#драббл #простыня #вещества

Маяк.
Ржавая, усыпанная пятнами коричневатой хны башня, некогда величественным колоссом вздымавшаяся к небу посреди скалистого островка. Ныне от её величия сохранилось мало, хотя полувеком ранее выстроенный каркас ещё ухитряется держать конструкцию.
Прожектор.
Луч его скользит параллельно тёмной поверхности океана, будоража последних выживших рыб случайными бликами и подавая сигнал проплывающим мимо кораблям.
Тем, которые могли бы проплывать мимо.
Я, каждый вечер кидающий ничего не выражающий взгляд в зеркало, делающий себе привычный сандвич с семгой и поднимающийся на самый верх башни проверить состояние прожектора и иных систем. Не то чтобы их сохранность имела значение — просто мне, так или иначе, нечем больше заниматься.
Труд убивает время.
Иной способ отвлечься от неуютной реальности — закинуть удочки в ещё мутную от поднявшейся со дна грязи воду. Рыбы, естественно, в озере нет. Странно бы было, если бы в столь радиоактивной воде жило хоть что-то.
Но я не теряю надежды.

Разворачиваю газету с бутербродом, косясь в сторону подозрительно помигивающих ламп на пульте.
Как знать, быть может, мигание этих индикаторов говорит о чём-либо важном. Быть может, они живые? Быть может, они способны думать? Разговаривать? Быть может, у них есть свои города, своя философия, свой постмодернизм и Элвис Пресли? Кто вообще может что-либо в этом мире знать?
Вообще-то, если память мне не изменяет, индикаторы эти мерцали всегда.
Почему?
Печально, но в свой черёд я так и не догадался об этом спросить, а теперь спрашивать уже поздновато. Так, видимо, и судьба этому остаться для меня тайной.
Извлекаю из ящика стола небольшую луковицу — в кабине маяка царит неизменная сухость, помещение с электроникой в своё время постарались неплохо изолировать от дождей и бурь, так что сырой репчатый лук лучше всего хранить именно здесь. Принимаюсь неторопливо очищать её от шелухи, складируемой в чашечку неподалёку от пульта.
Люблю лук.
Люблю, хотя — или потому что? — не чувствую его запах. Врождённая особенность. До определённого возраста я вообще не подозревал о своём отличии от окружающих, полагая, что жалобы окружающих на аромат лука — проявление их извращённого юмора.
Нет, если я разрежу репчатую луковицу пополам и поднесу её половинки к ноздрям — я ощущу едва-едва заметную слабую горечь.
Но не более.
С другой стороны, войдя в помещение со свеженарезанным репчатым луком, я ощущу это лишь благодаря слезам в глазах.
Чашечка размеренно наполняется завитками суховато-коричневой шелухи, меж тем как я всё чаще кидаю взгляды в сторону предусмотрительно включенного мною электрического кипятильника.
О да, пост мой весьма комфортабелен.
Мой предшественник — тот, кто некогда разрекламировал мне все прелести столь одинокого, уютного и вместе с тем высокооплачиваемого времяпрепровождения, видя во мне своего возможного партнёра для деления смены пополам и собираясь обратно заменить меня в конце прошлого года, — неплохо обустроил помещение за годы былого пребывания тут. Втайне от начальства, само собой разумеется, — обычно смотрителям маяка не полагается подобная отвлекающая от работы роскошь.
Теперь тут просто-таки какая-то берлога технотронного затворника, а не маяк. Можете ли поверить, даже компьютер есть — причём не какой-нибудь завалящийся «Целерон» или «Пентиум», а весьма продвинутый, могущий поспорить запасами памяти с иным сервером Прежнего Мира.
Кстати...
Тыкаю пальцем в кнопку Power. Пусть себе разогревается вместе с кипятильником.
Кофе, бутерброд с семгой и лук. Чего недостаёт? Лишь малой порции живительного онлайна.
Так что мне не повредит подготовить к работе ещё одно занимательное устройство. То, без которого во Всемирную Паутину с некоторых пор не зайти.
Выставляю на индикаторе дату «22-03-2035 12:30».
Пятилетней давности прошлое.
Надеваю виар-очки, натягиваю сенсорные перчатки. Рассматриваю их пару минут с традиционным благоговением — если они вдруг сломаются, новых комплектов мне никогда уже не найти.
Виар-очки в принципе можно ещё заменить монитором, но микроаппаратура перчаток бесценна — они не просто считывают мельчайшее мускульное напряжение в руках пользователя, они передают эту информацию компьютеру, который по ней реконструирует малейшее изменение положения твоего тела. Благодаря этому при их помощи ты можешь управлять в виртуальности не только ладонями — ты управляешь всем своим нарисованным телом, хотя и не ощущая его.
