Случай в Лондоне (джен)

Батман полукруговой. Батман прямой. Удар по руке. Смешок наблюдателей. Его черед. Атака простая. Отбила. Атака из батмана и укола. Клинок скользит по клинку. Резко сократить дистанцию. Укол в руку. Скосить глаза и увидеть лезвие сабли у шеи. Проклятая маска только мешает, нужно было привезти свою. Наблюдатели аплодируют. Все. Третий раз он не проиграет. Она не торопится сокращать дистанцию. Выдохлась? Осторожничает? Выпад. Какой-то ленивый. Отбивается без труда. Струсила, дорогуша? Переносишь вес на другую ногу? Вот тебе атака на подготовку. Дистанция стремительно сокращается. Лезвие сабли замирает в миллиметре от её печенки. И тут же удар под ребра. Он тоже проиграл. Значит, на этот раз ничья. Нет? Наблюдатели опять расценили это как её победу. Какого черта, господи прости?! Ладно, его очередь. Атака комбинированная. Действие на оружие, финт, укол. Попалась. Правое предплечье. Теперь они замирают друг против друга. Зачем ждать? Он нападает. Она контратакует. Он отбивает стремительный удар сверху, перехватив левой рукой конец сабли. Польский стиль фехтования определенно имеет свои преимущества. Её клинок отброшен назад. Ошибка. Слишком промедлил — и получил очередной удар под ребра. Быстро же чертовка ориентируется в ситуации. Но и его никто не упрекнет в том, что учится медленно. Новая атака придется ей по вкусу. А вот этого, похоже, никто не ожидал. Она хватает его за руку. Через раструб перчатки чувствуется мертвая хватка длинных пальцев. Женщины так не блокирую удар. Женщины, с которыми он фехтовал, обычно уходили в оборону, отвечали батманами, увеличением дистанции, чем угодно, но только не захватом. Ей снова аплодируют. Более того, одобрительно свистят.

— На сегодня все, — объявляет тренер. — Хороший бой.

Он срывает маску. Свет бьет по глазам. Комната словно становится больше, ярче. Желтые стены, трещины в которых замазаны белым, подбор выполненных в винтажном стиле плакатов о фехтовании, две длинные скамейки, зеркало, чучела в углу — он уже почти ненавидит это место. «Уникальная школа фехтования», — так говорил о нескольких комнатушках под крышей на Кинг-Кросс, 76, отец Андерсон. Действительно, уникальная. Где же еще можно встретить такую как она. Дверь в подсобку для хранения снаряжения открыта настежь. Его противница уже сняла маску, явив окружающим лицо, все сплошь состоящее из прямых линий да углов, и глаза цвета льда за забралом уродливых круглых очков. Сама тощая, как жердь, эта странная девушка неизменно носит мешковатую одежду, смотрящуюся на ней, как на вешалке. Вот и сейчас резкими — это на публике она спокойная и уравновешенная леди — неловкими движениями пытается удержать в руках саблю с ножнами и при этом поправить сползающие на нос очки. Господи, и это ей он проиграл?! Нескладной, нервной девчонке лет семнадцати от силы?! Комментарии отца Андерсона по этому поводу лучше не представлять.

— Господа, попрошу поторопиться. Уже четверть десятого, а сегодня — футбол, — напоминает тренер.

Он подходит к своему шкафчику в подсобке. Девчонка его словно не замечает. Напыщенная англичанка. Есть же неписаные правила, по которым противники после боя всегда жмут друг другу руки, перебрасываются парой слов. Но не для неё. Мы просто разворачиваемся на сто восемьдесят градусов и уходим. Подобное самодовольство — отличительная черта всей их нации.

Его толкают в плечо и радостно сообщают:

— А здорово она тебя, старина.

Да, Рей Освальд, его обычный спарринг-партнер, не отличается большим тактом.

Он смотрит на парня особым взглядом, выработанным за годы скитаний по приютам. Как правило, после этого у собеседника пропадает всякая словоохотливость. Рей тоже приутих. Вот и замечательно. Целее будет.

* * *

В сумерках Кинг-кросс-роуд выглядит чуть менее уныло, чем днем. Вообще Лондону солнце идет как траурной процессии белый цвет. Это не Рим, не Флоренция и даже не Милан. Там солнечный свет растворен в самом воздухе, в каждой плитке под ногами, в каждом оттенке стен, в пышущей жаром черепице, в лице каждого жителя. Здесь все словно под дождем вымокшее. Только тумана и не хватает. Впрочем, помяни черта... Ладно, фонари уже зажглись. До гостиницы рукой подать. А к капризам здешней погоды он уже начинает привыкать.

Вечер выдался тихий, можно даже сказать умиротворяющий. Он идет не спеша, прокручивает в голове поединок. Ложные выпады, неудачные финты, постоянные уклонения, переходящие в атаки. Металлический перезвон клинков все еще звучит в ушах. В такие мгновения он понимает почему отец Андерсон выбрал 13-й отдел, а не миссионерство. Чувствовать свою силу в каждой напряженной мышце, в каждом нанесенном ударе, улыбаться, предчувствуя бой, испытывать легкое головокружения от собственных атак, ощущать эйфорию победы, смотря сверху-вниз на противника. Конечно, мало что из этого можно испытать в зале фехтования. В своем клубе они похожи на завязавших курильщиков с никотиновыми пластырями. Им всем остро не хватает азарта. Азарта настоящей битвы. Всем, кроме, пожалуй, этой девчонки. Надо бы перенять у неё пару приемов, узнать, где она обучалась раньше. Это может пригодиться. Все может пригодиться. Судьба словно задалась целью на примере его жизни многократно подтвердить истинность этого высказывания. Беспризорный мальчишка умудрился попасть в элитарный, если можно так выразиться о подобном месте, католический приют, всего лишь выучив пару молитв на латыни, пока обчищал паству и пастыря в одном из многочисленных римских храмов. Через месяц скорбное лицо и торопливое бормотание непонятных тогда слов произвели на отца Андерсона должное впечатление. На следующее утро он проснулся не в очередном подвале, но в наполненной светом огромной приютской спальне. Тогда он впервые осознал, какие возможности открывает знание и правильное его применение на практике.

Но хватит уже рефлексии на сегодня. Психологи учат, что она бывает полезна. Забывают только о побочном эффекте — повышенной невнимательности занятого ею субъекта. Вот и он абсолютно не помнит, как дошел до середины улицы и знаменующего её полицейского участка — старинного четырехэтажного здания с неизменной гипсовой эмблемой монаршего дома над входом, небольшой пристройкой с глухими зарешеченными оконцами и нежно любимым наследием старины — деревянными воротами по бокам, перекрывающими въезд во двор. Как-то странно этот оплот законности и порядка сегодня выглядит. Вроде и свет на всех этажах горит, но какое-то ощущение заброшенности, безжизненности. Да и о других домах на улице можно сказать тоже самое. Сквозь туман оранжевыми прямоугольниками проглядывают освещенные окна, за которыми словно и нет никого. Странно. Но тревоги он не испытывает. Наоборот. Клонит в сон. Надо бы скорее добраться до своего номера. Видно тренировка и бой с девчонкой порядком измотали. Ничего, сейчас он пройдет местный паб на развилке Фредерик-стрит, затем оставит позади салон красоты и небольшой круглосуточный магазинчик. А там поворот на Суинтон-стрит. Всего-то пройти её из конца в конец — и он на месте.

Старый паб зазывает внутрь приглушенным светом от зашторенных окон. Вопреки обыкновению за выставленными на улице сколоченными из досок столами никто не сидит. Что ж, посетителей, должно быть, загнал внутрь туман или футбольный матч. Удивляют только жалюзи у входа в магазинчик и отсутствие людей на Суинтон-стрит. Впрочем, его, иностранца, многое удивляет. Усыпляющие туманы, неотесанная грубость, возведенная в ранг традиции и усиленно культивируемая местными питейными заведениями, гнилая сырость, превратившаяся в культуру целой нации, проникшая в отношения друг с другом и с миром вокруг. Скажете, что он пристрастен к этой протестантской стране? Нет, вовсе нет. Просто неплохо знает историю, умеет смотреть по сторонам и читает между строк. Германия тоже протестантская, но с Англией не сравнится ни по подлости, ни по подстрекательству. Немцы попросту слишком тупы и прямолинейны для по-настоящему утонченной интриги. Им бы рубить с плеча под резкие окрики командира, маршировать под бравурные песни и жить по инструкции, четкой и понятной. В Англии же чтут традиции. А обман, предательство и нож в спину вполне могут стать обычаем, если к ним будут прибегать из поколения в поколение, вплетать в политику, возводить в ранг дипломатии и прикрывать фасадом из этикета и запутанного свода законов. Ссылка на устои жизни предков облагородит любое преступление. А здесь чтут традиции.

Однако он увлекся. Как же тихо вокруг, спокойно. Двухцветная, вечно сонная Суинтон-стрит в желтых пятнах фонарей словно сошла с открытки. Похожие, как близнецы, жмущиеся друг к дружке коричнево-белые домишки с уютными светлыми занавесочками и воинственными, черными заборами, ощерившимися железными пиками, тонут в тумане, расползаются очертаниями и будто отступают назад. Он едва различает в напитавшемся влагой воздухе черные таблички номеров домов и черные буквы, складывающиеся в название «Актон-стрит». Актон-стрит? Однако. Он и не заметил, что идет по другой улице. Выходит, свернул с Кинг-кросс раньше, чем следовало. Ну и ну, господин Максвелл, такого с вами еще никогда не случалось. Наблюдательность всегда была его козырем. Что ж, теперь надо дойти до Грейс-инн-роуд, свернуть направо, миновать одну федерацию, одну ассоциацию и парочку трастов, ютящихся в двух зданиях, больше похожих на одно, перерезанное посредине. Через дорогу от них как раз и будет отель в котором, с благословения отца Павла, ответственного за поселение командировочных, он живет вот уже полторы недели. Портье все время говорит ему месье. Горничная не столько убирает номер, сколько шпионит. Хозяйка каждый вечер приходит узнать все ли его устраивает. Он уже давно подметил одну странность. Портье не любят менять свои привычки, горничные любят сплетничать даже в ущерб себе, а пожилые женщины почему-то обожают молодых священников. Последнее он наблюдал еще будучи в приюте, каждое воскресенье посещая небольшую церковь на Via dei Penitenzieri в Риме. Совсем молодой падре, лет двадцати семи — двадцати восьми, пылко проповедующий с кафедры и уже известный своими богословскими трудами, после службы боязливо оглядывал толпу пожилых прихожанок, сгрудившуюся вокруг него. И так повторялось каждое воскресение. По будням же они посещали загородную часовню рядом с приютом. После службы отец Андерсон позволял своим питомцам немного порезвиться в соседнем сквере среди множества старых деревьев с облезлыми стволами. Он, Юмико и Хайнкель облюбовали лавочку под одним из развесистых великанов. Подруги о чем-то шептались, он читал, зная, что в компании любимчиков отца Андерсона к нему никто не будет приставать. Как-то незаметно эти посиделки переросли в дружбу. И уже поступив в семинарию, он порой наведывался в старый сквер просто поболтать с давними подружками, а заодно выведать, что происходит в 13-ом отделе. Они частенько устраивались все под тем же деревом и украдкой, в тайне друг от дружки, наблюдали за течением мирской жизни, оставшейся в прошлом, оставшейся так и не распробованной на вкус.

Ну а в этом английском сквере ни единой живой души. И зелени почти что нет — несколько деревьев вдоль изгороди да подобие клумбы посередине. Не повезло местным жителям с видом из окна…

Сердце срывается в бешеный галоп, на лбу проступает испарина. Аргайл-стрит, любезно сообщает черная табличка углового дома. Где это вообще? Туристическая карта, которой его заботливо снабдила хозяйка отеля, оказывается на самом дне рюкзака. В приглушенном туманом свете фонаря желтая линия улицы начинается рядом с его отелем и упирается в вокзал. Он осматривается по сторонам с присущей всем заблудившимся растерянностью. Справа и слева — высокий забор, за которым скрываются детские площадки и панельные, похожие на спичечные коробки, дома. Очередной спальный микрорайон, нагоняющий тоску. Тихий и безлюдный. Идеальный для совершения преступления. Вдох-выдох. Ему просто надо сосредоточиться. Успокоиться и сосредоточиться. Надо всего лишь идти прямо, и он окажется у входа в отель. Главное — не нервничать и собраться с мыслями. Наверное, это из-за переезда. Он попросту не рассчитал свои силы. С первого же дня закрутился в водовороте дел. Перелет, визит в представительство Ватикана, направление на обучение, беседа с организаторами лекций, заселение в номер уже под вечер. На следующий день подъем ни свет, ни заря, курсы до обеда, после обеда беседа с отцом Пием, временным наставником, представляющим себе патронат как череду поручений для вверенного его заботам молодого человека. Беготня с бумажками падре занимает все время до вечера. А вечером он идет в библиотеку, работать над своей диссертацией. И так все последующие девять дней. Ах да, еще и фехтование четыре раза в неделю. Когда он на первом занятии вступил в бой с Реем, Тадеуш Левандовский, главный тренер и владелец клуба, тут же зачислил его в пятерку лучших учеников. Еще бы, в приюте он уступал только Юмие, а с Хайнкель был на равных. Не каждый мог бы похвастать таким результатом. Но затем пришла она. Явилась в сопровождении длинноволосого типа преклонного возраста. Они непрестанно о чем-то перешептывались. Тип скоро ушел, а новенькой предложили показать на что она способна. Она и показала. Отличную базовую подготовку — видно в суровом детстве вместо кукол была сабля, напористость — или то было обычное подростковое упрямство, отвагу — скорее уж детскую бесшабашность. Одним словом, Тадеушу новая ученица, дикая нелюдимая девица, пришлась по вкусу. Он лично отрабатывал с ней приемы, а на следующее занятие решил двух своих новоиспеченных любимчиков столкнуть лбами. И, судя по довольной улыбке поляка, результат ему понравился. Неужели вместо Рея с ним теперь в паре все время будет эта белобрысая бестия? Помилуй, Господи. Конечно, он мог бы кое чему у неё подучиться, но сколько нервов вымотает такая учеба. Как-то проигрывать Юмико было проще. Все знали о её способностях и её, скажем так, особенности. А тут это молчаливое существо с блеском одержимости в глазах. Девчонка удивительно подходит этому неизменно викторианскому городу. Этим, обросшим легендами, в основном криминального характера, улицам, крохотным проулкам, глухим тупикам, теснящим потерявшегося пешехода кирпичными щербатыми стенами. Туман в них как будто бы гуще, а небо так далеко, словно ты в преисподней. Нет, не по душе ему здесь, не по душе. Еще и в глазах темнеет. Черт, где же это он? Стена, стена, стена. Ладони чувствуют только влажную щербатую кладку. Несколько шагов в сторону — сталкивается с деревом. За черным стволом из тумана расплывчатым силуэтом выступает фонарь. Тянет в сон. Ничего себе, приключение. Надо… Да, надо что-то делать. Надо идти. Просто идти вперед. Иначе… А ведь он даже не знает, что будет, если остановиться. Найдут ли утром в одном из переулков труп иностранца, или же он придет в себя на больничной койке под сиплые, вялые моления падре Пия? Что будет? Он останавливается вытереть пот со лба. Под рукой красные прутья очередного забора. Справа ввысь уходит красная кирпичная кладка. Наверное, днем на этой улице не так уж и плохо. Наверное, её даже показывают туристам, такую нарядную, всю в цвете высохшей крови. Однако сейчас, на её мостовой, он наконец-то чувствует страх, комком подступающий к горлу, мурашками пробегающий по коже. Как во сне, он еле переставляет ноги. Панически боится оглянуться. Словно он опять маленький мальчик, которому старшие на ночь рассказали страшилку, чтобы полюбоваться на испуганную физиономию четырехлетки. У беспризорных свои радости, главная из которых — чувство превосходства над другими. Дети — самые жестокие в мире существа. И после этой жестокости ему тяжело было научиться любить, особенно научиться любить абстрактного Бога, в которого так страстно верил отец Андерсон.

Как будто в другой жизни это было. Неужели учеба в семинарии так его изменила? Или перспективы вскружили голову? Или… О Господи, что же происходит?! Какое-то помещение. Круглое, шагов пять в диаметре. Стены синие, над головой купол с видеокамерой посредине. Он сидит на полу, слушает, как стучит в висках собственное сердце, пытается удержать дрожь в ногах и руках. А еще он знает, абсолютно точно знает, что не один. Наверное, поэтому боится отвести взгляд от купола. Боится пошевелиться. Даже сделать вдох боится. Впервые за весь вечер он отчетливо осознает присутствие рядом постороннего. Но в этот раз он способен принять решение. И его решение — бежать. Он рывком поднимается на ноги, оборачивается, видит лестницу, а справа от неё — стеклянные двери на улицу. Выбегает на мостовую, оглядывается по сторонам.

Такси, ему нужно такси.

Повсюду огни: магазинов, кафе, иллюминации, — и ни одного человека, ни одной машины. И это на центральных улицах, где от туристов и праздных зевак прохода нет, где неуклюжие красные двухэтажные автобусы снуют каждые пять минут. Что же за чертовщина творится? Где все? Это сон. Наверняка это сон. Безумный кошмар. Надо просто придумать, как проснуться. А пока он будет идти. Благо туман рассеивается. И, кажется, если сейчас свернуть налево, он придет к вокзалу...

Визг тормозов, крик, брань… Шумно, очень шумно. Он зажмуривается и открывает глаза. Чувствует, как кто-то тянет его за рукав:

— С вами все в порядке, сэр? — спрашивает какой-то араб. Он рассеянно кивает. Ощущение, как после глубокого сна или обморока. Мир слишком яркий, наполненный хаосом звуков и цветов, раздражает постоянным мельтешением. Он на привокзальной площади. Сидит на парапете у неизвестно что изображающей скульптуры. И Лондон, как Лондон, — динамичный, не знающий передышки современный мегаполис.

— Может скорую? — продолжает теребить его араб. К нему присоединяется пожилая леди с крохотным чемоданом на колесиках.

— Нет, просто вызовите такси, — через силу выдавливает он.

Спустя пять минут немало удивленный таксист везет его к ближайшему храму, всю дорогу пытаясь объяснить бестолковому итальянцу, что английские церкви не работают допоздна. Он ничего не отвечает, только смотрит на город за лобовым стеклом.

Когда машина останавливается, сопровождаемый подозрительным взглядом таксиста он выходит из машины, поднимается по ступенькам, касается массивных дверей храма. Прислушивается к себе. Одурманивающая сонливость и ощущение чьего-то присутствия за спиной ушли.

— В отель на Грейс-Инн-роуд, — сбежав со ступенек говорит он шоферу и достает потрепанную, распухшую от закладок библию из рюкзака. Он не позволит себе даже на мгновение закрыть глаза пока не доберется до своего номера.

— Где вы были, юноша? — отец Пий сидит за своим столом, головы от бумаг не поднимает, вошедшего, понятное дело, взгляда не удостаивает. — Нам стало известно, что до двух часов ночи вас в номере не было.

Кто бы сомневался, что в отеле у падре свои люди?

— Я искал храм, отче, — и заблудился.

Полуправда всегда предпочтительнее лжи — этому их научили еще в семинарии.

— Неужто, сын мой? — отец Пий наконец-то отвлекается от бумаг. Маленькие свиные глазки смотрят ехидно, слишком тонкие для столь внушительного лица губы кривятся в улыбочке.

— Я совершил непростительную ошибку, не узнав у вас, где могу помолиться. Пришлось изрядно поплутать по улицам и к тому же потратиться на такси. Меня подвез смешной водитель, номер кэба 1*3.

— Право, юноша, для человека, совершающего непростительные ошибки, у вас отличная память, — улыбочка на пухлом лице становится злее, взгляд внимательнее. — И в какой же храм вы хотели попасть, да еще и ночью?

— St George's Holborn.

— И что же вы собирались делать в англиканской церкви? Поискали бы тогда уж католическую.

— Молиться. А этот храм — ближайший к моему временному жилью.

— Какие же могут быть у столь юного брата моего грехи, что ночью глаз сомкнуть не дают?

— Уныние.

Отец Пий откидывается на спинку кресла, жестом велит продолжать.

— Что я здесь делаю, отче? Свою диссертацию мог бы дописать и в Риме, где к моим услугам были библиотека, наставники, архивариусы и братия, которая всегда рада помочь. В конце концов, у меня на руках был уже почти завершенный текст работы, когда пришло это злосчастное уведомление о продлении семестра. И почему именно я? Зачем Энрико Максвелл тратит свое время в этой протестантской стране? Какой урок я должен извлечь из этой поездки?

— Ваши курсы…

— Ничего нового мне не дают. Все это я благополучно мог вычитать в книгах нашей библиотеки.

— Сын мой, ты поспешен в выводах. Еще и двух недель не прошло, как ты приехал, а уже судишь обо всем. Не глупо ли это, сам подумай?

— Мне кажется, я упускаю время.

— А мне кажется, — повышает тон отец Пий, — тебя раздражает, что все твои сокурсники уже получили должности, не так ли?

Так ли, так ли, святой отец. И было бы неплохо если бы вы пролили свет на то, почему защиту выпускной работы перенесли на полгода вперед.

— Энрико, что ты слышал об Искариоте? — спрашивает тем временем Пий.

— Одно из подразделений архивной службы. К тому же еще и полуцивильное.

— Это все?

— Да. А в чем дело, отче?

— Да так, ничего. Но мне казалось, что ты должен быть более осведомлен.

Это из-за Хайнкель и Юмико. Интересно, каких объемов личное дело передал отцу Пию отец Павел.

— Мои знакомые по приюту говорили, что их работа ничем не примечательна и даже скучна, как в офисе, и только осознание, что они делают богоугодное дело, оберегает их от греха, которому, каюсь, я предался на этой сумеречной земле.

— Сумеречной земле, говоришь, — отец Пий выходит из-за стола и, пройдясь по кабинету, останавливается у окна, расчерченного тонкими дорожками дождя. — Удивительно к месту употребленный эпитет, сын мой. С чем у тебя ассоциируется это время суток?

— С приближением смерти, — не задумываясь говорит он.

— Да? — Пий отворачивается от окна, смотрит удивленно. — Как ты, однако, мрачен, Энрико. Ни с грядущем искушением, ни со страхом неведомого, таящегося во тьме, а именно со смертью связываешь ты нарождение ночи.

— Закономерным итогом встречи с чудовищами, таящимися во мраке, как и с некоторыми искушениями, является смерть.

— Логично. А расскажи-ка мне о чудовищах, сын мой.

— Простите, святой отец, мифология какой страны вас интересует? Признаюсь сразу, в кельтской я пока не силен.

— Расскажи о любой, не обязательно английской.

— Пересказать сюжет какого-нибудь мифа или перечислить виды чудищ, измышленных буйным воображением наших предков?

— Второе, юноша.

— Если обобщить и выделить наиболее популярные виды, то это будут драконы, гули, оборотни и вампиры. Объединяют их вкусовые пристрастия. Ведь все они питаются человечиной. Вампиры и оборотни, к тому же, умеют перевоплощаться: первые, когда им в голову взбредет, вторые — только при полной луне и против своей воли.

— Дальше.

— Ну, якобы среди вампиров есть свои аристократы и свои рабы.

— И это все?

— Пожалуй. Но если вас интересует что-то конкретное, я буду рад поискать нужную информацию.

— Да, Энрико, поищи. Найди все, что сможешь, об упырях и высших вампирах. Обратись в Британскую национальную библиотеку. Там могут подсказать, где искать.

— Срок выполнения этого поручения?

— Месяц. Справишься?

— Раз есть такая необходимость, то справлюсь, падре. Я могу идти?

— Да. И, брат мой, смирите страсти, бушующие в вас — не нужно будет храмы по ночам искать.

Отец Пий улыбается совсем уж погано. Чертов лицемер. О его любвеобильности знают даже служки. Знают, болтают и не получают повышения. Неужто так трудно понять простую истину?! Знаешь что-то — молчи до подходящего случая, когда информация превратится в оружие.

— Я не буду больше роптать, отец мой, — говорит он с полупоклоном и спешит покинуть кабинет. Наверное, зря решил оставить последнее слово за собой. По-мальчишески повел себя. Да и отец Пий этого не забудет. Злобливый человек и злопамятный. Но, как говорится, словно — не воробей...

* * *

Он идет по улице. Дождь барабанит по туго натянутому черному куполу зонта. На асфальте яркие цветные пятна первых упавших листьев. Осень пришла в Лондон. Скоро здесь станет промозгло и сыро. Хотелось бы убраться из этого унылого города до холодов. Курсы будут по октябрь включительно. А что будет потом — зависит от отца Пия. Да, зря он решил позубоскалить с падре. Надо теперь будет выслуживаться, показывать себя хорошим мальчиком, быть старательным и исполнительным, как самый круглый из отличников, и, само собой разумеется, искать после занятий материал про, смешно сказать, вампиров. Кстати, до начала лекций еще два часа. Можно по дороге заглянуть в Лондонскую библиотеку. Благо от Мейсонс Ярд, где на время ремонта основного здания расположилось представительство Ватикана, до самой большой в мире платной библиотеки минут пять ходу.

За абонемент пришлось выложить две сотни фунтов денег святой церкви. В обмен ему предложили внушительную стопку книг по мифологии и бестиариев, парочку журналов и совет обратиться в Британскую библиотеку, порасспрашивать тамошних сотрудников.

Спустя полтора часа он старательно пакует книги в пакет и прячет их в рюкзак. Дождь за это время превращается в мелкую взвесь. Еще раз смотрит на часы. Времени маловато. Надо брать такси. Бедный отец Пий, в копеечку ему выльется содержание воспитанника.

* * *

Серый шелк, расчерченный радиальными линиями. Что это? Веер? Юмико здесь? Впрочем, откуда у Юмико веер? Сувенир с отчизны? Он резко поднимается. И тут же неуклюже валится назад, на асфальт. Голова кружится. Из носа идет кровь, красными кругами оседая на серых плитах. Где же это он? Какая необычная улочка. Идет полукругом, двухэтажные домишки жмутся друг к дружке, на крышах гребни дымовых труб и слуховые оконца к которым тянутся кабеля от одной единственной распределяющей коробки — радиальные линии на фоне серого неба. Покачиваясь, он бредет в конец улицы, где должна быть табличка с её названием. Кистон-Кресент, сообщает ему местная жительница, тыча пальцем в надпись над головой и подозрительно оглядывая странного иностранца с ног до головы. На вопрос о времени, ему сообщают, что сейчас около пяти. Тогда он спрашивает о ближайшей станции метро. Кинг-кросс... Любопытно. Уже дважды за прошедшие сутки он оказывается рядом с вокзалом. Метро ему, конечно, теперь без надобности: от вокзала до отеля не так уж далеко.

Очередная серая улица со множеством маленьких магазинчиков под скромными лаконичными вывесками обрывается перекрестком. Вчерашний вечер непрошено всплывает перед глазами. Он нерешительно толкает синие двери четырехэтажного дома — и оказывается в крошечном холле: круглые синие стены, синий купол над головой. Несколько мгновений он стоит в ступоре, не в силах заставить себя пошевелиться. По спине пробегает холодок. Хотел бы он быть храбрее и подняться по ведущей наверх лестнице, но...

В номер возвращается спустя четверть часа, запыхавшийся от быстрой, более похожей на бег, ходьбы. Рюкзак летит на кровать, чрезмерно настырная горничная выставляется за дверь. Он подходит к умывальнику в ванной. Крупные капли пота стекают по лбу, рубашка прилипла к телу, словно водой облили, зрачки расширены. Удручающее зрелище. Вернувшись в комнату, кружит по её периметру, как загнанный зверь, пока дыхание не сбивается окончательно. Его трясет. Все, что он чувствует, — это злость и страх. Много, очень много лет назад он поклялся никогда не быть ведомым. Полный контроль над всем происходящим — вот то, чего он добивался всю свою жизнь. Отец Андерсон называл это стремлением к власти, в семинарии дали другое имя — искушение. Он улыбался, слыша это, улыбался скромной чистой улыбкой неискушенного. Наставники ничего не поняли. Они и в подметки не годились отцу Андерсону. Они даже не замечали, как манипулирует ими их же юный питомец. А теперь этот самый питомец сам превратился в марионетку. Живая иллюстрация возмездия за грехи. Знать бы только, повинен в его состоянии человек или болезнь. И если это болезнь, то что из происходящего с ним подлинное, а что — игра пораженного разума? Отец Пий, старый интриган, и вправду дал задание своему ученику почитать об оборотнях и вампирах? И упоминал при этом Искариот? В Ватикане не принято говорить о шпионах и киллерах на службе святой церкви, даже между собой. 13-й отдел не раз помогал делу укрепления веры всеми доступными ему способами, обычно представленными самыми передовыми технологиями в областях, не поощряемых христианской моралью. Да и иезуиты, к которым по слухам относится отец Пий, этот орден обходят стороной. Почему же с ним вдруг заговорили об Искариоте? И говорили ли вообще?

Он подходит к умывальнику снова, подставляет голову под ледяную струю. Становится легче. Несколько глубоких вдохов-выдохов — и сердце перестает стучать набатом в ушах. Теперь сменить одежду, сесть за стол и попытаться проанализировать все происходящее с ним после приезда в Лондон.

В комнате уже царит полумрак. Ранние, однако, здесь сумерки. Или день сегодня такой сумрачный? И еще темнее становится. Что же это за...

* * *

Открывает глаза — и на мгновение цепенеет от ужаса, боясь, что ослеп. В детстве ему довелось столкнуться с так называемой «куриной слепотой». Собственная уязвимость, а не исчезнувший мир, — вот что испугало тогда больше всего.

Но вот во тьме обрисовываются прямоугольники рам картин на стене. Просто сейчас ночь. Он облегченно выдыхает, осознавая, что все это время не дышал вовсе. Поднимаясь на ноги, чувствует небольшую слабость. Надо узнать который час. И еще дату не помешало бы уточнить. Хотя, утром же приходит горничная, так что вряд ли он провалялся на полу более суток... А вот и наручные часы. Уму непостижимо, как они умудрились слететь с руки. Что ж, половина шестого утра. Можно сказать, неплохо выспался. И, кстати, раз вчера не был на курсах, отец Пий снова выразит желание обстоятельно побеседовать с воспитанником. На этот раз он будет готов.

