32 градуса по Фаренгейту (гет)

* * *

— Прекрасное вино, — Люциус выдержал обстоятельную паузу и, окинув взглядом бокал в своей руке, удовлетворенно добавил: — Тонкий букет. Очень... достойный напиток, не так ли?

Старший Нотт, улыбнувшись, кивнул из соседнего кресла. Уже второй час они с Малфоем сидели на летней веранде особняка Теодора и наслаждаясь полным покоем, медленно опустошая раритетную бутылку из погребов Нотта. Лучи закатного солнца мягко стелились к ногам, перед глазами шелестел листвой пышный парк, тихий сентябрьский ветерок что-то нашептывал у висков. С присущим им обоим достоинством хозяин и гость некоторое время просто молчали. Нотт, разумеется, мог дать какой-нибудь отвлеченный комментарий к замечанию Люциуса насчет вина и тем самым развязать разговор, но не хотел: пустые светские фразы сегодня были как-то совсем не к месту. В какой-то момент почти одновременно вздохнув каждый о своем, аристократы обернулись друг к другу и подняли бокалы:

— За свободу, Теодор.

— За свободу, которую мы заслужили.

После чего, отпив ровно по глотку, вновь углубились каждый в свои мысли. Тост за свободу, произнесенный Малфоем, был неслучаен: в последнее время Люциус глотал ее, как воду, с жадностью путника, прошедшего насквозь через мертвую пустыню и вдруг осознавшего, что ему придется вернуться обратно. В некотором роде именно таким путником он сейчас и был: впервые за многие годы его будни не занимало служение кому бы то ни было. Сначала в жизни Малфоя был Темный Лорд — и служба в опасной роли его правой руки. Потом — падение Волдеморта, судебные процессы, гигантские расходы на взятки, отступные, компенсации, а главное, постыдная необходимость отстаивать свое имя, имущество и право на власть. Люциус должен был заново утверждаться в магическом мире, заново строить политическую карьеру. Вернуть прежние позиции ему, разумеется, удалось — иначе он просто не смог бы позволить себе и дальше носить фамилию Малфой. Со стороны это могло показаться каким-то дьявольским чудом, но в действительности все было закономерно. Еще юношей Люциус усвоил, что власть, сила и деньги тесно связаны между собой, и если есть одно — при соответствующем желании появится и остальное. Силы у него по-прежнему было достаточно. А что до денег и власти, то за ними он пошел прямиком в Министерство Магии, где быстро смог занять пост Главного советника по финансовым вопросам. И все бы ничего, но Люциус опять был слугой. Впрочем, пока он барахтался в ежедневной министерской рутине, день за днем наращивая влияние и капитал, его не сильно заботили отдельные сложности субординации. Он просто делал то, что считал нужным.

Однако жизнь периодически вносит свои поправки в привычное течение будней — и вот уже первая полоса «Пророка» кричит, что Люциус Малфой принял решение покинуть Министерство. Разумеется, самостоятельно Люциус такого решения не принимал. Да и результатом обоюдного согласия, как это было указано в официальных бумагах, уход Малфоя назвать было тоже нельзя — но широкую общественность подобные детали совершенно не касались. В действительности Люциусу просто не оставили выбора. Уже давно в министерских верхах готовилась крупная афера: новые заправилы магической Британии решили пополнить карманы, нагрев на кругленькую сумму Гринготтс. Ко всеобщему разочарованию, обойти в этом вопросе Малфоя оказалось невозможно: как глава финансового департамента он был обязан поставить свою подпись под рядом документов. Его уговаривали, ему сулили большие барыши, приказывали, угрожали... Однако свою санкцию на эту многообещающую операцию Люциус так и не дал. Дело слишком сильно пахло Азкабаном. И Малфой слишком хорошо помнил, с каким трудом откупился от него в прошлый раз. Нет, больше он такого козыря против себя никому в руки давать не собирался — поэтому вскоре ему ожидаемо пришлось собраться на выход.

Теперь Малфой-старший был свободен, как птица в полете, и, надо заметить, на первых порах чувствовал себя превосходно. Да, его самолюбие задевал статус отстраненного от занимаемой должности, однако о вынужденном характере его ухода знали единицы — и все они хранили и будут хранить молчание, иначе их ждут теплые и уютные камеры Азкабана. Поэтому Люциус спокойно надел маску состоятельного гордеца, уставшего от суеты и рутины, и вот уже третий месяц разбрасывался предложениями руководящих постов от самых разных структур магического Лондона. Он ездил на охоту, ходил в театры, путешествовал по старушке-Европе, навещал знакомых и просто приятно проводил время. Да, он знал, что рано или поздно с подобной жизнью придется покончить: его капитал был хоть и значительно больше, чем в первый послевоенный год, но все же далеко не настолько велик, как до финальных сражений Второй Магической. В тоже время запросы Малфоя с годами скромнее не становились. Да и потом, нельзя было сбрасывать со счетов Драко, которому Люциус был просто обязан передать достойное наследство. А значит, со временем надо было вновь вернуться к делам. Но... не сейчас. Особенно с учетом того, что заманчивых предложений на его столе пока еще не было.

Они с Ноттом продолжали сидеть, откинувшись на подушки в больших плетеных креслах, когда на горизонте вдруг показалась странная черная точка, в которой по мере ее приближения Люциус без труда угадал сову из личной администрации Кингсли Шеклболта. Птица приземлилась на подлокотник рядом с Малфоем и выжидательно уставилась на аристократа. Забрав письмо, Люциус развернул его так медленно и нехотя, словно оно было официальным уведомлением о просроченном долге. Да, он увидел именно тот почерк, который ожидал увидеть. Но прочитал несколько не то, что ожидал прочесть.

«Уважаемый мистер Малфой,

Спешу сообщить, что после обстоятельных размышлений приняла для себя, как Вы любите выражаться, смелое управленческое решение, а потому Вы можете считать себя совершенно свободным от роли, которую в последнее время играли в моей жизни.

С наилучшими пожеланиями,

Гермиона Дж. Грейнджер»

Малфой изменился в лице всего на пару мгновений — Нотт даже не успел уловить ничего определенного. Быстро развеяв ненужные мысли, Люциус запустил руку в карман и после некоторых поисков вытащил оттуда новенький галеон. Птица взяла монету, но осталась сидеть рядом.

— Что-то серьезное? — поинтересовался Теодор.

— Нет, не думаю. — Малфой выдержал паузу. Вероятно, чуть более длинную, чем следовало бы. — Во всяком случае, заниматься этим вопросом сейчас я не планирую.

Сложив бумагу вчетверо, Люциус убрал письмо в нагрудный карман, вновь откинулся на спинку кресла и взял в руки бокал с вином. В момент, когда он, прикрыв глаза, поднес бокал к лицу, в воздухе раздалось шуршание крыльев. Ответом, который птица уносила с собой в ночь, было молчание.

* * *

Несмотря на уже очень поздний вечер, Гермиона все еще сидела в своем кабинете в Министерстве. Не сказать, чтобы ее задерживала работа — просто ее никто особо не ждал дома. Да и не дома тоже. Родители жили теперь хоть и не в Австралии, но и не в пределах Лондона, так что часто гостить у них Гермионе было не с руки. Рон, с которым они остались условными друзьями после того, как стало понятно, что семьи из них не выйдет, полтора года назад уехал на континент, занялся бизнесом и за все это время ни разу не показывался на глаза даже собственной матери. Джинни и Невилл вернулись в Хогвартс — уже, разумеется, в роли профессоров. Первая преподавала полеты на метле и тренировала ребят в квиддич, второй высаживал в детские головы семена знаний базовой травологии. После долгих метаний к прежним школьным друзьям присоединился и Гарри. Что ж, он был, пожалуй, на своем месте: никто в послевоенной магической Англии не способен обучить юных волшебников защите от темных искусств лучше, чем он.

Справедливости ради, Хогвартс предлагал профессорское место и ей, но Гермиона не хотела туда возвращаться. Да, там, в этих стенах, она была настоящей звездой, живой воплощенной легендой. И да, там ей, возможно, было бы не одиноко. Но для нее самой эта глава ее биографии была перелистана и закрыта. Ей нужно было начать жизнь сначала. Это было необходимо сильнее, чем воздух, вода и средства к существованию, так что Гермиона послала МакГоннагал вежливый, но однозначный отказ — и поступила на министерскую службу. Хогвартс остался в прошлом. И вместе с ним там же остались все ее награды, успехи и статус.

Теперь Гермиона являлась, бесспорно, талантливой и подающей надежды, но всего лишь рядовой служащей. Милой девочкой на побегушках у этого сборища воротил волшебного мира, что в целях воздействия на слаборазвитые обывательские мозги гордо зовется Министерством Магии. Ее ТРИТОНы и СОВы для них — просто бумажки, а Орден Мерлина — полумифическое приложение к личному делу, совершенно не связанное с Гермионой как человеком из плоти и крови. Единственное, что для ее работодателей действительно имело значение — ее возраст и трудовой стаж. Увы для нее самой, пока что Гермиона была бессовестно молода в смысле стажа и возраста — и невыносимо хороша почти во всех остальных смыслах. Нет, она никогда не была канонической красавицей, но с наступлением двадцатилетия у нее вдруг проявились точеная фигура, свой особый шарм и совершенно очаровательная улыбка. Злые языки наверняка могли бы намекнуть здесь на родителей-дантистов, но мистер и миссис Грейнджер в данном случае были не при чем. Так или иначе, Гермиона похорошела, после чего вынести ее интеллект и таланты к магии для окружающих стало решительно невозможно. Гермиона едва ли не кожей чувствовала, как начинали трястись десятки министерских чинуш, стоило ей в очередной раз блеснуть на работе. Все они понимали, что реши Гермиона задаться такой целью — она обставит любого из них. И будь Грейнджер чистокровной, они, вероятно, могли бы еще смириться с ней: как-никак гены, деньги, традиции. Но она маггла, выскочка без роду и племени. И это они еще не знали, что она замахнулась на самого Люциуса Малфоя.

Ну, где же эта бестолковая сова?! Гермиона обернулась к окну и сощурила глаза, пытаясь вглядеться в сумрак. Внешне она казалась абсолютно спокойной — ее выдавали лишь не находившие себе места руки, то и дело начинавшие теребить все, что только подвернется, и уже сломавшие пару перьев. Терпение никогда не принадлежало к числу добродетелей Гермионы. Со стороны, конечно, могло показаться иначе: ведь Грейнджер всегда достигала поставленных целей, безупречно училась, прошла войну и своими силами пробилась в Министерство. Однако секретом ее успеха было отнюдь не терпеливое трудолюбие — им была страсть, которой хватило бы минимум на троих. Страсть, в которой можно захлебнуться. Видел ли это в ней кто-нибудь? Большей частью, нет. Гермиону хорошо воспитывали — она умела прятать свои чувства в угоду идее: «Так надо, так будет лучше». Да и потом, люди редко всерьез интересуются кем-то кроме себя, так что в душу Гермионы никто особо и не вглядывался. Кто ее действительно знал? Гарри, Джинни и Рон? Возможно, отчасти. Родители? Тоже да, особенно отец. Но и все. И все эти люди были вдали от Гермионы.

Увязшую в мрачных мыслях девушку стук совиного клюва в стекло напугал почти до остановки сердца. Неужели дождалась? Гермиона бросилась к окну и впустила птицу. Мерлин, вот он — конец ее непростительного романа. Сейчас она прочтет полный ледяного спокойствия, а может даже, презрения ответ Малфоя — и будет готова наколдовать себе петлю с табуретом. На долю секунды неизвестность показалась во много раз симпатичней определенности.

Гиппогриф тебя раздери, Гермиона! Каким бладжером стукнули твою светлую голову, что ты все это затеяла? Черт. А может, он заявит, что ему плевать на твое решение? Это было бы весьма в стиле Малфоя. И это было бы с его стороны почти признанием в любви... Сопховоста тебе под подушку, нет! Можно подумать, ты не знаешь, с кем имеешь дело.

Грейнджер сделала глубокий вдох... И только тут заметила, что птица не принесла с собой ни клочка бумаги — лишь золотая монетка поблескивала в клюве. На миг Гермионе показалось, будто ей залепили пощечину. Какая подлость! Только теперь она вполне поняла, почему именно этот человек был доверенным лицом Волдеморта. Фантастическая способность топтать чужую гордость. Несколько мгновений его надменного гробового молчания — и ты сам попросишь запустить в тебя Круциатус. Любая физическая пытка будет легче, чем подобное унижение.

Нет, это просто отвратительно, невыносимо, оскорбительно, низко! Гермиона в гневе стиснула пальцами палочку. Освещение в кабинете дрогнуло от стихийного выброса магии. Неужели она не заслуживала хотя бы какого-нибудь ответа?! Что значил весь этот спектакль? Сначала отмена одной встречи, на которой он сам долго настаивал, потом молчание, потом скомканные извинения, далее отмена второй встречи и еще одни извинения, а потом она узнает, что этот чистокровный негодяй гостит у Теодора Нотта! Это было уже слишком. Конечно, то был Люциус Малфой, а не Рон Уизли и не Виктор Крам, но какое это имело значение? Северус Снейп был первым и последним, ради кого Гермиона Грейнджер посылала к дементорам свою гордость. Больше она никому не позволит так вести себя с ней. Именно поэтому, наступив на горло своим чувствам, она решила дать лорду Малфою официальную отставку. И что же? Даже в этой ситуации он оказался в выигрыше! О, ей у него еще учиться и учиться: вопреки логике, именно ей сейчас выворачивает суставы и ломает кости от его безразличия, а вот он наверняка проводит время в полном спокойствии, возможно даже в обществе других женщин — более высокородных, чем она. От этой мысли Гермионе стало как-то совсем мерзко. Наспех собрав свою сумочку, Грейнджер невербальным заклинанием погасила свечи в кабинете и выскочила из Министерства, с грохотом хлопая по пути всеми дверьми и почти задыхаясь от обиды.

На улице дышать показалось чуть легче. Гермиона остановилась на тротуаре и на пару секунд закрыла глаза. Перед мысленным взглядом тут же предстал образ Люциуса: кто она для него? И был ли это сейчас закономерный конец их чертовски неправильного романа? Возможно, что нет, не был, но что ей теперь делать? Очевидный ответ напрашивался сам собой: не ждать, не терзать себе сердце воспоминаниями, не искать Малфою оправданий, не находить сомнительных утешений и не ронять собственного достоинства. Нет, это не был рецепт волшебного зелья от сердечных ран, это была просто толика здравого смысла.

* * *

— Отец, ты скоро? — Усиленный Сонорусом голос Драко рокотом прокатился по нескольким этажам Малфой-менора. — Мы опаздываем уже на четверть часа!

— Сынок, возьми себя в руки. Отец сейчас спустится. Все будет хорошо. — Как всегда тихо, с нотками усталости произнесла Нарцисса и изящным движением расправила несуществующие складки на своем безумно дорогом и столь же невыразительном платье.

Драко испытующе посмотрел на мать. Миссис Малфой все еще весьма привлекательно выглядела, хоть и заметно хуже, чем ее супруг: в то время как Люциус только достиг пика мужественной силы и зрелости, Нарцисса уже начала увядать. У ее красоты не было ни единого шанса не начать гаснуть: чтобы цвести в зрелом возрасте, нужно быть страстной женщиной — чувственной, неправильной, жадной до жизни и ее чудес. Миссис Малфой же всегда была прекрасна своей образцовой, несколько холодной красотой, преданностью, смирением и, конечно, чистокровностью. Первый и самый восхитительный блеск сошел с нее с рождением Драко, а потом она медленно увядала год за годом, сминаемая волей своего мужа. Она была хорошей, искренне любящей матерью, неплохой хозяйкой, надежным тылом и живым примером всем благородным женам. Все перечисленное внушало Люциусу твердую уверенность в завтрашнем дне и смертельную скуку.

Уже довольно давно супруги жили каждый своей жизнью на расстоянии душевной пропасти таких размеров, что ее едва ли можно было преодолеть. Даже находясь в их общем доме, они умудрялись почти не пересекаться и не общаться. Да и какой смысл в разговорах, если дражайшая половина все равно тебя не слышит, хоть и делает вид, что слушает? Смотрит на тебя, но не видит? И это было справедливым отнюдь не только для Люциуса. Сложно было с уверенностью сказать, кто больше оскорблял другого: Люциус, скользивший по Нарциссе таким взглядом, будто она была элементом интерьера, или же Нарцисса, действительно сливавшаяся в единое целое со стенами и больше похожая на фамильного призрака, чем на женщину из плоти и крови. Об интимности, близости не было и речи — остался лишь супружеский долг, причем оба все чаще задавались вопросом, не имеет ли смысл списать часть обязательств. В конечном итоге оба так и сделали, с той лишь разницей, что у Нарциссы после списания образовался чистый убыток, в то время как Люциус одолжился на стороне. Впрочем, Люциус все еще считал Нарциссу удачной для себя партией и, занятый в последнее время поисками невесты для Драко, ориентировался, в основном, на те качества, что были присущи его собственной жене.

На сегодняшний вечер семейство Малфоев возлагало большие надежды: званый ужин у банкиров Гринграссов фактически являлся смотринами. Единственный отпрыск Люциуса и Нарциссы должен был оценить одну из дочерей хозяев — Асторию. Для Малфоев подобная женитьба стала бы выгодным ходом: Гринграссы всегда отирались рядом с большими скоплениями денег и были довольно богаты. В свою очередь, для тщеславных Гринграссов, которых, несмотря на чистокровность, многие без зазрения совести называли беспринципными торгашами, имя Малфоев было пропуском в высший свет.

Нарцисса и Драко уже давно пребывали в полной готовности и, сидя в гостиной, то и дело поглядывали на часы, тщась дождаться главу семейства. Однако Люциус не торопился со сборами: он обстоятельно застегивал каждую пуговицу на своей мантии, расправлял каждую складку на шейном платке, несколько минут крутил на свету фамильную брошь, прежде чем приколоть ее к лацкану мантии. В какой-то момент его полупустой скользящий взгляд остановился на коллекции парфюмированной воды, заполнявшей левый край столешницы трюмо, и аристократа словно что-то дернуло. Хотя среди десятка флаконов в принципе нельзя было выделить ни один, для Люциуса это было не так. Вот он, этот лаконичный прозрачно-белый пузырек, похожий на тающий кусок льда. Подарок юной мисс Грейнджер, причем не столько Люциусу, сколько самой себе.

Поколебавшись пару секунд, мужчина протянул руку к флакону, поднял хрустальную крышку и поднес к лицу. Сознание мгновенно опутал холодный, но постепенно теплеющий аромат — смесь цветков апельсина, ванили и ветивера. Свежий — и в тоже время чуть сладковатый, мощный, сложный, противоречивый. Малфой нечастно поддавался слабости, но не смог отказать себе в удовольствии вновь услышать этот запах и вызывать из памяти, как, скользя кончиком носа по его шее, им упивалась Гермиона. Едва касаясь губами его кожи, она шептала, что могла бы вечность вдыхать этот запах, особенно рядом, с ним, Люциусом: неведомым образом запах его тела добавлял в аромат последнюю, убийственно притягательную ноту. По крайней мере, так говорила она. Ни от кого больше Люциус таких восторгов не слышал, в том числе и от Нарциссы. Жена вообще никогда не обращала внимания на исходящий от Люциуса аромат: Малфой обладал отменными манерами и вкусом, в том числе и в парфюмерии, а значит, в ее комментариях не нуждался.

— Отец! — Тяготившийся ожиданием Драко, казалось, вот-вот взорвется.

Люциус открыл глаза, медленно и задумчиво опустил крышку в горлышко флакона и поднял взгляд на зеркало. «Забавно, Люциус, правда? Гермиона Грейнджер дала Вам отставку. Да-да, лорд Малфой, Вам». Это было даже не забавно, это было смешно. «Когда бы ни было так грустно», — мысленно уточнил Люциус. Ему, по сути, было не грустно. Ему было тошно, тоскливо и... Обидно? Нет, словно «обидно» не подходило такому человеку, как Малфой. Но Люциус при всем своем образовании и воспитании не находил более подходящих слов, чтобы выразить, как неуютно опустело где-то внутри. Он всего лишь хотел пережить, переждать этот дьявольский период своей биографии. Не позволять ей видеть его, пока он вновь не будет уверен в завтрашнем дне — Люциусу такое решение казалось не только правильным, но и вообще единственно возможным. Именно поэтому он избегал Гермиону. Подождать, просто подождать. Да, конечно, как же! Надеяться, что Гермиона будет ждать его? Желать, чтобы девушка с ее характером безропотно отсиделась до лучших времен? Да, это было верхом глупости. Тем более ждать именно его? А ради чего? Что он мог дать ей? В данный момент решительно ничего. При всем своем вселенском эгоизме Люциус никогда не верил в то, что может что-то значить для Гермионы просто сам по себе, особенно с учетом нулевых шансов на брак и семью. Это было просто невозможно. И вот закономерный итог: она ушла. Что и требовалось доказать.

Малфой в очередной раз невесело ухмыльнулся своему отражению в зеркале: «Молодость и страсть, что поделаешь. У мисс Грейнджер большое будущее... И она его заслужила».

— Не сметь указывать мне, что и когда мне делать, юноша, — Пошипел Люциус над самым ухом сына, как тень, вырастая у него из-за спины.

— Дорогой...

— Не встревай, Нарцисса.

— Я... я все понял, отец. Мои извинения.

— Уже лучше. Идемте.

* * *

Гермиона лежала в своей постели и листала страницы недавно купленной книги. На столе стыла кружка крепкого чая с лимоном, маленькое магическое радио крутило старые, красивые хиты. Была вторая суббота октября, и Грейнджер опять осталась дома. Это было предсказуемо до зубовного скрежета, однако Гермиона вот уже четвертую неделю ничего не могла с собой поделать. У нее попросту не было сил. Сразу после ее дня рождения, который она так чудесно отметила сначала с Люциусом, а потом с Гарри, Джинни и Невиллом, все, ровным счетом все пошло, нет — полетело под откос. Банковские переводы приходили с опозданием, документы пропадали на почте, Люциус... о нем лучше вообще не вспоминать, друзья увязли в Хогвартсе и не выбирались на встречу, бабушка, жившая в Уэльсе и тяжело болевшая последнее время, слегла совсем и уже две недели не приходила в сознание. В довершение картины Гермионе не давали отпуск. Она не могла даже бросить это все и уехать на помощь семье. От всего происходившего хотелось влезть на стены или кричать, как банши, но Гермиона не могла себе этого позволить, поэтому все, что ей оставалось — это пить чай и читать слезливые книжки.

Повесть, которую Гермиона взяла на этот раз, оказалась на удивление весьма ничего. Девушка даже смогла увлечься ей настолько, что вальс, зазвучавший вдруг по радио, узнала только на второй минуте. Вальс, с которого фактически и началась их с Люциусом совместная глупость.

Это был Рождественский бал в Министерстве — одно из тех редких официальных мероприятий правительства, что Люциус Малфой соизволил-таки посетить. Сейчас Гермионе было стыдно вспоминать все, что этому предшествовало, но выставить произошедшее, как чистую случайность язык откровенно не поворачивался. Да, она давно знала Малфоя и многие годы честно считала его одним из своих главных врагов, однако после войны все воспринималось иначе. Когда мимо Гермионы в кабинет Кингсли в первый раз прошел Люциус, казалось бы, совсем не впечатлительная Грейнджер едва не задохнулась от нахлынувших вдруг эмоций. Она даже не успела ничего подумать: просто кожей ощутила то, что много лет безуспешно искала в Рональде — дикую, животную мощь, запертую в клетке безупречно красивых манер. Правда, как только за Малфоем закрылась дверь кабинета Министра, для Гермионы на этой двери мгновенно загорелась воображаемая ярко-красная табличка: «Абсурд». Да, война перечеркнула многое, но даже она в представлении Грейнджер не меняла того, что Малфой был убежденный чистокровный аристократ, благополучно женат и старше Гермионы на четверть века. Из всего перечисленного абсолютно верным было только последнее, ибо Люциус был уже отнюдь не столь убежден и не так уж благополучен, но Гермиона этого тогда знать не могла. Поэтому это был Абсурд с большой буквы.

Однако видимая ненормальность желаемого никогда не могла всерьез испугать ни одного гриффиндорца. Да и слизеринца, как свидетельствуют анналы истории, тоже. Гермиона старалась лишний раз не вспоминать весь тот постыдный бред ее условно-деловых разговоров и переписок с Малфоем, которые предшествовали Рождественскому балу... И, если честно, до сих пор не вполне понимала, что могло заставить этого человека встать из-за стола и пригласить ее, магглорожденную Гермиону Грейнджер, на танец. Но да, правдой будет сказать, что она не слишком долго колебалась, соглашаясь на вальс. А Люциус и не подумал обойтись малым. Они танцевали трижды, после чего вместе аппарировали из здания. Нет, в ту ночь между ними не было больше ничего: Люциус просто проводил ее до дома и пожелал сладких снов. Первое свидание состоялось только двумя неделями позже и шло так красиво, так аристократично и сдержанно, что можно было подумать, все закончится одними разговорами. Лишь когда по просьбе Гермионы они аппарировали к набережной Темзы в маггловской части Лондона, то не смогли пройти и двухсот метров. Вместо прогулки они целовались полчаса кряду, будто сорвались с цепи, не обращая внимания ни на холод, ни на ветер, ни на прохожих. А на следующее утро оба появились в Атриуме с чертовски заспанным видом, потому что почти до рассвета не могли толком заснуть каждый в своей постели...

Последние ноты вальса давно растворились в тишине комнаты и сменились сначала давним хитом Селестины Уорлок, а после — выпуском новостей, однако Гермиона по-прежнему лежала в своей постели с книжкой на коленях и в глубокой задумчивости, вспоминая начало их Малфоем истории. Кто бы мог подумать: она и сиятельный чистокровный лорд Люциус Малфой, бывший Пожиратель Смерти. И тем не менее, протяжении нескольких месяцев они действительно были вместе — поразительные, незабываемые девять с половиной месяцев. А потом Люциус покинул Уайтхолл стрит, и песочный замок их отношений посыпался. Впрочем, едва ли это было странно: развлекавшийся с ней, чтобы не умереть от тоски в министерских стенах, теперь Малфой явно мог позволить себе дышать полной грудью — и не вспоминать о ней, юной грязнокровой девчонке. Не в силах смотреть на то, как сказка превращается в пыль, Гермиона собрала волю в кулак и решила поставить в этой истории точку. А Люциус... с этим, по всей видимости, согласился. Это было просто невыносимо. Грейнджер шумно вдохнула, встряхнула головой и, переключив радио, вновь погрузилась в книгу.

В то же самое время в гостиной Гринграссов сидел Люциус Малфой, смотрел на вальсирующих Драко и Асторию и пил Огденское. Ему тоже было невыносимо.

* * *

Осень текла медленно и почти мучительно, но в свои права ноябрь вступил как-то все равно внезапно. Резко похолодало, вплоть до первых заморозков — температура в предрассветные часы едва превышала 32 по Фаренгейту. Уже третий день тучи плотной пеленой висели в небе над Малфой-менором, в окна замка то и дело хлестал дождь, а деревья в парке сгибались под жестокими порывами ветра. В кабинете Люциуса было темно и тихо. Комнату освещало лишь дрожащее пламя камина, источавшее уютное тепло и приятно потрескивающее в прогоравших дровах. Хозяин поместья сидел тут же в кресле спиной окну и в глубокой задумчивости потягивал огневиски.

Итак, Драко и Астория объявили о помолвке. Что ж, хоть одно серьезное дело, кажется, решилось благополучно, хотя судить о том, насколько это было в действительности хорошо для его семьи, старший Малфой не решался — слишком мало удач в последнее время приходилось на его долю. То, что со стороны все выглядело вполне благопристойно, было лишь результатом добротной актерской игры. Да, малфоевское наслаждение свободой вот уже четвертый месяц будило в общественности черную зависть. Однако по факту оно являлось не более чем следствием жирной полосы крупных и мелких провалов. Сначала увольнение из Министерства, потом смерть старика Гойла — главы семейства и друга его покойного отца, уход Гермионы, обострение болезни старушки Цирцеи — его двоюродной бабки... Не имело значения то, что Цирцее стукнуло 132 года, что она жила в глубокой ирландской глуши и видела Люциуса три раза за последние 20 лет — она была Малфой, и Люциус обязан был ей помочь. Что еще? Ах да, пропажа старинного фамильного артефакта и пожар в совятне. И все это на фоне постоянных размолвок с Нарциссой: если супругам вдруг случалось заговорить друг с другом — это непременно выливалось в ссору. А кроме того, он так до сих пор не нашел себе нового места. Хорошая мина при плохой игре. Все это понятно, но Люциусу уже порядком надоело подобное течение дел. «Даже жизненно необходимой водой можно напиться до тошноты», — так, кажется, сказала тогда Гермиона.

— Я не помешаю? — В кабинет тихо вплыла Нарцисса.

Люциус в знак приглашения лишь устало улыбнулся.

— Я так рада, что Драко женится... — продолжила женщина, подходя к мужу и кладя руку ему на плечо. — Астория хорошая девушка. Из них получится замечательная семья. У нас появятся внуки... Ты только представь, Люциус: новая жизнь!

— Да. — Люциус сказал это «да» вполне тепло, однако его отнюдь не грела такая мысль. Казалось, если у него родятся внуки, они отберут у него последний путь к его робкой мечте, сожгут последний мост. И он навсегда окажется привязанным к этой своей жизни без шанса на что-то иное. Что именно Малфой понимал под словом "иное", аристократ боялся честно обозначить даже себе.

— Ты хочешь внуков, Люциус?

— Конечно. — Ложь! Наглая ложь во спасение. Он устал ругаться с Нарциссой. Поэтому сейчас вместо того, чтобы сказать ей то, о чем он действительно думал, просто поднял руку к плечу и накрыл своей ладонью кисть жены.

В ответ Нарцисса опустилась на пол рядом с креслом и положила голову на колени мужу. Люциус отставил в сторону бокал с огневиски и освободившейся рукой провел по волосам Цисс. Что он чувствовал в этот момент? Покой, комфорт, уверенность, приправленные усталостью, скукой и безразличием. А ведь Нарцисса все ещё была красивой! Люциус даже гордился ей раньше. Гордился ее внешностью, происхождением, тем, что она приняла традиции его дома, родила ему наследника, никогда не спорила с ним. А что сейчас? Сейчас он с ужасом понимал, что из трех сестер Блэк Нарцисса оказалась самой скучной, самой слабой, самой... обыкновенной. Обыкновенной!

Цисси кошачьим движением потерлась о ноги мужа. Люциус улыбнулся. Она ведь и правда как домашняя кошка: хочешь — гладь, хочешь — шпыняй. Ты хозяин. И все, что она может сделать в свою защиту — лишь гордо и презрительно взирать на тебя, изредка шипеть и неприятно, но не опасно царапаться. Люциус сменил позу, и Нарцисса слегка приподнялась. То ли огневиски в тот момент ударило ему в голову, то ли сказалось напряжение последних нескольких дней, то ли просто сыграла свою роль мужская натура. Так или иначе, Малфой потянул жену на себя, усадил себе на колени, поцеловал сначала в плечо, открытое в ее домашнем платье, потом проскользил губами по шее. Нарцисса, казалось, почти не отреагировала: только закрыла глаза, а ее дыхание стало чуть глубже и тяжелее.

Люциус постепенно распалялся: он уже развязал жене корсет, обнажая грудь, распустил прическу, приподнял юбку... Цисси безвольно сидела, подставившись ласкам мужа, и только перебирала одной рукой его шикарные волосы. Знакомый обоим ритуал: на протяжении всех последних лет их совместной жизни всегда было именно так.

Привычка сродни инстинкту — там, где некогда думать, она выдает готовые решения. И вот уже Люциус несет Нарциссу на руках в одну из спален замка, пинком открывая перед собой двери. Кладет жену прямо на покрывало, стаскивает с нее платье, срывает с себя халат. Уверенно скользит руками сверху вниз по ее телу, раздвигает ей ноги и, закрыв глаза, с довольным гортанным стоном входит так глубоко, как только возможно. Две секунды затишья — и Люциус начинает сильно и размашисто двигаться, постепенно ускоряя темп. О, Мерлин, да! Воистину с его стороны было большой глупостью так долго не пользоваться присутствием у себя под боком этой еще весьма привлекательной женщины. Чтобы полнее и ярче насладиться процессом, Люциус приоткрывает глаза. Ему хочется увидеть, как содрогается под ним Нарцисса, как она задыхается, и стонет, и...

Из всех промахов Малфоя, совершенных им в последнее время, этот беглый взгляд на жену оказался самой жестокой и самой унизительной его ошибкой. Люциусу показалось, что ему в грудную клетку залили холодный свинец. От той будничности, того безучастно автоматизма, который он увидел в облике и поведении Нарциссы, его практически раздавило. Нет, это совсем не то, чего он хотел. Это даже не секс — односторонний сброс напряжения. Нарцисса просто снисходит до него, предоставляя в пользование свое тело.

Остановиться Люциус, конечно, себе не дал: природа должна была взять положенное. Но он уже знал, что стоит ему кончить — и он не захочет даже видеть Нарциссу. В этот момент предательская память услужливо подкинула Малфою куда как более вдохновляющую картинку: разметавшиеся по подушке волосы с медным отливом, бесстыдно открытые губы, дрожащее под ним изящное, тонкое тело, буквально умоляющее: «Еще, пожалуйста, еще!» Вот кто действительно хотел его, пробуждая в нем в ответ бешеную, застилающюю сознание страсть, вот кто умел отдаваться... Люциусу не хватало слов, чтобы передать то сумасшествие, которое творилось с ним в постели этой женщины. Было только имя — Гермиона.

В момент, когда Люциус кончил, из его горла вырвался крик — не стон. Испуганная Нарцисса, никогда не видевшая и не слышавшая от мужа ничего подобного, резко приподнялась на локтях и с тревогой уставилась на супруга.

— Люциус, с тобой все в порядке?

— Да. Почти. — Только и успел выдохнуть он, мгновенно мрачнея и рывком выходя из лона Нарциссы. Не удостоив жену даже дежурного поцелуя, Люциус встал с кровати, подхватил из-под ног халат и, по пути запахивая его полы, вышел из комнаты. Горло Нарциссы больно сдавило обидой, но удивление оказалось сильнее: кое-как прикрывшись постельным покрывалом, она поспешила вслед за супругом.

Люциус, тем временем, вернулся в свой кабинет и залпом вылакал два стакана огневиски. Мерлин, ударьте его Обливиэйтом, кто-нибудь, чтобы не было так противно! Неужели Нарцисса всегда была такой? Чертовски неприятно признавать, но, вероятнее всего, да. Всегда. Просто раньше было особо некогда и не с кем сравнивать. Зато теперь... Люциусу моментально представились пальчики Гермионы, медленно скользящие подушечками вдоль его позвоночника, потом по внутренней стороне предплечий и наконец оставливающиеся у него на запястьях. Всякий раз после секса с ней он проваливался в полусон и шептал ей жуткие глупости, а она задумчиво гладила его, прося не шевелиться и ничего не говорить. Рядом с ней он испытывал то, что не испытывал, казалось, никогда раньше, так что на пике наслаждения всегда кричал — стона элементарно не получалось. Не удержался и сейчас, всего на пару минут достоверно представив то, что хотел, а не то, что было перед ним на самом деле. Нарцисса его таким определенно никогда не видела. Интересно, не сорвалось ли у него в этом полупьяном бреду имени Гермионы? Люциус надеялся, что нет.

— Люциус... — Нарцисса на цыпочках прокралась к кабинету и теперь стояла в дверном проеме, прислонясь к косяку и удерживая двумя руками покрывало на груди.

— Что?

— С тобой все в порядке?

— Я же уже ответил.

— Я никогда таким тебя раньше не видела...

— Все иногда бывает впервые.

— Д-да... Но ты правда был очень странным.

— Я устал, Нарцисса, просто напряжение. Ты знаешь, последние месяцы были для меня не самыми приятными.

— Да, конечно, но...

— Все в порядке. Иди спать. Уже поздно.

— Но...

— Иди. Все хорошо. Я скоро приду.

— Да, конечно. — Нарцисса совсем сникла. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Люциус лгал, когда говорил, что придет скоро. Он не приходил вплоть до самого рассвета, а когда пришел, от него так разило огневиски, что было заметно: парой бокалов дело, наверняка, не обошлось. Чего при этом не было заметно, так это того, что вместе с запахом алкоголя кожа аристократа источала едва уловимый аромат из неприметного флакона, напоминающего осколок тающего льда.

* * *

В копилке бессмертной маггловской мудрости есть наблюдение, что хуже не исполнившегося желания может быть только одно — желание исполнившееся. Ибо редко удается угадать, чего оно в конечном итоге будет стоить. От Малфоя в Министерстве Магии хотели избавиться почти коллективно — настолько у многих он был бельмом на глазу. Бесило даже не то, что Люциус не стремился к кому-то примкнуть или кому-то понравиться, показывая, что достаточно горд для игры в одиночку. Бесило то, что к нему практически нельзя было подкопаться, хоть и очень того хотелось: ответственность он передавал виртуозно, говорил убедительно, в сплетнях не участвовал, на праздники не оставался и даже (неслыханно!) не поддавался на сексуальные провокации. Но вот свершилось: его попросили на выход. Радости некоторых почти не было предела.

Однако вскоре стало понятно, что, отстранив Люциуса от должности, Министерство сделало плохо, в первую очередь, себе же. Как-то вдруг оказалось, что государственные деньги больше любят жесткую хватку и чутье, чем формальное образование и выслугу лет. Найти достойную кандидатуру на роль Главного советника по финансовым вопросам категорически не удавалось. Преемника в итоге, конечно, назначили — должен же был кто-то подписывать документы, но в реальной работе заменить Люциуса было некем, и в Малфой-менор министерские совы летали почти ежедневно. На некоторые из писем Люциус отвечал, некоторые выбрасывал в камин сразу после прочтения — все зависело от отправителя.

Этим вечером в замок пришел очередной конверт от дамы по имени Джиллиан МакТагерт; она писала Люциусу часто и много, и на ее просьбы он неизменно откликался. Миссис МакТагерт являлась ведущим налоговиком Министерства и принадлежала к породе тех одаренных и увлеченных трудяг, которые могут выжить только при грамотном руководстве. Джиллиан знала свое дело блестяще, но по характеру была простодушна, если не сказать, наивна, не понимала интриг и не умела защитить от них себя. С новым начальником ей было неуютно: он не внушал ей уверенности, не мог дать нужного совета, не проявлял интереса к ее мыслям и трудностям. МакТагерт нуждалась в опоре — и по привычке тянулась к Малфою. Люциус, со своей стороны, сочувствовал Джиллиан: он сам выбрал МакТагерт на ее должность, и ему было жаль бросать беднягу на произвол Министерства. А, кроме того, ему просто хотелось оставаться в курсе происходящего.

Последнее письмо МакТагерт Люциуса озадачило и даже разозлило. Речь шла о налоге на доходы магических корпораций, точнее о вскрывшейся якобы ошибке в его исчислении и связанной с этим недостачей в бюджете. Джиллиан не понимала, как она могла ошибиться в подсчетах, и просила Люциуса зайти в Министерство, чтобы помочь ей еще раз проверить документы. На самом деле проверять было нечего: бумаги частично подделали, и Люциус это прекрасно знал. Эти крысы втягивали Джиллиан в ту же аферу, из-за которой выставили его самого. Ожидаемо, но все-таки чертовски мерзко.

«Дорогая Джиллиан,

Убедительно прошу Вас не заниматься данным вопросом до нашей встречи: я появлюсь в Министерстве в ближайший понедельник, и мы все детально обсудим. Пока же ни о чем не беспокойтесь и не позволяйте другим беспокоить Вас.

Искренне Ваш,

Люциус Малфой»

Малфой запечатал конверт и передал его филину. Джиллиан заслуживала быть предупрежденной. Сама она вряд ли сможет разобраться в ситуации, а уж выкрутиться из нее — тем более. Но он ей поможет.

Итак, в следующий понедельник. Сказать по правде, Люциусу уже давно надо было в Министерство, но он оттягивал визит, как мог. Он делал это почти бессознательно, ощущая смутное презрение к самому себе, но продолжая ждать того дня, когда изменить ситуацию его вынудят обстоятельства. Что ж, этот день, по-видимому, практически настал.

* * *

Понедельник действительно вскоре настал. Не настать у него — к некоторой досаде Малфоя — не было ни единого шанса. Первое, что аристократ в этот день с неохотой осознал — то, что эффектно и по-хозяйски появиться в Министерстве ему не удастся. Он больше не Глава отдела финансов и не имеет права трансгрессировать в здание. Ему придется заказать пропуск, обозначить цель визита... К тому моменту, когда он доберется до первого уровня Министерства, Грейнджер успеет, если захочет, даже переодеться — не то, что морально приготовиться. Насчет того, что Гермиона сразу же узнает о его появлении, у Малфоя не было никаких иллюзий. Администратор министерского секретариата Кэтрин Грей заложит его Гермионе моментально и со всеми потрохами. Помешать ей в этом могла бы разве что катастрофа.

Кейт и Гермиона подчинялись одному начальнику, сидели в соседних кабинетах и развлекались совместным наблюдением за министерской верхушкой. Последнее, надо сказать, удавалось им блестяще: они собрали такую коллекцию улик и фактов, что спокойно могли разрушить не один десяток рабочих, дружеских и семейных отношений. Министерство спасало только то, что девушкам попросту не хотелось пользоваться своей коллекцией: они обе были весьма чистоплотны, а кроме того уже давно планировали сменить работу. Ничего стоящего, правда, пока не находили, зато прикрывали друг друга в беготне по собеседованиям. О связи Гермионы и Люциуса Грей знала прекрасно. И именно Грей спускала разрешения на проход в первый уровень. Так что можно было даже не мечтать обойти ее.

Люциус миновал охрану в Атриуме, вошел в камин и через несколько секунд оказался в приемной первого уровня.

— Добрый день, мистер Малфой!

Что и требовалось доказать. Вместо секретаря за стойкой регистрации стояла Грей собственной персоной и мило, но как-то виновато улыбалась.

— Здравствуйте, Кэтрин. Как поживаете?

— Н-ничего, хорошо, спасибо!

— Приятно слышать. А как поживает без меня наше высокоуважаемое Министерство? — Люциус иронически ухмыльнулся и пристально посмотрел Кэтрин в глаза.

— Работаем! Что же еще нам делать? — Грей стало чертовски неуютно. С момента, когда она увидела Малфоя, ей так и не пришло в голову ни одной умной фразы, но теперь даже глупости застревали комом в горле.

— Ну, разумеется. Кингсли на месте?

— Да, господин Шеклболт у себя.

— А Джиллиан?

— Миссис МакТагерт? Да, она тоже на месте.

— Отлично. С Вашего позволения.

Кэтрин лишь сдавленно улыбнулась и проводила Малфоя стеклянным взглядом. И как только Гермиона могла общаться с этим снобом?! Нет, он, конечно, очень хорош, но с ним же чувствуешь себя просто идиоткой!

Малфой тем временем направлялся в кабинет к МакТагерт. Проходя мимо открытой двери отдела секретного делопроизводства, он бросил беглый взгляд на Гермиону и с неудовольствием отметил, что та на звук его шагов даже не дернулась. Ничего, к ней он вернется позже.

Разговор с МакТагерт вышел длинным и тяжелым. Джиллиан все-таки была убийственно наивна. Убийственно для нее самой, в данном случае. Люциус добрых полтора часа доказывал ей, что она не ошиблась в расчетах — она ошиблась местом работы. Министерство — не та организация, где действуют законы из книжек. Министерство — та организация, которая эти законы пишет и пишет под себя в первую очередь. Если Джиллиан начнет доказывать, что документы фальшивые — против нее сфабрикуют дело за недостачу в бюджете. А если согласится с этими цифрами, пересчитает сумму налога и выставит соответствующее требование Гринготтсу, то подставит свою шею под топор, который свалится неизвестно когда, но свалится точно. Тогда на нее можно будет повесить уже не одну статью, а пять или шесть — и все заслуженно. А это уже почти прямая дорога в Азкабан. И отличный инструмент давления на ее наивную и добросердечную натуру.

— Что ж мне делать-то? — Хлопала Джиллиан длинными ресницами.

— Варианта два: либо Вы сейчас же увольняетесь, либо перекладываете ответственность на кого-нибудь другого. В качестве кандидатуры могу предложить Джорджа Перриша — он однозначно замешан в этом деле, так что его страдания будут вполне заслуженными.

— А как я переложу на него ответственность?

— Великий Мерлин! Джиллиан, лучше увольняйтесь...

МакТагерт виновато потупила взгляд. Оба на некоторое время замолчали.

— Ладно, Джиллиан, простите. Я просто не хочу, чтобы Ваша прекрасная карьера пострадала таким бездарным образом. Подумайте над моими словами. И если что — пишите. Я всегда Вам отвечу.

— Спасибо, Люциус.

— Договорились. В таком случае, я с Вами на сегодня прощаюсь. У меня есть еще кое-какие дела, да и Вас тоже ждет работа.

— Да, конечно. Пойдемте, я Вас провожу.

— Благодарю. — Волшебники вышли в коридор и направились в сторону кабинета Кингсли. — Расскажите хоть, как Вы сами поживаете. Как Ваш супруг?

