Tabula rasa - С чистого листа (джен)

Откинувшись на спинку кресла, Шерлок отбросил планшет и устало закрыл глаза.

«Мама была права», — вдруг подумал он, когда самая многообещающая зацепка привела в очередной тупик.

Закрыв глаза, он позволил хаотичному потоку мыслей утянуть себя на самое дно, надеясь, что там, в глубине подсознания, сможет найти ответы.

Мысль о правоте матери была настолько странной, что он на мгновение опешил. Шерлок любил родителей, конечно, — ну, как он вообще умел кого-то любить, — однако, хотя и признавал за ними незаурядные интеллектуальные способности, отдавая должное учёным степеням, с юности считал их обывателями, поэтому уже много лет отказывался признавать, что может в чём-то разбираться хуже них. И однако же сейчас правота матери была бесспорна: с дядей Руди явно что-то было не так. Мама, конечно же, не говорила ничего плохого о брате, но по оговоркам, непонятным намёкам и оборванным фразам картина складывалась вполне ясная, и Руди на ней представлен был отнюдь не деревенским жителем с душой нараспашку, скорее тёмной лошадкой…

Не то чтобы Шерлоку было до этого дело, пока он рос или был занят любимым делом. Это события с Эвр заставили переосмыслять всё, что он знал о самом себе и собственном детстве. Он так и не сумел понять, как — как!!! — он мог забыть о существовании родной сестры. Сестры, с которой был настолько близок, сестры, которую считал лучшим другом, сестры, рядом с которой провёл первые годы жизни бок о бок, не расставаясь дольше чем на несколько часов…

И как родители могли… Нет, не забыть — в такое он отказывался верить, — но так мастерски притворяться, что у них было лишь два сына и — никакой дочери.

С того момента, как Джон впервые поймал Майкрофта на оговорке — а теперь Шерлок уже всерьёз сомневался, что брат действительно оговорился, — он то и дело задумывался над вероятностью существования третьего ребёнка у четы Холмсов. Расследование затягивало всё глубже, пока не привело к покушению на Джона, и Шерлок лишь много позже сумел выловить среди хаоса мыслей ту единственную, что была по-настоящему важна: если он, Шерлок, забыл о существовании сестры, почему ему никто так и не напомнил? Пусть не прямо, но косвенно, намёком, неуместным молчанием, случайной фотографией в толстом семейном альбоме?.. Весь его опыт буквально кричал, что сохранить тайну, в которую посвящено такое число задействованных лиц, невозможно. Родители ведь так и жили в том самом месте, где всё случилось, а Шерлок ходил в ту же школу, что и Эвр. Даже если допустить, что их окружали сплошь порядочные люди, ни один из которых не раскрыл их тайну специально, он просто-напросто не мог бы не заметить взгляды, что на него бросали бы сочувствующие. И, пусть тогда он бы и не понял их смысла, но запомнил бы. А уж в способность детей хранить секреты и вовсе глупо верить. Однако ни единого упоминания Эвр за все годы так и не последовало.

Он хватался за призрачным дым вместо фактов, когда режиссировал представление для Майкрофта, которое должно было напугать брата и заставить его проговориться, но когда всё получилось, когда Майкрофт поддался давлению и пустился в откровения, Шерлока царапала нарочитость его формулировок, гримас, интонаций. Не сразу он смог понять, что всё это не вяжется с привычным образом Майкрофта Рептилии Холмса. Но он отмахивался от ехидства внутреннего голоса, предпочитал ничего не замечать, поглощённый очередной тайной, заинтересованный лично в раскрытии секрета. И даже готовность брата подыграть, которая была просто обязана его насторожить, оказалась с удовольствием заглоченной наживкой.

Эвр шокировала. Эвр пугала. Эвр восхищала.

И вызывала жалость.

Шерлок лишь дважды за тот безумный вечер контактировал с ней лично, без посредничества цифровых средств, но этого было более чем достаточно, чтобы он ощутил мощнейшую харизму, осознал, что Эвр Холмс — уникальная личность. За минуты контакта она проникла под кожу и в разум, заполнила его мысли и чувства. Он забыл обо всём. О подозрениях, возникавших в процессе расследования, о вопросах, что хотел задать и Майкрофту, и родителям, он действовал как марионетка, чьи нити хоть и были оторваны, но ещё помнили тепло рук Эвр.