Ближайший медицинский центр расположился всего через улицу от отеля. Удобное у него все-таки жилье. Медицинскую карту он заводит на другое имя. Вот в чём преимущество оплаты наличными, перед обращением по страховке. С девяти утра и до часа дня приходится провести в познавательных беседах с врачами всевозможных профилей. Несколько раз он мягко отказывается от навязчивых предложений госпитализации, за которыми, к его немалому удивлению, следует вывод, что, в общем-то, пациент абсолютно здоров. Но — врач при этом поднимает указательный палец вверх — госпитализация и более детальное обследование могло бы пролить свет на все приключившееся с молодым человеком. Трескучий голос еще стоит в ушах, когда он не спеша идет по Грейс-инн-роуд в сторону колледжа. У этого учебного заведения довольно интересная репутация лучшего для так называемых «труднообучающихся» молодых людей. Именно в этом не совсем обычном заведении он изо дня в день слушает лекции о древних культурах и верованиях. Нудятина та еще. Странно, но придумывать чудовищ людям древности нравилось куда больше, чем богов. Впрочем, тогдашние боги не так уж и сильно отличались от монстров.

Две, вызывающие зевоту лекции, удерживают его в аудитории до пяти часов. Затем, отягощенный новыми знаниями, он идет в медцентр, где к его приходу уже должны поспеть кое-какие анализы. Все тот же доктор с экспрессивным языком телодвижений встречает его у порога. Вердикт выносит с явственными нотками сожаления и растерянности в голосе — здоров. Все запутывается окончательно. Вопрос теперь в другом: а стоит ли говорить о своих странных приключениях отцу Пию? С одной стороны, более детальное обследование и возможное лечение за счет Ватикана ему конечно не помешало бы. Но все, связанное с потерей контроля над собой, пугает не только больного. Еще больше это пугает окружающих. С определенными диагнозами его вообще могут пожизненно запереть в каком-нибудь монастыре. Плакали тогда все карьерные устремления и многообещающие перспективы. Но, с другой стороны, если болезнь начнет прогрессировать, все итак догадаются в чем дело. «Ну и пусть догадываются», — возражает он сам себе. По крайней мере у него будет хоть немного времени на то, чтобы добиться своего, чтобы жить так как хочется ему, а не диктаторам в белых халатах. Он не привык сдаваться раньше времени. Да и неизвестно будет ли его состояние именно ухудшаться. Все ведь может и по-другому сложиться. Может он отдохнет как следует, выспится — и все пройдет? А так его затаскают по больницам, напишут черти-что в карточке болезней, а затем отошлют куда подальше безопасности ради. Нет, определенно упоминать о странных припадках он пока не будет. Лучше сам, своими силами проведет расследование каждого случая. Изучит, проанализирует, сделает выводы и, кто знает, может и излечит себя сам. Если он конечно и вправду болен. Если это не какая-то игра. Впрочем, предположение о тайном заговоре против его скромной персоны, откровенно бредовое. Он — никто. К сожалению, пока это именно так. Значит, остается версия о провалах в памяти. Доктор был столь любезен, что подготовил для него небольшой список наиболее авторитетной литературы по этому вопросу. Нужен еще один поход в библиотеку. И кстати о библиотеках. Как бы узнать, действительно ли отец Пий хочет почитать о вампирах да оборотнях? Иначе может получится совсем уж нехорошая ситуация. Падре чего доброго подумает, что над ним смеются, когда через месяц получит подробный отчет о наиболее популярной у старшеклассниц магической фауне. Что ж, это выяснится при следующей встрече, которая состоится наверняка уже этим вечером.

* * *

Тишина становится гнетущей. Отец Пий умело использует лучшие традиции своего ордена. Отцы иезуиты умеют разговорить даже немого. Некоторые искренне полагают, что и мертвого тоже. Впрочем, он хорошо знает подобные техники и тоже молчит, не делая ни малейшей попытки начать разговор. Смиренно опущенная голова, потупленный взор. Ангел, а не ученик. Светлые волосы и точеные черты лица прекрасно дополняют образ.

— Ну-с, юноша, о чем молились на этот раз? И где?

— Я не молился, святой отец, — сказать тихо, еще больше склонив голову.

— Да посмотри же мне в глаза наконец-то!

Вот вы, падре, и разозлились. Милая у вас привычка переходить на «ты» в гневе. Он улыбается про себя и поднимает голову. Во взгляде синих глаз падре Пий прочтет только смущение, стыд и конечно же страх. Жаль румянец изобразить у него пока что не получается.

— Сын мой, давай поговорим.

Голос елейный, пропитан добродушием и пониманием. Он тяжко вздыхает.

— Отец мой, я, кажется, поддался искушению.

— Кажется? — падре кряхтя выбирается из-за стола, семенит к стулу и усаживается напротив нерадивого подопечного. — Говори, дитя, что стряслось.

Он вздыхает еще горше:

— Вчера, будучи в лондонской библиотеке по вашему поручению, я случайно встретил девушку. Её очень заинтересовала тема моих изысканий. Мрачная романтичность так нравится юным леди...

— Да уж, — кивает отец Пий, поощряя продолжать. — Со времен Стокера молодежь питает нездоровое пристрастие к вампирам и прочим потусторонним тварям.

Бинго! Падре сам упомянул вампиров, а значит разговор ему не почудился. Так, становится интересно. Значит и про Искариот он спрашивал...

— Так вот, святой отец, эта девушка попросила проводить её домой. Она учится в одном из лондонских колледжей и тоже работает над дипломной работой. Книг она набрала немало. Благо идти было недалеко. Всего лишь квартал.

Снова замолчать от смущения...

— Дальше, сын мой.

Сейчас-сейчас, падре. Вы уже неплохо держитесь на крючке.

— По дороге мы разговорились. Она рассказала немало интересного о кельтах и их мифологии... И вообще была милой, скромной и дружелюбной. Ничего такого. Я и подумать не мог... Ну, то есть, вообще ничего не указывало на...

Что же, падре, у вас глаза так горят?

— В общем, она повела себя неподобающе, — словно бы через силу выдавливает он из себя. — То есть сначала и намеков-то не было. Мы выпили чаю, поболтали об учебе, она показала мне черновик своей работы, спросила про латынь. Я пару раз поправил её. А потом...

Ну-ну, падре, мне кажется или вы пододвинулись ближе?

— Мы сидели на диване. Она была в одной только блузке и юбке до колена. Крой одежды простой, но очень выгодно подчеркивающий её красоту. Она переспросила у меня одно слово. Её рука легла на спинку дивана, позади меня. Я начал отвечать, но внезапно почувствовал прикосновение. Я остановился, удивленный, а потом, — сглотнуть, потупить взгляд. Эх, еще бы покраснеть... — Я не сразу понял, что происходит. Честное слово! Её губы коснулись моих, и так мягко, осторожно. Все было так преисполнено ласки, так обезоруживающе. Я полностью растерялся, было такое ощущение, как от головокружения... И еще распущенные волосы шелковой волной коснулись моего лица. От них исходил такой аромат, какого я за всю свою жизнь не ощущал: тягучий, сладкий, завораживающий... И её кожа... Давление её тела. Я потерял контроль. Падре, я...

Ну и выражение лица у вас сейчас, святой отец. Склоненная голова и опущенные вниз ресницы еще не означают, что кающийся грешник не видит своего исповедника. А сейчас резко поднять голову и встретиться с лицемером глазами. Только не думайте, отец Пий, что я ничего не заметил.

— Сын мой?..

Какой у нас сиплый голос, однако.

— От окончательного падения меня уберег только звонок в дверь. Она убежала в прихожую, а я — в окно, хорошо хоть этаж был первый.

— Что ж, сын мой, — отец Пий хоть и взял себя в руки, но явно от рассказа еще не отошел. Да и в грозном взгляде, испепеляющем грешника, проглядывала насмешка. — Греха ты избежал не силою своей веры, но волею обстоятельств, а посему епитимию я на тебя наложу. Весь ноябрь ты обязан будешь помогать мне в трудах праведных на благо святой церкви нашей.

— Конечно отец, — он опускается на колено и целует не в меру пухлую руку.

— Иди, чадо, и не греши. Молодость — еще не залог отпущения грехов.

— Я понимаю, отец. Мне... Мне очень стыдно, поверьте...

— Верю.

Знать бы — на самом ли деле.

* * *

— Добрый день!

— Здравствуйте, вы позвонили в компанию «Фаст Драйв». Куда подать машину?

— Я звоню не по поводу заказа такси. Мне нужен водитель кэба 3*32, который вчера работал в дневную смену.

— Вы хотите подать жалобу, сэр?

— Нет. Просто хотел бы уточнить его имя и фамилию. Он согласился принять участие в одном исследовании, но забыл указать в анкете телефон. Имя водителя — Майк.

— Как я могу обращаться к вам?

— Себастьян. Себастьян Вирелли, профессор колледжа N.

— Секунду, профессор Вирелли, я уточню расписание наших шоферов... Майкл Лэйт через час заступает на смену. Вы можете увидеться с ним в таксопарке. Подъедете к нам на Роузвуд-авеню: двухэтажное бетонное здание на перекрестке трех дорог.

Значит ему в восточный Лондон, на самую окраину. Времени в обрез.

До Роузвуд-авеню он добирается на метро. Выйдя со станции, поначалу полностью теряется, глядя на низенькие двухэтажные домики за кирпичными, а кое-где и вовсе деревянными заборами. Вокруг полным-полно всевозможных кустиков, клумб и прочей радости садоводов, а самыми высокими объектами на горизонте являются деревья, а не дома. Боро Хаверинг кажется не окраиной многомиллионного города, а самой настоящей деревней. Черные кэбы и красные автобусы здесь словно пришельцы из другого мира.

Сам таксопарк, как и обещала оператор колл-центра, располагается в безликом сером здании. Ему везет: он умудряется поймать Майкла Лэйта у самого входа в здание.

— Извините, вы помните меня? — окликает шофера. Тот оглядывается и вздрагивает, косится в сторону охраны. — Прошу вас уделить мне всего несколько минут, — говорит он, перехватив взгляд шофера. Майкл нехотя подходит ближе. Они стоят у самых дверей, привлекая к себе взгляды спешащих заступить на смену работников. Может потому шофер и согласился подойти: каждый жест, каждое движение, — все на виду. Что же такого он вчера натворил? Даже думать боязно.

— У меня к вам необычный вопрос, мистер Лэйт.

— Откуда вы знаете мое имя?

— Мне сообщила его диспетчер. Я представился ей профессором, проводящим соцопрос.

— А-а... — протягивает Майк, настороженно всматриваясь ему в лицо.

— Опишите мне, прошу вас, все, о чем говорил я и все действия, которые совершил, когда сел в вашу машину.

— Ну, — неуверенно начинает Майк, еще больше сверля его взглядом. — Вы, сэр, немало меня удивили, хотя я уже лет двадцать как таксую. Ну то есть, всякое повидал. Однако такое прям впервые на моей практике.

— А конкретнее?

— Ну стало быть, поначалу вы вели себя как все: адрес, куда вести, назвали, уселись поудобнее, рюкзак рядом пристроили, в окно стали смотреть. Но вот потом... Смирно вы ехали минут пять. А как к Юстон-сквер стали подъезжать, тут у вас, извините, крышу-то и понесло. В окно стали так таращиться, чуть лицом в стекло не влипли. Затем, ни с того ни с сего, сели прямо, побледнели так, словно призрака или упаси Святая Дева чёрта, увидели, — и сидите не шевелясь, словно кол в вас вбили. И, главное, смотрите все время прямо на меня, не мигая. Смотрите и смотрите, а глаза-то у вас не выражают ничего. У меня уже пот по спине побежал от вашего взгляда, а вы все продолжаете. И ей-богу, на статую неодушевленную похожи были в этот момент. Ну я, значит, это, подумал, что плохо вам. Спрашиваю, значит, все ли в порядке с вами, сэр, может скорую или позвонить кому. А вы не отвечаете. Я раз задаю вопрос, два, — в ответ молчание. А потом вообще такой фокус учудили. Стали двери открывать. И это на полной-то скорости! С ума можно было сойти... Я еле притормозить успел, а вы рюкзак цап за лямки и вышли. Прям посреди трассы. Клаксоны ревут, а вы идете себе так спокойненько, будто по тротуару.

— И куда же я пошел?

— Так вот прямиком в сторону Юстон-сквер и пошли.

— А куда именно?

— На Мелто-стрит, по-моему. Точнее не скажу, вас автобусы заслонили. А когда они проехали, то уже никого и не было.

— Ясно... Спасибо, что согласились со мной поговорить. И, кстати. Выходит, что я не заплатил вам за поездку. Сколько я должен?

— Да не так уж и много, пятьдесят фунтов всего.

Уходя, он затылком чувствует взгляд шофера. Да уж, натерпелся тот в прошлую смену. С психом в одной машине никто оказаться не захочет. Вот только псих ли он? Пожалуй, пора навестить Лондонскую библиотеку и взять книги, присоветованные врачом.

* * *

В который раз он уже убеждается, что медицинскую литературу непосвящённым лучше не читать. После первого довольно поверхностного ознакомления в голове воцарился хаос из разрозненных терминов, описаний симптомов и прочего, чем изобилуют все подобные книги. При этом ни одно из приведенных заболеваний к его случаю не подошло. Ну не может же у него быть старческое слабоумие или синдром Корсакова, наличествующий у алкоголиков, и голову он никогда серьезно не травмировал, эпилепсии у него нет, ровно как диабета, депрессии и прочих страшилок современности. Но затем он берется перечитывать второй раз, третий — и потихоньку закрадывается мысль: ну а вдруг? Вдруг его случай — то самое исключение, подтверждающее правило. Вдруг это что-то новое? Вдруг врачи нахалтурили с анализами? И как-то слишком много этих вдруг рождаются с каждой новой страницей.

Звон часов, возвещающий о том, что пора в клуб фехтования, застает его в совсем уж мерзком настроении. Чуть не забыв рюкзак, он не спеша идет по знакомым улицам, прислушиваясь к собственным ощущениям. Ничего необычного: сердце бьется, ноги-руки исправно выполняют свои функции, виски только немного давит. Но это и не удивительно. День сегодня выдался не простой, а предыдущие были еще хуже.

На тренировке он показывает себя не лучшим образом, постоянно пропуская удары. Рей и Тадеуш смотрят на него со все возрастающим удивлением.

— Так-так-так, — протягивает Левандовский после очередного неумелого блока. — У нас тут на лицо рассеянность, и, как следствие, замедленная реакция, пренебрежение обороной, вялость и прочие составляющие грядущего поражения. Надо бы взбодрить тебя парень, иначе толку будет мало. Мисс Хеллсинг, не могли бы вы нам помочь?

Белобрысая. Черт. Как же все сегодня плохо складывается.

Два поражения и одна ничья. Таков печальный итог этого вечера. Девчонка даже особо не напрягалась. Зато он поддался эмоциям, атаковал, забывая о защите, да еще и поскользнулся. Настроение испоганилось вконец. Вот уж не ожидал он от этой малолетней пигалицы такой прыти. Или дело не в прыти, а в хладнокровии. Похоже она действительно умеет полностью подавить в себе любые эмоции, несмотря на щенячий возраст.

Ладно, о печальном на сегодня хватит. Тем паче, на улице ему, как показал опыт последних дней, лучше быть сосредоточенным.

Погода портится на глазах. Дождь живо разгоняет прохожих по домам и пабам. Кинг-кросс пустеет на глазах. Продавец круглосуточного магазинчика спешит убрать с улицы ящики с фруктами, владелица салона красоты затаскивает внутрь рекламный щит с полуобнаженной красоткой. Он прибавляет шаг. На углу Суинтон-стрит, засмотревшись на светофор, чуть не сбивает с ног подростка. Поток брани в ответ неприятно удивляет и заставляет задуматься о недостатках местной воспитательной системы. Исток его — тощее существо, обладающее хриплым голосом, одетое в безразмерную куртку с капюшоном и джинсы — смолкает только когда обидчик входит в круг света от фонаря. Увиденное подростку, очевидно, не нравится и он делает шаг назад. К немалой досаде юного существа впервые за этот вечер в Лондоне поднимается ветер. Капюшон слетает, открывая прелюбопытный вид на злое личико мисс Хеллсинг.

— Ты, — только и говорит он, удивленно взирая на девчонку.

— И что?

— Что ты тут делаешь?

— Иду. Что же еще?

— А-а... — наиглупейшим образом протягивает он и, чтобы хоть как-то скрыть смущение и заодно позлить девчонку, спрашивает: — Не боишься идти одна?

— Не особо, — шипит она. — Наши улицы довольно безопасны, если конечно не встречать сомнамбул, пребывающих в нирване и грозящих спихнуть тебя с тротуара на проезжую часть прямо под колеса машин.

Он хмыкает.

— Дай бог, чтобы это было единственной угрозой для юной девы, гуляющей по городу, излюбленному писателями детективного жанра.

— Ну, Лондон еще любят писатели всяких ужастиков. И, кто знает, может юная дева обернется вампиром, или ведьмой, или жуткой бань’ши?

— Не удивлюсь, — насмешливо улыбается он.

— Ты мне льстишь, — отзеркаливает улыбку девчонка. — Польстишь еще больше, если отстанешь и не будешь предлагать проводить до дома.

— И в мыслях не имел делать подобные предложения.

— Отлично, это доказывает, что мысли в твоей голове все же наличествуют. Всего доброго!

Странная девчонка. Хочется верить, что повстречались они и вправду случайно. Хочется верить, что она и вправду безрассудный ребенок, который тащится по ночному городу один, навоображав себе невесть что о собственной силе. Он таким не был. Он всегда был слишком взрослым. Это мешало людям полюбить малолетку с внешностью ангелочка и волчьим взглядом. Сколько раз, будучи в приюте, он ловил на себе взгляды бездетных пар, поначалу восторженные, почти влюбленные, при более тесном знакомстве сменяющиеся на опасливые, а то и попросту злые. Жалкие попытки улыбнутся, только ухудшали положение. От маленького чудовища, не научившегося еще носить маску, взрослые сбегали. Это было обидно. Нет, это злило. Это бесило и заставляло ненавидеть весь мир. И еще теснее сближало с такими же, как он, с Хайнкель и Юмико. Он помнил, как монашки шептались, что им троим никогда не найти семью. Юмико, услышав это, плакала, Хайнкель смотрела исподлобья, он учился улыбаться.

В номере устраивается на кровати в обнимку с книгами по мифологии и бестиарием. Белый лист черновика постепенно заполняется тезисами и таблицами. Информации много, но она повторяется от одного источника к другому и не несет в себе ничего нового или сколь-нибудь интересного для того, кто хоть один роман о вампирах прочел. Поразмыслив, решает уделить особое внимание медицинскому аспекту и привести детальное описание порфирии, больных которой чаще всего и принимали за вампиров или оборотней. Статистика, фотографии, симптоматика — вот, что он представит отцу Пию в конце следующей недели. Ну а в качестве вступления вполне подойдут дикие теории древних о восставших из могил плохо упокоенных мертвецах. И, кстати, об упокоении. Можно еще и психологию упомянуть. Немало подобных легенд были созданы во устрашение. Мол, убийца должен опасаться воздаяния за грех свой в виде ожившей жертвы с длинными клыками и немалым аппетитом до его гнилой крови. Самоубийца также должен помнить, что за нечестивое деяние на том свете его ждет не покой вечный, но скитание по земле, да еще и исключительно в потемках, плюс поиск пропитания несколько своеобразным путем. Если коротко — то один сплошной, как выражаются современные подростки, трэшак. Так что не грешите и вовремя молитесь, и кайтесь, рабы Божии. Жаль только статистики по предотвращению преступлений с помощью мифологии собрать не удастся. Но, ничего. Водой разбавить, ссылок на солидные источники наставить — вполне возможно, что и прокатит. Пий должен быть счастлив. Черт как же он устал за эти неполные две недели. Хуже беготни целый день, может быть только беготня целый день по новому городу. То адрес спутаешь, то не на тот автобус сядешь, то в двух шагах от временного жилища заблудишься. И это он, знающий в Риме и его окрестностях каждую улочку, каждую тропинку, привыкший ориентироваться в городе с закрытыми глазами, по запаху, отличающий одно кафе от другого, район от района. Он даже подрабатывал однажды проводником. Ну, то есть не совсем уж и подрабатывал. Просто поймал его как-то за процедурой экспроприации денежных средств из собственных карманов один хипповатого вида турист, и заставил в виде наказания работать экскурсоводом и справочным бюро одновременно. Как этот лохматый мужик не боялся, что юный беспризорник заведет его в какое-нибудь мрачное место к своим дружкам на свидание? Он задавался этим вопросом каждое утро на протяжении десяти дней, встречая своего нанимателя у гостиницы. А тот только называл очередной адрес да пыхтел трубкой, иногда спрашивая о том или ином месте, а больше о жизни в районах, которые они проходили.

Он так и не рассказал о хиппи своим дружкам, хоть добыча и обещала быть богатой — иностранец явно имел солидных родственников или каким-то образом умудрился нажить состояние сам. Странный человек. В последнюю их встречу он даже заплатил своему юному проводнику. Не бог весть какую сумму, но две недели можно было о пропитании не заботиться. Первый в его жизни отпуск. Впрочем, он тогда мудро решил начать копить деньги и закопать половину полученной суммы в одном дворике. Надо бы проверить, в порядке ли депозит. И встретиться с Юмико и Хайнкель, поговорить об их службе в Искариоте. А заодно поинтересоваться взаимоотношениями с отцами-иезуитами. Может пригодиться. Да и...

Он закрывает глаза. Усталость и сон вжимают налившееся свинцом тело в жесткий матрас. Просто пошевелится или сосредоточится нет сил. «Словно какой-то наркоз», — думает, теряя всякую связь с реальностью.

Просыпается от продирающего до костей холода. Ледяной ветер бодрит не хуже ледяного душа. Оглядывается по сторонам — и не сдерживает испуганного восклицания. А затем бесконечно долгое мгновение молотит по воздуху руками, пытаясь уцепится за край крыши. Получилось! Пальцы белеют от напряжения, сердце бьется у самого горла. Долго так не продержаться. Ноги тщетно пытаются нащупать опору. В рассветных сумерках он умудряется рассмотреть внизу, под собой, декоративный выступ. Надо только податься всем телом влево. Сегодня же помолится за здравие отца Андерсена. Если бы не его муштра, лежать бы ему сейчас на мостовой в весьма непрезентабельном виде. А так он уже благополучно стоит на узком бордюре и имеет все шансы, подтянувшись, вскарабкаться на крышу. Почти спасен...

Не проходит и десяти минут, как он уже сидит в своем номере, считает вдохи и выдохи, пытаясь унять сердцебиение. Напряжение не уходит, руки дрожат еще больше. Запоздалый страх липким потом выступает на лбу. Так больше продолжаться не может. Бежать из Лондона? Не имеет права. И тут же смеется про себя. Все-таки он неизлечимый карьерист, если даже сейчас, чудом избежав смерти, заботиться лишь о том, что скажут отец Пий и компания. Но, надо признать, карьера — это все что у него есть. В миру ему делать нечего. Без связей, без денег, без родственников он вернется туда, откуда его забрал в свое время отец Андерсон — на улицу. Что же тогда делать? Измыслить какой-нибудь предлог и покинуть Лондон, пусть и не сразу. Но почему он так уверен, что именно этот грешный город повинен во всех его бедах? Из-за того, что по времени совпало начало «приключений» и его приезд? А может из-за своей нелюбви к этому безупречно серому мегаполису? Нет, любовь-нелюбовь тут точно не при чем. Не это его беспокоит. Но что же? Он трет лоб. Пора бы признаться самому себе, что самое странное во всем этом деле — сам факт его приезда. Зачем ему эти курсы мифологии и религиоведения — для священника довольно неприятное сочетание слов в одном предложении, если вовсе не оскорбительное — пусть и от именитого лектора? Может, его таким образом готовят к работе здесь, в Англии? В принципе, похоже на то. Звучит конечно мерзко. Он — и Англия. Всю жизнь проходить под этим свинцовым небом, годам к сорока, благодаря климату, завести ревматизм, а главное — оказаться весьма далеко от Рима, места где вовсю бурлит котел мировой религиозной политики. Хотя с другой стороны — стать епископом или кардиналом в «провинции» может оказаться легче, чем в Ватикане. Тут, как карты лягут. Но если он не готов сию же минуту покинуть Англию, значит, нужно разобраться в происходящем. Прежде всего надо бы пройтись по всем улицам, где он превращался в лунатика. Изучить каждый дом, каждый булыжник, побеседовать с жильцами, с продавцами местных магазинчиков, с официантами многочисленных кафе и пабов. Увы, из-за соглядатаев отца Пия покинуть этот отель нельзя. А было бы интересно узнать, происходили бы с ним эти «приступы» где-нибудь на окраине. Впрочем, предлог для смены жилья придумать легче, чем для возвращения в Италию. Вот только поможет ли это? В его нынешнем районе и колледж, где он проводит пол дня, и клуб фехтования, и библиотека. Все они имеют крыши, с которых можно упасть, поток машин у входа, грозящий сбить зазевавшегося пешехода, крутые лестницы... да мало ли какие опасности подстерегают человека в бессознательном состоянии.

Так что, хочешь — не хочешь, ходить по здешним улицам придется. Впрочем, может статься, именно на их мостовых он и найдет ответ на все вопросы.

* * *

Кинг-кросс — Суинтон-стрит. Именно на этих улицах все и началось. Он идет медленно, всматриваясь в каждый дом, в каждое окно. Аккуратные занавески подрагивают — сколько же, однако, на свете любопытных людей. И как же они негодуют, когда кто-то застает их за столь неподобающим занятием. Взгляд становится сразу таким обиженным, губы поджимаются, — смешно, да и только. Но именно с такими личностями и надо ему свести дружбу. Он доброжелательно улыбается одной леди, наполовину скрытой тюлем. Та замирает. Бог знает, какие сейчас мысли проносятся в её голове.

На перекрестке улиц он заглядывает в магазинчик, покупает для виду бутылку минеральной. Заскучавший без посетителей продавец решает завязать разговор:

— Недавно приехали, сэр?

— Ага. Никак не привыкну к климату.

— Южанин?

Он кивает.

— О, так я тоже.

Как будто он сам не догадался, видя перед собой индуса.

— Знаете, сэр, труднее всего первые полгода, а потом получше станет, уверяю.

— Хочется верить. Дело ведь не только в климате. Лондон, город со своим особенным ритмом...

— Ну, ритм города чем-то схож с биением сердца. Тут, как и в любви, если сердца бьются в унисон, значит ты там, где должен быть.

— Отлично сказано, — преувеличенно восхищается он. — Знаете, вот ритм этого города я никак поймать не могу. Не далее, как три дня назад я возвращался домой по этой самой улице — и ни единого человека, ни единой машины не встретил. Представляете? А ведь обычно народа здесь, хоть отбавляй, и движение весьма оживленное.

— Знаете, — продавец перегибается через прилавок и понижает голос. — Три дня назад у меня такая мигрень началась часов в восемь вечера, что закрылся пораньше и ушел спать. Прям никогда со мной такого еще не было. Я думаю, — голос индуса приобретал все более доверительные нотки. — Я думаю, всему виной магнитные бури. Думаю, все тогда что-то не то почувствовали.

Он кивает в ответ, всем своим видом выражая полное понимание и согласие.

— Вот у меня дома...

Пока индус перечисляет все достопримечательности такой замечательной и родной, но тем не менее навсегда оставленной Индии, он раздумывает над фразой: «Все тогда что-то почувствовали». Если это так, то происходящее с ним вовсе не сумасшествие и, возможно, не один он страдает кратковременными провалами памяти.

Следующим на повестке дня числится местный паб. В полутемном зале посетителей немного. Он подсаживается за барную стойку, заказывает сидр: давно уже хотелось попробовать традиционный для этой страны напиток. Бармен, как и многие люди его профессии, завязывает разговор сам. Вступление выходит стандартным: вы у нас давно/недавно, проездом или на отдых/лечение/обучение/выполнение задания по работе, нужное подчеркнуть. Беседа поначалу похожа на заполнение среднестатистической анкеты. Он внутренне кривится, но отвечает со всей возможной благожелательностью, чтобы через пять минут разговора наконец приступить к жалобам на «странный город»:

— Три дня назад ни единой души на улице, ни одного автомобиля, как будто я и не в столице вовсе.

— Три дня назад? — переспрашивает бармен, поправляя бутылки на полках. — Когда туман был, верно? Оу, нам тогда пришлось дополнительные столы поставить. В сырость на улице никто сидеть не хотел, да еще и футбол шел. Мы конечно не спорт-бар, но, когда посетители просят… Страсти у нас тогда кипели, что вам сказать. Я все боялся, что до драки дойдет, но пронесло…

Значит бармен ничего необычного не заметил. А если так:

— Знаете, Лондон в литературе любят изображать чуть мистическим...

— А-а, черти, приведения и демон-парикмахер. Понимаю. Спрашиваете, приходилось ли сталкиваться? Мне — нет. И, честно говоря, не хотелось бы.

— А вы верите в них?

— Не знаю, — пожимает плечами бармен. — Может быть. Когда вокруг все верят, сам тоже потихоньку начинаешь. Человек все-таки животное стадное.

— Интересная теория. Вы, получается, любую веру низводите до инстинкта? А религия?

— Ой, ну и вопросы вы задаете. Не знаю, если честно. Как-то не приходилось думать. Да и не психолог я. А религия — в этом я и вовсе не силен. Есть кто среди звезд или нет, мне неизвестно. А если честно, то и неинтересно вовсе. Приземленный я человек.

— Да и я тоже, — примирительно улыбается он. — Ну а все-таки, странные случаи в вашей жизни бывали?

— Не-а. Разве что совпадения, но это просто теория вероятности.

— Ясно, — кивает он.