— Ничего, спасибо. Планируем отпуск, хотим съездить во Францию.

— Прекрасный выбор. Обязательно побывайте в Версале. Там есть, на что посмотреть.

— Да-да, я сама очень хочу туда! И еще в Париж, конечно.

— Позвольте, а Вы едете не в Париж?

— Нет, мы в Ниццу. Там...

Фразу МакТагерт внезапно прервал прокатившийся по коридору заливистый девичий хохот. Люциус и Джиллиан одновременно замолчали и обернулись на звук. В нескольких метрах от них из кабинета отдела секретного делопроизводства, давясь от смеха, под ручку вышла пара. Молодой человек еще пытался кое-как сдержаться, девушка же почти висела у него на локте и хохотала от всей души. Парнем был Питер Бонтекью — министерский специалист по защите информации: двадцать пять лет, маггл по происхождению, выпускник Когтеврана и очень одаренный юноша. Ему прочили карьеру в отделе тайн, но он туда как-то пока не рвался. Девушкой же была личный секретарь Министра Магии — Гермиона Грейнджер.

Судя по времени, Бонтекью и Грейнджер направлялись на свой обед и направлялись туда вместе. Никого вокруг они не видели или видеть не хотели. Люциус проводил парочку стеклянным взглядом и обернулся к МакТагерт. Джиллиан все еще смотрела в след коллегам, благодушно улыбаясь. Люциус, к сожалению, тем же благодушием похвастать не мог: в нем тихо закипало бешенство. Ничего, теперь он точно заглянет в их кабинет.

— Так на чем мы остановились? На Ницце, кажется.

— Ой, а я уж и забыла, что хотела сказать! — Джиллиан расплылась в еще большей улыбке. — Кстати, представляете, Питер ведь решил жениться!

— Какой Питер? — Не понял хода мысли Малфой.

— Ну, Бонтекью!

Лицо Люциуса вытянулось прямо-таки на глазах. Он еще раз обернулся в ту сторону, где только что исчезли в камине Питер с Гермионой, и сжал в руке трость с такой силой, что та чуть не треснула.

— Неужели?

— Да! Они три недели назад заявление подали!

— Вот так новость. Надо будет зайти поздравить. — Узнав более чем достаточно, Люциус понял, что пора бы свернуть разговор.. — Что ж, простите, меня ждет Кингсли. Спасибо, Джиллиан. Удачи Вам. Пишите.

— Конечно. Спасибо, Люциус. И Вам удачи!

Малфой кивнул и быстрым шагом направился к кабинету Министра Магии.

* * *

Поскольку к Министру в течение дня приходили посетители, Кингсли и Люциус вынуждены были периодически прерываться. В такие перерывы Малфой ходил по кабинетам первого уровня и развлекался бездарной светской болтовней. В отдел секретного делопроизводства он зашел не сразу. Метнуться туда при первой удобной возможности было как-то несолидно. Однако попытка обхитрить самого себя у Люциуса вышла неудачно: когда он заглянул в кабинет, то просто не нашел того, кого хотел. Вместо Гермионы напротив Бонтекью сидела Китти Грей и откровенно скучала.

— Ну, как обстоят дела в самом адекватном отделе нашего славного Министерства? — Вышло оскорбительно, но Люциус и правда считал этих молодых ребят адекватнее остальных.

— Спасибо, Вашими молитвами. — Бонтекью все-таки был хорош. Малфой хоть и не отказался бы наградить за такое парня Круциатусом, но сарказм оценил.

— Где потеряли коллегу? — Малфой кивком указал на стол Грейнджер.

Питер картинно развел руками, делая вид, что не знает, а Кэтрин после паузы выдала:

— По-моему, она собиралась в Гринготтс, но я не уверена. — Китти переглянулась с Бонтекью и, получив его молчаливое одобрение, добавила, — Она еще вернется сегодня.

Черт, неужели и этот мальчишка был в курсе? Мало того, что... Так еще и... Ладно, спокойствие. Только спокойствие.

— Слышал, Вы собираетесь связать себя узами брака. — Начал Малфой, обращаясь к Бонтекью.

— Да, есть такое. — Питер гордо улыбнулся.

— И кто же эта счастливица?

— Счастливица?! — Встряла в разговор Китти. — Да с таким характером, как у этого умника, нужно быть просто святой, чтобы его терпеть! А он еще, хитрюга, на чистокровной женится! Потомственный дворянин, тоже мне.

— Что бы ты понимала в потомственном дворянстве. — Бонтекью откровенно посмеивался над девушкой.

— Да, конечно! Куда уж мне!

— Именно, дорогая, именно. Куда ж тебе?

— Мммм... На чистокровной, значит? — Люциусу вдруг показалось, что в комнате посветлело и стало больше воздуха. — Как интересно. Когда свадьба?

— В середине следующего месяца.

— Прекрасно. Просто прекрасно. — На самом деле в свадьбе в такое время года не было ничего прекрасного: холодно, дождливо и омерзительно грязно. А сколько денег, гиппогриф это все раздери! Но Малфою свадьба Бонтекью казалась теперь просто восхитительным событием. Он даже был готов лично подкинуть парню пару тысяч галеонов на непредвиденные свадебные расходы. — Мои поздравления.

— Спасибо. Как у Вас?

— Вашими молитвами. — Восхитительно улыбаясь, прошелестел Малфой.

Однако довольно скоро разговор ушел в чисто деловое русло, и Люциус с Питером долго обсуждали отдельные нюансы защиты конфиденциальных документов, после чего Малфой вернулся в кабинет Кингсли.

Когда Люциус в следующий раз вышел от Министра, у большинства служащих рабочий день уже закончился. Аристократ сверился с часами: да, определенно, и Грей, и Бонтекью уже трансгрессировали к своим мамочкам на домашние пирожки. А что делать ему? Отправиться в Малфой-менор или...

Малфой подошел к двери кабинета Гермионы и остановился у входа. Вернулась. Сидит, словно у себя дома или в гриффиндорской гостиной, зарывшись в пергаменты. Взгляд сосредоточенно бежит по бумаге, губы чуть приоткрыты, в уголке рта — кончик пера, в левой руке — дымящаяся кружка чая. Одна нога подогнута под себя, туфля вот-вот упадет на пол. А ведь ней дорогая официальная мантия и лодочки на головокружительных шпильках. Только ей, похоже, нет никакого дела, до того, как она сейчас выглядит. Думает, что ее уже никто не видит. И не поправляет юбку, задравшуюся от ее позы настолько, что в боковом разрезе показалось кружево чулок.

— Здравствуй, Гермиона.

— А? — Девушка дернулась, спешно убрала в общую стопку какой-то листок и натянула на лицо улыбку. — Добрый вечер, мистер Малфой.

— Как ты?

— М-м... Нормально, спасибо.

— Хорошо. — Люциус не знал, что сказать. Здесь нельзя было обойтись светской болтовней, да он и не хотел этого. Они не виделись уже два месяца, и сейчас, в эту самую минуту Люциус готов был поклясться, что это было крупной ошибкой.

Гермиона ждала и молчала. Помогать Малфою в этом разговоре она не собиралась. Что ж, это было справедливо. Люциус несколько раз измерил шагами кабинет, пытаясь найти себе место, и в конце концов остановился прямо рядом с креслом Гермионы, опершись плечом о стоящий рядом стеллаж.

— Ты ведь не была сегодня в Гринготтсе?

— Нет. — Гермиона чуть улыбнулась и опустила глаза. Заметив при этом свою задравшуюся юбку, слегка поежилась в кресле и спешно ее одернула. Люциус сглотнул, шумно вдохнул, но ничего не сказал.

— Ну, и как?

— Сложно сказать. Неплохо. Как у тебя?

— Никак.

— Совсем?

— Да. Сколько еще?

— Одно.

В виду имелись, конечно же, интервью при устройстве на новую работу. Грейнджер практически выбралась из своего провального периода и теперь была в шаге от того, что долго искала.

Опять повисла пауза. Люциус и Гермиона просто смотрели друг на друга, иногда отводя взгляд в сторону, и молчали. Тишина в какой-то момент стала почти оглушительной. Сказать хотя бы что-то было уже просто необходимо.

— Можно пригласить тебя поужинать со мной?

— Не сегодня. Сегодня понедельник.

— ...И древние руны. — Малфой понимающе кивнул. — Да, я помню. Все еще учишь?

— Конечно. Языки нельзя бросать, иначе потеряешь навык.

— Да. Это верно. — Пауза. — Так когда?

В дверном проеме вдруг показалась голова Кингсли Шеклболта.

— Мистер Малфой, раз уж вы все еще здесь — зайдите-ка ко мне еще на минутку.

— Прямо сейчас?

— Да, если можно.

— Конечно.

Малфой посмотрел на Гермиону, подождал несколько секунд и вышел вслед за Кингсли. Когда он вернулся, Грейнджер в кабинете уже не было.

Небесная канцелярия, судя по всему, организована так, что человеческим жребием в ней ведает кто-то не опытнее юной секретарши: особы неглупой, но увлекающейся и очень эмоциональной. Иначе чем объяснить, что любая устроенная и благополучная жизнь в состоянии внезапно рухнуть до основания на счет «раз-два-три»? Впрочем, в оправдание даме из секретариата Всевышнего стоит сказать, что наладиться все может так же внезапно и с той же скоростью. Последнее и произошло, наконец, с Гермионой.

Открыв глаза субботним утром, девушка обнялась с любимым одеялом и улыбнулась, словно Чеширский кот. Вчера ей дали отпуск — внезапно без малейших вопросов и оговорок подписали заявление, назначили премию и, самое главное, сделали предложение новой работы. Такое, о котором даже думать было как-то слишком — хотя Гермиона, конечно же, украдкой думала. Уже через три недели она начнет работать в шикарном, безумно уважаемом исследовательском центре, в подразделении охранных чар и сразу в статусе специалиста. А сегодня она наконец-то уезжала к родителям. Похоже, вчера за ланчем вместо миндального сиропа ей в кофе подлили Феликс Фелицис. Единственное, что все еще омрачало безоблачную картину — это отсутствие Люциуса. За те дни, что прошли с понедельника, он так больше и не появлялся. Впрочем, после ее подлого бегства вряд ли можно было ждать иного.

В пять часов пополудни Грейнджер закрыла дверь своей лондонской квартиры и направилась на Кингс-Кросс. Родители Гермионы теперь жили в Уэльсе, в предместьях Кардиффа, куда девушка и направлялась ближайшим поездом. Добравшись до вокзала и уже собираясь покинуть магическую часть города, Гермиона вдруг остановилась, развернулась и зашагала прямиком к привокзальному отделению почты. Идея, что пришла ей в голову в тот момент, казалась чистой воды авантюрой, но раз все пошло столь удачно — почему бы и нет?

Войдя внутрь и купив пергамент с конвертом, Гермиона присела за маленький столик у окна и быстро, почти не думая, набросала несколько строк. Мельком перечитав, сложив и запечатав, она так же спешно надписала конверт, после чего вернулась к окошку, отдала один галеон и, отказавшись от сдачи, зашагала прочь. Через семь минут она покинула магическую часть Лондона, а еще через полчаса ее экспресс выехал за пределы британской столицы.

Сидя в поезде, Гермиона старалась не думать ни о чем. За окном мелькал не самый радостный пейзаж, но в купе экспресса было тепло и уютно, стук колес приятно жужжал в ушах, а заходящее солнце красивыми отсветами ложилось на опустевшие поля — Гермионе этого было достаточно. Будущее, прошлое, дела, заботы, планы — какое это имело сейчас значение? Она ехала туда, где ее ждали.

— Чего-нибудь желаете, мисс? — В проеме двери показалась продавщица сладостей. Гермиона подумала о шоколадной лягушке, но, к счастью, быстро вспомнила, что такое лакомство в этом поезде едва ли найдется.

— Нет, благодарю, ничего.

— Счастливого пути, мисс.

— Спасибо.

Гермиона вновь отвернулась к окну, вздохнула и улыбнулась. Скоро, совсем скоро она окажется там, где ее одиночеству не будет места. Одиночество — несколько странный спутник для кого-то вроде нее, но вот уже второй год оно шло за ней попятам, лишь изредка прячась в сторонке неподалеку. Время от времени оно теряло и стыд, и совесть, наваливаясь на плечи всем своим чудовищным весом: не хотелось ни шевелиться, ни дышать, ни продолжать жить. И ничто не спасало, а может, Гермиона и не особенно стремилась спасаться. Искренность ей была нужнее, чем видимость, и если новые друзья появлялись медленно — Гермиона старалась принимать это как нормальное течение событий. Однако это вовсе не значило, что ей не хотелось вырвать к черту половину нервных окончаний, чтобы не чувствовать эту дикую пустоту в подреберье. Что ж, видно, такова дорога к сияющим вершинам...

Гермиона часто задавалась вопросом, кому всерьез нужны ее успехи. Ответ находился с трудом, и все же каким-то странным чутьем Гермиона знала, что иначе быть просто не могло. Это ее путь, и войной все отнюдь не кончилось — только началось сначала. Могла она не остаться в Лондоне? Не пойти в Министерство? Уехать в Хогвартс следом за друзьями? Выйти замуж за Рона? Конечно, ...нет. И дело было не в том, что такой вариант был чем-то плох. Дело было в том, что героическая победа над Волдемортом была пиком достижений Рона и Джинни, единственным, чего ждали от Гарри, счастливым открытием в отношении Невилла, но для Гермионы... Ее природные качества просили воплощения в чем-то ином, нежели Орден Мерлина. И теперь она всего лишь продолжала путь к этому иному. Но, Мерлин, почему тогда с такой тяжестью на душе? Неужели войны было мало?

— Уважаемые пассажиры, через пять минут наш поезд прибывает на станцию Кардифф Сентрал Рейл. Спасибо, что путешествовали с нами!

Гермиона накинула пальто и выставила рядом с собой свой маленький чемоданчик. Ровно через пять минут поезд действительно остановился на центральной станции в Кардиффе, а еще через пять счастливая Гермиона уже обнималась со встречавшими ее родителями.

* * *

— Милая, ты совсем ничего не кушаешь...

— Мама, я съела уже столько, что даже подумать страшно!

— Вот не надо. Это ты можешь кому-нибудь другому рассказывать, а я знаю, сколько ты съедаешь, когда у тебя все в порядке с настроением!

— Ну, мам! — Отнекиваясь пополам с хохотом, Гермиона переменила ногу, которую по привычке подворачивала под себя, сидя на стуле, и тут же схватилась рукой за набитый домашними вкусностями живот. — Ты из меня бочку сделаешь! Без всякой трансфигурации!

— Нужна мне твоя трансфигурация? Я такая волшебница, что вам еще расти и расти! — миссис Грейнджер эффектно махнула кухонным полотенцем и, стараясь не смеяться, приняла гордую позу в лучших традициях Локонса.

Выдержав от силы трехсекундную паузу, мать и дочь разом захохотали, однако их смех прервал стук в окно. Гермиона резко обернулась на знакомый звук и кинулась открывать створки: на подоконнике сидел филин с конвертом в клюве.

— Надеюсь, тебя не вызывают обратно на работу?.. — Осторожно спросила миссис Грейнджер, глядя, как внимательно вчитывается в письмо дочь.

— А, что? — Прочитав послание раза три кряду, в конце концов, опомнилась Гермиона. — Нет, это не по работе. Это так.

И Гермиона, смяв бумагу, быстрым движением убрала ее в задний карман джинсов, наигранно внимательно уставившись при этом на свою кружку с какао.

— Так?

— Да. Ничего особенного.

— Уверена? А как насчет ответа? — Миссис Грейнджер кивнула в сторону птицы, которая все еще сидела на подоконнике и явно ждала чего-то.

— М-м-м... Думаю, ответа не будет.

— Вот даже как?

— Ну, или я напишу его позже.

— И как ты его отправишь?

— Ну... Не знаю. Мам, перестань. Я же сказала, что это не важно.

Скептически взглянув на дочь, миссис Грейнджер отломила кусочек домашнего печенья и, угостив им птицу, выпустила ту обратно в вечерний сумрак.

— А теперь давай рассказывай, кто он.

— Кто — он? — Гермиона понимала, что ее картинное удивление на мать категорически не подействует, но все же рискнула поупираться.

— Автор письма.

— А почему ты решила, что это он, а не она?

— Милая, юлить передо мной для тебя — последнее дело.

— Мам...

— Что?

— Я не хочу это обсуждать.

— А стоило бы.

— Почему?

— Потому что я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить, что вопрос не стоит внимания.

— Только обещай, что не будешь очень сильно ругаться, ладно?

— Ругаться? Да-а, вижу, дело серьезнее, чем я думала... Солнышко, тебе не десять лет, чтобы я ругалась. Рассказывай.

Гермиона тяжело вздохнула и, упершись взглядом в столешницу, начала:

— Помнишь Драко Малфоя?

— Того несчастного красивого мальчишку из богатой семьи, который тебя задирал все эти годы?

— Интересное уточнение... — тихо пробурчала Гермиона. — Ну, если этот самоуверенный смазливый сноб потянет на несчастного красивого мальчишку, то, да, его.

— Да, я помню. И?

В кухне повисла долгая пауза, но Гермиона, в конце концов, выдавила:

— Ну, в общем... Это письмо от его отца.

— Ого!

— Мам, ты только пойми правильно...

— А что тут понимать-то? Что мистер Малфой-старший пишет тебе не потому, что ты встречаешься с его сыном, а потому, что ты встречаешься с ним самим?

— Мама!

— Что?

— Нет, ничего. — Обреченно вздохнула Гермиона. — Просто из твоих уст это звучит совсем ужасно и безнадежно...

— Женат?

— Бесповоротно. А если бы и не был — мои шансы все равно идут к нулю.

Миссис Грейнджер вопросительно взглянула на дочь.

— Лорд Люциус Абраксас Малфой — как тебе?

— Звучит.

— Вот именно. А Гермиона Грейнджер — не звучит.

— Значит, лорд... — Протянула миссис Грейнджер. — Я-то думала, их семья просто очень богата.

— Нет, мама, не просто.

— А возраст?

— Четверть века форы.

— М-да.

— Что, да?

— Влипла ты, дорогая, вот что.

— Еще как.

— И что будешь делать? — Спросила миссис Грейнджер после некоторой паузы.

— Не знаю, мам... Видит Мерлин, не знаю.

— Бороться будешь?

— За что? За отношения, у которых нет ни намека на будущее? Это безумие.

— Безумие — то, что творит он. А ты свободная девушка, которая никому ничего не должна. И ты имеешь право делать все, что тебе заблагорассудится.

— Мама, он просто завел себе любовницу — исключительно частый для мужчин его возраста и положения случай. Вот и все. Никакой романтики.

— Любовницы вроде тебя, милая — это наказание, а не развлечение. Склонна полагать, по твоей милости мистер Малфой уже наступил на горло не одной своей песне — а это кое-чего да стоит.

— Что ж... Может быть. — Гермиона глубоко вздохнула и несколько секунд задумчиво помолчала — Мам?

— Да?

— Зачем ты мне это сказала? Хочешь, чтобы я истрепала себе все нервы, на что-то надеясь?

— Ты все равно будешь надеяться. И все равно не сдашься просто так. Я свою дочь хорошо знаю.

— Мама...

Гермиона поднялась со стула и подошла к матери. Миссис Грейнджер сначала долго и пристально посмотрела на дочь, а после крепко прижала ее к себе и, положив голову Гермионы на свое плечо, глубоко и тяжело вздохнула.

Несколько часов спустя за многие мили от Кардиффа по этажам огромного полупустого мэнора прокатился странный грохот. Нет, на этот раз в обители Малфоев все было спокойно. Просто в кабинете Люциуса неудачно хлопнуло окно, едва не ударив по клюву бедную сову, что так некстати вернулась без письма.

* * *

Маленькие магические часики на рабочем столе Люциуса показали четверть седьмого. Хозяин мэнора вновь спал в своем кабинете, задремав только под утро прямо в кресле и с книгой на коленях. Внезапно камин полыхнул столбом зеленого пламени, так что Люциус резко проснулся и инстинктивно схватился за палочку.

— Доброе утро, мистер Малфой, — в отсветах показалось лицо главного министерского выскочки Персиваля Уизли. — Прошу прощения за беспокойство. У меня для вас новости: вы могли бы зайти в отдел обеспечения магического правопорядка сегодня в течение дня?

— Уизли, я высоко ценю приглашения нашего достопочтенного Министерства, но, знаете ли, предпочел бы получать их в более приличное время суток. Пробуждение в шесть утра ради разговоров с вами, к сожалению, не входит в число моих пристрастий.

Перси было замешкался от такого «приветствия», но быстро нашелся:

— Я понимаю ваше недовольство, мистер Малфой, но позволю себе предположить, что вопрос того стоит. Мы нашли ваше пропавшее рунное кольцо.

— Хорошо. — Малфой посерьезнел. — Через два часа я буду у вас.

— Буду ждать. До встречи, мистер Малфой.

Люциус кивнул, и лицо Перси исчезло.

Что ж, это действительно была важная новость. Малфой откинулся обратно на спинку кресла и протер руками лицо, пытаясь прогнать остатки дремоты. Из всех событий последних месяцев пропажа кольца беспокоила Люциуса больше остальных: артефакт представлял собой мощный охранный амулет. Нейтрализация дезиллюминационных и заглушающих чар, создание помех для трансгрессии, порождение зрительных и звуковых иллюзий, искажение заклятий — колечко умело многое, и, как не трудно было догадаться, благодаря отнюдь не светлой магии. Что было особенно странно, кольцо пропало прямо из кабинета Люциуса, причем ни одно из сигнальных заклинаний не оповестило о вторжении. Мракоборцы лишь недоуменно разводили руками. На счет того, как это могло случиться, у Малфоя все же была одна догадка: кольцо могли украсть днем, во время каких-нибудь деловых переговоров, когда охранные чары были попросту сняты самим хозяином мэнора. Люциус часто принимал у себя в кабинете и, в принципе, мог зачем-нибудь выйти на несколько минут, оставив гостя без присмотра. Но это значит, что кольцо выкрал кто-то из деловых партнеров, и этот кто-то, скорее всего, был служащим Министерства. То, что именно Министерство, а не кто-то из нанятых Люциусом частных сыщиков, объявило о находке, только подтверждало эту догадку. А раз они решили вернуть кольцо, то девять шансов против одного, что артефакт сильно повредили.

Размышляя над тем, к кому стоит обратиться, если кольцо действительно окажется поврежденным, Малфой призвал домашних эльфов и приказал подготовить ему костюм и завтрак. Ни есть, ни пить не хотелось, но многолетняя привычка брала верх: кофе и хрустящие тосты с паштетом подавались в Малфой-мэноре всегда — день за днем, год за годом. Даже превратив поместье в ставку Темного Лорда, Люциус старался не изменять этой домашней традиции, будто утренний кофе был способен склеить разваливающуюся по кусочкам жизнь. Впрочем, иногда Люциусу казалось, что только на таких привычках и удержался его почти сломавшийся мир.

«Надо будет посоветоваться с Паркинсоном и Ноттом: у них должны быть контакты хороших специалистов по охранной магии», — кофе и тосты медленно остывали, но Малфой даже не притрагивался к ним, продолжая сосредоточенно думать. — «Наверняка кого-то мог бы подсказать Кингсли, но его рекомендациями пользоваться нельзя, иначе все заинтересованные лица будут знать, где артефакт и что с ним происходит. Мордред бы их всех побрал...Кстати, мальчишка Бонтекью... Защита информации как раз по его части — он должен иметь нужные связи и, что удивительно, вполне благонадежен. Да, стоит назначить встречу и ему».

— Доброе утро, отец.

В дверном проеме столовой стоял Драко. Обычно он не спускался к завтраку раньше восьми утра, поэтому Люциус с опаской глянул на часы. Две минуты восьмого — до встречи в министерстве было еще больше часа.

— Доброе, Драко. Ты сегодня рано — уходишь куда-то?

— Хотел спросить у тебя то же самое, — как-то странно ухмыльнулся Драко, садясь за стол напротив отца.

— Мне надо появиться в Министерстве. Они нашли наше кольцо.

— Вот как? Это хорошая новость.

— Пожалуй. Лучше, чем если бы оно пропало бесследно...

— ... но хуже, чем если бы оно не пропадало вообще. Согласен. — Драко щелкнул пальцами и призвал эльфа. Появившийся в столовой карлик мгновенно наполнил чашку молодого господина густым горячим кофе. — Больше ничего не нужно. Я не голоден.

— Как пожелаете, хозяин Драко, — эльф поклонился и исчез с характерным хлопком.

Люциус, искоса наблюдавший эту короткую сцену, на автомате хлебнул из своей уже остывшей чашки. Кофе показался совершенно безвкусным.

— Так куда ты уходишь в столь ранний час?

— У меня сегодня много дел, — Драко протер пальцами уголки глаз и отвернулся к окну, — сначала в Гринготтс, потом к Блейзу, потом в редакцию «Пророка» и так далее.

— Понятно. — Глядя в отстраненное и задумчивое лицо сына, Люциус мысленно отметил, что Драко опять осунулся. Резко очертились скулы, под глазами залегли неглубокие, но заметные тени. Как и на шестом-седьмом курсе школы, он опять был одет во все черное и разговаривал так, будто находился не рядом, а в соседней комнате: голос звучал тихо и глухо, будто издалека.

— Отец...

— Да?

— Я, возможно, лезу не в свое дело... — Драко внезапно замялся на середине фразы и не спешил продолжать.

— Но?

— Ты любишь маму?

— Почему ты спрашиваешь?

— Все понятно... — Драко опустил глаза и грустно улыбнулся.

Люциусу стало не по себе. Меньше всего ему бы хотелось разбираться сейчас в своих чувствах к жене, но Драко все понял без пояснений. И эта не озвученная интерпретация вызывала противное ноющее чувство, будто что-то в районе легких скрипело и скручивалось в тугие узлы.

— Ты знаешь кого-нибудь, кто хорошо бы разбирался в охранных артефактах?

— Знаю. Насколько серьезный специалист нужен? — Драко отвлекся от размышлений и поднял взгляд на отца.

— Настолько, насколько возможно. В идеале он должен также отлично разбираться в темной магии, быть независимым от министерства и уметь держать язык за зубами. Есть кто-нибудь подобный на примете?

Драко лишь на мгновение задумался, а потом вновь улыбнулся так же грустно, как и при вопросе о матери:

— Есть, но, к сожалению, крестный уже умер.

Люциус понимающе кивнул. Он тоже уже думал о Северусе. Снейп был лучшим из лучших. Если кому-то в семье требовалась по-настоящему серьезная надежная помощь, из всех многочисленных знакомых Малфои почти всегда полагались только на Снейпа. И даже сейчас на ум не приходило ни одно другое имя. — Я спрошу у Нотта и Паркинсона. У них должны быть подходящие знакомые.

— Да, конечно.

— Что ж... Мне пора. Хорошего дня, Драко.

— Хорошего дня.

Люциус уже почти вышел из столовой, когда его остановил голос Драко:

— Малфои ведь не разводятся?

Люциус с отсутствующим выражением в лице обернулся на сына:

— Не разводятся.

И вышел, оставив Драко одного.

* * *

— Мистер Малфой... — Персиваль Уизли подскочил на кресле, едва Люциус вошел в кабинет, и тут же кинулся убирать в ящик стола какие-то бумаги. Заметив эту возню, Малфой презрительно отвернулся: веснушчатый подхалим раздражал его больше, чем кто бы то ни было другой в Министерстве и даже больше, чем любой другой член несуразной рыжеволосой семейки.

— Добрый день, Уизли. Вы не могли бы заняться разбором бумаг чуть позднее и сначала вернуть мне мое кольцо? Я спешу.

— Д-да... — Перси замешкался, — да, конечно. Идемте.

Уизли жестом пригласил Малфоя следовать за ним и направился на второй уровень в отдел магического правопорядка.

— Миссис Медраут, доброе утро. — Перси и Люциус вошли в секретариат мракоборцев и проследовали к дальнему от входа столу, за которым сидела строгого вида низенькая пожилая ведьма. — Вы не могли бы передать нам вот эту вещь и все документы к ней? — Перси протянул секретарю бумагу, по-видимому, являющуюся ордером на выдачу кольца Малфоев.

Ведьма смерила гостей пронзительным недружелюбным взглядом, взяла ордер и, с явным неудовольствием поднявшись со своего места, прошла в один из смежных кабинетов:

— Одну минуту.

— Мы провели диагностику кольца... — начал было Перси, но Люциус оборвал его:

— Давайте обсудим детали вопроса в другом месте, Уизли.

— Да, конечно, простите.

Люциус криво улыбнулся в знак благодарности. Еще не хватало, чтобы подобные темы стали достоянием болтливых клушей из секретариата мракоборцев. Вскоре вернулась миссис Медраут, неся в руках маленькую стальную шкатулку и папку с бумагами.

— Прошу вас. Пожалуйста, удостоверьтесь, что это именно то, что вы запрашивали, и поставьте свои подписи здесь и здесь, — секретарь указала на два документа. — Один экземпляр остается у нас, один — у вас.

Перси открыл шкатулку и показал Люциусу. Тот утвердительно кивнул, хотя уже сейчас мог сказать, что его худшие опасения подтвердились: некогда серебряное кольцо выглядело практически черным. Тем не менее, это было без сомнений оно.

Уизли закрыл шкатулку и поставил подпись под двумя экземплярами актов. Отдав один из них миссис Медраут, он вложил в папку второй, поставил сверху шкатулку и направился к выходу.

— Благодарю вас, миссис Медраут. Всего доброго. — Люциус почтительно попрощался с ведьмой и вышел вслед за Уизли.

Когда они вернусь в кабинет Персиваля, Люциус молча протянул руку за шкатулкой и бумагами и, получив их, тут же направился к выходу.

— Мистер Малфой, подождите. Мы провели диагностику...

— Мистер Уизли, я и без вас в состоянии разобраться, что с моим фамильным кольцом. Спасибо за заботу, но я найму более компетентного специалиста. И молитесь, чтобы этот специалист не обнаружил следы министерского вмешательства в магию кольца.

— На что вы намекаете, мистер Малфой? — Перси медленно побледнел.

— О, ну, что вы... — губы Люциуса растянулись в опасной улыбке, — я пока ни на что не намекаю. Когда я начну намекать, вы побледнеете значительно сильнее.

Перси непроизвольно приложил ладонь к своей щеке и огляделся в поисках зеркала. Малфой еще шире улыбнулся и, не прощаясь, хлопнул дверью кабинета. Перси опустошенно опустился в кресло. Какой же все-таки гад этот Малфой...

* * *

Избавившись, наконец, от общества Персиваля Уизли, Люциус не спешил, однако, покидать министерство. Первым делом он заглянул к Джиллиан МакТагерт и, убедившись, что та успешно поговорила с Кингсли, добившись выхода из аферы с Гринготтсом, почувствовал некоторое облегчение.

— Джиллиан, поздравляю, это прекрасная новость, но заклинаю вас — не расслабляйтесь. То, что Кингсли переложил дело на плечи Перриша, еще не означает, что вы в полной безопасности. Постарайтесь протянуть в таком духе хотя бы до того времени, когда я определюсь со своим новым местом. Если что — я всегда буду рад вновь работать вместе с вами.

— О, Люциус, спасибо вам огромное. Вы даже не понимаете, как много для меня делаете. Мне страшно представить, что бы со мной было без вас.

— Ну-ну, не утрируйте. Я не так много сделал.

Тем не менее, Джиллиан была совершенно права. Именно Люциус поговорил с Кингсли и убедил его не губить такого специалиста, как МакТагерт. Малфой знал, что уж кто-кто, а Джиллиан не заслужила Азкабана, и Министр, слава Мерлину, счел так же.

— Нет, Люциус, я чувствую, что обязана именно вам. Спасибо. Если вам когда-либо понадобится моя помощь — знайте, что мои двери всегда для вас открыты.

— Спасибо, Джиллиан. Если мне что-то потребуется — непременно дам вам знать. А пока скажите-ка вот что: Питер Бонтекью сегодня на месте?

— Да, с утра был у себя.

— Отлично. Мне надо с ним кое о чем посоветоваться, так что извините, но вынужден вас покинуть. Пишите.

— Обязательно. Вы тоже.

— До встречи.

— Всего доброго.

Итак, на очереди был Бонтекью. И неизбежная встреча с Гермионой. Она вчера так внезапно и так кстати прислала письмо, что Малфой не удержался и отправил ответ. Съязвил, что она противоречит сама себе, интересуясь им, Люциусом, ведь кое-кто по собственной воле «освободил его от занимаемой должности». Зря он это сказал. Детский лепет. Неудивительно, что она никак это не прокомментировала. Хотя он искренне надеялся: раньше она всегда отвечала, даже если его письма не подразумевали ответа. Что ж, посмотрим, что она скажет, когда увидит его лично.

Люциус вошел в отдел делопроизводства, но, к своему искреннему удивлению, обнаружил там только Бонтекью и Грей, причем последняя сидела за столом Гермионы с видом, явственно говорящим, что место теперь принадлежало ей.

— Добрый день, господа.

— Добрый день, мистер Малфой.

— Питер, прошу прощения, что отвлекаю вас от дел, но я бы хотел с вами кое-что обсудить. Найдете несколько минут?

— Да, конечно. Присаживайтесь.

— Нет, я бы предпочел поговорить в другом месте. Не хотите кофе? Я угощаю.

— Хорошо, идемте.

Малфой и Бонтекью вышли из министерства и направились в ближайшее кафе. Кофе там был второсортный, но выпечку они готовили неплохую. Заняв самый дальний угловой столик, Люциус и Питер оформили заказ, после чего Питер смерил Малфоя испытующим взглядом и, наконец, спросил:

— Чем могу быть полезен?

— Скажите, среди ваших знакомых есть специалисты по охранным артефактам? Желательно, чтобы эти люди были настолько далеки от министерства, насколько только возможно.

Бонтекью потер кончик своего выдающегося длинного носа и понимающе хмыкнул. Питер, строго говоря, не только не был красив, но и имел весьма отталкивающую внешность: тяжелый подбородок, длинный крючковатый нос... Однако, насколько Люциус мог судить по отзывам Гермионы, облик Питера мало кого волновал. Живой ум и острый язык решали все его проблемы. По крайней мере, Грейнджер и Грей искренне обожали Бонтекью, что уже само по себе было солидной рекомендацией.

— Я правильно понимаю, что это должен быть крайне неподкупный человек, чтобы даже в случае стороннего любопытства он остался невинен, как младенец?

— Совершенно верно.

— Тогда могу порекомендовать вам исследовательский центр имени Эвангелины Орпингтон. Там вы найдете профессора Гарета Камланна — он один из крупнейших специалистов по охранной магии в стране. Совершенно неподкупен, из-за чего вынужден был провести Вторую Магическую у дьявола на рогах — то ли в Полинезии, то ли на островах Фиджи... После войны вернулся и работает только над наиболее интересными случаями. Впрочем, думаю, вам он не откажет. Если вы обратились за рекомендацией — ваш случай наверняка чертовски интересен.

— Да, что-то вроде того. — Малфой рассеяно кивнул. Он слышал про мистера Камланна — в свое время Лорд едва не снял с него и Снейпа шкуру за то, что они упустили этого типа, но не слышал, чтобы тот возвращался в Британию. — Спасибо, Питер.

— Не за что.

Повисла пауза.

— Как ваши дела?

— Неплохо, спасибо. Проводили Гермиону.

— В смысле?

— Ее пригласили на новое место. — Питер как-то странно улыбнулся, но Люциус этого не заметил.

— И куда?

— Не знаю, не сказала.

— Понятно. Мисс Грей заняла ее место, я так понимаю?

— Да, совершенно верно. Но не думаю, что она здесь задержится.

— Что так?

— Общение с разномастными марателями бумаги мало кого вдохновляет.

— О, да. Могу понять, — Малфой улыбнулся. — Ну, а что вы сами?

— А я пока размышляю.

— Что ж, уверен, ваши размышления приведут вас к нужным выводам.

— Не сомневайтесь.

— Спасибо за услугу, Питер. Всегда буду рад оказать вам ответную, если вдруг она вам понадобится.

— Благодарю, мистер Малфой. Спасибо за кофе.

— Всего доброго.

Люциус оставил на столе несколько галеонов и, выйдя из кафе, аппарировал в Малфой-мэнор.

* * *

Гермиона распахнула платяной шкаф и начала решительно вытряхивать из него все, что хоть сколько-нибудь возмущало ее зрение. Старые протертые до дыр джинсы, рубашка, купленная на плавучем рынке в Таиланде и не одетая ни разу за два года, любимый вытянутый линялый халат, усевшее после неудачной стирки пальто, рукава которого теперь не доходили Гермионе даже до запястий... Стыдно признать, но мисс-я-знаю-все была отнюдь не выдающейся хозяйкой, так что время от времени ее вещи постигала грустная участь быть неправильно постиранными, неверно поглаженными, неудачно отбеленными... Магия выручала. Но результаты отдельных бытовых опытов бывали настолько безнадежны, что устранялись только одним способом — полетом в мусорное ведро. Впрочем, на этот раз в заданном направлении летели даже совершенно новые вещи. К дьяволу отправлялось все, что хотя бы на секунду вызывало мысль о своей ненужности: когда со дня на день в жизни начинается новый этап, все лишнее должно быть максимально быстро отправлено в горящий тур до помойки.

Откинув на пол стеганый пуховый жилет — соплохвост знает, что эта вещь в принципе делала в ее, Гермионы, гардеробе — и висевшую сразу за жилетом старую мантию, Грейнджер обнаружила нечто, что вызвало у нее одновременно грустную улыбку, мстительную злость и тихий восторг. Прислоненный к задней стенке шкафа, в черном чехле из драконьей кожи стоял новенький Нимбус-2001.

Когда Люциус Малфой впервые услышал, что самая талантливая ведьма молодого поколения не умеет толком летать на метле, он посчитал это не очень забавной шуткой и вежливо, но скептически ухмыльнулся. Самая талантливая ведьма при этом покрылась красными пятнами от стыда, однако твердо повторила, что летает очень плохо. Люциус снисходительно кивнул: «Ну, конечно!» — и уже почти сменил тему, но в именитой гриффиндорке взыграла потребность во вселенской честности и справедливости:

— Люциус, ты не понимаешь: я действительно плохо летаю. От слова «отвратительно».

— Хорошо, если тебе нравится так считать, я даже готов с тобой согласиться.

— Нет, ты точно не понимаешь... — Гермиона сделала глубокий вдох и такое серьезное лицо, как если бы собиралась объявить Малфою смертельный диагноз. — Я управляла метлой от силы три-четыре раза в жизни.

— Да-да, разумеется... То есть как это? — до Люциуса, наконец, начал доходить смысл того, что пыталась сказать Гермиона.

— Я управляла метлой три-четыре раза в жизни и то только потому, что у меня не было другого выбора.

— Подожди, как это возможно?

— Ну, вот так. Метла едва слушается меня.

— Как же ты сдала экзамен на первом курсе?

— Теория. — Гермиона виновато ухмыльнулась и развела руками, как мелкий воришка, пойманный с поличным, — я сдала только теорию, а МакГоннагал и Хуч просто замяли дело, чтобы не портить мне оценки.

Гермиона расчехлила метлу, провела рукой по гладкому древку и усмехнулась. Да, это был забавный разговор. Люциус тогда был просто в шоке. Надо сказать, шокированный лорд Малфой — то еще зрелище. Он сам превосходно летал на метле и, как оказалось, делал это довольно часто, кто бы мог подумать. Но главное, кто бы мог подумать, что он запомнит случайную исповедь неспортивной отличницы?

— Люциус, что это?

— А ты не догадываешься? — Малфой, стоящий в ее прихожей с огромным свертком в руках, старался улыбаться сдержанно, но в глазах его горел совершеннейший триумф.

— Боюсь, что догадываюсь, — промямлила Гермиона, косясь на сверток и стягивающий его большой серебристый бант.

— Это не более чем подарок к твоему дню рождения, — Люциус подошел к Гермионе и поставил сверток прямо перед ней, — ну же, открой его.

И Гермиона открыла. Внутри оказался черный чехол, восхитительно пахнущий новой, недавно выделанной кожей, а внутри чехла был он — Нимбус-2001.

— Но я же не умею летать, — Гермионе отчего-то было ужасно смешно. Люциус напоминал ей мальчишку: богатого и упрямого, но чертовски неразумного.

— Это тебе так кажется.

Люциус вытащил метлу, положил ее на ковер рядом с Гермионой, после чего встал у девушки за спиной и прошептал ей на ухо:

— Ты просто слишком много думаешь, — пальцы Малфоя скользнули по волосам Гермионы, убирая их в сторону и оголяя шею.

— Полет — это чувство, а не мысль. Расслабься. Представь, что метла — это продолжение тебя. Она не может не подчиняться тебе, потому что она — это ты. — Малфой продолжал говорить, спускаясь губами все ниже и ниже по шее Гермионы. — Прикажи ей. Всего одно слово: «Вверх».

— Вверх, — выдохнула Гермиона — и метла послушно скользнула ей в ладонь. Твердая, гладкая, приятно тяжелая...

— Вот видишь. Нет ничего невозможного. С Днем Рождения.

Гермиона положила Нимбус на пол и, занеся над ним руку, заставила подняться в воздух. Чуть холодное, идеально отполированное дерево практически соблазняло немедленно запрыгнуть на метлу и мчаться, мчаться, мчаться... «До ближайшего фонарного столба», — саркастически подумалось Гермионе. Она ведь до сих пор так ни разу и не полетала на этом красавце: все ждала Малфоя, как сентиментальная дурочка. Они тогда договорились: Люциус научит ее летать, будет ловить, подсказывать, направлять... Как же! Тысячу чертовых раз, будь оно все неладно! Хотя уж куда еще более неладно?

— Хм, — Грейнджер вдруг ехидно усмехнулась, — новая жизнь — новые впечатления! Такое добро заслуживает лучшей участи, чем пылиться в шкафу, тем более, что у меня есть человек, который научит меня полетам. И не пошел бы этот выдающийся негодяй Малфой куда подальше!

И Гермиона, как была, вместе с метлой побежала в гостиную, чтобы написать письмо одной чудесной рыжеволосой чертовке.

— Знаешь, после того, как на последнем Хэллоуине старушка МакГоннагал лихо сплясала джигу, а Филч с мадам Пинс прилюдно хлебнули на брудершафт, я была уверена, что видела в этой жизни все. Но я жестоко ошибалась. Гермиона Грейнджер, на хорошей скорости впечатывающаяся в заграждение квиддичного поля — это что-то новенькое! И как только метлу не сломала!

— Метлу... Как я кости не переломала, вот что удивительно! М-да, с моими талантами в квиддич играть можно только за сборную пациентов Св. Мунго...

— И то, только во втором составе — в основной тебе не пробиться!

— Джинни!

— Что?!

— Ничего! Хватит язвить! Ну, не получилось у меня войти в этот соплохвостов поворот на такой скорости... Между прочим, это ты меня подгоняла, так что это целиком и полностью твоя вина как тренера. И нечего глумиться!

— Да-да, моя от и до, — Джинни с наигранным покаянием покивала головой и демонстративно отхлебнула из своей кружки гигантский глоток сливочного пива, видимо, чтобы запить горечь вины и стыда.

Они сидели у мадам Розмерты, отогреваясь после уличного холода в тепле «Трех метел», причем их собственные две метлы гордо возвышались в углу паба. «Нимбус» Гермионы уже сверкал первыми боевыми царапинами.

— Эх и видок у меня будет завтра...

— А я тебе предлагала зайти к Помфри, но ты сама уперлась, так что извини — будешь завтра соблазнять новое начальство изящными ссадинами и модными фиолетово-зелеными синяками.

— Черт, неужели завтра? Даже не верится: три недели пролетели так чудовищно быстро... А что до синяков, то Мерлин с ними, придумаю что-нибудь: сделаю несколько компрессов, наложу парочку лечебных чар, а на ночь нанесу мазь. К утру все должно прийти в относительно сносный вид. В крайнем случае, надену брюки и рубашку с длинным рукавом. Не пугать же, действительно, новых коллег.

— Между прочим, о новых коллегах: напоминаю, что мы с тобой пришли сюда отмечать твое продвижение, так что давай — за тебя и твой успех!

— Спасибо! — Гермиона улыбнулась, глотнула пива и, слизывая пену из уголков губ, хмыкнула: — Правда, каким-то непраздничным напитком мы отмечаем мое повышение.

— Нормальный напиток! А если тебе позарез требуется что покрепче, то за этим, пожалуйста, не ко мне, а к Гарри — он у нас в последнее время стал большим специалистом по коллекционным винам и виски, так что рекомендую.

— Как у вас сейчас с ним, кстати?

— Восхитительно!

— Правда? Вы снова вместе?

— Мерлин с тобой, нет! Мы отличные друзья. В кои-то веки такие, как надо: большие искренние чувства и никаких взаимных претензий. Ну, разве что я его своими подколами иногда донимаю, и в квиддич мы рубимся до крови, а так полная идиллия. Никто ничего не ждет и иллюзий не строит.

— Кто бы мог подумать, что вы вот так расстанетесь...

