Сестрёнка (джен)

Как описать то, что ты чувствуешь, когда даже ещё и не родился? Весьма и весьма сложный и отнюдь не тривиальный вопрос, и тем не менее сейчас, по прошествии нескольких десятилетий, сидящий в удобном кресле, расположенном у поистине самого традиционного из традиционных английских каминов, правда установленного почему-то в Австралии, Гарри думал именно об этом. Точнее, не совсем так и не совсем об этом. Он думал о том, как же именно и с чего же именно всё это началось.

Маленький, беспомощный, что он мог противопоставить этому огромному и в первые же минуты его едва начавшейся жизни такому жестокому миру. Здесь и сейчас на высоте прожитых им без малого тридцати пяти лет всё, что у него было, — это только и исключительно его личные ощущения. И именно их-то он и вспоминал. Упорно, с остервенением, цепляясь за каждый миг, каждый вздох. Память, казалось бы, что в ней такого необычного, и тем не менее в понимании Гарри более ценного, чем она, просто-напросто не существовало. Вот только что может помнить едва родившийся на свет человек? И тем не менее, как оказалось, всё-таки может. Воспоминанием это было с большой-пребольшой натяжкой. Скорее уж именно что ощущением. Ощущением, которое красноречиво говорило, а скорее и вовсе кричало об обмане, об одиночестве, о том, что у него, Гарри, отобрали. Отобрали нечто важное, очень важное и родное, то, без чего ему будет очень и очень плохо. Плохо и одиноко. Это сейчас с высоты лет он понимал, что, когда и как именно у него отобрали. А тогда… тогда он мог только и исключительно плакать. Навзрыд до дикой боли в лёгких. Вопреки всему, вопреки магии, вопреки зельям и ласковым материнским рукам.

Верните, кричал он, верните! Но никто вокруг его не понимал, не понимал и поил чем-то, от чего начинало клонить в сон. Так и прошли первые месяцы его не так чтобы интересной жизни. Острое, но со временем всё же притупившееся чувство потери. Родное, важное, его нет, чего его или кого? Кто это? И почему это так важно? Он был слишком мал, чтобы хоть что бы то ни было понимать. А тем временем время летело, и в совершенной своей непреодолимости приближался день очередной для него потери. Как оказался у своих дяди и тёти, Гарри не помнил. Не помнил, как не помнил и того, что же именно и когда же именно он потерял.

Где-то там, за низенькой оградкой дома на Тисовой четыре кипели страсти, магические и не очень. Где-то там кипела и бурлила настолько разнообразная и разномастная жизнь. Жизнь, которая его не так чтобы волновала, ведь в конце-то концов, что и в какой именно мере может волновать едва переступившего свой полуторагодовалый возраст мальчугана? Именно поэтому приблизительно до пяти всё было в той или иной степени хорошо и спокойно. И что с того, что взрослые зовут его ненормальным, мальчишкой — как угодно, но не по имени. Что со всего этого, если он, как это ни странно, вернул. Не сказать чтобы полностью, не сказать чтобы насовсем, но теперь он хотя бы понял, что именно и «куда» именно у него украли. В тот день ему исполнилось практически пять, и он таки не сумел сбежать. Отметили, как говорится, день рождения. Вот только избитый, в синяках, ссадинах и грязи Гарри сидел на асфальте и улыбался.

Это же странно, вы не находите, тебя мутузят трое таких же, как и ты, мальчишек, должно бы плакать, вот только Гарри не плакал. Наоборот, едва лишь экзекуция прекратилась, как он поднялся и с какой-то совершенно невнятной для окружающих улыбкой потопал по направлению к дому. Такого и бить-то страшно, именно после этого случая кузен и присмирел, ненадолго, но тем не менее. А пока Дадли пытался сообразить, чему это столь самозабвенно лыбился отпинатый им, Пирсом и Гордоном Поттер, оный самый Поттер сидел в своём чулане, точнее не так чтобы сидел, скорее очень даже лежал. Лежал и всё так же весьма по-глупому улыбался.

