Если уж запрещать цензуру законодательно, то для всех.

Ярик
Именно об этом BrightOne, собственно, и говорит.))

Ничего хорошего я в этом тоже не вижу, но тут должен признать: они вправе манипулировать принадлежащими им ресурсами, как им заблагорассудится. Аналогично, администрация этого ресурса может послать нас всех куда подальше: я буду расстроен, но я признаю за ними это право.

Ярик

Естественно. Меня тут некоторые считают американистом, но американские загибоны в законодательстве мне нравятся ничуть не больше наших: идиотизм - штука интернациональная.

Свобода слова, она как коммунизм — вещь прекрасная и нужная, но общество к ней пока не готово.

Ярик

Не наливать воды в бассейн, пока не научатся плавать? :-) Потому и не готово, что нет иных способов подготовиться, кроме как претворить в жизнь.

Вот и получается, что надо на начальном этапе взросления, так сказать, общества, цензурировать хотя бы самые стремные моменты, вроде открытого оправдания фашизма и уголовщины.

То, что в каждой стране есть те или иные элементы цензуры, - не что иное, как признание государством своей некомпетентности, неспособности что-либо противопоставить оппозиционной позиции, кроме силого подавления враждебного мнения.

«Мнение» — это слово заставляет задуматься... Именно его употребляет хозяйка дома, прекращая спор, который грозит обостриться. Это слово предполагает, что все точки зрения равноправны, оно успокаивает и придает мыслям безобидный вид, уподобляя их вкусам. Любые вкусы возможны и естественны, любые мнения допустимы: о вкусах, цветах и мнениях не спорят. И вот, во имя демократических принципов и свободы мнений, антисемит требует признать его право провозглашать повсюду антиеврейский крестовый поход.

<...>

Я готов, в крайнем случае, согласиться с тем, что кто-то может иметь то или иное мнение о политике правительства в области виноделия, то есть с тем, что кто-то приходит к обоснованному решению одобрить или осудить свободный импорт алжирских вин, другими словами, выразить свои взгляды на существующий административный порядок. Но я отказываюсь назвать мнением доктрину, которая явно направлена против определенных людей и призвана обосновать ликвидацию их прав или их уничтожение. Еврей, в которого целится антисемит, — это не абстрактный объект, определяемый в административном праве своими функциями, а в уголовном кодексе — своим положением и поступками. Нет, это еврей, сын еврейских родителей, его можно отличить по его внешности, по цвету волос, быть может — по одежде и, как утверждают, по характеру. Антисемитизм не относится к разряду идей, подпадающих под защиту права на свободу мнений.

И когда нынешние поляки предъявляют счет евреям за их поведение в прошлом, они видят перед собой все тот же образ: ведь для того, чтобы спрашивать с внука за прегрешения деда, нужно обладать крайне примитивным пониманием ответственности. Но этого даже мало, нужно еще, чтобы сложилось определенное отношение к внуку, основанное на некогда существовавшем отношении к деду; нужно поверить, что потомки способны сделать то же, что сделали предки, — нужно убедить себя в том, что характер еврея передается по наследству.

Современные поляки третируют евреев за то, что они евреи, в 1940 году, потому что их предки в 1848 году вели себя так же по отношению к своим современникам; и может быть, это традиционное представление, проявись оно в соответствующих условиях, как раз подтолкнуло бы нынешних евреев действовать, как те в 48-м. И оказывается, что созданный образ еврея определяет историю, а не «исторический факт» рождает образ.