Случай в Лондоне (джен)

— Что-то ты быстро забыл наш договор.

В небольшом зале только они вдвоем, странная пара: священник и злоумышленник. Сумеречный утренний свет льется на них из тонких щелей под потолком, блестит в разлитых по столикам и барной стойке лужицах пива и виски. В воздухе витает взрывоопасная смесь кислых запахов дешевых вин, пива и табака. В словах, которыми они обмениваются, витает предчувствие схватки.

— Мы же условились, что ты нам — недостающие страницы, мы тебе — компромат!

— Я помню, — парень в кепке крутит в руках стакан, на собеседника не смотрит. — Но сейчас вернуть страницы не могу. Говорю же, что вам надо подождать с неделю!

— Почему?

— Это вас беспокоить не должно. Сделка состоится. Но позже. Да и, как мне показалось вчера, вы не слишком-то спешили с её заключением. Что же изменилось за одно утро?

— К делу это не относится.

— Вы могли предупредить меня и раньше.

— Мы не думали, что в этом есть нужда. Что ты сделал с остатками блокнота?

— Я же не спрашиваю, зачем вам так срочно понадобились вырванные страницы.

— Что может поспособствовать ускорению обмена?

— Ничего. Неделя не такой уж и большой срок. Подождите.

— Тогда я, разумеется, не смогу передать тебе этот конверт со всем его содержимым.

— Я понимаю и ни на что не претендую. Встретимся через неделю.

* * *

— Плохо, — Хеллсинг, традиционно оккупировавшая гостиную, курит. Солнечные лучи прошивают сизую взвесь сигаретного дыма над белокурой головой. — Мэри не из тех, кто входит в положение других. Значит пособников наших вампиров придется разыскивать самостоятельно. Кто знает, сколько из них умрет с голода за неделю.

— Дались тебе эти помощнички. Самих же вампиров мы уничтожили. А эти, если верить нашей шпионке, без них ни на что не годны.

— Не скажи. На краю гибели каждый из нас может такое учудить, что и на том свете подивятся. Нет-нет, я определенно не хочу, чтобы по Лондону разгуливали ополоумевшие от вынужденной диеты твари. А ты, полагаю, не прочь узнать, почему охоту устроили именно на тебя.

— Что предлагаешь делать?

— Дай подумаю. Документы из сейфа я уже отправила на расшифровку, результаты появятся в ближайшие дни.

— Быстро, однако.

— Для нас — медленно. Напоминаю, с каждыми прошедшими сутками непосредственных свидетелей и соучастников серии убийств становится все меньше.

— Не все ли равно, если нам известно где они, — многозначительный взгляд на небо за окном.

— Если бы. На их месте я бы занялась поисками других групп. По-хорошему, надо проследить за каждым.

— Понимаю. Но почему бы нам, в таком случае, не начать самостоятельное расследование. Должны же были остаться в квартире на Феникс-роуд хоть какие-то следы?

— Я все там обыскала. Ничего не нашлось. Эти ребята умеют хранить тайны.

— Паршиво. Но, что если мы последуем примеру наших неудачников из сквера на Аргайл-стрит и в свою очередь побываем в квартире Мэри?

— Я уже думала над этим. У меня и нужный человек на примете есть. Но…

— Что за «но»?

— Скажем так, я предпочла бы обойтись своими силами.

— А потерять время не боишься?

Девчонка поджимает губы.

— Посмотрим, как пойдет. Для начала я переговорю с Мэри.

— Она может заподозрить…

— Думаю, она уже заподозрила. Поэтому мы, в любом случае, лезть к ней в дом сами не будем. Но вот поторговаться, может, и получиться. Дай мне визитку твоего парня.

— Предложишь ей самой с ним встретиться?

— Да. Думаю, сторговаться за пять имен.

Он качает головой. Шансов мало.

— От всей души желаю удачи.

* * *

Старинные часы скупо отсчитывают десять вялых дребезжащих ударов. С последним он переступает порог кабинета Пия. И несколько раз оглядывается по сторонам, не веря, что всегда пунктуальный падре сегодня не пришел на встречу.

