Михаил Ракитин

Полное имя Ракитин Михаил Осипович.

«Семинарист», «социалист», «журналист», «поэт», «друг» (всё в кавычках) Алексея Карамазова. Он появляется на первых же страницах романа, в сцене встречи в монастыре Карамазовых с Зосимой: «Кроме того ожидал, стоя в уголку (и всё время потом оставался стоя), — молодой паренек, лет двадцати двух на вид, в статском сюртуке, семинарист и будущий богослов, покровительствуемый почему-то монастырем и братиею. Он был довольно высокого роста, со свежим лицом, с широкими скулами, с умными и внимательными узенькими карими глазами. В лице выражалась совершенная почтительность, но приличная, без видимого заискивания. Вошедших гостей он даже и не приветствовал поклоном, как лицо им не равное, а, напротив, подведомственное и зависимое...» Чуть далее он становится даже заглавным героем 7‑й главы книги второй — «Семинарист-карьерист», и здесь Повествователем дана этому персонажу краткая, но уничижительная характеристика: «Сердце он имел весьма беспокойное и завистливое. Значительные свои способности он совершенно в себе сознавал, но нервно преувеличивал их в своем самомнении. Он знал наверно, что будет в своем роде деятелем, но Алешу, который был к нему очень привязан, мучило то, что его друг Ракитин бесчестен и решительно не сознает того сам, напротив, зная про себя, что он не украдет денег со стола, окончательно считал себя человеком высшей честности. Тут уже не только Алеша, но и никто бы не мог ничего сделать...» В этом образе получил развитие тип, намеченный в Келлере («Идиот»). Ракитин — своеобразный Голиаф по сравнению с Келлером: во-первых, он имеет какой-никакой ум и талант, что может позволить ему достигнуть соответствующих и немалых высот в журналистике, то есть сделаться «властителем дум» немалого количества читателей; во-вторых, основные его усилия направлены не столько на добычу денег с помощью пера (хотя и это, как говорится, имеет место), сколько на делание карьеры, то есть, опять же, на достижение высот и власти; и, в-третьих, он сильнее Келлера убежден, что цель оправдывает любые средства и более последовательно пользуется этим золотым правилом иезуитов. Иван Федорович Карамазов сразу раскусил Ракитина, и тот, пересказывая Алеше эту характеристику, в общем-то, не оспаривает ее: «...непременно уеду в Петербург и примкну к толстому журналу, непременно к отделению критики, буду писать лет десяток и в конце концов переведу журнал на себя. Затем буду опять его издавать и непременно в либеральном и атеистическом направлении, с социалистическим оттенком <...>, но, держа ухо востро, то есть, в сущности, держа нашим и вашим и отводя глаза дуракам...»

Правда, Ракитин, несмотря на безмерную наглость, всё же трусоват, боится мнения «общества» и потому, когда на суде по делу Дмитрия Карамазова вдруг принародно выяснилось, что он, Ракитин, издал брошюрку «Житие в бозе почившего старца отца Зосимы» (вероятно, плагиат записок Алексея Карамазова «Из жития в бозе преставившегося иеросхимонаха старца Зосимы»), да еще и с благочестивым посвящением преосвященному (и это «передовой молодой человек»!), то Ракитин, несмотря на всё свое нахальство, был «опешен» и начал оправдываться «почти со стыдом». Здесь это словечко «почти» очень о многом говорит. О стиле и творческом методе Ракитина дает представление характерная фраза, которую не понимают ни Алеша, ни Дмитрий, и которая последнего потрясла как раз «глубокомысленной бессмысленностью»: «Чтоб разрешить этот вопрос, необходимо прежде всего поставить свою личность в разрез со своею действительностью...» Что интересно, Ракитин оговаривается-оправдывается точь-в-точь, как Келлер: «Все <...> так теперь пишут, потому что такая уж среда...» Но и это еще не всё. Ракитин настолько «велик», что кроме Келлера вобрал в себя еще и капитана Лебядкина из «Бесов» со всеми его поэтическими потрохами. Дмитрий рассказывает: «Стихи тоже пишет подлец <...> "А все-таки, говорит, лучше твоего Пушкина написал, потому что и в шутовской стишок сумел гражданскую скорбь всучить". <...> да ведь гордился стишонками как! Самолюбие-то у них, самолюбие! "На выздоровление больной ножки моего предмета" — это он такое заглавие придумал — резвый человек!

Уж какая ж это ножка,

Ножка, вспухшая немножко!

Доктора к ней ездят, лечат,

И бинтуют, и калечат...»

Уже по этой первой строфе можно судить о «стихах» в целом и даже предположить (зная натуру Ракитина), что этот «шедевр» попросту украден у какого-нибудь скотопригоньевского Лебядкина. Довершает портрет Ракитина характерный штрих: его статья в газете «Слухи» (приводится в пересказе Повествователя) от начала и до конца написана чернилами, разведенными на откровенной лжи и передергивании фактов, и, плюс ко всему, он способен на откровенное предательство — продает Алешу Карамазова Грушеньке Светловой за двадцать пять сребреников. Как об этом сказано в романе: «...был он человек серьезный и без выгодной для себя цели ничего не предпринимал...»

При создании образа Ракитина Достоевский пародийно переосмыслил отдельные штрихи биографии и творчества Г. Е. Благосветлова и Г. З. Елисеева; вероятно, в характере этого «семинариста-социалиста» отразились и отдельные психологические черты М. В. Родевича.