Инфант испанский (джен)

Весь день город был придавлен жарой, как тяжелой влажной подушкой. Все живое замерло, редкие прохожие жались к стенам и деревьям в поисках спасительной тени, и только группки китайских туристов под пестрыми перепонками зонтиков время от времени пересекали раскаленную площадь возле ратуши.

Но жара прошла, как проходит все в этой жизни, и вечер принес долгожданное облегчение. Воздух все еще был теплым и густым, как кисель, но улицы снова ожили и наполнились людьми. Потом выгоревшее небо начало темнеть, зажглись огни, словно праздничная иллюминация… Да так оно, впрочем, и было: каждый вечер в этом городе — праздничный. Здесь всегда есть люди, которым весело, и они тянутся на эту старую площадь, чтобы разделить свое веселье с другими.

Сюда же, к площади, со стороны вокзала торопливо шагал одинокий человек, который совсем не выглядел веселым. Он явно спешил поскорее влиться в толпу, но едва оказавшись в самой ее гуще, тут же начал беспокойно крутить головой. Его блуждающий взгляд нашарил вывеску над входом в бар, и человек решительно устремился туда.

В баре было шумно и тесно. Ему, однако, удалось протолкаться к стойке.

— Пива? — спросил бармен.

Человек как будто не сразу понял этот простой вопрос, потом растерянно помотал головой и показал пальцем на одну из бутылок на полке. Он осушил рюмку, затем другую, третью.

— Тяжелый день? — спросил бармен.

Человек вздрогнул, испуганно вытаращил глаза и пробормотал несколько слов, которые при желании можно было принять за вопрос «Сколько с меня?» Заплатив, он вышел на улицу. Бармен проводил его взглядом и облегченно вздохнул: пусть этот тип станет проблемой для кого-нибудь другого. В том, что странный посетитель влипнет в неприятности нынешним вечером, бармен не сомневался.

Однако ничего особенного не произошло. Человек побрел по улице, присел у фонтана, поерзал немного, а потом затих и обмяк.

Из оцепенения его вывел громкий окрик:

— Макс! Ты, что ли?

От плотной толпы, заполнившей площадь, отделился невысокий толстячок с рожком мороженого в пухлой руке. Макс дернулся, но усидел на месте, только провел рукой по лицу, утирая испарину.

— Ты чего здесь? — радостно спросил толстячок, капая мороженым на бордюр фонтана. — Ты же вроде работаешь сегодня?

— Да... Н-нет… — пробормотал Макс. — Слушай, Том, я… Я пойду.

— Заболел, что ли? — участливо спросил Том. — Может, перегрелся? Жара такая, я сам совсем одурел. Ну его, думаю, к черту, поеду завтра на озеро. Роза с детишками уже там, а я чего тут торчать буду?

— Да, я... заболел, — сказал Макс. — Знаешь, я тут…

Он снова замолчал. Том внимательно оглядел его, посерьезнел, выбросил в урну огрызок вафельного рожка и предложил:

— Пошли тогда выпьем. Расскажешь, что там у тебя.

Так Макс вновь оказался в том же баре, под неодобрительным взглядом бармена, которого, впрочем, не узнал.

— Ну? — спросил Том, утирая пивную пену с усов. — Выкладывай.

— Я, кажется, на самом деле заболел. У меня что-то… с головой.

Каждое слово давалось Максу с трудом, но выдавив из себя первые несколько фраз, он вдруг затараторил, видимо, торопясь рассказать все, пока не передумал.

— Ну, в общем, я весь день работал, все как обычно. А вечером, вот сейчас только, взял двух пассажиров у Оперы. Муж и жена вроде, приличные такие, уже в возрасте. У нее платье, жемчуг на шее и все такое, он в костюме и бабочке… Жара, а он в бабочке… Ну там всегда так. Опера же. Вроде как иностранцы, акцент у них, непонятный какой-то. Сели, визитку мне дали из отеля, куда везти. Я, главное, ни о чем таком не думал… Там нормальные все, когда после спектакля забираешь. Веселые, но трезвые, на чай всегда оставляют. Ну, бывает, по-нашему ни бельмеса, да это не беда. А эти нормально говорят, только с акцентом. Но вообще симпатичные такие, за руки держатся. Сели, значит, и я их повез. Они там щебечут на заднем сиденье. Потом слышу, она говорит, что платье дверью прищемила. Завозилась там, я в зеркало глянул и вижу — она за ручку двери взялась… и потом… ну…

Макс замолчал. Ему все же не хватило решимости выложить все до конца.