— «Кто бы мог подумать...» — пробубнила, передразнивая, Джинни, — Чьи бы пикси визжали, а твои бы, Грейнджер, помалкивали! Вот уж чего никто не мог подумать, так это того, что ты вместо научной карьеры рванешь в Министерство, фактически бросишь академию, переведясь на дистанционную учебу, и разорвешь помолвку с Роном! А чего уж совсем никак нельзя было предположить, так это того, что в ходе вашего разрыва вскроется твой левый школьный роман, а главное, с кем — с покойным Снейпом!

— Ладно-ладно, тише, люди же вокруг. И не упоминай Северуса при мне, пожалуйста — я до сих пор не могу спокойно о нем говорить и думать.

— Да, конечно, извини... — Джинни мрачно вздохнула. — А как у тебя сейчас с этим твоим таинственным ухажером, с которым ты закрутила в Министерстве?

— Да никак.

— Совсем?

— Практически.

— Слушай, кто он все-таки? У меня уже нет сил сидеть в неизвестности, а ты, жестокая женщина, так и не выдаешь военных секретов.

— Ох, Джинни... — Гермиона демонстративно закатила глаза и отвернулась к барной стойке.

— Что Джинни? Ты плетешь тут какие-то стратегические интриги — и даже не делишься со своим верным генералом. Эй, маршал Грейнджер, мы с вами на одной стороне баррикад! Тем более ты уже ушла из Министерства. Выкладывай давай.

— Джин, давай не будем, а?

— Нет, вы только послушайте ее! Это возмутительно! Дай угадаю: все настолько запущено, что твой любовник — сам Министр Магии?

Гермиона покосилась на Джиневру, не выдержала и прыснула.

— Ты уверена, что в состоянии представить меня вместе с Кингсли?

— Легко! После того, как смогла представить со Снейпом, я тебя с кем угодно представить могу. — Джинни осеклась и виновато добавила: — Прости, я опять о нем упомянула.

— Да ладно, чего уж там.

— Так вот. Если это не Кингсли, то я уже не знаю, что и думать!

Гермиона на секунду задумалась, окинула Джинни оценивающим взглядом и, выдержав паузу, как бы между прочим обронила:

— Это Люциус Малфой.

Если бы Джинни была лучше знакома с миром магглов, она бы сказала, что заявление Гермионы прозвучало погромче пистолетного выстрела.

Уизли сначала впала в легкий ступор, потом скривилась, будто ей предложили Костерост вместо сливочного пива, а потом выдала короткое:

— Ха-ха!

Гермиона, как ни в чем не бывало жующая в этот момент кусочек пирога, едва не подавилась со смеху. Джинни, однако, ее веселья не разделила:

— Если это была шутка, то весьма не смешная.

— Джин?

— Что?

— Это не шутка.

— Не шутка?

— Нет.

— Точно?

— Абсолютно.

— Абсолютно?

— Да.

— Волдемортов лысый череп!

— Джинни!

— Что?! Что тебе не нравится?! Отличное ругательство — между прочим, Гарри придуманное. А по сравнению с твоим заявлением так вообще цветочки!

— Ох, уж мне ваши с Гарри ругательства...

— Нет, ты серьезно все это время встречалась со старшим Малфоем?

— Да, Джинни, да, мантикора раздери и тебя, и его заодно!

— Но это же красная ковровая дорожка в ад! Как ты на это согласилась?

— Джинни, я уже была в аду. Ад — это смотреть на него каждый день и благопристойно улыбаться. — Гермиона на несколько секунд замолчала, опустив взгляд и ковыряя пирог десертной вилочкой. — Меня тянуло к нему, понимаешь? До головокружения, до удушья, до тошноты в солнечном сплетении... В какой-то момент я настолько сошла с ума, что мне стало глубоко плевать на его жену, сына, статус крови и прочие глупости. Знаешь, есть такие искушения, бороться с которыми можно только одним способом — поддавшись им. В противном случае меня пришлось бы сдать в Мунго, как душевнобольную.

— М-да...Как бы после таких новостей меня не потребовалось в Мунго сдать.

— О, поверь, тут не о чем беспокоиться: ты куда менее впечатлительна, чем пытаешься изобразить, — Гермиона добродушно ухмыльнулась, покончив, наконец, с пирогом и откидываясь на спинку стула.

— А ты вообще-то куда как более рассудительна — но погляди ж, что натворила!

— А рассудительные люди, они такие — редко совершают глупости, но если уж совершают, то с размахом.

— Вот уж правда... И что будешь делать?

— Не знаю и знать пока не хочу. Можно я подумаю об этом завтра?

— Нужно!

Такой уговор вполне тянул на отличный тост, так что девушки громко чокнулись кружками с пивом, и тема быстро сменилась сплетнями о Хогвартсе, байками об учениках и прочим веселым трепом. Расстались они уже глубоко вечером: Гермиона аппарировала домой и, сжимая в руках Нимбус, прошла прямиком в кухню, где налила себе бокал вина и подняла еще один тост за свою удачу. А Люциус... Она подумает об этом завтра.

* * *

В кабинете хозяина Малфой-менора царила гробовая тишина. Люциус сидел в кресле и выразительно молчал, просверливая взглядом лежавшие на столе небольшие серебристые часики. Легкое, деликатное тиканье пилило окружающую тишину, словно маникюрная пилочка, и отчаянно действовало Люциусу на нервы, но он терпеливо ждал: часики служили зачарованным порталом и должны были вот-вот активироваться, перенеся Малфоя в приемную профессора Гарета Камланна. Без малого три недели и редкий коллекционный фолиант ушли у Люциуса на то, чтобы уговорить принципиального старикашку заняться его вопросом: Камланн категорически отказывался работать с бывшим Упивающимся, однако Люциус, когда хотел, умел быть очень убедительным. А он хотел, потому что и Нотт, и Паркинсон при упоминании Камланна закивали, как китайские болванчики, наотрез отказавшись даже думать над альтернативой этому лысому гению.

«Полторы тысячи галеонов...» — Малфой шумно выдохнул, подавляя гнев, — «И это всего лишь консультация, без каких-либо контрактов и гарантий. Ничего, если он опять откажется сотрудничать, моральный и финансовый ущерб мне компенсируют эти двое ленивых мерзавцев. Ну? Долго еще я должен ждать?!»

Малфой резко встал и навис над столом, буквально уничтожая взглядом чертовы часы, но в эту же секунду портал засветился: время пришло. Презрительно усмехнувшись, аристократ взял лежавшую тут же на столе шкатулку с кольцом и сжал портал в ладони. Пространство мгновенно скрутилось в тугой жгут и так же быстро распрямилось, перенеся Люциуса точно в центр большого пятиугольного холла.

В холле было светло, просторно и неожиданно тихо. С правой и левой стороны располагалось по стойке ресепшн, за которыми, словно статуи, восседали почти одинаковые молоденькие ведьмы и вышколенно улыбались. На стене между ними красовался огромный древний портрет, под которым серебром были выгравированы название и герб центра — щит с замком и двумя перекрещенными палочками. Большие серебристые символы сияли синеватыми всполохами, бросая отблески на платье женщины с портрета. Эвангелина Орпингтон — а именно эта выдающаяся ведьма была изображена на картине — была символом Центра не случайно. Министр Магии в середине XIX века, именно она создала зачарованную платформу 9¾ посреди маггловского вокзала Кингс-Кросс и по праву считалась покровителем всех, кто трудился на благо охранных и маскирующих чар.

— Добрый день, мистер Малфой, — секретарь за правой от Люциуса стойкой слегка склонила голову в знак приветствия. — Добро пожаловать в наш центр. Прошу, камины сзади Вас, третий слева. Профессор уже ожидает. По завершении визита, пожалуйста, не забудьте сдать часы.

Малфой коротко кивнул и, развернувшись, проследовал к указанному камину.

Кабинет Камланна, вероятно, находился где-то на верхних этажах здания: в панорамных окнах коридора виднелись только крыши соседних строений и хмурое декабрьское небо. Пройдя до самого конца, Люциус, наконец, нашел нужную дверь и уже занес ладонь над ручкой, как дверь резко открылась, и Малфой едва успел отпрянуть на шаг назад. Отпрянуть, чтобы не столкнуться с выходящей из кабинета... Гермионой Грейнджер.

А вот это сюрприз так сюрприз.

* * *

Ах, какие глаза были у Гермионы, когда она, почти врезавшись в Люциуса, подняла взгляд! Вероятно, самого дьявола встретили бы с большим спокойствием. Грейнджер выходила, оглядываясь через плечо и прощаясь с кем-то, кто был в кабинете, так что Люциуса она увидела в последний момент — и, черт подери, какая жалость, что у Малфоя была хорошая реакция. Не отпрянь он вовремя, Грейнджер оказалась бы прямо в его руках, так, что можно было бы даже услышать запах ее волос. Но нет, военные и спортивные привычки не проходят даром.

Несколько секунд оба стояли, прожигая друг друга взглядом. Забавно, но в этот раз Гермиона была не на каблуках, как обычно, а в лаковых балетках с бантиками, так что едва доставала Малфою до подбородка, отчего ее полыхающее раздражением лицо смотрелось непередаваемо мило.

— Добрый день, мисс Грейнджер.

— Добрый день, мистер Малфой.

Она практически выплюнула свое приветствие, процедила сквозь зубы, в то время как он улыбался, веселясь и наслаждаясь — впрочем, недолго.

— Разрешите, — и Грейнджер, отводя взгляд, буквально просочилась мимо Малфоя, спеша убраться как можно подальше. Она уже практически прошла, когда шлейф аромата ее духов все-таки задел Малфоя, заставляя того непроизвольно обернуться. Сжав пальцы на ручке двери, Люциус шумно втянул воздух ноздрями, пристально следя, как Гермиона исчезает за поворотом коридора.

— Мистер Малфой? — Из кабинета послышался голос Камланна. — Прошу, проходите.

Помедлив пару секунд, аристократ еще раз взглянул в другой конец прохода, где только что исчезла Грейнджер, и, наконец, вошел, плотно затворяя за собой дверь кабинета.

* * *

Бладжером пролетев по этажу, Гермиона, как сумасшедшая, вбежала в уборную, щелкнула задвижкой кабинки, прислонилась спиной к дверце и мысленно разразилась отборной нецензурной бранью. «Трижды проклятый Мордред! Как, как, мерлиновы кальсоны, это возможно?! Что эта аристократическая сволочь здесь делает?» — Гермиона запрокинула голову вверх, будто на потолке уборной могли быть ответы на эти вопросы или, как минимум, прямой канал связи с Небесной канцелярией. — «Как я там вчера сказала? Я подумаю о Люциусе завтра? Пожалуйста! Получите и распишитесь».

Судорожно пытаясь нормально вдохнуть и выдохнуть, Гермиона осела на пол. Это было просто за гранью: первый день на новом месте работы, едва подписанный трудовой контракт — и этот мерзавец. Как он улыбался! Конечно, ему смешно. Наблюдать, как она пытается сдержаться в рамках приличия, но выдает себя с головой, раз за разом выставлять ее идиоткой, вытирать ноги о ее чувство собственного достоинства — все это наверняка чертовски весело. Ублюдок.

Грейнджер протерла глаза и переносицу, шумно выдыхая: если бы было можно, она просидела бы в уборной до конца рабочего дня. Но не судьба. Уже у умывальников Гермиона бегло посмотрела на себя в зеркало: лицо пестрело красными пятнами, руки дрожали, как при тяжелом похмелье.

«Дьявол, какой он шикарный... Ненавижу. Ненавижу! Будь ты проклят, Люциус...»

Грейнджер сполоснула руки холодной водой и вышла. Сознаваться даже самой себе, что ее душило желание немедленно наплевать на все и броситься к Малфою — наговорить что угодно, лишь бы он сгреб ее в охапку, и все началось сначала — Гермиона, разумеется, не хотела.

* * *

На город плавно опустился вечер. За окном кружили снежинки и мягко светили фонари, но Гермионе не было до них никакого дела: аппарировав домой и добравшись на полусогнутых ногах до дивана, она смогла лишь откинуться на подушки и закрыть глаза. Первый день прошел безумно тяжело. Ноги гудели. Голова трещала по швам. Желудок тоскливо бурлил от голода. Надо было дойти в кухню и хотя бы заварить чай, но это было выше ее сил. Шевелиться не хотелось категорически. Кое-как расстегнув мантию, Гермиона уже приготовилась лечь, когда прямо за ее спиной раздался тихий стук в стекло: за окном, нахохлившись, сидела почтовая сова. Не вставая с дивана, ведьма дотянулась до задвижки, впуская птицу — и уже через какую-то минуту резко подскочила, сбросив и усталость, и голод, и сон. Если в мире существуют чудеса, то это было именно оно:

«Не успел поговорить с тобой сегодня у Камланна. Поздравляю, ты сделала серьезный шаг и очень достойный выбор. Профессор — сильный специалист: уверен, ты многое для себя почерпнешь, работая с ним. Надеюсь вскоре услышать о твоих успехах на новом месте.

С наилучшими пожеланиями,

Люциус

P.S. Твой новый парфюм восхитителен»

«Спасибо за поздравления, для меня это действительно серьезный и долгожданный шаг. Надеюсь, новое место принесет много интересного.

Гермиона

P.S. Спасибо, не ожидала, что ты заметишь»

«С удовольствием замечу что-нибудь еще, если ты предоставишь мне такую возможность. Как насчет ужина в этот четверг?

Л.»

«Боюсь, все, что ты можешь заметить — это впечатляющие синяки. Еще не определилась с планами на неделю. Сообщу позднее,

Г.»

«Синяки? Откуда? И в котором часу ты заканчиваешь?

Л.»

«В половине седьмого, а синяки от полетов на «Нимбусе», подаренным одним невыносимым лордом. Напоминаю, что еще не давала своего согласия,

Г.»

«Так ты все-таки летаешь на нем? Прекрасно. Жду тебя в четверг в половине седьмого в холле центра,

Л.»

«А ты по-прежнему совершенно невыносим,

Г.»

«До скорой встречи,

Л.»

«Доброй ночи,

Г.»

Она опять это сделала. Она снова попалась на его обаяние. И она даже знает, чем все это закончится. Гермиона ненавидела себя за это. Ненавидела, но прыгала и танцевала по комнате, улыбаясь, как самый счастливый человек в этом чертовом Лондоне.

Рабочий день четверга подходил к концу. Лабораторные часы показывали уже двадцать три минуты седьмого, так что Гермиона убрала все бумаги и инструменты, сделала отметку в журнале и, закрыв лаборантскую, направилась обратно в свой кабинет, чтобы забрать мантию и сумочку. Весь путь до кабинета Грейнджер тщетно пыталась изловить и заткнуть свои мысли, однако те вырывались и все настойчивее визжали, что через каких-то пять-десять минут ее ожидала встреча с Малфоем. Сердце предательски набирало темп, сотрясая своими ударами всю грудную клетку, но Грейнджер старалась стоически держаться. Забрав вещи, она закрыла кабинет, спустилась на первый этаж — и так и замерла на выходе из камина: он был в холле. Стоял у стойки секретаря и расписывался на какой-то бумаге. Наверняка подстроил ситуацию так, будто пришел по своему делу и только-только его закончил.

Гермионе вдруг резко захотелось развернуться и выйти из здания с черного хода. Исчезнуть, сбежать — да хоть провалиться, но бросить Малфоя одного по всем правилам жанра, пусть немного, но отомстив ему за те позорные минуты, которые она пережила по его милости. Однако врать и отказывать себе Грейнджер не умела: маникюр, платье, прическа, макияж — все было выбрано с расчетом на сегодняшний ужин, так что устоять против соблазна не было ни единого шанса. Тем более, что отступать было поздно:

— Добрый вечер, мисс Грейнджер.

— Добрый вечер.

«Мистер Малфой, за такие улыбки, как Ваша, надо приговаривать к Азкабану — они убивают здравый смысл».

Всего одна фраза, и самообладание Грейнджер приказало долго жить: путаясь друг с другом, внутри одновременно взметнулись радость, смущение, паника, злость и дикий восторг, грозясь не то задушить, не то пойти горлом. От этой маленькой гражданской войны все клокотало и содрогалось, так что Гермионе показалось, у нее вот-вот подкосятся ноги, и она постыдно споткнется, но нет, все было хорошо. Малфой тем временем подошел к ней, продолжая изображать светскую беседу:

— Как Ваши дела?

— Благодарю, все прекрасно. Как Ваши?

— Также весьма неплохо, спасибо. Вы, надо полагать, уже уходите? Разрешите пройти с Вами по Вашему пропуску?

А она еще гадала, какой повод он найдет, чтобы выйти вместе, не привлекая лишнего внимания... Браво, Люциус, блестяще. Пропуска есть только у сотрудников, гостям же нужно проходить через отдельную охранную систему. Несложная, но несколько обременительная процедура, которой любой с удовольствием избежит, воспользовавшись пропуском кого-то из местных. Захочешь — не придерешься.

— Да, конечно.

И Люциус, кивнув с выражением деланной признательности в лице, проследовал за Гермионой. Впрочем, как только за ними закрылась дверь Центра, Малфой в мгновение ока сменил интонацию и, улыбаясь, произнес:

— Ну, здравствуй, мой прекрасный друг.

— Мы не друзья, и ты это отлично знаешь.

— Нет, не знаю. — Люциус все так же улыбался, хотя наметанный взгляд мог бы уловить некоторую перемену в его лице, — Печально слышать, что ты не считаешь меня своим другом, однако я тебя своим считаю. Идем, нас ждет одно замечательное место — тебе понравится... Мой прекрасный язвительный друг.

И Люциус протянул Гермионе руку для совместной аппарации.

* * *

Пространство привычно скрутилось и раскрутилось, и Гермиона с Люциусом оказались на небольшой, красиво освещенной улице прямо перед крыльцом не слишком примечательного, но, судя по всему, безумно дорогого ресторана.

— Восхитительная кухня и лучшие устрицы в магическом Лондоне, — тихо заметил Малфой, заговорщически склоняясь к уху Гермионы. — Прошу.

Швейцар открыл дверь, и пара нырнула в тепло ресторана. Тут же, сверкая белоснежными перчатками, подлетел важного вида хост с двумя меню в руках, а стоявший у входа в зал официант спешно покинул место, проходя к столику и доставая из кармана Прытко Пишущее Перо. Малфой обернулся, чтобы помочь Гермионе снять зимнюю мантию, однако прежде чем он успел что-либо сделать, чертовка уже скинула верхнюю одежду и передала ее гардеробщику.

— Что ты за женщина, — Люциус укоризненно улыбнулся.

— Не нравится — могу оставить тебя и аппарировать домой. В отличие от некоторых, я вполне переживу отсутствие устриц на ужин. — Грейнджер сделала вид, что не заметила предложенную ей руку, и проследовала к столу, держась от Люциуса на вполне деловом расстоянии.

— Ох, Мерлин... — Малфой закатил глаза, продолжая ухмыляться. — Ты невыносима. Я всего лишь стараюсь вести себя, как воспитанный человек. И, надо сказать, кроме тебя, мне еще никто никогда не мешал это делать.

— Неужели? Даже Волдеморт? — Гермиона опустилась на стул, бросив на Люциуса колкий, искрящий злостью взгляд, и с мстительным удовольствием отметила, как Малфой напрягся. Мерлин свидетель, ей не особенно нравилось огрызаться, но вести себя иначе было почти страшно: Люциус обволакивал властным магнетическим обаянием, стоит ослабить хватку — и она растечется счастливой лужицей, вновь позволив этому чистокровному негодяю сделать все, что он хочет и как он хочет. А потом благополучно исчезнуть, не утруждая себя объяснениями и прочей обратной связью.

— Да. Даже Темный Лорд. И пожалуйста, давай не будем сейчас об этом. — Малфой ответил спокойно, твердо, предельно корректно, но Грейнджер это только разозлило.

Оставив реплику без комментариев, Гермиона отвернулась к окну; одновременно к столику подошел официант, и Малфой отвлекся на оформление заказа. Услышав, как Люциус просит свое излюбленное вино, Гермиона непроизвольно усмехнулась — все было, как в прошлый раз: вечер, кружащий за окном снег, пухлые подушечки сугробов, уютный ресторанчик, Люциус заказывает Chateau Latour... Сплошное déjà vu— остается только выписать своему здравому смыслу билет в один конец, и картина будет просто идентичной. Разве что тогда ей не было омерзительно гадко от собственной беспардонной радости, а сейчас эта радость горчит во рту до такой степени, что хочется плеваться.

Малфой сидел и уже почти полминуты пристально смотрел на Гермиону, ожидая, что она повернется к нему, но та и не думала этого делать. Сминая в одной руке салфетку, ведьма неотрывно смотрела в окно. Отсветы уличных фонарей мягко ложились на ее лицо, рассыпаясь по волосам медными блестками и высекая теплые карамельные искорки в глазах, которые Гермиона едва заметно щурила, будто видела что-то болезненное и безрадостное. Только когда принесли вино, Грейнджер, наконец, оторвалась от раздумий.

— За встречу? — спросила она, поднимая бокал и насмешливо изогнув брови.

— За тебя.

Ох, ну, конечно, Гермионе следовало догадаться: этот тост — любимый козырь в рукаве Малфоя. Бьет любую, даже самую неудобную карту. Люциус поднял бокал и протянул руку вперед. Их стол был чуть-чуть длинноват: украшенный ровно по центру маленькой композицией из цветов и свечей, он отгораживал собеседников друг от друга немного сильнее, чем это было нужно для интимной болтовни. И Гермиона уже почти порадовалась этому, как Люциус внезапно опустил бокал, встал и резким движением переставил свой стул, садясь от Грейнджер по левую руку.

Стоило ему сделать это, как Гермиона впервые уловила исходящий от Малфоя запах: возможно, на улице она не слышала этого из-за холода, а может, из-за посторонних ароматов, но сейчас... Мантикора его раздери, это был ее подарок. Тихо звякнув своим бокалом о бокал Малфоя, Гермиона сделала глоток и на секунду опустила взгляд:

— Пользуешься?

— Чем?

— Моим подарком.

— Разумеется. Он прекрасен. Кстати, откуда ты его взяла? Я посетил всех известных мне лондонских парфюмеров и не нашел ничего подобного.

— Ты не найдешь его здесь: я купила его во Франции. Да и там ты вряд ли так просто разыщешь, что нужно. Это не магический аромат.

Люциус недоуменно вскинул брови.

— Точнее, это магическая вариация не магического парфюма. Я заказывала его в Париже, и надо сказать, местные мастера фантастически воссоздали запах.

— Вот как? Так это, по сути, творение магглов?

— Да и, пожалуйста, не криви лицо — тебе ведь нравится аромат.

— Что ж, спорить не буду, — действительно исключительно удачная композиция. И как называется парфюм? Хочу знать на случай, когда твой подарок закончится.

— Когда он закончится, я могу подарить еще... Но вообще это “Farenheit 32” от Christian Dior.

— “32 градуса по Фаренгейту”? Температура замерзания воды? Любопытное название.

— Температура таяния льда, если быть точнее, — Гермиона выразительно посмотрела на Люциуса. — Аромат холоден лишь вначале, потом он постепенно теплеет... Мне показалось, он очень похож на тебя.

Грейнджер опять отвернулась к окну и замолчала. Люциус отхлебнул вина, наблюдая за ней, однако тоже не решился продолжить тему. Комментарий Гермионы был одновременно приятен и как-то неловок, излишне интимен: будто эта девчонка знала о Люциусе нечто, тщательно скрытое ото всех, даже очень близких. И ведь, пожалуй, это действительно было так. Никому в жизни лорд Малфой не сознался бы, что у его натуры есть романтичная сторона и что его роскошные ухаживания — это не демонстрация статуса, а, скорее, внутренняя потребность в красоте, которую он, к сожалению, не мог выразить иначе, чем посредством больших денежных трат. Однако как-то незаметно ни для кого Гермиона поняла это и попыталась научить его более простым вещам, отвергая слишком дорогие подарки и никогда не настаивая на каких-либо вложениях в нее. А ведь их отношения развязывали ей руки: он мог ей дать достаточно много, помочь встать на ноги, и это было бы справедливой платой за их связь. Ему, возможно, даже хотелось бы, чтобы в ее поведении были корыстные мотивы — так можно было легко держать ее на расстоянии вытянутой руки, не испытывая смутную тоску и угрызения совести за недостойное обращение с достойной женщиной — но Гермионе ничего не было нужно. Ничего, кроме его времени и внимания, и это подкупало, это затягивало... Но было совершенно недопустимо для кого-то вроде лорда Малфоя.

Принесли закуски. Грейнджер, наконец, отвернулась от окна, и Люциус решился начать новую тему:

— Скоро Рождество.

— Скоро. — Девушка коротко кивнула. — Год подходит к концу, и, знаешь, я довольна его результатами. Закончила академию, получила новое место. В следующем, надеюсь, куплю дом. А еще через год пора подумать и о замужестве.

Малфой при этих словах едва не поперхнулся.

— Что значит, пора?

— То и значит. — Гермиона заулыбалась, потешаясь над реакцией Люциуса. — Мне, в общем-то, уже сейчас пора замуж, но я пока не вполне готова.

— Девочка моя...

— Люциус, я вышла из детского возраста.

— Но не далеко от него ушла.

— Люциус!

— Нет, я серьезно. Тебе незачем торопиться. Тем более свадьба — это не то, что стоит ставить в график. Чувства не приходят по расписанию.

— И это мне говорит лорд Малфой?

— Да, мантикора раздери, тебе это говорит лорд Малфой, и я бы на твоем месте прислушался.

— Вот именно, прислушайся. Ты уверен, что себя слышишь? Люциус, не тебе давать мне такие советы, честное слово.

Малфой промолчал, но по тому, какая складка пролегла у него меж бровей, было ясно: ему стоило больших сил сдержаться. С языка так и рвалось, что они с Гермионой слишком разные, дабы мерить их одной меркой, но говорить такое было нельзя. Нельзя, потому что это потянуло бы за собой еще более неприятный разговор, чем рассуждения о потенциальной гермиониной свадьбе.

— Так что давай оставим вопрос высоких чувств, — продолжила тем временем Грейнджер, наблюдая, как Малфой отводит глаза. — Все, что мне нужно — это уважать своего мужа и знать, что я всегда, абсолютно всегда могу на него положиться. Впрочем, как раз это — довольно редкое качество.

Малфой опустил взгляд, прокручивая между пальцами ножку своего бокала. Гермиона не выразила этого прямо, но последняя фраза, бесспорно, была шпилькой в его, Малфоя, сторону — и это, черт подери, задевало, оставляя противное саднящее чувство. Хотелось тут же парировать, защититься: он отнюдь не обязан вести себя так, чтобы Гермиона могла на него рассчитывать. Но слышать ее недоверие было гадко, а представлять, что однажды придется разделить ее с каким-то молокососом, еще гаже. Хотя нет, делить не придется: Грейнджер не позволит себе опуститься до того, чтобы играть на два фронта — и в этом они тоже слишком разные. Придет день — и он вынужден будет отпустить ее. Но не сегодня.

— Гермиона, послушай меня, — Люциус взял Грейнджер за руку и заставил посмотреть ему в глаза, — не принимай решения, о которых потом будешь жалеть. Договорились?

— Слушаю и повинуюсь, мой лорд.

Фраза прозвучала настолько театрально, что они оба одновременно усмехнулись. Одновременно с этим Люциус протянул руку и накрыл своей ладонью кисть девушки. Уже после того, как по всему телу прокатилась душная волна возбуждения, Гермиона запоздало опомнилась: в руках Малфоя она пластилин, поэтому единственное спасение — не даваться ему в эти самые руки. В его сильные, роскошные руки, которым на самом деле, черт побери, хочется продаться в рабство...

Грейнджер медленно вытащила свою кисть из ладони Малфоя и с деланным сосредоточением переключилась на содержимое своей тарелки. Люциус усмехнулся, но на этот раз не позволил Гермионе слишком увлечься посторонним процессом: проведя по ее руке от запястья до локтя и слегка задирая при этом рукав платья, он едва ощутимо погладил кожу и с серьезностью доктора вдруг спросил:

— Так где, говоришь, твои синяки от полетов на Нимбусе?

* * *

Снег все так же кружил, расцвечивая чернильные сумерки в белый горошек и покрывая землю пухлыми шапками сугробов. Время перевалило далеко за полночь, однако Гермиона и Люциус все еще не расходились, уже больше четверти часа прощаясь на пороге дома гриффиндорки.

— Ну, так спокойной ночи?

— Спокойной ночи.

— Эй, ну отпусти же меня...

— Я могу рассчитывать, что ты освободишь для меня следующую субботу?

— Зачем, Люциус? — Гермиона сонно усмехнулась, выскальзывая, наконец, из рук Малфоя и почти тут же проваливаясь в объятия к Морфею. — Что ты опять задумал?

— Я обещал научить тебя летать. И я сдержу свое слово.

* * *

— Джин, извини, я не могу в эту субботу.

Гермиона сидела перед рабочим камином и с выражением вселенского сожаления в лице пыталась откреститься от посиделок в Норе.

— Что значит, ты не можешь? Только не говори, что твои бумажечки, скляночки и офисное кресло стонут без тебя подобно ирландским банши, так что ты никак не можешь их оставить и проведешь выходные в уютной рабочей обстановке.

Грейнджер, ухмыляясь, закатила глаза:

— Нет, мои бумажечки здесь ни при чем.

— Тогда в чем, соплохвоста тебе под одеяло, проблема? Ты не играешь в квиддич, не болеешь ни за одну команду, не ходишь на концерты Селестины Уорлок, не пьянствуешь в барах, не бегаешь безудержно на свидания, родители твои в Уэльсе — чем тогда, ради Мерлина, ты вообще можешь заниматься вечером в субботу?!

— Джин...

— Учти, в библиотеку я тебя не пущу.

— Джинни!

— Да-да?

— Не смей делать из меня монахиню!

— Я всего лишь констатировала факты. — Уизли выразительно повела бровями в духе: «Мой котелок с краю, ничего не знаю», — Другое дело, что они тебе не нравятся.

— Ага, факты рыдали и умоляли их пощадить, но ты их все-таки констатировала.

— Да, что-то в этом роде, — Джинни добродушно усмехнулась. — А что я должна о тебе думать, если рабочий день закончился два часа назад, а ты все еще в офисе? Но мы отвлеклись. Так в чем дело?

— А дело, собственно, в том, что у мисс Грейнджер-синий-чулок в субботу свидание.

— Ю-ху! Вот это новости! И с кем?

— Угадай с трех раз, — И Гермиона хитро подмигнула Джинни, изображая при этом надменный профиль одного небезызвестного лорда.

— Да ладно?!

— Ага.

— Так. Все. Пьянка переносится на воскресенье. Готовься, нас будет четверо: ты, я, Гарри и бочка Огденского.

— Гарри?!

— То есть бочка Огденского тебя не смущает?

— Смущает, поскольку ты обычно не пьешь, но это мелочи. На кой Мерлин нам Гарри?

— Стесняешься? — Джинни выдала издевательскую улыбку во все тридцать два зуба и несколько раз выразительно повела бровями вверх-вниз.

— Кого, Поттера?! Дорогая, они с Роном знают и видели столько, что мой прах уже давно должен покоиться под могильной плитой с надписью: «Сгорела от непреодолимого стыда».

— Ну, вот, считай, это будет вечер исторического воссоединения Золотого Трио... Я за Рона, если что.

— Ну-ну.

— Короче, в воскресенье в пять на Диагон аллее.

— У «Дырявого»?

— Ну, да.

— Понедельник уже нерабочий... Ладно, уговорила.

— Вот и славненько. Хорошего вечера и удачи субботу-у-у-у!

Прежде чем Гермиона успела хоть что-то прокомментировать, лицо чертовки Уизли исчезло, и камин вновь зажегся ровным желто-рыжим пламенем. Грейнджер хмыкнула и повернулась обратно к рабочему столу: Джинни, конечно, в своем репертуаре, однако... При мысли о субботе внутри все сжалось и зашлось детским восторгом, начиная с сердца и заканчивая, черт подери, печенью и селезенкой — хотя такие подробности вряд ли способны украсить хоть один любовный роман.

Мысленно расписавшись, что ей с ее отношением к романтике никогда не стать ни автором, ни читателем литературы для отчаянных домохозяек, Гермиона вызвала дежурного эльфа, попросила чай и, устроившись поудобнее в кресле, погрузилась в изучение очередного фолианта. Надо заметить, не только Джинни Уизли была в своем репертуаре. На корешке книги значилось: «Путеводитель по практическим проклятиям».

Вечер среды между тем подходил к концу, а это означало, что до выходных оставалось всего два дня.

* * *

— Добрый день, лорд Малфой. Благодарю, что нашли время. — Маленький сморщенный гоблин откашлялся и пригласительным жестом указал на кресло напротив себя. Люциус кивнул и, подозвав отельного официанта, сел. Коротышка тем временем откинулся на спинку, оправил сюртук и скрестил в замок длинные крючковатые пальцы в испещренных рунами платиновых кольцах.

Карлик был стар, как Хогвартс, и богат, как Гринготтс. Его волевое лицо покрывали борозды глубоких, будто выжженных, морщин и мелкая россыпь старческих пигментных пятен, а на голове вместо волос торчала лишь пара жидких седых клочков, однако черные, как смоль, гоблинские глаза прожигали по-прежнему ясным взглядом. Фабио Наполеоне — так звали карлика — был выдающимся итальянским ювелиром. Мастер мастеров, он создавал шедевры, стоящие целых состояний: его творения обладали уникальной магией и были широко известны в кругах столь узких, что вхождение в них могло сравниться с попыткой протиснуться в игольное ушко.

— Признаюсь, Вы меня изрядно удивили и заинтриговали своим письмом, — начал Люциус после некоторой паузы.

— Надеюсь, что так. Равно как и надеюсь, Вас заинтересует предложение, которое я планирую сделать.

— И в чем же оно состоит?

Гоблин вновь надсадно закашлялся.

— Я стар, лорд Малфой. Очень стар. И мне уже не с руки вести свои дела, однако я по-прежнему заинтересован в развитии. Думаю, Вы знаете, насколько высоко ценятся в Италии украшения мастерской Наполеоне...

Люциус начал догадываться, куда клонит карлик, однако решил не торопить события:

— Да, разумеется. Я лично дарил своей супруге колье Вашей работы, когда мы были на отдыхе в Венеции. Изумительно тонкая вещь.

— Благодарю. Так вот... — На лбу гоблина вдруг выступили капельки испарины. Карлик достал из кармана платок и несколько раз промокнул свою землистого цвета лысину. — Я хочу выйти на рынок Британии. Но мне не справиться без посредника. Мой сын и его дети — ювелиры, а не торговцы... Я не могу на них положиться в этом деле, тем более, что у них нет связей в Вашей стране.

Гоблин выдержал долгую, удушающую паузу.

— Я много наслышан о Вас, лорд Малфой, и предлагаю Вам стать моим партнером. Вы знаете, что мы, гоблины, редко идем на подобные сделки, но, думаю, это тот случай, когда стоит поступиться кое-какими принципами.

— И какую же долю Вы предлагаете?

— Треть от всей прибыли с местного рынка.

— Половина.

— Лорд Малфой...

— Скупой платит дважды, синьор. Ваши творения не из дешевых даже для искушенной публики, британские ввозные пошлины на драгоценные металлы и камни крайне высоки, а конкуренция на местном рынке одна из самых жестких в магической торговле. Если Вы не сможете быстро наладить свои дела в определенных кругах — Вы потеряете внушительную сумму.

— Сорок процентов.

— Идет. Скажите, Вы сможете в ближайшее время предоставить несколько образцов из числа наиболее дорогих для демонстрации и хотя бы один — в подарок? Я подберу, кому их преподнести, дабы обеспечить интерес к изделиям еще до появления на рынке. Скоро Рождество — это прекрасный повод заявить о себе.

— Разумеется. Я пришлю Вам несколько колдографий на выбор в течение этой недели, а после направлю сами украшения с особым курьером. До Рождества все будет у Вас.

— Прекрасно. Как долго Вы планируете задержаться в Лондоне?

— До понедельника.

— Тогда предлагаю встретиться завтра для подписания бумаг и обсуждения ближайших шагов, а уже после Рождества мы с Вами выберем место для будущего магазина, посмотрим кандидатуры управляющих и так далее. У Вас есть что-то сейчас с собой, с чем мне стоило бы ознакомиться?

— Да, вот, взгляните — в этом кейсе некоторые бумаги, которые помогут Вам составить представление о положении дел и моих планах. — Гоблин, кряхтя, неловко перегнулся через подлокотник кресла и достал небольшой чемоданчик. — Остальное, в том числе и более подробная финансовая информация, будет после подписания контракта.

— Благодарю. — Люциус принял кейс из рук карлика и одновременно поднялся из кресла. — Завтра в полдень в Министерстве магии — Вам будет удобно?

— Да, конечно.

— Прекрасно. Что ж, до встречи и приятного вечера. Рад знакомству.

— Взаимно, лорд Малфой.

Люциус кивнул в знак прощания, вышел из отеля и аппарировал в мэнор, впервые за несколько месяцев совершенно удовлетворенный положением своих дел. С появлением старикашки-гоблина Малфой получал нечто куда большее, чем просто прибыльное и статусное дело, не требующее чрезмерного напряжения сил: он получал в свое распоряжение выдающегося мастера, который наверняка справится с проблемой рунного кольца... И сделает это быстрее и лучше, чем сумасбродный профессор Камланн, под руководством которого теперь так некстати работала одна очаровательная мисс-прощай-здравый-смысл-Люциуса-Малфоя.

* * *

Открывая субботним полднем дверь Люциусу Малфою, Гермиона ожидала услышать в качестве приветствия все, что угодно, кроме того, что услышала.

— Здравствуй, мой прекрасный и... не по погоде одетый друг. — Аристократ смерил Грейнджер оценивающим взглядом и хулигански улыбнулся.

— Привет. Что значит, не по погоде?

— Это означает, что для нашей прогулки ты одета чересчур легко.

— Но, Люциус, там практически тридцать градусов!*

— Кто тебе сказал, что мы будем в Лондоне?

— Что?

— Марш в дом, и одевайся теплее.

— Да как ты...? Не смей обращаться со мной, как с ребенком!

— Хорошо, поступим иначе. — Малфой, не особо церемонясь, подхватил Гермиону на руки и занес внутрь. — У тебя восемь минут.

— Люциус, Мордред тебя раздери, какие еще восемь минут?

— Семь с половиной.

— До чего?!

— До портала в Ирландию. — Малфой триумфально поставил Гермиону на пол и, отобрав метлу, вынул из кармана небольшую связку ключей, служившую порталом. — Если не успеешь переодеться, буду согревать тебя любыми методами на собственное усмотрение.

— Ох, Люциус... — Волна мурашек предательски прокатилась по позвоночнику. Гермиона покраснела и сочла за благо спешно ретироваться в гардеробную.

Через пять минут Грейнджер вернулась, потрясая длинным гриффидорским шарфом и перчатками.

— Теплее не было.

Люциус усмехнулся, но красно-желтая экипировка осталась без комментариев.

— Готова?

— Ну, если честно, то не особо, но...

Не дав ей договорить, Малфой схватил девушку за руку и, вручив обратно метлу, притянул к себе.

— Держись крепче.

Пространство завертелось, вытянулось в тоннель и, закружив, вынесло Гермиону и Люциуса прочь из лондонской квартиры — к берегам одного из множества холодных ирландских озер.

* Имеются в виду 30° по Фаренгейту = — 1,1° по Цельсию

* * *

Озеро Карроумор. Суровый ирландский край, прекрасный, как легенды кельтов. Дикий, необозримый простор со свистящими ветрами и могучими громадами холмов. В это время года здесь практически никого нет. Лосось, ради ловли которого на озеро приезжают магглы, до весны скрыт подо льдом, так что местность всецело предоставлена магам. Летать здесь — истинное удовольствие. Чистая, абсолютная свобода.

— И кто мне говорил, что плохо летает? — Люциус, сделав с Гермионой синхронную петлю, завис в воздухе, позволяя Грейнджер продолжить самой. — Еще немного, и ты будешь летать лучше меня.

— Да, конечно, как же...

— Конечно. Тебе нужно всего лишь научиться плавности. Мягче. Расслабь колени — так легче входить в поворот. Во-от, правильно. Смотри — все получается.

Гермиона действительно увлеченно нарезала в воздухе объемные круги и петли, сама поражаясь собственным успехам.

— Легче. Еще. Не ускоряйся. Отлично!

Никогда еще полет не вызывал у нее столько упоения. Урок с Джинни был веселее, но как-то не так спокоен: было тревожно и неловко, а здесь — свобода и счастье.

Метла постепенно набирала скорость, ветер засвистел в ушах, шапки искристых сугробов мелькали, как картинки слайдшоу. Справа от Грейнджер над озером взвилась одинокая крачка. Рассекая воздух, Гермиона повторила контур ее полета. Лететь... Она могла лететь, как птица...

— Гермиона, стой! Тормози!

Прямо по направлению полета, словно из ниоткуда, возник огромный валун. Гермиона, что было силы, сжала ногами метлу. Нимбус ускорился сильнее.

Нет... Остановись! Ну же! Пожалуйста...

Сквозь дикий свист ветра в ушах Грейнджер уловила срывающийся крик Малфоя. Камень приближался с угрожающей скоростью. Руки непроизвольно выпрямились и до боли стиснули древко. Мерлин Великий, ей не справиться с управлением... Зажмурившись и стиснув зубы, Грейнджер приготовилась к столкновению, как ее внезапно с силой рвануло в сторону. Небо и земля смешались в кучу. Несколько раз перекувыркнувшись в воздухе, Гермиона пролетела, казалось, сотню ярдов и вдруг с треском провалилась под лед.

Адский холод лезвиями впился в кожу. Одежда налилась свинцом и потянула вниз. Дыхание сковало, сердце подскочило к горлу и перестало биться. Перед глазами поплыли темные круги. И вдруг что-то мощное подхватило Гермиону под лопатки, вынесло на берег и резко отпустило.

Тяжело дыша, Гермиона попыталась подняться.

— Стой. Замри. — Голос. Малфой. Ну, конечно... — Secheresse. Foverus.

Одежда вмиг полегчала, тело окутало восхитительное тепло. Люциус повторил заклинания — уже, видимо, для себя, — после чего убрал палочку и быстро, но сильно прощупал Гермионе кости.

— Цела?

— Вроде да.

— Болит где-нибудь?

— Нет, не болит.

— Попробуй согнуть и разогнуть по очереди руки и ноги.

Гермиона послушно подвигала всеми конечностями.

— Теперь походи.

Грейнджер прошлась из стороны в сторону.

— Что-нибудь неприятное чувствуешь?

— Мучительный стыд и желание провалиться сквозь землю.

Люциус облегченно выдохнул.

— Слава Мерлину...

— Я же говорила, что не умею летать.

— Это не «я не умею летать». Это «безумству храбрых — венки со скидкой». Зачем ты набрала скорость?

— Затем, что оно само так вышло...

— Воистину Гриффиндор — это диагноз.

— Диагноз, — Гермиона согласно кивнула, плотнее затягивая вокруг шеи размотавшийся красно-желтый шарф.

— И проблемы с инстинктом самосохранения.

— И проблемы с инстинктом самосохранения.

Люциус с усмешкой покосился на Гермиону, стыдливо перебирающую бахрому на шарфе, и вновь достал палочку:

— Accio Nimbus!

Две метлы со всплеском поднялись из воды и скользнули точно в руки Малфою.

— Держи, спортсменка.

— Люциус...

— Держи-держи, имущество надо беречь. Что ж, на сегодня подвигов, я полагаю, достаточно. Пойдем, нас ждет кружечка грога за героическое спасение одной героической гриффиндорки.

* * *

Начался снег. Люциус и Гермиона с метлами в одной руке и кружками-термосами в другой медленно поднимались на высокий пустынный холм, чью вершину венчал аккуратненький охотничий домик. Далеко внизу остались и озеро, и пресловутый валун, с которым чуть не поцеловалась Гермиона, и маленькая деревенька с трактиром, полным смешливых рыжеволосых ирландцев. Именно там Малфой и Грейнджер разжились ароматным грогом, плескавшимся сейчас в их кружках, а также знакомством с бородатым хозяином и парой свеженьких местных шуток.

Вечерело. Домик был уже в какой-то паре ярдов.

— Надо будет приехать с тобой сюда еще раз.

— И снова полетать?

— Совершенно верно.

— Ты решил покончить жизнь самоубийством?

— Ни в коем случае. — Малфой провернул ключи в замке и открыл Гермионе дверь. — Проходи.

Домик, простенький и небольшой снаружи, внутри оказался минимум вдвое больше и вчетверо богаче. И если за первое явно отвечала обыкновенная магия, то вот второе: пушистые ковры, огромный каменный камин, мебель из красного дерева, жаккардовые портьеры, кованые канделябры — второе было явственным признаком не только отменного вкуса, но и внушительного состояния.

— А еще говорят, Гриффиндор — это диагноз...

— Что?

— Нет-нет, ничего. — Грейнджер разулась, отряхнула с волос снег и проследовала в гостиную. — Решительно ничего...

Оглядев комнату, девушка подошла к окну и замерла. Холмы пухлого мягкого снега, дымчато-васильковые в сгущавшихся лиловых сумерках, покрывали долину, словно одеяло, приглашая укутаться и заснуть под треск прогорающих дров, в обнимку с чем-нибудь уютным и теплым — таким же, как свет домиков внизу, у самого озера, чьи окна одно за другим зажигались огоньками. А сверху сыпалось еще и еще, медленно и легко, словно вне времени, будоража все внутри каким-то смутным предчувствием счастливого волшебства — такого, какое бывает только в сказках.