Через десять минут он уже опять на перекрестке Суинтон-стрит и Кингс-кросс. Старушка-вуайерист тоже там. Беседует с такой же, сетует на жизнь. Он по привычке прислушивается.

— Вот думали ли мы с тобой, Марта, что когда-нибудь сможем предсказывать погоду и без помощи гидрометцентра? — скрипуче вопрошает любительница подсматривать из окна.

— А кто думает-то? Каждый ведь считает себя чем-то вроде куста можжевельника — вечно зеленым да вечно молодым. Но, дорогая моя, хочу сообщить тебе, что так худо, как пару дней назад, мне еще никогда не было.

— Давление? — сочувственно качает головой вуайеристка. — А у меня вдруг мигрень обострилась. Да еще и в сон потянуло. Я так прямо в кресле и заснула. Ох уж и отомстила мне за это поясница следующим утром. И до сих пор болит.

— Бедняжка. А мне невестка — врач, таблетки новые дала. Знаешь, помогли. Правда в сон потянуло. Я ей, своей невестке, и говорю: средство, мол, хорошее, но усыпляет получше любого снотворного. А она в смех. Говорит, все из-за моих преклонных лет и что никакого усыпляющего воздействия лекарство не имеет. Ну вот как мне с ней разговаривать? Все время мне перечет. И так-то девчонка неплохая, но упрямая, ужас просто...

— И не говори. Я и сама...

Он оставляет старушек позади. Все, что могло представлять интерес, он уже услышал. Треп о невестках и извечные жалобы на молодежь являются неотъемлемой частью культуры старшего поколения. Он, слава Богу, до этого пока еще не дорос и тратит свое время куда более рационально. Например, на изучение еще одной локации, где он пришел в себя после очередного выпадения из реальности. От гостиницы до сквера всего одна улица — Аргайл-стрит. До того памятного вечера он никогда по ней не ходил и теперь оглядывается по сторонам, как заправский турист. Днем здесь довольно таки оживленно. Топчут здешние мостовые в основном жильцы близлежащих домов, да еще приезжие с извечными чемоданчиками на колесиках. Праздно шатающихся прохожих и вечно сосредоточенных белых воротничков здесь не наблюдается. Ничего необычного, насколько может он судить, на этой улице нет. Как, впрочем, и в сквере. Последний днем выглядит еще более убого, чем вечером. Пара не в меру веселых компаний из местной молодежи заседают по углам, обсуждая свои без сомнения важные дела. А вот это интересно. Джинсы, безразмерная куртка, капюшон... Мисс Хеллсинг? Или нет. Одежда вроде похожа, но сейчас такое все носят. Он входит в сквер, демонстративно неспеша идет по дорожке, краем глаза наблюдая за долговязой фигурой в тени дерева. Если бы не капюшон и не мода на худобу среди подростков, он смог бы определить хотя бы пол этого андрогенного существа. А так попробуй пойми, как обращаться к этому нечто: мистер, мисс, молодой человек, юная леди... Ошибешься, обида будет смертельная.

Отвлекся всего на секунду. Внимание привлек визг тормозов — чей-то ребенок выбежал на трассу. Когда взгляд вернулся к знакомому месту у ограды, там уже никого не было.

Он отпускает ругательство и присаживается на свободную лавочку. Порывшись в рюкзаке достает карту. Итак, две ночи назад, после второго припадка он очнулся именно здесь, у этой лавочки, и отсюда пытался вернуться домой. Ногтем проводит линию Аргайл-стрит — Грейс-инн-роуд. Идти — всего ничего. Но он не дошел. Где-то между отелем и вокзалом должна быть крохотная улочка, чем-то сумевшая завлечь его на свои мостовые. В конце её была стена — тупик. Если верить карте, то между гостиницей и вокзалом только Филд-стрит подходит под описание: маленькая, в несколько домов, оканчивающаяся тупиком. Далековато правда от Грейс-инн, но он ведь не помнит сколько туда шел. К тому же рядом, судя по карте, расположено еще одно любопытное место — улица, идущая полукругом. Следующая цель его прогулки найдена.

* * *

Черт побери, куда он попал? По левую руку здание в какой-то чешуе черного цвета. Что это за покрытие такое? Черепица? Расползлась по дому, словно какая-нибудь короста. Ну и фантазия у местного архитектора или все-таки декоратора. В общем, слева — чешуя, справа — забор, огораживающий парковку, совмещенную со свалкой, за которой открывается вид на страшненькое граффити авторства неизвестных маляров, проникшихся эзотерикой. Кончается уличка и вправду стеной, под которой усиленно дымят сигаретами пара подростков, при виде которых хочется проверить движимое имущество в карманах. Однозначно, это не то место. Но других тупиков рядом с вокзалом не наблюдается. Погано. Остается только проверить полукруглую улицу. Тут уж он не может ошибиться.

Кистон-Кресент встречает его провисшими проводами, радиально расходящимися от распределителя, настороженными кошачьими взглядами и не менее подозрительными уже знакомой ему местной жительницы.

— Что вы здесь делаете, молодой человек? — спрашивает она, на секунду вынув сигарету изо рта.

— Вы понимаете, — напустив на себя как можно более несчастный вид говорит он. — Я в вашей стране недавно и, — доверительно, немного смущенно, — в общем человек я беспечный. Одним словом, — на лице собеседницы уже отражается нетерпение. Нетерпение — это хорошо, это значит, что его уже не опасаются. — Одним словом я сел в машину вроде как такси, а потом пришел в себя здесь, прямо на мостовой без бумажника и документов. Я помню вашу доброту прошлый раз, и что вы не отказали мне в помощи, рассказав где я и как пройти к метро. Поэтому сейчас, — немного помяться, чтобы собеседница полностью уверилась в его безобидности и беспомощности, — ну, если вас не затруднит, не могли бы вы...

— Короче, — сигарета всего на мгновение покидает уголок рта.

— Не помните ли вы как я сюда попал?

— Не помню, — отрезает женщина. Затем чуть смягчившись, при виде его потерянности добавляет:

— Не помню, потому что не видела. Но можно узнать с помощью камер наблюдения.

— Неужели? — оживляется он. — О, это было бы так любезно с вашей стороны.

— За мной, — почти командует женщина.

Дверь с двумя замками и засовом, камера в глазке, в комнату проход перегораживает решетка, тоже с засовом. Из увиденного вывод один — хозяин квартиры параноик.

— Па, — зовет его провожатая. — Па, мне надо глянуть записи с камеры. Тут симпатичный юноша в беду попал.

Слышится тихое поскрипывание. К решетке, ловко управляя древней, полуразвалившейся инвалидной коляской, лихо подъезжает молодцеватого вида старик.

— Что еще за симпатичный юноша?

Провожатая выталкивает его вперед.

— Иностранец. Ограбили его два дня назад. Очухался на нашей улице. Я еще видела, как он глазами хлопал, только внимания тогда не обратила.

— Ваша дочь была так любезна, что сообщила мне как пройти к метро и где я очутился, — включается он в разговор.

— Моя дочь, как я погляжу, излишне любезна со всякими симпатичными мордашками вроде тебя. А ну-ка, подойди поближе, дай на себя посмотреть.

Подталкиваемый в спину, он делает несколько шагов вперед, пока не натыкается на железные прутья.

— А ты не так-то прост, — протягивает старик, криво улыбаясь. — Небось многих надул, не так ли, ангелочек?

Его передергивает от такой знакомой клички. Ангелочек. Правильно произносить исключительно с насмешкой, если не со злобой.

— Чего застыл? — спрашивает тем временем старик. — Ты ж вроде записи хотел посмотреть? Ну так пошли, время не ждет.

На выпуклом экране допотопного телевизора улица узнается с трудом. Только-только приноровившись различать силуэты домов на перекошенной картинке, он вздрагивает от резкого восклицания своей провожатой:

— А вот и он!

Свой собственный силуэт кажется нелепым и диспропорциональным. Его шатает из стороны в сторону и более всего он напоминает пьяного. Старик увеличивает изображение.

— А ты серьезно напуган, — констатирует он. — Ну-ну парень, аж в обморок свалился. Кто ж были те грабители? Сдается мне тебя так просто с ног не свалить, или я ошибаюсь? А, ангелочек?

— Не помню, — говорит он, глядя на распростертое на земле собственное тело. — Ничего не помню.

— Бывает, — хитро смотрит на него старик. — Если больше ничего не интересует, то катись-ка ты отсюда, парень.

Он коротко благодарит за помощь и уходит.

Где бы еще достать записи камер? Эта мысль занимает его всю дорогу до здания с голубой комнатой. Он толкает дверь и замирает на пороге. Она. Теперь уже точно, она. Мисс Хеллсинг оборачивается, поправляет сползающие по переносице очки. Выглядит напряженной, собранной и ни капельки не удивленной.

— Ждала меня? — спрашивает он, прикрывая дверь и прислоняясь к ней спиной.

Девчонка смотрит спокойно. Подходит ближе. Он невольно подается назад, вжимается в стекло. Смешно, да и только. Нашел кого пугаться. И в следующую секунду шипит от боли. В руках малолетней бестии электрошокер. Она легко уворачивается от его удара, подныривает под руку и...

Приходит в себя он уже на полу. Рядом никого нет. За стеклом небо тускнеет в преддверии вечера. Что же, черт возьми, происходит?!

* * *

Менее всего он ожидает увидеть мисс Хеллсинг этим вечером в клубе. Девчонка замкнута, нелюдима, презрительно поглядывает на всех окружающих — одним словом, ведет себя как всегда. Наверняка у неё множество комплексов, которые она старательно прячет за напускной холодностью и дерзостью. Впрочем, стоит отдать ей должное, актриса она превосходная. Так спокойно смотреть на человека, которого собственноручно поджарила электрошокером, требует выдержки немалой. Что ж, раз она делает вид, что ничего не случилось, он поступит также.

Начинается тренировка. Первые пятнадцать минут он успешно отбивает атаки Рея. Старик Тадеуш доволен, смотрит благосклонно, позвать мисс Хеллсинг не грозится. Но затем приходит усталость. Движения теряют легкость, поединок — изящество танца. Дыхание сбивается. Он все больше уходит в глухую оборону, топчется на месте. То, что ближе к концу занятия, поскальзывается и падает, — выглядит закономерностью. Тадеуш качает головой и отправляет домой. Он выходит в раздевалку, тщательно прикрывает за собой дверь. Шкафчик девчонки пятый справа, булавка — в кармане. Детство золотое даром не прошло. Замок поддается легко. Внутри его встречает идеальный порядок. Блузка, пиджак и юбка на вешалке, туфли — застыли по стойке смирно внизу. На полке в идеальном порядке лежат крохотная мягкая сумочка, шейный платок и наручные мужские часы.

— Кхм-кхм.

Он замирает, так и не дотянувшись до сумочки, в которой подозрительно топорщится углами нечто прямоугольной формы.

— Молодой человек, — голос низкий, хриплый, укоряющий. Принадлежит старику в костюме тройке, с моноклем в глазу и длинными, собранными в хвост волосами.

— Кто вы? — спрашивает он, прикидывая в уме варианты наиболее изящного выхода из столь деликатного положения.

— Это — Уолтер, мой дворецкий, — её голос он узнает сразу же, пусть и слышал всего пару раз. — А вот кто вы такой?

— Тот, за кем вы следите и кого ударили шокером.

— Что-что? — девчонка смотрит одновременно удивленно и презрительно.

— Молодой человек, ваши обвинения довольно странны, — поддерживает её тип с моноклем.

— Странны? Не думаю. Особенно, если заглянуть в сумочку вашей нанимательницы.

Девчонка и хозяин монокля переглядываются.

— Заглядывайте, — с вызовом говорит Хеллсинг

Он щелкает застежкой и на скамейку у шкафчиков летят блокнот, ручка, зажигалка и пачка сигарет.

— Леди Хеллсинг! — горестно восклицает старик, указывая на сигареты, как на нечто непристойное и общественно опасное.

— Помолчи, — обрывает та. — Вы удовлетворены? — кивок в его сторону.

— Готов поклясться, что сегодня в три часа дня вы вырубили меня электрошокером в доме по ад...

— Совершенно невозможно, — прерывает старик. — В это время леди Хеллсинг была на лекции профессора Айстрима.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Леди Хеллсинг никогда не перемещается по городу в одиночестве.

— Не далее как вчера, она в одиночестве шла после занятий фехтованием домой. На ней были джинсы и куртка с капюшоном. Все свободного покроя...

— Леди Хеллсинг не носит джинсы, — снова прерывает его дворецкий. — Леди вообще не носят описываемую вами одежду.

— У них, что же, тела другие, — хмыкает он и тут же замолкает, глядя на изменившееся лицо старика.

— У них другое воспитание и вкусы, — говорит тот. — И, если вы узнали все, что хотели, принесите ваши извинения, молодой человек.

— Прошу прощения, — с готовностью говорит он. — Я и вправду спутал вас с другой. Меня действительно преследует некто, одетый как я описывал и с абсолютно не ясными для меня намерениями. Убедившись, что это не вы, я могу лишь еще раз извиниться за покушение на ваше имущество. Всего вам доброго.

Переводит дух уже на улице. В голове полный разлад. «Была на лекции профессора Айстрима», «никогда не перемещается по городу в одиночестве», «не носит джинсы» — он и вправду идиот. Если первые два аргумента еще можно было принять за неловкие попытки старика оправдать юную хозяйку, то последний был неоспорим. Он сам не видел белобрысую ни в какой другой одежде, кроме как в официальных, абсолютно не подходящих её возрасту костюмах и в шкафчике другой одежды также не было. Но тогда это значит... Это значит... что никакой девушки не было. Что он окончательно, абсолютно, стопроцентно сошел с ума.

Страшно. До потери сознания, до нервного смеха, заставляющего прохожих оборачиваться, до слез на глазах. Страшно, Господи, как же это страшно: знать о собственном безумии!

Утро было солнечным, не по-осеннему теплым, с безоблачным ярко-синим небом и ласковым ветром. Одним словом, оно обладало всеми теми достоинствами, какие обычно приписывают погожему утру, о чем ему не преминули сообщить горничная, хозяйка отеля, портье и лектор в колледже. Почему люди в двадцатом веке так беспокоятся о погоде, он никогда не понимал, как и не понимал, почему должен испытывать восторг при виде дневного светила во всей его красе. Он не средневековый крестьянин, заботящийся об урожае, не астроном-любитель и не поклоняющейся звезде язычник. К тому же солнечные очки остались в Риме. Так с чего ему радоваться?

В полдень лектор объявляет, что на сегодня занятия окончены и его однокурсники — всем хорошо за двадцать — кричат и улюлюкают по этому поводу, как самая настоящая школота. Он старательно обходит не в меру веселые компании. Болтать о ерунде и шататься по близлежащим питейным заведениям ему некогда. Сегодняшний день расписан по часам. Поход в Британскую библиотеку — с половины первого до четырех часов. В половину пятого он переступит порог кабинета отца Пия. Ничего не поделаешь, но этот вечер ему, похоже, суждено будет провести за бумагами. Больше всего он боится, что его болезнь проявится прямо на глазах у высокого начальства. Он ведь даже приблизительно не представляет, что с ним происходит во время «отключки». Ну, то есть, таксист говорил о пристальном взгляде и неестественной скованности тела, но ведь это не все. Он может наговорить бог знает чего, вести себя как лунатик. Да и вообще, раз человек ходит, то, следовательно, может попасть под машину, свалиться в незакрытый люк, может нарваться на уличную шайку, особенно если приступ случится поздним вечером или ночью, может схлопотать нож под ребра или пулю. А еще... Он же не контролирует себя, так ведь. А это значит... это значит, что и он сам может... Но это полная чушь. Себя он знает. Да, он озлобленный, да, он самовлюбленный, да, эгоцентричный карьерист, но не убийца. Абсолютно точно не убийца! Даже в свои самые худшие дни, когда нож круглосуточно был при нем, он никогда первым не пускал его в ход. Так что надо выкинуть эти мысли из головы и меньше читать всех этих бульварных детективов про психов. Надо просто сходить по адресу, присоветованному доктором из медцентра. Пусть посещение специалиста и влетит в копеечку, зато это может помочь вылечиться. Деньги у него есть, плюс он всегда может обратиться к Хайнкель и Юмико за помощью. Девчонки не откажут, да и долг вернуть им — не проблема. Проблема скрыть это от отца Пия. Хотя при должном старании, все может получиться. Хозяйка отеля и лектор докладывают только о его учебных часах и времени прихода-ухода. А приходить и уходить можно с прогулки и на прогулку. Не будут же за ним и вправду следить круглосуточно. Это попросту ни к чему. Какие бы ни были планы на него у вышестоящего руководства, столь плотное наблюдение за жизнью выпускника семинарии не более, чем зря потраченное время агентов.

Тем не менее, идя по улице, он время от времени украдкой оглядывается. Никого, вроде бы. Только у самой библиотеки ему на мгновение показалось... В общем-то, в его состоянии ему еще и не то может показаться, так что лучше просто не обращать внимание на каждого типа в куртке свободного кроя и широких джинсах.

Британская библиотека поражает своими размерами. Ультрасовременное, открытое всего год назад здание занимает целый квартал и напоминает крепость: стены из оранжевого кирпича почти не имеют окон, над ними возвышается башня с часами, а за ними прячется небольшой дворик, заставленный столиками. Очевидно, книги пробуждают голод, ибо свободных мест нет. Внутри библиотеки, в потоках яркого света, течет своя жизнь. За множеством столов выписывают, вычитывают, сверяются, конспектируют сотни людей со всех уголков земного шара. На отыскание свободного места уходит время. Запрошенная литература высится перед ним внушительной стопкой. Вампиры, стриги, оборотни, гули, перевертыши. Соседи по столу изучают корешки с интересом. Сначала осматривают книги, потом их временного владельца, причем с не меньшим любопытством. Три часа пролетают незаметно. И вот, первая, вступительная часть реферата для отца Пия готова и даже переписана начисто красивым почерком — что делать, любит отец Пий ручной труд, все вещи в его кабинете рукодельные, все отчеты подчиненных — рукописные. Смешно, да и только.

Он выходит из библиотеки и тут же зажмуривается от бьющих в глаза оранжевых лучей по-осеннему низкого солнца. Еще раз жалеет об оставленных дома очках. Впрочем, до метро идти всего минут пять. Правда, по запруженным приезжими мостовым может статься и дольше. После библиотечной тишины и неторопливости многоголосье и бешеный водоворот уличной жизни оглушает. Ощущение близкое к тому, когда с головой погружаешься под воду, в мир живущий по своим законам. Слившись с толпой, он идет в сторону вокзала. Немного кружится голова. В глазах то и дело темнеет. Нервное напряжение последних дней сказывается...

Он останавливается всего на секунду, перевести дух...

* * *

— Эй, эй, ну же!

Его бьют по щекам, в нос ударяет резкий запах.

— Да очнись же, идиот чертов!

Ругается женщина. Она же и отвешивает ему оплеухи. Тишина, а затем слышится её почти испуганное:

— Какого?..

Он с трудом разлепляет глаза. И тут же жмурится. Картина открывается сюрреалистическая: балки, доски, арматура, снова балки...

— Ну, наконец-то!

Рядом с ним на корточках сидит мисс Хеллсинг. В джинсах и просторной куртке с капюшоном.

— И все-таки стиль для леди — не главное, — говорит он, пытаясь приподняться. Тело противиться желанию встать на ноги и отзывается пронзительной болью на каждое движение.

— Леди выглядит стильно всегда, — возражают ему. — И не болтает попусту, в отличие от католических священнослужителей.

— О, владелец монокля уже успел навести справки.... Черт! — невольно восклицает, когда приподнявшись на локтях видит, что нижняя половина тела придавлена арматурой.

Девчонка перехватывает его взгляд:

— Так просто их не сдвинуть, не обманывайся. Я уже пыталась. Диаметр у этих труб небольшой, но весят все равно много. Давай попробуем вместе, может...

— А ты не можешь позвать подмогу? — прерывает он её, чувствуя, как по спине пробегает холодок— резкий запах, пропитавший все вокруг, мозг идентифицирует, как запах керосина.

— Могу, но не уверена, что ты будешь жив ко времени моего возвращения.

— То есть?

— Признайся, ты ведь считал и считаешь до сих пор, что сошел с ума. Провалы в памяти, потеря контроля над собственным телом, галлюцинации. Страшно, обидно, досадно, несправедливо, что это произошло именно с тобой...

— До дрожи в коленках, если ты это хотела услышать, — шипит он, осознавая, что ног почти не чувствует и пошевелить пальцами не может. Голос предательски срывается. — Говори, что происходит, — почти командует, пытаясь унять дрожь.

Девчонка мгновение его внимательно изучает. Будто бы она понимает, что он сейчас чувствует.

— Ты под гипнозом, — говорит она. — Когда уйду, наверняка потеряешь сознание снова и окажешься в полной власти гипнотизера. Живым ты от него, разумеется, не уйдешь.

— Раньше же уходил.

— Как ты думаешь, балбес, что на тебе делает этот центнер ржавого металла! — восклицает Хеллсинг. — Это для того, падре, чтобы вы никуда не делись.

— Я еще не рукоположен в сан.

— Значит так и умрешь не рукоположенным. Не знаю, есть ли на небе какие-либо преференции не рукоположенным в сан священникам.

— Что же ты предлагаешь?

— Дотянись вот до этой трубы. На счет три тяни на себя, я помогу. Должно получится.

Не получилось. Ни с этой конкретной трубой, ни с другими. Спустя полчаса бесплотных попыток девчонка садится рядом с ним на пол. Щеки красные, на лбу бусинки пота, руки дрожат. Зачем ей помогать ему?

— Зачем? — повторяет вопрос уже вслух.

— Зачем мне помогать тебе?

Мисс Хеллсинг нехотя поворачивается:

— Просто так или, скажем, из любви к роду человеческому, или к приключениям, или к попавшим в беду итальянским туристам, или потешить себя сознанием собственной значимости и необходимости для общества. Нужное можешь подчеркнуть.

— Нужного в перечне нет. Скажи хотя бы где мы.

— В доме, который на реставрации. Адрес: Черчвэй, 17.

— Почему так темно?

— Окна забиты, да еще и снаружи сетка от строительного мусора.

— Понятно. А почему гипнотизер до сих пор не пришел сюда? Раз здесь его ловушка, к тому же захлопнувшаяся, то почему его нет?

— Думаю, из-за меня. Полагаю, он появится, когда будет убежден, что ты в его власти целиком и полностью, и рыбка не соскользнет с крючка, а дичь не цапнет охотника.

— И что будет тогда? Говори, ты же знаешь.

— Я-то знаю, а вот ты, уверена, знать не захочешь.

— Перестань. Мне не до этого словоблудства. Что со мною будет?

— Ты умрешь с вероятностью в девяносто процентов.

— Ради чего?

— Ради науки.

— Что?! Да ты издеваешься что ли? Тебе что же, все это доставляет удовольствие?! Чужая беспомощность, собственное кажущееся всесилие, возможность решить чью-то судьбу, возможность...

— Заткнись! Ты всего лишь подопытный кролик, который, кто знает, может, был бы уже давным-давно съеден, если бы ни я. Послушай, — говорит она, выдержав небольшую паузу. — Давай сделаем вот что. Я отправлюсь за подмогой, а чтобы ты не уснул… — девчонка резко встает и уходит в темноту. Несколько мгновений он тупо смотрит на кружок света от оставленного ею фонаря.

— Вот! — радостна объявляет Хеллсинг, появившись из темноты. Он недоуменно смотрит на бутылку минералки. — Сейчас мы сделает вот так, — из принесенной леди спортивной сумки на свет появляется отличный туристический нож родом из Швейцарии. Лезвие проделывает аккуратное отверстие в пластиковой крышке. Девчонка переворачивает бутылку вверх ногами и наблюдает с довольным видом, как на бетонный пол одна за другой приземляются капли.

— Думаю, если установить её над тобой ты сможешь сопротивляться гипнозу намного дольше.

— Эти капельки смогут противостоять твоему гипнотизеру?

— Надеюсь. Во всяком случае пару неприятных мгновений они тебе доставят. А дискомфорт подопытного не лучший помощник гипнотизера.

И не слушая никаких возражений, мисс Хеллсинг водружает свое устройство прямо над ним.

* * *

Капля за каплей ударяют по лицу. Поначалу ничего особенного, только кожа немеет и чуть быстрее бьется сердце. Когда начинает казаться, что кожный покров вот-вот истончится, он поворачивает голову набок, и тут же морщится — капли бьют прямо в висок, совпадая с биением сердца. Ощущения не из приятных. Несколько минут он пытается подобрать более удобное положение. Не выходит. Тогда, тяжело вздохнув, вновь подставляет лоб под неубывающую капель. Пока что это кажется игрой, жестокой, извращенной, но не опасной. Гораздо больше его пугает странное спокойствие, зарождающееся внутри него, постепенно оттесняющее все тревоги. В борьбе с ним вся надежда на воду. Пусть вода делает свое дело, он не будет мешать. Да и какая к черту разница как именно сходить с ума.

Вода.

Капля. И еще одна. И еще.

Они все тяжелее. Неужто расширяется отверстие? Нет, невозможно, крышка из пластмассы. Невозможно.

Удар. И еще один. И еще.

Какие они громкие, эти удары воды о кожу. Словно барабанная дробь, звучащая внутри тебя. На барабаны ведь тоже натягивают кожу. Деревянный остов и упругая кожа. Лобовая кость и кожа. Удары. Хочется закрыть уши, но и тогда ты ощущаешь их всем своим нутром. Грохот. Грохот воды, грохот крови в висках.

Он дергается все телом, вода растекается по лицу. Между двумя сумасшествиями, оказывается, не так уж и просто выбрать.

Помогает упрямство. Он ни за что не станет жертвенной овечкой на чьем-то алтаре. Он всегда был слишком упрям, чтобы смириться с обстоятельствами. Слишком упрям, чтобы умереть на улицах Рима. Слишком упрям, чтобы стать тихим приходским священником. Слишком упрям, чтобы погрузится в безболезненное оцепенение жертвы. Он выберет боль и агонию борьбы. Он сделает ставку на долговязую девчонку, обещавшую помочь. Он заставит себя надеяться, несмотря на то, что надежда — глупое чувство. Он заставит себя выстоять до конца.

* * *

— Эй, эй, — чей-то голос, глухой и настойчивый. Надо открыть глаза, иначе не отделаешься.

— Да что вы с ним возитесь!

«Кажется, это девчонка», — только и успевает подумать, как звонкая оплеуха подтверждает догадку.

— Отличный удар истинной леди, — говорит, моргая и пытаясь понять, где очутился в этот раз. Над головой темнеющее небо, вокруг стены старого кирпичного дома с забитыми окнами.

— Ну вот и молодец! — радуется первый голос. Он оборачивается и видит какого-то работягу в комбинезоне. — Ну а теперь-то уж может вызвать скорую? — участливо спрашивает тот. Мисс Хеллсинг морщится.

— Попытайся встать на ноги, — говорит она. Он с опаской оглядывает себя, пытается пошевелить пальцами в тесных ботинках. Получается не сразу, но получается — и он почти счастлив, спускает ноги со скамьи, куда его положили, неспеша поднимается, делает пару шагов. Голова кружится, каждое движение отдается болью, но он жив и о произошедшем напоминает только запах керосина.

— Думаю, помощь нам не нужна, — замечает девчонка, придирчиво оглядывая его с ног до головы. — Я провожу кузена домой. Спасибо вам за все.

— Да не за что, мисс. Если бы что случилось, подрядчик нас прибил бы. Но, однако же, советую все же сообщить в полицию, все-таки...

— Ни к чему. Мой отец разберется со всем этим.

— Ну, как знаете, — говорит рабочий. — Мое дело предложить, ваше — отказаться. Но шутить с такими людьми, все же не стоит, мисс. Это, я вам доложу, плохо может кончиться. Если для них спалить человека ничего не стоит, то, как говорится...

Договаривать рабочий не стал, просто выразительно провел ребром ладони по шее.

— Спасибо, — еще раз благодарит его девчонка и толкает «кузена» в спину.

— Пойдем, проблем с тобой не оберешься.

* * *

— А ты изобретательна, — говорит он, когда узенькая и тихая Черчвэй со всеми своими угрозами и тайнами остается позади.

— Приходится, — пожимает плечами мисс Хеллсинг.

— И часто приходится изобретать что-то наподобие сегодняшней бутылки?

Девчонка резко останавливается.

— У тебя был выбор. Мог отодвинуться и умереть, что тебе мешало? — спрашивает с вызовом, смотрит прямо в глаза.

— Упрямство, — примирительно улыбается он, поднимая вверх руки. — Я благодарен тебе, говорю от всего сердца. Не знаю, как смогу отплатить за свое спасение.

Мисс Хеллсинг несколько секунд внимательно изучает его лицо, на предмет насмешки.

— Можешь просто молчать обо всем случившемся, этого будет достаточно.

— Как скажешь. Однако, уверен, ты потратилась на взятки этим работягам. Не думаю, что они из одной симпатии к тебе не стали звать полицию, увидев на рабочем месте человека, облитого керосином и присыпанного сверху арматурой, абсолютно готового для хорошего прожаривания.

— Это было в их интересах. Стройку бы закрыли для проведения расследования, затаскали рабочих и начальство на допросы. Да и, мало ли, обвинили кого-нибудь из них в покушении на убийство.

— А вдруг это именно они и покушались на мое убийство?

— Ты и вправду так думаешь?

— Нет. Но, признаться честно, я понятия не имею что мне думать.

Девчонка смотрит на него с раздражением, он на неё — с улыбкой. Игра в гляделки длиться больше минуты.

— Хорошо, — не выдерживает она. — Я кое-что расскажу тебе.

— Кое-что? — он вопросительно вскидывает бровь. — Но ведь я был по самую макушку облит керосином, завален ржавым железом. Неужто за все мои мучения я заслужил знать всего лишь «кое-что» о происходящем.

— Знать более тебе ни к чему. Я исхожу из твоих же интересов.

А вот это уже чистейшая ложь. Он людей читать умеет. Особенно таких бесхитростных и юных.