Когда они вернулись на Бейкер-стрит, он заперся в своей комнате, чувствуя, что не может выносить общество людей — даже Джона. Задёрнув плотные шторы и подперев дверную ручку стулом, чтобы никто и ничто не помешало ему думать, Шерлок погрузился в чертоги разума, пытаясь понять, разобраться в себе, осознать действительность.

Он вспоминал поминутно беседы с братом, конспектировал каждую реплику сестры, огрызался на Джона, пытавшегося вытащить его на прогулку, поговорить, увлечь новым расследованием. Шерлоку было не до того. Он чувствовал, что внутри зреет недовольство на самого себя — за невнимательность, за то, то упустил массу деталей, важных не только для познания правды, но и понимания самого себя.

И чем больше он размышлял, чем дольше анализировал, чем сильнее старался разобраться, тем отчётливее понимал, что не верит ничему из известных фактов. Тень противоречия, рассеявшийся аромат неискренности, высохшие капли лжи — он их не видел, но ощущал присутствие. Знал — просто знал, без каких бы то ни было доказательств, — что его окружает вымысел, и не мог с этим смириться.

И определённо не был готов закрыть на это глаза и смириться с существующим положением вещей теперь, когда узнал о лжи. Но — с чего начать поиск правды? Никаких доказательств у него не было, свидетелей — тем более, а слова… этого было удручающе мало. Разумеется, проще всего было начать с самого начала — с той трагедии, что произошла с Виктором Тревором. И Шерлок готов был оперировать не материальными уликами, а едва заметным дымом намёков да тенями знаков, лишь боялся, что призрачные реперы развеются как дым, пока он будет подбираться к цели.

Эвр так настойчиво толкала его к прошлому, что он вспомнил, что Редберд вовсе не был собакой, и эта шокирующая правда что-то сломала в нём. В нём — но не его самого. Шерлок знал совершенно точно, что внутренний надлом сможет исцелить только истина, и готов был потратить сколько угодно времени и усилий на её поиски.

Он не верил в предложенную версию с диссоциативной амнезией. Сама по себе истерическая потеря памяти вследствие травмирующих событий была вполне себе достоверна, в конце концов, мало какой ребёнок сможет без последствий пережить смерть друга, но… И это «но» сводило к нулю и так небольшую вероятность, что Шерлок примет такое простое и удобное объяснение.

Эвр стояла перед мысленным взором постоянно. Смотрел ли Шерлок в книгу или в окно, лежал ли с закрытыми глазами или пялился в потолок, он видел темноволосую девочку с двумя хвостиками, что улыбалась, показывая белые зубы и ямочки на щеках. Симпатичная, прилично одетая, она должна была произвести максимально благоприятное впечатление, если бы не её глаза… Шерлоку казалось, что уже тогда голубые глаза Эвр были полны ледяного безумия.

Но он мог поверить. Мог! Убедил бы себя, что дело в чёртовой амнезии! Как долгие годы успешно убеждал всех вокруг и себя в том числе, что он не наркоман. Но было кое-что, мешающее поверить. Мелочь, несерьёзная деталь — выбивающая фундамент из-под ног. Смазанные картины, что стали возникать перед его мысленным взором с той ночи в Шерринфорде, — они меняли всё. Именно они перечеркнули возможность и дальше пребывать в неведении, жить иллюзиями, принимать за реальность ложь.

Шерлок понимал, что даже если часть воспоминаний была на самом деле подавлена им самим, это не объясняло все остальные противоречия. Он готов был поклясться, что за пару недель до того, как Виктор пропал, дядя Руди отбыл по работе в Азию… или то была Америка?.. Да какая разница?! Главное, что он просто физически не мог появиться в их доме! А между тем воспоминания словно раздваивались. Шерлок видел дядю Руди и тело Виктора, а через секунду образ распадался, и на их месте стояла та самая собака. Он видел искажённое ненавистью лицо Эвр, и тут же её место занимала рыжая собака. Он видел плачущую мать и серьёзного отца, а рядом Майкрофта и дядю Руди, они все вместе провожали невзрачный серый седан, через заднее стекло которого можно было разглядеть сидящую между двумя мужчинами девочку. А через секунду — родные оборачивались и смотрели на него — с тревогой, страхом, волнением, словно ждали… Чего?!