— Нравится? — мягкий баритон Люциуса раздался над самым ухом, заставляя Гермиону слегка вздрогнуть.

— Очень.

— Этот дом принадлежит тетке моего отца. — Малфой положил руку Гермионе на плечо, обнимая и чуть отворачивая от окна. — Старушка была здесь последний раз, наверное, лет тридцать назад, но эльфы исправно поддерживают его в идеальном состоянии — на случай гостей вроде меня. Впрочем, я тоже редко тут бываю: настолько, что едва ли знаю хоть что-то, кроме расположения комнат. Но нам сейчас больше и не нужно. Идем, я покажу тебе ванную. Заклинания и грог, бесспорно, отличное средство, однако тебе все-таки стоит принять горячий душ.

— Душ?

— Именно.

— А если я не хочу?

— А если подумать?

— Ну, раз ты настаиваешь...

— Я рекомендую.

— О, рекомендации лорда Малфоя как раз такие — очень... настоятельные.

— Как-то подозрительно хорошо ты меня знаешь! — Малфой наигранно внимательно воззрился на Гермиону, чуть прищуривая глаза, и вдруг резко подхватил ее на руки, перегнул через свое плечо и понес прочь из гостиной.

— Ай! Люциус! Что ты делаешь?! А, ну отпусти меня сейча-а-а-а-а-ас же!

— Какая ты все-таки легкая...

— Что это еще за манера? Опусти меня!

— ... каждый раз удивляюсь.

— Ты меня вообще слышишь?!

— Что, прости?

— ОТПУСТИ МЕНЯ!

— С удовольствием. Мы как раз пришли. — Малфой обворожительно улыбнулся и опустил Гермиону на покрытый гранитной плиткой пол. Последний оказался холодным, так что Гермиона зашипела и едва не запрыгнула обратно на руки нахальному хозяину.

— Пользоваться можешь всем, что тебе понравится, — Люциус указал на заставленное разными флакончиками трюмо, — Вперед.

— Есть, сэр, — съехидничала Гермиона и демонстративно захлопнула дверь. Отчего-то хотелось верить, что прямо перед аристократическим малфоевским носом. Ибо нефиг.

Однако идея Люциуса, как ни крути, была вполне себе хороша. Гермиона отвернула краны с водой и плеснула в ванну миндального масла. Клубы ароматного пара стремительно заполнили пространство, согревая холодные стены и пол. Дождавшись, пока наберется достаточно воды, девушка скинула одежду, сняла украшения и нырнула в ласковое тепло. Не думать о том, как сильно тянет к Малфою. Не думать, не думать, не думать...

* * *

Обернувшись полотенцем, Гермиона стояла и рассматривала себя в зеркале, медленно надевая снятые перед купанием украшения. В голове в панике метались мысли о происходящем.

— А я уже почти решил, что ты утонула.

Грейнджер дернулась от неожиданности; цепочка с подвеской выпала из мокрых рук и, слегка звякнув, ударилась о столешницу трюмо.

— Господи, Люциус...

— Испугалась? — Малфой стоял в дверном проеме, опираясь плечом о косяк, и выжидательно смотрел на Грейнджер.

— Откровенно говоря, да. — Она даже не заметила, что открылась дверь. Интересно, сколько он уже наблюдал за ней?

На лице Малфоя мелькнула довольная улыбка.

— Теперь я знаю, почему тебе не даются полеты.

— И почему же?

— Потому что ты создана для воды. Моя маленькая русалочка.

— Вроде тех, что водятся в Черном озере? — Гермиона вопросительно изогнула бровь, иронически улыбаясь Люциусу через отражение в зеркале.

— Нет, вроде тех, о которых слагают легенды и сказки.

Малфой подошел ближе и поднял со стола упавшую цепочку.

— Пленительных красавиц со струящимися локонами...

Едва слышно щелкнула ювелирная застежка. Правая рука Малфоя скользнула по шее Гермионы, затем по затылку и выше. Дотянувшись до макушки, Люциус распустил тюрбан из полотенца. Мокрые кудри тяжелыми прядями рухнули вниз.

— Никогда не понимал, зачем женщины закручивают полотенца подобным образом.

— Затем, что так они удобно держатся на голове.

— Неужели?

Гермиона утвердительно кивнула, продолжая улыбаться, но не иронично, а натужно: скулы свело от напряжения, щеки полыхнули жаром. Малфой был слишком близко. Слишком.

— Так вот... — Люциус пристально взглянул в отраженные зеркалом глаза Гермионы. — Красавиц с сияющей кожей...

Ладонь медленно опустилась Гермионе на грудь. Пальцы очертили ключицы, на секунду задев подвеску и коснувшись ямочки под горлом. Сердце Гермионы колотилось как бешеное. Люциус издевался. Идиоту было понятно, какую игру он завел, но он тянул, мучительно тянул, заставляя Гермиону захлебываться в удушливой жаркой волне и терять последние капли самообладания.

Пальцы Малфоя скользнули под край полотенца. Уголок высвободился из узла, тяжелая махровая ткань упала Гермионе под ноги. Если бы от смущения можно было умереть, то Малфоя уже ждал Азкабан за очередное убийство.

Кончиком носа Люциус скользнул вверх по шее Гермионы, глубоко вдыхая запах:

— Миндаль? — губы достигли уха девушки и слегка сжали мочку.

— Да... — еле слышно выдохнула Гермиона, сглатывая внезапно образовавшийся в горле ком.

— Да? — Пальцы Малфоя обхватили грудь и сдавили соски.

— Да-а-а... — шепот сорвался в стон. Грейнджер закрыла глаза и запрокинула голову.

Внезапно аристократ отстранился. Гермиона едва успела сообразить, почему, как тот вновь прижал ее тело к себе — на этот раз сильнее и ближе. Лопатки уперлись в обнаженную грудь, ягодицы ощутили твердую, как камень, плоть. Халат Люциуса бесформенной кучей валялся на полу.

Руки Малфоя опустились вниз по ребрам и животу до бедер. Секунда — и Люциус с силой потянул на себя. Едва не теряя равновесие, Гермиона дугой прогнулась в спине. А в следующую секунду ощутила Люциуса внутри.

Руки со всей силы уперлись в край трюмо. Мокрая столешница скользнула под ладонями; пытаясь найти опору, Гермиона выпрямила руки и вдавила их в стол до боли в костях.

Мамочки, а-а-а-а...

Каждым движением Люциус проникал до самого упора — резко, жадно, до потери сознания. И ее, и своего. Быстрее. Еще. Еще... А-а-а-а!

Слегка приоткрыв глаза, Гермиона бросила взгляд на зеркало и перехватила мутный, озверевший взгляд Малфоя. Ну же, давай... К черту синяки, к черту сожаления и совесть. Еще!

Стремясь усилить ощущения, Гермиона, как могла, сжала внутренние мышцы. Пальцы Малфоя со всей дури впились в бедра. Больно! Грейнджер взвыла и стиснула зубы, но насадилась глубже. Толчки ускорялись. Кожа покрылась испариной, мышцы сводило от напряжения, дыхание перешло из шипения в крики и стоны.

Еще! Еще! Еще!

Очередное движение — и да-а-а-а! Хватка Люциуса резко ослабла, по телу прокатилась мощная дрожь, а в мозг ударил дикий, вышибающий оргазм. Потеряв последние силы, Гермиона резко согнула руки в локтях и, шумно дыша, уперлась лбом в столешницу. Малфой навис сверху и замер, глотая ртом воздух.

Почти минуту оба стояли, не шевелясь. Прохладный гранит приятно остужал кожу. Ноги едва держали, руки потряхивало, сознание застилал пьяный туман. Наконец, Гермиона через силу подняла голову и искоса посмотрела на Люциуса.

— Как ты? — Малфой поймал взгляд и медленно выпрямился, откидывая со лба налипшие влажные волосы.

— А как ты думаешь?

На лице Люциуса мелькнула усталая улыбка.

— Отвечать вопросом на вопрос — дурной тон. Иди ко мне.

Грейнджер неуклюже поднялась и развернулась к аристократу лицом.

— У магглов... — Гермиона облизнула губы, пытаясь сровнять дыхание, — есть сказка. О русалочке. Несчастная влюбилась в человека и пошла на сделку с морской ведьмой ради возможности быть вместе с ним. В обмен на человеческие ноги ведьма вырвала русалочке язык, а каждый шаг обрекла на адскую боль.

Люциус напрягся; голос Гермионы звучал не к месту и не в меру серьезно.

— Но это не главное. Условием обретения бессмертной человеческой души ведьма поставила истинную любовь: если принц женится на другой, русалочка умрет, превратившись в пену. И знаешь что?

— Что?

— Плевать принц хотел на русалочку.

Повисла тяжелая пауза.

— К чему ты пугаешь меня на ночь такими сказками? — Люциус попытался отшутиться, уже чувствуя, как вся эйфория испаряется в воздухе.

— К тому, что ты подбираешь мне очень красочные сравнения. — Гермиона, усмехаясь, выскользнула из-под руки Малфоя, подняла с пола полотенце и, перекинув его через плечо, вышла из ванной.

* * *

Утро воскресенья началось для Драко с совы от Блейза и срочных переговоров по каминной связи. Несмотря на выходной и начало рождественских каникул, их с Забини дела не прекращались ни на день, что для людей их рода занятий – Драко и Блейз работали с прессой – было, бесспорно, оправданно, но все равно непросто. Позавтракать удалось только ближе к одиннадцати. Покончив с едой и захватив со стола номер «Пророка», Драко встал и направился в гостиную. Сесть перед камином, согреться, прочитать свежий номер и наконец-то расслабиться – это, по правде сказать, было все, о чем Драко мечтал уже не первую неделю.

Мэнор был тих и, казалось, оглушительно пуст. Драко вошел в гостиную и неожиданно для себя обнаружил, что одно из кресел у камина уже занято. Занято отцом, которого еще полчаса назад не было в поместье. Равно как и всю прошедшую ночь. Люциус, впрочем, был в домашней одежде и с привычной сосредоточенностью в лице изучал какие-то документы. Секунду поколебавшись, Драко подошел ближе.

— Здравствуй, отец.

— Здравствуй, Драко. – Люциус, чуть дернувшись, поднял голову от бумаг и смерил сына коротким взглядом. – Ты нехорошо выглядишь. Все в порядке?

— Да, все нормально.

— Может, стоит провериться? Вызови Хайда, он, насколько я знаю, уже вернулся из Болгарии.

— Нет, не стоит. Это… просто недосып и усталость. Очень много дел.

— Понимаю. – Малфой-старший вернулся к просмотру документов и, не глядя на Драко, добавил: — Будь осторожнее со здоровьем. Скоро свадьба.

— М-да, верно… — Драко сел в кресло напротив отца и после некоторого размышления, словно невзначай, заметил: — Ты не ночевал сегодня дома.

— Я был в Ирландии, в домике тетушки Цирцеи.

— Понятно. – Драко выдержал короткую паузу, пристально всматриваясь в лицо отца, будто силясь уловить в нем оттенок фальши. Уточнить прямо, зачем тому понадобилось посетить ирландскую глушь, отчего-то не хватало духу. – Тебе пришел конверт. Из Италии.

— Прекрасно, спасибо. Где он?

— В твоем кабинете.

— Надеюсь, его не распаковывали?

— Нет. Отец…

— Нарцисса у себя?

— Мама во Франции.

— Опять? – Люциус на секунду отвлекся от бумаг. Нарцисса уезжала уже второй раз за последние полтора месяца.

— Да. – Драко кивнул, глядя при этом куда-то в пол и в сторону.

— Когда вернется?

— Завтра вечером.

— Хорошо. Гринграссы будут на рождественском ужине?

— Да, разумеется.

— Замечательно, — Люциус одобрительно кивнул и, сложив бумаги в стопку, направился прочь из гостиной, — Я буду у себя.

Драко, не поворачивая головы, взглядом проследил, как отец выходит из комнаты и скрывается в темноте коридора, после чего удрученно закрыл глаза и потер переносицу. В нем было что-то не то. Что-то наигранное, наносное, будто наспех прикрытое драпировкой. Да, он был серьезен и сдержан, как всегда, – даже усталость в лице казалась абсолютно естественной, но где-то под этой усталостью было что-то еще. Энергичность, азарт, какой-то странный подъем и возбужденность… Да, возбужденность – очень верное слово.

* * *

— …колбаски, жареный сыр, лед и Огденское. И три бокала. – Официант обвел взглядом Джинни и Гермиону, которых было пока всего двое, но от комментариев предусмотрительно воздержался. — Все верно?

— Да, все верно.

— Подавать по готовности или все вместе?

— По готовности.

— Спасибо за заказ. – Официант убрал бумажку в фартук и нагнулся над столом, чтобы забрать меню. В «Дырявом котле», как всегда, было людно и шумно, но любимым местам встреч Гарри, Джинни и Гермиона изменяли крайне редко.

— Я устала просто невыносимо. Засыпаю на ходу. – Джинни отдала свой экземпляр меню и обернулась к Гермионе. – Ну, что? Как вчера все прошло? Давай, рассказывай скорее, пока Гарри задерживается.

— Ну, в общем…

Однако не успела Грейнджер произнести хоть одну фразу, как напротив нее на стул рухнул щедро присыпанный снегом Поттер, опоздавший, несмотря на то, что встречу перенесли с пяти часов вечера на семь.

— А вот и я.

— Ладно, обсудим позже. – Джин кивнула Гермионе, явственно давая понять, что не раскрыть подробностей той не удастся.

— Обсудите что?

— Да так. Всякие женские сплетни, ты же нас знаешь. – Джин беззаботно махнула рукой.

— Знаю, поэтому и уточняю. С вас станется обсудить и какой-нибудь мировой заговор.

— Ты весь в снегу… — Гермиона улыбнулась, как улыбаются на выходки нерадивого ребенка.

— А, да? – Гарри завертелся на стуле, отряхивая с себя хлопья. – Все?

— Почти. – Грейнджер протянула руку через стол и смахнула снег с темноволосой макушки. – Теперь все.

— Спасибо. Вы уже сделали заказ?

— Нет, блин, ждали тебя!

— Понятно, значит, сделали. – Гарри одобрительно кивнул Джинни и коротко уточнил: На меня тоже?

— Естественно. А вот, кстати, и наш заказ.

На стол одно за другим опустились несколько блюд с закусками, бутылка Огденского, лед и три рокса*. Официант откупорил виски, разлил на троих и, коротко уточнив, не нужно ли что-то еще, удалился. Гарри, Гермиона и Джин дружно подняли бокалы.

— За что пьем?

— Ну, например, за перемены.

— Перемены? – Девушки в недоумении воззрились на Гарри.

— Да. – Поттер выдержал многозначительную паузу. — Я ухожу из Хогвартса.

— Что?!

— Как?! Куда?

— Я решил, что хватит с меня малодушия: после войны очень хотелось спокойствия и тишины, но, если посмотреть правде в глаза, я вряд ли на них способен. Я ухожу в Аврорат.

— О, боже…

— Viva аврор Поттер! Ну, наконец-то!

— Джинни!

— Что? Это же его призвание! Кто, как не Гарри? – Уизли повернулась к Поттеру и отсалютовала ему бокалом. – Поздравляю. Я очень рада, что ты наконец-то решился.

— Спасибо, Джинни.

— Удачи, Гарри. Я буду за тебя переживать.

— Спасибо.

_______

*Рокс (тумблер) — низкий бокал для крепких спиртных напитков и некоторых коктейлей.

* * *

Час спустя

— Гарри, ты засранец.

— Что?!

— Да, представь себе. Ты заставил меня задуматься о моей карьере.

— И что за гениальные мысли тебя осенили?

— Что надо тоже заканчивать эту историю с Хогвартсом. Я деградирую: готовить ребят к полетам на метле легко и приятно, но что с этого мне самой? Я не помню, когда последний раз всерьез тренировалась, а ведь могла бы играть в профессиональном спорте. Представьте только, охотник Пушек Педдл, Паддлмир Юнайтед или Холихедских гарпий?

— Это было бы действительно круто.

— Слушай, Джин, но ведь в профессиональном спорте выступают совсем недолго. Что ты будешь делать потом?

— Да хоть домохозяйкой стану! Буду летать на метле между этажами Норы и прицельным броском закидывать грязные носки точно в таз. Зато не придется жалеть об упущенном шансе.

— Всегда можно вернуться в Хогвартс на все те же классы полетов. А еще стать спортивным комментатором, судьей, журналистом – да кем угодно. Вариантов не так мало. Дерзай, Джин. Если хочешь, можем начать вместе тренироваться – мне тоже надо набирать спортивную подготовку, в Аврорате с этим строго.

— А я могу написать Виктору, спросить, как обстоят дела в клубном квиддиче.

— Было бы здорово.

— Ты только имей в виду, что алкоголь плохо совместим со спортивной карьерой… — Гермиона назидательно пригрозила пальцем, указывая на бокал в руке Джинни.

— Ага, то есть ты тактично намекаешь, что покушаешься на мою долю Огденского? Ну, уж нет!

— Ничего подобного! Я забочусь о твоем здоровье.

— Ну, конечно! Давай-ка позаботимся заодно о твоем! – Джин потянулась через стол, норовя отобрать у Грейнджер бокал.

— Еще чего. Можешь начинать с завтрашнего дня, а сегодня я отмечаю!

— И что же ты отмечаешь?

— Ну... Я внесла первый взнос за свой будущий дом.

— И ты молчала?! – синхронно взвились Гарри и Джин.

— Простите...

— Совсем обнаглела на радостях. – Джин картинно покачала головой. – Это же новость дня! Поздравляю!

— Спасибо. Конечно, постройка завершится еще не скоро, а платить за него я буду еще лет десять, но оно того стоит.

— Еще бы! Так где? Где ты теперь будешь жить?

— Ну, пока я все еще буду жить в съемной квартире. Дом будет готов только осени следующего года, но… — Гермиона обвела друзей лукавым взглядом и выразительно посмотрела на Поттера:

— Гарри… Готовься чаще заглядывать на историческую родину: я покупаю дом в Годриковой впадине.

— Не может быть!

— Фантастика. Просто… невероятно. Герм, — Гарри со смесью восторга и смятения в лице поднял бокал, — За твой успех!

* * *

Еще три часа спустя

— Тебе тоже кажется, что она отключилась?

— Ну-у, с такими, как она, никогда нельзя быть уверенным на все сто, но… — Гарри прищурился и, смерив Джинни настолько пристальным взглядом, насколько позволяли выпитая бутылка виски и плохое зрение, кивнул. — … да.

— И что мы с ней будем делать?

Поттер неэстетично хмыкнул и налил еще бокал:

— Транспортировать.

— О-о, ты еще способен выговаривать такие слова… — Грейнджер уважительно покачала головой. — За это надо выпить.

— Определенно.

И Гермиона с Гарри от всей гриффиндорской души чокнулись бокалами, так что часть содержимого вылилась обоим на колени. Золотой дуэт этого, впрочем, не заметил.

— Гарри…

— М?

— Надо бы по домам уже. Время позднее, да и Джинни пора уложить, в конце концов. По-нормальному. Где ж это видано, чтобы вот так?

— М-да, ты права. Что ж, сами мы сейчас не аппарируем и на милю, так что… Кричер! – Гарри щелчком пальцев призвал домового эльфа. Тот появился считанную секунду спустя с характерным хлопком.

— Да, хозяин?

— Перенеси нас всех в Нору.

— Кричер должен перенести хозяина в эту мерзкую облезлую холупу предателей крови? — едва слышно пробубнил себе под нос домовик, но Поттер и Грейнджер его не услышали, роясь по карманам и проверяя наличность всех взятых ими вещей.

— Черт, в глазах почти что двоится.

— Ага. У тебя дома есть антипохмельное?

— Вроде да.

— Тогда продолжаем банкет у тебя, но сначала сдадим вот это сокровище.

— Идет.

— Кричер?

— Слушаюсь, хозяин.

* * *

Мгновение спустя слегка модифицированный состав Золотого трио, ведомый Кричером, появился на пороге Норы. Презрительно фыркнув при виде знаменитой многоэтажной развалюхи, эльф сердито откланялся и исчез. Гарри отреагировал на столь внезапное бегство только озадаченным взглядом и отрывисто хмыкнул:

— Ладно, вызовем еще раз. Так, теперь, главное, тихо.

— Ты знаешь, на что Молли запирает дверь?

— Ну, насколько я помню… — Поттер достал палочку и коротко взмахнул, — Alohomora.

Дверь со скрипом открылась.

— Что, вот так просто? – Гермиона едва не всплеснула руками, но это ей помешало сделать тело Джинни, которое Грейнджер поддерживала, пока Гарри открывал дверь. — Когда они уже придумают себе что-нибудь посерьезнее?

— Это ты у нас специалист по охранным чарам – вот и посоветуй им что-нибудь на досуге.

— И посоветую!

— Тише, не кричи. Давай, понесли. – Грейнджер и Поттер прошли внутрь и притворили за собой дверь.

— Может, разбудить Молли?

— Да ну тебя к Мерлину. Хочешь слушать нотации, почему мы так редко бываем в гостях?

— Н-н-нет.

— То-то же. Ты помнишь, где ее комната? – Гарри кивком головы указал на Джинни.

— Кажется, на втором.

— А не на первом?

— Нет, она переехала в бывшую комнату Билла. Еще весной, между прочим.

— А-а… Так, ладно, бери ее под левую руку, я под правую — и понесли.

— А, может, ты лучше ее на руки?

— Нет, Герм, я протрезвел, но не настолько. Если случайно споткнусь, то сломаю что-нибудь и себе, и этой неудавшейся пьянице.

— Почему неудавшейся?

— Потому что она просто вырубилась — завтра будет чиста и свежа, как майская роза. В отличие от нас с тобой. Слушай, а может, ты ее отлевитируешь?

— Как ты только что сказал? Я протрезвела, но не настолько.

— Понял. Тогда понесли.

— Черт, лестницы узкие до безобразия.

— Да, не Хогвартс…

— Кстати, а какого Мерлина мы несем ее домой, а не в Хогвартс?

— Такого, что уже начались рождественские каникулы.

— Ах, да, точно.

— Неси давай.

* * *

Спустя несколько минут бесчувственное, но вполне живое тело Джиневры Уизли было благополучно уложено в родную кровать и даже заботливо переодето в ночную рубашку. Трюк этот стоил Гермионе больших усилий, поскольку расстегивать пуговицы на другом человеке даже в трезвом состоянии не всегда с руки, а уж на хмельную голову и в почти полной темноте тем более. Сделать то же самое при помощи магии никому в голову отчего-то не пришло. Тем не менее, ум, честь, совесть и главный хозяйственник Золотого трио не зря провела столько месяцев в условиях походов: все разрешилось удачно и относительно быстро.

— Готова? – Гарри, присевший на пол рядом с кроватью Джинни, пока Гермиона корпела над переодеванием последней, и едва не уснувший прямо там же, кое-как поднялся на ноги.

— Да.

— Тогда спускаемся вниз, я вызываю Кричера – и трансгрессируем к тебе.

— Идет.

— Ты, кстати, не ставила каких-нибудь невообразимых антиаппарационных барьеров на свой дом?

— Разумеется, ставила. Но Кричеру это не помешает.

— Отлично.

* * *

— Какая удача, что ты такая запасливая… — Гарри сделал три больших глотка антипохмельного и облегченно опустился на диван в гостиной квартиры Гермионы. Несмотря на поздний час и бурное празднество, силы резко начали прибывать.

— Это не удача, а жизненная необходимость. – Грейнджер отхлебнула из своего бокала. — Не будь я запасливой, мы благополучно окоченели бы в лесах еще пять лет назад во время охоты за крестражами.

— Твоя правда.

— А жизненно необходимые привычки просто так не забываются.

— Да уж… – Гарри откинулся на спинку дивана и на некоторое время задумался, будто что-то вспоминая. – Жалко, что с нами сегодня не было Рона…

Гермиона внезапно опустила взгляд и залпом допила свою порцию зелья. На несколько секунд повисла тягучая пауза.

— Я пойду сделаю чай. Будешь?

Поттер грустно, но понимающе усмехнулся:

— Буду.

Грейнджер рассеяно кивнула и спешно скрылась в кухне. Стрелки часов, тем временем, пересекли отметку в четверть первого ночи.

* * *

Гермиона вернулась всего через пять-шесть минут с двумя кружками ароматного чая, мягко дымящимися в сумрачном свете лампы. Поставив одну из них на тумбочку, она осторожно взяла вторую обеими руками и, стараясь ничего не расплескать, передала Гарри. Поттер благодарно кивнул.

— Герм?

— М?

— Я знаю, что это не мое дело, но… Почему ты все-таки бросила Рона?

Грейнджер разом помрачнела и опустилась на пол, пряча взгляд и не произнося при этом ни слова. Ее собственная кружка с чаем так и осталась стоять на тумбочке, распространяя по комнате легкий запах имбиря и мелиссы.

— Это ведь ты его бросила, не было никакого обоюдного согласия или как там это называют... Рон сказал мне тогда, перед отъездом.

Гермиона продолжала молчать. Гарри, однако, не отступался.

— Он очень переживал, правда. Видела бы ты его…

— Я видела.

— Не думаю, что ты видела все.

— Поверь, я видела достаточно. Ты знаешь, что он при мне выпил экстракт аконита? А о том, что намеренно кинулся на метле под «Ночного Рыцаря»? А о том, что резал сектусемпрой руки?

— Нет…

— А я знаю. И знаю, как ему было тяжело. Но, поверь, я ничем не могла ему помочь. Даже если бы я осталась — как раньше уже все равно бы не было. Бывают такие ситуации, в которых нет пути назад. — Гермиона на мгновение задумалась и добавила, — Их вообще никогда нет, если уж быть до конца честным.

— М-да. А ведь знаешь, мы с Джинни тоже так и не смогли вернуть все, как было. И вроде даже не случилось ничего — просто не вышло.

— Случилось, Гарри. Еще как случилось.

— Что случилось? — Поттер резко развернулся, хмуря брови, будто Грейнджер знала что-то, но до сих пор лицемерно скрывала.

— Война, Гарри. Она многое меняет в жизни и в людях, слишком многое. Хотя в моем случае произошло не только это.

Гермиона, не закончив мысль, замолчала и уставилась в стену напротив. Они просидели в полной тишине, наверное, почти минуту, когда Гарри вдруг коротко спросил:

— Снейп?

— Снейп, — тяжело, еле слышно выдохнула Грейнджер, закрывая лицо руками и до красноты растирая глаза.

— Невероятно. Я-то думал, Рон просто двинулся от ревности и не знал, в чем еще тебя обвинить. Ну, знаешь, чтобы хоть как-то спасти и без того шатающееся самоуважение. Глупо ведь всерьез считать, что девушка уходит от тебя из-за кого-то, кто уже умер… А оказалось, не глупо.

Грейнджер вновь не ответила. По дому глухо разносилось только тиканье больших коридорных часов и тихое жужжание настольной лампы. Прислушавшись, можно было различить еще протяжный свист вьюги за окном, но погруженные в свои мысли Гарри и Гермиона были далеки от этого. Они не замечали даже то, что чай в их кружках уже изрядно остыл, а они так и не сделали ни глотка. Впрочем, по сравнению с темой их разговора это было совсем не важно.

— Я только одного не могу представить: как и когда вы со Снейпом...?

Грейнджер подняла взгляд к потолку и закусила губы. К горлу, казалось, уже подступали слезы, но не могли прорваться, смешанные с густой и едкой, как смола, тоской.

— Дурное дело не хитрое.

— Такое — наверняка хитрое. Мы ведь всегда были вместе, втроем. Да и потом все эти его дела с Орденом и Пожирателями… Ты, кстати, ведь наверняка знала, на чьей он стороне, так?

— Да не знала я ничего…

— Нет?

— Не больше, чем вы с Роном. Чтобы Снейп что-то разболтал… Я тебя умоляю, он почти двадцать лет успешно водил за нос всю магическую Британию. Не раскололся даже Волдеморту, куда там мне?

— Да уж. Так как вы сошлись? И когда? Прости, что допытываюсь — грубо с моей стороны, знаю, но ты и Снейп... Я просто ума не приложу, как такое могло случиться.

— Да какая теперь разница, как, где и когда… — Гермиона выдержала паузу. — Летом после пятого курса. В твоем доме на площади Гриммо.

— Не может быть.

Гермиона короткой и грустно усмехнулась:

— Может. Была глубокая ночь, спали все, кроме Ремуса. Северус пришел в ставку Ордена после вызова Волдеморта, наверное, чтобы сообщить что-то. Не знаю, что произошло между ним и Ремом тогда: возможно, разошлись во мнениях или просто повздорили, как это частенько с ними бывало… Я проснулась от духоты и спустилась вниз — выпить воды. Они были в кухне. Когда я поняла, что могу помешать, тут же развернулась и начала подниматься обратно к себе, но Северус уже вышел — и успел меня заметить. Он возник за моей спиной быстрее, чем ты успел бы моргнуть. От неожиданности я слегка вскрикнула, но прежде, чем смогла произнести хоть что-то членораздельное, оказалась впечатанной в стену и лишенной голоса невербальным Силенцио.

Одному Мерлину известно, что произошло в тот вечер, но Северус был зол, как затравленный зверь. Вспыхнув бешенством со скоростью искры, он едва не приложил Гермиону затылком об раму портрета и зачем-то заткнул ей рот рукой, что ввиду успешного Силенцио было более, чем бессмысленно.

— Один лишний звук, мисс Грейнджер, и я обещаю, Вы пожалеете, что попались мне на глаза, — прошипел он над самым ухом, сжимая ей правое предплечье так, что заныли кости. Синяки не пройдут потом целых две недели. — Вы немедленно вернетесь в свою спальню и забудете все, что успели подслушать, ясно?

Помнится, все, что Гермиона тогда смогла, это в ужасе вытаращиться на профессора и только коротко кивнуть, что поняла его, тем более что забывать было нечего — она не услышала ни слова. Северус, однако, не отпускал. В холле было темно — горели лишь редкие свечи, но даже в этом полумраке можно было разглядеть, как дергаются от напряжения мышцы на бледном лице и какой яростью закипает взгляд. Сердце Гермионы колотилось, как сумасшедшее. Казалось, еще немного — и Снейп придушит ее прямо здесь и сейчас, наплевав на последствия. Шумно втягивая носом воздух, он почти дымился от бешенства. Ей, вероятно, следовало бы уже думать о спасении собственной души, но в сознании вместо этого вдруг вспыхнула дикая мысль, что у профессора удивительные руки. Руки, пахнущие дымом и травами.

Неизвестно, что при этом отразилось у Гермионы на лице, но Северус внезапно резко убрал руку и тряхнул кистью. В следующую же секунду в подбородок уткнулось острие волшебной палочки, больно натягивая кожу. А еще через секунду в губы гриффиндорки вдруг впились грубые и сухие губы профессора.

— Он был явно не в себе. Я даже не поняла, что происходит. Сначала он едва не убил меня за то, что я подвернулась ему под руку, а потом вдруг накинулся с поцелуем. Невозможно было ни сопротивляться, ни остановиться…

Она действительно не могла сопротивляться: поцелуй Снейпа был настолько неожиданным и жестким, что ей едва удавалось вдохнуть и выдохнуть. Его правая рука, вдавливаясь в ключицу, продолжала удерживать палочку у самого ее горла, а левая зарылась в волосы на затылке и с силой тянула их вниз. Из этой хватки нельзя было даже дернуться, не говоря уже о каких-то действиях. Макушка и лопатки больно упирались в шершавую стену, губы начинало саднить. Но Гермиона не хотела вырываться. Ее пьянила эта фантастическая абсурдность, горький запах Снейпа с оттенком полыни и хвои, его агрессия, его сила. В тот самый момент, когда Снейп отстранился, она сама подалась навстречу, отчаянно цепляясь профессору за отвороты мантии.

— Что Вы творите?! — С запозданием испугавшийся не то ее действий, не то самого себя, Северус дернулся, как ужаленный, распахивая настежь глаза и стряхивая с себя ее руки.

— То же, что и Вы, профессор. — Силенцио все еще действовало, но зельевар, как оказалось, прекрасно читал по губам.

— Не смейте хамить мне, Грейнджер, — процедил он сквозь стиснутые зубы, вновь вскидывая на Грейнджер палочку, но Гермиона уже не боялась.

— Вы все равно сотрете мне память.

Снейп сощурился и шумно выдохнул. И тут же вновь впечатал Гермиону в стену, затыкая ее рот своим. Правое колено зельевара вклинилось ей между ног — Гермиона послушно расставила ноги чуть шире, почти седлая бедро Снейпа. Именно в тот момент она поняла, о чем говорил Рон, когда в истерике орал, что хочет ее. О да, это сумасшедшее ощущение: жарко, дико, невыносимо. Запредельно. Снейп убрал палочку и подхватил ее под ягодицы, поднимая над полом. Его плоть напряглась так сильно, что это чувствовалось даже сквозь одежду. Гермиона, закусывая губы, потерлась о его пах и одной рукой задрала свою майку. Снейп резко остановился:

— Не здесь.

Грейнджер со стоном закрыла глаза и кивнула, едва не рыдая от досады. Снейп опустил ее обратно. Из легких рвался даже не крик — вой подстреленного зверя, но Северус не дал ей издать его: схватив Гермиону за руку, он резко потянул ее за собой вниз по лестнице, выскочил на улицу… и мгновенно аппарировал.

Уже после смерти профессора оказавшись в его доме в Тупике Прядильщиков, Гермиона, наконец, узнала, куда Снейп перенес ее в ту июльскую ночь. Он перенес ее в собственную спальню, святая святых, но тогда, в практически кромешной темноте и лихорадочной страсти она не поняла ничего, кроме того, что под ее спиной вдруг оказалась кровать. Что бы Грейнджер ни думала потом о Снейпе, эта ночь стоила всех слез, которые Гермиона за нее потом заплатила. Нет, она не была девственницей, но именно Снейп дал ей почувствовать, что значит быть женщиной. Это было похоже на рухнувшие стены, на сорванные гайки, на слетевшие кандалы. Концентрированный восторг, бешенство, застилающий сознание оргазм… Черт подери, она поняла, почему человечество одержимо сексом — это действительно лучшее из удовольствий. Когда мужчина проникает в женщину, медленно, глубоко, туго, — это не просто физиология, это восторг. И когда он начинает размашисто двигаться внутри — это не нудно и пресно, это безумие. С мужчиной, которого хочешь, ты ждешь конца не для того, чтобы вскочить и кинуться в душ, а потом переключиться на чтение книжек. Ты задыхаешься, умоляешь и плачешь, чтобы, в конце концов, сдохнуть от счастья. С Роном этого никогда не было.

— Мы переспали в ту ночь. Он перенес меня к себе в дом, и мы до самого рассвета... Извини, мне наверное не стоит посвещать тебя в эти подробности.

Когда первая полоска света озарила горизонт, Северус резко сел на кровати и, уставившись стеклянным взглядом в окно, потер переносицу. Сейчас прозвучит Obliviate — Гермиона была почти уверена в этом: Снейп достал палочку из рукава валявшейся на полу мантии и уже занес руку. Но вместо стирания памяти прозвучало Reparo: разодранная по швам пижама Гермионы вернулась к прежнему виду и аккуратной стопкой легла ей на колени. Лицо Снейпа не выражало ничего. Застыв, словно статуя, он несколько минут просидел спиной к Гермионе, размышляя о чем-то своем, после чего поднялся, облачился обратно в мантию и протянул Гермионе руку.

— Вы… не сотрете мне память? — Грейнджер натянула пижаму, но так и осталась сидеть, с недоверием глядя на зельевара.

— Нет.

— Но… почему?

— Вы так этого хотите? — Лицо Снейпа перекосило. Тогда Гермионе показалось, что это был сарказм, хотя в действительности это была, скорее, просто горечь.

— Нет.

— Тогда давайте руку и не задавайте глупых вопросов.

— Да, сэр.

И они аппарировали обратно на Гриммо 12.

— Бред какой-то. — Гарри протер лицо руками и несколько раз тряхнул головой. — Снейп и ты… Знаешь, я несколько раз переосмыслил его личность, после того, как увидел те воспоминания, но то, что сейчас рассказываешь ты — просто за гранью. После пятого курса? То есть тебе даже семнадцати не было? Мерлин, это же растление…

— Да иди ты. Растлением это было бы, если бы я была девственницей. А так Рон постарался еще до Снейпа. Взял меня не столько страстью, сколько измором.

— Рон?!

— Гарри, чему ты каждый раз так удивляешься? Да, Рон. Это, по-моему, вполне закономерно.

— Он же весь шестой курс возмущался поцелуям Джинни и Дина! Вспыхивал под стать своей шевелюре и цеплялся к ним хуже Амбридж с ее инспекционными крысами.

— Ты думаешь, это было из-за его целомудрия? — Гермиона иронически усмехнулась. — Он не давал Джин житья, потому что завидовал. После случая с Северусом я отстранилась, не позволяла даже мимоходом касаться меня, не говоря уже о чем-то большем. — В комнате на несколько секунд повисла пауза. — Мне казалось, что лучше провести одну ночь, как та, что подарил мне Снейп, чем тысячу и одну такую, как были у нас с Роном — извини, если это задевает твои дружеские чувства, но я серьезно.

— Да чего уж там…

— В общем, так оно все и началось. И так же закончилось бы, если бы не Рон и его приступ чувств к Лаванде. Помнишь тот случай после матча по квиддичу, когда Рон думал, что ты опоил его «Феликсом»?

— А ты еще потом наслала на него стайку канареек? О, да, такое не забывается.

Гермиона улыбнулась.

— Несмотря на наши натянутые отношения, я ужасно расстроилась, когда Рон переметнулся к Браун. В конце концов, я надеялась, что мои впечатления от ночи с Северусом померкнут, и мы с Роном сможем вновь быть вместе. Не рассчитывать же было на Снейпа, в самом деле... После того, что случилось, его отношение ко мне не изменилось ни на йоту: все то же процеженное сквозь зубы «мисс Грейнджер», те же придирки, косые неодобрительные взгляды. По крайней мере, так мне на тот момент казалось.

Северус был безупречен в своем безразличии. Нет, Гермиона не рассчитывала в одночасье стать для него кем-то особенным, но увидеть на жестком профессорском лице хоть тень симпатии, услышать в голосе хоть ноту расположения — неужели Снейп не считал ее достойной даже таких мелочей? Если бы кто только знал, насколько это было больно.

— Тогда, наслав на Рона канареек, я бросилась из кабинета и побежала, куда глядели глаза. Я даже не помню, как оказалась в подземельях, как нашла кабинет Снейпа, как вошла… Помню только хмурое лицо Северуса, едва видное из-за кипы пергаментов, и его напряженный взгляд.

О, это выражение снейповских глаз было незабываемо. «Я хочу Вас, профессор». Ступор, шок, замешательство. Упавшее на пергамент перо и гробовое молчание — ни криков, ни насмешливо изогнутых бровей, ни издевок. Только взгляд, похожий на взведенное ружье. Снейп молчал целую вечность: ужас перед его приговором рвал горло и простреливал виски, но Гермиона стояла и ждала, продолжая храбро смотреть ему в лицо. Когда он, наконец, поднялся из-за стола и прошел к двери, Грейнджер не выдержала: закрыла глаза и изо всех сил зажмурилась, будто ожидая пулю в затылок. Невыносимо хотелось зажать уши, согнуться пополам и исчезнуть прежде, чем Снейп произнесет хоть слово.

С грохотом хлопнула дверь.

— Colloportus.

Грейнджер распахнула веки так резко, что перед глазами поплыли круги. Медленно, стуча каблуками, Снейп подошел сзади и остановился у нее за спиной. Он был в считанном дюйме: его подбородок почти касался ее макушки, а дыхание слабо колыхало ее волосы. Осторожно, не поднимая взгляд, Грейнджер развернулась к Снейпу лицом. И почти тут же оказалась подхвачена на руки.

— С того самого момента наши отношения и превратились в более-менее постоянные. Не пойми неправильно, встречи не были частыми. Но абсолютно каждая из них была для меня глотком концентрированного счастья. Впрочем, за пределами его кабинета все оставалось, как раньше.

Их встречи не были даже отдаленно похожи на романтические свидания: скорее, приступы взаимной похоти, приправленные интеллектуальными разговорами и дополнительными уроками ЗОТИ. Возможно, это странно, но даже здесь Снейп продолжал учить: он готовил ее по боевой, охранной и медицинской магии; львиную долю того, что удалось освоить за эти уроки, практиковать пришлось уже в следующем году в погоне за крестражами. Со Снейпом можно было обсуждать все: любые темы любой сложности — его мозг был просто сокровищницей знаний, ума и здравого смысла. Но самым невероятным все равно оставалась их близость. Бывая в Хогвартсе на праздновании Победы, Гермиона до сих пор ежегодно спускается в бывший кабинет Снейпа, чтобы вдохнуть знакомый запах и провести ладонью по старому письменному столу. Чтобы вспомнить, как впивались в кожу неубранные перья, как отпечатывались на бедрах синяки, как раскачивался этот стол в такт резким, рваным движениям. Уже после войны и помолвки Рон не раз пытался поставить ее на колени и локти, но Гермиона так и не далась ни разу, ссылаясь на то, что это пошло. О, да, это пошло! Чистая воплощенная похоть, полное раскрытие и полное подчинение мужчине — ее любимая поза. Но только Рону она не хотела ни открываться, ни подчиняться. Уизли — не Снейп, и никогда им не будет.

— Ну, а потом было вторжение Пожирателей и бой на Астрономической башне.

Уже когда они скитались в поисках крестражей, Гермиона не раз прокручивала в голове один и тот же момент того вечера: она с Полумной у кабинета Снейпа, оглушенный Флитвик, приказ Северуса оказать помощь… Мерзкий, унизительный обман, на который она повелась, потому что за прошедшие несколько месяцев привыкла верить.

Он просто вел свою игру. Занял липовым дельцем, чтобы не мешалась под ногами. Причем легко, мимоходом, без лишних слов и телодвижений. Она ненавидела его за то, как он это сделал. За своеволие, обман и превосходство. Ненавидела, но не могла отделаться от мыслей, исполосованных зелеными вспышками Непростительных. Кто знает, возможно, это был один из извращенных снейповских способов защитить. Возможно, он спас ей жизнь.

— После того, как Северус убил Дамблдора, мы пересеклись всего трижды. Первый раз — когда тебя перевозили от Дурслей, если это вообще может считаться за встречу. Я поняла, что он был там только по тому, что Джордж пострадал от Сектусемпры…

На самом деле она с первой же минуты знала, что Снейп есть среди преследователей. Она так и не нашла его взглядом, но некоторых видеть не обязательно. Когда Северус был в пределах досягаемости, менялся сам воздух: в нем невозможно было нормально дышать, он густел и наливался тяжестью… Тяжестью, а еще страхом, только на этот раз Гермиона боялась не Снейпа: она боялась за него. Северус слишком часто вел двойную игру, и сколько бы Гермиона ни перебирала факты, вопросы продолжали громоздиться один на другой: что творится в этом непостижимом мозгу, на чьей Северус стороне, к какому будущему стремится? А главное, есть ли в этом будущем место… ему самому? Грейнджер душило и выворачивало от неизвестности. Все внутри заходилось криком, что Северус Снейп не хотел и не рассчитывал выжить… И, Мерлин Великий, как же это было верно.

— Второй раз — когда мы вернулись в Хогвартс, перед началом битвы.

Когда МакГоннагал, вскидывая палочку, отпихнула Гарри в сторону, Гермиона забыла, что надо дышать. Уже потом, после того, как Северус исчез, в голову запоздало пришла мысль, что декан гриффиндорцев никого не убила бы — хотя бы потому, что ее заклятья были отнюдь не смертельные. Но тогда Гермиона едва не кинулась Минерве наперерез. В самый последний момент перед тем, как Северус скрылся в ночной темноте, Грейнджер не выдержала: сорвавшись с места, бросилась к дуэлянтам и выхватила взгляд зельевара. Это было похоже на шальную Аваду — резко и насмерть. Глаза в глаза, на прострел. Именно этот секундный взгляд снился ей потом в кошмарах чаще других. По сути, именно он был последним.

— А третий — уже в Визжащей хижине.

Гарри шумно выдохнул, закрывая лицо руками.

— Как ты понимаешь, за все эти три раза мы не успели сказать друг другу ни слова. — Гермиона на секунду замолчала, — Знаешь, Гарри, это чудовищно страшно — видеть, как твой мужчина умирает, а ты не имеешь права ни словом, ни жестом показать, что он хоть что-то для тебя значит. Но самое страшное — когда он в последний миг своей жизни вспоминает другую.

Гарри убрал руки от лица и стеклянным взглядом уставился в стену:

— Ты… любила его?

— Не знаю. Очень трудно любить кого-то, кто не пускает тебя в свою жизнь дальше порога. А Северус не пускал ни на секунду. Из всех женщин для него всегда существовала только твоя мама: что бы я ни делала — мне никогда не суждено было сравниться с ней.

— Тебе не надо сравниваться. Ни с мамой, ни с кем другим. — Голос Поттера звучал глухо и хрипло, но отчего-то пробирал до костей. — Ты — это ты. И ты прекрасна такой, какая есть. Если Снейп этого не видел — это только его проблемы.

