Ведь это все случилось, должно быть, не в один миг. Должно быть, это происходило какое-то время, незримо, у всех на виду, и никто, включая меня, этого не замечал. И вот сегодня — будто ребром столешницы выбило воздух из груди, так что последний человеческий вопль застрял где-то в подъязычье, так и не вырвавшись, не ударившись в глухие некрашеные стены кабинета — я увидел ее фамилию в списке.

— Княжинская, Ева…

Пахнуло знакомым запахом черемухи от распущенных волос, потянуло летней речной свежестью и рассыпались, как мелкие косточки, перламутровые пуговицы и гибкие пластинки корсета… Кто-то скажет, что это было неправильно, но у меня до сих пор нет воспоминания счастливее.

— …Укрывательство, недоносительство и пособничество…

— Так она же твоя…

— Мы никогда не были близки, — легко и послушно солгал я.

Ничего не было; из того, что до войны — ничего никогда не было. О чем можно говорить, если спустя столько лет я даже не помню ее лица? Руки, запах, голос — это я еще мог, закрыв глаза, извлечь из памяти, но лицо мне никак не удавалось представить, словно я вглядывался сквозь густую хмарь в ускользающий образ. И в этом неясном, почти вытравленном из моей больной души воспоминании, оставалось все же одно яркое и неизменное — маленькая янтарная капелька на тончайшей золотой цепочке. Она обещала ее не снимать…

— Ну, здесь все ясно.

— Ясно, — согласился я, сглатывая вязкую металлическую слюну.

Как спускался по лестнице, думал — не узнает. В полутьме, под низким потолком, спустя столько лет — вряд ли узнает. Но она обернулась, без возгласа, без удивления, только улыбнулась уголками разбитых губ и прошептала:

— Капельку сними, пропадет.

Я потянулся к ней, так близко, что мог бы ощутить запах черемухи от ее волос. Но ведь у нее больше не было волос.

Под защитной тканью на груди крошечный камушек на шнурке, как солнечная капелька. Я сжал камушек в кулаке, забыв о том, что надо бы в опись. Так много, оказываемся, осталось невыговоренного — воспоминаний, признаний, раскаяния — так много было еще сказать и почувствовать…

— Стань к стене, — велел я.