— Ладно, говори, что мне знать можно.

— Хочешь, чтобы мы беседовали прямо посреди улицы?

— Посреди — нет, но в каком-нибудь сквере или кафе...

— Сквер. Там, где ты был вчера. Завтра, после занятий в клубе.

Ответить он не успевает. Мисс Хеллсинг, с несвойственной для леди проворностью, отталкивает от входа в подъехавший автобус какого-то туриста и последней заскакивает внутрь, оставив свою жертву длинно ругаться на родном языке возле опустевшей остановки.

* * *

По пути в отель воодушевление от чудесного спасения испаряется, как испаряется запах керосина, от сложенных в кулек куртки и брюк. Очевидно, девчонке пришлось еще и приплатить работягам за видавшие виды рубашку и джинсы. Надо бы поблагодарить её за такую заботу. Превратиться в живой факел от неосторожно брошенной кем-то сигареты не хотелось. Вот только встретит ли он леди Хеллсинг еще раз? Не сбежит ли вышеупомянутая юная леди вместе со всеми своими тайнами и стариком-дворецким, оставляя его в мучительных раздумьях над тем, что вообще происходит вокруг. Впрочем, если он не сможет в ближайшую неделю найти девчонку, то, скорее всего, сам последует её примеру и уедет из Лондона. Раз все приключившееся с ним не болезнь, то это — охота. Охота на него. Охота с помощью непонятных пугающих методов, которым он ничего противопоставить не может.

Едва переступив порог отеля, сталкивается с удивленными взглядами портье и хозяйки заведения. Ну да, выглядит в чужой одежде не очень, а объясняться желания нет. Попросив ключ от номера, поднимается по лестнице, чувствуя сверлящие спину взгляды. Какие же люди, однако, любопытные существа, хуже котов.

В номере темно и душно. В воздухе чувствуются нотки тяжелого излишне сладкого парфюма. Он, всегда чувствительный к запахам, морщится. Определенно горничная переборщила с духами. Эта приторность вызывает в уме не образы прелестной красавицы, но жарящее солнце пустыни, истекающие потом жирные тела и сладкие до тошноты угощения. Хотя, как говорится, на вкус и цвет...

Избавившись с помощью нескольких гелей и мыла, от навязчивого запаха керосина, он устраивается за столом с листом белой бумаги и намерениями задокументировать все события этой сумасшедшей недели. Если встреча с девчонкой все же состоится, на неё он придет подготовленным. Правильный порядок вопросов поможет извлечь из беседы как можно больше правды и как можно меньше лжи. Для начала следует составить таблицу происшествий: первая колонка — дата и время, вторая — место, третья — описание происшедшего. Карандаш на столе, линейка — в правом верхнем ящике. Его он всегда оставляет чуть приоткрытым. Привычка еще с приюта. Любители поглазеть на чужое имущество обычно всегда после себя старательно закрывают все дверцы и задвигают все ящики, полагая, что теперь-то хозяева ни за что не догадаются о вторжении. Полагал так и кто-то, нанесший ему визит сегодня между девятью утра и семью вечера. Кто-то не слишком опытный в делах подобного рода или полагающий, что хозяин тут больше не появится и стараться особо не нужно. Короткий осмотр номера подтверждает догадку. Подумав, он звонит администратору и вызывает горничную. Та является спустя минуту, тщательно пряча недовольство за улыбкой. Кроме недовольства служительница отеля излучает и горьковатые нотки дешевого парфюма.

— Добрый день!

— Вечер, — все с той же натянутой улыбкой поправляет его горничная.

— Ах, ну да, конечно. Языковые проблемы, знаете ли.

Горничная понимающе и одновременно нетерпеливо кивает.

— Скажите, вы сегодня проводили уборку в моем номере?

— Да. Что-то не так?

— Все в порядке, просто мне интересно, когда именно.

— По расписанию. В час дня.

— Скажите, а вы не обратили внимания, в номере был уже этот приторный аромат?

— Аромат, — горничная смотрит на него, как на психа, но тем не менее принюхивается.

— Н-да, дешевка, а не духи, — выносит свой вердикт и вдруг замирает. Понизив голос, спрашивает: — К вам кто-то влез?

— Между нами говоря, да.

— Что-то пропало? Я сейчас сообщу хозяйке, мы вызовем полицию, наше заведение...

— Ничего не пропало, в том-то и дело. Кто бы здесь сегодня ни был, он либо не нашел ничего стоящего, либо...

— Либо что? — затаив дыхание спрашивает горничная.

— Либо попросту ошибся. Так что будьте осторожнее и следите за ключами от номеров.

— Понятно. Я предупрежу хозяйку.

— Скажите, а парфюм вам не знаком?

— В отеле таким точно никто не пользуется, но вот у одного моего приятеля похожий.

— Приятеля?

— О, вы не то подумали. Том не вор, он в магазине менеджер...

— Вы тоже меня не поняли, я думал, что парфюм женский.

— Этот? — смеется горничная. — Не, это не одна женщина в своем уме на себя не прыснет.

— А вы сексистка.

— Чего?

— Я имею в виду, что вы полагаете, будто мужчины не имеют вкуса.

— Почему же, вкус у вас есть. Поесть вы все любите.

— Точно. Значит незнакомец побывал у меня в номере после часа дня.

— Точнее, от половины второго до семи.

— А можете узнать, не было ли вчера в отеле посторонних? Может быть ко мне заходил, например, электрик или ответственный за пожарную безопасность...

— Конечно. Я узнаю.

— В таком случает, не смею больше задерживать. Спасибо вам большое.

— Да не за что, — пожимает плечами горничная и уходит.

Итак, сегодня его пытались убить, одновременно зачем-то вломившись к нему в номер. Нападение на него было совершено в начале пятого. Если бы точно знать время взлома... Однако есть и другие люди, хорошо знакомые с его каждодневным распорядком дня. Служащие падре Пия. Но они не знали, что он будет в библиотеке. Никто не знал. Он привычки делится своими планами не имеет. Может, они полагали, что он, прельстившись прекрасной погодой, будет гулять до вечера, то есть до времени похода к отцу Пию? Нет, слишком уж рискованно. Хорошая погода не дает стопроцентной гарантии, что объект будет шататься по улицам, да и не замечал он слежки, кроме... Стоп, как он сразу не сообразил. Девчонка. Она — не мираж, и это она следила сегодня за ним у библиотеки. Она могла в любой момент доложить сообщникам где он, благо красных телефонных будок в этом городе более чем достаточно. Что ж, похоже одной тайной меньше. И одной больше: что леди Хеллсинг могло понадобиться в номере итальянского туриста-богослова? И зачем она вообще следит за ним? Зачем спасает от неведомых гипнотизеров? Случайно ли они оказались в одном клубе по фехтованию? Как связана с его приступами беспамятства? Откуда эта леди знает, что на нем хотят провести эксперимент? И, кстати, что это за эксперимент, кто его проводит, с какой целью и почему именно на нем?

Многовато, однако, вопросов получается. И не факт, что ему удастся получить ответы.

Утро застает его спящим прямо за столом, со старательно расчерченной таблицей под щекой. Когда именно прошлым вечером сонливость и усталость победили желание работать, он не помнит. Стук в дверь кажется грохотом. Пройдя половину пути до коридора, вспоминает об осторожности. Хорош бы он был, если бы открыл дверь полусонным и без скромной подстраховки вроде швейцарского ножа в кармане. Горничная после пяти минут стояния под дверью застает обитателя номера 307 улыбающимся, более-менее бодрым и вполне готовым к серьезному разговору, каковой и начинается, как только она закрывает за собой дверь. С её слов выходит, что хозяйка и портье никого постороннего в отеле не видели. Более того, никого из постояльцев во время совершения кражи в здании также не было. Все-таки хорошая погода в Лондоне всегда подарок для туриста.

«Что ж, — думает он, — если задаться целью, то в отель можно попасть, минуя бдительного портье и не столь бдительного администратора. Было бы желание».

В конце своего доклада горничная передает записку от отца Пия. За сочащимися вежливостью оборотами скрывается ультимативное пожелание видеть подопечного и притом немедленно. Что ж, начальство лучше не раздражать.

— Доброе утро, падре, — говорит он спустя час, переступая порог кабинета на Мейсонс Ярд. — Прошу простить меня за вчерашнее отсутствие. Я был сражен богатством Британской библиотеки и совершенно потерял счет времени, взамен приобретя множество ценных сведений для будущего реферата. К слову, первая часть уже готова и если вы желаете ознакомиться...

— Не желаю, — резко обрывает его падре. — И не тараторьте юноша. И подойдите ближе, я не желаю кричать через всю комнату. Итак, — говорит наставник, когда будущая жертва взбучки останавливается на расстоянии вытянутой руки, — какую характеристику я, по-вашему, должен отправить в Рим по истечении этого месяца, дитя мое? Вы очень таинственный юноша. То молитесь посреди ночи, то встречаете очаровательных распутниц в лондонской библиотеке, то возвращаетесь в гостиницу не в своей одежде. Уж и не знаю, что мне следует думать по этому поводу и тем более, что из этого упоминать в отчете. Молчите? Правильно делаете. Знаете, Энрико… Я не хочу портить вам личное дело, но и закрывать глаза на вашу безрассудность, пусть она и обусловлена южным темпераментом вкупе с молодостью, я также не могу.

Снова многозначительная пауза. Обычно длина подобных пауз соразмерна тяжести поручения.

— Знаете что. Сделаем так, — отец Пий трет пухлой рукой лоб. — Да, так и впрямь будет лучше всего. Через неделю меня завалят работой и потому вы будете все вечера проводить здесь, на Мейсонс Ярд. От вашего усердия и сообразительности напрямую будет зависеть содержание моего отчета. Это, во-первых. Ну а во-вторых, молодой человек, вы сейчас же, чтобы не тратить времени зря, отправитесь в столь понравившуюся вам Британскую библиотеку и посвятите последующие семь дней, включая этот, написанию исчерпывающей работы по оборотням, гулям и прочей нечисти. Вам ясно?

— Да.

— Тогда выметайтесь из моего кабинета.

Он кивает еще раз и спешит закрыть дверь с другой стороны.

Британская библиотека, значит. Самым непостижимым или же вернее непотребным образом судьба в очередной раз забрасывает его в район вокзала Кинг-кросс.

* * *

Выходя из метро на привокзальной площади, он всеми силами пытается вернуть лицу безмятежное выражение. Удается не сразу, да и руки выдают. Дрожащие пальцы, нервно теребящие замок рюкзака, привлекают внимание полисмена. Бдительный страж порядка просит документы. Он, улыбаясь, вручает свой итальянский паспорт. Полисмен изучает красную книжечку так, словно ищет 10 отличий. Наконец, уверившись, что лицо перед ним похоже на лицо с фотографии, недовольно спрашивает:

— Давно в Лондоне?

— Вы же видели дату прибытия. Сегодня будет ровно пятнадцать дней.

Он все также безмятежно улыбается. Полицейский все также хмурится.

— Вы нервничаете, — то ли спрашивает, то ли констатирует последний.

— Честно признаться, я расстроен, — говорит он, улыбаясь все более обезоруживающе. — Начальство недолюбливает, погода не радует, местная кулинария ужасна, а учеба в здешнем колледже — пустая трата времени. Что еще желаете узнать?

Полисмен молча возвращает ему паспорт.

Как ни странно, но именно это происшествие поднимает боевой дух. Время в библиотеке пролетает незаметно, а будущий реферат обзаводится еще одним разделом. В клубе он выигрывает у Рея все десять боев и сводит к ничье поединок с мисс Хеллсинг. Оказывается, для счастья ему нужны ни покой и гармония с миром, но война и все равно с кем. С таким мировоззрением, однако, надо было податься в Искариот.

В сквере царят тишина и покой, свойственные любому безлюдному месту. Он садится на ближайшую лавочку, наблюдает за улицей, где черные жуки такси развозят припозднившихся жителей и гостей столицы. По поводу отсутствия юной леди не волнуется. Конечно, её появление в клубе может быть всего лишь хитроумным маневром, призванным усыпить бдительность, но он почти уверен, что девчонка придет на встречу. Хотя бы, увериться, что приманка в его лице еще не сбежала из Лондона, осложняя леди охоту.

Хеллсинг и впрямь долго ждать себя не заставляет. Пяти минут не проходит, как он закашливается от едкого сигаретного дыма, предваряющего её появление.

— У нас в запасе не более часа, — объявляет девчонка, стряхивая пепел. — Спрашивай.

— Среди достоинств английских леди, появилось новое — деловой разговор без вступления? Похвально. Итак, вопрос первый, что со мной происходит?

— Ты стал жертвой общества местных магов.

— Чего?!

— Общества магов. Мне обязательно повторять каждую фразу?

— Нет, если её содержание не вызывает недоумения.

— Магия существует.

— Ага. Ведьмочки в Хэллоуин садятся на метлы и летают по ночному Лондону, сбивая самолеты. На безлесых холмах по всей Европе устраиваются веселые пирушки, плавно перетекающие в не менее захватывающие оргии. Ну а в Румынии, в полночь, неизвестные грабят банки крови, несмотря на усиленную охрану, и в местных замках подозрительно горят огни, заманивающие усталых путников на последний в их жизни ужин.

— Ну, что-то типа такого.

— С ума сойти, — говорит он, сжимая кулаки. Какого черта эта мелкая вздумала шутить с ним.

— Можно и сойти с ума, а можно просто принять факт, что мир не так прост, как кажется некоторым выпускникам семинарии. И, кстати, неужто ватиканец вроде тебя ни разу в жизни не слышал об Искариоте.

— Искариоте? — злость вмиг сменяется настороженностью.

— Да. Судя по тому, как судорожно ты вцепился в лавочку, делаю вывод, что слышал.

— Не имеет значения. Значит, твои маги охотятся за мной. Почему?

— Этого я не знаю. Могу сказать только, что ты не единственная жертва. Уже около пяти человек пропало в районе вокзала Кинг-Кросс. Первой была, Элен Ротберг, жившая на улице Кинг-Кросс, в доме, где находится фехтовальный клуб.

— Ты потому и пришла тренироваться к Тадеушу?

— Не совсем. Тадеуш Левандовский владеет особым стилем ведения боя. Я уже давно собиралась попросить Уолтера записать меня на его занятия. А тут как раз началась вся эта кутерьма.

— Понятно. Значит кто-то методично охотится на людей рядом с вокзалом. Что ж, вполне очевидным решением будет немедленная смена адреса.

Девчонка морщится.

— Что, наживка соскочила с крючка? — насмешливо спрашивает он.

— Да.

— Ну и ну. Так прямо в лицо назвать человека агнцем на жертвенном алтаре и даже не смутиться.

— Могу смутиться, если это необходимо.

— Ух ты. Определенно юная леди Хеллсинг считает, что принимать участие в её играх верх желаний любого человека.

— Именно так, при условии, что этот человек хочет выжить. Уверена, твои будущие убийцы не оставят тебя в покое. Да, им придется побегать, выискивая тебя, но, в конечном итоге, это не проблема. Ты удивишься, но для некоторых людей Лондон не такой уж и большой город, чтобы кто-то смог в нем затеряться.

— Но Лондон не единственный город в мире, а я сомневаюсь, что эти люди...

— Да, в Риме они до тебя не дотянутся, но дотянусь я. Энрико Максвелл, если хочешь жить, ты и шагу не сделаешь из отеля.

— Это угроза?

— Да.

— Это... — он мешкает, подбирает слова. Хочется рассмеяться и одновременно пробирает злость. — Черт! Ну вы даете. Просто даже не верится...

— ...что это говорит нескладная шестнадцатилетняя девчонка — очкарик, которой к тому же положено быть истинной леди, — Хеллсинг пожимает плечами, затягивается сигаретой. — Давай поступим следующим образом. Я предлагаю план действий, отвечаю на твои вопросы. А дальше решаешь для себя сам: попытать ли удачи, пытаясь сбежать из города, или же сразу начать работать со мной.

— Как по-взрослому звучит, — девчонка на колкость реагирует еще одной затяжкой. — Ладно. В чем план?

— Сейчас работаешь в Британской библиотеке, так?

— Да.

— Приходи туда завтра с самого утра и работай до самого закрытия.

— Без перерыва?

— Напротив. Выходи на улицу два-три раза, гуляй в сквере. Ты должен выглядеть напуганным, ожидающим удара в любой момент, но не паникером.

— Смысл? Они же не нападут в сквере у всех на виду.

— Именно это они и сделают. Ты что же, помнишь, как очутился на Черч вэй? Нет? Тогда я скажу как: сам туда пришел. И ни один встречный не сказал бы, что с тобой не все ладно. Взгляд, ничего не выражающий, устремленный перед собой, — человек задумался, неестественно прямая спина — военный или танцор, не реагирует на происходящее вокруг — опять же, парень ушел в свои мысли, бывает. Ты сам пришел к своим убийцам, сам завалил себя приготовленным ими железом — нужно было просто ударить по шаткой конструкции лесов — и трубы рухнули вниз, чудом не переломав тебе ноги.

— Но ты, леди, вмешалась и спасла мою грешную жизнь. Правильно в общем-то сделала, приманку найти было не так уж и просто. По твоим же словам, ты понятия не имеешь, какими качествами должна обладать жертва таинственного магического сообщества. И тут такое везение. Полюбившаяся магам личность волею судьбы оказывается под рукой, через вечер фехтуя с тобой в клубе Левандовского.

— Да, мне повезло. Как и тебе. Не запишись я в клуб, и ты был бы скорее всего уже мертв.

— И как же мне не стать таковым, играя роль приманки?

— Я все время буду следить за тобой.

— А разве они не знают тебя? Ты так старалась ради моего спасения, столько людей привлекла к операции.

— Они знают, что кто-то был рядом с тобой. Видеть меня они, по идее, не должны были. Обычно кукловоды предпочитают действовать на расстоянии.

— А наблюдатель?

— Возможно. Но я старалась действовать скрытно.

— Работяги могут описать тебя.

— Только рост и нижнюю половину лица. Я была в просторной одежде с капюшоном, не забывай.

— Хорошо. Но если на меня нападут в гостинице?

— Я подкупила горничную. Она сообщит мне, если что-нибудь случится. Да и из номера тебе теперь непросто будет выйти. А сами они к тебе вряд ли придут.

— Они уже были у меня.

— Что?

Удивлены, юная леди?

— Наши друзья посетили меня в тот же день, когда я очутился на Черч вэй в весьма затруднительном положении.

— И?

— И ничего. Обыск провели аккуратно, но неосторожно. Их выдала пара пустяков.

— Откуда такая уверенность, что это именно они?

— Кому же еще?

— Тебе лучше знать своих врагов. Что ж, я учту это. И, кстати, это лишний раз подтверждает мои слова, что сами они не намерены встречаться с тобой лицом к лицу, во всяком случае пока не будут полностью уверены в твоей невозможности сопротивляться.

— Мило. И когда же, по-твоему, ждать нового нападения? Да и откуда такая уверенность, что они вообще нападут на меня, а не поищут другую жертву?!

— Ниоткуда. Просто надеюсь на именно такое развитие событий, а факт обыска лишний раз убеждает меня в твоей несомненной ценности для них.

— Понятно. И как же давно ты следишь за столь ценным мной?

— Четыре дня.

— Значит ты видела, как я перемещался той ночью, когда был туман?

— Да. Правда, пару раз теряла из виду.

— Где именно?

— Когда ты ушел из этого сквера и вплоть до вокзала.

— Скажи, тебя не насторожило, что улицы в тот день были пустынны, ни пешеходов, ни машин...

— Магия.

— Ясно.

— Если вопросов больше нет, то встретимся завтра. Выходи из гостиницы в половину десятого. Я присмотрю за тобой.

— Зачем тебе все это?

— Без тебя...

— Я имею в виду не собственную безопасность, а твою заинтересованность в этих магах.

— Решил приберечь самый главный вопрос напоследок? Я не могу ответить тебе. Считай, что эти маги мне сильно насолили.

— Доверие, как я погляжу, не самая сильная составляющая нашего тандема.

— До завтра, Энрико.

Ночь проходит спокойно. А вот утро он встречает в объятиях горничной, к счастью, лишенных какой-либо романтичной составляющей. Могучий хук отправляет его в нокаут на кровать. Вылитая на голову вода заставляет отплевываться и шумно вдыхать пахнущий средствами для мытья воздух.

— Вы не в себе, — любезно сообщает горничная. — На вопросы не отвечали, двигались, как на автомате, смотрели при этом в одну точку. Вот я и вспомнила слова вашей родственницы. Не беспокойтесь, я сообщу ей о случившемся.

— Который сейчас час? — единственный вопрос, который приходит ему в голову после хука.

— Семь часов утра.

— Ух ты. И как давно я изображаю из себя зомби?

— Точно не скажу, но с полчаса бодрствуете наверняка. Вон, и одеться уже успели.

— И правда, успел, — осматривает себя с чувством человека, впервые в жизни посмотревшего в зеркало.

— Не беспокойтесь, — зачем-то повторяет горничная.

— Не беспокоюсь, — на автомате говорит и встает с кровати. Немного шатает, но идти можно. Какой, однако, поставленный удар у местного персонала.

— Я вас оставлю и заберу с собой ключ, — сообщает горничная не без подозрения наблюдая за его прогулкой по номеру. — Подождите пару минут.

— Я не тороплюсь, — говорит он, закрывая дверцу одежного шкафа и переходя к тумбочке. Все содержимое крохотных ящичков летит на пол. Сами ящички достаются и просматриваются, даже простукиваются со всей возможной тщательностью. Ничего. А ведь такая хорошая гипотеза была. Впрочем, он ведь не осмотрел еще вентиляцию. По большому счету, с неё и следовало бы начинать. Лучшего места размещения для психотропного вещества, попадающего через дыхательные пути, и не придумаешь. Горничная ушла, значит можно похулиганить и снять решетку. Сколько же грязи, однако, на ней. И этим дышат местные жители? Бедняги…

В вентиляции ничего интересного и хоть сколько-нибудь подозрительного не обнаруживается. Как и в стенах, под паркетом и под матрасом. Дальнейшую проверку собственного жилья на безопасность прерывает появление Хеллсинг.

— Спасать меня ты особо не спешила, леди, — говорит ей вместо приветствия.

— Пришла, как только смогла.

— Какие-либо коррективы в наши планы это происшествие вносит?

— С чего бы? Можешь, правда, сегодня напустить на себя особо обеспокоенный вид и не выходить на обед. Если за тобой следят, пусть думают, что ты насмерть перепуган.

— Ладно. Раз выходной мне не положен, то через полчаса я отправляюсь в библиотеку.

Девчонка смотрит на часы и кивает.

— Буду неподалеку.

— Надеюсь, — говорит ей вслед.

* * *

Работа всегда его спасала. Страх, унижение, гнев он лечил одинаково и лечил успешно: погружением в дела с головой. Сегодня исцеление от почти охватившей его утром паники стоило написания третьего раздела реферата. Получившийся текст преимущественно состоял из описаний протекания порфирии у нескольких лиц, к счастью для себя живущих в девятнадцатом веке, потому избежавших костров инквизиции, но не избежавших тягомотины множества медицинских процедур.

В связи с последними событиями не забыл он и литературу по гипнозу. Читал её в перерывах между написанием реферата, устраивая себе своеобразный отдых. Гипноз всегда привлекал внимание множества людей, как, впрочем, и все связанное с властью в любом её проявлении. Популярность вопроса обусловила обилие литературы разной степени достоверности. Но почти все источники свидетельствовали, что в состояние гипноза пациента нельзя ввести без его согласия и невозможно заставить гипнотизируемого при этом делать нехарактерные для него или неприемлемые вещи.

Таким образом очередная красивая гипотеза проваливалась с треском. Видно не за горами время, когда и в самом деле придется поверить в магию, шаманство, вуду и прочую чушь.

Зато удалось прояснить кое-что насчет девчонки. Род Хеллсинг оказался древним, свято чтущим традиции, в числе коих значится и обязательная для всех лиц мужского пола военная служба, принесшая его представителям немало наград и позволившая существенно укрепить собственное материальное положение за счет казны благодарных английских монархов. Наследницей этой военной династии абсолютно некстати является леди Интегра Хеллсинг, несколько лет назад лишившаяся отца и дяди, погибшего при весьма странных обстоятельствах. Очевидно, в данный момент вышеназванная леди находится на попечении древнего дворецкого, служившего еще её отцу и наверняка с трепетом относящегося ко всему, что носит имя Хеллсинг. Ответственность на плечи этого по сути ребенка возложена немалая. Особенно, если учесть, сколь велика еще в этой стране роль традиций и сколь ревностно английские слуги блюдут честь рода, которому служат. Наверняка взросление барышни сопровождалось многочисленными наставлениями, от которых кто угодно полез бы на стенку, а леди Хеллсинг еще и девчонка с характером. Наверняка, охотясь на так называемых магов она хочет столь экстравагантным способом доказать всему миру, а больше всего самой себе, что чего-то да стоит. С таким союзником можно попасть в знатный переплет.

* * *

Вечер заставляет Лондон притормозить в пробках, в толпах на площадях, перед светофорами, на автобусных остановках и в метро. Впрочем, к девяти, потоки машин и людей превращаются в тонкие ручейки или же иссякают вовсе. Он идет по Юстон-сквер быстро, почти бегом, цепляясь взглядом за каждую подозрительную тень, за каждое лицо, каждую мелочь, идет, считая про себя шаги и не особо рассчитывая на помощь леди Хеллсинг. Он не привык рассчитывать на кого-либо кроме себя. Люди помогают неохотно и почти всегда с выгодой для себя — урок, усвоенный еще в детстве. Все протянутые руки так или иначе хотят прежде всего схватить тебя за горло и душить своей щедростью, благочестием, участием, почти всегда показными. А потом требовать, требовать, требовать. Ответного уважения, участия, помощи — и всегда в большем объеме. Кредитование записано у человечества в подсознании, разнятся только ставки. У так называемых альтруистов они близки к нулю. А самая высокая кредитная ставка у Бога. Он требует безотчетной веры и безграничной любви за один только малоприятный процесс рождения...

— Эй! — пощечина по лицу от леди Хеллсинг отрезвляет, спускает на землю и почти мгновенно исцеляет от приступов филофствования. — Ты понимаешь где находишься и что происходит?

Он уже готовиться ответить какой-нибудь колкостью, когда в свете фонаря видит здание «в чешуе».

— Та самая улица, это та самая улица, — вот что слышит леди Хеллсинг, уже и без того немало усомнившаяся в его душевном здоровье. — Но ведь была и другая, — добавляет он после драматической паузы. Под «другой» подразумевается улица-тупик с красными домами, на которую он случайно забрел шесть дней назад во время первого припадка беспамятства. Выражение лица Хеллсинг в эту минуту довольно забавно: восхитительная смесь брезгливости и испуга. Словно крысу или змею увидела.

— С тобой вообще все в порядке? — спрашивает она наконец.

Он улыбается, заставляя юную леди сделать шаг назад.

— В полном, кажется. Просто я знаю эту улицу.

— Вот как? — Хеллсинг смотрит на него все еще с подозрением, но уже без опаски. — Ладно. Иди вперед. Встретимся в твоем номере.

* * *

— Именно так и входят истинные леди, — говорит он не без интереса наблюдая как девчонка втискивается в узкую щель полуприкрытого окна. — Я уж боялся, вы застрянете.

— Не бойся, — шипит поздняя гостья, спрыгивая с подоконника. — Страх негативно воздействует на организм.

— С вашей помощью меня сожрут раньше, чем я умру от сердечно-сосудистых заболеваний.

— Мой опыт подсказывает, что такие язвы как вы умудряются пережить большинство своих знакомых. Несправедливо, по-моему. И нарушает поговорку «язык до добра не доводит».

— Жизнь вообще несправедлива. Живешь себе на белом свете, никого не трогаешь, и тут — на тебе — гипнотизируют ни с того ни с сего. Круглые сутки непонятные личности лезут к тебе в мозги, да еще и по ночам всякие леди лезут в окна и грубят при этом. Спасу нет ни от тех, ни от других. И сам черт не разберет кто опаснее.

— Закончили? Тогда к делу.

— Вы меня пугаете. Что у вас в руках?

— Карта и пенал.

— Слава богу, а то я уже такое успел передумать.

— Как для священника у вас неприлично буйная фантазия.

— Это профессиональное. Я рассказываю людям о том, что никто и никогда не видел.

— О вселенской любви и милосердии?

— Какая же нынче циничная молодежь пошла. Я имел в виду царство небесное и геенну огненную.

— Это карта Лондона. Бери карандаш и пометь те места, где подвергался магическому внушению.

— Все я пометить не смогу.

— В смысле? Ты что же, не запоминал где бывал?

— Дело не в этом. Просто, когда испытал на себе вашу магию в третий раз за один вечер, я очутился на маленькой улочке, оканчивающейся стеной. Был туман, но в свете фонаря удалось различить, что кладка домов красная. На этом, собственно, все сведения о том месте исчерпываются. Я пытался тогда не терять связь с реальностью, но, увы, провалился в беспамятство раньше, чем успел прочитать название улочки.

— Это и есть та «другая» улица?

— Какие мы догадливые.

— Не зря же я следила за тобой. Три дня тому назад ты минут двадцать возил по карте пальцем в сквере на Аргайл-стрит.

— Да, я безрезультатно пытался найти этот чертов тупик. Филд-стрит отлично подходила на его роль, однако и здесь меня поджидала досадная неудача.

— Маленькая улочка с красной кирпичной кладкой домов вблизи вокзала... Есть одна догадка. Завтра рано утром прогуляемся туда. Только, знаешь, очнулся ведь ты сегодня как раз на Филд-стрит.

— Знаю. Считаю совпадением.

— А вот я бы не спешила с выводами. Так что отмечай, давай, где приходил в себя после гипноза, тогда и поговорим.

Все черные точки умещаются в восточной части района Кинг-кросс. Леди Хеллсинг, критически оглядывая сие творчество, берется за линейку и карандаш. Полученный треугольник с вершинами в Юстон-сквер, Кинг-кросс и Кистон-Крестен безжалостно изрезается биссектрисами. Жирная точка пересечения линий оказывается в самом конце Сейнт-Чадс-стрит.