Материалист до мозга костей, Шерлок не верил ни в какие мистические толкования, считая, что у каждого события обязательно есть разумное и логичное объяснение. Но эта мешанина воспоминаний и фантазий сводила с ума тем, что никак не раскладывалась на отдельные составляющие. Как он ни пытался понять, какая из картин прошлого правдива, ничего не получалось. Всё время всплывали новые фрагменты, опровергающие привычную реальность. Он уже не знал, чему верить, ему казалось, что он сходит с ума!

Но с другой стороны, он прекрасно знал, что если отбросить все неверные версии, оставшаяся, какой бы невероятной ни была, будет верной… Метод дедукции никогда его не подводил. Вот только после исключения неверного в этот раз осталась не просто неправдоподобная версия, а нечто совершенно ненормальное.

Измучившись сомнениями, устав огрызаться на вопросы Джона, Шерлок даже почти признал провал и переступил через своё эго, когда решился обратиться с вопросом к брату. Но стало лишь хуже. Вместо нормального разговора он получил пронзительный взгляд и уклончивые интонации. Шерлок уже почти вспылил, когда заметил те же непонятные искры в глазах Майкрофта, что всё время видел в своих воспоминаниях в глазах Эвр и дяди Руди.

А ночью поток воспоминаний усилился, в них появился брат, и к рассвету Шерлок уверился, что подозрения в адрес Майкрофта возникли не на ровном месте, его причастность пусть пока и не доказана, но уже очевидна.

Пугало то, что в каждом фрагменте прошлого фигурировал дядя Руди. Но кроме имени — Шерлок ничего не мог сказать о нём с определённостью. Он знал, что брат матери регулярно звонит и никогда не забывает поздравить с днём рождения или Рождеством. Знал, что всегда может рассчитывать на содействие дяди Руди. Знал, что тот занимает какую-то влиятельную должность, а потому способен справиться с любой ситуацией едва ли не играючи. Знал, что дядя Руди кареглазый рыжеватый шатен плотного телосложения и среднего роста… Но он понятия не имел, кто такой дядя Руди.

Как Шерлок ни напрягал память, он не мог вспомнить ни внешность, ни адрес, ни телефон, ни даже имя родного дяди. И это было настолько противоестественно, что пугало. Дядя Руди — кто он? Рудольф? Рудьярд? Родвульф? Шерлок вбивал в поисковую строку различные варианты имени и девичью фамилию матери (самое логичное предположение, тем более что другие у него напрочь отсутствовали), но Гугл пасовал. И это тоже тревожило. Ну как в нынешний век интернета кто-то мог не оставить во всемирной сети не единого следа?!

Забрезживший за окном рассвет поспособствовал принятию импульсивного решения, и Шерлок почувствовал, что должен реализовать его немедленно. К чему откладывать? Он должен узнать правду, и чем скорее — тем для всех будет лучше.

Не удостоив миссис Хадсон утренним приветствием, Шерлок с лихорадочно блестящими глазами проскакал по лестнице, перепрыгивая через ступени, и нырнул в такси, остановившееся у соседнего дома. Захлопнув дверь перед носом мужчины, очевидно, вызвавшего такси для себя, Шерлок приказал водителю трогаться, и тот явственно испугался неадекватного пассажира. Какой-то частью разума Шерлок понимал, что ведёт себя как сумасшедший, что Джон или Майкрофт, стоит им только увидеть это, тут же вспомнят про героин; что косящийся в зеркало заднего вида таксист вполне может связаться с полицией, но не мог ничего поделать с собой. Эмоции переполняли его, лихорадочное нетерпение, зуд от неразрешимой задачи толкали вперёд, не давали действовать рассудочно…

Бросив водителю смятую купюру в двадцать евро, всю дорогу ёрзавший на сидении Шерлок выскочил из автомобиля ещё до того, как тот полностью остановился. И снова, перепрыгивая через ступеньки, понёсся по лестнице. Он колотил в двери, напрочь позабыв о существование звонка, пока из квартиры не послышались нецензурные комментарии. И когда дверь наконец-то отворилась, на него уставился помятый и жутко злой Лестрейд.