Гермиона слабо и грустно улыбнулась.

— Спасибо. Так или иначе, Северус умер. Конфликт исчерпан, дело закрыто. Знаешь, первое время после его похорон я даже плакать не могла. Немая мертвая тоска вцепилась в горло и не давала издать ни звука. Я просто впадала в ступор и переставала чувствовать что-либо.

А еще напрочь теряла счет времени и ощущение реальности. Стоило закрыть глаза, как из темноты возникал белый Патронус в виде лани и серое, словно пепел, лицо, измазанное кровью. Не удавалось нормально спать, не хотелось есть, противно было даже ходить, стоять и сидеть. Первая и единственная попытка сварить веселящее зелье едва не обернулась истерикой: все — от котелка и горелки до колбочек и черпака — напоминало о Снейпе. «У тебя глаза матери», — одному Мерлину известно, сколько часов Гермиона провела перед зеркалом, слыша в голове эти слова и проклиная свои радужки за отсутствие в них изумрудного блеска. Особенно плохо было на людях: да, это отвлекало от воспоминаний, но необходимость улыбаться выжимала куда хуже, чем пыточное колесо собственных мыслей. Ведь с точки зрения окружающих Гермионе несказанно повезло: выжить, сохранить всех близких, в один день обзавестись женихом, Орденом Мерлина и непреходящей славой — какой еще повод для беспредельного счастья нужен этой неблагодарной грязнокровке? Так что улыбайтесь, мисс Грейнджер! Шире и лучезарнее! Разве можно хоть кому-то показать, как рвет в клочья душу из-за ненавистной всем летучей мыши?

— Рон, конечно, не мог не замечать этого. А я не могла признаться. Я говорила, что горюю над смертью наших друзей: Рема, Доры, Фреда... И это было правдой, но их смерти лишь подливали боли — для меня все вокруг меркло на фоне гибели Снейпа. Но Рон верил и не задавал лишних вопросов. А потом обнародовали завещание.

Как и следовало ожидать, большая часть того, что принадлежало покойному профессору, отошло Хогвартсу и семейству Малфой. Дом, сбережения, личные вещи — почти все отписали Драко. Кое-что досталось Люциусу, кое-что Нарциссе — ее с Северусом, как оказалось, тоже связывали некоторые условно дружеские чувства. Небольшой конверт вручили и Гарри: услышав свое имя в списке наследников, Поттер, было, удивился, но, получив завещанное, мгновенно все понял — Северус отдал все, что хранил в память о Лили. Колдографии, записки, маленькие безделушки… Скромная и очень грустная коллекция. Чего не понял никто, так это того, как в завещании Снейпа оказалось имя Гермионы Джин Грейнджер. Пожалуй, всем без исключения тогда показалось, что они ослышались. Кингсли зачитал строчку повторно: три редчайших фолианта совершенно определенно полагались именитой гриффиндорке. Мир сошел с ума — в этом не могло быть сомнений, но отказаться от такого подарка Гермиона не имела права.

— В одной из книг была записка. Ты же помнишь эти книги?

— Конечно.

Они были прекрасны: старые, приятно потертые, словно живые, полные невероятной магии — у Северуса всегда был отменный вкус на подобные вещи. Первое время Гермиона просто гладила их, не открывая, будто эти книги были домашними питомцами и могли вдруг успокоительно заурчать, прогоняя все боли и беды. А потом чудесным летним утром Гермиона открыла одну из них. Тонкий листок пергамента, подхваченный дуновением ветра, упал ей прямо на колени: «Что бы ты ни думала обо всем, что случилось, — спасибо. Пусть все в твоей жизни будет достойно тебя. СС»

— Меня прорвало, как плотину… Слезы хлынули так, будто кто-то применил ко мне Aguamenti. Я рыдала почти два месяца, каждый день. А потом поняла, что не могу больше жить с Роном. Я разорвала помолвку и, знаешь, еще ни разу об этом не пожалела.

— М-да… — Гарри подпер голову рукой, отхлебывая, наконец, уже холодный чай и невидящим взглядом смотря в пол. — Невыносимо жалко Рона. Он так любил тебя и, казалось, был так близко, а у него на самом деле не было даже шанса.

— Думаешь?

— Против такого человека, как Снейп? Ни одного. — Гарри на секунду замолчал. — А еще жаль, что Снейпу не удалось выжить.

Гермиона шумно выдохнула, закусывая губы.

— Ты даже не представляешь, сколько бы я отдала за возможность поговорить с ним сейчас. Сотни вопросов и тысячи слов вот уже который год не дают мне покоя. Но, боюсь, будь Северус жив, его ответы не принесли бы мне облегчения.

— А мне кажется, у вас могло бы неплохо получиться.

— Ты издеваешься? Нет, Северус всегда любил только твою маму. Очень легко фантазировать, что он мог бы сказать и сделать, будь он жив. Но в действительности нас с ним всегда разделяла целая пропасть.

Гермиона внезапно встала и подошла к окну. Отодвинула занавески, оглядела пустую улицу и устало зевнула:

— Уже поздно, Гарри. Нам с тобой обоим пора спать, не то завтра мы не поднимемся с кроватей до самого заката.

— Ты права. — Поттер, кивнув, поднялся с ковра. — Спасибо тебе.

— За что?

— За искренность. И за антипохмельное, разумеется, — Поттер хулигански подмигнул и ухмыльнулся.

— Это тебе спасибо. Ты самый лучший, Гарри. Правда.

Грейнджер, слабо улыбаясь, подошла к Поттеру и, обняв его одной рукой, положила голову ему на плечо.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — Гарри поцеловал Гермиону в макушку и, высвободив ее руку, щелкнул пальцами, призывая Кричера. — Перенеси меня домой.

— Слушаюсь, хозяин. — Домовик поклонился, и через секунду оба исчезли с характерным хлопком.

Гермиона подошла к зеркалу и протерла лицо руками. Когда-нибудь она научится вспоминать Снейпа без боли. Когда-нибудь. Обязательно. Не раздеваясь, Грейнджер рухнула на диван и забылась тяжелым сном.

* * *

— Переверни бокалы и переставь на каминную полку. — Задумчиво поправлявший фужеры Драко дернулся от неожиданности и, едва не уронив один из бокалов, обернулся на голос. На пороге малой зимней гостиной, опершись плечом о дверной откос, стоял Люциус: — Так деликатнее.

Под пристальный взгляд сына Малфой-старший прошел внутрь комнаты, попутно окидывая интерьер беглым взглядом. Эта комната некогда служила музыкальной, однако в силу полного равнодушия всех ныне живущих Малфоев к музыке ее переделали под небольшую гостиную: убрали рояль, сложили декоративный камин, поставили маленький чайный столик. Два дня назад в связи с наступающим Рождеством дальний правый угол заняла карликовая елка. О прежнем убранстве комнаты напоминала только большая хрустальная люстра, кичливо переливающаяся радужными бликами. Люциус мысленно отметил, что это добавляет обстановке лишнюю помпезность, и продолжил: — Девушки вроде твоей невесты не любят прямые приглашения к сексу.

Драко смутился, но постарался не подать виду:

— Это не приглашение к сексу. — Юноша взял бокалы в левую руку и направился к камину, пользуясь замечанием Люциуса как предлогом не смотреть тому в глаза. Ему было неуютно в обществе отца, хотя в данном случае Драко был благодарен Люциусу за совет: он сам чуть хуже чувствовал нюансы любовной игры, ему не хватало тонкости и изящества. Они и не требовались до сих пор: девушки почти всегда сами бросались к Драко на шею, уже соблазненные его деньгами, титулом и эффектной внешностью. Астория Гринграсс была, однако, не из таких. — Скорее, попытка спасти наши с Асторией семейные отношения от печальной участи мертворожденных. — Драко попытался скрыть яд в голосе, но тот все равно явственно сочился из каждого слова. — Кто знает, вдруг у меня получится? Народная мудрость утверждает, что женщина — всегда отражение того, как к ней относится ее мужчина… — Подчеркнуто четким, театральным движением бокалы были перевернуты ножками вверх и поставлены на полку рядом со старинными зачарованными часами. Драко с вызовом обернулся к отцу.

— … в то время как жизненный опыт подсказывает, что поведение мужчины — почти всегда отражение того, как эта женщина относится сама к себе. — парировал Малфой-старший, садясь в ближнее ко входу кресло. На короткое мгновение в комнате повисла напряженная тишина.

— Вот и проверим, — наконец ответил Драко и вновь вернулся к журнальному столику, чтобы убрать с него бутылку игристого.

Сын злился, и Люциус это знал. Драко пытался защитить мать, испытывая за нее едкую и жгучую обиду, а потому делал все, что мог, дабы разбудить в отце чувство вины и, может быть, даже желание хоть что-то исправить. Но Люциус не считал себя виновным за раскол в их семье. По крайней мере, не более виновным, чем сама Нарцисса, которая тоже могла бы пошевелить хоть пальцем ради сохранения нормальных отношений. Она, черт побери, была такой же частью их пары, как и сам Люциус. Однако Драко, судя по последним разговорам, видел ситуацию иначе, считая маму несчастной жертвой сильного и влиятельного отца.

Люциус шумно вздохнул и отвернулся ненадолго к окну. В просвете между портьерами виднелся совсем крошечный участок неба, но даже этого было достаточно, чтобы заметить, какой сильный и крупный снег валит сегодня на улице. Мантикора это все раздери, когда же его уже перестанут считать чудовищем и увидят обычного человека? Да, он умеет принимать за других решения. Да, он часто превосходит других. И да, четко блюдет свои интересы. Но это не значит, что другие люди не могут блюсти свои! Северус, например, мог спокойно захлопнуть дверь у Люциуса перед носом или, чего уж там, вообще не открыть ее, если ему того не хотелось. Нищий сирота-полукровка, он заставил старшего Малфоя уважать себя больше, чем Люциус уважал родного отца. И если смог Снейп, то что мешает остальным поставить себя так же? Однако решить проблему и даже просто осознать свой в нее вклад сложнее, чем жаловаться. Поэтому теперь его сын огрызается, как Цербер, и выражает осуждение в каждом жесте, однако даже не пытается понять, каково самому Люциусу видеть изо дня в день это равнодушное существо, которое по закону именуется миссис Малфой. И это Драко еще не знает о Грейнджер. Не хочется даже думать, как сын отреагирует, если узнает: Люциус уже и так обеспечил своей душе посмертный отдых на берегах озера Коцит*.

Мысль о Грейнджер, однако, натолкнула Малфоя-старшего на удачный нейтральный вопрос, который, Люциус надеялся, сгладит ситуацию:

— К счастью, и народная мудрость, и жизненный опыт сходятся в том, что женщины любят подарки. — Люциус сдержанно улыбнулся. Драко ответил тем же и, кажется, расслабился. — Ты же приготовил подарок Астории?

— Разумеется. — Драко подошел к переливающейся огнями аккуратной, почти игрушечной елочке и поднял из-под нее темно-синюю квадратную коробку, перевязанную серебристой лентой. Не рискнув повредить бант, он просто жестом показал, что именно в ней подарок для будущей молодой леди Малфой, и пояснил:

— Колье гоблинской работы. Платина и синий бриллиант. — Драко усмехнулся и виновато развел руками. — Не смог придумать ничего лучше.

— У тебя, я надеюсь, будет впереди еще достаточно времени, чтобы придумать для Астории сколь угодно оригинальные подарки. — Люциус одобрительно кивнул выбору сына. — А сейчас ты все сделал правильно: вечная классика еще никого не подводила.

— Пожалуй. — Драко еще раз проверил аккуратность упаковки, хотя и так был вполне уверен, что с ней все в порядке, и положил коробочку обратно под рождественскую елку. — А что ты подаришь в этом году маме?

Люциус едва сдержался, чтобы не проявить на лице всю степень недовольства этим вопросом. Едва ослабнувшее напряжение между ним и сыном вновь вернулось: Драко, казалось, отнюдь не собирался слезать с оседланного конька.

— Колье гоблинской работы. Платина и черные бриллианты.

Драко в голос расхохотался.

— А как же оригинальность? Если следовать твоей логике, за четверть века совместной жизни ты уже должен был перейти на исключительно нетривиальные подарки.

— За четверть века совместной жизни я подарил твоей маме столько, что у меня уже просто кончились идеи. — Люциус театрально развел руками, демонстрируя показное покаяние. — Да и твоя мама уже давно не выражает никаких желаний и интересов. — Люциус ехидно улыбнулся. — К счастью, против бриллиантов она по-прежнему ничего не имеет. По крайней мере, насколько я могу судить по ее неизменному молчаливому на них согласию.

Он не мог не вернуть сыну эту шпильку. Интересно, задумывается ли Драко хоть немного о роли Нарциссы в их семейной жизни? Высказывает ей хоть что-нибудь так же, как сейчас ему? И вообще, способен ли он хоть на секунду взглянуть на нее критически, а не только жалеть?

Удовлетворившись замешательством на лице сына, Люциус расслабился и, решив не развивать тему, поднялся из кресла:

— Прикажи эльфам погасить люстру и расставить по комнате небольшие свечи. Лучше, чтобы они мягко парили прямо в воздухе, как в Большом зале Хогвартса. И позаботься об аромате. Ваниль, шоколад или яблочный пирог с корицей — традиционно самые располагающие к доверию запахи. — Малфой-старший покровительственно улыбнулся. — Удачи.

Драко задумчиво кивнул, глядя куда-то мимо отца, и ничего не ответил. Люциус коротко усмехнулся этой реакции и вышел из гостиной. «Думайте, юноша, думайте и смотрите хоть немного дальше своего обиженного носа», — мысленно добавил Люциус напоследок, поворачивая в сторону кабинета и намереваясь написать короткое деловое письмо для Фабио Наполеоне. На самом деле в этом году Люциус не приготовил для своей супруги никакого подарка: роскошное колье с черными бриллиантами, о котором он упомянул в разговоре с Драко, в действительности было заготовлено для госпожи Забини. Черная Вдова славилась своей исключительной страстью к украшениям и была лучшей живой рекламой для итальянских ювелирных шедевров, какую только можно было вообразить. Но Драко прав, если Люциус не хочет очередных домашних неприятностей, то колье лучше подарить Нарциссе, а Черная Вдова вместе с доном Наполеоне подождут несколько дней. Впрочем, для Нарциссы могло бы подойти и кое-что другое из того, что Люциус выбрал у Фабио, но этим с женой старший Малфой делиться отнюдь не собирался.

_________

*Имеется в виду ледяное озеро в девятом круге дантова Ада — круге, где томятся души предателей тех, кто доверился.

* * *

С самого утра к Гермионе посыпались поздравления с Рождеством: почтовые открытки, посылки, звонки по телефону и сообщения в мессенджерах, которыми Грейнджер в силу маглловского происхождения активно интересовалась и пользовалась, — все это прибывало со всех концов Англии и не только ее. Одна из птиц летела из самой Болгарии — от Виктора Крама. Они с Гермионой, несмотря на расстояние и не вполне удачный роман восьмилетней давности, по-прежнему оставались дружны, и это обстоятельство делало обоим честь. Гермиона искренне жалела, что не со всеми можно расстаться столь удачно. Сегодня, например, ей предстояло встретиться с Рональдом, с которым они номинально тоже остались друзьями, однако почти двухлетнее обоюдное молчание, которое они без особого труда хранили, красноречиво говорило о качестве этой дружбы. Они были настолько хорошими друзьями, что Гермиона с трудом могла себе представить, как скажет слово: «Привет».

Стоявшая перед зеркалом Грейджер отложила на край трюмо письмо Крама и попыталась отрепетировать, как поздоровается с бывшим женихом. Выходило скверно. Даже с седьмой попытки. Кисло, неубедительно и не располагающе ни к чему хорошему. Настолько, что Гермионе даже расхотелось делать себе к ужину прическу — какой смысл прихорашиваться, для кого и зачем? Девушка в раздражении отложила расческу и тяжело вздохнула. С Роном они хотя бы расстались. А ведь есть и тот, с кем она даже расстаться не может. Мерлин великий, почему, почему она не влюблена в кого-нибудь вроде Невилла?! Он так похорошел, так возмужал после войны, но по-прежнему такой прекрасный человек... И так очаровательно любит Полумну, что тоска по взаимным чувствам сектусемпрой режет все внутренности при одном взгляде на них с Луной.

Скорбные размышления внезапно прервал тихий стук в окно. Большая белая птица, которую едва можно было разглядеть в плотном густом снегопаде, опустилась на подоконник с внешней стороны дома и, не дожидаясь, пока ей откроют, оставила посылку, после чего тут же вспорхнула и улетела прочь. На пару секунд сердце Гермионы замерло, забывая сделать удар. Птица была настолько похожа на Хедвиг, что Грейнджер мгновенно провалилась, будто под лед, во времена их Золотого Трио, когда все приключения еще казались волшебной сказкой, а не смертоносной войной. Однако почти тут же разум подсказал, что Хедвиг погибла, а этот посыльный — всего лишь такая же полярная сова, как и преданная крылатая подруга Гарри. Перед глазами на мгновение мелькнула леденящая душу картина той ночи, когда они пытались вызволить Гарри с Тисовой улицы… Будь проклята каждая частичка праха Волдеморта, будь проклята на веки веков. Гермиона что было силы стиснула кулаки, но тут же остановила сама себя: сегодня Рождество, и она не позволит этим воспоминаниям испортить ей праздник.

Тряхнув головой, чтобы сбросить морок воспоминаний, девушка подошла к окну и открыла створки. На подоконнике лежал сказочно красивый букет: ветки омелы и остролиста в обрамлении полыхающей огнем пышной пуансеттии, перевязанные серебристой лентой и украшенные маленькими звонкими колокольчиками. Как только Гермиона внесла его в комнату, букет раскрылся мощным ароматом горьковатой древесины. Кто же отправитель? Гермиона поняла, что теряется в догадках. Цветы совершенно точно были обработаны сложной магией — пуансеттия не терпит холода: тут же желтеет и сворачивает листья, а эта буквально пышет жизнью. Может, Невилл и Полумна? Нет, это было бы странно, они ведь увидятся сегодня у Уизли. По крайней мере, должны, если только этот букет — не предупреждение, что эта влюбленная парочка все-таки решила послать друзей десятой дорогой и провести Рождество вдвоем. Гермиона улыбнулась этой идее и покрутила букет в поисках записки. Записка действительно вскоре нашлась: маленький сложенный в трубочку пергамент был прикручен к самой длинной из веток остролиста.

«Знаю, что ты уже спешишь к друзьям на рождественский пудинг, но, думаю, за опоздание на пару часов они смогут тебя простить. Обещаю, что не займу ни минутой больше. Сад Кенсингтон, в четверть пятого. Портал — колокольчики.

Л.»

Парализованная запиской, Гермиона в глубокой задумчивости прокрутила колокольчики в ладони, медленно отложила букет на диван… и опрометью бросилась к гардеробу.

* * *

— Я думал, ты уже не придешь. — Не оборачиваясь, произнес Люциус. Он стоял к ней спиной и, на первый взгляд, рассматривал статую, венчавшую композицию фонтана, однако еще на расстоянии десяти шагов почувствовал присутствие Гермионы. — Портал сработал четверть часа назад, но ты не появилась.

— Твоя записка застала меня врасплох. Я не была готова выйти из дома так скоро. Пришлось аппарировать самостоятельно и наугад.

— Извини, не хотел причинить тебе неудобство. — Малфой, наконец, обернулся и подождал, пока Гермиона поравняется с ним. — Здравствуй. Великолепно выглядишь.

Грейнджер поежилась. Относительно великолепия своего внешнего вида она изрядно сомневалась, так как собиралась впопыхах под зажигательный ритм отбивающего чечетку пульса. По этой причине щеки наверняка полыхали румянцем, а волосы художественно растрепались, то есть торчали в разные неприличествующие аккуратной прическе стороны, и теперь вдобавок щедро присыпались снегом. Единственное, что внушало уверенность, это выбор наряда: плотное шерстяное платье силуэтного типа с воротом под горло и длинными рукавами, но короткой юбкой, дополненное высокими сапогами и классическим геометричным пальто до колен — этот сочетание смотрелось на ней превосходно. Малфой уже не раз замечал за собой, как замирает дыхание при виде Гермионы, но сегодня она была не просто хороша. Она была волшебно, обворожительно живой, настоящей.

— Привет, — Грейнджер огляделась по сторонам, силясь понять, зачем Люциус позвал ее сюда.

— Идем? — Малфой подал ей руку.

— Куда?

— Вперед. — Аристократ снисходительно усмехнулся.

— Ты позвал меня, чтобы погулять по Кенсингтону?

— Да.

— Меня. По Кенсингтону. За три чертовых часа до рождественского ужина?

— Именно.

— О… — Гермиона многозначительно вскинула брови. — Ты нехорошо себя чувствуешь?

— Напротив, я чувствую себя прекрасно. Но мне приятно, что ты спрашиваешь.

Грейнджер расхохоталась.

— Милорд, вы больны и тяжко бредите. Вас ждут дома, за праздничным столом с двадцатью блюдами и пятью видами вин. Ступайте немедленно.

— Ты преувеличиваешь. Блюд будет всего семь.

— О, простите, я не сильна в светском этикете.

— Пустяки.

— Не отходи от темы. Что мы здесь делаем?

— Я же говорю: гуляем. Я захотел тебя увидеть и лично поздравить с наступающим Рождеством.

Гермиона искоса посмотрела на Люциуса и, усмехаясь, покачала головой. Он невозможный. И просто убийственно красивый. Глаза, похожие на пасмурное небо, волосы, белые настолько, что на них почти не видно упавших снежинок… И она, вновь чувствующая себя ничуть не лучше этих снежинок — такая же маленькая, незначительная и случайная, а главное, неизбежно тающая от малейшего контакта с этим мужчиной. Девушка шумно вдохнула, пытаясь успокоить подскочивший пульс и звенящие нервы.

— Ну, что ж, у тебя… — она взглянула на часы, — без четверти два часа. Идем.

Они гуляли до самого заката и чуть после, уже в сумерках и свете волшебных огоньков. Магическая часть Кенсингтонских садов была почти безлюдна за исключением некоторых отдельных закоулков, где целовались совсем юные влюбленные парочки или играли в салки дети, которых родители еще не загнали к столу, отобрав метлы. Подходя к очередному фонтану, Люциус и Гермиона услышали чарующие звуки уличного оркестра: квартет молоденьких волшебников явно маггловского происхождения задорно играл знаменитую «Last Christmas» в стиле джаз, попутно пританцовывая и улыбаясь редким прохожим. Если была в этом мире песня, которую Гермиона могла бы назвать главной песней Рождества, то это была именно она, но легкий и воздушный голос солистки на фоне сочного саксофона делал ее еще лучше. В груди мгновенно поднялось предвкушение чистого волшебства, Гермиона непроизвольно заулыбалась и слегка прикрыла веки, покачивая головой в такт музыке. Заметив это, Люциус хитро ухмыльнулся, и уже в следующую секунду Гермиона широко распахнула глаза от того, что одной рукой Малфой перехватил ее кисть, а второй обнял за талию и закружил в танце прямо на снегу и на глазах у одобрительно закивавших музыкантов. Уже давно Грейнджер не хохотала так заливисто. Танцоры из них были аховые: сугробы — неподходящий паркет для эффектных па, но кого это в конце концов волнует, когда танцуешь от счастья. А с неба все так же сыпались крупные хлопья снега, заваливая мир безграничным ощущением чуда.

Последние аккорды взлетели в сумеречное небо, и Гермиона с Люциусом театрально раскланялись друг перед другом под шумные аплодисменты музыкантов, после чего обнялись и похлопали оркестру в ответ. Это были одни из лучших минут во всей ее жизни. Гермиона повернулась обратно к Люциусу и посмотрела в его смеющиеся глаза. Как же редко он был таким, и как удивительно было его таким видеть. Девушка сделала шаг вперед и слегка приподнялась на носочки... Где-то чуть вдалеке вдруг раздалось: «Джесси, а ну марш домой!» — Грейнджер коротко обернулась на звук, и улыбка мгновенно растворилась на ее искрящемся восторгом лице. Родители начали загонять детей домой, а значит, до ужина осталось совсем немного. Люциус без слов понял, что сейчас услышит, и эта реплика его отнюдь не радовала.

— Извини, но мне пора. — Девушка на всякий случай посмотрела на часы и потянулась за волшебной палочкой. Без десяти семь — пора аппарировать в Нору.

— Да, конечно. Я обещал тебя не задерживать. — Люциус сухо улыбнулся. — Однако прежде чем ты уйдешь… Долго думал, какой подарок лучше всего подойдет такой женщине, как ты, и остановился вот на этом. С Рождеством, мой восхитительный друг.

И Люциус достал из кармана мантии маленькую ювелирную коробочку.

Гермиона стояла не в силах оторвать взгляд от раскрытой ладони Малфоя. Легкие хлопья снега мягко кружили в вечерней темноте, тихо опускаясь на черный бархат. Коробочка была настолько маленькой, что в ней просто не могли поместиться ни часы, ни браслет, ни брошь — только серьги или… кольцо. Сердце Гермионы сжалось до боли под ребрами, грудь сковало от нехватки воздуха — почти так же, как тогда на озере, когда она на дикой скорости провалилась под лед и с головой ушла под мерзлую воду. Этого не может быть. Он же не…

— Ну, же. — Люциус поднес ладонь ближе. Часть снежинок скатилась с коробочки и мгновенно растаяла, коснувшись кожи Малфоя. — Открой ее.

— Я… — Голос Гермионы не слушался. Грейнджер коротко откашлялась, но горло все равно издавало что-то среднее между хрипом и свистом. Где-то вдалеке вновь раздался крик женщины, зазывающей детей в дом.

Дрожащими от холода пальцами Гермиона взяла из рук Малфоя коробочку и, едва не выронив, приподняла крышку. В первый момент девушке показалось, что внутри нее, от горла к солнечному сплетению проходит тугая струна, которую Люциус, как тетиву, медленно, до предела вытянул на себя и резко отпустил, оставив дрожать, пуская по телу мелкий озноб. Отрезвляющая действительность при этом стрелой пробила легкое и колким острием застряла под ребрами: на миниатюрной атласной подушечке лежала подвеска.

* * *

— Я… не могу это принять, — не закрывая крышки, Гермиона протянула коробочку обратно Люциусу. Крупный и прозрачный, как слеза, бриллиант попал под свет фонарей, засверкав самоуверенным роскошным блеском. Он был похож на чистый лед, кристалл из едких слез, застывших от холода, которым гордыня замораживает боль — не украшение, а элегантный орден за бессловесную и бессмысленную жертву во имя статуса и тщеславия. Что ж, трудно упрекнуть Люциуса за подобный выбор, но она, Гермиона, пока не дослужилась до таких наград. И хотелось бы верить, никогда не дослужится.

— Я не приму отказа. — Люциус старался сохранять спокойствие, удерживая на лице доброжелательную, но весьма натянутую улыбку.

Впрочем, опустившая взгляд Гермиона едва ли могла оценить эти усилия. Ее взгляд был прочно прикован к носкам сапог Малфоя, под подошвами которых, как ей теперь казалось, находились и вся ее радость, и нежность, и, Мордред бы их побрал, идиотские надежды. Мерлин, на что она, скажите кто-нибудь на милость, рассчитывала? Что он бросит жену и, словно в омут с головой, нырнет в жизнь с грязнокровкой? Признает ее равной себе, значимой для себя? Увольте, это ведь Малфой. Вот только она Грейнджер. И это имя тоже что-то стоит.

— Боюсь, придется. Это уже слишком. Правда. — Гермиона, наконец, через силу подняла глаза на Люциуса, надеясь, что они не успели предательски покраснеть от напряжения и режущей их обиды. — Друзьям такое не дарят.

На последних словах она улыбнулась так, будто стремилась вогнать каждое из них Малфою под кожу, как иглы, но Люциус в ответ всего лишь, усмехаясь, кивнул. Сжавшиеся при этом в кулак пальцы на левой руке, которую он держал за спиной, Гермионе было видеть отнюдь не обязательно.

— Тебя это ни к чему не обязывает, если ты об этом. Ни к чему.

Грейнджер прыснула:

— Это-то и напрягает. — Гермиона на секунду отвернулась в сторону, характерно вскинув брови, как часто делала от бессилия объяснить что-либо Гарри и Рону. Как фантастически легко этот человек дает другим почувствовать, что они не более чем товар. Судя по всему, ей даже стоит гордиться тем, насколько дорого лорд Малфой оценил ее общество. Впрочем, нет, не общество — услуги. Совершенно определенные услуги. Мерлин, как же противно.

— Гермиона, я еще раз говорю: я не приму отказ. Это подарок. — Люциус начинал медленно закипать. Он почти дословно читал с лица девушки всю работу гриффиндорской чудо-логики и вынесенный ею вердикт. И видит Мерлин, мечтал убить проклятую глупую гордячку своими же руками.

Люциус сделал шаг вперед, Гермиона непроизвольно отшатнулась. От этой трусливой реакции скулы Малфоя непроизвольно напряглись до ходящих желваков, и он, зло щурясь, процедил:

— Когда ты уже перестанешь шарахаться от меня, моих подарков и знаков внимания? Я устал чувствовать себя последним идиотом каждый раз, когда пытаюсь что-то для тебя сделать, даже если это что-то — просто помочь тебе снять пальто!

Грейнджер в шоке замерла, не находя, что ответить. Люциус, впрочем, и не намеревался дать ей эту возможность, продолжая закипать ледяным гневом.

— Можешь не комментировать, я знаю, что ты думаешь. Ты думаешь, что я тебя покупаю, использую, унижаю. Только знаешь, что? Это все твои собственные домыслы. ТЫ сама унижаешь себя. И вся твоя хваленая гордость возникает только потому, что ты подспудно сама считаешь, что должна быть униженной. Это ТЫ считаешь себя грязнокровкой, которая недостойна чистокровного лорда. Ты. Не я. Мне, знаешь ли, весьма неприятно думать о тебе в таком роде, потому что я привык всегда выбирать то, что достойно меня, а ты смешиваешь с грязью мой выбор.

— Ты не выбрал меня…

— Выбрал! Если я с тобой вообще разговариваю, то можешь быть уверена — выбрал.

— Что? — Гермиона оторопела. — Ах, какая великая честь! Со мной созволил разговаривать сам лорд Малфой!

Люциус закатил глаза. С неба все так же продолжал медленно падать снег, кружась в плавном и размеренном полете и успокаивая взвинченные нервы. Сделав глубокий вдох, Малфой вновь укоризненно посмотрел на Грейнджер.

— Неужели ты сама этого не видишь? Даже сейчас ты опять подчеркиваешь наши статусные различия, как будто тебе это доставляет мазохистское удовольствие. А знаешь, что провоцирует мазохистское поведение? Быть садистом. — Малфой выдержал короткую паузу, но опять продолжил, не давая Гермионе вставить ни реплики. — Ты же умная, Гермиона. Подумай об этом как-нибудь.

Люциус сделал два медленных шага назад и достал волшебную палочку.

— Я искренне надеюсь, что размышления приведут тебя к правильному выводу, а не тому, что ты сделала сейчас. Будь умницей. Счастливого Рождества.

И Малфой исчез, аппарировав из парка и оставив Гермиону стоять, будто пораженную обездвиживающим заклинанием, с маленькой черной коробочкой в ладони.

* * *

Гермиона не знала, сколько она простояла так, посреди Кенсингтонского сада, сжимая в руке коробочку с бриллиантом и изредка с шумом втягивая в легкие морозный воздух. Мысли кружились в голове так же медленно и неприкаянно, как снег в практически опустевшем парке, вызывая в памяти события и чувства давно ушедших лет, когда она переступила порог волшебного мира и впервые столкнулась с человеком по фамилии Малфой. Не Люциусом, а его сыном, бедолагой Драко, который теперь казался ей бледной и несчастной тенью своего отца, но тогда… Она до сих пор боится признаться даже самой себе, насколько жгучую зависть и обиду он вызывал в ней, и вызывает сейчас его отец. «Было бы чему завидовать», — непроизвольно хочется фыркнуть в ответ, и безусловно, у Малфоев, как и у всех людей есть свои проблемы и слабости, но завидовать есть чему. Богатству, возможностям, силе… Но более всего — их красоте и изяществу, тому, чего никогда не было у самой Гермионы. Они манили и притягивали взгляды одними чертами своих аристократичных лиц, не говоря уже про жесты, одежду и манеру держаться.

Сколько Гермиона себя помнила, она всегда казалась самой себе неуклюжей, неряхой и жалкой пародией на девочку. Женственность, легкость, воздушность — о чем вы? Все, что у нее было — только ее ум, и только им она защищалась, как мечом, щитом и сияющими доспехами от того, чтобы не умереть со стыда и ощущения собственного ничтожества. Она подпирала себя своим интеллектом, как костылем, параллельно взращивая в себе терпение, волю, силу… Как результат, Гермиона стала героем войны. Гордое звание, но опять-таки не имеющее ничего общего с женственностью и красотой. И все мужчины, которые у нее были до сих пор, никак не способствовали тому, чтобы в этой картине что-то изменилось. Кто в ней видел женщину? Снейп? Рон? Увольте. Снейп видел Личность, Рон… А Мерлин его знает, что там видел Рон. Хозяйку, матрону, боевого товарища и приятеля, наверное. Впрочем, что толку об этом думать.

И только когда в ее жизни появился он, Люциус, она на несколько счастливых дней ощутила себя по-настоящему прекрасной. Тем мучительнее потом было спускаться с этих сладких зефирных небес на грешную землю — это не ты прекрасна, это он обращается с тобой так. Почему? Потому что такова его аристократическая прихоть и не более того. Что ей оставалось ответить на это? Только вновь взять в руку знакомые меч и щит, закрыв лицо забралом гриффиндорской гордости. Неужели он прав?

Гермиона запрокинула голову к небу, будто надеясь оттуда услышать ответ. Небеса ожидаемо молчали, однако за спиной вдруг с визгом пронесся маленький веселый терьер, увлекая следом парнишку-хозяина и явно спеша домой на рождественскую косточку. Гермиона тряхнула головой, заставляя осыпаться снежную шапку, покрывшую кудри, еще раз взглянула на коробочку в руке и, убрав ее в карман пальто, аппарировала домой, чтобы забрать подарки друзьям перед отбытием в Нору.

* * *

— Вот она! Ну, наконец-то, проходи, моя дорогая! — Молли Уизли, как всегда, первая среагировала на появление гостьи и уже протискивалась вперед всех, чтобы первой обнять Гермиону. — Ах, какая ты красавица… Так редко у нас бываешь, что у меня сердце кровью обливается.

Стоявшая за спиной у матери Джинни, картинно прижала руки к груди, пародируя сердечный приступ. Гермиона невольно прыснула.

— Что такое?

— Ничего, миссис Уизли.

Молли подозрительно оглянулась на дочь, и та наконец смогла пройти мимо нее.

— Ах, это ты, бессовестная чертовка? Опять глумишься над матерью?

— Нет, что ты, ма! Ни в коем случае! — Джинни лукаво подмигнула Гермионе и тепло обняла ее. — Привет. Все в порядке? Ты задержалась.

— Не очень, но в целом ничего страшного.

Джинни мгновенно нахмурилась.

— Нет-нет, не переживай, правда ничего критичного. Я потом тебе расскажу.

— Это то, что я думаю?

— Я понятия не имею, что ты думаешь, — усмехнулась Гермиона, снимая пальто, — но зная твою интуицию, вполне вероятно, что это именно то.

— Ох… Ладно. Проходи. Все уже в сборе.

— Рон тоже?

— Да.

Гермиона шумно вздохнула и, сняв сапоги, прошла в гостиную, обнимая по очереди Артура, Джорджа и Чарли. Гарри и Рональд стояли вдвоем у окна в глубине комнаты, обсуждая что-то тихим голосом, и отвлеклись только тогда, когда Гермиона подошла к ним вплотную.

— Привет. — Девушка неловко переступила с ноги на ногу, чуть наклоняя голову, и не решаясь протянуть руки к Гарри, с которым давно привыкла обниматься при встрече. Поттер, однако, со свойственной ему простотой и бесхитростностью тут же наклонился к Гермионе, заключая ее в объятья и тепло целуя в еще холодную щеку.

— Привет, Гермиона. Прекрасно выглядишь.

— Да, прекрасно выглядишь. — Голос Рона на секунду повис в воздухе, заставляя Гермиону почувствовать себя еще более неловко. Дожидаясь, пока Гарри выпустит ее из своих рук, Рональд медленно окинул Гермиону взглядом, будто пытаясь понять, что за человека видит перед собой и как к нему относиться, после чего, наконец, улыбнулся и, раскрыв для объятий руки, произнес: — Привет.

Гермиона облегченно выдохнула:

— Здравствуй, Рон. Рада тебя видеть.

* * *

— Так, все к столу! Срочно! — Молли взмахнула палочкой и в гостиную, мимо сияющей огнями ели, медленно вплыло блюдо с огромной рождественской индейкой, золотистой и настолько обворожительно, что у Гермионы тихо заныл желудок.

— Мама, это восхитительно... — Рон с восторгом покачал головой и поцеловал Молли в уже морщинистую щеку, обнимая ее одной рукой.

— Это действительно невероятно. — Джордж заложил салфетку за воротник рубашки и взялся за вилку. Чарли последовал его примеру.

— Гарри, можно тебя на минутку. — Гермиона легонько похлопала друга по плечу и поманила из гостиной. — Мы сейчас вернемся! Один момент!

Скрывшись по ту сторону двери вместе с подругой, Гарри обеспокоенно посмотрел на Грейнджер:

— Ну, ты как? Все в порядке?

— Д-да… То есть нет, но это не важно. А, или ты про Рона? Если про него, то все отлично.

— Точно? А что не в порядке?

— Гарри, давай потом, нас сейчас ждут, а у меня к тебе одна маленькая, очень срочная и очень бестактная просьба. — Гермиона по-детски закусила нижнюю губу и выжидательно посмотрела на друга.

— Вот как? — Поттер от души засмеялся. — Какая же?

— У тебя есть прямо сейчас дома какой-нибудь дорогой и престижный огневиски?

— Ого! Ты решила напиться с шиком и размахом? — Гарри не успел закончить, как тут же схлопотал шуточную оплеуху, вызвавшую у него приступ хохота. — Ай, что я такого сказал?

— Ничего. — Гермиона выразительно сверкнула глазами и сменила гнев на милость. — Мне просто сегодня сделали неожиданный и довольно дорогой подарок, не хочу оставаться в долгу и показаться невежливой. У самой ничего подходящего нет, а магазины уже закрыты.

— И это ты называешь бестактной просьбой? — Поттер весело фыркнул. — Вообще не вопрос. Сейчас пришлю сюда Кричера. Или, может, сразу доставить ее адресату?

— Что? — Гермиона в ужасе распахнула глаза. — Нет-нет, не нужно. Я разберусь. Надо же подписать открытку, что бы человек понял, что это от меня. А то вдруг решит, что это подарок от самого Великого Гарри Поттера.

Гарри, уже заподозривший неладное, при этой фразе облегченно засмеялся и кивнул.

— Хорошо. Жди. Я тебя позову, когда Кричер доставит сюда бутылку.

— Спасибо. Гарри, ты самый лучший. — Гермиона поднялась на носочки и с жаром обняла друга. Поттер, без сомнения, был самой большой удачей в ее жизни.

* * *

— Ну, что ж... Всех с наступающим Рождеством! — Мистер Гринграсс поднял бокал, пытаясь разрядить напряженную атмосферу, свинцовой взвесью висящую в гостиной Малфой-менора несмотря на пышные рождественские декорации и сияющие улыбки хозяев. Как всегда безупречные, эти улыбки, тем не менее, были настолько холодны, что у супругов Гринграсс то и дело проходила по спине волна зябкой дрожи, и только теплые взгляды Драко на Асторию успокаивали их родительские сердца.

— С Рождеством. — Люциус одобрительно кивнул и поднял бокал в ответ.

— Хозяин… — Писклявый и дрожащий голос эльфа прозвучал позади Люциуса так внезапно, что он едва не выплеснул несколько капель шампанского себе на руку. И без того не слишком уравновешенный после встречи в Кенсингтонском саду, Люциус лишь титаническим усилием удержался от того, чтобы не сорвать злость на эльфе при гостях, и буквально испепеляя существо взглядом, обернулся к эльфу:

— В чем дело?

— Хозяин… — Существо забилось в панике и поджало уши. — Хозяину только что доставили посылку. Она в кабинете хозяина.

— Хорошо. А теперь исчезни. — Люциус натянул на лицо вежливую улыбку и повернулся к Гринграссам. — Итак, с Рождеством!

Раздался звон бокалов, все присутствующие сделали по глотку и вернулись к трапезе, однако Малфой-старший чувствовал себя не в своей тарелке. Известие о посылке почему вызывало жгучее желание убедиться в том, что внутри нее не находится подвеска с бриллиантом.

— Господа, прошу меня извинить, я буквально на минуту.

— Конечно-конечно, — Гринграсс закивал как веселый китайский болванчик и вновь отсалютовал Люциусу бокалом. Все-таки его будущий свекор очень непростой человек.

Люциус, тем временем, уже поднимался в свой кабинет. Открыв дверь, Малфой первым делом зажег свет, однако уже в сумерках понял, что посылка была довольно крупной. Внутри одновременно вспыхнули разочарование и облегчение. Облегчение от того, что эта глупая гордячка не вернула его подарок, и разочарование, что посылка была наверняка от кого, до кого ему не было ни малейшего дела.

Люциус подошел к столу и с сухим удовлетворением отметил, что подарком оказалась бутылка превосходного островного огневиски тридцатилетней выдержки. Что ж, у него, увы, точно найдется повод ее выпить. Малфой поднял бутылку со стола, чтобы убрать в специальный шкаф, и только теперь заметил под переливающимся янтарными отблесками дном небольшую записку:

«Спасибо за повод для размышлений. Счастливого Рождества!

Г.Г.»

— Ю-ху! Вот это класс!

Огромный огненный феникс взмахнул сверкающими крыльями и через секунду, взорвавшись ослепительной вспышкой, осыпался разноцветными искрами.

— Обалдеть!

— Просто нечто.

— Самый крутой фейерверк, который я видел. — Чарли Уизли проследил, как гаснут последние искорки, и пару раз с восхищением хлопнул в ладоши, повернувшись к младшему брату: — Джордж, ты все-таки гениальный выдумщик. Да, кстати, спасибо, что это феникс, а не дракон: хоть дома хочется от них отдохнуть.

— Брось, я не гениален. И даже не особо выдумщик. — Джордж натянуто улыбнулся. — А дракон уже был как-то раз. Не хотелось повторяться.

Среди гостей и обитателей Норы, высыпавших из тепла, чтобы посмотреть рождественский фейерверк, повисла неловкая пауза: каждый из них понимал, какого дракона имел в виду Джордж — того, что довел до полуобморока Долорес Амбридж. Того, что они придумали вместе с Фредом.

— Так, у нас еще десерт! — Молли, как никто понимавшая Джоржда в этой потере, поспешила разрядить обстановку: сегодня не время для грусти. Тем более что Фред никогда не захотел бы, чтобы из-за него испортили веселье и праздник.

— И много-много грога, — Джинни уловила маневр матери и выразительно подмигнула Золотому трио.

— Отлично! Идемте! — Почти мгновенно раздалось не в меру бодрое согласие Гарри: Поттер не любил в этом признаваться, но ему до сих пор давили на плечи могильные плиты тех людей, кто погиб, пока он ковырялся с поисками крестражей. И вновь думать об этом в Сочельник совсем не хотелось.

— Герм? — За спиной Гермионы раздался тихий голос Рона. По телу ведьмы мгновенно скользнула морозная дрожь: возможно, конечно, это был всего лишь порыв ветра, пробравшийся ей под пальто, но гораздо скорее это был просто страх. Страх неудобных вопросов и нелепых мычаний в ответ.

— М? — Вот, пожалуйста: уже началось. Она уже мычит вместо членораздельных «да?» или «что?».

— Может… чуть прогуляемся?

Черт. Будь проклята твоя интуиция, дорогая — не зря Трелони гнобила тебя за прорицательскую бездарность: неужели нельзя было понять, что Рон попытается вызвать тебя на разговор тет-а-тет, и держаться от него подальше? Гермиона сделала глубокий вдох, словно перед погружением в воду, и обреченно выдохнула:

— Конечно.

— Эй, вы идете? Я съем вашу часть пирога, если не пойдете — так и знайте, — Джинни назидательно погрозила пальцем, но Рон и Гермиона только прыснули:

— Это будет печально, но мы постараемся справиться этой утратой. — Гермиона, ухмыляясь, покосилась на Рона. Тот незамедлительно кивнул, выражая полное единодушие:

— Да. Тем более, что мне не привыкать: в большой семье you snooze — you lose*, как говорится. У нас так всегда было.

— Это точно. Поэтому, Джордж, пойдем, — Джин взяла за руку старшего брата и с силой потянула вперед. — У нас есть шанс урвать самые сочные кусочки. Чур, кто первый добежит до крыльца — тому самый крупный, да, мам?

Молли не успела ответить, как мимо нее с одобрительными криками пронеслась почти вся честная компания, не считая Рона, Гермионы и Чарли. Тепло усмехнувшись, миссис Уизли взяла под руку своего второго сына и кивком указала на убегающих:

— Ну, а что ты, мой храбрый укротитель драконов? Неужто позволишь этим шалопаям оставить тебя без десерта?