— Что за улица? — спрашивает он, склоняясь над картой.

— Ничего особенного. Начинается рядом с вокзалом, упирается в уже известную тебе Аргайл-сквер. Кажется, там есть отель, парочка магазинов и какая-то кантора.

— Включим её в утреннюю прогулку?

— Нет. Я сама сначала туда наведаюсь. Ты можешь заставить их нервничать раньше времени, а то и вовсе спугнешь.

— Ладно. Вот только не факт, что мы на верном пути. Мне кажется, для правильной интерпретации всех этих точек нужна не линейка, а циркуль. Вонзаем иглу в дом, где располагается наш клуб и жила последняя жертва проделок магов, теперь выдвигаем ножку на максимально большое расстояние (Юстон-сквер) — и получаем зону поражения.

— Идея неплоха, но, заметь, все точки в твоем круге умещаются в маленьком секторе. Остальное же пространство гуляет. Не думаю, что преступники столь зациклены на северо-западном направлении.

— Возможно ты и права. Однако не стоит забывать, что именно возле Кинг-кросс, по твоим же словам, происходило большинство случаев воздействия магией на жертв. И я, когда первый раз попался твоим колдунам, шел как раз по этой улице, а пришел в себя уже около вокзала.

— И там же чуть не умер во второй раз. Не похоже, чтобы улица Кинг-кросс была эпицентром магии, откуда она изливается на всех, случайно подвернувшихся под руку.

— Может твои маги мигрируют?

— Может быть.

— Тогда имеет смысл искать отели или съемные квартиры.

— Их здесь полно. Мы же в старом районе и недалеко от вокзала, забыл? Впрочем, можно проверить отели на Кинг-кросс и Сейнт-Чадс-стрит. Всего около пяти, если мне не изменяет память.

— Проверь тех, кто выписался на этой неделе.

— Проверю. Сомневаюсь, что так мы действительно нападем на их след, но в любом случае с чего-то надо начинать. Однако, основной наш план — поймать преступников на живца — остается неизменным.

— Хотелось бы узнать об этом неизменном плане поподробнее. Раз уж мне отведена главная и почетная роль червячка на крючке, я имею право знать собираются ли меня спасать или же попросту скормят акулам.

— Будут спасать, хотя, лукавить не стану, произойти может всякое.

— Весьма утешительно и ободряюще. Однако, моя дорогая леди, сегодня ты зачем-то меня остановила, так и не дав нашей «рыбке» заглотить наживку как следует.

— Ты сам остановился. Уткнулся в забор и застыл.

— А я-то думал... Впрочем, неважно. Застыл, говоришь. Хм. Честно говоря, я в это время был занят мыслительной работой, насколько помню...

— Удивительно.

— А вот это уже обидно, моя юная леди. И неуважительно по отношению к старшим.

— Старшим неплохо было бы перед тем как требовать к себе уважения, попытаться его заслужить. Уже около недели ты ходишь по краю пропасти и совершенно не придерживаешься даже элементарных правил безопасности!

— И какие же существуют правила безопасности для бедолаг, угодивших в подобный переплет?

— Быть сосредоточенными, чтобы они не делали. Даже в душе, даже в туалете, — всегда и везде контролировать каждое свое движение и не позволять чужому разуму брать верх над собственным.

— Как мило. Чем-то напоминает все эти советы «вдохните-выдохните поглубже», «досчитайте до десяти, давдцати, Н-дцати и обретете дзен и полный покой и еще здоровые нервы в подарок». Ни разу в жизни не получалось.

— Истерик.

— Может быть. Но, если что-то меня раздражает, я от него избавляюсь. И не надо читать мантры, считать овечек или что еще там полагается. Все просто. Есть проблема — реши её, а не маскируй.

— Идете по жизни напролом, Энрике Максвелл?

— О чём вы, леди?!! Напролом идут только быки.

— А ты скорее лиса?

— Я есть я, и оставим эту тему. Лучше расскажи о наших преступниках. А то за все время нашего знакомства ты не больно распространялась о своем расследовании и вообще об этих магах.

— Да мне, честно признаться, известно не так уж и много. Энергетический вампиризм встречается довольно часто. Многие даже не подозревают, что обладают им. Когда плохо, выходят на улицу, звонят друзьям, устраивают шумные вечеринки, в общем делают все, что советуют психологи впавшим в меланхолию. Только вот после посиделок с такими людьми обычный человек чувствует себя выжитым, как всем известное цитрусовое. В принципе, это не смертельно. Максимум, пропитание энергетического вампира окружающим его людям выльется в один испорченный день и последующий двенадцатичасовый сон, необходимый для восстановления сил. Однако, есть люди знающие о своей особенности и научившиеся её управлять. Из пассивных потребителей они превратились в активных. Если раньше их питание происходило рефлекторно, как у младенцев, то с обретением сил они сами могут регулировать тип и потребление энергии.

— И потребляют её слишком много?

— Да. Если упырь выпьет много крови — его жертва умрет, а сам он станет сильнее. То же и с энергетическими вампирами. Они вполне способны убить, когда их собственная энергия на нуле, или если пожелают стать сильнее.

— Какие милые ребята. Но знаешь, на основании твоих слов у меня нарисовался портрет этаких волков-одиночек, или даже скорее кошек, которые гуляют сами по себе и не прочь поживиться за счет излишков своих двуногих собратьев. Однако, до этого мы все время говорили о некоем магическом сообществе.

— Для контроля своих сил и развития способностей энергетические вампиры стали объединяться в группы, как правила небольшие: в пределах нескольких улиц, или пары деревень. Их члены делятся друг с другом опытом, делят территорию, устанавливают правила, помогают неопытным. Раз в год устраивается сходка представителей этих групп, нечто вроде шабаша. Там обсуждаются более глобальные вопросы по выживанию и улучшению качества питания, если можно так выразиться.

— Значит мне «посчастливилось» приглянуться одной из таких групп?

— Да.

— Откуда такая уверенность?

— Воздействие на расстоянии без непосредственного зрительного контакта — возможности именно группы, а не одного человека. Одиночка на это не способен.

— Сколько их может быть?

— До десяти, как правило.

— И если я попадусь такой ораве...

— ...умрешь, без сомнения. Чем больше людей — тем больше питания им нужно.

— А может, я придусь им по вкусу, и они решат растянуть удовольствие?

— Именно это они сейчас и делают. Кусают тебя понемножку, распаляют аппетит.

— И как долго они будут это делать?

— В их интересах поймать тебя как можно скорее. Ты ведь уже осведомлен об охоте на свою скромную персону.

— Их что же, только такие скромники, как я привлекают? Что общего у всех жертв?

— На первый взгляд — ничего. Но в твоем случае, думаю, ты стал интересен им своей способностью противиться магическому воздействию. Они, кстати, могут с тобой некоторое время поэкспериментировать. Честно говоря, я надеюсь на это.

— Что?!

— В случае, если ты все-таки угодишь к ним в лапы, а я не смогу тебя тут же вытащить, нам остается надеяться, что их интерес к твоей персоне поможет выиграть время.

— То есть мне все-таки придется столкнутся с ними лицом к лицу.

— Скорее всего — да. Но я надеюсь, что ты их толком даже не успеешь разглядеть. Приведешь меня к ним и тут же ретируешься, оставив все мне.

— Полагаешь, справишься с ними в одиночку?

— Зависит от ситуации. Впрочем, мне есть кого позвать на помощь.

— Только не говори, что старика-дворецкого...

— Ты напрасно недооцениваешь Уолтера, хотя, честно признаться, я намереваюсь его вообще ни во что не посвящать.

— Правильно, стариков беречь надо от таких нервных потрясений. Меня вообще-то тоже, но, вижу, ты, леди, непреклонна в своем желании посадить меня к ним на крючок, наблюдать как они меня заглатывают и только в последний момент дернуть удочку.

— Поверь, у настоящего червяка в описываемой тобой ситуации куда меньше шансов спастись, нежели у тебя. Ты всего-то на порог ступишь, а остальное будет уже моей головной болью.

— Вот только навряд ли у меня под их гипнозом будет возможность унести ноги. Я вообще мало что буду соображать.

— Не волнуйся, им в тот момент станет не до тебя.

— Надеюсь. Ладно, хватит ужасов на сон грядущий. Значит завтра сначала на утреннюю прогулку, а потом в библиотеку?

— Да. Будь готов в половину седьмого выйти на пробежку. Кстати! Вот уж поистине замечательная мысль. С завтрашнего утра Энрико Максвелл будет бегать. Сначала утром, а потом и вечером. Так нашим злоумышленникам будет легче спланировать твое похищение, а нам, соответственно подготовиться к их нападению.

— Несмотря на твой бодрый тон, я все же опасаюсь, что такой вид оздоровления мне на пользу не пойдет.

— Посмотрим.

Леди Хеллсинг довольно улыбается и, вскарабкавшись на подоконник, исчезает в лучших традициях авантюрных романов, растворившись в ночи. На месте дворецкого Уолтера, он бы пересмотрел содержимое фамильной библиотеки. Увлечение приключенческой литературой в столь юном возрасте может существенно сократить срок жизни.

Ночь проходит спокойно, несмотря на все его опасения. Никто не покушается ни на его жизнь, ни на имущество. Горничная, приходит в шесть. Заходит без стука, на его замечание только передергивает плечами и огорошивает сообщением, что по приказу леди Хеллсинг проверяла наличие постояльца в номере каждые два часа. Впервые в жизни он узнает каково это: испытывать облегчение и злость одновременно.

В половину седьмого, как и было договорено, он уже прогуливается рядом с отелем. Утро выдается на редкость скверным: туман, какая-то морось, грозящая вот-вот перерасти в полноценный дождь, да еще и ветер.

— Побежали, — Хеллсинг подкрадывается сзади тихо, словно наемный убийца. Впечатление усиливает знакомая просторная куртка с надвинутым на лицо капюшоном.

— В какую сторону бежать? — спрашивает он, потирая замерзшие руки.

— Налево до перекрестка, а там — направо, — поясняет леди, указывая на затянутый туманом горизонт.

Движение в ускоренном темпе по утонувшим в молочном киселе улицам к удовольствиям здорового образа жизни отнести сложно. То и дело из молочной завесы возникают силуэты первых прохожих, невыспавшихся, раздраженных, нерасторопных. Заденешь — поднимается волна недовольства быстро превращающаяся в настоящее цунами. Переходить проезжую часть дороги оказывается еще веселее. В Риме, конечно, с пресловутыми ПДД дела обстоят еще печальнее. Они вроде бы и есть, закрепленные на бумаге, растиражированные в виде разномастных брошюр, изучаемые в автошколах, но вот интерпретирует их каждый по-своему. Лондон в этом плане куда более дисциплинированный город, но этим утром и он становится опасным для зазевавшегося пешехода. Нахальный черный миникупер с шашечками проносится в жалком десятке сантиметров перед ним. Крохотная ручка леди Хеллсинг сжимает его локоть с силой железных тисков, удерживая от могущего стать роковым шага.

— Не зевай, — слышится её шепот, более похожий на шипение.

Он благодарит за спасение и тут же жалуется на погодные условия. Двигаясь по Кромер-стрит, они активно дискутируют на предмет капризов природы в разных частях земного шара. Убедить леди Хеллсинг в том, что Лондон — отнюдь не рай на земле, — вошло в весьма короткий список дел, что ему не под силу и дало такие же результаты, как попытки проповедовать католическое учение среди сектантов. В пылу прений он и не замечает, что уже минут десять они стоят на развилке двух улиц, став мишенью для злых взглядов прохожих, обходящих не в меру болтливую парочку.

— Куда нам теперь? — спрашивает, почти сдавшись в бесконечном споре с патриотическими чувствами леди.

— Направо. Оглянись. Это твоя улица?

— По-моему, она.

Даже в столь непрезентабельных условиях, как туман и накрапывающий дождь, улочка выглядит нарядной, как на открытках, что шлют родным из путешествий. Красная кирпичная кладка, красные колья оград, красные цветы в вазонах...

— Дома, во всяком случае, похожи, — добавляет он после небольшой паузы.

— Раз не уверен, тогда пройдемся.

— Эта, — говорит уже уверенно, когда спустя несколько минут из тумана медленно выступают очертания невысокой кирпичной стены.

— Значит той ночью ты очнулся на Танкертон-стрит, — довольно констатирует девчонка и, порывшись в карманах куртки, выуживает сложенную в гармошку карту. — Вот наша улица, видишь?

— Вижу надпись, но, если верить карте, Танкертон-стрит не имеет тупика.

— А кто тебе сказал, что стена — это обязательно тупик? Пошли, подойдем ближе. Теперь видишь? Здесь небольшая дорожка, соединяющая сразу три улицы.

— Вижу. Но, признайся, ночью, в темноте, да еще и в полуобморочном состоянии этой узенькой тропинки можно и не заметить.

— Не такая уж она и узенькая. Впрочем, я тебя не виню. Итак, на нашу карту можно со спокойной совестью поместить еще одну точку. И снова в относительной близости от вокзала.

— И от улицы Кинг-кросс.

— Да, и от улицы Кинг-кросс тоже.

— Ну наконец-то ты хоть в чем-то со мной согласна.

— Тише! — девчонка вскидывает руку, замирая на месте. Всматривается в завесу тумана, хмурится и одними губами командует: — За мной!

Поворот налево, два метра, преодоленные бегом вдоль стены, — и они на Мидхоп-стрит, похожей на свою соседку, как сестра-близнец. Её плиточные мостовые покидают почти сразу, перебегая на Уидборн-стрит: удивительное место, где мрачную многовековую кирпичную кладку жильцы всеми силами пытаются скрыть зеленой завесой растущих прямо на крышах вьющихся растений и обилием цветочных горшков вдоль стен. Еще один поворот в импровизированной оранжерее — и Аргайл-стрит, встречает до боли знакомым сквером и строгими черно-белыми однотипными фасадами прижавшихся друг к дружке домов. Сквер они обходят по кругу в полном молчании. Попытки украдкой разглядеть что-либо в тумане проваливаются одна за одной, зато воображение разгуливается ни на шутку рисуя живописные картины нападения таинственных злоумышленников, с оглушительными хлопками перестрелки или гробовым молчанием быстрых ножевых атак. Впрочем, настороженные взгляды леди Хеллсинг и необычный выбор маршрута можно истолковать и как простую слежку.

— За нами следят, — подтверждает девчонка догадку. — По этой улице до пересечения с Грейс-Инн-роуд мы идем вместе. Дальше ты сворачиваешь на Суинтон-стрит, доходишь до Кинг-кросс, следуешь по ней до Уиклоу-стрит, которую проходишь из конца в конец. Встретимся на углу Британии-стрит, где ты остановишься и будешь ждать моего знака. Все ясно?

Он кивает. Досадует на себя, что никакой слежки так и не заметил. По-детски надеется, что девчонка ошиблась и никого их утренняя прогулка не заинтересовала. Послушно плетется, точнее имитирует пробежку по Суинтон-стрит, вливается в толпу на Кингс-кросс и испытывает легкий приступ клаустрофобии на Уилкоу-стрит, в окружении уходящих ввысь старых выщербленных стен, замирает на углу с Британи-стрит, под окнами старинного дома, примечательного своими треугольными козырьками и треугольными же лепными барельефами. Туман окутывает эти архитектурные изыски, словно указывает на скрытый ото всех символ, облекая простое здание в ореол тайны и мистики.

— Похоже оторвались, — сообщает Хеллсинг, опять неслышно подкрадываясь почти вызывая у него сердечный приступ. — Сейчас иди в гостиницу, — приказывает она. — Встретимся в библиотеке.

* * *

Паранойя, оказывается, может развиться стремительно. В библиотеке почти в каждом посетителе он видит шпиона. И чем ближе находится человек, тем больше косых взглядов в свою сторону получает. Из-за подобных приступов мнительности реферат пишется крайне медленно, по нескольку абзацев в час, а охрана, в свою очередь, начинает присматриваться к чересчур беспокойному посетителю. Не сразу, но ему удается взять себя в руки. Выручает и природная хитрость. Заметив, как одна из девушек заглядывает ему через плечо, он улыбается ей. Завязывается беседа, в ходе которой удается обзавестись очаровательной соседкой и одновременно защитой от нападения. В самом деле, не будут же так называемые «вампиры» нападать на него при свидетеле. По крайней мере, раньше такого не было, если не учитывать случай с водителем, более похожий на ошибку злоумышленников.

Время до закрытия библиотеки, проведенное в весьма симпатичной компании и относительной безопасности, пролетает незаметно. Но уже у выхода былые страхи возвращаются вновь. Распрощавшись с новой знакомой и мужественно отказавшись от соблазнительного предложения «подбросить до гостиницы», он идет по засыпающему городу, вслушиваясь в себя, бросая вокруг косые взгляды, разглядывая каждое отражение в витрине, выискивая возможного шпиона и смиряясь с ролью наживки. В людском потоке глаз выделяет троих, подходящих на роль как охотника, так и соглядатая: парня-рэпера, упрямо выдерживающего дистанцию в пять метров, старуху с костылем, умудряющуюся не отставать с какой бы скоростью он ни шел, и мужчину в темном плаще, то исчезающего, то вновь появляющегося в поле зрения. Жаль девчонка не описала того, кто следил за ними утром. Он тоже хорош. Запаниковал и не расспросил, повинуясь чужим приказам, как скот на бойне. Глупо и непростительно для прошедшего суровую школу жизни в подворотнях вечного города. Вот что с ним сделала семинария и здешние курсы «черт знает чего». Впервые в жизни сначала прохлопал хвост, а теперь вот не может установить действительно ли за ним следят, и если следят, то кто именно? Остается надеяться, как бы это ни было печально, на девчонку, обещавшую не сводить глаз со своей пешки.

Кингс-кросс минует без каких-либо происшествий. Грейс-инн-роуд уводит его от шумной многолюдной привокзальной площади. На её мостовых людей уже заметно меньше, как и транспорта, включая вездесущие такси и красные громадины автобусов. Он якобы случайно роняет кошелек. Наклоняется и краем глаза замечает, что странная троица по-прежнему рядом: старуха на противоположной стороне улицы, черный плащ шагах в двадцати, ну а рэпер каким-то образом умудрился обогнать всех и теперь старательно разглядывает витрины впереди, метрах в десяти. Поколебавшись несколько мгновений, он сворачивает в улочку слева от него, узкую, почти щель между домами, где с трудом разойдутся двое. Шагает быстро, не без опасений навсегда остаться на здешней каменной мостовой, почти не освещенной и вполне возможно оканчивающейся тупиком. Просто идеальное место для совершения преступления и выявления хвоста. Повезло. Поворот на уже знакомую Уиклоу-стрит он минует затылком чувствуя направленные на него пристальные взгляды. Импровизированная автомобильная стоянка, где находятся одни только мотороллеры, словно создана, чтобы спрятаться в тени и наблюдать, как один за другим по улице прогуливаются старуха, плащ и рэпер. Рэпер покидает улицу первым. Его товарищи еще некоторое время топчут здешний асфальт в нерешительности. Разочарованный «хвост» убирается восвояси только через десять минут, еще через десять решается наконец покинуть свое убежище и он. Бросив критический взгляд на приютившую его крошечную площадку, убеждается в своей теории, что преследователи определенно не ставили перед собой цель захватить гостя из Ватикана, иначе обшарили бы здесь каждый угол. Нет, за ним просто наблюдали, вероятно пытаясь разгадать тайну феноменальной везучести и умения высвобождаться из всех ловушек.

До Британи-стрит он доходит, почти не испытывая волнения, уверенный в безопасности собственной жизни. Поворачивая на Грейс-инн, внимательно оглядывается по сторонам. Рэпер. Один-единственный из троицы шпионов. Занял позицию напротив отеля. Очевидно ждет, когда неугомонный объект слежки соблаговолит наконец вернутся в свой номер. Интересно, что предпримет парень, убедившись, что вышеназванный объект в отеле? Вариантов множество: от убить и похитить до просто доложить вышестоящим. Последнее наиболее вероятно. Убивать у этих господ принято на расстоянии и руками самой жертвы. Почти идеальное преступление-мечта здешних писателей детективного жанра.

* * *

Леди Хеллсинг сидит за его письменным столом, просматривает книги, взятые им из библиотек.

— Хвост видел? — спрашивает, откладывая в сторону «Славянские предания».

— Да, моя леди. Немаленький — целых трое шпионов. Чувствую себя польщенным.

— Могу польстить еще больше: убивать тебя тоже будут не в одиночку. Что ж такого в тебе примечательного, как думаешь?

— Мое обаяние и харизма?

— Они тебя убить хотят, а не в партию принять.

— У крупных охотников — не менее крупная добыча.

— Не льсти себе. И, кстати, странный у тебя, как для священника, круг интересов.

— Может я готовлюсь в инквизиторы?

Девчонка резко оборачивается, пронзает взглядом, очевидно призванным напугать собеседника. Н-да, с юмором у нас беда.

— Задание такое дал мне куратор, — спешит он объяснить. — Про вампиров, оборотней и прочую потустороннюю живность написать реферат.

— А почему не про жития святых?

— Черт его знает. Может хотел таким образом на место поставить. Мол, ни к чему серьезному тебя приставить нельзя, а раз ты все равно изучаешь мифологию, то вот тебе и задание в тему.

— А зачем тебя вообще послали на курс «Мифологии и религиоведения» в Лондон?

— Без понятия.

— И не разу не пытался выяснить?

— Пытался, но у нас если говорить не хотят, то хоть пытай, ничего не выудишь.

— И догадок никаких нет?

— Честно говоря мне сейчас не до этого. Лучше скажи, почему ты так уверена, что убивать меня будут не в одиночку.

— Наличие трех посланных за тобою шпионов явственно говорит о том, что тебя расценивают как противника серьезного, а на таких охотятся уже всем коллективом. И хотелось бы понять, почему именно семинарист-иностранец вызвал у них такой интерес.

— Ну, тут не обязательно дело в моей биографии. Просто я внезапно оказался им не по зубам. Теперь для них дело чести — попробовать на вкус моей энергии или что им там надо. Чем дольше и изнурительней охота — тем желаннее добыча, разве не так?

— Почему они вообще обратили на тебя внимание?

— А по каким критериям они отбирали своих предыдущих жертв?

— Я не знаю.

— Давай начнем с них.

— Думаешь это не было первым шагом в моем расследовании? Так вот — у жертв нет ничего общего, понимаешь н-и-ч-е-г-о.

— Место жительства — раз.

— И на этом все. Интересы, пол, возраст, карьера, семейное положение, внешность, и даже раса — ничто не схоже.

— Может они охотятся на первого встречного, как воришки в темном переулке. Главное, чтобы жертва сопротивление оказать не смогла.

— Может быть ты и прав. Но все же…

— Я оказался жертвой, которая оказала сопротивление и теперь им интересно. А, может, они тебя заметили?

— Может, хотя это вряд ли.

Он хмыкает, девчонка отворачивается.

— В любом случае, — говорит она, — все может проясниться, когда мы их возьмем. Готовься.

— Всегда готов, — шутит ей в ответ и чуть погодя спрашивает: — Среди этих троих был тот, кто следил за нами утром?

— Да. Парень в кепке.

— Мне почему-то кажется, что он действует самостоятельно. Утром этот тип вел нас в одиночку, во время слежки держался в стороне от «коллег», да еще у отеля поджидал меня тоже в полнейшем одиночестве.

— Уверен?

— Не на сто процентов.

— Значит задача усложняется. И в таком случае ты уже точно не случайная жертва.

— Выходит, что так. Что же мы предпримем?

— Я завтра «предприму» поход на Сейнт-Чадс-стрит, а ты тем временем в библиотеке познакомишься с очередной красоткой. Только будь осторожен с теми, кто сам пойдет на контакт.

— Боишься подосланного шпиона?

— Согласись, вполне логичное предположение.

— Вполне. Значит завтра я снова целый день в царстве книг.

— И носа на улицу не выказывай, даже в обед. Будь все время на людях. Я намереваюсь отсутствовать с часу дня до двух, но могу и задержаться.

— Когда мне выходить из библиотеки?

— За полчаса до закрытия.

— А если ты не вернешься?

— За тобой будут присматривать в любом случае.

— Надеюсь, бегать ты меня уже не заставишь?

— Напротив, завтра в шесть тридцать я тебя жду.

И снова ночь проходит спокойно; утро, серое, унылое, промозглое, также обходится без происшествий. Горничная доставляет в номер традиционный английский завтрак, на который противно смотреть, и письмо смотреть на которое хочется еще меньше. Отец Пий ни на что, кроме завуалированных угроз и вежливых приказов, чернила не расходует. И в этот раз привычке не изменяет — велеречиво сообщает, что в пятницу утром желает взглянуть на готовую работу, объем которой должен быть никак не менее пятидесяти страниц, с количеством ссылок порядка сотни и исключительно на заслуживающую внимания литературу. Черт возьми, неужто падре всерьез опасается, что в его реферате на Брэма Стокера ссылку найдет?

Пробежка по вчерашнему маршруту с леди Хеллсинг занимает около получаса и обходится без непрошенных попутчиков. Девчонку это разочаровывает, его настораживает. Слишком спокойное начало дня для столь беспокойного противника, как у них. В библиотеку идет как на бой. В том, что сообщество его преследователей готовит сюрприз — не сомневается.

И действительно, около полудня в читальном зале на соседнее еще теплое место спешно убежавшего куда-то стеснительного паренька, присаживается нечто с всклокоченными черными волосами, умопомрачительным макияжем и маникюром, напоминающим когти неизвестного науке хищника, разумеется тоже черным. Нет, в принципе, не разыграйся у него паранойя, он ни за что бы не заподозрил это чудо в двойной игре. Мэри, как представляется сторонница неформального образа жизни, нельзя было отказать в изобретательности. Идеально подобранный образ инфантильной девушки, влюбленной в мрачную готическую романтику и сопутствующий этой влюбленности интерес ко всему потустороннему, призван был расслабить будущую жертву и расположить к душеспасительным беседам. Мэри с самым простодушным видом берется расспрашивать его о теме реферата, с видом знатока давая рецензии на выбранные им книги. Затем на него обрушивается поток всевозможных сведений о полулюдях из малоизвестных источников, вроде бестиариев пятнадцатого века и прочих редких диковинок. Говорит новая соседка никак не меньше получаса и притом без перерыва, умудряясь попутно оставлять в его блокноте заметки в виде блок-схем и рисунков. Когда тема вампиризма и оборотничества начинает истощаться, собеседница не без гордости объявляет себя язычницей и держа руку на кельтских приданиях, как пастырь на Библии, начинает проповедовать. Ему не остается ничего иного, как пытаться обратить заблудшую душу к свету истинной веры. Диспут выходит горячим, хоть и ведется вполголоса, под шиканье соседей. Кончается приглашением на обед, ставящим его в весьма неудобное положение. С одной стороны, для успешной игры в наивного пастыря он должен немедленно последовать за заблудшей овцой и вливать в её уши слово Божие неустанно, без перерыва, особенно, если учесть, что хитрая барышня как раз стала чаще кивать на его аргументы и меньше возражать. Любой священнослужитель уже довольно потирал бы руки на его месте, готовясь ввести в лоно матери церкви еще одного неофита. Но...

Но с другой стороны леди Хеллсинг строго-настрого запретила ему покидать библиотеку под страхом смерти. Из-за отсутствия вышеназванной леди он оказался без подстраховки и, если Мэри задумала похищение, ждать помощи будет неоткуда. Искушать судьбу он привык только в разумных пределах. Разум же сейчас твердит, что покидать гостеприимные стены лондонской библиотеки — верх беспечности. Но грозящая остаться невоцерковленной язычница может заподозрить своего собеседника в некоторых зачатках разумности и осторожности, а значит план проследить за псевдо-готессой и таким образом выйти на её хозяев грозит провалиться с треском. И хорошо бы вампирье сообщество без лишнего шума залегло бы на дно, но ведь Мэри может принять решение действовать немедленно и тогда... Вот какого черта девчонку Хеллсинг понесло именно сегодня проверять эту треклятую улицу, да еще и без особого расчета на успех?!

— Так вы идете? — спрашивает Мэри, уже поднявшись из-за стола. Спрашивает буднично, походя, так, будто ей все равно.

Он вздыхает и виновато улыбается:

— Увы, времени у меня совсем мало. Начальство торопит со сдачей работы.

— Оу, понимаю, — разочарованной барышня не выглядит. — Надеюсь, хоть не очень много времени отняла у вас.

— Будет вам. Приятного аппетита.

Мэри улыбается и уходит в сторону лестницы. Узкая в плечах черная блузка с воротником стойкой и множеством кружев, длинная юбка, подол которой подметает пол, крохотная черная сумочка и черный зонтик, доставшийся, видимо по наследству от прабабушки — не самый удачный выбор одежды и аксессуаров для связанных с похищением физических нагрузок. Гипнозом же барышня вряд ли владеет, иначе уже давным-давно прибегла бы к помощи столь действенного оружия. Тем паче их совместный уход ни у кого бы удивления не вызвал. Может, пойти все же стоило.

Он вздрагивает. За колонной всего метрах в пяти от него — вчерашняя старуха. Читает книгу, теребит в руках вышитый платочек. Когда она там успела появиться? Умилительная такая старушка. Мудрая и добрая бабушка из детской книжки. Кто увидит — улыбнется. Он же шипит от боли, сдавившей виски. И опять это ощущение. Словно сон с открытыми глазами. Неужели они знали?.. Знали, что Хеллсинг не будет, что он откажет Мэри, что...

— Мэри!

На его крик оборачиваются многочисленные посетители читального зала, оборачивается охрана, возмущенно шикают библиотекари. На его крик оборачивается сама готэсса и застывает на месте старуха. Он поспешно выбирается из-за стола и устремляется к затянутой в черное фигуре.

Надо что-то сказать, как-то объяснить свое поведение.

— Я понял почему вы разочаровались в протестантизме, — быстро говорит он, пытаясь унять дрожь в руках и опасаясь её появления в голосе. Говорит для старухи, для библиотекарей, для охранников, для многочисленных зевак. Говорит для Мэри, решившись сыграть свою роль безмятежной наивности до конца.