— Какого?.. — ругательство замерло у Грэга на языке, стоило ему только узнать раннего визитёра. — Шерлок?! Что ещё случилось?! — в голосе прорезались истеричные нотки, и Шерлоку стало даже немного совестно.

— Нет-нет, все живы! — поспешно успокоил он, ввинчиваясь в коридор мимо замершего на пороге Лестрейда.

Грегори с нескрываемым облегчением выдохнул и тут же нахмурился:

— Тогда — что ты здесь делаешь в такое время?!

— Надо поговорить, — бросил Шерлок, сворачивая на кухню и без спроса включая электрический чайник. — Где у тебя сахар? — не оглядываясь, спросил он, успев достать чашки и банку растворимого кофе.

— Я не потребляю сахар, он вредит работе сердечно-сосудистой системы, — машинально ответил тот. — Не увиливай!

— А ты не нервничай, — хмыкнул Шерлок, иррационально успокаиваясь рядом с всё сильнее волнующимся Лестрейдом. — Сделаю кофе, сядем, и я всё объясню.

— Тогда я позавтракаю, — буркнул Грегори, оттесняя Шерлока, и полез в холодильник.

— Боюсь, тебе кусок в горло не полезет, когда я начну рассказ.

Лестрейд замер, оглянулся, посмотрел на него долгим взглядом и с тяжким вздохом вернул яйца в холодильник.

— Чёрт с тобой, рассказывай.

— Всё началось с того, что у меня пошли видения…

— Что?! — подавился кофе Лестрейд.

— Да послушай же! — разозлился Шерлок и принялся торопливо рассказывать: — Воспоминания из детства. Картинки из прошлого. События и люди, которых я не помнил до того момента. Они то шли сплошным хаотичным потоком, то замедлялись, и тогда одно из воспоминаний заполняло собой весь мой разум, и я словно переносился в детство — настолько ярко представали те события. Это не фантазии, я проверил, но почему-то я ничего этого не помнил ещё на прошлой неделе. Виктор Тревор…

— Шерлок, ты уверен… — Лестрейд нахмурился и взглянул на давнего знакомого как-то по-новому, с опаской.

— Я — уверен. Иначе не пришёл бы к тебе! — отрезал тот.

— Но почему ты пришёл ко мне? Почему ты не рассказал обо всём Ватсону? Или Майкрофту?..

— Я готов пописать в стаканчик, — резко перебил Шерлок, — это — тебя успокоит?

— Ты знаешь… Да, это успокоит, — не смутился тот. — Ты сам себя послушай, — всплеснул руками Лестрейд, — ты бывший наркоман, как я должен воспринимать твои «видения»?

— Короче, я писаю в стаканчик, — Шерлок выплеснул остатки кофе в раковину и повернулся к Грэгу спиной, — а потом ты проверяешь по базе Ярда нужную мне информацию!

— Эй! Это моя любимая чашка! Не смей!.. Чёрт! Шерлок! Это подарок матери!

— Ну извини, — равнодушно пожал плечами тот, ставя перед Лестрейдом чашку с жёлтым содержимым. — Вызывай Донован, пусть проверяет. А мы пока займёмся расследованием.

Грегори было что сказать… И не просто сказать, а сразу сделать. Выплеснуть в лицо Шерлоку содержимое любимой чашки, треснуть по голове и вытолкать прочь из дома. Или посадить за хулиганство на семьдесят два часа. Или вовсе пристрелить из табельного оружия, чтобы этот урод больше никогда не врывался в его жизнь в своей бесцеремонной манере и не…

Да, Лестрейду было что сказать, но он привычно промолчал. Возможно, он уступал Холмсу в интеллекте, зато на голову превосходил выдержкой. У него был богатый опыт общения с неадекватными индивидами, в том числе, и с самим Шерлоком, которого он успел повидать во всех возможных состояниях. Вздохнув, Грегори прошёл в спальню за ноутбуком и через минуту уже вводил пароль — он давно понял всю бесполезность попыток переспорить Шерлока.

Пока программа грузилась, Грэг отправил смс сержанту Донован, прося приехать с экспресс-тестами, и поднял голову на стоявшего за левым плечом Шерлока:

— Что мы ищем? — спросил он обречённо.

— Дядю Руди, — выплюнул Шерлок.