В древности концепция героизма строилась на идее исключительности. Сходил языческий бог от своей бабы на сторону, сделал младеня, тот подрос и давай самореализовываться. Герой изначально понимался, как некто, предназначенный поступку, посильному только для него. Прикладная ценность идеи состояла в её поучительности - было на чём натаскивать молодое поколение. Запад эту концепцию юзает до сих пор, Россия же, в силу особенностей её истории, была открыта для идеи "когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой", что идею героизма девальвировало.

Дело, однако, ещё и в том, что в древности в кризисных ситуациях *один человек что-то значил*. Одиночный умелый или везучий боец мог переломить ход не самой малой битвы, пока дрались на мечах и копьях. Единственный крикливый трус мог увлечь в бегство целое войско. В индустриальную эпоху положительная ценность храбреца в войне понизилась, а отрицательная ценность труса возросла. То есть сколь угодно храбрый одиночка вносил исчезающе малые изменения в расклад при столкновении больших батальонов, а вот трус и разгильдяй мог нагадить своим самыми разными способами - которых было тем больше, чем сложнее было обеспечить боеготовность армии.

И вот тут, имхо, цивилизация совершила ошибку. Героический пафос, оставшийся от тёмных веков, привёл к тому, что при воспитании молодого поколения - уже более-менее современными средствами, с печатными учебниками и художественной литературой - продолжили обогащать образ героя ("делай, как он"), тогда как надо было обогащать образ труса ("НЕ делай, как он").

Вспомнился рассказ... именно рассказ, не автор и не название: кто вспомнит, в комментарии.

Поселковая ребятня страдает от приезжего городского мальчишки малость постарше - постарше на ту самую критическую малость, когда понтами меряться никак. Находят выход: у одного из поселковых ребят близкий родственник - здоровенный идиот, уже совершеннолетний, имей совершеннолетие в его случае смысл. Натравливают. И вот этот облом самого неухоженного вида трясёт бледного от ужаса городского, пуская слюни и приговаривая: "я дебил, я тебя убью, мне ничего не будет". Поселковые на это смотрят, и вместо чувства триумфа им нехорошо. Не в том смысле, что сейчас и в самом деле будет что-то для милиции, а по-другому нехорошо. Эк-зи-стен-ци-аль-но. Мол, нельзя так.

Так вот, сырьё для того, что называется "героизм" - это именно такая боевая обезьяна, которую напускают на соседнее племя. Недочеловек в буквальном смысле этого слова, без идеологической нагрузки. Крайне эффективное тактическое решение, от которого "чужим" плохо в смысле прокушенных глоток и вырванных позвоночников, а "своих" мутит от самой идеи. Которая, повторю, тактически эффективна, и отказываться от неё глупо.

Позвольте, вскричит читатель, все же знают, что героизм - это сверхусилие полубога. Ведь к героевой мамашке Зевс захаживал так, что золото сияет. Ведь перед героем пылкают огнём такие чудища, от одного вида которых обычный человек двигает кони. Да, потом герой со своими делами оставляет фокус обывательского внимания в пользу биржевых сводок и прогноза погоды (хотя что Зевс, что планета Криптон...), однако в сторонних метафорах герой по-прежнему прекрасно себя чувствует. Вон, до сих пор люди борются с "гидрой" чего-нибудь нехорошего; "героически" борются, хотя гидра уже не Лернейская.

"Все же знают". Вот это "все же знают" двумя абзацами выше и есть одна из тех вещей, за которые надо платить деньги "культурному сообществу". За возгонку, перегонку, дистилляцию боевой обезьяны в полубога. За сопутствующее задание общепринятого понятия "подвига", за работу над публичным отличием "усилия" от "сверхусилия", за обоснование приемлемой степени чуждости героя обществу...

Короче, за то, чтобы выходки боевой обезьяны, если надо, мог бы повторить распоследний профессор, оставаясь при этом профессором - а значит, повторенные выходки получились бы ещё страшнее для врага и не так угнетали своих.