Уже засыпая, Гарри и не ведал о том, что где-то там, на другом конце океана, точно так же, как и он, улыбается грустившая до этого девочка. В тот день, как она впоследствии об этом расскажет, брат пребольно дёрнул её за косу. Ох, как же по-настоящему до чёртиков это было больно. Убежала, заплакала и в отчаянии мысленно завопила в пространство об этой совершенно огорчительной, вопиющей несправедливости. О злом и совершенно недобром брате и о родителях, которые как будто бы и не родители вовсе. И каков же был её шок, когда ей ответили. Этот ответ, он был не менее печальным, отдавал нотками грусти и боли, но он был таким родным, таким важным и нужным. В тот миг будто бы что-то неведомое встало на своё законное место. Встало и, защёлкнувшись с более чем характерным щелчком, стало чем-то для них неотъемлемым.

В ту ночь спящий в своём чулане под лестницей Гарри видел сон, красочный, яркий, будто бы живой. В том сне он был не один, и то чувство пустоты, оно словно бы истончилось, не пропало совсем, но именно что истончилось. И словно бы сквозь разделяющее их расстояние обрело некое материальное направление. Направление, у которого нет ни адреса, ни наименования, и тем не менее само оно есть, и одного этого уже было достаточно. Во сне они строили замок, замок из песка на пляже. Именно так Гарри и узнал о том, каково это настоящий морской пляж. Все его ощущения, все чувства, они были до того реальны, что не поверить в них было попросту невозможно.

Примерно через месяц удалось узнать её имя, Тереза, но она предпочитает просто Тесса, а тем временем дни пролетали, складывались в недели, а те, в свою очередь, в месяцы и годы. В скорости Гарри понял, что почти всегда он и только он является инициатором этого столь странного и во многом не столько словесного или мысленного, сколько образного, но при этом очень понятного и, к сожалению, очень утомительного диалога. Вот только дети и утомительно? Да и вообще, что может быть интереснее, чем просто поговорить, утешить, а иногда и подсказать. Правильно, ничего, а раз так, то и говорить тут и вовсе не о чем. Что же до родственников, а тем что ранее, что теперь дело не так чтобы есть. Не чудит поганец и ладно; так и летели дни. Начальная школа, первые открытия и разочарования. Вредный кузен и полное отсутствие каких бы то ни было намёков на друзей. Дадли ну очень сильно старался, и, как следствие, в детстве все его разве что не до чёртиков боялись, и нет, вовсе не потому, что он был злой, дремучий и невоспитанный. Просто все, кто хоть как бы то ни было симпатизировал вечно, словно спросонья растрёпанному черноволосому мальчугану, очень и очень быстро оказывались битыми. И так как битыми быть не хотелось… В общем, Гарри был вечно наедине с собой. Но нету худа без добра, и вот с подачи Тессы библиотека стала вторым для него домом, а по сути, главным убежищем. Интерес к чтению ему передался от сестрёнки. Так он для себя решил называть ту, что вольно или не очень стала для него окном в тот такой неведомый для него и такой интересный внешний мир. В отличие от него, живущего где-то в предместьях Лондона, у Тессы жизнь была куда как более насыщенная. Одна только настоящая военная база, на которой она жила. Это же такое море совершенно неизведанных тайн и приключений!

Впоследствии, устроившись вдвоём, они не раз и не два обсудят и посмеются над тем, как Гарри заражал её своей жаждой познания мира и приключений, и, как следствие, ей становилось интересным то, что девочкам в обычности своей не так чтобы нравится. А также о том, что, вынужденный только и исключительно наблюдать, Гарри хоть и облазил всё, до чего только дотянулся, и тем не менее большую часть своего времени проводил в библиотеке. Такой вот до невозможности странный обмен.

