверен, что он всего лишь притворяется добреньким. На самом деле все они одинаковые.

Мой папашка был такой же. Ворковал надо мной, курлыкал, приносил вкусняшек в клюве, а потом взял и бесцеремонно выкинул из гнезда, когда мамы не было дома. Видите ли, я уже достаточно взрослый, чтобы сидеть на их шее, пора учиться самостоятельности. А какая такая может быть самостоятельность у едва оперившегося птенца?

Пропал бы я тогда как пить дать. Помню, сидел, таращился испуганно и от страха не мог и шага сделать. А уж о том, чтобы взлететь, не могло быть и речи, я ж не пробовал ни разу. Тут и ворона подоспела. Огромная такая, страшная. Ну всё, подумал я, конец мне пришёл. Клювом чиркнула, я чудом увернулся, перьев только лишился на шее. Зажмурился я тогда и стал ждать конца.

— А ну пошла вон!

Рано тогда я с жизнью решил попрощаться. Глаза открыл, смотрю, двуногая голубка человеческой породы. Руками машет, ногами топает. Ворона, не будь дура, каркнула недовольно, отпрыгнула чуть в сторону, но совсем не улетела. Конечно, законный ужин из-под самого носа отбирали. А человечина не унималась, палку какую-то подобрала да на ворону грозно двинулась. Пришлось той улететь несолоно хлебавши. Ангел-хранительница моя присела передо мной, подняла с земли, заворковала. Я её языка тогда не понял, это потом уже стал их странные звуки разбирать. Но ласково она так со мной загулила, как мама. За пазуху положила, наверное, думала, что я замёрз. Ну, видок у меня и правда был не ахти, я бы сам прослезился, если бы смог.

Домой она меня принесла, посадила в кресло, попыталась водой напоить, угостить крошками какими-то. Смешная…

Я в таком полубредовом состоянии просидел весь вечер.

Оказалось, человечина жила не одна. Сначала петух её пришёл, бородатый такой, лапищи огромные. А уж она с ним курлы-курлы, курлы-курлы, так и ходит вокруг, так и пляшет. Потом птенец пришёл. Я его как увидел, сразу родственную душу почувствовал. Ага, думаю, и тебя скоро из гнезда выкинут.

А они семейный совет устроили. Мол, что со мной делать.

Человечина руками взмахнула.

— Ну не нести же его обратно вороне! — сказала она.

Этот бородатый усмехнулся так нехорошо, но согласился меня оставить до утра.

Думали, сдохну? Да щас.

Утром они по делам разлетелись. Человечина и её петушок на работу, а птенец в институт. Человечина, надо отдать ей должное, предприняла очередную попытку накормить меня крошками, но я отказался.

Кажется, они всерьёз рассчитывали вечером найти в коробочке мой хладный труп. Наверное, я не умер из вредности. Да только за выражение удивления на клюве бородатого я бы ещё потерпел. Но сил уже не оставалось. Я даже не отреагировал на радостный вопль птенца, который тот издал, обнаружив меня живым.

Он смышлёный оказался, птенец. Полез гуглить, как можно выкормить детёныша голубя. Так я познакомился с зондом из шприца-бабочки. Противная штука, скажу я вам, но чего только не вытерпишь, если уж жить захочешь.

Человечина разводила вкусную кашу из коробочки с нарисованным младенцем, открывала мне клюв, запихивала трубочку и ловко выдавливала из шприца корм. Одно плохо, я привык питаться часто и понемногу, но человечине и её семейству дома не сиделось, они ж разлетались с утра, поэтому в меня запихивали сразу тройную порцию. Сидел я потом, аж вздохнуть боялся, как удав, который кролика заглотил. Дремал и переваривал потихоньку.

Думаете, откуда я такой умный, про удава вот знаю, про названия человеческих штуковин? Да ведь не дурак, слушал, запоминал. Телевизор, опять же. Сначала-то я не разбирал этого нудного воркования, но постепенно стал понимать отдельные слова, прикидывать, что к чему.

В общем, голодная смерть мне теперь не грозила, а потом, когда я достаточно окреп, человечина и её птенец научили меня клевать. Насыпали на стол крошек и стучали пальцами. Ещё и приговаривали:

— Гуля, гуля, смотри, вот как надо!

Гуля… Они вообще в курсе, кто такие гули? Разве я похож на оборотня, который отлавливает путников вдоль дорог и пожирает их? Видел я их в одной передаче.

Но клевать самому оказалось интереснее. Да и надоел мне уже этот чёртов шланг от зонда. Тут я уяснил, что еда бывает разная. Иногда самое вкусненькое человеки накладывали себе в тарелки. Мне, значит, корм попугайский, а себе котлеты? Не то чтобы я любил котлеты, но это дело принципа. Именно поэтому я порой и залетал в тарелки во время обеда, а не из вредности.

— Вот нахал! — говорил бородатый и пытался меня сбить полотенцем.

Птенец смеялся, а человечина охала, ахала и собирала тряпкой со стола то, что я успевал раскидать.

Вот её-то я полюбил по-настоящему. Она ж мне жизнь спасла, да и вообще относилась ко мне как к своему птенцу. Опять же, на её плече так удобно было перемещаться по квартире. А как она ласково чесала меня по зобу, я разве что не мурчал от удовольствия как кот. Почему я с котом себя сравнил? Так было на что полюбоваться: проживал с ними один такой котяра. Мы долго присматривались друг к другу, не доверяли, надо сказать, но постепенно привыкли. А после того, как эта наглая рыжая морда улеглась прямо в моей кормушке и мне пришлось слегка начистить ему перья, так и вообще нейтралитет держали.