— Взялась за ручку, а та размякла и тянется… как жвачка, да? — негромко продолжил Том. — И дверь тоже, и у нее у самой лицо все оплывает, как свечка, и с пальцев капает, и они такие… костяные и длинные, как спицы… да?

Макс отпрянул, чуть не опрокинув свою кружку.

— Ты откуда знаешь? — прохрипел он. — Ты… тоже их возил?!

— Нет, — сказал Том. — Не этих, других. Но так же все было. Ты рассказывай. А потом я расскажу. Давай.

— Ну… вот. Я подумал, это у меня от жары. Испугался конечно. Но еще не очень сильно… Думаю — все, хватит на сегодня, перегрелся. А у них сзади тихо так. И я тогда опять в зеркало посмотрел. А вместо них там, знаешь… сидят серые такие и дряблые, как сырое тесто… И, главное, я там, в зеркале, тоже…

Он снова замолчал. Том ждал, покачивая в кружке остатки пива.

— Я как увидел, чуть на встречку не вылетел… Не знаю, как вообще руль удержал. Притормозил, аварийку включил, все на автомате, сам ничего не соображаю. И не удержался — в третий раз в зеркало посмотрел. А там — жуть… огонь, стекло брызнуло, все всмятку, а они шевелятся, как будто… как…

Макс скривился, глотнул пива, но поперхнулся и закашлялся.

— Тут я остановился, высадил их. Они опять с виду нормальные. Возмущались еще, что я их до отеля не довез. А меня трясет всего, сказать ничего не могу. И тут только заметил: они, хоть и нормальные стали, а глаза странные, тухлые какие-то… будто пеленой заволокло. Я бы, знаешь, бежать бросился, только ноги стали как чужие. Ну, они еще чего-то наговорили, потом рукой махнули да пошли себе куда-то.

Народу в баре становилось все больше, но обоим казалось, что над их столиком повисла вязкая тишина, а люди вокруг только беззвучно разевают рты.

— А у тебя так же было? — спросил Макс с надеждой. — То есть я… я не псих?

— Нет, не совсем так. Но ты реально псих безбашенный! Три раза на них смотрел… мне вот одного хватило. Я их сразу высадил к чертям.

— И что?

— И все. Машину на стоянку поставил, сам домой пошел. И постарался из головы это все выбросить поскорее.

Макс криво ухмыльнулся.

— И как, выбросил?

— Более-менее. И тебе советую. Выпьем сейчас еще, а потом иди домой, проспись. У тебя ведь выходной завтра? Ну вот. И не думай обо всем этом слишком много. И никому не рассказывай.

— Да я бы и не стал, ты что! Я только тебе, и только потому, что ты и так все знаешь, как оказалось… Слушай, но я ведь больше работать не смогу. А ну как опять такие вот попадутся?

— Не попадутся. Ты только вот что… Возле Оперы не бери пассажиров. И все будет нормально.

— Почему именно возле Оперы?

— Ну видишь же, там они… кучкуются. Я своих тоже там подобрал.

— Кто… они? — спросил Макс, который вдруг разом отупел и отяжелел от всего пережитого и выпитого.

— Ну они… эти вот. С тухлыми глазами.

— А почему возле Оперы?

— Этого уж я не знаю. Да и плевать! Главное, держись от этого места подальше. Особенно вечером, после заката. Это их время.

— А если они… что-нибудь сделают? Ну, нападут на кого-нибудь, я не знаю. Мне показалось, они ко мне тянутся этими своими… И если бы я не остановился…

— Выброси из головы, я тебе говорю. Это не наша проблема.

— А чья?

— Не знаю. Чья-нибудь. Всегда есть те, кто решает проблемы, — заключил Том убежденно.

— А кто их решает? — вяло спросил Макс, хотя затуманенный разум подсказывал ему, что ответа он не получит.

И Том действительно ничего не ответил, только пожал плечами.