— Драконы не едят сладкого, мам. И это быстро передается тем, кто их разводит. Воздушно-пламенным путем.

Они засмеялись и тоже направились в тепло. Проследив за тем, как исчезает наконец в дверном проеме спина Чарли, замыкающего общую вереницу, Рональд и Гермиона коротко переглянулись и направились в противоположную сторону. Первые несколько шагов прошли в неловком молчании: оба, как по команде, опустили взгляд и сосредоточились на громком, почти оглушительном хрусте снега под ногами. От этого молчания в воздухе с каждой секундой становилось все больше напряжения, так что Гермионе казалось, будто между ней и Роном медленно надувается большой воздушный шарик, натягиваясь всеми своими резиновыми боками и грозясь вот-вот с грохотом лопнуть.

— Кхм… — Рональд откашлялся. Мысленный шарик лопнул и клочками яркой резины упал на землю. — Как ты?

— Замерзла немного, если честно.

Рон улыбнулся:

— Дать тебе мой шарф?

Гермиона с благодарностью кивнула, Рон размотал свой огромный гриффиндорский шарф из числа тех, что они носили на школьные квиддичные матчи и обернул вокруг шеи девушки.

— Держи. Но только я не совсем это имел в виду, когда спрашивал, как ты.

— Спасибо. — Гермиона зарылась было носом в красно-желтую шерсть, вдыхая до боли знакомый запах, однако вопрос Рона выдернул ее из воспоминаний обратно в реальность: туда, где в отличие от Хогвартса, они с Роном были до странности чужими друг другу людьми, и где им обоим приходилось судорожно подбирать слова в разговоре друг с другом. — Да, конечно, я понимаю. Извини, глупый ответ — даже стыдно. А вообще… я нормально. Ушла из Министерства, работаю в исследовательском центре, занимаюсь охранными чарами… Очень интересно.

— Здорово. Никогда не сомневался, что ты в итоге займешься чем-то подобным. Наука — это однозначно твое.

Рон замолчал и зябко поежился, засунув руки в карманы и втягивая голову в плечи. Его молчание неприятно горчило нотками сожаления, но Гермиона предпочла этого не заметить: Рон явное многое не договаривал, но она, признаться, была не слишком готова слышать то, что он по каким-то причинам опустил.

— И, что? Скоро тебя можно будет назвать «профессор Грейнджер», да? — Рон потрясающе спародировал тон Минервы МакГоннагал.

— О, боже, нет! — Гермиона прыснула и в шутку пихнула Рональда в бок. — Ни за что. Не раньше, чем ты станешь «профессор Уизли».

Оба засмеялись, напряжение спало. Почувствовав, как замерзают пальцы, Гермиона засунула правую руку в карман пальто и потянула оттуда перчатки. Быстрее, чем девушка успела понять, что именно выпало у нее из кармана, Рональд уже поднимал и отряхивал от снега маленькую черную коробочку.

— О-у... — Парень помрачнел быстрее, чем можно было успеть взмахнуть палочкой. Тон голоса еще оставался относительно непринужденным, но окаменевшее разом лицо и сверкнувшие злобой глаза не оставляли сомнений, что он уже был так же далек от дружелюбия, как молодая венгерская хвосторога.

— Рон, верни пожалуйста…

Уизли не отреагировал, словно загипнотизированный, глядя на шкатулку.

— Рон. — Гермиона протянула руку, явно давая понять, что требует вещь обратно, но Уизли проигнорировал просьбу и открыл коробку, после чего на несколько секунд завис, с выражением глубокого и почти брезгливого удивления разглядывая подвеску:

— Ну, надо же. А я думал, там кольцо.

Гермиона сжала губы так сильно, что от них отлила кровь: это было ударом под дых. Она и сама сначала подумала точно так же, но Люциус Малфой быстро развеял ее воздушные замки.

— Верни. Пожалуйста.

В ночных сумерках вряд ли можно было много увидеть, но Рональду хватило — с глухим хлопком защелкнув коробочку, он медленно прокрутил шкатулку в руке и полным яда голосом заметил:

— Ну, да, действительно, зачем тебе я, когда есть любовнички побогаче.

— Рон! — Голос Гермионы сорвался на крик. — Что… Как ты можешь так говорить?!

— А как я, интересно, должен говорить?

— Я… Это не то, что ты думаешь. И я собираюсь вернуть это.

Уизли только и смог, что открыть от изумления рот и усмехнуться:

— Да неужели! — Парень потряс коробочкой в своей руке и с вызовом посмотрел Гермионе в глаза. — Ты правда думаешь, что я поверю в эти сказки? Эта штука стоит несколько сотен галеонов, и вряд ли…

— Сколько?!

— Ой, вот только не надо притворяться святой наивностью! — Рон закипал все менее контролируемым гневом. — Не делай вид, что не знаешь, почем продаешься.

— Да как ты… — Гермиона молнией преодолела разделявший их шаг и с размаху влепила Рональду звонкую пощечину. — Как ты смеешь?!

Однако пощечина, вопреки надеждам Гермионы, не только не подействовала отрезвляюще, но и напротив, еще сильнее распалила и без того полыхающего злобой парня. Уизли взорвался подобно Бомбарде: даже не отерев порозовевшую от удара щеку, он отбросил коробочку обратно в снег и накинулся на Гермиону, с силой схватив ее за запястья, так что Грейнджер едва не взвыла от боли.

— Как я смею?! Я?! — Кричал он не своим голосом, — Как ТЫ смеешь?! Как ты вообще можешь смотреть мне в глаза после такого?! Ты… Теперь мне все ясно. Ты бросила меня просто потому, что я был недостаточно богат для тебя! Дрянь!

— Что?! — Гермиона едва не задохнулась от негодования и что было сил рванула руки вниз, освобождаясь от хватки. — Да пошёл ты! Тщеславный придурок! Я ушла от тебя, потому что поняла, что не чувствую к тебе той любви, о которой мы оба мечтали, а не потому что ты был беден. Не смей перекладывать на меня свои комплексы!

Рон на мгновение замешкался. Было видно, что слова Гермионы наконец достигли его рассудка, хоть и не смогли возыметь пока решающего действия. Девушка тем временем продолжала:

— Интересно, а на что, по-твоему, я позарилась у Снейпа? На целых две черных мантии?! Или, может, на принадлежащие школе котлы?!

Уизли стушевался сильнее, но сдаваться в этой перепалке пока не собирался: нельзя отступать с таким позором, так глупо, а главное, так некрасиво подставив этой мерзавке свое слабое место. Правда все равно на его стороне — Грейнджер не должна, не может быть права. Эта продажная зазнайка просто запутывает его, как обычно, жонглирует фактами, будто резиновыми мячиками, но ничего, он выведет ее на чистую воду. Главное, не поддаваться на ее увещевания и «зрить в корень». Думай, Рон, думай. Есть!

— Не надо выставлять его нищим оборванцем! У Снейпа был собственный дом и неплохой счет в Гринготтсе — насколько я помню, Малфои отнюдь не расстроились, что Хорьку упало наследство крестного!

Гермиону буквально перекорежило от упоминания злосчастной фамилии, но она постаралась не подать виду — нельзя, ни в коем случае нельзя приплетать сейчас сюда еще и их. Иначе Рональд натурально убьет ее.

— Не знаю, что там чувствовали Малфои, но лично я вплоть до оглашения завещания понятия не имела, есть ли у него хоть кнат за душой. О, Мерлин, Рон! Ты сам себя слышишь? Северус. Просто. Школьный. Учитель. А кроме того, бывший Пожиратель…

На этот раз перекорежило Рона — от этого простого и очень личного «Северус». Только сейчас ему до конца стал очевиден известный, но до сих пор сомнительный факт: они правда были близки. На самом деле. Никто не рискнул бы назвать Снейпа по имени просто так.

Гермиона, между тем, продолжала:

— … почти сорокалетний сальноволосый социопат, циник и мизантроп. Я тебе клянусь, что останься он жив — никто бы даже близко не узнал его подлинной подноготной. А это значит, что он загремел бы в Азкабан уже на следующий день после падения Волдеморта. И, вероятно, скоренько поцеловался бы с дементором за убийство Дамблдора — сомневаюсь, что Северус стал бы защищаться. Ты серьезно хочешь сказать, что он был более перспективным и выгодным вариантом чем ты? Ты, молодой, талантливый, храбрый… Герой войны и обладатель Ордена Мерлина?!

Рон окончательно потупился. Слова Гермионы лились прямо в душу, как эликсир, и так же, как многие медицинские зелья, нещадно саднили, вызывая желание зажмуриться и скривиться, словно от настоящей боли.

— Что молчишь? Ну же, скажи, за какие такие золотые горы я продалась, по-твоему, тогда? Не можешь?!

— Прекрати.

— Что прекратить? Говорить правду? — Гермиона шумно выдохнула и, стиснув зубы, повернулась к Рону спиной.

Мерлин, ну почему, почему с ним так всегда? Почему нужно все испортить? Неужели нельзя по-нормальному, по-человечески? Особенно в Рождество. Со времен четвертого курса воистину ничего не изменилось: его больное эго все так же не в состоянии простить другим их превосходство. Эй, очнись, Ронни, так бывает, и это не делает плохим ни тебя, ни… — Гермиона внезапно осеклась на середине мысли, почувствовав, как твердая почва уходит у нее из-под ног. Она сейчас говорит и думает почти теми же словами, что каких-то пять-шесть часов назад бросил ей в лицо Люциус. Точно такими же, точно так же — содрогаясь от злости и даже не особенно надеясь докричаться до собеседника. Мерлин. Гермиона до боли закусила губы. Неужели она ведет себя с ним так же нелепо и глупо? Нет, только не это… Осознание того, насколько она, вероятно, схожа с Рональдом в этой бессмысленной и беспощадной гордости, окатило девушку, словно ледяной душ. Да, безусловно, они ведут себя не совсем одинаково, но изящность формы не отменяет сути. Это ужасно. Так мелочно и жалко. Господи, если Люцуис воспринимает ее так же, как она сейчас Рона… Девушка спрятала лицо в ладонях. Руки, так и оставшиеся без перчаток, были приятно холодны, остужая горящие не то от гнева, не то от стыда щеки. Какая же она дура… Это просто сумасшествие — надеяться на что-то при таком отношении. Она должна извиниться. Чем скорее, тем лучше.

Осмотревшись по сторонам, Гермиона нашла отброшенную Роном коробочку и, подняв, положила обратно в карман, после чего быстрым шагом направилась к дому. Что бы ни происходило между ней и Люциусом, разбрасываться его подарками она не позволит.

— Гермиона… — Тихий голос, прозвучавший за ее спиной, был бесцветен настолько, что уже почти не походил на голос Рональда. Грейнджер не обернулась, но остановилась. — Прости меня. Я… не хотел тебя обидеть.

Все так же не оборачиваясь, девушка кивнула и сделала еще пару шагов, но Рон вдруг добавил:

— Да, и… Прекрасное украшение. Тебе очень повезло с тем, кто его подарил.

Гермиона шумно выдохнула и, произнеся короткое «спасибо», проследовала в дом. Сердце колотилось, как молот.

«Если бы ты только знал, Рон, о ком говоришь. Если бы ты только знал…»

_________

* "You snooze, you lose" — английская вариация поговорки "Не щелкай клювом".

* * *

Стрелки часов пересекли отметку в четверть третьего ночи: с большим облегчением выпроводив восвояси их без пяти минут новую родню, Люциус Малфой поднялся обратно в свой кабинет, разжег камин и опустился в любимое кресло, устало потирая глаза. Взгляд непроизвольно зацепился за стоящую на столе бутылку, которую Малфой в конечном итоге забыл убрать в шкаф, и ставшую тому причиной записку под ней; Люциус подался вперед и взял со стола бумагу. «Г.Г.» — Гермиона-дьявол-ее-побери-Грейнджер. Со злостью смяв пергамент в руке, Малфой порывисто встал, подошел к камину и швырнул записку в огонь: к чему играть на собственных нервах, словно смычком по металлу? Пусть катится ко всем чертям со своим остроумием. Мужчина вернулся к столу, взял бутылку виски и повернул на просвет, любуясь игрой огненных отблесков на красивом фигурном стекле. Мысли против воли вернулись к проклятой гордячке: ее глаза такого же цвета, как это Огденское, такие же глубокие и так же коварно пьянят. Малфой саркастически усмехнулся. Но ее здесь нет, а виски есть и может быть сиюсекундно налито в бокал — и в этом его бесспорное преимущество. Не выпуская из рук бутылку, аристократ прошел к барному шкафу, достал оттуда бокал и наполнил гриффиндорским подарком.

«С Рождеством, Люциус. Ты старый дурак, и я искренне желаю тебе поумнеть. Cheers», — с этой мыслью Малфой опустился обратно в свое кресло и сделал глоток. Потом еще один. И еще. И еще, пока внезапно в дверь кабинета не раздался тихий отрывистый стук:

- Отец?

Люциус не обернулся — только наклонил голову к правому плечу; пальцы, крутившие рокс с огневиски, замерли у краев бокала. Никакой реплики при этом не последовало. Секунду помедлив, Драко сделал осторожный шаг внутрь комнаты:

- Можно?

Вместо ответа Люциус молча кивнул и свободной рукой указал на соседнее кресло. Драко нахмурился: молчание отца было дурным знаком. Равно, как и на треть пустая бутылка. Мотнув головой, будто надеясь стряхнуть неприятные мысли, Драко закрыл дверь и занял место напротив отца. На Люциуса это, однако, никак не повлияло: старший Малфой оставался погружен в собственные мысли, мрачным взглядом глядя куда-то в глубину пляшущих в камине огненных всполохов.

Повисла неловкая тишина. Драко шумно выдохнул, стараясь сохранять спокойствие, и переменил позу таким образом, чтобы попасть отцу на глаза: он ненавидел, когда Люциус смотрел на него вот так — будто по касательной, мимо лица, словно Драко был неудачно размещенным элементом интерьера. Люциус частенько смотрел так, когда был сильно недоволен поведением отпрыска, и сколько Драко себя помнил, под этим взглядом всегда в считанные секунды становилось просто невыносимо. Кажется, что даже с Волдемортом было чуть легче — тот внушал страх, наказывал, причинял боль... Но уничтожающему безразличию ему явно стоило бы поучиться. «Профессор» Малфой наверняка смог бы дать ему пару исключительно полезных уроков.

— Тебя настолько утомили будущие родственники? — Драко постарался взять саркастический тон, но встретившись, наконец, глазами с отцом, мгновенно стушевался. Он ошибся: настроение старшего Малфоя не имело ничего общего со знакомым Драко презрением. Взгляд Люциуса был не просто холоден и мрачен — он был пугающе пуст. Как будто все предыдущие полчаса тот просидел в одном кабинете с дементором.

— Что? — Люциус не сразу уловил смысл вопроса: слова, каждое из которых было ему определенно знакомо, воспринимались сейчас, скорее, набором звуков, чем связной фразой, однако разум, еще сосредоточенный на прежних размышлениях, все-таки смог с запозданием соединить их в цельную конструкцию. — Нет, Гринграссы здесь не при чем.

— Тогда… боюсь даже спрашивать, в чем дело. Что-то случилось?

— Нет, не случилось. — Люциус едва заметно отрицательно покачал головой. Со стороны это выглядело не слишком убедительно. Драко казалось, что он почти услышал так и не произнесенное «к сожалению». — Все в порядке. Будешь?

Старший Малфой взглядом указал на бутылку виски.

— Да, спасибо.

Люциус кивнул и к удивлению Драко сам поднялся из кресла, после чего подошел к барному шкафу и, молча достав оттуда бокал, поставил на стол перед сыном. Обыденно и просто — не призвав эльфа, не предложив Драко «help yourself» и не бросив вскользь ни одного остроумного замечания. На долю секудны младшего Малфоя взяла холодная оторопь: Мерлин, что происходит? Что должно было случиться или не случиться, чтобы его отец вдруг так пренебрег своими привычками? В бокал тем временем с мелодичным плеском полилась огненная жидкость. Люциус наполнил бокал на треть, пододвинул к сыну, и прежде чем тот успел сделать глоток, вдруг спросил:

— Скажи, ты любишь Асторию?

— Что, прости? — Драко едва не поперхнулся. Горло неприятно сильно обожгло алкоголем.

— Ты любишь Асторию? — Отчетливо, разделяя слова, повторил Люциус.

— Кх-кх… — юноша коротко откашлялся. — Что за странный вопрос? К чему он?

— К тому, что ты скоро женишься. Ты уверен, что она та, с кем ты сможешь прожить до конца своих дней?

— Ну… — Драко замешкался. — Да, вполне.

— И очень плохо, что уверен.

При этих словах брови младшего Малфоя непроизвольно поползли вверх. Люциус тем временем продолжил:

— Я предпочел бы услышать, что ты понятия не имеешь, что там будет в конце твоих дней, но в данный момент жизнь без нее тебя не интересует. Вот это надо было сказать, понимаешь? — Голос Люциуса повысился, зазвучав угрожающими нотами.

— Отец, что с тобой? — Драко подался вперед и пристально присмотрелся к Люциусу. В ноздри ударил сильный запах огневиски. — Мерлин и Моргана, ты совсем пьян?

— Да, Драко, я пьян. Но, к сожалению, не так сильно, как хотел бы. — Малфой-старший на минуту замолчал, стеклянным взглядом глядя куда-то в центр ковра, покрывавшего большую часть паркета в кабинете. — Пойми, сын, я всегда желал и желаю для нас только лучшего. Но лучшее, как оказалось, — весьма скользкая категория.

— Отец, я тебя не понимаю… О чем ты?! Объясни хоть что-нибудь.

— Боюсь, не могу. Но я настаиваю, чтобы ты раз и навсегда усвоил: не смей руководствоваться при создании семьи одними только соображениями удобства. Даже своими — а моими тем более.

Драко не знал, что сказать или думать. Человек перед ним был не его отцом. По крайней мере, Драко никогда, ни секунды не был знаком с тем Люциусом Малфоем, которого видел сейчас. Поэтому все, что юноша смог, — это молча и в смятении откинуться обратно на спинку кресла и просто ждать, что будет дальше. Ждать, между тем, было чего. Люциус встал, медленно подошел к окну и, всматриваясь куда-то в темноту, отстраненно обратился к сыну:

— Скажи, что ты действительно ценишь в людях вообще и в женщинах в частности? Только, ради Мерлина, не надо нести эту нашу фамильную чушь о чистокровности, статусе, воспитании, умении держаться на публике и так далее. Полагаю, ты ценишь силу. Верно? — Драко молчал и с тихим ужасом смотрел на отца. — Верно, я тебя спрашиваю?!

— Д-да. — С трудом сглотнул Малфой-младший: в горле внезапно пересохло до состояния рези. И уже более твердо и осознанно добавил, — Верно.

— Так вот, запомни, что сила — это умение открыто бросить вызов обстоятельствам. Сила идет рука об руку со страстью, смелостью и некоторой долей безумия. Она не свойственна соплякам, и не надо надеяться, что женившись на флоббер-черве, ты через некоторое время обнаружишь рядом Нагайну. Возможно, ты когда-нибудь и увидишь эффектный поступок в исполнении слизня, но он будет скорее следствием отчаяния, чем силы. Такое, знаешь ли, тоже случается. — Люциус опять ненадолго замолчал. — Идем дальше. Что еще? Ум, может быть?

— Да, пожалуй.

— Прекрасно. На этот счет тоже есть парочка наблюдений. Ум, Драко, — это не глубокие энциклопедические знания о том, каким прибором положено открывать устриц. Ум — это способность делать выводы и находить нестандартные решения. Это талант рассуждать своей головой, а не общественным мнением. Понял?

— Да, отец.

— Еще?

— М-м… — Драко замешкался. — Красота?

— Глупости. — Люциус едва не сплюнул. — Если женщина умна и в ладу с собой — она будет красивой. Если нет — ей ничто не поможет. Ни деньги, ни наследственные данные. Красота — это обаяние, естественность, шарм, а не просто идеальные маникюр и прическа. Да, согласен, если есть и то, и другое — это великолепно. Но если нет первого — второе тебе осточертеет. Дальше.

— Ну…

— Дальше!

— Отец, я не знаю!

— Плохо. Очень плохо. — Люциус почти что шипел от раздражения. — А надо бы знать. Иначе тебя ждет весьма приятное времяпрепровождение в компании с бутылками Огденского. Не обманывай сам себя, Драко: верность по привычке или из страха за свою крысиную шкуру не имеет ничего общего с преданностью. И вечные уступки твоим желаниям — это не признание твоей значимости, не следствие общих идеалов и уж тем более не следствие чувств. Это никчемность! — Люциус остановился, шумно вдохнул и тихим усталым голосом добавил, — Смотри, на ком женишься, сынок. И будь честен с собой.

— Отец, я…

— Знаешь, Драко, — прервал сына Люциус, — ты просто рискуешь тем, что однажды в твоей жизни появится она — Женщина с большой буквы. И все, что было у тебя до встречи с ней, окажется не стоящим ни кната. И ты будешь сидеть и, мантикора это все раздери, спрашивать пустоту, что тебе делать.

На несколько минут в кабинете воцарилась глухая душная тишина.

— Отец?

— Что?

— Кто она?

Люциус не произнес ни звука.

— Я ее знаю?

— Иди спать, Драко. Уже поздно.

— Скажи, кто она.

— Я не хочу обсуждать это. Ее я обсуждать не готов. Иди. Оставь меня.

— Ответь — и я уйду.

Вместо ответа Люциус вновь сохранил выразительное молчание. Драко не унимался:

— А как же мама?

Однако отец и в третий раз промолчал, лишь коротко и презрительно фыркнув при упоминании Нарциссы. Разговор окончен. Драко стиснул зубы, но встал с кресла, забрал с отцовского стола бутылку Огденского и пошел к выходу. Больше он сегодня ничего не добьется.

— Мы продолжим этот разговор завтра. Доброй ночи, отец.

Люциус обернулся на сына и, прищурив мутные от алкоголя глаза, произнес:

— Подумай как следует над тем, о чем мы сегодня говорили.

— О, поверь, я еще очень долго буду над этим думать.

Люциус отстраненно кивнул, всем видом давая понять, что разговор на этот раз однозначно закончен. Драко сквозь зубы выпустил тяжелый вздох и вышел, плотно затворив дверь, после чего залпом выхлебал несколько глотков огневиски и на ватных ногах побрел в свою спальню.

Рождественское утро застало Гермиону в скрипучей кровати на втором этаже Норы: бодрствующую, невидящим взглядом скользящую по проему окна и обнимающую пеструю подушку из цветных лоскутков. Сумеречное небо вдалеке уже начало едва заметно светлеть, когда Грейнджер поймала себя на том, что ее глаза открыты, хотя в такое время им явно полагалось бы быть закрытыми. Рассеянно моргнув, девушка перевернулась на левый бок и потянулась к тумбочке. 6:54. Слишком рано — надо постараться еще немного поспать. Ведьма закрыла глаза и мысленно попыталась представить себя на краю огромной черной бездны: вот она вытягивается на носочках и нагибается вперед, стремясь заглянуть в самое сердце густого мрака, вот делает осторожный шаг… Кажется, еще немного — и ей удастся наконец соскользнуть вниз, в манящую пропасть к Морфею, но что-то упорно продолжает держать ее, не давая сорваться. Как будто на горле застегнули ошейник. Гермиона, не открывая глаз, потянулась рукой к ключицам и нащупала цепочку с подвеской. Беспокойно колотящееся сердце сделало в груди очередной тошнотворный кульбит. Нет, бесполезно. Ей сейчас не уснуть.

Еще минуту ведьма пролежала, не шевелясь и почти не дыша, после чего опять открыла глаза и сверилась с часами. 7:07. Это самое обычное утро самых обычных зимних каникул. Сейчас она встанет, умоется, оденется и спустится вниз, как уже сотни раз в этой жизни. Как всегда. Мерлин, кого она обманывает? Ей страшно даже подумать о том, как совершить то, что она себе пообещала сделать сегодня.

* * *

В отличие от Гермионы, рождественское утро Люциуса Малфоя началось только ближе к полудню: забывшийся вязким болезненным сном всего за пару часов до рассвета, аристократ смог открыть глаза только без четверти двенадцать и, в общем, был бы рад не подниматься с постели еще какое-то время, если бы не раскалывающаяся на куски голова. Распитый почти до конца подарок гиппогриф-ее-дери Грейнджер в буквальном смысле разъедал мозг, так что отчаянные крики тела о помощи пробились сквозь сон и не оставляли теперь ни единого шанса на продолжение сновидений. Люциус откинул в сторону одеяло и искоса бросил взгляд на вторую половину кровати. Та была не только пуста, но и условно застелена: неизвестно, с какой целью, но Нарцисса часто стала так делать, хотя их спальню ежедневно убирали домашние эльфы. Возможно, это был молчаливый намек на то, что леди Малфой с некоторых пор не желает иметь с супругом ничего общего, особенно ложе — Люциус не знал наверняка и не хотел разбираться. В конце концов, Нарцисса взрослая девочка. И если женщина в сорок с лишним не может открыть рот, чтобы высказать претензию мужу — это исключительно ее проблемы.

Собравшись с силами, Малфой поднялся с постели, подошел к окну, слегка отодвинул портьеру и резко сощурился. Голову пронзило вспышкой острой, как шипы, боли: вчерашний снегопад закончился, оставив после себя пышные шапки сугробов, безупречно чистое небо без единого облачка и омерзительно яркое солнце, немилосердно бьющее по глазам жертвам неумеренности вроде Малфоя. Задернув портьеру обратно, Люциус потер глаза и шумно вздохнул: мантикора всех раздери, в английском языке не хватит слов, чтобы выразить, насколько ему сейчас гадко... Как ни прискорбно было констатировать это, но виски оказался не только не лекарством от сожалений, но и еще одним пунктом в списке того, о чем ему, Люциусу Малфою, стоило бы пожалеть особенно крепко. Никогда не запивать Огденским шампанское и разочарования — сейчас эта максима казалась самым логичным суждением в мире. Пообещав себе запомнить ее лучше, чем свою родословную, Люциус накинул халат и направился в ванную, где к его услугам были бодрящий душ, десяток средств для придания чистоты и свежести каждой чертовой части тела и заветный флакончик с антипохмельным — пора было возвращать себе человеческий облик.

* * *

Спустя полчаса ухоженный и вновь до тошноты безупречный лорд Малфой спустился к завтраку. В правой руке аристократа при этом покоилась средних размеров черная бархатная коробка, однако выражением лица Люциус больше походил на официальных министерских курьеров, чем на мужа, идущего с рождественским подарком к жене. Сосредоточенно смотря перед собой и почти не замечая при этом хоть что-то, он, вероятно, с успехом мог бы пройти и мимо столовой, если бы не раздавшийся оттуда вдруг заливистый хохот. Словно очнувшись от дезориентирующих чар, Люциус резко затормозил и, прежде чем войти, на несколько секунд задержался на пороге, с трудом веря собственным глазам и ушам. Нарцисса и Драко сидели за обеденным столом, с аппетитом поглощая свежие домашние пышки. Улыбающиеся, простые, счастливые, его сын и жена смеялись, причем так неподдельно и звонко, что можно было подумать, в этом доме в принципе не знают проблем. Что, черт возьми…? Это точно те же люди, которых он знает? Люциус с силой стиснул коробку в руке. Глядя сейчас на Нарциссу, он мог бы поклясться, что никогда не встречал этой женщины: ни тени этой невесомой нимфы с ямочками на щеках не мелькало в их отношениях за все двадцать пять лет, что они были в браке. Как, Моргана и Мерлин, такое было возможно? А Драко? Сын светился, будто провел целый месяц на белом гавайском песке и выиграл в лотерею миллион-другой галлеонов. Люциус выдохнул и, заставив себя собраться, переступил порог обеденной комнаты.

— Доброе утро.

Нарцисса с Драко разом замолкли и замерли. Во всем помещении при этом словно притих свет и стало прохладно. Какое невероятное семейное радушие… Люциусу показалось, что столовый нож, который дернувшаяся в испуге Нарцисса неловко вонзила в ванильную булочку, в каком-то смысле прошел и у него самого между ребер.

— Доброе утро. — Драко очнулся первым и, засуетившись, привстал, чтобы освободить отцу место рядом с матерью.

— Не надо, Драко, сиди. Я позавтракаю у себя в кабинете. — Люциус подошел к Нарциссе, положил рядом с ее тарелкой коробку и дежурно улыбнулся. — Счастливого Рождества.

После чего мгновенно развернулся и направился прочь, не дожидаясь, пока Нарцисса откроет подарок и увидит колье. Наблюдать эту виноватую, стыдливо-неловкую неприязнь на лицах Нарциссы и Драко было хуже, чем даже слушать глупости Гермионы: пусть делают, что хотят и как хотят.

* * *

Коршуном влетев в кабинет, Люциус с грохотом захлопнул дверь и врезал кулаком по откосу. Твари. Смеются… Паскуда и дрянь. Нашли общие, бл**ь, несчастья и темы. Малфой метнулся к столу и в ярости снес него все, что на нем стояло. Пустые хрустальные бокалы и очередная едва початая бутылка с грохотом ударились в шкаф и осыпались на ковер. Бедненькие, сука, овечки, безвинные жертвы деспота и тирана. Пожалейте их, им ведь так тяжело живется в беззаботном достатке! В достатке, который одна получила, просто потому ОН ее выбрал, а другой — потому что ОН его зачал. Это же ведь так тяжело — ни**я не делать и ни за что по жизни не отвечать.

Малфой поднял крупный осколок одного из стаканов и запустил в стену. По комнате разлетелся мелодичный звон бьющегося стекла. Люциуса буквально трясло от злости и гнева. В нем словно сорвало пружину — сжатую до предела пружину из колючей проволоки неудобных эмоций и чувств, которую он годами держал, обдирая себе до крови душу. И ради чего? Ради благополучия этих ублюдков?! Это ради них он отказал себе в праве быть живым человеком? Да будь они прокляты! Люциус поддел носком домашних туфель горлышко бутылки Огденского и, обхватив, как снаряд, запустил точно в тлеющий камин. Ударившись о каменную кладку, та с грохотом разбилась, заливая красноватые головешки выдержанным виски. Мгновенно зашипевшие угли вспыхнули ярким пламенем, и кабинет внезапно озарился зелеными всполохами, сопровождаемыми глухим отрывистым вскриком:

— Ай!

Люциус замер, как вкопанный.

— Вот, значит, ты как обращаешься с дорогим виски… Надеюсь, ты хотя бы попробовал мой подарок, а не просто расколотил его об ближайшую стену?

Голос, раздававшийся из камина, был знаком Люциусу почти так же хорошо, как собственный, но он настолько безоговорочно не мог звучать здесь и сейчас, что Люциус едва смог убедить себя, что не бредит:

— Гермиона? Откуда...?

— Из кабинета Кингсли Шеклболта, разумеется. — Голос Грейнджер чуть шипел и потрескивал из-за прогоравших углей, скрадывая от Малфоя предательское волнение, душившее девушку на том конце сети. Несмотря на весь ее военный героизм, руки Гермионы натурально тряслись, так что будь в них сейчас стакан с жидкостью, брызги были бы по всем стенам и полу, но по каминной связи этого, к счастью, было не видно. — Это единственный доступный мне камин в Британии, который соединяется с твоим домом. Есть, конечно, еще один в Тупике Прядильщиков, но это значительно менее удобная опция…

— Что? Какая еще, к черту, опция? — Малфой, практически потерявший дар речи, глотал воздух, словно получил «Остолбеней» меж лопаток. — Как ты…?

— Как я туда попала? По личному разрешению господина Министра.

— Ты сказала Шеклболту, что хочешь связаться со мной?! — Люциус почувствовал, как кровь отливает от сердца, уступая место леденящему ужасу.

— Нет, что ты, я не самоубийца.

Под потолок кабинета вырвался облегченный вздох.

— Я наплела ему про то, что должна связаться с тобой насчет вашего фамильного артефакта. Кингсли знает, что теперь этим кольцом занимается мой начальник. Ну, а уж про мой одержимый трудоголизм и вовсе никому пояснять не надо. — Гермиона выдержала короткую паузу и с усмешкой добавила: — Ты же говорил: безумству храбрых — венки со скидкой.

На какой-то миг Люциусу показалось, что окружающее пространство вот-вот расплывется у него перед глазами и примет очертания палаты в Святом Мунго: это было просто и гениально до сущего сумасшествия — настолько, что ему оставалось только оторопело молчать, признавая свое полное поражение перед столь блестяще извращенным и смелым интеллектом. Чокнутый Гриффиндор. Теперь ясно, почему Темный Лорд проиграл. Никакая логика никогда не победит такую импровизацию.

— О, да. — Аристократ отрешенно кивнул, кривясь диковатой ухмылкой и едва сдерживаясь от оваций. — И что тебе на это сказал Кингсли?

— Сказал, что как встретишь утро Рождества, так и проведешь новый год. И уточнил, уверена ли я, что хочу провести его в разговорах с тобой.

Повисшую на пару секунд тишину разорвал громкий хохот Малфоя. Люциус буквально содрогался от смеха, сбрасывая шок и напряжение последних минут, а вместе с ними и злость на Нарциссу и сына.

— Браво. Это просто великолепно. И что? Ты, надо полагать, хочешь? — С привычной и почти родной для Гермионы издевкой спросил наконец Малфой.

Гермиона тепло, но чуть грустно улыбнулась.

— На самом деле я хочу извиниться.

Люциус, казалось, помрачнел, недовольный поворотом беседы, однако Гермиона не дала ему хоть что-то прокомментировать:

— Я… была неправа вчера. И не должна была так себя вести. Твой подарок великолепен… Спасибо.

На несколько секунд повисла пауза. Люциус стоял, всматриваясь в пламя всполохов и думая одновременно о вчерашнем разговоре, утренней сцене и том, что делать со всем этим маленьким адом, как вдруг за дверью его кабинета раздались тихие, но отчетливо приближающиеся шаги.

— Ты ничего не скажешь? — Гермиона, готовая от напряжения сгрызть себе ногти до крови, опасливо нарушила паузу, проклиная мысленно свою затею связаться с Малфоем: и по камину сейчас, и вообще год назад.

— Нам лучше закончить этот разговор. И чем скорее, тем лучше. — Голос Люциуса опустился и притих настолько, что Грейнджер пришлось изо всех сил напрячь слух. Сердце обреченно рухнуло в пятки.

— Понятно. — Гермиона что было силы закусила губу и сжала в кулак пальцы, изо всех сил стараясь не сорваться в предательский всхлип.

— Боюсь, я вынужден откланяться. — Холодно-официальный, голос Люциуса вновь повысился и хлыстом рассек воздух, оставляя в памяти Гермионы очередную рваную рану. — Я сообщу Вам свои соображения в ближайшее время. Всего доброго.

Люциус сделал шаг к камину, надеясь уже шепотом пояснить свою последнюю реплику, однако в этот самый момент в дверь кабинета раздался стук. Отточенным и молниеносным движением выхватив палочку, Люциус мгновенно погасил пламя и развернулся к двери:

— Войдите.

— Отец?

— Да, Драко?

— Извини, если отвлекаю... Ты с кем-то разговаривал?

— Да. — Люциус утвердительно кивнул, не поясняя при этом ни толики лишнего. Пульс, подгоняемый вспышкой адреналина, предательски подскочил, но Малфой, на свое счастье, давно умел справляться с такими вещами. — Ты что-то хотел?

— Нет, то есть да… Сегодняшняя сцена за завтраком… Извини, это было не слишком красиво.

Люциус криво усмехнулся и повернулся к сыну спиной, сделав небрежный пасс палочкой в купе с невербальным Reparo. Несмотря на скорость действия чар, разгром в комнате не успел в достаточной мере исчезнуть, на несколько секунд приковав к себе внимание ошеломленного Драко.

— Мерлин, что здесь…? Все в порядке?

— Более чем. — Люциус проследил, как бокалы встают на прежние места, с трудом сдержавшись от желания выругаться: парная к ним бутылка безвозвратно исчезла в камине, видимо, провалившись к Гермионе в момент установления связи. Интересно, Драко заметит? По идее, не должен. Он забрал вчера подарок Гермионы к себе и не видел новой бутылки. — Это все, что ты хотел сказать? Если да, то я давно не беру в голову подобные мелочи. Надеюсь, вы отлично провели время.

Драко задумчиво и неопределенно покачал головой, явно несогласный с последним замечанием предка: расколотые почти что до пыли бокалы не слишком вписывались в миф о глубоком душевном покое. Спорить, однако, с отцом было пустым занятием — это Драко с успехом усвоил и лишний раз проверил вчера.

— Хорошо. — Юноша засунул руки в карманы и, повернувшись к выходу, через плечо бросил: — Спасибо, что поздравил маму.

Люциус предсказуемо не ответил. Шумно вздохнув, Драко потянулся к ручке и уже было открыл дверь, как вдруг обернулся и цепким, словно Дьявольские тиски, взглядом посмотрел на отца:

— С кем ты разговаривал по камину? Мне показалось, мне знаком этот голос.

— С нашим дорогим Министерством. — Люциус не повел и бровью.

— Серьезно? Кто же там такой наглый, что беспокоит по утрам в Рождество?

Люциус медленно опустился в кресло и пристально, испытующе посмотрел на сына. В глазах Драко явно читалось желание скрутить отца и влить ему в глотку флакон Веритасерума, но, увы, данная жидкость в их доме была только под замком у самого Малфоя-старшего, а значит, хозяином положения по-прежнему оставался он сам:

— Тот, кого я только что послал десятой дорогой.

Драко в ответ прыснул и оскалился широкой хищной улыбкой:

— Надеюсь, этот несчастный дойдет к дьяволу по этой дороге. — Младший Малфой едко, но удрученно усмехнулся и вышел из отцовского кабинета. По правде говоря, больше всего на свете ему сейчас хотелось зааплодировать и расхохотаться Люциусу в лицо, а после влупить Круциатус, так, чтобы отец взвыл от боли и хоть на секунду ощутил это мерзкое чувство, когда хочется вскрыть себе грудную клетку и вырвать к черту сердце… Чувство, которым он, Люциус, так щедро наградил своего наследника вместо подарка на грядущую свадьбу. Жаль, в этом не было ни малейшего смысла. Даже если отец врал, а Драко чувствовал, что так оно и было, то до тех пор, пока он не поймает его с поличным, в их психологической дуэли он, Драко, всегда будет жалким проигравшим. Как и всегда в этой гребанной жизни.

Будущий хозяин Малфой-мэнора бросил гневный взгляд на отцовский кабинет и спешно зашагал прочь, давая себе клятву никогда не превратить их с Асторией брак в сходный ужас. Чего младший Малфой не мог предположить, так это того, что его благородный родитель и без Круциатусов знал выжигавшее Драко чувство. Проследив, как за сыном закрывается дверь, Люциус опустошенно выдохнул, задумчивым взглядом посмотрел на камин и вдруг призвал из шкафа ботинки и мантию. К черту все. Минуту спустя стены кабинета во второй раз за утро озарились зелеными всполохами, отметив тем самым перемещение Люциуса Малфоя из родового поместья в пустынный атриум Министерства Магии, по которому, стуча каблуками, уже спешила к каминам заплаканная Гермиона Грейнджер.

Она бежала по оглушительно тихому и пустому Атриуму, почти не разбирая пути: слезы, стоявшие в глазах плотной пеленой, застилали пространство, оставляя от него лишь смутные силуэты, но Гермионе и не требовалось куда-то смотреть. Ноги сами несли ее к заветным каминам так, словно сзади расползалось Адское пламя. Если бы только все свидетельства ее позора можно было и правда уничтожить в Adesco... Она спалила бы здесь каждый камень, каждое стёклышко и деревяшку. Господи, за что, за что?! До каминов оставались считанные метры, когда впереди вдруг полыхнула зеленая, похожая на Аваду, вспышка. Гермиона в ужасе резко затормозила и рефлекторно вскинула палочку наизготовку.

— Гермиона, не надо.

Раздавшийся в тишине голос, казалось, разбился об стены и осыпался на пол. Нет. Она бредит. Девушка сморгнула слезы, заставляя детали картинки отчетливо проступить перед глазами, и шумно втянула носом сыроватый воздух. Эти белые до рези в глазах волосы невозможно спутать ни с кем — как будто по его плечам стекает жидкая платина. Люциус-будь-он-проклят-Малфой. Кто бы мог подумать, она не бредит — это действительно он… Что ж, прекрасно, так даже лучше. Гермиона потянулась свободной рукой к ключицам и дернула тонкую цепочку. В следующую секунду в наэлектризованной тишине Атриума раздался легкий, почти мелодичный стук, похожий на переливы японской музыки ветра: ослепительно сияющая, как миниатюрная звезда, подвеска ударилась о черный мрамор и, прокатившись несколько футов, замерла точно на полпути между Грейнджер и Малфоем. Это было символично до тошноты: все, чему случалось появиться между ними, всегда имело одну и ту же судьбу — повиснуть где-то над разделявшей их пропастью и колоть ей оттуда глаза. Красивое, значимое, ценное — все попадало в этот водораздел, отторгаемое и одним, и другой, как беженец, пойманный при пересечении границы. Все, хватит. С нее достаточно. Грейнджер опустила палочку и повернулась к каминам.

— Гермиона, подож…

Он не успел договорить: бешеной силы толчок в грудь едва не сбил его с ног, заставляя на секунду зажмуриться от удара. Тихий и глухой стук по мрамору, раздавшийся вскоре после, свидетельствовал о том, что его палочка отлетела к противоположной от каминов стене. Невербальный Экспеллиармус… Плохо, очень плохо. Грейнджер не умеет молчать и не нападает первой. Значит, это без пяти минут конец. Люциус с силой сжал правую руку в кулак и искоса бросил взгляд на свою палочку. Он не успеет: от Гермионы до каминов втрое меньше, чем от него до неё. Секунда. Две. Ну же, Люциус, думай… Ты не должен дать ей уйти. Три. Грейнджер дернулась в сторону каминов. В следующий миг тишину Атриума взорвал глухой характерный хлопок, — и руки Малфоя стальной хваткой легли на плечи девушки, отрезая пути к отступлению. Гермиона стиснула зубы и едва слышно простонала: из всех возможных способов помешать ей уйти, она отсекла все, кроме одного — аппарации. Дьявол.

— Послушай, Герм…

Эту фразу Малфою не удалось закончить ровно так же, как и предыдущую. Резкий удар острого локтя под ребра заставил его тихо охнуть, так что Люциус с трудом удержал хватку.

— Решила драться? — Зашипел он над самым ухом Гермионы, смыкая свои руки кольцом у нее под грудью. — Храбро, но бессмысленно. Ты уйдешь отсюда не раньше, чем…

В этот раз Малфой оказался внимательней и успел убрать свою правую ногу прежде, чем в нее вонзился каблук Гермионы. Девушка упорно не собиралась сдаваться, борясь с Люциусом так, будто в магической Англии все еще полыхала война.

— Нет уж, ты выслушаешь меня, отважная дурочка… — И с этими словами Люциус, что было силы развернул Гермиону лицом к себе. Грейнджер тихо вскрикнула от боли — и замерла, затравленно глядя Люциусу в глаза.

Они простояли так бесконечную секунду: смотря друг на друга и будто впервые видя. Тяжелое шумное дыхание, сбившееся от схватки, оглушительный стук крови у обоих в ушах и тишина — и все. Она больше не может быть сильной — Гермиона отчаянно вцепилась руками в отвороты мантии аристократа и обессиленно разрыдалась. Если и было в этом мире что-то, что могло обескуражить Люциуса Малфоя, то это были слезы Гермионы Грейнджер.

— Тише… Тише, все хорошо.

— Отпусти меня…

— Нет.

— Я больше так не могу…

— Я знаю.

— Тогда отпусти. Пожалуйста…

— Нет.

— Почему?

— Потому что это будет неправильно.

— Нет, это будет правильно.

— Не будет.

— Почему?

— Моя невыносимая почемучка… — Малфой опустил одну руку, продолжая обнимать Гермиону другой, и зарылся носом в волосы гриффиндорки. — Ты ничего не понимаешь.

— Тогда объясни мне.

— Ты же ничего не хотела слушать.

— Если ты меня отпустишь, я выслушаю.

— Нет, я не отпущу тебя.

— Люциус, я устала. Так устала…

— Я понимаю.

— Нет, не понимаешь. Мерлин, будь проклят тот день, когда ты пригласил меня на танец…

— Дурочка. — Малфой крепче прижал Грейнджер к себе, будто стремясь закрыть и залечить этим ссадины в собственной душе. — Неужели ты не понимаешь, что это был просто повод?

— Повод к чему?

— Точно дурочка, даром что самая умная ведьма из всех, кого я когда-либо видел.

— Правда?

Малфой тихо и иронически рассмеялся.

— Ты слышишь только то, что хочешь слышать.

— Как и ты.

— Да, в этом мы с тобой похожи.

