Улыбка дьявола (джен)

Париж спал. Близилось к полуночи: в одном месте небо светлело, там постепенно разгоралось белое зарево луны. Кабинет был тускло освещен тремя свечами в золотом канделябре. Темные шторы поглощали их свет, и оттого в углах кабинета скапливался мрак. Такой же мрак обиды сгущался постепенно в душе маршала Луи Никола Даву. Он был сердит. Недовольство его было вызвано несколькими вещами, тремя главными из которых были вызов посреди ночи к императору, встреча в его кабинете с Бертье, с которым отношения у него были не то чтобы плохими, но просто натянутыми, а также замечание Наполеона по поводу вмешательства Даву в дела штаба.

«Нажаловался, Жена Императора, — думал маршал, неприязненно смотря на него, — чуть что, сразу жаловаться…». Это, конечно, было не абсолютной правдой, а кроме того, Бертье имел полные основания для возмущения. Даву не согласовал с ним ни одного своего действия, отправив Франсуа в Африку. В результате Черный Кабинет лишился на время еще и Грача, который имел большой авторитет среди агентов. Конечно же, Бертье тоже злился. И все же, Даву эти факты не хотел принимать во внимание.

Нельзя было сказать, что он завидовал ему, хотя Бертье имел головокружительную карьеру и ценился Наполеоном больше других. Бонапарт часто отзывался о нем, как о самом нужном человеке из всего его окружения. Такое расположение Бертье вызвал своим характером: он с восхитительной регулярностью и проворством, а главное с точностью отправлял все приказы, всегда являлся по первому зову и никогда не вступал с императором в жаркие дебаты. Его можно было вызвать в час, в два, в три ночи, и он являлся быстро, безукоризненно одетый и желающий исполнять любую волю; это была работа, к которой он был готов всегда.

Кроме того, он был милым, пунктуальным и лояльным человеком, стойко сносившим ругательства Бонапарта. Память на подробности у него была феноменальной, он мог в любое время суток сказать точные сведения, не заглядывая в свою записную книжку и не поднимая на уши весь Генштаб. Он никогда не спускался ниже отчерченной ногтем Наполеона строчки даже из любопытства и четко следовал указаниям. В этом и были его заслуги.

Даву, напротив, был человеком весьма вспыльчивым и неуживчивым. Он мог оспорить приказ, порой даже умудрялся настоять на своем. Резкий и прямолинейный, он на оскорбления императора отвечал так же резко, мог перейти и на личности, а чтобы помириться потом с разгневанным маршалом, император часто тратил целые недели. Один раз, когда Наполеон захотел прекратить ссору, сделав примирительный жест рукой и добавив, что высоко оценивает его заслуги, Даву отшатнулся в сторону и с горящим взором воскликнул: «Не трогайте меня! Я не кресло и не стол, чтобы смахивать с меня пыль!». Наполеон часто ставил ему в упрек медлительность и жуткую педантичность в делах и некоторую небрежность по отношению к самому себе. Одним словом, Луи Никола был для императора занозой, которую выдернуть он боялся, а оставить в покое не мог — она цеплялась за все и мешала спокойно жить.

Наполеон сидел за столом. Ниспадающая до пола темно-бардовая скатерть словно разделяла кабинет на две части: с одной стороны император и стоящий у него за спиной Бертье, а с другой — Даву. Висела звенящая затянувшаяся тишина, особенно неприятная после бурного спора. В результате все остались при своем личном мнении и к соглашению не пришли.

— Что ж… — наконец нарушил молчание Наполеон, задумчиво глядя куда-то перед собой. — Что ж… Кажется, мы так ни к чему не придем… Но ради бога, Луи, объясни спокойно, почему ты отправил именно этого офицера?.. Он же не имеет отношение к разведке, даже толком ничего не знает…

— Совсем не безопасно посвящать посторонних в дела Черного Кабинета, — поддержал Бертье.

— Я послал Тео потому, что он непрофессионал, — Даву чеканил каждое слово, отделяя каждое холодной жесткой интонацией. — Я много рассуждал на эту тему с Грачом, и мы пришли к выводу, что в смертях так же виновен человек сторонний. Все слишком нелогично и глупо. Логику непрофессионала может понять только точно такой же непрофессионал.

— А почему, черт возьми, Грач советовался не со мной, а с вами?! — вспылил вдруг Бертье. — Какое он имел право…

— Мы с ним давние знакомые, — оборвал его Даву, поджав губы.

