Пару дней назад было 100-летие ув. Дж. Даррелла, привившего любопытство к живой природе многим и автору этих взволнованных строк в частности. Я по этому поводу ностальгически открыл первую из книг покойного натуралиста-весельчака («Перегруженный ковчег», о путешествии в Камерун) и принялся её листать.

Поскольку между предыдущим заездом в Даррелла и нынешним прошло лет тридцать, за которые юный читатель успел подрасти, подначитаться и поработать редактором, у меня немедленно заболели глаза из-за перевода (классического, советского, добротного). <...> Но озарение настигло меня, когда негр-охотник, которого укусила крыса, восклицает:

«–А-а-а!.. Она меня укусила, это очень скверные животные».

Я не выдержал и полез в английский оригинал.

В английском оригинале значилось:

«Arrrrr! ’E done chop me, sah. . . eh aehh! Na bad beef dis ting…»

То есть примерно:

«Аааай! Ана меня кусай, насяльника. Ииэыы, плохой скотина» (beef, то есть буквально «говядина», в данном случае явно обыгрывает beast, то есть «зверь», но это уже подробности — не все каламбуры поддаются переводу).

То есть из-за классической школы великого и ужасного советского перевода, рискну предположить, ВСЕ обитатели иноязычной литературы у нас выражаются как дипломаты на светском рауте, даже если это дикие африканцы из сельской глубинки.

Если припомнить образчики перевода с других языков (с «Гаргантюа и Пантагрюэлем», полном сортирного юморка, или с «Путешествием на край ночи», полном трёхэтажной матерщиной, или с игривыми текстами античных авторов всё случилось примерно так же) — то представление российского интеллигента о Европе как континенте высочайшей учтивости обретает новую почву.

В редакции пекинской газеты «Цзинь Бао» («Столичный вестник»), старейшей в мире газеты, которая начала выходить еще в X веке нашей эры, существовала специальная форма ответа авторам, чьи рукописи были отвергнуты.

Выглядело это так.

«Преславный брат Солнца и Луны! Раб твой распростерт у твоих ног. Я целую землю перед тобой и молю разрешить мне говорить и жить. Твоя уважаемая рукопись удостоила нас своего лицезрения, и мы с восторгом прочли ее. Клянусь останками моих предков, что я никогда не читал ничего столь возвышенного. Со страхом и трепетом отсылаю ее назад. Если бы я дерзнул напечатать это сокровище, то Правитель повелел бы, чтобы оно навсегда служило образцом и чтобы я никогда не смел печатать ничего, что было бы ниже его. Мой опыт говорит, что такие перлы попадаются раз в десять тысяч лет, и поэтому я возвращаю его тебе. Молю тебя: прости меня. Склоняюсь к твоим ногам. Слуга твоего слуги, редактор (такой-то)».