На несколько секунд воцарилась умиротворенная тишина. Гермиона слышала только ровный стук сердца Малфоя под своей рукой, его легкое дыхание в своих волосах и до боли любимый запах ванили и цветков апельсина. «Fahrenheit 32». Забавно, до какой степени Люциусу подходил этот аромат. Тридцать два градуса по Фаренгейту, ноль по Цельсию — температура, при которой замерзает вода, или же температура, при которой тает лед? На самом деле, ни то, ни другое. Просто граница, пауза, точка отсчета. То самое небытие, в котором ничего не происходит. Перекресток дорог, из которого можно повернуть куда угодно, место, в котором холод и тепло имеют равную силу, и где ни один не может одолеть другого.

— Зачем ты так со мной? — наконец раздался тихий, почти неслышный шепот Гермионы.

— Сегодня?

— Нет. Вообще.

— Как — так?

— Больно.

— Прости.

Вновь тяжелая пауза.

— Нас подслушивали сегодня.

— Твоя жена? — Гермиона почувствовала, как тело Люциуса едва заметно напряглось при этих словах, но больше Малфой ничем не подал вида, что задет.

— Нет, Драко.

— Он знает?

— Нет.

Гермиона удовлетворенно кивнула, однако Малфой вдруг продолжил:

— Но он догадывается.

Грейнджер обеспокоенно отстранилась.

— Ты скажешь ему?

— Возможно.

— Зачем? Он не простит тебе.

— Шило в мешке не утаишь.

— Шило не утаишь в другом месте — я, по-моему, тому наглядный пример, — иронически фыркнула Гермиона, и Малфой не выдержал и громко расхохотался, так что его хохот гулким эхом отразился от стен и сводов потолка Атриума.

— Самокритично.

— Зато честно.

Малфой еще раз усмехнулся и, выпустив Грейнджер из объятий, медленно прошелся до того места, где крошечной льдинкой мерцала выброшенная Гермионой подвеска.

— Что ты делаешь вечером в этот четверг?

— Что, прости?

— Какие планы у тебя на вечер этого четверга?

— Какое это имеет значение?

— Довольно большое, — Малфой нагнулся и поднял с пола подвеску, после чего прошелся до противоположной от каминов стены и поднял свою палочку. “Reparo”, — и порванная цепь вновь соединила свои тонкие звенья в единое целое. — Потому что я жду тебя в Малфой-мэноре.

— Что? — Гермиона от неожиданности сделала шаг назад и побледнела, как полотно. — Нет. Нет, я не могу.

— Почему?

Почему? Да, потому что, черт побери, это ее личная Голгофа! Место страданий и боли, где пытали ее и ее друзей, где убили милого Добби, где ее заклеймили ярмом «грязнокровка», где живет человек, который унижал ее все ее школьные годы, и та, кому принадлежит человек, поработивший все ее мысли, и где живет тот, кто никогда не будет с ней…

— Это сильнее меня.

— Неправда. Я не видел никого и ничего сильнее тебя. — Малфой подошел к Гермионе и аккуратно застегнул цепочку с подвеской на ее шее. — Мне давно следовало сделать это. С Рождеством.

Предательски подступающие вновь слезы девушки блеснули в глазах почти так же ярко, как и бриллиант у нее на груди.

— Я правда не могу.

— Можешь.

— Нет.

— Да. Я не приму возражений.

Гермиона опустила голову и обреченно вздохнула.

— Что ж, никто не обещал, что любить лорда Малфоя будет просто… — прошептала она себе под нос, пряча от Люциуса краснеющие глаза.

— Что, прости?

— Ничего.

Люциус понимающе усмехнулся. Он слышал все, каждое слово. И будь он проклят, если что-то в глубине его сердца — нечто слабое, тщедушное и практически забытое — не шевельнулось в бессовестном, бесстыдном ликовании. Она любит его. В этом мире, оказывается, все-таки есть человек, который его любит, и этот человек — Гермиона Грейнджер.

— В четверг в семь вечера. Пароль от камина: «Noblesse oblige»*. Я буду ждать тебя. — И Люциус мягко и тепло поцеловал Грейнджер в лоб, прежде чем исчезнуть в камине.

Спустя секунду ноги Малфоя вновь ступили на ковер его кабинета, из которого он так стремительно исчез чуть более четверти часа назад. Люциус подошел к окну и шумно вдохнул, глядя на белые шапки пышных сугробов, что укрывали сады мэнора. Немыслимо, сущее сумасшествие. Но, черт подери, Люциус едва ли чувствовал себя когда-либо более живым и молодым, чем сейчас.

________

*"Noblesse oblige" (фр.) — "Благородное происхождение обязывает".

* * *

Весь остаток дня во вторник Люциус Малфой провел в гостях у старшего Крэбба. Отец Винсента, для которого со времени гибели сына Рождество перестало быть радостным семейным праздником — за отсутствием и радости, и семьи, и поводов для праздника, оказался более чем счастлив возможности разделить с Малфоем хорошее вино и беспросветное одиночество. В отличие от Люциуса, Крэбб-старший до сих пор так толком и не выкарабкался из ямы, в которую их всех низвергло падение Лорда, а потому был молчалив и отличался тем тонким деликатным, безоценочным сочувствием, каким могут похвастаться только люди с тяжелым прошлым и полным отсутствием смысла в будущем. Не задав ни одного вопроса, почему его давний приятель хочет провести Рождество с ним, а не с женой и сыном, Крэбб с удовольствием пригласил Малфоя у себя отобедать, потом отужинать и даже заночевать, и Люциус появился дома лишь к полудню среды.

Впрочем, едва старший Малфой вновь опустился в свое кресло и развернул рождественский номер «Пророка», в дверь его кабинета незамедлительно постучали.

— Войдите.

В следующие несколько секунд Люциус едва смог сдержать изумление на лице. Дверь бесшумно открылась, и на пороге кабинета показалась фигура… Нарциссы.

— Люциус, я хочу поговорить.

— А я нет.

— Я… — Нарцисса на мгновение осеклась, но быстро взяла себя в руки. — Я хотела бы извиниться за вчерашнюю сцену. В столовой. Извини, это было неблагодарно с моей стороны.

Люциус на секунду опустил газету на колени и с возрастающим удивлением посмотрел на жену. Что за перемены? Неужели Драко поработал в качестве родительской совести? А может, в качестве матушкиной наблюдательной пташки?

— Извинения приняты. — Люциус вновь расправил газету и сделал вид, что углубляется в ее чтение. — Еще раз счастливого Рождества.

Нарцисса молча кивнула, однако не спешила уйти.

— Что-то еще?

— Ты больше ничего не скажешь?

— А я разве должен?

— Нет, но… — Нарцисса шумно вдохнула, будто пытаясь на что-то решиться, и на выдохе выпалила: — Тебя не было дома весь вечер.

— Да, я был у старика Крэбба. — Люциус вновь отложил газету в сторону и колющим взглядом посмотрел на супругу. — В моем собственном доме мне вчера были не слишком рады, и я решил не портить себе Рождество.

Нарциссе захотелось съежиться и исчезнуть. Слова мужа сочились таким концентрированным ядом, что, казалось, он вот-вот закапает у Люциуса с губ и, упав тяжелыми густыми каплями на ковер, прожжет его до строительных перекрытий. Миссис Малфой опустила глаза и после долгой паузы едва слышно произнесла:

— Люциус, прости…

На несколько мгновений в кабинете повисла звенящая тишина. Люциус был почти готов убедить себя, что ослышался: Нарцисса, извиняющаяся перед ним, была чем-то настолько же фантастическим, как философский камень или Дары Смерти… но, как ни поразительно, настолько же реальным. Мерлин, ну зачем, почему именно сейчас в ней проснулось это чертово чувство вины? Что ему теперь делать с ним? Размешать в бокале виски и проглотить, стараясь не морщиться? Люциус на секунду закрыл глаза и медленно, чеканя каждый слог, произнес:

— Нарцисса, уходи.

Он произнес это почти умоляюще, но всецело захваченная злым и жестоким смыслом его слов Нарцисса не смогла это услышать.

— Люциус, пожалуйста. — Женщина сделала шаг к мужу, умоляюще глядя в его ледяные глаза. — Как… Как я могу извиниться?

— Взять Драко, Асторию и всех, кого захочешь, — и отправиться куда-нибудь… — «Куда-нибудь к соплохвостам», хотелось выкрикнуть Люциусу, но он сдержался. -… в теплые края. Хотя бы до конца выходных.

— Ты… прогоняешь меня? — Нарцисса в ошеломлении сделала еще шаг навстречу. Ковер ласково прошуршал под складками ее нежно-василькового платься. — Прогоняешь из дома?

— Ну, что ты. — Люциус с силой, до побелевших костяшек пальцев сжал подлокотники кресла. — Я предлагаю тебе всего лишь хорошо провести время и дать себе и Драко отдых от столь ненавистного вам моего лица.

— Люциус, не говори так…

— Дорогая, я не слепой. И избавь меня, ради Мерлина, от этих трогательных попыток объясниться. Я не в настроении разбираться в этом.

— Хорошо. — Женщина гордо расправила плечи, придавая своему лицу привычное отрешенное выражение, и величественно подняла подбородок, как если бы хотела удержать голову над толщей воды. — В таком случае, если ты не против, я навещу Изабеллу. Она сейчас в своем поместье на Сицилии, и…

— Разумеется. — Люциус наигранно широко улыбнулся, не давая Нарциссе закончить. — Куда захочешь.

— Прекрасно. — Миссис Малфой едва заметно сглотнула и, выдавив из себя ответную короткую улыбку, направилась обратно к двери. — Доброго дня, Люциус.

— Доброго дня.

Как только за Нарциссой закрылась дверь, Люциус опустошенно выдохнул и устало закрыл глаза. Что бы ни было причиной внезапного приступа совести у миссис Малфой, но плевать с Астрономической башни на жену, которая ничего не пытается сделать ради спасения их семьи, было, увы, куда легче, чем на жену, так отчаянно и почти по-детски просящую прощения.

* * *

Тем временем Рональд Уизли, еще рано утром отбывший по срочным делам обратно на континент, быстрым пружинящим шагом спешил вниз по тесным мощеным улочкам исторического центра Флоренции. Просочившись сквозь огромную толпу маггловских туристов у Санта-Мария-Дель-Фиоре, Рональд нырнул в узкую пустующую подворотню и, дойдя до сложенной из камней стены в ее конце, осторожно достал волшебную палочку.

Ровно так же, как и при входе на Диагон Аллею, каменная кладка медленно расползлась перед младшим Уизли, открывая его взгляду шумную Piazza di Strega*. Секунда — и рыжая голова Рональда утонула в бурном потоке сотен магов и ведьм, чтобы спустя четверть часа вынырнуть у неприметной деревянной двери, почти стершаяся от солнца и времени вывеска над которой скромно гласила: “Oreficeria”*. Рон обернулся через плечо, дабы убедиться, что за ним никто не следит и толкнул дверь.

Пространство внутри мастерской не слишком отличалось от того, что можно было бы ожидать при взгляде на входную дверь: темная и затхло пахнущая комнатушка с давяще низкими потолками и скрипучим полом вполне отвечала по степени обшарпанности и упадка рекламирующей ее вывеске, если бы Рональд не знал наверняка, кто хозяин этой каморки и сколько степеней магической защиты стоит тут на каждом квадратном дюйме пространства. Шустро оглядевшись по сторонам и найдя того, кого искал, в дальнем от входа углу, Уизли широко улыбнулся и на подобии итальянского произнес:

— Ciao, дон Фабио.

— Добрый день, мистер Уизли, — без особого дружелюбия проскрипел старый гоблин и нетерпеливым жестом указал Рону проходить внутрь и поживее. — Не стойте в дверях, не терплю, когда топчутся на пороге.

Впрочем, ворчание господина Наполеоне — а перед Рональдом стоял именно он — было не более чем данью старым гоблинским предрассудкам. Да, молодой англичанин не слишком нравился ювелиру, но гоблинам в целом никогда не нравились маги, так что сеньор Наполеоне не считал это помехой в делах. Рональд Уизли четко доставлял ему все необходимые для работы материалы, даже самые редкие — и брал за свои услуги вполне терпимые деньги по сравнению с другими поставщиками, так что дон Фабио все чаще размещал свои заказы именно этому рыжеволосому giovanotto* и все реже отпускал резкие замечания в его адрес, позволяя Рональду даже фамильярное “Ciao” вместо более приличествовавшего “Boungiorno”, дабы не раздражаться лишний раз на его чудовищный неблагозвучный акцент.

— Ваш заказ, дон Фабио. — Рональд жестом указал на небольшой кейс, который держал в руке, и чьи металлические бока медленно проступали теперь сквозь тающую на глазах оболочку в виде старой и страшноватой холщовой сумки, с какой приличный человек постыдится пойти на рынок в захудалой прибрежной деревне, не то что разгуливать по центру Флоренции.

— От Ваших маскирующих чар, мистер Уизли, мое эстетическое чувство приходит в ужас. — Проворчал итальянец, неуклюже слезая со своего рабочего места, однако Рон со свойственным ему простодушием не повел и бровью:

— Зато надежно. Вы ведь и сами пользуетесь чем-то подобным в этой мастерской, верно?

— Верно. Только поэтому и терплю, — скривился сеньор Наполеоне и, засунув руку во внутренний карман своего фартука достал оттуда огромную связку миниатюрных ключей, тонких и коротких настолько, что их кольцо больше напоминало причудливое колье, чем набор инструментов для запирания и отпирания сейфов.

— Все, как Вы просили. — Рон положил кейс на маленький столик у соседней стены и сделал еще несколько пассов палочкой, снимая оставшуюся часть охранных чар. — И даже Глаз Василиска.

— Прекрасно, — удовлетворенно кивнул Наполеоне, сверкнув хищным взглядом, и, подойдя к чемоданчику, начал кропотливую работу по вскрытию двух десятков его волшебных замочков. Глаз Василиска, уникальный негранёный берилл невообразимых размеров и беспрецедентных магических свойств, был давней мечтой дона Фабио, но до сих никому не удавалось добыть его… Мальчишка неплох, очень неплох. Надо будет заплатить ему премию, чтобы не вздумал уйти. — У меня готов для Вас новый заказ. Небольшой, но довольно сложный.

— Scusa*? — Рон, как всегда завороженно смотревший за процессом вскрытия кейса, казалось, едва слышал гоблина. Кейс, являвшийся личным изобретением отца дона Фабио, закрыть не представляло ни малейшей сложности, а вот открыть эти замочки можно было только особыми ключами, и этот процесс был красивым, как танец. — Да, конечно, я возьму его.

— Мне потребуется сотня грамм мифрила и Слеза Ундины.

— Еще одна Слеза?! — Рональд разом очнулся от задумчивости и недоуменно уставился на ювелира. — Но Вы ведь знаете, как трудно их достать, я еле добыл Вам предыдущие две в середине осени!

— Да, все верно, мистер Уизли, тем не менее, я уже успел использовать и продать одну из них.

— Ого… — Только и присвистнул Рон, выражая тем самым крайнюю степень уважения к коммерческим талантам итальянца, однако гоблин не оценил комплимента:

— Моей заслуги в ее продаже практически нет. — Проворчал дон Фабио, жадным, почти плотоядным взглядом скользя по мутным необработанным граням Глаза Василиска. — Я нашел нового партнера в Британии, это его рук дело.

— Ясно. — Рон несколько сник. Он ни за что не сказал бы сейчас об этом старикашке, однако ему и самому хотелось стать торговым партнером дона Фабио в Британии, только до сих пор об этом говорить было преждевременно… А теперь, кажется, уже поздно. — Можно хотя бы взглянуть, как получилась та Слеза в готовом виде? У вас ведь сохранились колдографии?

— Разумеется. — Все еще не расставаясь с Глазом, гоблин заковылял к одному из стоящих в глубине мастерской стеллажей и достал с нижней полки толстый альбом. — Вот, слева вверху и в центре.

Рональд принял из рук гоблина раскрытый на последних страницах каталог и ахнул. Слезы Ундины — коллекция из пяти потрясающе красивых каплевидных бриллиантов, чистых и прозрачных, как Напиток живой смерти. Когда-то все они были одним большим алмазом, прозванным Сердцем Ундины за историю, случившуюся с нашедшим его горщиком. По пути на родину бедняга попал в страшный шторм: корабль затонул, погибла вся команда и вся добыча, спастись удалось только горщику — и этому алмазу. Счастливчик не помнил, как выбрался на берег, так что над ним стали подшучивать, что его спасла русалочка и оставила ему на память свое холодное прозрачное сердце. Однако камень сочли приносящим удачу, и на него началась настоящая охота.

Пару лет спустя горщик уступил не то уговорам, не то угрозам и продал алмаз гоблинским ювелирам. Возможно, то были просто досужие байки, но, поговаривали, что в процессе огранки камень дал трещину, и его пришлось расколоть на пять неравных частей — эти осколки и назвали Слезами. Не успев попасть в украшения, Слезы разошлись по частным коллекциям и стали чем-то вроде легенды, но клан Наполеоне, разумеется, знал, что камни — отнюдь не миф. Одна из Слез хранилась у самого дона Фабио, и он решил во что бы то ни стало заполучить остальные — в чем ему по мере сил и помогал теперь Рональд Уизли. Оба добытых им недавно камня были просто ошеломительной красоты, а в руках мастера Фабио один из них уже превратился в подлинный магический шедевр, но Рональда Уизли поразило не это.

Праздный профессиональный интерес молодого коммерсанта в мгновение ока сменился глубоким личным ударом, когда Рон понял, что уже видел это украшение и даже держал в руках — с колдографий из каталога дона Фабио нахально сверкала безупречными гранями злосчастная подвеска Гермионы.

— Кх-м… — Рональд с трудом удержался, чтобы не распахнуть от удивления рот и не захлопать им, как рыба, выброшенная на берег. Не может быть. Тогда, в уличной темноте, он почти мгновенно угадал в подвеске работу Наполеоне — поэтому и вспыхнул, как летучий порох, заклеймив Гермиону шалавой: все изделия этой мастерской стоили очень дорого, и Рон уже неплохо ориентировался в уровне цен. Но, мантикора его разорви, он не узнал сам бриллиант. Бриллиант, за которым гонялся несколько месяцев, выслеживая и обхаживая его прежних владельцев, словно молодые побеги огнероз, лишь бы уговорить продать итальянцу. Мерлин и Моргана! Если бы он тогда вгляделся чуть получше… Гермионе бы точно не удалось отвертеться и запудрить ему мозги. Продажная дрянь.

— Все в порядке, мистер Уизли? — С подозрением поинтересовался гоблин.

— Что? А, да, да. — Коротко откашлявшись, наконец, смог выдавить из себя Рональд. — Великолепная вещь, браво, дон Фабио.

— Благодарю. Так Вы возьметесь за дело? Я заплачу сверх обычного. Вам уже удалось добыть Глаз Василиска — добудете еще одну Слезу, и я заплачу вам четверть Вашего годового гонорара сверху. Идет?

— Да. Да, я согласен.

— Прекрасно. В таком случае вот Ваш гонорар за эту поставку и накладные на новую… Успехов Вам, мистер Уизли. — Ехидно улыбнулся итальянец, забирая назад каталог и прожигая Рональда внимательным взглядом своих угольно-черных глаз.

— Спасибо, — все еще оглушенный и сбитый с толку внезапным открытием, Рон забрал деньги и транспортировочный кейс и, наложив на него маскирующие чары, на ватных ногах побрел к выходу, но на пороге остановился и вновь обернулся к ювелиру. — Дон Фабио, можно один не относящийся к делу вопрос?

— Попробуйте. — Гоблин развел руками, в одной из которых по-прежнему держал каталог. — Если я сочту, что это нарушает мои правила конфиденциальности, я просто не отвечу.

Рональд кивнул.

— Кто приобрел ту подвеску? Со Слезой Ундины?

Наполеоне хищно улыбнулся и, с видимым удовольствием наблюдая за тем, как вытягивается при его словах лицо юноши, произнес:

— Мистер Малфой. Полагаю, Вы с ним знакомы.

— Д-да. — Практически уничтоженный Рон, казалось, едва мог нащупать пол под ногами и собрать мысли в кучу, чтобы выдать собеседнику членораздельный ответ. — Мы… учились с ним вместе на одном курсе.

— Сомневаюсь. — Итальянец вновь хитро улыбнулся. — Я имел в виду лорда Люциуса — мистера Малфоя-старшего...

___________

*

Piazza di Strega (ит.) — Площадь Ведьмы

Oreficeria (ит.) — ювелирная мастерская

giovanotto (ит.) — юноша

Scusa? (ит.) — простите?

— Моргановы панталоны, Герм, что стряслось? Ты цела, здорова, жива? — Голос Джиневры Уизли, доносящийся из камина в переговорном зале центра Орпингтон, звучал громко и не на шутку встревоженно, несмотря на образные фигуры не вполне цензурной речи.

— Т-с-с, не надо так кричать, пожалуйста, — Гермиона, чувствуя, что вот-вот загорится от стыда поярче волшебных поленьев, опустилась на корточки перед каминной решёткой и максимально тихо добавила: — Я жива, цела и, в общем, невредима, если не считать остатков моего бедного рассудка.

— Слава мерлиновым кальсонам…

— С чего вдруг тебя сегодня так тянет на нижнее белье эпохи короля Артура? Смею предположить, в те славные времена его вообще не очень носили.

— Носили или нет, а только я едва не свалилась с метлы, когда твоя выдра снитчем влетела на стадион и затараторила, что тебе срочно нужна моя помощь! — Интонации младшей Уизли приобрели обиженно-оскорбленный оттенок, впрочем, недостаточно натуральный. — Учитывая наше славное героическое прошлое и твой не самый нервный характер, как ты думаешь, что я должна была себе представить после этого?

— Третье пришествие Волдеморта, по-видимому.

— Вот именно! Так, ладно, к делу. Что у тебя стряслось?

— Ты будешь дома завтра вечером?

— Да, скорее всего, а что?

— Можно сделать как-то так, чтобы было не скорее всего, а точно и без свидетелей?

— Соплохвоста тебе под подушку, да что случилось, в конце концов?

— Мне очень нужен твой домашний камин.

На несколько секунд на том конце связи повисло гробовое и очень выразительное молчание, после чего по комнате прокатилось буквально содрогающееся от возмущения:

— И это все?!

— Джин…

— И вот из-за этого ты чуть не свела меня в могилу от испуга?!

— Джинни, пожалуйста, прошу тебя, тише… Вопрос глубоко личный, а я тут занимаю казенную связь по непрямому назначению и в неположенное время.

— П-ф, я тебя умоляю. Так делают абсолютно все. Кроме разве что моего занудного братца Перси.

— Мне безразлично, что там делают другие. Короче: ты же знаешь, у меня в съемной квартирке вообще нет камина. А мне он завтра нужен больше, чем мандрагора пострадавшим от Василиска.

— Ого! Ну, раз так, то хорошо, постараюсь быть дома. В крайнем случае, предупрежу маму и...

— Ни в коем случае!

— Почему? — Джин осеклась на полуслове и с искренним непониманием уставилась в тлеющие угли на своём конце волшебной связи.

— Потому что… — Гермиона набрала в грудь побольше воздуха и ещё ниже склонилась над каминной решеткой, — только обещай, что не завизжишь сейчас на всю Нору, ладно?

— Клянусь любимой метлой.

— … Потому что завтра вечером я приглашена в Малфой-мэнор.

— Убиться старым бладжером, да ладно?!

— Джинни! Ну, я же просила.

— Упс, прости, пожалуйста. Нет, ты сейчас серьёзно?

— Более чем. — Грейнджер чувствовала, что ещё немного, у неё окончательно затечет спина от неудобной позы, так что разгибать ее придётся при посторонней помощи, которую Гермиона неизвестно как найдёт в практически пустом центре, но, тем не менее, нагнулась ещё на дюйм ближе к углям. — Завтра в семь вечера мне надо быть там, и кроме тебя мне едва ли кто-то может помочь.

— А почему ты не можешь сделать это с работы, как сейчас? Как раз у всех каникулы и…

— У всех да не всех, — перебила Джиневру Гермиона, — во-первых, у стен могут обнаружиться уши, а во-вторых, ещё один внятный предлог прийти на работу в неурочное время я вряд ли найду, тем более в семь вечера и при полном параде.

— Справедливо. Что ж, ради такого я готова остаться дома и покараулить тебя. Возвращаться тоже будешь через нас?

— Вероятнее всего. Хотя, честно сказать, понятия не имею.

— И, разумеется, заодно понятия не имеешь, во сколько. — Джинни картинно закатила глаза. — И чего только не сделаешь ради знатной интриги!

— А я думала, ради хорошей подруги.

— Поправочка: ради лучшей подруги. Но когда у этой подруги такая интрига, я просто не в состоянии остаться в стороне!

— Какая же ты…

— Чудесная, да, я знаю. И что, он сообщил тебе пароль от камина?

— Да.

— Умом тронуться можно. Это уже серьёзно.

— Нет, это просто сумасбродство. Впрочем, ему свойственно, как оказалось.

— О, нет, не соглашусь. Пригласить тебя домой — это чертовски серьёзно. Интересно, куда он сплавил жену и Хорька?

— Да тише ты, Джин! Ну, правда, вдруг кто услышит! Моей карьере придет мгновенный и бесславный конец, он ведь сейчас наш клиент.

— Прости-прости, не подумала. — Интонации Уизли наконец-то тоже опустились до полушепота. — А почему ты, кстати, не поставишь заглушающие чары?

— Потому что они уже стоят, — Гермиона отвела взгляд в сторону, представив, с каким выражением лица на неё сейчас бы посмотрела Джинни, если бы была рядом, — Но я все равно переживаю.

— Ладно, понятно, бытовая паранойя. Это лечится, слава Моргане.

— Так ты мне поможешь?

— Мерлин, ну, конечно, глупая, — в голосе Джин вдруг зазвучали по-матерински теплые ноты, придавая ее речи сходство с голосом Молли. — Разве может быть как-то иначе?

— Джин, ты самая лучшая.

— Даже лучше Гарри-чтоб-его-Поттера? — весело осведомилась Джиневра.

— М-м, да, пожалуй. Хотя Гарри тоже чудесный.

— Ты можешь воспользоваться его камином… — На этот раз Джинни уже откровенно смеялась.

— Нет. Только не это. Я даже не хочу думать, как объясню ему это все.

— Когда-нибудь все равно придётся. — Философски заметила Уизли.

— Надеюсь, что не придётся.

— Брось. Мы обе надеемся, что однажды придётся. В общем, жду тебя завтра в половине седьмого — нельзя же отпускать тебя без напутствий.

— Спасибо, Джин. Я просто не представляю, что делала бы без тебя.

— Давай уже, беги выбирать платье. До завтра!

— До завтра. Спасибо еще раз.

И Гермиона отключилась от связи.

* * *

— Шампанское прошлогоднего урожая на аперитив, закуска из гребешков в бузине, голубь с мускатной тыквой в качестве основного блюда и десерт из запеченной груши. Белое рейнское к основному блюду.

— Все верно. Приборы на две персоны. — Люциус опасно посмотрел на домовика. Строго говоря, беспокоиться было решительно не о чем: за долгие годы службы в мэноре старший эльф безупречно разучился удивляться чему-либо и комментировать это. Скользящая по гостиной гигантская змея или лежащие на обеденном столе трупы* были, в частности, куда более весомым поводом для изумления, чем приказ накрыть ужин на двоих во время отъезда хозяйки — и даже тогда домовик не произнес ни единого звука.

Однако сейчас Люциусу все казалось подозрительным. Если быть до конца честным, слово «подозрительно» описывало ощущения Малфоя примерно так же, как слово «прохладно» описывало морозные узоры на стеклах и пышные сугробы в саду их поместья. Глядя в окно на восходящее солнце сегодняшним утром, Люциус был почти уверен, что видит зарницы своего полного краха, и только столовая ложка «Жидкой удачи» перед обедом смягчила его звенящие от напряжения нервы. Она же, как и предполагалось, помогла без лишних усилий выставить из дома Драко — сын оказался приглашен провести остаток дня с любимой невестой — а кроме того вселила уверенность, что Нарцисса не вернется с Сицилии раньше, чем обещала. И все-таки Люциус не был совершенно спокоен: с того момента, как порыв внезапных эмоций спровоцировал его пригласить Гермиону в поместье, покой не спешил ему даже сниться.

— Сегодня вечером у нас будет гостья, — в голосе Малфоя, обращенном к домовику, угрожающе лязгнул металл. — Если ты или кто-то другой в этом доме хоть одним словом обмолвится…

— Ни леди Нарцисса, ни молодой лорд Драко не узнают о гостье, мой господин.

— Прекрасно. — Относительно удовлетворенный ответом эльфа и действием зелья аристократ кивнул и уже направился к выходу, как вдруг домовик остановил его нежданным вопросом.

— Что пожелаете сделать с портретами, мой лорд?

— Портретами? — Малфой в недоумении обернулся.

— Да, сэр. — Домовик смиренно опустил взгляд и сложил замком костлявые пальцы. — Эльфы будут молчать, но эльфы не могут заставить портреты лордов молчать тоже.

На долю секунды Люциусу показалось, что что-то внутри него сделало тошнотворный кульбит: ну, конечно, портреты. Целая династия чистокровных и благородных родственников, которые уничтожат его, не поведя и нарисованной бровью.

— Оставьте их. С ними я разберусь сам.

— Слушаюсь, сэр. — И существо, поклонившись, аппарировало прочь с характерным легким хлопком.

Хотя эльф исчез, Люциус еще почти минуту простоял в опустевшей гостиной, задумчивым взглядом смотря в точку, где только что был домовик, и тщетно пытаясь собраться с мыслями. Переживание, захватившее Малфоя в этот момент, было похоже на выпитый залпом полный бокал мутной смеси азарта с тревогой; ощущение, которого он, Люциус, не испытывал уже более двадцати лет — нет, не с момента помолвки, свадьбы или рождения сына, а с того дня, когда на его предплечье появилась метка Пожирателей Смерти. Именно тогда он первый и последний раз отчетливо чувствовал, что переступает неосязаемую черту, которая разделит его жизнь на вечные «до» и «после». Тогда он верил, что «после» будет стократ лучше, чем «до». Сегодня, спустя два с лишним десятилетия, это дикое чувство поднялось вновь, и в этот раз он не был ни на йоту уверен в исходе. Да, Гермиона Грейнджер была не единственной любовницей его в жизни и даже не единственной приглашенной на свидание в мэнор, однако… Не желая развивать дальше эту шальную и тревожную мысль, Люциус сделал глубокий вдох и решительным шагом направился к парадной лестнице — туда, где висели портреты его матери и отца.

Они встречали всех, кто входил в Малфой-мэнор через главные двери: два величественных парадных портрета высотой в человеческий рост возвышались над площадкой, разделявшей центральную лестницу на симметричную пару отдельных пролетов, и изображали до изумления похожих друг на друга белокурых мужчину и женщину в мантиях цвета чистого серебра. Такие же молодые и благородно-красивые, как и три с половиной десятилетия назад, когда были написаны эти картины, покойная чета Малфой походила на архангелов, что по преданиям охраняют лестницу в рай от грешников, предназначенных аду. Не желая давать себе ни права, ни времени засомневаться, Люциус быстро поднялся по ступенькам и остановился на площадке перед портретами.

— Отец, мама, вечером здесь будет женщина. — Без лишних прелюдий начал он, обращаясь к изображенным на полотнах родителям. — Если хоть кто-то из нашей семьи сегодня или впредь произнесет хоть одно слово в связи с этим, — Люциус откашлялся, — я распоряжусь снять все фамильные портреты и до конца моих дней запереть на чердаке в восточном крыле. — Лица на волшебных холстах передернуло едва заметной гримасой. Люциус выдержал короткую паузу и добавил: — Все до единого. Рассчитываю на вашу поддержку.

Несколько секунд фигуры покойных Абраксаса и Мелиссы** Малфой оставались неподвижными и безучастными. Мысленно прокляв Мерлина, Люциус уже начал поворачиваться к портретам спиной, как вдруг супруги коротко переглянулись между собой — и утвердительно кивнули своему сыну. Молча, без тени эмоций, но отчетливо и определенно. У пораженного Люциуса вырвался вздох облегчения. Произнеся отрывистое: «Спасибо», — и уважительно поклонившись портретам, аристократ развернулся и спешно спустился обратно в холл. Одновременно с этим в доме раздался пятикратный бой часов: до появления в мэноре Гермионы Грейнджер осталось каких-то сто двадцать минут. Бросив последний беглый взгляд на портреты родителей, Люциус кивнул собственным мыслям и направился к гардеробным. Возможно, «Felix Felicis» и был бесполезен в том, чтобы очаровать женщину, но он чудесно справлялся тем, чтобы устроить безупречное свидание с ней.

_____

*Имеется в виду труп бедной Чарити Бербидж

** Имя матери Люциуса не упоминается в каноне, так что автор взял на себя смелость присвоить оное на свое усмотрение

* * *

— Мерлин, дорогая, на тебя же даже смотреть холодно! — Открыв Гермионе дверь и быстро окинув ее наряд с головы до ног, Джиневра демонстративно поежилась и выразительной жестикуляцией указала проходить внутрь. — Входи срочно.

— Все в порядке, я под действием согревающих чар.

— Это не отменяет того, что смотреть на тебя очень холодно, хотя… — Джин еще раз, теперь уже более внимательно, посмотрела на Гермиону. Та была одета в чудесное белое коктейльное платье в стиле минимализм с открытыми плечами, серебристые лодочки и, в сущности, более ни во что. Длинные и стройные ноги не обтягивали даже чулки, что, учитывая соблазнительную длину платья, было понятно, но все еще очень смело для разгара зимы. — Хотя с такими ногами твой образ, конечно, стоило бы назвать очень жарким.

— Спасибо. Мама дома? — Грейнджер опасливо огляделась в гостиной.

— Нет, хвала и честь нам с Фортуной: выпроводила в Косой переулок за ингредиентами для ее фирменной бодрящей настойки. Сослалась, что начинаю тренировки для отбора в «Холихедские гарпии».

— А ты разве не собираешься?

— Собираюсь, конечно, поэтому это и прозвучало вполне убедительно. Ты же знаешь, мою маму просто так не проймешь: она девятнадцать лет воспитывала Фреда с Джорджем. — Лицо Джинни на едва уловимый миг помрачнело. — Но, строго говоря, эта настойка нужна мне примерно так же, как отвар для окрашивания волос в рыжий цвет.

— Ох, — Гермиона тяжко вздохнула, представив, что скажет миссис Уизли, если ненароком застанет ее отбытие в Малфой-мэнор. — А папа?

— В гараже, разбирает по винтикам очередную маггловскую штуковину. Все в порядке. Ты готова?

— Готова. — Грейнджер решительно кивнула и крепко сжала волшебную палочку, которую держала в правой руке так, будто собиралась не на свидание, а на дуэль. — Если, конечно, кто-то вроде меня вообще может быть готовой к такому.

— Пустяки, тебе приходилось быть готовой и не к такому.

— Вот именно, что не к такому! Я просто голову сломала, что надеть. С одной стороны, номинально это свидание, с другой — домашний ужин, с третьей — практически прием в Букингемском дворце…

— Напомни, пожалуйста, а что такое Букингемский дворец?

— Резиденция маггловской королевы!

— А, ну да, точно. — Джинни с простодушным спокойствием махнула рукой. — Ну, и что?

— А то, что мой выбор одежды простирался от джинсов с пуловером до вечернего платья.

— Но ты же справилась.

— Да уж, справилась… Справилась я или нет, мы поймем только тогда, когда я увижу, во что решил нарядиться хозяин банкета.

— Едва ли он будет в домашнем халате или маггловских джинсах, — резонно заметила невозмутимая Уизли.

— Ну, вот и я рассудила приблизительно так же.

— В крайнем случае, любую неловкость можно быстро исправить, просто сняв неуместное платье… — В глазах рыжей шельмы сверкнул озорной огонек.

— О, да, безусловно. — Гермиона почти задохнулась от подкатившей тревоги. — Джин, скажи честно, я совсем сошла с ума, да?

— Не без этого, конечно, — начала было в шутливом тоне Джинни, но тут же стала предельно серьезной. — И это нормально. Такое кого угодно сведет с ума, но ведь именно в этом вся прелесть. Не смей портить себе вечер, ты слышишь? Хватит думать, сегодня твоя задача — ловить волшебный момент. Даже если из этой истории не получится никакого «долго и счастливо», такие воспоминания стоят того, чтобы потом до конца своих дней хранить их в отдельном флакончике и раз в год пересматривать, восхищаясь тем, какая интересная у тебя жизнь.

— Интереснее некуда. — Гермиона опустила взгляд в пол. — Я… Джин, я даже не представляю, как появлюсь там. Я помню это место, я была…

— Ты не была там. Ты была в ставке Волдеморта, а не в доме мужчины, которого…

— Джин, не надо, умоляю, не произноси при мне еще одну порцию пафосных слов. Мне и так тяжело признаваться себе во всем этом безумии — слышать их еще и со стороны я пока не готова.

Уизли понимающе улыбнулась и посмотрела на часы.

— Хорошо, как скажешь. Ну что, ты готова? Время уже семь — ты опаздываешь.

— Да… Да, я иду. — Гермиона одернула платье и решительным шагом прошла к камину. Сердце внутри стучало сильнее, чем колокола в кафедральном соборе. Она идет в Малфой-мэнор. Она идет к Люциусу Малфою домой. Грейнджер переложила палочку в левую руку и зачерпнула правой горсть летучего пороха.

— Графство Уилтшир, поместье Малфоев, — отчеканила девушка, с трудом одолевая волнение и заставляя свой голос звучать достаточно ровно, чтобы не ошибиться с местом назначения. Наблюдавшая за ее действиями Джинни отошла от камина на противоположный конец комнаты и, прижав руки к груди, замерла, почти не дыша.

— Пароль. — Раздался холодный и словно неодушевленный голос откуда-то из темноты дымохода.

— Noblesse oblige. — Гермиона не была до конца уверена, что произнесла все безупречно, потому что никогда не учила французский, но отступать было некуда: набрав в грудь побольше воздуха, Грейнджер зажмурилась и бросила летучий порох себе под ноги. Круговорот воздуха, поднявшийся вслед за этим, утянул ее вглубь каминной сети и через несколько минут доставил точно туда, куда Гермиона просила — к большому камину в холле поместья Малфоев.

* * *

Сухо откашлявшись, Гермиона смахнула остатки волшебного пороха с плеч и, ступив на мраморный пол, тихо ахнула: в холле было пусто, просторно и головокружительно… красиво. Наполненный светом нескольких десятков свечей, парящих над полом, и тонкими звуками арфы, холл Малфой-мэнора был словно аллюзией на Большой Зал Хогвартса, с той лишь разницей, что потолок здесь не повторял английское небо, а вдоль стен вместо столов располагались массивные камины. Джинни была права: она, Гермиона, не бывала здесь раньше. То светлое, теплое, будто воздушное помещение с играющими вдоль стен огоньками, в котором она стояла сейчас, даже отдаленно не напоминало мрачный и влажно-холодный замок, куда их с Роном и Гарри притащили егеря весной девяносто восьмого. Объятая восторгом и любопытством, Грейнджер обошла зал кругом и замерла перед парадными дверьми, украшенными сложной витиеватой резьбой. «Такое чувство, словно эти стены знают чары Obliviate», — едва успела подумать она, как вдруг за спиной раздался вкрадчивый голос:

— Ты вновь заставляешь меня ждать, мой прекрасный друг.

Вздрогнув, Гермиона обернулась — и во второй раз тихо ахнула. Он стоял на площадке парадной лестницы, у портрета неизвестного ей мужчины, с которым был похож, словно родной брат. «Или сын», — запоздало догадалась она, скользя по фигуре Люциуса восхищенным взглядом и от волнения не замечая такого же восхищенного взгляда в ответ. Он выглядел безупречно: слегка зауженные черные брюки, белая рубашка, расстегнутая у горла, и черный галстук-бабочка, не завязанный, а просто свободно свисающий из-под ворота — торжественный, но по-домашнему расслабленный облик, будто часы только что пробили полночь, и светлейший лорд вернулся в свои покои после шумного бала. Тот самый идеальный баланс и безошибочное чувство момента, какого ей, Гермионе, вероятно, не достичь никогда — во всяком случае, так сейчас думалось очарованной Грейнджер. Малфой, тем временем, спустился вниз, не отрывая пронзительного цепкого взгляда от тонкой фигуры своей удивительной гостьи:

— Понравилось мучить меня неизвестностью?

В его интонациях явственно прозвучал смех, однако Гермиона вмиг покраснела и сбилась с дыхания. Если представить, что словами и голосом можно было бы прикасаться, то Малфой словно скользнул ими по всей ее спине от шеи до поясницы — по крайней мере, дрожь от них прокатилась такая же, как если бы вместо звуков это сделали его пальцы.

— Что? Нет, я… я не специально, — с трудом подбирая слова, выдохнула девушка и спрятала было глаза, но подошедший вплотную Малфой тут же вновь приковал взгляд ее обратно к себе.

— В таком случае, добро пожаловать. — Наклонившись к щеке Гермионы для короткого поцелуя, мягко произнес он, с наслаждением прислушиваясь при этом к тонким летним нотам ее аромата. — Я рад, что ты здесь.

«Я тоже», — хотелось ответить Гермионе, однако слова предательски застряли в пересохшем горле. На несколько секунд в холле повисла душная пауза, скрадываемая лишь треском пламени волшебных свечей.

— Нас впереди ждет долгий вечер, — продолжил, наконец, Люциус, так и не дождавшись ответа, — однако прежде чем мы его начнем, я бы хотел сделать тебе небольшой сюрприз. Идем.

И Малфой, положив свою ладонь на обнаженное плечо Гермионы, повлек ее наверх, на второй этаж поместья.

— Куда ты ведёшь меня? — Влекомая через полутёмные коридоры вечернего мэнора, Гермиона чувствовала себя так, будто медленно теряла рассудок: от находящегося совсем близко Люциуса, от ощущения его приятно тяжелой ладони на своем плече, от запредельной дикости того, что она — в поместье Малфоев... Но больше всего — от невыносимого любопытства простой магглорожденной девчонки, попавшей в настоящий заколдованный замок. Конечно, за десять с лишним лет проживания в магическом мире ей стоило бы уже перестать удивляться подобным местам — дом Малфоев был едва ли более волшебным, чем Хогвартс, Гринготтс или Министерство Магии, куда она заходила не раз и не два своей жизни. Но для нее укутанный зимними сумерками пустынный Малфой-мэнор сейчас был особенным: он почему-то напоминал не о школе или работе, а о сказках, которые мама читала Гермионе задолго до того, как к ним прилетела сова с письмом от МакГоннагал. Чувствуя, как к щекам приливает предательский жар, Гермиона повернулась к спутнику и повторила вопрос.

— Терпение, мой дорогой друг, — внешне спокойный Люциус, чья благородная кровь в действительности бежала сейчас по венам так же быстро, как и кровь в жилах идущей рядом Гермионы, опустил свою ладонь с плеча на талию девушки и слегка прибавил шаг. — Мы почти на месте.

— На каком месте?

— Вот на этом. — Вновь уклоняясь от ответа, Малфой свернул в очередной пустынный коридор, в конце которого виднелись массивные белые двери.

— И что это за место? — Не унималась Грейнджер, снедаемая, словно пожаром, разгоревшимся любопытством.

— Я же сказал: терпение, мой друг, — они подошли к дверям; Малфой отпустил талию Грейнджер и, достав из рукава волшебную палочку, обернулся к Гермионе. — А теперь закрой глаза.

— Зачем?!

Как он и предполагал, Гермиона не только не закрыла глаза, но и напротив, распахнула их ещё шире. Люциус иронически усмехнулся:

— Мисс Я-хочу-знать-абсолютно-все, — аристократ на секунду задумался. — Скажите, Вам известно значение слова «сюрприз»?

— Да как ты...

— Успокойся, ты все увидишь и узнаешь всего через пару минут.

— Я не...

— Не вынуждай меня применить к тебе соответствующее заклинание.

— Что?! Во-первых, у тебя ничего не получится: я прекрасно владею защитной магией, — Наконец, смогла вставить законченную реплику возмущённая Гермиона.

— Проверим?

— ...Невербальной и беспалочковой в том числе....

— То есть ты все-таки хочешь проверить?

— Нет, но...

— Чудесно, тогда закрой глаза.

— Ты не дослушал!

— И не собираюсь. — И Малфой, резким движением притянув Гермиону к себе, чувственно поцеловал ошеломлённую девушку в приоткрытые губы. Весь мир разом будто перестал существовать: мгновенно растворяясь в опьяняющем чувстве, Грейнджер осторожно приподнялась на носочки, закрыла глаза и...

— Так-то лучше. — Мягкий и шелестящий голос Люциуса, в ту же секунду оборвавшего поцелуй, окатил Гермиону, словно ушат холодной воды.

— Ты чудовище.

— Да, я знаю. — Мужчина согласно кивнул и поцеловал Гермиону вновь, на этот раз глубже и дольше. — Не открывай глаза, договорились?

Не имея больше запала сопротивляться, разочарованная Грейнджер отстранилась и обреченно кивнула. Люциус, довольный своей нечестной, но изящной победой, широко улыбнулся и бесшумно взмахнул палочкой — двери зала послушно распахнулись, выпуская в полутемный коридор блики слабо мерцавшего света.

— Теперь можно открывать?