У человечины прекрасное имя оказалось — Любовь. Говорящее. Она меня, значит, потому и спасла, что полюбила с первого взгляда. Хотя как можно было полюбить взъерошенного, не до конца перелинявшего подростка-голубя, я ума не приложу. Это сейчас-то я красавцем стал, гладким да ухоженным, а тогда... Знать, душа у моей дорогой Любушки чистая, светлая. Как ангел. Ну, или голубь, если хотите. Не зря же человеки говорили: Любушка-голубушка? То-то.

Я зачастую снисходительно закрывал глаза на многие вещи, которые человеки творили по недоразумению, но чего категорически не смог вынести, так это попыток нацепить на меня голубиные тру-се-ля. И где они только их раздобыли? Бородатый принёс после того, как я удачно опорожнился на его шевелюру, категорично заявив, что не потерпит больше такого безобразия. А как по мне, безобразие — это как раз вот эти трусы. Я же не раз видел, как человеки ими пользуются: когда хотят от них избавиться, руками стаскивают. А у меня лапки! И крылья. Я-то снять их не смог бы. Исклевал я тогда, помнится, бородатому все пальцы, пока он пытался меня запихать в эти труселя. Хорошо, Любовь заступилась, а так я думал — всё, придётся позорно сдаться. Надо сказать, на голову бородатому я больше не гадил, а то как бы тот ещё чего не придумал бы. Воистину, порой этот их интернет — величайшее зло.

Так и жили мы: я, Любушка моя милая да бородач с птенцом. Я даже к коту давно привык, да и тёплый он, у него под боком так уютно спалось. Только бородатому не доверял.

Я и его любил бы, только есть нюанс… Я знал, да я просто был уверен, что он всего лишь притворялся добреньким. На самом деле все они одинаковые.

Птенца-то своего он ведь выгнал из дома. Ну, формально, может, и не выгнал — я так понял, птенец пару себе завёл, гнездо своё собственное вить решил, вот и улетел из родительского. Только я своего папашку всё вспоминал и думал, что и этот такой же.

Всё думал, думал… Лучше б поменьше думал-то, а по сторонам смотрел. На кресле свитер бородатого лежал, вещи ещё какие-то. Я закопался в середину, пригрелся, задремал под свои мысли. И тут осознал, что потащило меня куда-то вместе со свитером и всей этой кучей. И пикнуть не успел, как в темнице оказался. В сумке спортивной. Хорошо хоть, не доверху наполнена была, дышать можно.

Вот таким образом я на рыбалку и попал. Бородатый-то на утреннюю зорьку собирался, вещи с вечера сложил, а утром, чтобы Любушку не будить, тихонько упаковался и не заметил, что меня прихватил. Удивился он знатно, конечно, когда сумку открыл, а я оттуда клюв высунул воздуху глотнуть. Присвистнул даже.

— Что, никак зайцем проехал? — засмеялся бородатый. — Ну, значит, судьба. Лети, голубь сизокрылый.

Каким ещё зайцем? Ему смешно, а мне не до шуток. А он удочки свои разложил как ни в чём не бывало, стульчик достал из машины, сел. Из коробочки каши мне немного вытряхнул и вроде как забыл про меня.

Я поклевал, конечно, кто же от завтрака отказывается. Потом по берегу попрыгал-попрыгал, поскакал-поскакал. И тут меня порывом ветра подхватило. Я, чтобы в воду не упасть, крылья растопырил, кое-как справился и… полетел. Вот это восторг, скажу я вам! Чудеса! Первый круг не помню, как и пролетел, потом приглядываться стал. С высоты птичьего полёта всё совсем по-другому смотрелось. Красота!

Однако с непривычки устал быстро, заложил вираж, да и слетел прямо на плечо бородатому. А тот лишь засмеялся негромко.

И тут меня оторопь пробила. А ну как он меня бросит? Я ж пропаду теперь без человеков, привык я к ним. А бородатый меня с плеча снял, ладонями своими большущими обхватил и... одним пальцем по голове погладил. Нет, шалишь, не поверил я ему. Сколько уже можно притворяться лапушкой, как будто мы в каком-то дешёвом сериале?! Будто я не догадался, что он такой добренький, потому что рад будет от меня избавиться. Такая меня досада взяла, я с горя и цапнул его за палец. Ну, думаю, всё, сейчас голову мне открутит.

А он засмеялся снова!

Тут телефон у него зазвонил, он меня и выпустил. Я отскочил подальше на всякий случай.

— Любаша, не переживай, — ласково так заворковал он, значит, и правда Любушка звонила. — Не улетел он в форточку. Тут он, со мной. Как-как, не знаю, как. В сумке оказался. Не переживай, скоро приедем.

Положил он трубку в карман, повернулся ко мне, посмотрел. Голову набок наклонил, улыбаясь. И я как дурак зачем-то тоже голову склонил. Смотрели так друг на друга, молчали, и так уютно мне сделалось почему-то.

— Ну что, — сказал бородатый, — доедай червей и поехали домой.

Пожалуй, не зря Любушка его полюбила. Нормальный он. Я вот думаю, папаша мой, наверное, не хотел меня выталкивать. Подтолкнуть только пытался, чтобы я на крыло встал. Надо будет слетать в парк, проведать родителей, я ж теперь умею летать.

Вот такой, братцы, нюанс.