Есть горькая ирония в том, что средства входа в ВР, хотя и оставаясь простыми, были доведены до ума при поддержке нейросетей за считанные годы до Катастрофы.
Что ж, примитивная виртуалка — это тоже не так уж и плохо по-своему. По крайней мере, я могу одновременно пить кофе и наслаждаться присутствием в нарисованном мире.

Бар.
Грязная стойка с тщательно прорисованной пылью на досках деревянной столешницы. Хозяин, оболочкой которого почти всё время управляет ИИ, травящий старые анекдоты. Сидящая за столиком поодаль девчонка, с виду лет девятнадцати, обладательница невообразимо манящих и длинных ног в прозрачных тёмных чулках, чёрных волос и глубоких зелёных глаз.
К ней я и подсаживаюсь.
— Ненавижу тебя, Ника.
— Ненавижу тебя, Александр.
Ей на самом деле четырнадцать лет.
Она невероятно талантлива и эрудирована для своего возраста, она обучается заочно на экономическом факультете и это уже второе ей получаемое высшее образование, предыдущее она получила экстерном. Она знает три иностранных языка, она увлекается философией, киберпанком и трансгуманизмом. Она тайно копит деньги на операцию по увеличению груди, чтобы сделать её без согласия родственников. Она ненавидит и презирает и в самом деле едва ли не всю окружающую действительность, считая её ловушкой для разума.
Взрослые обычно боятся таких настроений и осуждают их, традиционно усматривая здесь опасность суицидального рода. Мне всё равно, я знаю, что Нике и так не прожить особенно долго.
Может быть, я отчасти использую это как чит, чтобы вкрасться к угрюмому подростку в доверие? Вполне может быть.
Впрочем, никаких особых фривольностей, флирта или вирта сколь-либо глубокого рода меж нами никогда не было.
Шутки на эту тему — были, конечно. Их в контексте нашей культуры при разнополом общении нельзя избежать.
Мне, как-никак, сороковник.
Не время для сексуальных подвигов.
Нет, я допускаю, что где-то есть огромное множество сорокалетних половых суперменов, но не мне бы с моею комплекцией и образом жизни в последние годы принадлежать к ним.
Будь я лет на десять моложе, быть может, я бы попробовал поиграть с Никой активней, я всегда с холодным презрением относился к возрастным интимным табу и прочим искусственным ограничениям, созданным человечеством. На мой взгляд, прав Пелевин, сексуальное тяготение к юным и даже чересчур юным особям естественно для мужского пола.
Но я вялый полуимпотент, унылый монах, живущий на затерянном островке и ловящий мёртвую рыбу в радиоактивном озере.
Мне приятно просто общаться с Никой. Заглядывать в её глаза. Это даёт ощущение, будто бы мир наш ещё не вполне обречён.
«Или — всё-таки обречён, но ты не единственный, кто это видит?»
Возможно.
Что получает Ника от связи со мной? Я никогда не понимал этого полностью. Её определённо привлекает не внешность, я обычно применяю в ВР аватару, скопированную с реального облика, я решил делать так едва ли не сразу после запуска вручную собранного мною устройства, установив для себя, что незачем стесняться мертвецов.
Материальные референции?
Никаких попыток «подоить папика», выражаясь сленгом современной молодёжи, ни разу за всё время нашего общения с её стороны не было. Я тоже не предлагал ей ничего подобного.
Любопытство?
Может быть, ей интересен конченый асоциал и дегенерат, зашедший по этой лестнице гораздо дальше её.
— Как ты относишься к переносам во времени? — спрашивает она с холодком в голосе, полураскачиваясь на стуле.
Кофе чуть не застревает у меня в горле.
— Интересная тема. Ты что, собираешься писать по ней диссертацию? Не думал, что это имеет отношение к экономике.
— Как сказать. — Уголок её рта горько искривляется. — В принципе можно было бы написать целое исследование об этом вопросе. Обычно в фантастике его касаются очень бегло, рассматривая лишь случай отдельного лотерейного выигрыша или недолгой успешной игры на бирже. Я бы могла доказать, что путешественник во времени, имеющий стабильную связь с грядущим, вполне способен обрушить экономику всего человечества.
Я дую на кофе несколько секунд, обдумывая следующую реплику. Тема разговора выглядит странно, даже чересчур странно, но это, вероятно, всего лишь не более чем совпадение. Я никогда не давал Нике повода предположить, кто я и откуда.