Один из секретарей представительства милостиво разрешает подождать в приемной. Небольшая комната, с натюрмортами на стенах, персидским ковром, в котором утопаешь по щиколотку, глубокими креслами и мягким полумраком очевидно призвана усыпить бдительность гостя иезуитского гнезда. Он садится у журнального столика, берет в руки сверкающее глянцем издание, перелистывает несколько пестрящих фотографиями и графиками страниц. Скучно. Как же скучно. Картины, нарисованные без души, кажутся плоскими, интервью с финансистом N-ской компании — бессодержательным, вежливость секретаря — напускной. Он почти что засыпает, убаюканный тишиной, когда в нос ударяет приторный до удушливости аромат.

— Вас ждут, — объявляет незнакомый молодой человек с темными бегающими глазками и идет к двери. Он рывком поднимается на ноги, провожаемый взглядом секретаря, выходит в коридор. Парфюм окутывает сладким облаком и следует за ним и его провожатым по коридорам и комнатам, навевая воспоминания о тщательно скрытом обыске и разговоре с горничной, о брошенном сквозь смех: «Не, это не одна женщина в своем уме на себя не прыснет».

Последний кусочек мозаики занимает свое место, когда он видит глаза отца Пия, беспокойные, растерянные, испуганные на окаменевшем в беспристрастной маске лице. Приклеенная улыбка не выдерживает и минуты. Реферат пролистывается скорее для проформы и откладывается на край стола. Взгляд, перед тем, как остановиться на нем, обегает книжные полки, переплетение веток за окном, сложный узор на тяжелых гардинах:

— Вижу, вы закончили работу в срок, несмотря на учебу, — говорит, наконец, падре.

— Будучи постоянным посетителем двух крупнейших мировых библиотек это не сложно.

— Однако, вы пропустили несколько учебных дней.

— Я перепишу конспекты. Каюсь, исследование захватило меня.

— Мечтаете о карьере ученого?

— Мечтаю быть полезным матери церкви, чем бы мне не пришлось заниматься.

— Умеете давать правильные ответы.

— Говорю, как верую.

— Интересная формулировка. Не «думаю», а именно «верую». Другими словами, говорю от чистого сердца. Это вы хотели сказать?

— Да, святой отец.

— Хорошо, — падре замолкает. Ни о том они говорят, не о том. И неловкость этого разговора возрастает с каждой минутой. Разговора, который, по расчетам падре, не должен был состояться вовсе. — Со следующей недели, — говорит отец Пий и словно сам не верит своим словам, — вы приступите к работе здесь, в представительстве Ватикана. Будьте готовы совмещать занятия и свои новые обязанности в качестве служащего архива. В понедельник я жду вас в четыре. Поговорим о вашей стажировке и перспективах. Свободны.

Тошнотворный аромат вновь провожает его по коридорам вплоть до выхода из здания. А взгляд бегающих глазок — до конца улицы, на углу которой секретарь из приемной торопливо курит тонкую черную сигарету, воровато оглядываясь по сторонам.

— Помощник Пия засел в прихожей, — сообщает он курильщику.

— Дерьмо, Господи прости, — ругается тот. — До всего ему есть дело.

— Ну, у нас любопытством каждый второй отличается.

— Само собой. Но этот уже всех достал. Марк.

Он пожимает протянутую руку.

— Энрико. Что нравы, что погодка, — кивок в сторону наливающейся свинцом тучи, — у вас тут не очень.

— Не говори. Я вообще сам из Кельна, второй год тут. Никак не привыкну.

— А я надеюсь через пару месяцев домой вернуться.

— Молись, чтоб повезло.

— Что, Пий лютует?

— Не то, чтоб очень. Просто с чертовым иезуитом ухо приходится держать востро. Не приведи Бог ляпнешь что-то не то или не ко времени. Мало не покажется. Натравит своего пса — и будет тебе веселая жизнь.