— Так теперь старые знакомые — повод обсуждать мои дела у меня за спиной?! Вы слишком хорошего мнения о себе, — Бертье гневно вскинул голову. — Вы словно вдова-сплетница, только прялки не хватает, но я могу вам ее подарить!

— Ах вот как! — Даву тоже закипал гневом. Голос он понизил почти до шепота, уничтожающе глядя на Бертье. — Так вы хотите войны?..

— Александр, Луи, — Наполеон слегка приподнял ладонь, и Бертье замолчал, хотя у него на языке уже вертелись ядовитые слова.

Даву стоило большого труда взять себя в руки. Больше всего на свете он сейчас хотел вцепиться Бертье в горло, и лишь чувство собственного достоинства и здравый смысл удерживали его. Глубоко и шумно вдохнув, он тихо, но уверенно процедил:

— Тео с заданием справится. Точка.

Наполеон медленно кивнул и отпустил Бертье. Даву пока пришлось остаться. Маршал стоял с таким выражением лица, что на лбу у него явственно читалось: «Я вам не мальчишка-лейтенант, на которого можно рявкнуть, и он испугается».

— Ну, Луи, что ты в самом деле,— император вздохнул, глядя на него с укором. — Бертье ведь прав… Ты лишил его Грача.

— Грач сам принял решение ехать в Африку, — горячо возразил Даву. — Не я ему это предложил. В дела штаба я прекращу лезть только тогда, когда у него там будет наведен порядок.

— Александр и так его наводит, — император подпер подбородок рукой. — Мой дорогой Луи, научись держать себя в руках.

— Я и так вечно держу себя в руках, — огрызнулся Даву, передернув плечами. — Невозможно держать себя в руках, когда так раздражают.

— За что же ты так ненавидишь людей? — Наполеон грустно усмехнулся.

— Я их не ненавижу, сир… — Даву покачал головой. — Они меня просто раздражают… А капитан Тео со своей задачей справится. Он — сообразительный и честный человек. Кроме того, за это он не потребует ни повышения, ни денег, ни наград, и я уверен, что у них там все хорошо…

* * *

Увы, Даву ошибался, думая, что в Африке дела идут прекрасно. Дела шли из рук вон плохо. Слова Виктора о Шерли сбили со всех заносчивость. Грач застыл, как и стоял. Лицо его было спокойно и непроницаемо, но в светло-серых глазах Франсуа вновь заметил то чувство беспомощности и первобытного страха, какое видел в джунглях. Мирабель, у которого наверняка на языке крутилась ядовитая тирада, опустил глаза. Сам Виктор был не похож на себя: его обычно не задевали несчастья, не касающиеся лично его самого, он всегда оставался безучастен и холоден, подобно мраморной статуе; но сейчас он явно был взволнован и тоже испуган. Интизар коснулась едва заметно руки Франсуа, словно пыталась его успокоить.

— Как давно?.. — едва слышно спросил Грач, совладав с собой.

— Со вчерашнего вечера, — ответил Виктор, теребя пальцами манжет рубашки. — Пойдемте в кабинет. Обсудим все там.

— А кто с ним сейчас? — Грач кивком головы согласился с предложением и направился к дому.

— С ним доктор, кажется, его зовут Антуан, еще кто-то из арабов и Нео, — отозвался Виктор.

В кабинете царил непривычный порядок на столе. Когда Шерли работал, он вечно обкладывался книгами, исписанными бумагами, чашками кофе, поломанными перьями, пустыми чернильницами, и оттого он напоминал улитку в своем домике. А сейчас бумаги лежали по стопкам, все перья были в подставке, чернильница стояла с краю, крепко закупоренная, а все книги были составлены в шкаф.

Грач постоял немного у стола, задумчиво глядя на красноватого оттенка дерево, затем отошел в сторону и устроился на стуле, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди. Мирабель сел на второй стул, а Франсуа оставалось довольствоваться узким подоконником. Интизар ушла помогать доктору и сменить Нео.

— А теперь расскажите, как такое случилось? — Грач устремил взгляд на Мирабель, подразумевая, что именно он должен рассказывать. — Я ведь просил с лагеря глаз не спускать. Почему нарушили?!..

— Не горячитесь, Грач, не то сгорите, — Мирабель только бровью повел.