Может быть, зря? В конце концов, перед другими в Сети я трепался на эту тему неоднократно — с одним и тем же печальным итогом. Но Ника со временем стала для меня чем-то особенным — и мне не хотелось бы сброса нашей связи «на ноль».
— Достаточно ли прогрессивны преподаватели вашего вуза, чтобы оценить подобную тему? Впрочем, прости, я совершенно не разбираюсь во всей этой вашей кухне с диссертациями и рефератами. — Меня зябко передёргивает. — Сама идея, что в каких-то учебных заведениях тысячи людей заставляют каждый год писать оригинальные и связные тексты по заданным темам, тексты, которые потом лягут в архив и до которых практически никому не будет потом дела, меня всегда вымораживала. В этом видится что-то ужасно непроизводительное. Если не преступное.
Ника усмехается, держа двумя пальцами ножку стеклянного бокала с вином. Жест чисто социальный, как и любое распитие иллюзорных напитков в иллюзорном баре.
Что не мешает многим людям выпендриваться, платя за эти напитки вполне реальные деньги и угощая ими друг друга. Впрочем, разве в старых MMORPG было не так же?
— Не ты один так считаешь. Преподаватели тоже втайне считают всё это мусором. И всё чаще проверяют качество наших работ при помощи нейросетей. Студентам запрещено их использовать при подготовке материала, но кто проверит преподавателя?
— Я слышал, что способы проверки планируется внедрить.
— Я тоже слышала. — Ника морщится. — Через год. К тому времени, когда нейросети сделают новый виток развития — и старые меры предосторожности будут уже бесполезны.
Я тактично молчу.
Через несколько лет все эти вопросы утратят даже привкус актуальности, но, увы, на эту тему лучше сейчас не говорить ничего.
— Так почему ты спросила про переносы во времени? — кашлянув, спрашиваю я. — Неужто и впрямь — тема для диссертации?
— Не совсем. Хотя я об этом думала. Моя гёрлфренд Аня, которая из Испании, интересуется этим, мы с ней немного поспорили после просмотра одной из серий «Стартрека». Мне стало интересно, что об этом думаешь ты. Вернее, что скажешь непредсказуемого. — Ника фыркает. — А то меня иногда сомнение берёт, не нейросеть ли ты сам.
Звучит почти как вызов.
Как много я ей могу рассказать, не рискуя погубить всё? Иногда хочется, дико хочется именно перед ней расколоться.
— Признаться, я пишу в последнее время один фантастический рассказ на эту тему. — Бледная тень улыбки с трудом держится на моём лице. Я вслепую ставлю чашку кофе на стол, чтобы не уронить её. — Поэтому меня и удивил твой вопрос.
— Графоманствуешь в эпоху нейронок? Неплохой способ поднять энтропию Вселенной. — Ника вскидывает брови. — А о чём рассказ?
— О человеке на острове. О смотрителе маяка. Произошла ядерная война, погибло всё человечество или по меньшей мере вся цивилизация, радиоэфир не говорит о том, чтобы кто-то выжил. — Я мрачно смотрю в пол. — Затворник остался один и медленно сходит с ума. У него на компьютере есть чуть ли не полный бэкап Интернета, но в довольно примитивной версии, предыдущий смотритель маяка был консервативен и загружал туда всякое старьё. Например, сколь-либо развитых нейросетей и чатботов там нет, хотя главному герою они бы не помешали.
Сглатываю слюну.
— Гуляя по старым сайтам или их копиям, он обнаруживает на одном из них технические схемы приборов всяких безумных изобретателей, всяких фриков, думающих, что им удалось пошатнуть общеустановленное. Схемы вечных двигателей, сверхсветовых приводов и тому подобного. Среди них — схему прибора, якобы позволяющего через Интернет общаться с будущим или прошлым.
— И он собирает его, — прищуривается едко Ника.
Киваю:
— И он оказывается работающим.
Ника смотрит на дно бокала.
— Детерминистично. Я хочу сказать, что сюжет с этого момента должен стать несколько предсказуемым. Герою либо удастся предотвратить Катастрофу, либо нет.
Я поёживаюсь от столь метко употреблённого ею слова. Да нет, совпадение. Слово «катастрофа» здесь более чем естественно, заглавную букву же добавило моё подсознание.
— Он пытается. Но попытки оказываются бесполезными. Время как будто сопротивляется любым его потугам, как в концепции самосогласованности Новикова. — Я дотрагиваюсь вслепую до чашки кофе. Увы, напиток остыл. — Если он пробует рассказать кому-либо в прошлом о Катастрофе, то либо ему не верят, либо разговор стирается из реальности. Человек, которому герой только что предоставил важные сведения, удивлённо моргает. «Что-что ты мне только что сказал? Ты мне ничего не говорил, я тебя впервые вижу».