— Я же говорила, что меня не столько разочаровал протестантизм как таковой, сколько я разочаровалась в самой идее Бога.

— Нет, вы просто не нашли того что искали в вере.

— Неужто? И что же я искала?

— Любовь, сочувствие, милосердие... Не выставленные на показ, оседающие точно рассчитанными суммами на дне ящиков для пожертвований, в протянутых ладонях нищих, в сейфах пастырей. Нет, вы хотели любви, сочувствия, милосердия в словах, во взглядах, в сильных руках, не дающих упасть. Вы разочаровались не в Боге, вы разочаровались в людях.

— Интересная теория, — Мэри смотрит задумчиво, впервые за весь день позабыв о необходимости удерживать на лице улыбающуюся гримасу. — Продолжим беседу? — спрашивает, выдержав небольшую паузу.

— Пойдемте, — говорит он.

— А ваша работа?

— Бог с ней. Посижу сегодня до закрытия библиотеки.

— Спасибо.

— За что?

— За искренность. Вы настоящий пастырь. Пастух и ловец в одном лице.

— Ловец? Звучит угрожающе.

— Не более, чем пастух.

— Пастух оберегает стадо.

— Пастух для стада тот же тюремщик.

— Овца и коровы в лесу не выживут.

— Но до того, как встретить человека выживали же?

— Пастух дает им крышу над головой и еду.

— И ведет на бойню.

— Все имеет свою цену. И бойня ожидает не всех.

— Но именно пастух решает кого именно казнить, а кого миловать.

— Если приносишь пользу — можешь ничего не бояться.

— Можешь не бояться, если полезен пастуху. И если уродился с хорошей гладкой шерстью или обилием молока, а иначе...

— Я был прав. Вам действительно не хватает человеческого участия. И милосердия, но не надо...

— Чего мне действительно не хватает, так это свободы.

— Но, чтобы вы получили ту свободу, о которой мечтаете, кто-то должен быть в своей свободе ограничен.

— То есть?

— Чтобы свободно ходить по улицам Лондона их надо постоянно зачищать от преступных элементов. Чтобы вы шли куда заблагорассудится, не боялись наступления ночи и мрачных закоулков, тысячи людей были лишены свободы перемещаться.

— Ах, вот вы о чем: законы, указы и прочее. В вашем случае это десять заповедей.

— Всего десять, заметьте. Сравните с любым собранием законов мирян.

— Лучше я сравню с кодексами поведения, разработанными священниками для мирян.

— И опять, Бог здесь абсолютно не при чем.

— А папа римский?

— Всего лишь человек.

— Вы смелы, как для католика.

— А вы слишком подвержены предрассудкам, как для язычницы двадцатого века.

— Где предпочитаете обедать?

— Может, во дворе? Слышал, здесь неплохое меню.

* * *

— Ну а вы над чем сейчас работаете? — спрашивает он, примостившись за крохотным столиком в тени красной кирпичной стены.

— Да, так. Провожу небольшое историческое расследование.

— Может я могу чем-то помочь?

— Как бы вам сказать... Я пишу о теме для католической церкви весьма болезненной.

— Вы меня заинтриговали. Крестовые походы, папа-женщина, папа-Борджиа, скандалы с детьми...

— Инквизиция.

— Ах, об этом.

— И, на мой взгляд, это отвратительнейшая страница в истории человечества.

— Поверьте, в истории «отвратительнейших» страниц больше половины. А если говорить конкретно об этом явлении, то, замечу, большинство авторов сильно сгущают краски и нагнетают атмосферу.

— Томас Райт приводит документ, где сказано о тридцати четырех сожжённых детях только по приказу одного епископа Иоанна Георга всего за несколько лет.

— А сколько детей было повешено за преступления светскими властями за тот же период в Германии семнадцатого века? Темные времена, они и есть темные времена.

— Это уже не было мрачным Среднековьем.

— Согласен. Но люди есть люди. Они часто используют самые святые истины для достижения самых низменных целей. Бог и религия тут не при чем.

— Но за их смерти так никто и не заплатил.

— Жизнь в подлунном мире не справедлива.

— И потому мы должны уповать на жизнь небесную?

— Вы никому ничего не должны кроме самой себя. Вам решать, какую дорогу выбрать и чем за этот выбор платить.

— Те дети ничего не выбирали.

— Но епископ свой выбор сделал и, я уверен, заплатил за него сполна.

— Епископ верил, что делает это во благо церкви. По идее, он в Раю.

— Может, он и делал это во благо церкви, но не во благо Бога. Бог никого сжигать не приказывал.

— Вы разделили церковь и Бога? Смело для священника.

— Я не отделял церковь от Бога, я отделил паршивую овцу, забывшую о своем предназначении, от отары.

— Интересно существует ли в католицизме надзор за священниками. Вы бы могли стать одним из надзирающих.

— Поверьте, мы всеми силами стараемся уследить за чистотой наших рядов.

— И всеми средствами?

— Что вы имеете в виду?

— Сомневаюсь, что свое грязное белье вы выставляете напоказ.

— Поверьте, оступившиеся не остаются безнаказанными. И поверьте, многие из них полагают, что наказание светских властей было бы менее суровым.

— Рекламируете католицизм?

— Просто не хочу, чтобы у вас сложилось превратное впечатление о нас.

— Тогда расскажите о себе.

— Увы, ничего примечательного я пока не совершил и ничем от десятков подобных мне выпускников не отличаюсь.

— Сомневаюсь. Вы были убедительны у лестницы. Черт, да вы из меня почти агностика сделали.

— Вы же язычница?

— Мне просто нравится природа. Необузданность язычества куда теснее связана с землей, лесами, полями, ветрами, чем цивилизованное христианство, стиснутое множеством догм и твердынями храмов.

— Вам просто хочется свободы.

— Именно. Знаете, вы, могли бы стать отличным психологом. Определенно, вы не просто выпускник.

— Уверяю вас, я такой же как все. И вы могли бы обратиться к любому из моих собратьев, и он обязательно помог бы вам.

— О, нет. Вы и сами знаете, насколько ваши коллеги бывают, как бы это сказать... Ведут себя как полицейские на допросе.

— Уверяю вас, что таких у нас сейчас меньшинство.

— А я хочу уверить вас, что вы — один из немногих, особенный. И, думаю, ваше начальство это понимает. Смотрите, вас послали сюда, в страну протестантскую, сложную. Наверняка, вы должны вовлечь в католицизм побольше таких, как я.

— И зачем же мне в таком случае курсы по мифологии и религиоведению.

— Чтобы переубедить такую язычницу, как я. Это судьба.

— Божий промысел.

— Кто во что верит.

— И во что же теперь верите вы? Удалось ли мне заставить вас передумать.

— Задуматься уж точно заставили.

— Ну, значит вот он, первый исполненный мною долг, как священнослужителя. И то, исполненный не до конца.

— И я снова повторюсь, вы слишком скромны.

— Скромность — необходимая для священника добродетель. Но в данном случае я скорее рационален в оценке своих успехов.

— Как бы там ни было, где я смогу найти вас, если мне понадобится совет?

— В колледже.

— Я думала, в каком-нибудь храме.

— О, я еще не допущен к проведению службы.

— Что ж, значит я найду вас в колледже. И, кстати, об учебе. Не пора ли нам возвращаться?

— Уже два часа дня. Быстро же, однако, летит время...

— ...а я итак немало у вас его украла. Впрочем, мой проект тоже не продвинулся.

— В таком случае нам и в самом деле пора вернуться.

* * *

Людей, как на зло, этим вечером на улице немного. Он старательно выдерживает дистанцию в десять метров. На Юстон-сквер это не сложно — множество фонарей позволяют даже читать, не напрягая зрения, а уж стройный черный силуэт рассмотреть и того проще. Но когда Мэри решает свернуть в переулок, он её чуть было не теряет. Узкая улица с длинной велосипедной парковкой освещена этим вечером только светом из окон, оранжевыми прямоугольниками ложащимся на асфальт. Он ускоряет шаг. Мэри, кажется, не замечает, что за ней следят. А вот он все время ощущает пристальный взгляд. У хвоста завелся собственный хвост. Иронично. Итак, вокруг ни черта не видно, малолюдно, да еще и сам он под прицелом чьих-то зорких глаз. Фаталист возопил бы о судьбе, вознамерившийся помешать воплощению замыслов, сегодня заключающихся в попытке проследить за Мэри. Он не фаталист, слава Богу. Он человек рациональный и потому попросту догонит девушку и предложит проводить домой. Время суток темное, стало быть опасное, стало быть его предложение может быть принято благосклонно.

— Мэри? — старательно изобразить удивление на лице. — Только не говорите, что живете поблизости от вокзала.

Мэри оборачивается стремительно, правая рука сжимает небольшую сумочку.

— О, это вы, — говорит отрывисто, в голосе напряжение. — Говорили же, что останетесь поработать еще полчаса.

— Увы, мне прозрачно намекнули, что будут рады видеть меня завтра. Собственно, я оказался их последним посетителем. Прямо мне никто не говорил убираться, но бросаемые взгляды говорили сами за себя.

— Может вы чересчур чуткий человек?

Тон раздраженный. Внезапной встрече явно не рады.

— Может быть. Но чуткость не порок. Особенно, если благодаря ей несколько человек придут домой пораньше.

— Вы правы. Однако какая удивительная встреча.

— Не совсем. Я живу неподалеку, в отеле «Сансет» на Грейс-Инн.

— Ах, вот оно что.

— Только не говорите, что заподозрили меня в преследовании.

— У меня богатое воображение. Стыдно сказать, но в первое мгновение я подумала о вампирах.

— О ком? — он смеется. Мэри улыбается смущенно, добавляет вполголоса: — Но они существуют.

— Уверяю вас, нет.

— Честное слово. Это не вымысел писателей. Я знаю, о чем говорю.

— Вы заблуждаетесь.

Мэри останавливается прямо под фонарем. Белесый свет заливает их лица, вызывая в памяти сцены допросов из детективов.

— Я видела их, — громко шепчет, всматриваясь ему в лицо.

— Вы обманулись. Стали свидетелем розыгрыша или его объектом.

— Нет. Я знаю точно.

— Слушайте, вы же несколько часов назад ругали Инквизицию, жгущую людей по совершенно абсурдным обвинениям. А теперь сами, как в мрачном средневековье, видите в каждой тени потустороннее существо. Как же по-детски это, право. Бояться надо людей, а не плоды фантазии сказочников-писателей.

Мэри только качает головой и идет дальше. Вдвоем они выходят на Аргайл-сквер, царство похожих друг на друга, как близнецы, домов. Девушка останавливается у дверей одного из них.

— Знаете, я такая трусиха, — говорит смущенно, потупив глаза. — Спасибо, что проводили.

— Вы не трусиха. Просто обладаете чересчур развитым воображением, — как можно мягче улыбается он, осматривая попутно окрестности. А в Юстон-сквер любопытная компания собралась. Насмотрелся он на таких еще во времена уличного детства. — Вы здесь живете? — спрашивает, кивая за спину девушки на дом, погруженный во мрак. Видно никто из жильцов еще не вернулся. — Отличный, наверное, вид из окна?

— Когда как. Иногда в сквере собираются довольно шумные компании. Смотреть на них — сомнительное удовольствие.

— Да уж, — смеется он. — Спокойной вам ночи и как можно меньше шумных компаний под окнами.

Мэри кивает, улыбается и исчезает за черной дверью. Он же быстро шагает в тень сквера, оглядывается, убеждается, что слежки нет и только тогда подходит к «любопытной компании». Прикидывает расценки в Лондоне по сравнению с Римом. Любопытная компания молчит. Выжидает. Сверлит взглядами.

— Двести фунтов на всех за слежку. Хочу узнать где на самом деле живет женщина, скрывшаяся только что в том доме, — кивает на черную дверь.

— Уж точно не там, — замечает некто в куртке с бейсболкой, надвинутой на нос. — Аванс, турист.

Он выкладывает на скамейку купюру в сто фунтов.

— Завтра приходи во столько же сюда. И деньги не забудь, — говорит обладатель бейсболки.

Он кивает и неспеша уходит прочь, время от времени бросая взгляды на дом, в котором скрылась Мэри. Ни одно окно так и не засветилось. Впрочем, другого он и не ожидал.

Хвост догоняет его только на подходе к Грейс-Инн. Бывший черный плащ выныривая из одной тени и тут же ныряя в другую, идет за ним до самого отеля. Некоторое время его долговязую фигуру можно было лицезреть из окна номера. Чего ждал соглядатай, он так и не понял, и уснул, строя всевозможные предположения на этот счет.

— Подъем!

Одно слово, отрывистое, ударившее по ушам резкостью тона, — и перед глазами уже возникают выкрашенные в белое стены с деревянными распятиями, ряд металлических кроватей и отец Андерсен у дверей спальни, погруженной в полумрак уходящей ночи.

— Ну, наконец-то!

Не без труда удается сбросить сонную одурь и, прищурившись от ударившего в глаза света, идентифицировать говорящего, как леди Хеллсинг. За её спиной маячит горничная со стопкой белоснежных полотенец в руках.

— С добрым утром, дамы! Воистину это великодушное время суток даровало мне не только удовольствие раннего подъема, но еще и счастье видеть вас в половину шестого.

— Благодари за это не утро, а наших противников, — девчонка достает из кармана сигареты и зажигалку. Собирающейся протестовать горничной бросает короткое: «Можете идти».

— У меня будет двадцать минут на приведение себя в порядок? — спрашивает он, выразительно глядя на дверь.

— Десять, — отрезает леди и прибавляет: — Если не хотите остаться без завтрака. Надо кое-что обсудить.

Когда все утренние ритуалы пусть и в спешке, но проведены, он садится за стол напротив девчонки. К этому времени в пепельнице уже покоятся несколько окурков, а приоткрытое окно не справляется с задымлением комнаты.

— Как там Сейнт-Чадс-стрит?

— Ничем не примечательная улица.

— Выходит, мои сомнения на её счет были верными?

— Не совсем. В отелях и съемных квартирах никто подозрительный не появлялся уже год. Но я искала не только там.

— Точно? Хочешь сказать, что за пару часов смогла собрать информацию на более чем сотню людей, работающих и живущих на этой улице?

— У меня свои источники и возможности.

— Как таинственно. Но все же, не для того, чтобы похвастаться ты разбудила меня в полшестого утра.

— На семь у нас назначена встреча.

— Встреча? И с кем же? Может, хватит загадок. Я понимаю, леди, это ваш звездный час, но мне хотелось бы успеть поесть перед таинственной встречей.

— Могли бы и подыграть моему «звездному часу». Все-таки шансы на то, чтобы найти живого свидетеля преступлений энергетических вампиров малы.

— Что за свидетель?

— Парень, чью знакомую утащили в свое логово эти твари. Он согласился показать нам дом, где они квартируют.

— Действительно удача. Что мы предпримем? И насколько можно верить нашему свидетелю?

— Он журналист популярного «желтого» издания — исчерпывающая, по-моему, характеристика. И, более того, потребовал, чтобы мы взяли его с собой. Собирается сделать репортаж.

— Та-ак. Это мне не нравится.

— Не волнуйся, мешать он нам не будет, а его писанина никуда не пойдет.

— И давно его знакомую похитили?

— Около месяца назад.

— Почему он не обратился к властям?

— Боялся, что не поверят. Собственно, так и произошло.

— И он решил взяться за это дело сам? Что этот мастер пера уже нарыл?

— Много чего. Сдается мне, он не столько подружку свою разыскивал, сколько готовил статью всей жизни.

— Ну, ты ему кайф обломаешь.

— Разумеется, — плотоядно ухмыляется Хеллсинг.

— И что мы будем делать, когда журналист укажет на дом?

— По ситуации.

— Так себе план.

— Считай — это разведка боем.

— Может, лучше просто разведка?

— Может и «просто».

— Ну, раз на эту тему ты говорить не хочешь и уже успела сегодня похвастаться и связями, и умением проводить расследование, то позволь похвалиться и мне.

На пересказ событий вчерашнего дня уходит около десяти минут.

— Значит в десять ты встретишься со своими информаторами? — заключает Хеллсинг, раскуривая очередную сигарету.

— Да. Надеюсь, они к тому времени нароют хоть что-нибудь.

Девчонка передергивает плечами.

— Посмотрим. Если нароют, расходы можем поделить пополам.

«Это было бы весьма кстати», — думает он, вспоминая о полегчавшем кошельке.

* * *

— Значит так, — свидетель поправляет сползающие на нос очки, одергивает одежду. Смотрит одновременно нахально и запуганно. — Я иду с вами и прямо сейчас.

— Не волнуйтесь, мистер Мэй, — улыбается ему Хеллсинг. — Без репортажа вы не останетесь. Учитесь доверять людям. Ваше упрямое нежелание называть адрес дома, где находятся преступники, правоохранители могли бы рассматривать как соучастие.

— Но вы-то не правоохранители.

— Верно. Мы — экзорцисты.

Он еле сдерживается от того, чтобы хмыкнуть, девчонка тоже прячет усмешку.

— И нам не помешало бы заранее ознакомиться с зоной проведения боевых действий, — добавляет она.

— Вы же опишите мне все, что будете делать? — у журналиста горят глаза.

— Возможно. Если все пройдет гладко — и нам не придется зализывать раны, а вы будете в состоянии держать карандаш и блокнот.

После этих слов Мэй на мгновение утихает. Увы, всего лишь на мгновение:

— Так, когда выдвигаемся? И можно я пойду в середине, чтобы быть, так сказать, в гуще событий? А фотографировать там получится? А то я слышал, что колдовство воздействует на магнитное поле и приводит к поломкам аппаратуры? И если фотик не будет работать, то, как вы думаете, стоит ли мне взять с собой карандаши?

— И мольберт, — не удерживается он. Мэй поджимает губы.

— Расскажите еще раз об обстоятельствах исчезновения вашей знакомой, — почти приказывает девчонка, раскуривая сигарету.

— Зачем? — возмущенно спрашивает журналист. — Для него, — тычет пальцем в его сторону.

— Для расследования, — отрезает Хеллсинг и выразительно смотрит прямо в глаза Мэю.

— Ладно, как скажете, — театрально вскидывает руки тот. — Лола месяц назад перед давно запланированной встречей позвонила мне и сказала, что все отменяется, что ей дико жаль, что мы обязательно встретимся, но чуть позже, что у неё сегодня ну просто суперважные дела и так далее. Ну, вы, думаю, в курсе, что они всегда говорят в таких случаях.

— Нет, — отрезает Хеллсинг. — И что же она вам сказала? Желательно повторить слово в слово.

— Господи, да разве же это важно?! Наврала про то, какие у неё важные дела, что по работе ей надо в Сити и так далее.

— Но вы разгадали ложь и… Что вы предприняли? — спрашивает он журналиста.

— Я решил проследить за ней.

— Вот так просто решили проследить за обычной знакомой, — уточняет Хеллсинг.

— Ладно, вы же и сами понимаете, что «необычной» знакомой. У нас наклевывался роман. Я думал замутить с Лолой до Нового года.

— Даже срок определили? — удивляется он.

— Слушайте, мы же не мою личную жизнь здесь собрались обсуждать.

— Верно, — соглашается Хеллсинг. — Давайте перейдем к результатам вашей слежки.

— Так вот. Я шел за Лолой от самого её дома. Разумеется, она направлялась не в Сити. Я еще подумал, что мне просто фантастически не везет — что ни девчонка, то ветреная, мягко говоря. Шел за ней около получаса, пока она не остановилась у какого-то дома. Позвонила, потопталась с минуту на пороге. Странно выглядела. Бледная вся, взгляд отсутствующий, держалась неестественно прямо.

— А когда говорила по телефону, голос у неё какой был? — спрашивает он.

— Какой-какой, — раздраженно пожимает плечами журналист. — Лола всегда говорила до жути растягивая слова. Да еще и с придыханием. Считала это признаком светскости. Я по её голосу никогда не мог определить, что она чувствует или думает. Бесил он меня ужасно, этот её голос.

— Но вы сказали, что говорила Лола стандартными фразами, — замечает девчонка.

— Да. Но сейчас все так говорят. Словно под копирку. Как иностранные туристы, ей-богу. Как они писали эссе в школах, не представляю.

— А во время слежки, как ваша девушка себя вела?

— Просто шла. Быстро. Никуда не сворачивая. Такая же, как всегда.

— То есть, она всегда спешит и никуда по дороге не заходит?

— Да нет, не всегда. Если не спешит, то обычно её всегда заносит в какой-нибудь магазин или кафешку.

— Ясно. Что вы делали после того, как Лола вошла в дом?

— Вошел в соседний, благо оттуда как раз выходила древняя старуха. Я ей дверь придержал — и проскользнул внутрь за её спиной.

— Что вам там понадобилось?

— Окна. В подъезде там были огромные окна. Чрез них я видел, как Лола поднимается по ступенькам подъезда, как останавливается у дверей, как ей открывают, как она заходит в квартиру, останавливается посреди гостиной и замирает. Стоит, как вкопанная, хотя вокруг множество кресел, стульев, диван, наконец. И, главное, никого рядом нет, ждать разрешения не от кого. Однако она все равно минут пять из себя статую изображала. А потом началось самое интересное. В комнату вошли четверо, разошлись по углам и уставились на Лолу. Ничего не делали, только пялились. И Лола ничего не делала. Просто стояла: руки по швам, тело неподвижно. Продолжалось все это минут десять. Я уже не знал, что и делать. И, главное, глазам своим не вверил, ибо в происходящем не было никакой логики. Пока Лола не свалилась. Стояла — и тут бам! — упала на пол, словно ей по ногам наподдали. А эти четверо как кинутся к ней. Склонились так, что её и видно не стало. А через минуту подняли тело и унесли в другую комнату. Что там с ней делали — сказать не могу. Шторы на окнах опущены были.

— И вы в ту квартиру проникнуть не пытались?

— Парень, я что, по-твоему, на самоубийцу похож или на супермена?

— И даже не следили?

— Следил. Что я, не журналист, что ли? Но вот многого узнать о похитителях не вышло. Сняли квартиру месяца четыре назад, бывают дома в разное время и никогда не оставляют свое жилище пустым.

— Что ж так слабо? — спрашивает уже девчонка.

— Я не сыщик, — отрезает Мэй.

— Ну хоть план квартиры у тебя есть?

— Нет.

— А насколько сильны наши противники сказать можешь?

— Нет.

— Плохо, — резюмирует Хеллсинг. — Но ничего не поделаешь. Выдвигаемся.

* * *

Всю дорогу по Грейс-Инн и Юстон-роуд Мэй болтает обо всем, что видит. Обсуждению подлежат урны, уличные коты, неторопливые пешеходы и пешеходы бегущие, цвет асфальта и автобусов, работа светофоров, полет голубей и даже размещение канализационных люков. Мэй видит темы для репортажа повсюду. И назойлив до стойкого желания придушить. Но по мере приближения к вокзалу поток слов иссякает. Когда они сворачивают на примыкающую к Лондонской библиотеке, заставленную автомобилями Оссулстон-стрит журналист наконец-то замолкает и начинает беспокойно озираться по сторонам под пристальным взглядом Хеллсинг. С каждым шагом нервозность Мэя увеличивается пока он и вовсе не останавливается на перекрестке с Финикс-роуд.

— Уже почти на месте, — шепчет, промакивая пот со лба.

— Идем, — ободряюще кивает девчонка. — Вы же не раз уже здесь бывали и притом в одиночку.

— Да. Но сейчас как-то не по себе стало. И людей, как назло, на улице мало.

— Мистер Мэй, вы ничего не хотите нам рассказать?

— Нет, я ничего не утаил поверьте. Просто… Голова кружится.

Девчонка берет Мэя за руку, сжимает запястье, подсчитывает удары сердца, заглядывая журналисту в глаза.

— Надо торопиться, — объявляет она еще больше побледневшему Мэю. — Видно, наши похитители не желают принимать сегодня гостей. Называйте адрес.

— Но вы же обещали…

— Мэй, адрес, если хотите жить.

— Феникс роуд 4/3, второй этаж, дверь справа.

— Теперь идите к вокзалу, старайтесь все время быть на людях, если поблизости живет или работает кто-то из ваших знакомых, идите к нему или к ней. Встретимся у вас в девять вечера.

* * *

Дом, в который они заходят, резко контрастирует своей ветхостью и темным фасадом со своими куда более молодыми, щеголяющими белыми красками соседями. Ему идет тишина. Царящая повсеместно, солидная, успокаивающая, не любящая торопливости тишина среди столпов света, где клубится пыль, и ступеней, укрытых черным кружевом теней от пронзенных солнцем крон каштанов. Лестничные площадки в этом доме превращены в настоящие оранжереи, радующие глаз буйством красок на нежных лепестках. Это место словно создано для жизни: неспешной, тихой, полной нехитрых радостей, запечатленной на открытках-ровесницах этого дома, с пухлыми купидонами, розовощекими детишками и стыдливыми викторианскими красавицами. И воображение напрочь отказывается связать этот дом с преступлениями и смертью. И с ножом в его кармане. И с подозрительным тубусом за плечами девчонки.

Хеллсинг останавливается на первом лестничном пролете. Говорит не оборачиваясь:

— Можешь дальше не идти.

— Пойдешь туда сама, леди?

— Да.

— Но может быть стоит разведать, есть ли кто дома.

— Смысла нет. В таких квартирах всегда находятся минимум двое. Остальные, как правило, где-то неподалеку.

— Как я люблю планы, составленные на лету.

— Значит ты не мастер импровизации.

— Зато ты мастер удивлять. Я пойду с тобой, не хочу пропустить интересное зрелище.

— Как хочешь. Но, предупреждаю, нянчиться и защищать не буду.

— Кто кого будет защищать покажет будущее и притом, как я подозреваю, самое ближайшее.

— Пошли, — также не оборачиваясь говорит Хеллсинг.

* * *

Когда стоит перед дверью, ровесницей дома, и следит за тем как споро и почти бесшумно работает отмычками девчонка, волнения не чувствует. Только щеки горят, и руки сжимаются в кулаки. Он собран, напряжен и сам себе напоминает пружину, готовую вот-вот распрямиться. Странно, но это приятное ощущение — предвкушение стычки, боя; ощущение своей силы, ощущение своей молодости. И, может быть, ему все же следовало пойти в Эскариот...

Дверь открывается с легким скрипом. Отмычки в руках девчонки сменяет сабля. Что ж, насчет содержимого тубуса он и так догадывался. Нож тоже покидает карман и привычно ложится в руку. Некогда они были неразлучны и даже отец Андерсон не смог разорвать эту порочную связь с прошлым.

Темный коридор пуст. Они идут вдоль стен, ни единым шорохом не нарушая тишины вокруг. Зеркало в человеческий рост отражает комнату за приоткрытой дверью. На диване сидят трое. Вперенные в одну точку взгляды, отстраненные выражения лиц, безвольно опущенные руки.

— Заходим, — командует девчонка. Они врываются в залитую солнцем комнату, словно участвуют в съемках какого-то боевика. Почти одновременно перепрыгивают через низкий чайный столик, рассекая лезвиями воздух, одновременно приставляют отточенную сталь к горлу сидящих. Никто не дернулся, не вскрикнул, ни один испуганный взгляд не коснулся лица. Трупы… это всего лишь трупы. Один из них похож на типа из парка, взявшегося за его поручение. Надо сообщить об этом Хеллсинг, но девчонка уже отвернулась к двери во вторую комнату, готовится к нападению. Понять, что происходит в следующую секунду, он не успевает. Только шипит от боли, согнувшись пополам, сдавливая голову руками, почти теряя сознание. Как оказывается на полу — не помнит, собственное тело не чувствует — плывет в каком-то красном мареве, выпав из реальности. А затем удар сверху, после которого боль и туман перед глазами исчезают в мгновение, а сам он медленно, сжав зубы, умудряется подняться на колени.

Горячие красные капли падают на щеку. Девчонка стоит над ним. По лезвию шпаги красными бусинами скатывается кровь. Грузное тело мертвого противника леди придавило ему ноги. Другой нападающий уже успел занять глухую оборону в углу комнаты с ножом в руке. Хорошо хоть у него нет пистолета, иначе пришлось бы нелегко. Но где же еще двое?

Он поднимается на ноги и становится рядом с Хеллсинг. Противник в углу нападать не спешит. Только и делает, что переводит взгляд с лица девчонки на него.

Как теряет связь с реальностью — не замечает. Когда приходит в себя, то видит девчонку, отбивающуюся сразу от двоих: высокого широкоплечего детины с лицом римского императора и низкого чернявого паренька. Тип в углу в бой не стремится, отирает со лба пот. Устроил передышку, родной? Не вовремя. Чернявый неосторожно подставляет спину, полагаясь на гипнотизера. Один выверенный удар — и нож заходит в грудную клетку как по маслу. Девчонка не упускает шанса — её противник замирает на месте, судорожно сжимая располосованное горло. Сквозь сжатые пальцы неумолимым потоком течет кровь.

Тип в углу напрягается, словно готовится к прыжку… Следующее, что он осознает — его нож находится в опасной близости от горла девчонки и та смотрит на него до странности спокойно. Синяя жилка на шее притягивает взгляд. Кожа тонкая, нежная белеет под лезвием …

Он на полу. Нокаутирован старым проверенным способом — ударом в висок. И похоже должен быть благодарен, что не убит. Рядом с ним три трупа. Слава Богу девчонки среди испустивших дух — нет. Пошатываясь, он обходит комнаты, сжимая нож. Никого живого. Перед тем, как отправиться на поиски Хеллсинг, устраивает небольшой обыск. Находит сейф за одной из картин. Что ж, пусть леди, если жива, сама с этим разбирается. Из квартиры выходит осторожно, дергает дверь, проверяя исправен ли после всех выпавших ему на долю манипуляций замок. Узорчатые плиты подъезда рассматривает чуть не под лупой. Несколько капель крови на ступеньках и одна у черного хода. Во дворе пусто. Он спешит к узкой щели, ведущей на улицу. Протиснувшись между кирпичными стенами жмущихся друг к дружке домов, оказывается в водовороте людского потока. Поиски закончились, не успев толком начаться. Теперь ему только и остается, что идти домой к журналисту.