— В смысле, натравит?

— Зовут это чудо природы Льюис. В разгребании чужого грязного белья лучше него никого не сыщешь. Немало людей уже поплатилось своей карьерой при его содействии. Это он позвал тебя сегодня к Пию.

— Неужели? Ему же лет двадцать пять от силы.

— Тридцать три не хочешь?! Выглядит просто, сволочь, моложаво.

— Вот как?

— Да, своей внешности уделяет немало внимания. О нем тут даже всякие слухи ходили, да вот доказать ничего не получилось.

— Ясно. Спасибо, что предупредил, брат.

— Да не за что. Заглядывай, а то в здешних стенах и поговорить нормально не с кем.

* * *

— Значит падре Пий свое духовное чадо невзлюбил? И почему же? Что успел уже натворить его прилежный сын?

— Дома не ночевал

Девчонка удивленно выгибает бровь, оглядывает с ног до головы:

— А по внешнему виду и не скажешь…

— Я уже говорил тебе…

— А может быть я столь же недоверчива, как и отец Пий.

— Леди Хеллсинг, давайте поговорим о деле!

— А что тут говорить. Вести себя надо прилично.

— Хватит!

— Ну, не сердись. По большому счету проследить надо было бы за твоим отцом. Мало ли, что ему в голову взбрело на твой счет. И что забыл в твоей комнате его помощник? Не доказательства же плотских утех искал он в письменном столе и грудах твоей богословской литературы. Сдается мне, интересовало его отнюдь не твое безнравственное поведение. И с этим тебе предстоит разбираться в одиночку. Я в ваши ватиканские разборки лезть не собираюсь.

— И ты ни на секунду не допускаешь, что Пий может быть связан с вампирами?

— Конечно, все может быть. Слушай, а у тебя на родине не осталось каких-нибудь друзей или доверенных лиц, могущих что-нибудь накопать на твоего падре?

Юмие и Хейнкель, отец Андерсон — эти имена возникают в голове первыми. Короткий список лиц, которым он хоть сколько-нибудь доверяет в этой жизни. Лучше всего, пожалуй, подойдет Хейнкель.

— Где можно позвонить так, чтобы не засекли?

— На тренировке у Тадеуша. Что-то давно мы туда не наведывались.

— Я сообщил, что заболел.

— А я внезапно решила укреплять здоровье на юге Италии.

— Значит, пришла пора выздороветь?

— Для тебя — да. А я отправлюсь на свидание с Мэри. Может, удастся договориться.

— А расследование?

— Расшифровка бумаг из сейфа еще не готова, соседи вампиров почти ничего не знают. Удалось только несколько портретов составить. И то, свидетели не уверены, что виденные ими люди выглядели именно так.

— Ух ты. Да среди множества твоих талантов еще и талант художника наличествует.

Девчонка пожимает плечами.

— Нет, правда, неплохо нарисовано.

— Главное, чтобы пользу принесло.

— А картины ты, часом, не рисуешь?

— Зачем?

— Ну как же? А самовыражение?

— Самовыражаюсь с помощью шпаги и головы на плечах. Этого мне достаточно.

— Да уж, романтичная ты особа.

— Весьма. Свидания с вампирами под луной меня очень и очень привлекают.

— Тебя, но не вампиров.

Огонек в глазах девчонки пугает, но не останавливает.

— А такой способ самовыражения — семейная черта или трагическое исключение?

— Гены. У меня беспокойная семейка.

— И родственников не волнуют твои увлечения?

— Я сирота.

— Извини.

— Ничего.

— Ну а твой дворецкий…

— Ни о чем, надеюсь, не подозревает.

— Вот как?

— Выкручиваюсь. Прикрываясь то секцией, то визитами к подругам…

— Почему?

Девчонка молчит.

— Ладно. В таком случае я пойду на тренировку, а тебе желаю удачи. Встретимся здесь же, в моем номере. Расскажешь, как прошли переговоры.

* * *

— Здравствуй, Энрико.