Ника задумчиво щурится, глядя в никуда.
— Не обязательно Новиков. Больше похоже на Эверетта. Когда ты отправляешь в прошлое информацию, меняющую историю, возникает новая линия времени. Но ты остаёшься на старой ветви и контактировать с новой не можешь.
Я смотрю на неё с тенью невольного удивления. Она озвучила то, до чего сам я додумался не столь уж давно.
Забавно.
Казалось бы, знаю о её крутости, казалось бы, сам не верю давно в эйджистские стереотипы. Помню прекрасно, что в девятнадцать лет мыслил намного более многомерно и красочно, чем мыслю сейчас. Но вот поди ж ты — периодически всё равно проскальзывает в подсознании чувство нечаянного превосходства над четырнадцатилетней девчонкой-подростком.
Чтобы развеяться позже.
— Да, может быть. — Я усмехаюсь принуждённо. — Так что герой в тупике. Он может помочь всем на свете, кроме себя самого.
Вполне вероятно, что своими прошлыми действиями я наплодил тысячи временных линий, где человечество избежало ядерной войны, тысячи временных линий, где Ника благополучно доживёт до старости, хотя она бы предпочла технологическую сингулярность. Но что толку с того? Сейчас я разговариваю с той Никой, которая обречена.
Ника вытягивает под столиком свои невообразимо длинные ноги, закидывает одно колено на другое. Не могу в таких случаях отделаться от ощущения, что она это делает, чтобы поддразнить меня, вялого сексуального извращенца, пусть и малоактивного в этом смысле по возрастным причинам.
— Ну, это как сказать. — На губах её играет рассеянная мечтательная улыбка. — Теоретически можно было бы что-нибудь выдумать. А скажи, какая политическая диспозиция привела бы к войне по сюжету твоего рассказа?
Я вздыхаю.
И начинаю рассказывать.

Разговор повторяется снова.
На следующий день, ещё и ещё.
Меня это радует — радует хотя бы тем, что Ника не забывает при этом о предыдущих сессиях нашей беседы. Значит ли это, что она не воспринимает рассказанное мною всерьёз, поэтому остаётся на той же темпоральной линии, на обречённой ветви?
Наверное, лучше бы восприняла.
Но тогда я потеряю контакт с ней — и мне придётся знакомиться с Никой едва ли не заново. Хотя, может быть, «на ноль» будут сброшены лишь последние разговоры? Я никогда не понимал, как работает вся эта хрономеханика, почему брат Марти МакФлая исчез с фотографии, а из памяти Марти — нет.
Перед началом каждой новой беседы мне приходится ставить в таймскрэмблере всё более и более позднюю дату, этим приближая миг Катастрофы для Ники. Ничего не поделаешь — время впереди лишь для меня одного относительно бесконечно.
Что я буду делать, когда израсходую весь возможный лимит времени общения с ней? Ясно, что поменяю вновь дату на более раннюю и начну общение с Никой заново, но что я скажу напоследок этой, нынешней Нике?
Попрошу горько прощения у неё за то, что из чисто эгоистических интересов не раскрыл ей правду о предстоящем? Или по-быстрому сброшу всю имеющуюся у меня информацию на сайты политиков и спецслужб, в надежде на то, что даже в последние дни Катастрофу можно было предотвратить, спасая ту версию Ники?
Не знаю.

— Каков будет, согласно тому твоему сюжету, курс акций «Кибердилдон» в конце мая следующего года? — спрашивает деловито девчонка, полураскачиваясь на стуле и слабо хмурясь.
Вопрос своеобразный, но Ника всё чаще задаёт именно вопросы подобного рода. Изображая, будто ей это нужно для диссертации.
Мне кажется иногда, что она уже даже не притворяется практически, будто мы говорим о сюжете вымышленного рассказа.
— 388. После двадцать седьмого числа — 400.
Судя по тому, что контакт с Никой не прерывается, она не воспринимает всерьёз информацию от меня. Но даже если бы она нашла способ применить мои слова в целях личного обогащения и при этом не разорвать контакт с моей темпоральной ветвью — кто я, чтобы её осуждать? С паршивой овцы — хоть шерсти клок.
Овцой я, естественно, считаю себя, а не Нику.
— Хорошо. А ты не можешь сейчас посмотреть в своих заметках курс акций «Мега-стрипереллы» за тот же период?

Рыбы в озере по-прежнему нет.
Мёртвое не оживает.