Когда сворачивает на Оссулстон-стрит замечает толпу в самом её конце. Невольно ускоряет шаг, подгоняемый собственным воображением. Когда его грубо хватают за руку рефлекторно выхватывает нож.

— Хорошая реакция, — шепчет девчонка, заталкивая его в ближайший подъезд. — Только не к месту.

— Не нужно хватать меня, особенно, когда я ожидаю нападения.

— Ты про сбежавшего? Да, будут у нас теперь с ним хлопоты.

— Это он там лежит.

— Если бы он там лежал, проблем бы не было.

— Разве что с полицией. Так кому же не повезло? Неужели…

— Да. Мэю.

— Ясно. Что будем делать? В квартире остался сейф, а еще труп одного из ребят, которых я нанял проследить за своей готессой. Сейф, говоришь? Заглянем туда попозже. Сейчас надо провести обыск у нашего журналиста, пока родня не набежала.

* * *

Мэй был человеком о порядочности знавшем лишь понаслышке. Такого количества компромата у частного лица он никогда не видел. До журнальных страниц доходил только тот материал, который не удосуживались выкупить его главные герои. Количеству фотографий непристойного характера мог позавидовать любой порно журнал. И вся это «богатство» было любовно разложено по папкам, снабжено ярлыками и пояснительными записками, изобилующими подробностями «кто», «с кем», «когда», «как именно».

Информация о похищенной подружке содержалась рядом с похождениями какой-то престарелой «звезды». Ничего примечательного в папке с пометкой «расследование» не обнаружилось. Фотографии четверки похитителей, информация о магазинах, прачечных и кафе, которые они посещали — ничего более существенного Мэю раздобыть не удалось.

От Сейнт-Чадс-стрит они направились на Феникс-роуд. Старый дом встретил их все той же тишиной, загустевшим в преддверии вечера полумраком и ажуром теней на ступенях.

Сейф девчонка вскрыла за полчаса. Наградой за все её старания оказалась тонкая папка с листами, испещренными цифрами.

— Шифр? — спрашивает он, кивая на колонки чисел.

— Похоже на то, — отвечает Хеллсинг, не отрывая взгляда от бумаг.

— Могу поикать знающих людей.

— Не надо. Знающие люди у меня есть.

— Будем ждать их вердикта?

— Да. И параллельно искать последнего из четверки.

— Ты говорила, что потеряла его у вокзала.

— Очень уж шустрый оказался.

— Может мне повезет сегодня на встрече.

— Я бы особо на это не рассчитывала. Труп твоего знакомого — лучшее подтверждение моих слов.

— Ни о чем этот труп не говорит.

— Трупам это свойственно.

— Я не о том, моя леди. Из нанятых мною, там был только один человек.

— А остальные в свете произошедших событий решат держаться от своего нанимателя подальше. И правильно решат, между прочим.

— Если они так решат, то немало потеряют в денежном плане.

— Мое финансирование не безгранично и платить я буду только за стоящую информацию, а не описание героических подвигов.

— Само собой. Но до встречи еще три часа. Что делать будем?

— Ужинать. Ты сходишь за едой, а я подожду здесь. Вдруг наш сбежавший — безрассудный парень и решится зайти за содержимым сейфа.

— А если не парень, а полиция зайдет в эту комнату?

— Меня они здесь не найдут, да и кто приведет их сюда? Соседи? Если бы что-то подозревали — давным-давно бы её вызвали. То же и с возможными свидетелями из числа любопытных жильцов дома напротив. Так что иди за ужином, а когда будешь возвращаться, удостоверься что это окно открыто.

— Понял. Надеюсь, ты не ожидаешь от меня визитов в тюрьму?

— Надеюсь, если что-то пойдет не так, тебе достанет ума сидеть в своем отеле и не высовываться.

— Понятно, — улыбается он.

* * *

В сквере промозгло. Ветер мечется по Аргайл-стрит, путается в кронах деревьев, завывает в просветах между домами, поднимает клубы пыли, швыряет в лицо первые опавшие листья.

Он садится на знакомую скамью, всматривается в темноту. Тихие осторожные шаги слышит метров за пятьдесят и весь подбирается.

— Ты!..

Вскакивает на ноги, и успевает перехватить протянувшуюся к нему руку. Следующее движение — и у горла нападавшего нож.

— Кто те ублюдки, к которым ты нас подослал?

Парень в кепке тяжело дышит, не оставляя попыток высвободиться из его захвата.

— Я посылал вас за девушкой проследить.

— Но о её дружках не предупредил.

— Каких дружках?

— Что и вправду не сечешь, о чем речь?

— Нет.

Парень витиевато ругается.

— Убери перо, — заканчивает монолог. — Ты крупно влип. Следили мы за твоей девчонкой. Она здесь недалеко, на Уидборн-стрит живет. Около восьми утра к ней посетитель заявился. Вдвоем они куда-то пошли, ну а мы решили тем временем в гости к ней зайти. Осмотрелись, покопались, блокнотик интересный нашли. Только уходить собрались, как что-то стало горло сдавливать. Словно удавки всем на шеи набросили. Что после было, помню плохо. Двое стояли над нами, перешептывались о чем-то. Трэверса они с собой взяли, меня и еще трех парней назвали трупами и ушли. Я потом проверил — в отношении пацанов так оно и было, видать это мне так особенно повезло.

— Не думал, что за той девушкой стоят такие люди.

— Да, твоя барышня по пустякам не разменивается. Хочешь узнать больше — двадцать кусков — и блокнот девицы твой.

— Тридцать. Моральная компенсация и залог будущего сотрудничества. Завтра в девять утра встретимся здесь же.

— Хотелось бы мне сказать: «Приятно с вами иметь дело», но мне еще товарищей хоронить.

— Думаю, на то, чтобы сплавить тела в речку или закопать в ближайшей рощице хватит и десяти фунтов.

— Проницательный какой.

— Издержки профессии. И, кстати, мне было приятно работать с человеком дела, без сопливых эмоций, понимающем в чем его выгода. Спокойной ночи.

— И тебе того же. Насколько это, конечно, возможно при таких-то врагах.

— Тебе лучше было прийти попозже. В семь утра на улицах не так уж много прохожих, иностранец привлекает к себе ненужное внимание. Это мне? Спасибо.

— Не за что, леди. Приятного аппетита.

А девчонка, похоже, всегда найдет к чему придраться. Или это на неё так ночевка среди мертвых тел действует.

— Надеюсь, ты не только еды принес.

— Не только.

— В таком случае угощайся и рассказывай, как прошла вчерашняя встреча.

— У нас есть адрес, по которому жила моя готесса, есть утянутый из её квартиры блокнот и свидетель, у которого на глазах убили троих, а четвертого похитили и привели, как я понимаю, сюда, на Феникс-роуд. Через полтора часа у нас назначена встреча, и мы проведем опознание трупов в гостиной.

— Ну а пока дай взглянуть на блокнот.

— Обрати особое внимание на третью страницу.

— Ага, вижу номер.

— Библиотечный. Я на такие насмотрелся.

— Тогда тебе надо отправляться в Британскую библиотеку.

— Не Британскую — а Лондонскую. Восьмизначный — это номер тамошнего каталога.

— В таком случае наведаешься туда после встречи со своим свидетелем. Это Британская библиотека близко — до Лондонской добираться минут двадцать.

— Именно. А пока я бы хотел кое о чем спросить.

— Давай.

— Как ты сопротивляешься гипнозу?

— Крепкая психика.

— Неужели?

— Ну, еще пара мистических ритуалов с жертвоприношениями и танцами под луной на кладбище.

— А серьезно?

— Повторюсь, загипнотизировать меня довольно сложно. И уж точно для энергетического вампира это задача непосильная.

— И каким же образом можно так укрепить психику?

— Мне помогла хорошая наследственность.

— Жаль, предков не выбирают.

— Выбор, зачастую, всего лишь иллюзия.

— Не ожидал от тебя такое услышать.

— Почему?

— Ты по натуре боец. Наверняка всего добиваешься сама и не веришь в судьбу и предначертание. У таких как ты всегда имеется выбор или они создают его сами.

— Спасибо.

— Пожалуйста. Теперь знаю, какие комплименты по душе здешним леди.

— Но, — продолжает она, — упомянутый тобой боец тем и отличается от других, что сражается, несмотря ни на что, а чаще всего и вопреки. Так он создает возможность выбора.

— Согласен.

— Знаю.

— Как самоуверенно ты произнесла это слово. Неужто ты, леди, всерьез полагаешь себя знатоком людских душ.

Девчонка кивает.

— Ты мог не идти со мной в эту квартиру. Сослаться на желание помочь теряющему сознание Мэю или вспомнить о своем статусе священнослужителя и запрете на насилие. Но ты пошел, зная, что непременно встретишься с собственными преследователями, которые вполне могут стать в скором будущем твоими же убийцами. По-моему, это лучшая характеристика. Согласен?

Он пожимает плечами:

— Не для священнослужителя.

Девчонка смеется.

* * *

— Это он, это Трэверс, — дрожащим пальцем парень в кепке указывает на один из трупов.

— А двое других тебе незнакомы?

Хеллсинг приподнимает безвольно опущенные головы застывших в неестественных позах тел.

— Это же… Это ребята… Но их же на квартире той готэссы порешили? Что они здесь делают?

— Без понятия.

Значит, с опознаванием тех, что на диване покончено. Пора переходить к бывшим энергетическим вампирам.

-Теперь иди сюда. Этих узнаешь?

— Не всех. Этого и этого, — носок кроссовка указывает на первого противника Хеллсинг и на того, кто недооценил боевую подготовку ватиканских семинаристов, — видел в квартире вашей девчонки. Третьего не знаю.

— Ну а как выглядел тот, что ушел с готэссой?

— Среднего роста, худощавый, бледный, как привидение. Глаза черные, лоб прикрыт челкой, щеки впалые. Вместо рта прорезь. Да, и еще волосы у него коричневые были.

— Шатен, значит.

— Ну да.

— На твоего гипнотизера похож, — толкает в бок Хеллсинг.

— Думаю, он и есть. А что, уважаемый, ты не видел куда готэсса ходила с тем типом?

— Нет.

— И с чего вдруг вы решили ей в квартиру залезть, вместо того, чтобы выполнить задание и проследить куда она со своим кавалером собралась?

— Я отправил за ней одного пацаненка. Но тот так и не вернулся.

— Чего сам не пошел? Что такого ценного было у нашей барышни?

— Компромат у неё был. На одного влиятельного человечка. Она своему подельнику о нем говорила. Сказала, что тот, хоть и иностранец, способен кого хочешь отмазать от любой статьи.

— Ясно. И где сейчас этот компромат?

— Не нашли мы его. Может, разве что, в блокноте том.

— И зачем же ты его в таком случае нам отдал.

— Сам я расшифровать его все равно не в состоянии. Вот и выдернул наугад пару страничек. Думал, показать знающим людям.

— И как?

— Никто не взялся.

— Что попросишь за эти страницы?

— Вы дадите мне ознакомиться с расшифрованным содержимым оставшихся.

— Допустим.

— Ну вот, когда допустите такую возможность, то найдете меня по этому адресу.

На журнальный столик легла видавшая виды реклама весьма сомнительного в плане репутации заведения.

* * *

В Лондонской библиотеке людей немного. Он называет нервному пареньку-служащему номер книги и садится у стены. Украдкой оглядывает зал каталогов. Старуха с горделивой осанкой, пара хихикающих студентов, несколько озадаченных написанием диссертации аспирантов, журналист с эмблемой известного издания на блокноте, рядом — ученый, погруженный в расчеты. Чувство, что за ним наблюдают, появляется неожиданно, холодком пробегает по спине, глухими ударами сердца отдается в висках. Кто? Или же, вот она, паранойя? Небрежно взять оставленную кем-то газету, пролистать ломкие страницы, пестрящие фотографиями политиков в предвыборной гонке, праздно оглядеть зал еще раз, вертя в руках карандаш заполнить кроссворд. И все это время затылком чувствовать чей-то неотвязный пристальный взгляд, кажущийся более реальным, чем убористый шрифт передовицы. Не выдержав, резко обернуться. И никого не увидеть. Паранойя.

Получив книгу, он уходит, едва сдерживая вздох облегчения. На улице накрапывающий дождик разгоняет людей по кафе и магазинам, вталкивает в тесные автобусы и суетливые такси. Он же спешит к метро. Четыре остановки в трясущемся вагоне — и промокает до нитки под настоящим ливнем на вокзале. До Феникс-роуд добирается уже с зачатками простуды и хорошо если не воспаления легких.

— Вот, — как трофей, добытый в жестокой битве, демонстрирует он библиотечную книгу. — Теперь можно будет и с шифром разобраться.

— Посмотрим, — уклончиво отвечает девчонка.

— Откуда такой пессимизм?

— Как-то нам слишком быстро повезло.

— Не так уж и быстро. Я всю ночь изучал этот блокнот. Часа в четыре утра обратил внимание на третью страницу. До этого её раз шесть пролистывал не всматриваясь.

— Все равно как-то все гладко. Ладно, неважно. Давай приступим к расшифровке раз уж наш последний из четверки вампир не торопится забрать содержимое сейфа.

— Ты проверяла на месте ли оно?

— Проверяла. Я не настолько самонадеянна, как может показаться.

— В таком случае не следует ли тебе снять копии и отослать своим знающим людям? Вместе со списком книг, составляющих здешнюю библиотеку.

— Уже.

— Видно, бодрствовал этой ночью не я один.

— Верно, поэтому следующую ночь проведешь в этой квартире, сменяя меня.

— Замечательно. Отцу Пию опять доложат о моем отсутствии.

— Какие, однако, ревностные католики работают в твоем отеле.

— И не только.

— Мир полон лжи и лицемерия.

— Я не хочу проблем со своим начальством, достойным вместилищем этих двух пороков.

— Как истинное духовное лицо разве не должен ты бороться с ними.

— Боюсь на данном этапе моего жизненного пути я обречен на сокрушительное поражение.

— Уныние — грех.

— Я не унываю. Это называется — трезво мыслить.

— Это называется — «сбегать от проблемы».

— Ты и в самом деле предлагаешь мне затеять войну с шефом?

— Я предлагаю тебе определиться с нравственными ориентирами и понять самого себя.

— Это попахивает приемом у психоаналитика.

— Энрике, скажи, кто ты? Воин, дипломат, лидер или монах?

— В отличие от тебя леди, я не делаю строгих различий между всем перечисленным. Мир не шахматная доска, мир не любит строгого деления, мир клубок спутанных нитей разных по цвету, материалу, прочности, толщине.

— Может быть. Но все-таки кого же больше в Энрике Максвелле?

— Я не знаю.

— Самая честная ложь, какую мне только доводилось слышать.

— Может мы начнем уже расшифровку данных в блокноте?

— Через минуту, если твоя книга и вправду содержит ключ. Послушай, Максвелл, скоро нам предстоит нешуточная драка и я хочу понять кто находится рядом со мной.

— Это из-за ножа у твоего горла? Если что, я был под гипнозом, ничего не мог с собой поделать.

— Знаю. И спрашиваю не поэтому. Хочу понять, какие мотивы ведут тебя.

— Прагматизм.

— Нет. Иначе ты бы не участвовал в стычке.

— Я не верил, что ты сможешь одна победить. Вдвоем уничтожить врага легче, нежели в одиночестве. Ни на Мэя же мне было рассчитывать в войне с нашими гипнотизерами.

— Вампирами.

— Допустим.

— Ладно, как бы там ни было, это вряд ли поможет при расшифровке блокнота. Приступаем.

— Давно пора.

* * *

Блокнот — гибрид бухгалтерской книги и путеводителя по специфическим местам Лондона — расшифровке поддавался неохотно. Фамилии, адреса — известные каждому и совсем незнакомые — мелькали как в калейдоскопе, снабженные загадочными пояснениями из жизни цветов, вроде «расцвел не ко времени», «пересаживать», «обрезать», «закопать», «привить». Ничего, могущего пригодиться им с девчонкой, не было.

— Интересную жизнь вела твоя знакомая, — замечает Хеллсинг, отодвигая в сторону исписанные листы. На освободившееся место водружается термос и две чашки. — Какао будешь?

Он фыркает, но не отказывается.

— Тут материал побогаче будет, чем у нашего журналиста. Интересно, знает ли твой незаконопослушный знакомый, какое сокровище попало ему в руки под видом вырванных страниц?

— О масштабах, думаю, и не догадывается.

— Однако, выдрал он около четверти листов. И, надеюсь, с ними нам повезет больше, чем с этим, — блокнот вновь оказывается в воздухе, безжалостно встряхивается и приземляется на журнальный столик. — Надо бы пригласить сюда твоего знакомого. Пришло время обмена.

— Отдашь ему все это «богатство»?

— Нет. Только информацию на прокурора. Остальное лучше будет уничтожить…

— …или вернуть.

Подскакивают и оборачиваются они с Хеллсинг одновременно. Старая знакомая, расставшись с кружевно-шелковым готическим трауром, выглядит постаревшей и слишком уж обычной для владелицы такого количества секретов. Водолазка, спортивные брюки, стоптанные кроссовки, собранные в хвост волосы, отсутствие косметики, обнажившее морщины, тени под глазами — вот она жизнь авантюристки без налета кинематографической романтики.

— Можно и вернуть, — как-то слишком миролюбиво соглашается Хеллсинг. — Но не даром же.

Бывшая готэсса вынимает пистолет.

— Разумеется не даром, — отзеркаливает улыбку девчонки.

— Вижу, дамы, у вас полное взаимопонимание, — замечает он. — Но, хотелось бы отметить, что грубая сила не всегда приносит нужные плоды.

— Тогда выкладывай свой козырь, падре, — еще более гадко улыбается Мэри. — Не забывай, ему надо перебить мою карту, — пистолет любовно поглаживается в районе курка.

— Возьми блокнот — сама все поймешь.

— Вырваны страницы. Умно.

Пистолет занимает место на краю стола.

— Я закурю? — спрашивает Мэри. Девчонка молча подает ей зажигалку. — Что вас интересует?

— История этих трупов, — он кивает в сторону начинающей попахивать гостиной.

— А, общество ребят со странностями... Они как раз получили монополию в Лондоне, устранив две другие подобные группы. Расслабились, как я погляжу.

— Обожрались, — поправляет девчонка. — Откусили больше, нежели могли проглотить. И не думаю, что они остались одни.

— Вампиров вы всех убили, но помощники, да, остались. Те, кто сами питаться не могут и вынуждены жить за счет кормящих. Таковых было у наших ребят с десяток. Помрут теперь бедолаги, без еды-то.

— Очень печально. Но этих сведений маловато, чтобы утолить мое любопытство.

— И что же конкретно интересует мисс?

— Мисс интересует жизнь энергетических вампиров в подробностях. И ваша роль в оной жизни тоже небезынтересна.

— Ладно. Полчаса у вас есть?

Если обобщить все сказанное Мэри, выбросив язвительные ремарки и довольно циничные комментарии, а затем упорядочить и записать по пунктам, выйдет примерно следующее.

Во-первых, энергетические вампиры существуют и ведут довольно активный, пусть и скрытный образ жизни. Во-вторых, делятся на два типа: добытчиков и помощников. Первые энергию, как явствует из названия, добывают и, в обмен на верную службу, делятся ею с помощниками. В-третьих, Лондон для них становится все менее «вкусным» городом и потому численность здешних энергетических воришек всех видов стремительно падает, ну а с учетом последних событий и вовсе близится к нулю. В-четвертых, из-за некачественной пищи длительность жизни бедолаг существенно сокращается. Пятый пункт может быть посвящен способам охоты на энергетических вампиров, в большинстве своем сводящимся к банальному лову на живца. Ну а шестой уделяется ему. Вампиры дали шпионке задание сблизиться с приезжим семинаристом. Целей не раскрывали.

— Удовлетворены? — спрашивает Мэри, закончив свой рассказ и докурив последнюю в пачке девчонки сигарету.

— Не много же, однако, удалось тебе из них вытянуть, — Хеллсинг довольной не выглядит. Похоже большую часть из услышанного она знала и так.

— Ну, откровенными этих ребят не назовешь. Так что там с вырванными страницами?

— Встретимся завтра в Лондонской библиотеке за час до закрытия.

— Ясно. И я забираю блокнот. Вы ведь уже прочли, что хотели?

— Да. Вот только не поняли почему же ты связалась со столь опасными существами?

— Они обещали защитить меня.

— Крыша?

— В некотором роде. Поначалу они хотели меня банально съесть, или как это у них называется, но познакомившись ближе поняли, что сотрудничать будет все же выгоднее.

— И тебя не пугали такие наниматели?

— Волков бояться — в лес не ходить. До встречи, ребята. Если хотите, конечно, узнать где квартируют помощники.

* * *

— Как она нас нашла?

— Разве не ясно, — девчонка тянется к пачке, встряхивает пустую коробку, раздосадовано поджимает губы. — Покойники, когда проживали еще на этом свете, наверняка рассказали ей про взлом квартиры. Она обнаружила пропажу и решила наведаться к своим нанимателям для разъяснений, а может и в твердой уверенности, что именно они и умакнули её имущество.

— Она сделала бы это раньше. Как правило, обнаружив разгром в собственном жилище, мы первым же делом проверяем на месте ли самое ценное и надежно упрятанное. И если пропажа столь ценна, с поисками не затягиваем... Знаешь, в библиотеке мне показалось, что за мной следят.

— Да? — Хеллсинг подается вперед. — Разглядел любопытствующего?

— Нет.

— Не факт, что это была она. Что ей там делать?

— Тоже, что делаем мы. Библиотекарь сказал, что книга, которая сейчас лежит у тебя на столе — единственный экземпляр в Лондоне.

— Ловила на живца? Не в её стиле. Да и могли же мы не догадаться о ключе.

— Но догадались же. Да и к тому же какие еще у неё могли быть ниточки? Вампиры мертвы, уголовники мертвы…

— Думаю, у неё свои источники.

— И что ей мешало дать им задание, а самой засесть в библиотеке?

— Ничего. Но…

Звон разбитого стекла. Они вскакивают на ноги, спешат в гостиную. Беспокойный, однако, день. Вот и последний из четверки, вслед за готэссой, явился за своим имуществом, позабытым в сейфе. Девчонке следует поставить «плюс» за верный расчет. И за то, что озаботилась вопросом оружия и сегодня у него в руках сабля, а не нож. Вот только убивать долгожданного гостя она шепотом запрещает. У неё, видите ли, к нему дела.

Вампир начинает нападение с атаки на его многострадальное сознание. В какой-то момент поток мыслей перестает подчинятся, похожий на вышедшую из берегов одичавшую от собственной силы полноводную реку, в которой ты всего лишь щепка, послушная все подавляющей воле разъяренной воды. Собрав всю свою волю, всего себя в кулак он отбрасывает в сторону саблю. Лучше, чтобы у него сейчас в руках не было ничего и близко похожего на оружие.

Вязкий тягучий поток чужих мыслей не отступает, не смотря на все его усилия. Он проигрывает с каждой секундой, теряя связь с реальностью, с самим собой. Вот такой, наверное, бывает смерть. Могущество против бессилия — навязанный, заведомо проигрышный, неотвратимый поединок. Но он должен если не победить, то хотя бы не навредить девчонке. Надо собраться. Снова. Чтобы хотя бы просто стоять на месте, не мешаясь под ногами. Чтобы стать хотя бы и просто безучастным зрителем этой схватки, этого кружения двух противников, готовых к бою, живущих его предчувствием. Девчонка делает выпад первой. Противник отскакивает к стене, подбирает его саблю. Легко уклоняется от второй атаки и проводит свою. Укол в руку — да вы похоже не в форме, леди. Где же ваши блестящие финты и непробиваемая защита? А вам ведь так важно окончить этот бой как можно скорее. Ваш единственный союзник не выдержит подобного напряжения долго. Он уступит. Быстрее оправляйтесь от ранения, быстрее в новую атаку. Быстрее, если не хотите войны на два фронта. Если не хотите удара в спину, быстрее.

Вторая атака. Тадеуш бы гордился своей ученицей. Вампир хватается за плечо, но все еще на ногах. Быстрее, леди, потому что ваш покорный слуга уже на одном колене. Время не ваш союзник в этом бою, как, впрочем, и я.

Третья атака — и противник девчонки перебрасывает саблю в левую руку, правой в ближайшие несколько недель двигать уже не сможет. Но даже со оружием в левой руке он все еще опасен. Это подтверждает роспись красным на щеке Хеллсинг. И леди, похоже, выходит из себя. Пятая атака выходит яростной, напористой и укладывается не более чем в десять секунд. Вампир хватается за горло и медленно, не спуская с девчонки стекленеющих глаз оседает на пол.

— Черт! — подводит итоги поединка Хеллсинг. Он поднимается с колен.

— Бывает... Бывает и хуже.

— Знаю.

— Тогда пойдем отсюда. Больше здесь делать нечего.

— Я знатно напортачила.

— Напортачили мы оба, раз не продумали тактику этого боя с учетом собственных ограниченных возможностей. Но, коря себя, мы вряд ли расшифруем документы. По-моему, самое время обратиться за помощью к твоим друзьям.

— Если честно, мне хотелось бы избежать этого. Подождем, что даст нам расшифровка недостающих страниц блокнота. Завтра утром наведайся к своему знакомому.

— Завтра утром я наведываюсь к отцу Пию.

— Твой отец подождет и до обеда, а вот я за несколько часов расшифровать такой объем информации не смогу. Не забывай, завтра в восемь мы завершаем сделку с Мэри и, возможно, назначаем новую.

— Что-то ты быстро забыл наш договор.

В небольшом зале только они вдвоем, странная пара: священник и злоумышленник. Сумеречный утренний свет льется на них из тонких щелей под потолком, блестит в разлитых по столикам и барной стойке лужицах пива и виски. В воздухе витает взрывоопасная смесь кислых запахов дешевых вин, пива и табака. В словах, которыми они обмениваются, витает предчувствие схватки.

— Мы же условились, что ты нам — недостающие страницы, мы тебе — компромат!

— Я помню, — парень в кепке крутит в руках стакан, на собеседника не смотрит. — Но сейчас вернуть страницы не могу. Говорю же, что вам надо подождать с неделю!

— Почему?

— Это вас беспокоить не должно. Сделка состоится. Но позже. Да и, как мне показалось вчера, вы не слишком-то спешили с её заключением. Что же изменилось за одно утро?

— К делу это не относится.

— Вы могли предупредить меня и раньше.

— Мы не думали, что в этом есть нужда. Что ты сделал с остатками блокнота?

— Я же не спрашиваю, зачем вам так срочно понадобились вырванные страницы.

— Что может поспособствовать ускорению обмена?

— Ничего. Неделя не такой уж и большой срок. Подождите.

— Тогда я, разумеется, не смогу передать тебе этот конверт со всем его содержимым.

— Я понимаю и ни на что не претендую. Встретимся через неделю.

* * *

— Плохо, — Хеллсинг, традиционно оккупировавшая гостиную, курит. Солнечные лучи прошивают сизую взвесь сигаретного дыма над белокурой головой. — Мэри не из тех, кто входит в положение других. Значит пособников наших вампиров придется разыскивать самостоятельно. Кто знает, сколько из них умрет с голода за неделю.

— Дались тебе эти помощнички. Самих же вампиров мы уничтожили. А эти, если верить нашей шпионке, без них ни на что не годны.

— Не скажи. На краю гибели каждый из нас может такое учудить, что и на том свете подивятся. Нет-нет, я определенно не хочу, чтобы по Лондону разгуливали ополоумевшие от вынужденной диеты твари. А ты, полагаю, не прочь узнать, почему охоту устроили именно на тебя.

— Что предлагаешь делать?

— Дай подумаю. Документы из сейфа я уже отправила на расшифровку, результаты появятся в ближайшие дни.

— Быстро, однако.

— Для нас — медленно. Напоминаю, с каждыми прошедшими сутками непосредственных свидетелей и соучастников серии убийств становится все меньше.

— Не все ли равно, если нам известно где они, — многозначительный взгляд на небо за окном.

— Если бы. На их месте я бы занялась поисками других групп. По-хорошему, надо проследить за каждым.

— Понимаю. Но почему бы нам, в таком случае, не начать самостоятельное расследование. Должны же были остаться в квартире на Феникс-роуд хоть какие-то следы?

— Я все там обыскала. Ничего не нашлось. Эти ребята умеют хранить тайны.

— Паршиво. Но, что если мы последуем примеру наших неудачников из сквера на Аргайл-стрит и в свою очередь побываем в квартире Мэри?

— Я уже думала над этим. У меня и нужный человек на примете есть. Но…

— Что за «но»?

— Скажем так, я предпочла бы обойтись своими силами.

— А потерять время не боишься?

Девчонка поджимает губы.

— Посмотрим, как пойдет. Для начала я переговорю с Мэри.

— Она может заподозрить…

— Думаю, она уже заподозрила. Поэтому мы, в любом случае, лезть к ней в дом сами не будем. Но вот поторговаться, может, и получиться. Дай мне визитку твоего парня.

— Предложишь ей самой с ним встретиться?

— Да. Думаю, сторговаться за пять имен.

Он качает головой. Шансов мало.

— От всей души желаю удачи.

* * *

Старинные часы скупо отсчитывают десять вялых дребезжащих ударов. С последним он переступает порог кабинета Пия. И несколько раз оглядывается по сторонам, не веря, что всегда пунктуальный падре сегодня не пришел на встречу.

Один из секретарей представительства милостиво разрешает подождать в приемной. Небольшая комната, с натюрмортами на стенах, персидским ковром, в котором утопаешь по щиколотку, глубокими креслами и мягким полумраком очевидно призвана усыпить бдительность гостя иезуитского гнезда. Он садится у журнального столика, берет в руки сверкающее глянцем издание, перелистывает несколько пестрящих фотографиями и графиками страниц. Скучно. Как же скучно. Картины, нарисованные без души, кажутся плоскими, интервью с финансистом N-ской компании — бессодержательным, вежливость секретаря — напускной. Он почти что засыпает, убаюканный тишиной, когда в нос ударяет приторный до удушливости аромат.

