- Джин, надо поговорить.

- Не сейчас, ты что, не видишь, я... - она повернулась и, наткнувшись во взгляде Гарри на что-то такое, чего она раньше в жизни там не видела, осеклась. - Хорошо. Нужно, так нужно. Я слушаю.

- Наедине, - Гарри скосил глаза на Джеймса, вертящегося вокруг стола и таскающего у матери овощи для супа. Джеймс отлично всё понял и тут же испарился, не дожидаясь, пока его об этом попросят. Отлично знающий нрав старшего сына, Гарри наложил на дверь заклинание против подслушивания и услышал из коридора разочарованный вздох.

- Так о чём ты хотел поговорить? - настороженно спросила Джинни, пытаясь понять, что это за новый Гарри посетил сегодня её кухню.

- Нам нужно... Нет. Не так. Я. С тобой. Развожусь.

Её глаза испуганно расширились и со дна их поднялась болезненная, жгучая обида. Услышанное её шокировало и в итоге она, сглотнув, задала малоуместный в таких ситуациях вопрос:

- За... За что?

Гарри стало очень паршиво на душе и, одновременно, смешно. Ну вот как так можно? Джинни никогда не была у него в подчинении и никогда не теряла своей независимости. Она была очень похожа на свою мать, с которой не мог спорить никто и никогда. Вопрос, достойный гаремной рабыни, от неё прозвучал действительно забавно. Несмотря на всю неприятность ситуации.

- Не "за что", а "зачем", - он вздохнул. Разговор обещал быть сложным.

- Ну и зачем? - съехидничала немного пришедшая в себя Джинни. Она вообще быстро впитывала потрясения и переходила в атаку. - Не затем ли, что ты нашёл себе свободную от детей и домашних забот красотку? Ну так я тебя разочарую - она таковой тоже не навечно останется! Время никого не щадит.


- Ты всё ещё красотка, Джин. И никого я не находил. Я просто больше не могу. Я не люблю ни тебя, ни наших детей - как бы больно мне ни было это признавать. Всё оказалось совершенно не таким, каким я себе это представлял десять лет назад.

- И до тебя это только через десять лет дошло? Правильно говорил профессор Снейп, ты полный идиот.

- Ты не останешься одна, Джин. У тебя большая семья, тебя не бросят. Ни тебя, ни детей. И ты обязательно найдёшь себе кого-то, кто будет тебя любить, а не мучиться рядом с тобой и мучить этим тебя.

- Да расслабься, - она махнула рукой. - Развод так развод, мне плевать, почему. Бумаги сделаешь? Мне некогда, на мне трое детей мал-мала меньше. Я всё подпишу.

- Сделаю. Спасибо, Джин.

- Да на здоровье, - ехидно ухмыльнулась она. Уж что-что - а рыдать и биться в истерике, умоляя мужа остаться, она не собиралась. По-крайней мере, в его присутствии.

Гарри вышел, осторожно прикрыв дверь в кухню. Он действительно был ей благодарен за то, что избавила его от долгого выяснения отношений.

Сейчас он хорошо понимал, почему эти люди были ему близки. Он готов был за них умереть, потому что стал их прикормленным псом. Стоило только кому-то взять его, бездомного, безродного и приласкать. Накормить, почесать за ухом, подарить мячик. Он не любил, он никогда не любил ни своих школьных друзей, ни славного, доброго Дамблдора, ни даже красивую рыжую девушку, что сейчас была его женой. Он просто был безумно и безотчётно им благодарен. И почему-то его благодарность с каждым днём таяла на глазах.

Его дочери неделю назад исполнился год. И, кажется, именно это событие доломало его изнутри окончательно. Съехались родственники, друзья, знакомые, да почти все, кого смогла собрать чрезвычайно деятельная и общительная Джинни. И все эти люди, за которых еще не так давно он отдал бы свою жизнь, показались ему безумно чужими. Они и были ему чужими, всегда были, только он никак не мог себе в этом признаться. Ему улыбались, его обнимали, ему жали руку. Он рассеянно смотрел сквозь них - и никто из них ничего не заметил. Никто из них его не понимал и не чувствовал. И от этого хотелось пойти и повеситься в сарае для мётел.

Развели их быстро, хотя Гарри чуть не умер на суде от "нежностей" собственной совести, которая упорно ему напоминала, что он бросает жену одну с тремя детьми. Он оставил ей почти всё, что было, кроме магазина и счета в Гринготтс - от них она, впрочем, сама категорически отказалась, сообщив, что совершенно не желает национальному герою голодной смерти под забором. И детей на суд не притащила - сдала Молли на попечение. Выходя на улицу после суда, он с вполне искреннем восхищением подумал, какая же она взрослая уже. Мудрая и сильная. И искренне пожелал ей счастья. Правда, мысленно. Разговаривать с ней и тем самым давать совести лишний повод его обгладывать ему не хотелось.