Из раза в раз мне всё меньше и меньше хочется проверять это. Потому что — ну, какой в этом смысл? Рано или поздно ты должен признать себя проигравшим.
Тем не менее я беру снова и снова сети и удочки и бреду неизвестно зачем по утрам к берегу скалистого озера.

Я открываю глаза, проснувшись в очередной раз.
— Привет.
Я что, забыл снять виар-очки, засыпая? Голос мне в принципе знаком, но он не может звучать в реальной действительности.
— Прости, что?
Она сидит на старой занозистой табуретке в противоположном углу моей комнаты. Выглядит она почти как в ВР, что в принципе неудивительно — ей сейчас и должно было бы быть девятнадцать. Ника грустно улыбается уголком рта, любуясь моим удивлением.
— Не хотела будить тебя. Ты так сладко спал.
Я моргаю. Ника театрально вздыхает, кажется, догадываясь, что сказанное ей не является объяснением.
— Ну, я замкнула темпоральную петлю. Как бы это коротко объяснить? — Она надувает губы. — Я подумала об этом варианте изначально, но не хотела говорить, чтобы не обнадёживать тебя зря. В общем, если без подробностей... помнишь, я говорила о возможности дестабилизации мировой экономики одним путешественником во времени?
Я оцепенело киваю.
— Короче, благодаря сброшенным тобою сведениям я за несколько лет стала неприлично богатой, стала прямо-таки ультрамиллионершей. И выкупила через подставных лиц остров с маяком, на котором ты работаешь, тут помог Стас Иртенев, ты его не знаешь, он один из сооснователей «Ойлоса». Специалисты по спецэффектам помогли сымитировать фон ядерной войны и обеспечили повышение радиации на острове, специалисты по кибертеку обеспечили поступление к тебе данных о надвигающейся ядерной войне, подделав Интернет и радиоэфир. Никакой мистики.
— О.
Я несколько секунд смотрю на неё, ничего не говоря вслух. Такую информацию надо как минимум осмыслить.
— Ты уверена, что это было... именно замыкание петли? — Страшная тягучая мысль, но её надо было озвучить. — Может быть, ты просто создала новую ветвь. Хотя я на новой ветви и я на старой ветви до сегодняшнего дня были психически идентичны.
Не говоря уж о том, что информация об угрозе ядерной войны должна была первоначально откуда-то возникнуть. Темпоральная петля не могла создать эту информацию «из воздуха», если только вся эта информация не фейк чистейшей воды, но тогда, наверное, Ника упомянула бы об этом. Сказала бы что-то вроде «Правители сверхдержав даже не собирались делать того, что ты им напророчил».
Хотя, может быть, действия Ники на бирже сами по себе изменили настолько мир, что проверить реальность моих политических прогнозов не стало возможным?
— Я не знаю. — Ника пожимает плечами. — Возможно как то, так и другое. Даже если так — получается, я просто скопировала тебя на новую ветвь. Вытащила на пятьдесят процентов. Лучше, чем ничего.
Я смотрю пару минут на эту удивительную девчонку.
— Ты о ч е н ь странная.
Ника раздражённо прикрывает на несколько секунд глаза.
— Я не хотела погибать в ядерной войне. — Она открывает глаза. — Я не хотела терять важного собеседника. — Она смотрит в глаза мне. Смотрит безжалостным, ясным и чистым взглядом, как умеют смотреть только четырнадцатилетние девочки, пусть и состарившиеся на пять лет. — Я всё правильно сделала?
Её взгляд растворяет, обжигает и очищает в то же самое время.
От её взгляда я просыпаюсь.

Рыбы в озере нет.
Мёртвое не оживает.
Идя домой, я нетерпеливо бросаюсь к компьютеру, проверяю связь с Никой и почти не удивляюсь исчезновению оной. Нет, Ника в прошлом по-прежнему существует, но следы наших недавних бесед исчезли из соответствующих эпохе логов.
Гуглю в Интернете прошлого имя и фамилию Стаса Иртенева. Он действительно был одним из сооснователей «Ойлоса», хотя до сегодняшнего сна я вроде бы не слышал ни о нём, ни о его компании. Откуда моё подсознание могло взять эти сведения? Мне никогда не снились столь яркие и правдоподобные сны.
Квантовая протечка из параллельного мира? Ника действительно спасла меня, спасла на пятьдесят процентов? Просто другого меня?
Губы мои изгибаются в злой усмешке. Я припоминаю, где мой предшественник, прежний смотритель маяка, хранил огнестрел.
«Перемещение файла из папки в папку, — всплывает из памяти, — представляет собой удаление оригинала с созданием копии».
Что ж, копия создана.
Осталось удалить оригинал.