— Не горячиться? — Грач сощурился, отчего стал напоминать большую хищную кошку, готовую к прыжку. — Не горячиться… Прекрасно. Мирабель, просто прекрасно! У нас переводчик умирает из-за вашей халатности, а вы мне говорите не горячиться. Прекрасно.

— Шерли сам дурак, — Мирабель безразлично хмыкнул. — Не могу же я следить за ним, как за ребенком?..

Грач медленно встал и прошелся по комнате. Губы у него слегка подергивались. Затем он вдруг резко шагнул в сторону Мирабель и отвесил коллеге такой крепкий подзатыльник, что он слетел со стула. К чести Мирабель, он не стал возмущаться или огрызаться на это, а просто встал, отряхнулся и сел обратно, разве что в глазах его мелькнула злость вперемешку с удивлением. Грачу было совсем не свойственно поднимать на кого-то руку.

Грач тоже не стал объясняться или извиняться, он сел на свое место в прежнюю позу. Единственным, кто выразил удивление, был Франсуа. Он аж поперхнулся, когда Грач ударил Мирабель. «Теперь будет война… — подумал он, глядя то на одного генштабиста, то на другого. — Теперь точно будет война…».

Дождавшись Виктора, Грач начал свой рассказ. Каждый факт он выкладывал сухо, без лишних преувеличений. Мирабель зачем-то все это записывал, поглядывая на коллегу исподлобья и сохраняя молчание. Виктор иногда спрашивал что-то, вопросы тоже были только по делу, что удивило Франсуа. Кузен словно взял шефство над Мирабель и отводил гнев Грача от него, что было ему совершенно несвойственно. Франсуа вообще не узнавал Виктора: за эти два дня его словно подменили.

— Прекратите все это записывать, лучше принесите что-нибудь выпить, — Грач бросил на Мирабель быстрый взгляд. Он едва удержался от продолжения «хоть какой-то толк от вас будет».

Мирабель, отложив перо, молча встал и отошел к шкафу, достал оттуда чашки и вышел. Вскоре он вернулся с каким-то сладко пахнущим травами отваром, заменявшим местным чай. И снова потянулся долгий разговор, прервавшийся лишь когда в кабинет зашел молодой человек, довольно высокий и худой, как щепка. Он был одет в синюю батистовую рубашку и белые штаны, похожие чем-то отдаленно на шаровары. Это и оказался доктор Антуан. До этого он был в городе и никак не пересекался с Франсуа и остальными, поскольку еще до приезда Грача стало ясно, что он ничем не может помочь, но когда Шерли стало плохо, за ним все же послали.

— Не типичный случай, — произнес он, когда Грач устремил на него проницательный холодный взгляд. — Обычно умирают сразу. Не могу понять, что это… Какая-то безумная смесь симптомов и пневмонии, и столбняка, и даже чахотки…

— Жить будет? — довольно сухо поинтересовался генштабист.

— Не знаю, — Антуан грустно вздохнул и уселся прямо на ковер. Только сейчас, когда на него упал свет свечи, стало видно, что он не спал несколько ночей. — Честное слово, я не знаю. Все зависит от того, насколько крепок организм Исаака. Медицина тут бессильна… Я пришел ненадолго, послушать, о чем вы говорите. Потом, если захотите, можете ненадолго заглянуть к Шварцману, но осторожно.

Грач кивнул и прекратил сверлить его взглядом. Доктор подтянул к себе ноги и, положив подбородок на колени, застыл так. Он слушал и не перебивал, Франсуа даже забыл о нем и вспомнил лишь тогда, когда разговор был окончен, а Мирабель ушел, шелестя бумагами с переводами. Проводив его взглядом, капитан наткнулся на силуэт Антуана и даже от неожиданности вздрогнул.

Грач, пошатываясь, встал со стула. Ему пришлось много говорить, к чему он не привык. Генштабист сбился с голоса, стал заговариваться под конец, да и просто-напросто жутко устал. Предательски кружилась голова, около виска колотилась тонкая синеватая венка. «Что-то подсыпал в чашку... Снотворное, что ли?.. С-с-собака...» — отрешенно подумал он, чувствуя, что у него уходит из-под ног земля.

Он отошел к окну и прижался лбом к стеклу. Франсуа же наоборот приблизился к столу, удрученно рассматривая записи Мирабель. Антуан хранил мрачное молчание, глядя на свечу. Каждый думал о чем-то своем.

— А все же, Шерли я ему не прощу, — вдруг со странной отчаянной злобой произнес Грач, хлопнув ладонью по оконному косяку.