— Нет. Ещё нет. — Малфой взял Гермиону под руку и медленно, осторожно повёл внутрь зала. По гулкому стуку камня под каблуками и странному ощущению необъятной, почти пугающей пустоты Гермиона мысленно сделала вывод, что помещение, куда они вошли, было просто огромным. Огромным и, более того, совершенно пустым: без мебели, предметов декора и других заполнявших пространство вещей. Силясь понять, что бы это могло быть, Гермиона попыталась получше прислушаться к звукам комнаты, однако усилиям не суждено было принести результат: в зале царила концентрированная, безупречная тишина, нарушаемая только их с Малфоем шагами. Люциус тем временем дошел до какого-то им определенного места и отпустил ее руки.

— Стой здесь и не открывай глаза.

Гермиона, усмехнувшись, покачала головой и ненароком подумала, что все это до безумия напоминает ей «Красавицу и Чудовище»: замок, сюрприз, странная комната... Мерлин, конечно! Осененная догадкой, девушка едва удержалась от победного вскрика: этот зал — библиотека! Сердце тут же дрогнуло в радостном предвкушении. Библиотека Малфоев была одной из самых знаменитых и одновременно самых закрытых в стране. Уникальное собрание древнейших и редчайших фолиантов, которое… Она не успела даже пофантазировать, как Люциус скажет, что ей можно взять любую из хранящихся здесь книг, когда внезапно ощутила странное чувство: будто платье на ней стало чуть тяжелее и туже, а туфли — чуть ниже и мягче.

— Что ты делаешь? — С испугом в голосе спросила Гермиона, окончательно растерявшись: если они в библиотеке — причём здесь то, во что она одета?

— Сейчас увидишь.

Напряженная до предела, Грейнджер почувствовала, как Люциус обходит ее кругом, словно оценивая новый облик. Душа девушки рухнула в пятки: что он сделал с ее одеждой? Ну, ничего, сейчас она откроет глаза...

— Ну, вот и все, — Малфой описал ещё одну дугу вокруг Гермионы и встал у неё за спиной. — Открывай.

Вдохнув побольше воздуха, словно перед прыжком в ледяную воду, Грейнджер распахнула глаза — и потеряла дар речи.

* * *

Она ошиблась, это была не библиотека — это был бальный зал. Огромный, как она и предполагала, и абсолютно пустой, с десятком воздушных стрельчатых окон, что уходили далеко ввысь, под зачарованный потолок, где, как и в Хогвартсе, отражалось английское небо. Судя по потолку, над мэнором медленно воцарялась чистейшая морозная ночь, так что россыпи сияющих звёзд одна за другой проявлялись на иссиня-чёрном бархатном куполе. Однако по-настоящему ошеломительным было не это: посмотревшая сначала наверх и зачарованная потолком Гермиона в первую секунду не увидела главное чудо в архитектуре бального зала — зеркальный пол. Отполированный до безупречного блеска он отражал каждую мельчайшую деталь волшебного потолка, из-за за чего складывалось ощущение, что стоишь прямо в ночном небе. Захваченная поразительной картиной, Гермиона посмотрела себе под ноги и в который раз тихо охнула: в мерцающем зеркале пола отражалась она сама в белом бальном платье длиною до самых ступней. Теперь ей все стало так же понятно и очевидно, как элементарные Alohomora или Wingardium Leviosa: пока она стояла с закрытыми глазами, Малфой попросту зачаровал ее платье, как фея-крестная из сказки о Золушке. Зацепившись мыслью за это внезапно пришедшее на ум сравнение, Гермиона на секунду представила Люциуса в роли пухлой веселой старушки и, не удержавшись, звонко расхохоталась, пуская по залу многократное эхо.

— Тебя так насмешили твои туфли? — С осторожным сарказмом поинтересовался Люциус, все это время молча и терпеливо наблюдавший за ее по-детски яркой реакцией.

— Что? — Гермиона, на самом деле не посмотревшая на туфли даже коротким взглядом, при этих словах вытянула вперёд носочек одной ноги и с радостью убедилась в правильности своих подозрений: туфли на ней, разумеется, не были хрустальными башмачками — они были бальные, как и платье, с характерным тонким плетением ремешков и мягкой подошвой из замши, которая бы позволила не скользить в танце на столь гладком полу. — Нет-нет, они великолепны и совсем не при чем. — Счастливая, как ребенок, Гермиона обернулась лицом к Люциусу. — Я просто вспомнила об одной сказке, точнее о персонаже оттуда... А в общем, все это неважно. — Девушка глубоко вздохнула и ещё раз огляделась по сторонам. — Люциус, это же просто потрясающе! Я никогда не видела ничего настолько красивого...

Довольный произведённым эффектом Малфой широко улыбнулся:

— Это ещё не все, — новый взмах палочкой, и зал до потолка заполнился чарующими звуками скрипки. Звуками, которые складывались в мелодию, знакомую Грейнджер до колик под ребрами. — Помнишь прошлое Рождество?

О, она помнила. Помнила так хорошо, что несколько раз хотела выкинуть эти воспоминания к черту, лишь бы не мучиться ими в минуты приступов боли от нового столкновения с глыбой льда по имени Люциус Малфой.

— Куда-то торопитесь, мисс Грейнджер?

Она уже почти смогла незаметно покинуть скучнейший рождественский банкет в Министерстве, как он внезапно возник у неё прямо под носом и перегородил ей выход из зала.

— Да, спешу поскорее увидеть Морфея, — злая на бесполезный вечер и омерзительные попытки флирта со стороны захмелевших сотрудников отдела магических происшествий, Гермиона с бешено колотящимся сердцем попыталась просочиться мимо Малфоя, но не тут-то было.

— Морфей — терпеливый джентльмен, он может и подождать. — Люциус на секунду прислушался к аккордам зазвучавшей вновь музыки и... — Вы танцуете?

...и протянул Гермионе руку.

— Да, я помню. — Гермиона закусила губы, стараясь хоть немного сдержать эмоции, вихрем поднявшиеся в ней при воспоминаниях о том Рождестве.

— А помнишь, что ты мне тогда сказала?

Грейнджер кивнула и, прикрыв глаза, непроизвольно улыбнулась.

— Вы хотите пополнить собой список тех, кого я ненавижу особенно страстно? — Она, конечно же, имела в виду только тех, кто пытался пригласить ее сегодня на танец и, мерзко дыша алкогольным парами ей прямо в лицо, угрожал отдавить и туфли, и ноги. Но Малфой, к которому не были применимы ни упреки про алкоголь, ни комментарии про неуклюжесть, понял ее фразу по-своему.

— А я разве не возглавляю его?

От появившейся на его лице коварной улыбки у Гермионы едва не подкосились колени. Все, что произошло с ней за этот банкет, мгновенно перестало иметь хоть малейшее значение.

— Нет, увы, должна Вас разочаровать. — Сказала она, еще пытаясь сохранить иронию в голосе. — Вам невероятно далеко даже до первой пятерки.

— В таком случае я просто обязан это исправить. Вы ведь позволите?

— Ну как, мне удалось возглавить твой список? — Люциус подошел вплотную к Гермионе и, взяв ее руку, посмотрел на нее с хитрым блеском в глазах.

— О, да. — Ведьма усмехнулась в ответ и, подхватывая тот же чудесно-язвительный тон, добавила: — За прошедший год ты вырвался в лидеры с большим, я бы даже сказала, непреодолимым отрывом.

— Великолепно. Так что — Вы танцуете, мисс Грейнджер?

Она колебалась, но, честно сказать, едва ли больше пары несчастных секунд: к тому моменту ее пульс уже полгода предательски подскакивал каждый раз при виде Малфоя, но до сих пор даже помыслить о его внимании было полным клиническим сумасшествием, достойным госпитализации в Мунго. Кто она такая чтобы рассчитывать хоть на мимолетное расположение с его стороны? И в то же время, раз уж это расположение каким-то невероятным образом имеет место, то кто она такая чтобы упускать рождественские подарки Фортуны?

— Для Вас, мистер Малфой, да — я танцую.

На этот раз ей не потребовалось даже пары секунд. Уверенно положив руку Люциусу на плечо, Гермиона чуть отклонилась назад и позволила вести себя — вдоль по огромному бальному залу, похожему на живое звездное небо, в ритме воздушного, волшебного вальса.

* * *

— Вам нравится французская кухня, мисс Грейнджер?

— Что, простите?

— Вам нравится французская кухня?

— Я к ней довольно равнодушна, а что?

— Жаль, я планировал пригласить Вас на ужин.

— Я согласна на даже на сэндвичи, лишь бы вокруг не было лишних глаз… Подождите, что Вы только что сказали?!

Гермиона практически слышала вновь их голоса — свой собственный и Люциуса, скрадываемые гулом вальсирующей толпы и громкой музыкой оркестра, что играл ту же самую мелодию, как звучала сейчас. Больше всего на свете в ту роковую минуту она боялась, что все на них смотрят. Отчасти это, кстати, действительно было так: не каждый день можно было увидеть чистокровного сноба Малфоя — не важно, какого поколения, — с улыбкой вальсирующего в паре с магглорожденной девчонкой, будь она хоть четырежды так знаменита, как Грейнджер.

Теперь вокруг них не было никого: только сотни звезд на потолке, за окном и под ногами, отраженные в безупречной глади зеркального пола.

— Знаешь, я тогда так боялась, что кто-то посмотрит на нас и подумает, что между нами роман…

— А между нами разве не он? — Люциус с издевкой посмотрел на Гермиону и сильнее, чем обычно, потянул на себя после выхода в открытую перемену.

— Между нами Мерлин знает что и сбоку безумие, — резонно заметила ответ девушка, вновь кладя свою кисть на мужское плечо.

— Блестящая формулировка, — Малфой уважительно покачал головой. — Ты, как всегда, безупречна в том, что касается точных определений.

— Спасибо. И все же: сомневаюсь, что ты был бы в восторге, пойди тогда сплетни о нас, м?

Люциус молча улыбнулся. Такой же точный, как и данное секундой ранее определение их отношений, вопрос Гермионы бил прямо в яблочко, намертво пригвождая к воображаемой стенке, в которую он, Малфой, и без ее помощи то и дело мысленно утыкался. Однако давать честный ответ не хотелось. «Люциус, мой скользкий друг», — вспомнились вдруг ему слова покойного Реддла. Да уж, пожалуй. По крайней мере, чувствовал он себя примерно так же, как и тогда; давно подспудно мечтавший сказать Лорду категорическое: «Вон из моего дома», — и выкинуть всю его шайку за антиаппарационный барьер, Люциус, тем не менее, продолжал тянуть лямку той жуткой игры и изображать из себя того, кем его привыкли все видеть. Что это было с его стороны — малодушие? Страх? Оставаться в армии лорда и даже просто ночевать дома, пока по мэнору гуляла Нагини, вообще-то тоже было весьма страшно. Так что, скорее, это было упрямство и глупость, неумение остановиться и сказать: «Хватит». Тогда, в девяносто восьмом, он отложил принятие всех решений до тех пор, пока не стало ясно, кто победит. Но в его отношениях с Гермионой такого не будет...

— Сейчас ты можешь не опасаться за сплетни. Здесь никого нет. Никого. — Люциус глубоко вдохнул, словно желал проглотить свои неприятные мысли. — Кстати, я ведь тогда планировал ужин с французской кухней…

— Да, я помню. — Гермиона улыбнулась. В ее глазах при этом промелькнула смутная тень чего-то похожего на снисходительное разочарование, но Малфой проигнорировал свое наблюдение.

— Так вот сегодня я все же приведу этот план в исполнение.

— Не прошло и года… — Иронически усмехнулась Гермиона.

— Как раз-таки прошло.

— Точно.

Оба вполголоса рассмеялись. Музыка стала плавно стихать.

— Так или иначе, нас ждет чудесный ужин.

И Люциус, сделав последнее па, мягко остановил Гермиону, после чего вновь взяв ее под руку, повел к противоположным от прежнего входа дверям. Окончательно сгустившаяся за окнами тьма и набежавшие неизвестно откуда облака естественным образом свели на нет и без того тусклое освещение, погружая зал за их спинами в сонный мрак — и надежно скрывая в своей глубине высокую худую фигуру, с ног до головы облаченную в черное, что неподвижно стояла прямо за приоткрытыми дверьми на другом конце комнаты.

Он чувствовал себя так, будто ему сломали все кости. Драко стоял за дверьми бального зала и не мог пошевелиться — только взгляд оглушительно кричал, как кричат те, кто корчится в муках под действием Круцио. Когда он понял, кого именно видит рядом с отцом, то в первую секунду захотел — нет, не ворваться к ним и уничтожить обоих. Крикнуть: «Ridiculous!» — потому что в давно пустующем зале наверняка завёлся боггарт. С того момента, как Драко понял, что у отца есть другая, увидеть родителя с кем-то «не тем» стало для него, пожалуй, самым мучительным страхом. Драко даже не до конца понимал, что вкладывает в это «не то» — просто какое-то смутное ощущение, предчувствие. И вот этот страх перед ним: во плоти, крови и белоснежном бальном платье.

Грязнокровка Грейнджер. Драко смотрел на нее и не мог оторвать взгляда. Это было настолько дико, настолько за пределами любого смысла, что не могло бы присниться ему даже в самом кошмарном сне. Обуреваемый жуткими фантазиями, Драко уже сотню раз мысленно перебрал всех знакомых женщин от Черной Вдовы до миссис Гринграсс и от Пэнс Паркинсон до — чем дьявол не шутит — его собственной невесты Астории. Он представил всех, отношения отца с кем стали бы для него не просто семейным скандалом, но и тяжелым личным ударом…

То, что он видел сейчас, было во сто крат хуже самых страшных догадок. Мерлин, и почему только он не послушал Асторию? Она ведь буквально умоляла его оставить эту глупость с очередным подарком для нее, который он второпях забыл на столике в своей спальне, и никуда не уходить. Говорила, что он сам — ее лучший подарок, и нет решительно ничего страшного, если Драко подарит что-то на день или два позже. Если бы только он знал, что увидит в этот проклятый зимний вечер, Драко наверняка бы согласился с невестой и никуда не вернулся. А если бы и вернулся, то определенно не стал бы искать отца, дабы из вежливости сказать тому пару слов. Но увы, фамильные упрямство и манеры, разумеется, взяли верх — и вот он здесь, с очередной бархатной коробочкой в руке и окровавленными осколками своих представлений о мире.

Он так и не смог пошевелиться. Шаги отца и проклятой грязнокровки уже стихли, растворившись в тишине сонного зала, а он, Драко, все продолжал стоять там, за дверьми, не в силах войти или отвернуться. Только когда где-то в отдалении хлопнула дверь, он наконец очнулся от парализовавшего его оцепенения и смог сделать первый глубокий вдох. Легкие пронзило острой оглушительной болью. Мерлин, как ему теперь быть, как дальше жить, что делать? Устроить немедленное показательное разоблачение? Нет. Его ждут у Гринграссов. Кроме того, демонстративные семейные сцены — моветон, который он, как лорд Малфой, не может себе позволить. Особенно сейчас, когда cher papa так безжалостно уничтожил все, во что он когда-либо верил.

Драко развернулся спиной к дверям бального зала и, стараясь не создавать шума, направился обратно в холл, чтобы через камин вернуться к Гринграссам.

Ничего, он обязательно поговорит с отцом.

Обязательно.

* * *

Тем временем бесконечно счастливая Гермиона и сама едва успевала справиться с изумлением от всего, что ей доводилось видеть и слышать этим необыкновенным вечером. И дело было далеко не в роскошном ужине, не в старинном, сплошь заколдованном замке и даже не в бесконечно красивой магии, которую Люциус пижонски творил почти на каждом шагу. Дело было в нем самом: Малфой водил ее по своему дому — и рассказывал, рассказывал, рассказывал… О том, как впервые сел на метлу — его первая «Серебряная стрела», изготовленная Леонардом Джуксом по спецзаказу лорда Абраксаса, висела на стене одного из коридоров, которыми они проходили по пути из бального зала на ужин.

— Хочешь попробовать? Она, по-моему, все еще неплохо летает.

— Ни в коем случае! Ты помнишь Ирландию? Эта метла благополучно прослужила тебе все детство, после чего не менее благополучно провисела здесь десятки лет, а я однозначно сломаю ее за считанную пару минут.

— И сама покалечишься… Да, ты права, не стоит. Идем.

— Эй!

-… и не надо напоминать мне, насколько я старый.

О том, как они со старшим Ноттом однажды обрушили огромный кусок праздничного торта прямо на голову Андромеде Блэк, не справившись с чарами левитации — в чайной, за десертом.

— Нам было по восемь, и идея незаметно утащить у всех под носом дополнительный кусок пирога казалась просто отличной. Тем более, что мы незадолго до этого вычитали в книжках о Wingardium Leviosa…

— Ты тоже читал учебники до школы?

— Конечно. Это было делом чести — знать хотя бы что-то еще до поступления в Хогвартс. В общем, попытка была не слишком удачной. Поднять кусок в воздух мы смогли, а вот отлевитировать его хотя бы до коридора… Отец тогда отобрал у меня палочку на целую неделю и заставил вызубрить проклятое заклинание так, что я несколько дней нашептывал его даже во сне.

О том, как позже, много лет спустя они все с тем же Ноттом, впервые напившись Огденским, танцевали друг с другом медленный фокстрот — после, в библиотеке мэнора, когда Люциус снимал с платья и туфелек Гермионы наложенные им ранее чары.

— Готов поспорить на что угодно, ты думаешь, что мужскую партию исполнял я. Так вот ты ошибаешься.

— Не-ет…

— О, да. И не спрашивай, откуда я знаю, как танцевать в фокстроте женскую партию. Finite Incantatem.

Десятки историй о нем самом, его семье, детстве, родителях, друзьях, домашних питомцах… Зачарованная и околдованная, Гермиона слушала Люциуса, забыв обо всем. Она очнулась только тогда, когда часы все там же, в библиотеке пробили одиннадцать. Словно ужаленная, Гермиона вскочила с коленей Люциуса и кинулась к своей сумочке, чтобы достать палочку.

— Все в порядке? — Насколько мог спокойно уточнил ошеломленный Малфой, поднимаясь следом и призывая на помощь всю свою выдержку.

— Прости, я отойду на минуту.

— Что-то не так?

— Я, мне… — Гермиона замялась. — Мне надо отправить сообщение Джинни.

— Джиневре Уизли?

— Да.

— Может быть, не сейчас? — Люциус подошел ближе и попытался вновь заключить девушку в объятия.

— Нет, сейчас. — Гермиона мягко, но настойчиво отстранилась и направилась к выходу. Люциус, однако, ловко схватил ее руку.

— И зачем же?

— Она… В общем, я вынуждена была воспользоваться их камином, чтобы попасть сюда. — Гермиона закусила губы и отвела взгляд, будто ее поймали, как нюхля на украденных серебряных ложечках. — У меня в квартире нет камина, а дом еще не достроен…

— Дом?

— Да, я тебе разве не говорила?

— Нет, и я искренне хотел бы знать, почему.

— Вероятнее всего, просто забыла.

— Неудачное оправдание. — Малфой посмотрел на Гермиону с притворной угрозой.

— Ты знаешь, в наши не слишком частые встречи нам обычно есть чем заняться, помимо обсуждения вопросов недвижимости.

Люциус прыснул.

— Да, здесь поспорить с тобой не могу.

— Так вот. Мне нужна была чья-то помощь с камином, и Джинни мне помогла, и она ждет меня обратно, и…

— И надо полагать, мисс Уизли знает, куда и к кому ты отправилась, — как бы невзначай вставил Люциус.

Гермиона закрыла глаза и шумно вдохнула, боясь встретиться с Малфоем взглядом.

— Ну, откровенно говоря, да.

Аристократ хитро усмехнулся, с наслаждением наблюдая за тем, как Гермиона тихо плавится от стыда и страха, и небрежно заметил:

— В таком случае, я полагаю, ты можешь воспользоваться моим филином.

Глаза Гермионы в ужасе расширились:

— Что?! Нет, ни в коем случае. — Девушка бурно замахала руками, всячески стремясь подчеркнуть категорическую невозможность даже подумать о том, чтобы реализовать эту чудовищную идею. — Миссис Уизли наверняка уже снова дома, потому что где же ей еще сейчас быть, и мистер Уизли, и Джордж, и…

-… и все остальное веснушчатое семейство, за исключением твоего прежнего жениха, верно? — по-прежнему усмехаясь, закончил за нее Люциус.

— Именно. — Гермиона вновь сделала шумный вдох и отерла рукой лоб, словно на нем проступили капельки пота, что, впрочем, к ее облегчению, было не так. — Мне… мне просто нужно послать Джин Патронуса.

— Ты можешь отправить его прямо отсюда. — Люциус сделал пригласительный жест рукой и издевательски улыбнулся. — Поверь, мое присутствие этому не помешает.

— Ох, — Гермиона кивнула и достала было палочку, но тут же вновь опустила. — Я не могу.

— Почему?

— Не могу… при тебе.

— Хм, мне кажется, или ты при мне донага раздевалась?

— Н-нет, тебе не кажется. — Гермиона густо покраснела и с жаром добавила: — Но это другое.

— Отправить Патронуса — другое?

— Да. Мне неудобно.

— Неудобно выполнять трансфигурацию, когда чихаешь.

— Это… тоже действительно неудобно, — авторитетно согласилась Гермиона, на секунду представив, как бы она осуществляла превращение, к примеру, метлы в фонарный столб, если бы была больна аллергическим ринитом. Предполагаемый результат получился плачевным. — Ладно, поскольку ты так настаиваешь... Но, если у меня не получится с первого раза, обещай, что позволишь мне выйти на пару минут.

— Хорошо. — Малфой примирительно кивнул.

Девушка вновь вскинула палочку и искоса с опаской посмотрела на Люциуса. Она боялась не за технику исполнения заклинания: рука знала нужные взмахи лучше чем то, как держать вилку, а воображаемый сундучок со счастливыми воспоминаниями сегодня был забит чуть больше, чем доверху — он ломился и вспухал от них, будто к ним применили Gemino, так что густое, концентрированное счастье лавиной заполняло все существо Гермионы от макушки до пяток. Нет, она боялась, что просто не сможет произнести нужных слов. Было что-то ужасно интимное в том, чтобы вспоминать об объятиях Люциуса, стоя от него в паре метров и чувствуя на себе его пристальный, внимательный взгляд. Как будто он может вдруг подсмотреть ее мысли и обнаружить, как много для нее значит. Конечно, это был горячечный бред: едва ли Малфой был способен к невербальной легилименции, а если был, то глупо было бы думать, что он до сих пор ни разу не заглянул в ее голову. От последнего предположения по спине Гермионы прокатилась леденящая дрожь. Нет-нет, это решительно невозможно, она знает, как выглядит вторжение в сознание — Снейп показывал ей тогда, в январе девяносто седьмого, она бы узнала. Да, непременно узнала. Ободряющий вывод придал Грейнджер сил: девушка сделала медленный вдох и бросила еще один, на этот раз более смелый взгляд на Люциуса. Он просто наблюдает за ней. Ее мысли принадлежат только ей, и он не сможет узнать их. Гермиона на секунду прикрыла глаза, мечтательно улыбнулась и громко, четко произнесла:

— Expecto Patronum!

Из кончика ее палочки вырвался столп сияющего серебристого света и, затопив на секунду собой все пространство библиотеки, в следующий миг приобрел форму юркой кувыркающейся в воздухе выдры.

— Передай Джиневре Уизли, что все в порядке. — Голос Гермионы слегка дрожал, так что ей стоило немалых усилий заставить его звучать ровнее. Малфой молча стоял напротив. — И что я освобожусь примерно через час.

Серебристая выдра смешно принюхалась к воздуху маленьким носиком, кивнула и стрелой выскочила в ночь прямо сквозь стекло закрытых наглухо окон библиотеки. В помещении вновь воцарилась приятная полутьма.

— Значит, через час? — Люциус, все это время с интересом наблюдавший за действиями Гермионы, подошел ближе к девушке и пристально посмотрел той в глаза. — Спасибо, что предупредила.

— Я в любом случае не смогу остаться дольше, чем до полуночи.

— А если я бы предложил тебе провести ночь в поместье?

Уже в который раз за последние пять минут щеки Гермионы вспыхнули жаром.

— Думаю, что с моей стороны было бы разумно и вежливо отказаться.

— Разумно и вежливо? Хм… — Люциус демонстративно поднял взгляд в потолок, делая вид, что задумался. Со стороны он по-прежнему выглядел расслаблено и благодушно, поэтому едва ли можно было заметить, что его огорчили последние слова Гермионы. — Надо же, ты делаешь успехи в светском этикете. Кто бы мог подумать.

— Спасибо, — с отчетливо слышным сарказмом в голосе вернула шпильку Грейнджер и осторожно добавила: — Я правда не считаю, что это хорошая идея.

— Что ж… Возможно, ты права. — Малфой перевел взгляд обратно на девушку и, казалось, смягчился. — Но я рад слышать, что у тебя все порядке.

И Люциус, протянув руку, невесомым прикосновением поправил Грейнджер тонкий локон, выбившийся из прически. Гермиону окатила очередная волна предательского смущения. Шумно вдохнув, девушка опустила глаза и вороватым движением спрятала палочку в клатч.

— Прости, со стороны это все наверняка звучит просто ужасно. Я, впрочем, просила тебя дать мне выйти на пару минут, но ты сам отказался.

— Ничего, все нормально. — Люциус опустил руку. — Мне только интересно, что такого вы с мисс Джиневрой представляли себе под понятием «не в порядке»?

— Ну, в прошлый раз в этих стенах меня встречали не слишком гостеприимно…

— Гермиона.

— Да?

— Не надо.

— Прости. — Грейнджер поняла, что сказала лишнее, и постаралась тут же сгладить ситуацию. — Но согласись, что мой приход сюда — в любом случае жуткая авантюра. Я могла бы столкнуться лицом к лицу с Драко или леди Нарциссой…

«И мне пришлось бы собирать самоуважение по мелким осколкам», — мысленно закончила Гермиона, потому что именно это было тем самым «непорядком», которого они с Джинни боялись больше всего.

Люциуса передернуло. Его и самого беспокоило, не нарушит ли что-нибудь сегодняшний вечер, но слышать собственные мысли из уст Гермионы оказалось даже тревожнее, чем гонять их по кругу в своей голове. Напоминание о чайной ложке зелья удачи, безусловно, все еще успокаивало, но не настолько, чтобы совсем заглушить доводы паникующего рассудка. Впрочем, теперь уже было поздно думать о мерах предосторожности.

— А почему выдра? — ловко переменил он тему, вновь обнимая Гермиону за талию.

— Не знаю. Просто они мне нравятся. — Девушка запрокинула голову и задумчиво посмотрела на Малфоя, вглядываясь в пасмурную глубину его глаз. Интересно, о чем вспоминает он, когда призывает Патронуса, и может ли вообще его вызвать? Много лет среди волшебников ходили слухи, что Пожиратели Смерти не способны на столь светлые чары, но Гермионе почему-то не верилось, что это так. Мерзкая жаба Долорес Амбридж владела этим заклинанием не хуже любого из членов Ордена Феникса, не говоря уже о глубоко несчастном Северусе, дотла выжженном Темной Меткой и смертью любимой Лили…

Гермиона на секунду мысленно вызвала из памяти образ, который Гарри показал им в директорском Омуте уже после Битвы за Хогвартс, и невольно сглотнула. Серебристая лань, такая же, как у покойной миссис Поттер, легкая и воздушная, — и он, Северус, мрачной черной тенью удерживающий ее на острие своей волшебной палочки, ошибочно принятой Волдемортом за Бузинную. Подлинная любовь меняет не только душу, но и облик Патронуса, и Снейп был тому безупречным свидетельством. Впрочем, ее выдра так и осталась выдрой, несмотря на всю пыточную боль, от которой она, Гермиона, месяцами захлебывалась после смерти Мастера Зелий. Значило ли это, что она не любила его? По крайней мере, не любила так сильно, как он — Лили Поттер?

Гермиона вдруг дернулась в руках Малфоя, будто очнувшись от Confundus или Stupefy. Она никогда не смотрела на их с Северусом историю с такой стороны и только сейчас впервые задалась этим простым, закономерным вопросом: не тем, любил Снейп ее, а тем, любила ли его на самом деле она. На долю секунды Гермионе показалось, что в ее мысли впустили тропический шторм, переворачивающий все с ног на голову. Если задуматься хоть на секунду, что она сделала для Снейпа за все это время? Скрасила ему одиночество на несколько вечеров, в то время как он, скорее всего, спас ей жизнь? Сколько раз она поинтересовалась тем, каково ему? Сколько раз попыталась о нем позаботиться?

Да, он никогда не стремился открываться. И да, свой личный ад Северус во многом построил своими руками, но все, кто был вокруг, за долгие двадцать лет и не подумали его оттуда вытащить. Зачем? Ведь он был так удобен в своей трагической роли. Все беспокоились только о том, насколько им будет полезен этот затравленный и до несправедливости невезучий, но талантливый человек. В конечном счете, Снейп так и умер: великим, кромешно одиноким героем. И она, если быть вполне честной, все это время была ничем не лучше других — всегда думала только о себе. Переживала, что он дал ей мало внимания и тепла, хотя в действительности стоило бы для начала заметить, что она сама едва ли много ему предложила. Можно ли считать такое любовью? Гермиона закрыла глаза, стараясь проглотить подступившие слезы.

— О чем ты так задумалась? — Тихий голос Люциуса прервал размышления Гермионы подобно тому, как судейский свисток останавливает полеты на квиддичном поле. Он видел все, что с ней происходило последнюю минуту: каждое движение глаз, каждую едва уловимую перемену в лице — и то, что он видел, ему совершенно не нравилось.

— О том, доступны ли тебе чары Патронуса.

— Серьезно?

Гермиона с жаром, но молча кивнула и положила голову Малфою на плечо. Ей не хотелось открывать Люциусу весь ход своих мыслей, и не только потому, что сказать сейчас об их истории с Северусом значило, скорее всего, безнадежно испортить сегодняшний вечер. Пусть Снейп едва ли был для Люциуса другом в том смысле эмоциональной близости, в какой она дружила с Гарри или Джин — сомнительно, что люди вроде Люциуса в принципе способны подпускать других к своему сердцу на расстояние меньшее, чем предписывал дуэльный регламент -но…

— Хочешь посмотреть?

Глаза Гермионы, все еще чуть красноватые от проглоченных слез, резко распахнулись, полные неподдельного удивления. Все еще не решаясь полагаться на свой голос, девушка согласно кивнула. Малфой мягко улыбнулся и, отстранившись от Гермионы, достал из рукава палочку.

— Expecto Patronum.

Его бархатный голос прозвучал в тишине так мягко, словно он пожелал книгам спокойной ночи. Странно, сколько она слышала призывов Патронуса, это всегда было больше похоже на крик — как будто волшебный защитник находился где-то в соседней комнате, и от того, насколько ты напряжешь связки, зависело, услышит он тебя или нет. Гермиона непроизвольно ухмыльнулась: это, конечно, было так глупо с точки зрения магии, что даже смешно, но до сих пор никто, кроме Люциуса, не заставлял ее об этом задуматься. Впрочем, и сейчас всерьез развить эту мысль ей тоже не удалось: вопреки всем слухам, легендам и прочей ереси кончик палочки Малфоя мгновенно засветился серебристым сиянием — и в следующую секунду на ковер рядом с ними мягко и горделиво ступил огромный белоснежный павлин.

Гермиона потеряла дар речи. Она не помнила, когда окончательно перестала воспринимать тот факт, что Люциус — бывший Пожиратель Смерти: точно уже после Рождественского бала и даже после того, как они впервые оказались наедине. По крайней мере, она до сих пор помнила свою секундную оторопь от мимолетного взгляда на его левое предплечье, когда Люциус первый раз снял при ней рубашку. Страшная уродливая Темная Метка по-прежнему чернела на мраморно-белой коже Малфоя, не давая забыть о том, кто он и кому служил долгие годы. Гермиона и не забывала — просто плевала на это с Астрономической башни, но сейчас… Сейчас, видя перед собой ослепительное чудо телесного Патронуса, она готова была начисто стереть из своей памяти знание о пребывании Люциуса в рядах Волдеморта. И все-таки самым поразительным для нее было даже не это. Девушка повернулась к Малфою и полным изумления голосом воскликнула:

— Павлин?!

Малфой на мгновение растерялся.

— Да. А что?

Гермиона шумно вдохнула, смерила Малфоя многозначительным взглядом и протянув неопределенное «э-э-э-э…», наконец, выдала:

— Очень похож.

— Что, прости? — Теперь пришла очередь Люциуса лишиться способности говорить. Взяв короткую паузу на осмысление сказанного, Малфой несколько раз моргнул, после чего подчеркнуто вежливо уточнил: — То есть ты хочешь сказать, что я похож на павлина?

— Ну-у… — Гермиона занесла ногу, чтобы сделать шаг назад, но здравый смысл подсказывал, что отступать на самом деле было некуда. — Не без этого.

Люциус в задумчивости перевел взгляд с Грейнджер на сияющую птицу, горделиво вышагивающую по ковру, и потом обратно на Гермиону. Повторив данную операцию еще раз, аристократ решил, что нуждается в уточнении:

— И это не комплимент, надо полагать?

— Вообще-то нет. — Честно призналась девушка и непроизвольно расхохоталась. Не последовать ее примеру у Люциуса не было ни единого шанса. Павлин тем временем описал по ковру неширокий круг и, распустив призрачный хвост, засиял ярче прежнего; судя по всему, смех хозяина шел ему только на пользу.

Вволю отсмеявшись, благородный лорд протер уголки глаз и в безуспешной попытке оправдаться заметил:

— Между прочим, есть кое-кто, кто похож на него куда больше, чем я.

— Да? И кто же?

— Пойдем. Я покажу тебе этого несносного тщеславного красавца.

Гермиона едва не сложилась пополам от хохота.

— Не знала, что ты способен к самокритике.

— О, ну что ты, я не способен. — Люциус обернулся к птице и пожал плечами. — По-моему, он просто великолепен.

С удовольствием услышав очередной смешок Гермионы, Малфой взмахнул палочкой. Бестелесный павлин исчез, растворяясь в серебристой дымке, что вскоре без следа смешалась с полумраком библиотеки. Щекотное ощущение искрящейся радости неуловимо улетучилось вслед за ним, оставляя приятное послевкусие. Люциус сделал пригласительный жест рукой и направился к выходу, Гермиона последовала за ним. Она еще вернется к тому внезапному открытию, которое сделала здесь сегодня, но вернется тогда, когда будет наедине с собой. А пока… Забавно, что осознание ничтожности ее чувств к Снейпу пришло к ней именно в тот момент, когда она смотрела в глаза Люциусу Малфою. Значит ли это что-нибудь? Гермиона опустила взгляд в пол, пряча от самой себя плутовскую улыбку: об этом она тоже подумает позже.

Как только Люциус и его гостья переступили порог, свечи в библиотеке мягко погасли, и комната погрузилась в сонную тьму зимней ночи.

* * *

— Вот он, смотри.

Гермиона обернулась туда, куда указывал Люциус и обомлела: белый, как снег, павлин-альбинос горделиво вышагивал по центру гравиевой дорожки розария в нескольких футах от них с Малфоем. Он шел, как император сквозь толпу ликующих подданных, и был так ослепительно бел, что, казалось, светился — совсем как Патронус Люциуса.

— Похож, правда? — В голосе мужчины мелькнула тень тщательно скрываемой гордости.

— Невероятно… — только и смогла выдохнуть Гермиона, все еще не отрывая взгляда от птицы.

— Его зовут Люмьер. — Малфой запустил руку в правый карман и достал оттуда тот небольшой мешочек, который ранее захватил по пути в розарий. — По-французски это значит «свет». Если бы мой далекий предок Арманд Малфой не покинул родные края и не перебрался сюда вслед за королем Вильгельмом, возможно, так бы сейчас звали меня. — Мужчина на секунду задумчиво улыбнулся, глядя на птицу, и развязал мешочек. Внутри оказались зерна: Малфой высыпал горсть себе на ладонь и легким движением бросил в воздух. Павлин, оставшийся, на первый взгляд, величественно безучастным к этому действию, тем не менее слегка прибавил шаг. — Однако он перебрался, и примерно с четырнадцатого века моя семья больше предпочитает латынь*.

Гермиона шумно вздохнула и зябко поежилась, хотя в розарии было очень тепло: четырнадцатый век, поместье, Вильгельм-Завоеватель, французские предки — она просто оборванка рядом с этим человеком, и это не оскорбление, это факт. Интересно, как бы она сама смотрела на мир, если бы обладала всем тем же, что Люциус? Судя по тому, с каким снисходительным сочувствием ей свойственно взирать на тех, кто не слишком богат интеллектом… Уголки губ Гермионы тронула едва заметная грустная улыбка. Может быть, Малфои не так уж и неправы в своем снобизме?

— А еще это имя означает «знание», «просвещение». — Раздался вновь голос Малфоя.

— Знание — свет, — задумчиво пробормотала Гермиона и, обернувшись через плечо, с напускным подозрением посмотрела на Люциуса: — Так вот почему ты мне нравишься. Все понятно.

Малфой коротко усмехнулся и подошел вплотную к девушке.

— Надеюсь, что не поэтому, — мягко парировал он, склонившись к ее шее, и в следующую секунду Гермиона почувствовала, как тысячи предательских мурашек кругами расходятся по коже от того места, в котором ее коснулись губы Малфоя.

— Что ты делаешь?.. — едва смогла прошептать она, закрывая глаза.

— Занимаюсь твоим просвещением, — с иронией ответил Люциус и поцеловал Гермиону чуть выше.

— Ах-ха-ха... — на выдохе расхохоталась девушка, все больше отдаваясь ощущениям. — И что, меня потом ждет экзамен?

— Непременно.

— Тогда предоставьте, пожалуйста, список вопросов и рекомендованной литера…

Реплику Гермионы внезапно прервал резкий высокий звук, похожий на отчаянное мяуканье очень большого кота. Грейнджер в испуге дернулась и повернулась к Малфою.

— Что это было?

— Это он. — Люциус с усмешкой указал на павлина, который, как оказалось, подошел совсем близко и теперь склевывал с дорожки принесенное хозяином угощение. — Ты никогда не слышала, как кричат павлины?

— Нет, никогда.

— Теперь слышала. Смею предположить, он ревнует.

— Ревнует?

— Да. Или же надеется тебя соблазнить. — Люциус опустился на корточки и с любопытством посмотрел на птицу. — Такие звуки они издают обычно во время брачных игр или как сигнал тревоги. Видимо, мсье Люмьер считает, что я его соперник в борьбе за тебя.

— Ты уверен? — Гермиона с недоверием воззрилась на пернатого. — Не наоборот? Он ведь твой фамилиар, так?

— На самом деле нет. Просто питомец.

Гермиона еще раз пристально осмотрела павлина с макушки до кончиков роскошного хвоста. Слова Люциуса ее совершенно не убедили: птица оставляла ощущение существа, настолько полного магии, что оно не просто могло — обязано было быть домашним духом.

— Так или иначе, имейте в виду, мсье Люмьер, что вы можете спать совершенно спокойно: мои шансы отбить у вас вашего хозяина асимптотически стремятся к нулю.

Люциус резко выпрямился и повернулся к девушке.

— Почему ты так думаешь? — Малфою не было знакомо то заковыристое слово, которое Гермиона произнесла вначале, но он прекрасно понимал, что значит выражение «стремятся к нулю».

— Ну, потому что…

Но Гермионе так и не удалось закончить фразу: небо над мэнором внезапно прорезала яркая серебристая вспышка, и в следующую секунду рядом с ними на гравий опустилась сияющая призрачная лошадь.

— Сообщение принято, — произнес Патронус бодрым голосом Джинни. — Жду тебя сразу после полуночи. И не забудь оставить туфельку!

Патронус подмигнул и неприлично хихикнул в типичной манере Джинни, после чего без следа растворился в сверкающей дымке. Гермиона, сгорая от стыда, закрыла лицо ладонью.

— Оставить туфельку? — Люциус ожидаемо не понял метафоры. — О чем это она?

— О маггловской сказке. Это не важно.

— А мне бы хотелось знать.

— Это просто глупость, правда.

— Тогда мне тем более интересно.

— Какой же ты настырный.

— Примерно так же, как ты. Так что там со сказкой?

— Ну, хорошо. Если коротко, то это история о бедной замарашке, которая при помощи феи-крестной превращается в прекрасную принцессу, отправляется на бал, встречает там принца... По условиям, магия крестной рассеется в полночь, так что девушка должна успеть покинуть бал до того, как часы пробьют двенадцать, и ее платье вновь станет лохмотьями. Она успевает, но убегая, теряет на лестнице хрустальную туфельку. Благодаря туфельке принц позже находит девушку, они женятся… Ну, ты понял. — Мысленно проклиная Джин до седьмого колена за столь неловкую ситуацию, Гермиона перевела взгляд на павлина и словно ни в чем не бывало добавила: — Дурацкая сказка, никогда ее не любила.

— Вот как? Кстати, о сказках. — Люциус подошел вплотную к Гермионе и, смерив девушку пристальным взглядом, едва ощутимо провел кончиками пальцев по ее коже в том месте, где под ключицами мерцала подаренная им подвеска. На несколько бесконечно долгих секунд в розарии воцарилась тягучая тишина, скрадываемая лишь хрустом гравия под лапками гуляющего рядом павлина. — Рад, что ты все-таки ее носишь.

— Мне, признаться, до сих пор не вполне уютно с ней. — Гермиона почувствовала, как по всему телу вновь прошла волна дрожи. — Но она очень красивая, просто невероятно. Как маленькая звезда.

— Да, пожалуй, сходство есть. — Люциус задумчиво слегка поправил кулон, хотя в том не было ни малейшей необходимости. — Но я на самом деле вкладывал в нее несколько другой смысл. Помнишь, тогда в Ирландии ты упрекнула меня в том, что я назвал тебя русалочкой?

— Д-да, — в горле Гермионы разом предательски пересохло.

— Камень в этой подвеске — один из пяти бриллиантов, которые гоблины зовут Слезами Ундины. Раньше они были единым алмазом, но тот, к великому сожалению, раскололся при огранке, и его части разошлись по разным концам света. Мой деловой партнер сейчас занят их поисками. — Люциус вновь выдержал небольшую, но мучительную паузу. — Если повезет, однажды ты получишь их все.

— Но… зачем? Люциус, не надо. Подвески более чем достаточно, даже слишком, и…

— Знаешь, как назывался камень изначально?

— Нет.

— Сердце Ундины. Я хочу, чтобы оно было твоим.

— Хочешь вернуть русалочке похищенное? — В слабой попытке отшутиться заметила Гермиона, едва скрывая дрожь в голосе.

— Нет. Хочу… — Люциус осекся, но на этот раз почти тут же продолжил: -… сделать тебе приятное. По легенде этот камень приносит удачу и охраняет от бедствий. Не знаю, так ли это, но мне хотелось бы верить, что так.

Не найдясь, что ответить, Гермиона сделала стремительный шаг навстречу Люциусу и порывисто прижалась к нему, обнимая так крепко, как только была способна. Она решительно не понимала ни мыслей, ни чувств этого человека, но сейчас это было последнее, о чем ей хотелось думать.

* * *

Где-то в поместье с гулким эхом раздался двенадцатикратный бой часов. Люциус взмахнул палочкой, и в камине за спиной Гермионы раздалось тихое шуршание пепла. Одновременно с этим небольшая керамическая чаша с летучим порохом медленно проплыла по воздуху прямо рядом с плечом девушки и приземлилась Малфою в руку.

— Ну, мне пора. — Гермиона неловко переступила с ноги на ногу, пряча от Малфоя взгляд.

— Да. — Люциус мягко улыбнулся. — Доброй ночи. Будь осторожна.

Гермиона кивнула и быстро, невесомо, словно украдкой, поцеловала Люциуса в щеку: — Сладких снов.

— Оставишь мне туфельку?

— Зачем?

— Считай это моим приветом мисс Уизли.

Гермиона заливисто рассмеялась.

— Они не хрустальные.

— О, это легко поправимо. Волшебник я или нет?

— Точно. Ты не принц — ты фея-крестная. Ай! — Гермиона коротко вскрикнула, пытаясь увернуться от щекотки Малфоя. — Ладно, ладно. — И, выскользнув из одной туфельки, севшим голосом добавила: — Мне правда пора.

— Да, я знаю. — Люциус разжал объятия и протянул Гермионе чашу с порохом.

Девушка зачерпнула горсть и, шумно вдохнув, ступила в камин.

— Спасибо. — Произнесла она напоследок одними губами и, назвав пункт назначения, бросила под ноги порох.

Поднявшийся следом вихрь пепла и воздуха в мгновение ока скрыл от нее фигуру Люциуса, а уже несколько тошнотворных секунд спустя резко стих, являя взгляду гостиную Норы. Девушка сделала шаг на ковер и коротко отряхнула юбку от гари.

— А вот и наша Золушка! В грязи и босиком, как и полагается. Ну, что? Как прошел вечер?

Сердце Гермионы рухнуло в пятки: приветствовавший ее голос принадлежал отнюдь не Джинни, а изрядно пьяному Рональду.

______

*Люциус делает отсылку к своему предку — Николасу Малфою, имя которого, на взгляд автора, было бы правильнее прочитать, как Николя. После Николаса Малфои явно отдали предпочтение греко-латинским именам: Брутус, Абраксас, Люциус, Драко, Скорпиус.