В голосе Хайнкель ни капли удивления. Словно они каждый день созваниваются.

— Как вы там с Юмико?

— Все хорошо, спасибо.

Тон излишне вежливый. Не знай он Хайнкель, подумал бы, что давняя подруга на него в обиде. Искусство беседы для этой урожденной немки с детства заключалось в четких ответах на поставленные вопросы.

— Отец Андерсон?

— Жив и здоров. По-прежнему все свободное время уделяет приюту.

— Ясно. У меня к тебе дело, — пора заканчивать со вступлением, иначе Тадеуш разорится на телефонной связи. — Можешь поискать информацию по отцу Пию из Лондонского представительства Ватикана?

— Что-то конкретное?

— Все, что соберешь. Любопытный тип, лезущий куда не следует. Интересовался моими связями с вашим ведомством.

— Да? — голос Хайнкель для посторонних по-прежнему спокоен, но его ухо легко различает напряженные нотки. — Хорошо, я попытаюсь что-нибудь накопать. Постарайся избегать встреч с ним…

— …и любых разговоров о вашей конторе. Понял.

— Знаю. Добавлю только, что будь осторожен.

Нежность по-хайнкелевски.

— Уверен, Пий — иезуит, — говорит он не к месту.

— Поняла. Скажи, как с тобой можно связаться.

— Я сам позвоню тебе завтра в это же время.

— Ладно. Буду ждать твоего звонка.

* * *

Запах дорого табака въестся, наверное, в стены его номера намертво, как никотин в легкие девчонки. И как это отец Пий пропустил сигаретный дух, пропитавший всю одежду подчиненного и успешно справляющийся с парфюмерной атакой Льюиса. Право, собственная репутация молодого священнослужителя может немало пострадать из-за такой мелочи. Впрочем, если горничная переметнется к старым хозяевам, она и вовсе рухнет, ибо столь частые визиты лица женского пола в часы вечерние для выпускника семинарии непростительны.

Уже собираясь посвятить Хеллсинг в эти размышления, навеянные табачным дымом, он так и замирает на пороге при виде окаменевшего лица посетительницы.

— Что выкинула Мэри? — спрашивает, подсаживаясь на диван к девчонке.

— Ничего. Просто отказалась от сделки, которую я ей предложила.

— Но она же понимает, что время не на её стороне.

— Понимает. А также понимает, что нам промедление обойдется дороже. Теперь она требует еще и деньги в качестве «моральной компенсации» за каждый день разлуки со своим блокнотом.

— Не мы его похищали…

— Ей это объясняй, не мне.

— Но, если все свидетели умрут, возвращать ей вырванные страницы вообще никто не будет. Чего же она добивается?

— Думаю, в этом случае она найдет их сама. Потратит время, деньги, силы, но найдет. Думаю, кое-какая информация о вломившихся к ней в квартиру у Мэри уже имеется.

— Это риск.

— Наша сделка — тоже. Я предлагала сходить в бар на встречу вместе с ней, но она только рассмеялась.

— Ладно. Значит в худшем случае фамилии станут нам известны только в следующую пятницу.

— Это еще не в самом худшем случае. Не забывай, мы не знаем где страницы блокнота сейчас. И что на них могут обнаружить. А уж предполагать, как поступят с расшифрованным материалом и вовсе дело безнадежное.

— Кстати, о расшифровке. Где сейчас книга из Лондонской библиотеки?

— Под надежным присмотром одного моего знакомого.

— И кто он?

— Да так, иностранец. Верный, как пес.

— Любопытство ему свойственно?

— Пожалуй да. Но сейчас ему не до наших секретов.

— Это хорошо.

— Очень. Этот… тип лучше любого сейфа.

— А дедуля-дворецкий?

— Не в этом случае. Он и любопытный, и время для удовлетворения своего любопытства всегда найдет.

— Ясно. Что мы предпримем дальше?

— Взлом и ограбление наоборот.

— То есть?

— Выходи завтра на утреннюю пробежку. Повеселимся.