* * *

Минул десятый день его, Гарри, рождения, пролетело начало очередного учебного года, и если бы не сестрёнка, то быть бы ему стараниями Дадли круглым двоечником. Но нет, ночь за ночью, неделя за неделей, и он раз за разом тарабанит буквально выученную наизусть домашку. Как, что и почему он опять не сдал письменную? А вот так вот и всё, они просто договорились, точнее, даже не договорились, а попросту условились. Как итог, он просто знает, знает то же, что знает и она. А знает сестрёнка много и в основном такого, о чём в школе им не так чтобы говорят, точнее говорят, но не при подготовке к экзаменам одиннадцать плюс. Это даже в некоторой степени забавно. Да и Дадли по шапке как-то раз получил. А дело было в том, что около года назад он изволил жаловаться своей маме, мол Гарри у него, великого и уникального, домашку списывает. И конечно же, воспылавшая праведным гневом Петуния бросилась на защиту сына. Разумеется, что Гарри своё не особо заслуженное и тем не менее наказание что так, что так получил. Вот только и Дадли тогда прилично так досталось. Возможно, даже впервые в его недлинной жизни. Выставил себя натуральным посмешищем, себя, а заодно и мать. Его тогда прямо на глазах у обомлевшего от такого действа Поттера отругали и настрого запретили врать как учителям, так и матери. После такого и в чулане, в который его, Гарри, тогда заперли, было не так чтобы голодно. Ведь в конце-то концов хотя бы и на краткий миг и тем не менее восторжествовало некое подобие справедливости, истинно по-дурслевски и тем не менее.

Собственно, именно после этого Гарри и зарёкся писать домашку, да и мстительный кузен не отстал и теперь, получив явный запрет на подобного рода ложь, перешёл к тактике порчи оных домашек. Собственно, поэтому Гарри их и не писал — смысла не видел. У доски он отвечал чётко, и, как следствие, выходило то же на то же. Так незаметно и совершенно неожиданно подкрался декабрь. Предрождественская ночь и совершено внезапно ударившая по нервам извне паника и ужас. Сосредоточиться было решительно невозможно, однако не менее чем сестрёнка напуганный Гарри сделал то единственное, что он не так чтобы плохо умел. Он спрятался, а вместе с ним и она. Как это сработало и помогло ли им то, что он сидел, сжавшись в комок, под тонким не особо тёплым, дарованным ему на прошлое Рождество Дурслями одеялом, а она, судя по тем обрывкам, что он впоследствии так или иначе сопоставил, в каком-то то ли сундуке, то ли ящике. И тем не менее факт остался фактом: её не нашли. Прошли совсем рядом и тем не менее не нашли даже, как впоследствии выяснилось, ящика того не заметили. В ту ночь погибла вся её семья, а брата и вовсе забрали неведомо куда.

О том моменте Гарри помнил только всеобъемлющее буквально затмившее собою всё вокруг желание того, чтобы девочку не нашли. И именно его он и транслировал в их практически на шесть месяцев после этого почти полностью погасшую связь. И единственное, что Гарри знал наверняка, так это то, что сестрёнка жива, что с ней ничего не случилось. В какой-то момент, приблизительно в мае, Гарри и вовсе даже подумалось, будто бы он сам себе всё это придумал, просто так, от безысходности, от одиночества и постоянных нападок кузена и его дружков. Но вот началась эта странная эпопея с письмами, магией и прочими странностями, к которым он был не готов. Да и кто, скажите, окажись он на его месте, был бы готов? Косой переулок, Хогвартс-экспресс и, конечно же, сама школа — всё слилось в одну сплошную туманную полную детского восхищения круговерть. Затормозилось только аккурат к тридцать первому октября. В тот день, едва уцелевший после встречи с троллем, глубокой ночью он сидел на подоконнике одного из имеющихся в их башне окон и гладил прилетевшую к нему сову. И вдруг как озарение, пришло решение. Полдня ушло на реализацию, а затем сразу после ужина притопал в совятню и, подозвав свою белоснежную красавицу, показал ей на находящееся в руке письмо.