— Ладно вам… — Франсуа прекратил рассматривать бумаги. — Шерли ведь пока еще жив, и я уверен, что все обойдется…

— Обойдется?.. Вряд ли... Вы не понимаете, Мементо! — Грач опустился на подоконник и обхватил себя за плечи.

— Совершенно не понимаю, — охотно согласился Франсуа.

— Ах Тео... — Грач перевел на него усталый взгляд. — Есть одна хорошая немецкая поговорка: делающий стулья не должен делать столы… Вы не политик и совершенно не умеете рассчитывать вперед, все на импровизации…

— Но и вы не политик, Грач.

— Я умею рассчитывать, — оборвал его генштабист. — Представьте, что мы без переводчика делать будем?.. А как мне встать перед его вдовой?.. Ладно, дайте мне посмотреть, что там этот подлец там написал...

Франсуа протянул ему лист бумаги, где неразборчивым прыгающим почерком Мирабель были расписаны факты и задачи. Грач читал их, хмурясь, потирая висок пальцем.

— Что-то Мирабель мне тут путает... Не хочет ли и меня запутать? — он поджал губы. — Ну-ка, давайте мне бумагу, сам перепишу. Все в разнобой, никакой систематики. Он это специально, собака. Знает, что я этого не люблю, вот и мстит… Если б вы знали, как он мне надоел с этими подпольными интригами... Ладно, раз от него толку нет, будем справляться своими силами; мы еще услышим реквием по нему, Мементо. Я не позволю ему тащиться за моим катафалком и за катафалком Шерли!..

Но увы, как бы ни хотелось Грачу не позволить этого, он был лишь человек и не мог сделать ничего, чтобы прогнать прочь смерть. Шерли угасал на глазах. Он был даже не бледным, а какого-то странного сероватого цвета, без единой кровинки в лице. Губы его застыли в улыбке, жуткой и мертвой. Дыхание, вырывавшееся из груди со свистом и хрипом, при судорогах совсем прерывалось. Сначала Франсуа решил, что несчастный Исаак без сознания, но стоило Грачу через полчаса присесть рядом, как переводчик вдруг приоткрыл глаза.

Взгляд у него был фиксированным, он словно пытался зацепиться хоть за какую-то деталь, чтобы увидеть полностью окружающую обстановку. Шерли тут же узнал Грача и едва слышно прошептал на вдохе:

— Маа… Грач, маашай… Альмавт ал…

Голос его внезапно оборвался, и он снова затих, не договорив. Антуан попросил их уйти, пристально вглядываясь в черты Исаака, и уже по этому взгляду стало ясно, что прогноз самый худший. Грач вышел, задумчиво кусая губы и о чем-то мучительно размышляя. Франсуа, чувствуя всю безнадежность ситуации, шел рядом, не глядя на него.

— Бедный, бедный Исаак… — наконец проронил Грач уставшим полушепотом. — Бедный наш Шерли… Не растить ему розы… Даже в агонии, и то пытался помочь. Мементо, кажется, дело проясняется. Жаль только, что для разгадки нужны были такие жертвы, видно, я ошибся, считая, что тут работа дилетанта.

— Проясняется? Мне кажется, ничего не проясняется, — раздался над ухом голос Мирабель. Он вышел вслед за ними и бесшумно следовал рядом.

— А вы, Мирабель, вроде знаете арабский лучше меня и учите его не три месяца, а последние несколько лет, — Грач раздраженно обернулся. — Хотя вы знаете лишь арабский, а не историю этих мест, не так ли? Ну-ка, переведите сходу мне словосочетание альмавт алрамади*.

— Серая смерть, — пожал плечами Мирабель. — Какое отношение это имеет к делу?

— Вы никогда не уделяли внимания архивам, — желчно ответил Грач. — Это одна из самых крупных организаций наряду с масонами, только про этих ни черта не известно кроме названия да знака, а стать членом этого общества еще сложнее, чем прыгнуть выше головы.

Франсуа глубоко вздохнул. «Нет, я точно отсюда не уеду живым, а если и уеду, то мне больше не понадобится парик, можно будет отрастить волосы до плеч и просто зацеплять их лентой... — подумал он бесстрастно. Не было сил ни пугаться, ни злиться, ни скорбеть. — Поедете, развеетесь, да, господин маршал?.. Обратно бы доехать…».

Примечание к части

* — данное общество является абсолютной выдумкой автора, и все совпадения случайны. Торжественно клянусь!