— Я знаю, Хедвиг, наверное, я плохой хозяин, и тем не менее у меня к тебе просьба, постарайся найти этого адресата. Я не знаю, где она живёт и не выдумал ли я её, но я очень надеюсь, что нет. Её зовут Тереза, и раньше она жила за океаном, в Америке, где она сейчас, я не знаю, но точно что не в Англии. И я не прошу тебя сделать это как можно быстрее, но я правда надеюсь, что ты сумеешь её найти, — едва слышимо под конец фразы произнёс уже начавший сомневаться во всей этой затеи Гарри. Но письмо всё-таки отдал и, напоследок поцеловав пернатую почтальоншу в лоб, унёсся прочь. О том, как спустя три с небольшим недели* изумлённая Тереза обнаружила на перилах балкона находящейся в Сиднее квартиры столь не ординарную пернатую гостью, Гарри прочитал лишь спустя практически месяц (не с момента отправки, а с момента прилёта совы в Сидней), ответное письмо было более и более чем обстоятельным, и, как оказалось, девочка так же, как и он, была в некоторой доле сомнения и тем не менее на полученное таким, без сомнения, экстравагантным способом послание дала более чем обстоятельный ответ. Практически четыре листа формата А4, запакованные для верности в весьма плотный пакет на пластиковых застёжках. В общем, подарок на Рождество, как говорится, удался. Почему на Рождество? Так вернулась Хедвиг уже после отбоя аккурат двадцать четвёртого.

Как итог, в то Рождество более счастливого ученика, чем Гарри, нужно было ещё поискать, а юный окрылённый своим маленьким счастьем гриффиндорец разве что не в голос орал о том, что он ничего не выдумал, что она существует. О том, кто она и что именно он не выдумал, друзья так и не узнали. Зато не смогли не отметить резкое изменение в интересах и увлечениях. Гарри Поттер ни с того ни с сего изволил начать учиться. Причиной тому стало то, что в своём ответном письме Тереза выразила сомнение относительно целесообразности столь экстравагантного метода переписки. И нет, её вовсе не птица испугала, тут всё было скорее со строгостью до наоборот, да и Хедвиг была с ней более чем мила. А вот то, что оная без малого четыре дня отъедалась, было, мягко говоря, неправильным и, как следствие, наводило на мысли о неоправданно жестоком обращении с животным.

Собственно, именно этот момент Гарри и пытался разыскать, а если конкретно, то способы коммуникации между волшебниками или же волшебниками и маглами, находящимися на сверхдальних расстояниях друг от друга. И в отличие от Гермионы, которая по совершенно не ясной для него причине считала, что задать вопрос о том же Фламеле, ну, к примеру, той же мадам Пинс это чуть ли не вселенская катастрофа, со своим вопросом он к библиотекарю подошёл. А подойдя, был в приличной такой степени разочарован. Правда ровно до того момента, как видящая совершенно поникшего мальчишку библиотекарь оного мальчишку не пожалела. Жалость её выразилась в том, что она сообщила, что пусть здесь и сейчас способы не так чтобы есть, но в принципе они существуют, всего-то и надо что дотерпеть до третьего курса и перед переходом на него выбрать для изучения такие предметы, как руны и нумерологию, а также чароплетение как таковое. Что-де благодаря им у него обязательно всё получится.

С этого момента иных предметов для Гарри и вовсе практически не существовало. Его хором послали и профессор Вектор, и ведущая Руны профессор Бабблинг. Не далеко, а если конкретно, то на уже упоминавшийся ранее третий курс. Дескать, подрастёшь, тогда и приходи, неугомонный, а пока, увы и ах, но мал. О том, что как в математике, так и в иных точных науках этот неугомонный ребёнок запросто даст фору кому-то вроде сдающего СОВ, они, естественно, не знали. А привыкший к своей скрытности в этом вопросе Гарри не афишировал. Вот только интерес не пропал. И раз нельзя через преподавателей, значит что? Правильно, надо обойтись без них, то есть самостоятельно, как делал это раньше, благо действия Дадли способствовали.

Три месяца, три долгих и полных упорства месяца, день за днём, эксперимент за экспериментом, и если бы не всепоглощающее желание общаться не урывками во сне и не образами, а по-нормальному, словами, ничего бы у него не вышло, не с теми знаниями о магии и не магии, что так или иначе имеются в его распоряжении. В библиотеке просто горы всего, и как назло всё до единого такое непонятное. Ведь будь ты хоть тысячу раз гением, а пока у тебя нет понятийной базы… Прорыв произошёл приблизительно в районе середины мая. Отчаявшийся заинтересовать приятеля чем-либо, помимо шахмат, Рон плюнул на зарывшегося в книги Гарри и решил, что раз он вот так вот, то он, Рон, и без Гарри справится. Справился, ржали потом всем факультетом, тогда как сам спаситель, не иначе как чудом не задохнувшийся в дьявольских силках, непонятно как и тем не менее изловивший снабжённый крылышками ключ на этих самых шахматах и встал. Крепко так встал, и именно там его и обнаружили преподаватели, обдумывающего что и как ему именно делать, и ведь не сядь он на коня, и не было бы проблемы, да вот беда, захотелось побыть, как говорится, наездником, а тут либо собой жертвовать, либо… Что именно «либо» Рон так и не придумал и именно поэтому и застрял.

А в то время как один рыжий малолетний спаситель всяких там философских камней и прочего имущества всяких там Фламелей, понурив голову, слушал о том, насколько и в какой именно степени он простофиля и болван, юный Гарри таки добился желаемого. Произошло это потому, что на помощь ему пришли заинтересовавшиеся его проектом близнецы. Мыслимое ли дело, первачок и такое замыслил и ведь не отступается. Не ноет, плачет бывает, но редко, а потом всегда сжимает кулаки и по новой в библиотеку. Такому и не помочь, да что же они тогда за гриффиндорцы такие? Да и с Роном он вроде бы как дружит, ну или по крайней мере общается.

Именно это и позволило наконец-таки сдвинуться, близнецы, которые, что было очень кстати, изучали именно руны и нумерологию, оказались тем самым недостающим для столь упорного первачка звеном. И даже их манера заканчивать фразы друг за друга для Гарри не была неудобной. Парни, если честно, до крайности удивились, а Гарри в ответ лишь плечами пожал и выдал, мол, да я привычный. Что, как и почему, мальчик не пояснил, и тем не менее факт остался фактом — Гарри Поттер и близнецы Уизли нашли для себя и общий язык, и общие же темы. Увы, но непосредственно к окончанию учебного года успеть не удалось, и основанные на Протеевых чарах ежедневники ещё не были готовы. Точнее, был готов тот, что предназначался для того, чтобы остаться у Гарри, тогда как тот, что должен был отбыть куда-то там за океан, работал с неохотой и постоянно барахлил, выдавая вместо осмысленного текста нечто малопонятное и неразборчивое. Именно поэтому, а также во избежание, оба дневника остались у рыжиков, которые к тому же пообещали порасспрашивать отца, ведь те же дневники прислал им именно мистер Уизли и был очень рад тому, что у его детей появился такой славный и интересный проект, да ещё и в соавторстве не с кем-нибудь, а с самим Гарри, мальчиком-который-выжил, Поттером.

Отгремел прощальный пир, уплыли в свой последний путь через озеро выпустившиеся в этом году семикурсники, а добравшиеся до поезда на каретах остальные юные маги заняли свои места. Раздался прощальный для этого учебного года паровозный гудок, и Хогвартс-экспресс, постепенно набирая ход, отправился в свой славный путь до Лондона. Уже на вокзале поймавший за руку Гермиону Гарри передал ей небольшой, но убористо исписанный листок.

— Пожалуйста, отправь это по адресу на обороте, — чуть смущаясь, попросил подругу Гарри.

— Эм, хорошо, это… это же в Австралии, да? Не знала, что ты с кем-то переписываешься!

— Можно и так сказать, — уклончиво ответил Гарри, и именно в этот момент в поле его зрения появился ни капли не обрадовавший его этим своим действием дядюшка Вернон. — Ну всё, мне пора, и да, если что-то вдруг, пожалуйста, постарайся обойтись без сов. Мои родственники, они… В общем, им это не понравится.

— Ладно, я поняла, никаких сов, и я отправлю, обещаю.

— Благодарю, — откликнулся Гарри, после чего развернулся и направился в сторону уже чем-то недовольного родича.

Комментарий к Начало Хогвартс (первый курс)

*Сова у нас не простая, а магическая почтовая, так что привет маме РО, и принимаем как данность, что Хедвиг добралась до Австралии, отъелась и вернулась домой аккурат на Рождество на радость своему маленькому хозяину.