— Вас ждут, — объявляет незнакомый молодой человек с темными бегающими глазками и идет к двери. Он рывком поднимается на ноги, провожаемый взглядом секретаря, выходит в коридор. Парфюм окутывает сладким облаком и следует за ним и его провожатым по коридорам и комнатам, навевая воспоминания о тщательно скрытом обыске и разговоре с горничной, о брошенном сквозь смех: «Не, это не одна женщина в своем уме на себя не прыснет».

Последний кусочек мозаики занимает свое место, когда он видит глаза отца Пия, беспокойные, растерянные, испуганные на окаменевшем в беспристрастной маске лице. Приклеенная улыбка не выдерживает и минуты. Реферат пролистывается скорее для проформы и откладывается на край стола. Взгляд, перед тем, как остановиться на нем, обегает книжные полки, переплетение веток за окном, сложный узор на тяжелых гардинах:

— Вижу, вы закончили работу в срок, несмотря на учебу, — говорит, наконец, падре.

— Будучи постоянным посетителем двух крупнейших мировых библиотек это не сложно.

— Однако, вы пропустили несколько учебных дней.

— Я перепишу конспекты. Каюсь, исследование захватило меня.

— Мечтаете о карьере ученого?

— Мечтаю быть полезным матери церкви, чем бы мне не пришлось заниматься.

— Умеете давать правильные ответы.

— Говорю, как верую.

— Интересная формулировка. Не «думаю», а именно «верую». Другими словами, говорю от чистого сердца. Это вы хотели сказать?

— Да, святой отец.

— Хорошо, — падре замолкает. Ни о том они говорят, не о том. И неловкость этого разговора возрастает с каждой минутой. Разговора, который, по расчетам падре, не должен был состояться вовсе. — Со следующей недели, — говорит отец Пий и словно сам не верит своим словам, — вы приступите к работе здесь, в представительстве Ватикана. Будьте готовы совмещать занятия и свои новые обязанности в качестве служащего архива. В понедельник я жду вас в четыре. Поговорим о вашей стажировке и перспективах. Свободны.

Тошнотворный аромат вновь провожает его по коридорам вплоть до выхода из здания. А взгляд бегающих глазок — до конца улицы, на углу которой секретарь из приемной торопливо курит тонкую черную сигарету, воровато оглядываясь по сторонам.

— Помощник Пия засел в прихожей, — сообщает он курильщику.

— Дерьмо, Господи прости, — ругается тот. — До всего ему есть дело.

— Ну, у нас любопытством каждый второй отличается.

— Само собой. Но этот уже всех достал. Марк.

Он пожимает протянутую руку.

— Энрико. Что нравы, что погодка, — кивок в сторону наливающейся свинцом тучи, — у вас тут не очень.

— Не говори. Я вообще сам из Кельна, второй год тут. Никак не привыкну.

— А я надеюсь через пару месяцев домой вернуться.

— Молись, чтоб повезло.

— Что, Пий лютует?

— Не то, чтоб очень. Просто с чертовым иезуитом ухо приходится держать востро. Не приведи Бог ляпнешь что-то не то или не ко времени. Мало не покажется. Натравит своего пса — и будет тебе веселая жизнь.

— В смысле, натравит?

— Зовут это чудо природы Льюис. В разгребании чужого грязного белья лучше него никого не сыщешь. Немало людей уже поплатилось своей карьерой при его содействии. Это он позвал тебя сегодня к Пию.

— Неужели? Ему же лет двадцать пять от силы.

— Тридцать три не хочешь?! Выглядит просто, сволочь, моложаво.

— Вот как?

— Да, своей внешности уделяет немало внимания. О нем тут даже всякие слухи ходили, да вот доказать ничего не получилось.

— Ясно. Спасибо, что предупредил, брат.

— Да не за что. Заглядывай, а то в здешних стенах и поговорить нормально не с кем.

* * *

— Значит падре Пий свое духовное чадо невзлюбил? И почему же? Что успел уже натворить его прилежный сын?

— Дома не ночевал

Девчонка удивленно выгибает бровь, оглядывает с ног до головы:

— А по внешнему виду и не скажешь…

— Я уже говорил тебе…

— А может быть я столь же недоверчива, как и отец Пий.

— Леди Хеллсинг, давайте поговорим о деле!

— А что тут говорить. Вести себя надо прилично.

— Хватит!

— Ну, не сердись. По большому счету проследить надо было бы за твоим отцом. Мало ли, что ему в голову взбрело на твой счет. И что забыл в твоей комнате его помощник? Не доказательства же плотских утех искал он в письменном столе и грудах твоей богословской литературы. Сдается мне, интересовало его отнюдь не твое безнравственное поведение. И с этим тебе предстоит разбираться в одиночку. Я в ваши ватиканские разборки лезть не собираюсь.

— И ты ни на секунду не допускаешь, что Пий может быть связан с вампирами?

— Конечно, все может быть. Слушай, а у тебя на родине не осталось каких-нибудь друзей или доверенных лиц, могущих что-нибудь накопать на твоего падре?

Юмие и Хейнкель, отец Андерсон — эти имена возникают в голове первыми. Короткий список лиц, которым он хоть сколько-нибудь доверяет в этой жизни. Лучше всего, пожалуй, подойдет Хейнкель.

— Где можно позвонить так, чтобы не засекли?

— На тренировке у Тадеуша. Что-то давно мы туда не наведывались.

— Я сообщил, что заболел.

— А я внезапно решила укреплять здоровье на юге Италии.

— Значит, пришла пора выздороветь?

— Для тебя — да. А я отправлюсь на свидание с Мэри. Может, удастся договориться.

— А расследование?

— Расшифровка бумаг из сейфа еще не готова, соседи вампиров почти ничего не знают. Удалось только несколько портретов составить. И то, свидетели не уверены, что виденные ими люди выглядели именно так.

— Ух ты. Да среди множества твоих талантов еще и талант художника наличествует.

Девчонка пожимает плечами.

— Нет, правда, неплохо нарисовано.

— Главное, чтобы пользу принесло.

— А картины ты, часом, не рисуешь?

— Зачем?

— Ну как же? А самовыражение?

— Самовыражаюсь с помощью шпаги и головы на плечах. Этого мне достаточно.

— Да уж, романтичная ты особа.

— Весьма. Свидания с вампирами под луной меня очень и очень привлекают.

— Тебя, но не вампиров.

Огонек в глазах девчонки пугает, но не останавливает.

— А такой способ самовыражения — семейная черта или трагическое исключение?

— Гены. У меня беспокойная семейка.

— И родственников не волнуют твои увлечения?

— Я сирота.

— Извини.

— Ничего.

— Ну а твой дворецкий…

— Ни о чем, надеюсь, не подозревает.

— Вот как?

— Выкручиваюсь. Прикрываясь то секцией, то визитами к подругам…

— Почему?

Девчонка молчит.

— Ладно. В таком случае я пойду на тренировку, а тебе желаю удачи. Встретимся здесь же, в моем номере. Расскажешь, как прошли переговоры.

* * *

— Здравствуй, Энрико.

В голосе Хайнкель ни капли удивления. Словно они каждый день созваниваются.

— Как вы там с Юмико?

— Все хорошо, спасибо.

Тон излишне вежливый. Не знай он Хайнкель, подумал бы, что давняя подруга на него в обиде. Искусство беседы для этой урожденной немки с детства заключалось в четких ответах на поставленные вопросы.

— Отец Андерсон?

— Жив и здоров. По-прежнему все свободное время уделяет приюту.

— Ясно. У меня к тебе дело, — пора заканчивать со вступлением, иначе Тадеуш разорится на телефонной связи. — Можешь поискать информацию по отцу Пию из Лондонского представительства Ватикана?

— Что-то конкретное?

— Все, что соберешь. Любопытный тип, лезущий куда не следует. Интересовался моими связями с вашим ведомством.

— Да? — голос Хайнкель для посторонних по-прежнему спокоен, но его ухо легко различает напряженные нотки. — Хорошо, я попытаюсь что-нибудь накопать. Постарайся избегать встреч с ним…

— …и любых разговоров о вашей конторе. Понял.

— Знаю. Добавлю только, что будь осторожен.

Нежность по-хайнкелевски.

— Уверен, Пий — иезуит, — говорит он не к месту.

— Поняла. Скажи, как с тобой можно связаться.

— Я сам позвоню тебе завтра в это же время.

— Ладно. Буду ждать твоего звонка.

* * *

Запах дорого табака въестся, наверное, в стены его номера намертво, как никотин в легкие девчонки. И как это отец Пий пропустил сигаретный дух, пропитавший всю одежду подчиненного и успешно справляющийся с парфюмерной атакой Льюиса. Право, собственная репутация молодого священнослужителя может немало пострадать из-за такой мелочи. Впрочем, если горничная переметнется к старым хозяевам, она и вовсе рухнет, ибо столь частые визиты лица женского пола в часы вечерние для выпускника семинарии непростительны.

Уже собираясь посвятить Хеллсинг в эти размышления, навеянные табачным дымом, он так и замирает на пороге при виде окаменевшего лица посетительницы.

— Что выкинула Мэри? — спрашивает, подсаживаясь на диван к девчонке.

— Ничего. Просто отказалась от сделки, которую я ей предложила.

— Но она же понимает, что время не на её стороне.

— Понимает. А также понимает, что нам промедление обойдется дороже. Теперь она требует еще и деньги в качестве «моральной компенсации» за каждый день разлуки со своим блокнотом.

— Не мы его похищали…

— Ей это объясняй, не мне.

— Но, если все свидетели умрут, возвращать ей вырванные страницы вообще никто не будет. Чего же она добивается?

— Думаю, в этом случае она найдет их сама. Потратит время, деньги, силы, но найдет. Думаю, кое-какая информация о вломившихся к ней в квартиру у Мэри уже имеется.

— Это риск.

— Наша сделка — тоже. Я предлагала сходить в бар на встречу вместе с ней, но она только рассмеялась.

— Ладно. Значит в худшем случае фамилии станут нам известны только в следующую пятницу.

— Это еще не в самом худшем случае. Не забывай, мы не знаем где страницы блокнота сейчас. И что на них могут обнаружить. А уж предполагать, как поступят с расшифрованным материалом и вовсе дело безнадежное.

— Кстати, о расшифровке. Где сейчас книга из Лондонской библиотеки?

— Под надежным присмотром одного моего знакомого.

— И кто он?

— Да так, иностранец. Верный, как пес.

— Любопытство ему свойственно?

— Пожалуй да. Но сейчас ему не до наших секретов.

— Это хорошо.

— Очень. Этот… тип лучше любого сейфа.

— А дедуля-дворецкий?

— Не в этом случае. Он и любопытный, и время для удовлетворения своего любопытства всегда найдет.

— Ясно. Что мы предпримем дальше?

— Взлом и ограбление наоборот.

— То есть?

— Выходи завтра на утреннюю пробежку. Повеселимся.

Полицейский участок на Кинг-кросс-роуд живет размеренной тихой жизнью. Консерватизм здесь борется с духом нового времени, напирающим из мерцающих экранов и трещащих факсов. Старые стены с потемневшей кирпичной кладкой обиженно косятся на металл и пластик современной офисной мебели. С плакатов за погруженными в раздумья детективами неотступно следят разыскиваемые преступники. Местный портретист не поленился вложить в свои произведения душу и все лица схожи угрюмым выражением и зловещими взглядами плохо прорисованных глаз.

Эти самые портреты они с леди Хеллсинг разглядывают уже несколько минут, демонстрируя окружающим фирменные куртки курьеров и дурацкие, жмущие голову кепки с кричащим слоганом. Объемные синие сумки через плечо дополняют образ.

— Идемте, ребята, — зовет их старый, похожий на бульдога детектив, и ведет за собой прямо в зал общей работы. — Постойте здесь. Сумки положите, тяжелые же, а Барни не обидится на эксплуатацию его стола. Я сейчас, — бульдог скрывается за полупрозрачными дверями кабинета начальства. Они времени зря не теряют. Украдкой оглядываются по сторонам, прикидывают кто из сотрудников за что отвечает. Благо, их не стесняются, говорят пусть и вполголоса, но открыто, без иносказательности. Уже через минуту удается составить представление о всех обитателях зала общей работы. Извещения о вызове следственной группы на место преступления принимает парень в углу. За соседним столом сидит девушка, специалист по связям с общественностью и по совместительству штатный психолог. Метрах в двух от неё располагаются рабочие места детективов, чей конек — мошенничество во всех его проявлениях. Их коллега, пожилая леди, похожая на королеву, расследует убийства, а в отсутствие оных помогает борцам с авантюристами. Последний в этой компании — помощник бабули и специалист по допросам, здоровенный парень с увесистыми кулаками и цепким взглядом, тяжесть которого они уже успели прочувствовать на себе.

— Где расписаться? — бульдог подкрадывается почти бесшумно и заставляет вздрогнуть.

За роспись он получает объемистый пакет, который и несет начальству так, словно это священная реликвия.

— Как ты узнала? — спрашивает он уже на улице.

— Про давнюю мечту местных служащих закона? — девчонка фыркает. — На объявления посмотри. Они разыскивают герб для своего участка уже несколько лет. Им, видите ли, очень хочется, чтобы здание и гипсовое изваяние были примерно одного возраста. А у меня как раз знакомый старьевщик.

— Итак, разведку мы провели. Что дальше?

— Кулер. Им поставляют воду каждую неделю. Сегодня как раз срок очередной поставки. Честно говоря, я надеялась, что наш визит и визит водоносов не совпадут, но… Одним словом, действовать придется быстро.

— Что ты имеешь в виду?

— Кулер взлетит на воздух, в здании объявят эвакуацию, а, вернувшись, обнаружат пришедшую ориентировку на некую Мэри Колмер. Не думаю, что в сложившихся обстоятельствах они будут перепроверять и вправду ли эта дама разыскивается.

— И что нам с того, что Мэри повяжут?

— Во-первых, у нас появится рычаг давления на неё.

— Это какой же? Подставу быстро заметят.

— Да. Но слух о том, где она побывала, может весьма негативно сказаться на её репутации. Особенно, если она слишком быстро выйдет на свободу.

— Ладно, допустим. Но…

— У нас будет доступ ко всем документам с обыска.

— Связи?

— Да.

— Ну и зачем же тебе с такими связями взрывающийся кулер?

— Моих связей недостаточно, чтобы санкционировать обыск.

— Ясно. Подкупила какого-нибудь секретаря?

— Почти. А теперь слушай внимательно. Как только повалит дым, я вхожу в здание.

— Как? Это же не супермаркет, чтобы вот так просто войти.

— С пожарными я войду. Прикинусь полицейской, спасающей ценные документы.

— Камер не боишься?

— Я же сказала про дым.

— А случайных свидетелей?

— В полиции всегда есть посетители, добровольные и не очень.

— Ну а если пожарные тебя не пустят?

— Полицейская — не гражданская барышня, к ЧП всякого рода подготовлена.

— Хорошо. Что дальше?

— Подложу документы в факс.

— А дата?

— У меня семь копий документа. Какое у нас сегодня число? Двадцать второе?! Отлично. Эти листы уничтожь во время моего отсутствия, а этот я забираю с собой.

— Вижу, ты подготовилась.

— Сомневался?

— Ни в коем случае. Ты же у нас…

Взрыв слышен даже на улице.

Панические чувства овладевают представителями закона точно также, как и гражданскими, разве что криков поменьше, зато нецензурная брань отборная. Как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься.

Пожарные приезжают спустя положенные пять минут и не без труда прокладывают себе дорогу через плотные ряды зевак. Любующихся на рвущейся через окна первого этажа черный дым и строящих самые невероятные гипотезы по поводу происходящего внутри набралось с полсотни. Проходит пять минут… десять… двадцать… Среди спасенных и эвакуировавшихся самостоятельно девчонки не видно. Толпа, начинает терять интерес и тает, растворяясь в потоке прохожих, словно лед, попавший в струю воды. Он, наплевав на скрытность, подбирается ближе к участку, вглядывается в окна, прислушивается к разговорам.

— Идем, — его резко дергают за рукав. Он оборачивается быстрее, чем узнает голос. Девчонка стоит перед ним бодрая, решительная, как всегда. Красную полоску вдоль правой скулы не замечает, как и своих дрожащих рук. — Получилось! — говорит и улыбается, беззаботно, без тени иронии, абсолютно не похоже на саму себя.

Теперь уже он берет её под локоть и уводит прочь, как можно дальше от зевак, полицейских и пожарных. В тихом безлюдном переулке он протягивает Хеллсинг платок. Зеркальцем служит дверное стекло ближайшей машины. И еще он молодец, что запасся заранее бутылкой воды и пластырями.

— Спасибо, — уже куда более спокойно говорит девчонка, оглядывая свое перевранное в стекле отражение. — В таком виде я уже могу спокойно идти по улице?

— Вполне. Копоть оттерла, царапину заклеила. С виду вполне себе приличная девушка.

— И в компании вполне приличного, с виду, священника. Никто и внимания не обратит.

— Ну, ты недооцениваешь обывателей. Им интересно все. И сплетни они умудряются слепить из всего, что им на глаза попадется, услышится или унюхается.

— Недостаток событий в собственной жизни вызывает желание приписать их чужой?

— Наверняка.

Разговор пресекается и минут пять они идут в молчании, ловя на себе любопытствующие взгляды, подтверждающие теорию.

— Что ж, ни сегодня, так завтра у нас будут результаты обыска и торговка информацией на крючке, — говорит девчонка, отворачиваясь от нескромно пялящихся на них старух в броне из десятков кофточек, натянутых одна поверх другой.

— Главное, чтобы у нас был список свидетелей и, желательно, свидетелей живых, — замечает он, приветливо улыбаясь почтенным леди.

— Не волнуйся, все они разом вряд ли умрут. У каждого своя выносливость, свой запас жизненных сил и, конечно же, кто-то из них успел пообедать перед смертью хозяев.

— Не терпеться узнать, что такого привлекательного эти «хозяева» нашли в моей фигуре.

— Может, их привлекает твой сан?

— И этих?

— А кого еще?

— Дам всех возрастов.

— О, не знала, что профессия священника настолько привлекательна.

— А порой и притягательна.

— Чем вы и пользуетесь.

— Все во славу божью.

— Не буду уточнять, что именно. Но надеюсь, твой человек разузнает про темные пятна в жизни отца Пия, и ты решишь хотя бы одну из своих проблем. Так что готовься к сегодняшней тренировке с Тадеушем, а мне уже давно пора вернуться домой.

* * *

— Касательно отца Пия, — Хайнкель переходит к делу сразу после короткого «Привет». — Будь осторожен. Много вопросов вызывают смерти двух его недругов. Оба брата -епископы почти одновременно стали жаловаться на странные галлюцинации и провалы в памяти.

— Когда это было?

— Около десяти лет назад.

— Он тогда…

— …работал здесь, в Ватикане.

— А епископы…

— …заболели во время процедуры избрания понтифика.

— Что сказали медики?

— Ничего конкретного. Невозможность поставить диагноз они успешно маскировали за потоком терминов и вполне логичной теорией о редком наследственном заболевании. Последнее походило на правду, весьма удобную для начальства. Версию приняли, постановили ей доверять, но слухи…

— Можно ли установить круг лиц, с которыми в то время общался падре?

— Нет. В то время отец Пий каждый день встречался со множеством людей, так как работал в пресс-центре и был там вторым после отца Гая человеком.

— Можешь еще раз описать симптомы, на которые жаловались умершие?

— Провалы в памяти. Порой они не способны были вспомнить как пришли в то или иное место. Галлюцинации, во время которых они отчетливо ощущали присутствие постороннего рядом с собой, даже пребывая в полном одиночестве.

— Как они умерли?

— Сильное физическое и психическое истощение. Повторяю, держись от отца Пия как можно дальше. А если испытаешь хотя бы один из симптомов… то немедленно возвращайся! Ну или хотя бы сообщи мне или отцу Андерсону.

— Обязательно. Ты, кажется, много знаешь о подобных состояниях?

— Я подготовилась к нашему разговору. Еще Юмико помогла.

— Ладно. Спасибо вам всем. Не переживай так за меня! Если что, я сразу же лечу в Рим.

— Знаю. Ты достаточно здравомыслящий для того, чтобы понять: карьера жизни не стоит. Даже многообещающая.

— Как скажешь. До встречи, Хайнкель.

— До встречи.

* * *

— Значит наш отец и впрямь связан с нечистой силой.

— И от чего такая довольная улыбка? Злорадство не красит вас, леди.

— А, по-моему, — девчонка поднимает фарфоровую чашку и разглядывает свое отражение, — весьма к лицу. Но хватит шуток. По полученной тобой информации выходит, что итальянские и английские энергетические вампиры могут иметь налаженные каналы связи друг с другом. Конечно, доказательств как таковых — нет, но вероятность велика. Как и вероятность существования организации, объединяющей весь мир…

— Очередная теория всемирного заговора.

— О нет. Вампиры, энергетические и те, которые просто кровь пьют, существа куда более мудрые, и весь мир с прилагающейся к нему кучей проблем, им даром не нужен. А вот защита от этого мира и его обитателей…

— Ну, если такая организация и впрямь существует, то с отцом Пием надо дружить. У него, видно, неплохие связи в ней, вот только…

— Что?

— Чем я ему не угодил?

— Может, не конкретно ему, а кому-то из его влиятельных знакомых или друзей? А может, он действует с прицелом на будущее.

— Неужели мое настоящее так настораживает людей?

— А с чего тебя вообще в Лондон направили? Откуда взялась эта внезапная командировка, накануне выпуска? Почему из всех своих однокурсников только ты еще не посвящен в сан?

— Не знаю, что и думать.

— Просто перебери свое прошлое под увеличительным стеклом.

— Немало придется перебрать.

— Тебе виднее. Более ничего кроме слежки за отцом я посоветовать не могу. И помочь тоже.

— Можешь. Расскажи, есть ли новости об обыске у Мэри. Если мы получим от неё список свидетелей, то возможно решим и загадку с Пием.

— Она сейчас едет в тюрьму. Через час мы нанесем ей визит.

* * *

Небольшая светлая комната. Посередине стол и четыре легких алюминиевых стула с разноцветными сиденьями. Тюрьма представлялась ему местом куда более мрачным. Он оглядывается в поисках легендарного стекла, надежно скрывающего наблюдателей.

— Здесь камеры, — перехватывает его взгляд девчонка. — Разумеется кассеты мы унесем с собой.

— Очередной знакомый секретарь?

— Да. Очередной.

— Хорошие у тебя связи.

— У тебя тоже будут. Ты — парень не промах.

— Спасибо. Надеюсь, не разочарую.

— Я тоже на это надеюсь. Разговор предстоит непростой.

Дверь с зарешеченным окошком вздрагивает, скрежещет замок.

— У вас полчаса, — ворчливо сообщает грузная женщина в униформе, затолкнув в комнату Мэри.

— Вот значит в чем дело, — говорит та, когда шаги надзирательницы стихают где-то в недрах старого здания. — Думаете, я после этого стану с вами сотрудничать?

— Полагаю, что да, — девчонка приглашающим жестом указывает на стул напротив. — Полагаю, ваш бизнес — единственный источник ваших доходов и переквалифицироваться вы в ближайшее время не планируете.

— В целом правильно полагаете, — Мэри присаживается на стул, откидывается на спинку, закидывает ногу на ногу. — Но чем, скажите на милость, ваша парочка может помешать моему бизнесу.

— В вашем бизнесе репутация играет, порой, главенствующую роль.

— Я выйду отсюда максимум завтра утром. Вы же не полагаете, что у меня совсем нет связей?

— Выйти-то вы выйдете, но вот станут ли с вами иметь дело после того, как узнают, за что вы побывали здесь сегодня.

— Блефуете.

Девчонка бросает на стол папку. Мэри небрежно подцепляет её за край и тянет желтоватую картонку к себе. Просматривает первые несколько страниц. Хмыкает и отбрасывает, словно вычитала в них нечто совсем уж крамольное.

— Значит до шантажа опустились, а с виду такие симпатичные дети. Но раз уж вы решились играть в эти игры, то должны были подготовить не только кнут, но и пряник, так обычно ведутся дела в нашем мире.

— А я-то думала, грубая сила решает у вас все.

— Ну, что вы. Не отморозки же мы в самом деле.

— В таком случае перейдем к делу. Нам нужны имена сообщников…

— Не так быстро. Что мне за это будет?

— Кроме незапятнанной репутации?

— Именно. Я ведь смогу вам и в будущем пригодиться. Давайте разойдемся мирно. Я называю вам половину имен, а вторую — при получении вырванных из моего блокнота страниц. Я даже даю вам фору в семь дней, о которой вы так просили. И, заметьте, не требую моральной компенсации за ношение этой идиотской тюремной одежды.

— Ваша щедрость поражает воображения. Под её впечатлением мы согласны приложить все усилия для возвращения вашего имущества. Имена?

— Той Лэннет и Анна Лихте.

— Вы будете дома уже через час. Но лучше бы вам не покидать Лондон в ближайшее время.

Мэри улыбается нарочито добродушно. Волчий взгляд превращает улыбку в оскал.

Утро Лондон встречает погруженным в туман, распрощавшимся с большей частью листвы, продуваемым по-зимнему холодным ветром и полностью сдавшимся на милость осени. Изморозь на траве, пробирающая до костей сырость и опустившиеся до отметки в плюс шесть Цельсия столбики термометров заставляют с тоской вспоминать Италию, настойчивый стук в дверь — о планах на этот день.

— Мистер Максвелл, вы просили разбудить. Уже шесть.

Слова горничной подтверждают дребезжащие соседские часы, отсчитывающие удары, похожие на судорожный хрип тяжелобольного. Преследуемый этой какофонией звуков, он присаживается на кровати и посылает еще один взгляд на окно и прилепившийся к раме градусник. Как же не хочется выходить из дому и вообще что-либо делать в такую омерзительную погоду.

В половине седьмого, кутаясь в теплую по меркам Рима куртку, он уже ждет девчонку на углу Аргайл-сквер. Первые пешеходы, такие же невыспавшиеся и замерзшие на промозглом ветру, косятся из-под капюшонов на беззаботного туриста. Он с поддельным восторгом осматривает монохромный городской пейзаж с цепочкой фонарей вдоль плавных угольно-черных линий изгороди сквера. Как же все-таки мало красок в этом городе.

— Удалось раздобыть адреса обоих, а также протоколы обыска в доме Мэри, — девчонка по обыкновению подкрадывается бесшумно и сразу переходит к делу. За последнее он её готов расцеловать, а вот привычка бесшумно появляться за спиной доведет его когда-нибудь до сердечного приступа.

— С чего в таком случае начнем? — спрашивает ворчливо, подлаживаясь под по-солдатски размашистый шаг юной леди.

— Начать, думаю, следует с Тоя Лэннета. Живет он здесь поблизости. Не знаю, потому ли, что был особо приближен к вампирам или им удобнее было держать рядом шестерку для мелких поручений. В любом случае, полагаю, знает он о здешней группе немало. Главное — правильно его разговорить.

Последнее легче сказать, чем сделать.

На Сейнт-Чадс-стрит половина тротуара занята велосипедами, вторая — скутерами. Местный центр проката в такие дни, как сегодня, терпит немалые убытки — желающих испытать судьбу в поездке сквозь плотную белую завесу обычно не находится. А этим утром жители Лондона словно и вовсе забыли о существовании крохотной улочки, так пусто и тихо вокруг.

— Здесь, — девчонка останавливается у двери в непримечательный двухэтажный дом. Возле порога среди объемных мусорных пакетов примостился здоровенный котяра. Зеленые глазища внимательно следят за непрошеными гостями.

— Постучим? — спрашивает он, указывая на вбитое по центру двери кольцо. Хеллсинг оглядывает улицу:

— Придется. На окнах решетки.

— А если обойти?

— Во двор мы так просто не попадем. Не волнуйся. Не зря же я тебя заставила в сквере одеть куртку службы доставки. Курьеров любят. Постучимся, попросим войти, а дальше — по обстоятельствам.

— Не самый лучший план.

— Стучи давай.

Дверь открывается спустя минуту.

— Какого…

Он отступает назад инстинктивно. Лицо хозяина дома узнает сразу, несмотря на болезненную бледность и двухдневную щетину бывшего шпиона в плаще.

— Мистер Лэннет, — девчонка порывается протянуть конверт, но Плащ отшатывается, а затем и вовсе предпринимает отчаянную попытку захлопнуть дверь. Хеллсинг оказывается проворней и умудряется почти переступить порог, когда бывший шпион переходит в глухую оборону своего жилища. Несколько секунд эти двое пытаются сдвинуть друг друга с места налегая на дверь, каждый со своей стороны.

Он подключается к потасовке не сразу. Заслышав шаги на улице, впихивает обоих внутрь дома, захлопывая за собой многострадальную дверь. В коридоре, где они оказываются, темно и тесно. Лестница начинается всего в нескольких шагах от входа. Споткнувшись о неё Лэннет падает, увлекая за собой и девчонку. Образовывается куча-мала, сбивающая с ног и его. Втроем они сосчитывают все углы в узком пространстве, собирая синяки и ссадины. Скрутить Лэннета в таких условиях возможным не представляется. За хозяином дома преимущество — он знает здесь каждую паркетину, каждую ступеньку. Умудрившись спихнуть с себя девчонку, ощутимо приложив её головой о перила, и затолкать своего второго противника в какую-то кладовку после меткого удара под дых, Плащ устремляется на улицу. Несколько минут они с Хеллсинг лежат на полу. Он ловит воздух ртом, как выброшенная на берег рыба, девчонка всеми силами пытается совладать с головокружением. Он устремляется к двери первым, мечется по улице в поисках хоть какого-нибудь следа сбежавшего. Из-за тумана свидетелей побега Плаща нет. В дом он возвращается немало раздосадованный.

— Смылся, — подводит итог всем его стараниям Хеллсинг, — не удивительно. Лэннет явно готовился к чему-то подобному. Все следы умудрился подчистить. Не скажу, что за пару минут смогла провести тщательный обыск, но, думаю, здесь ничего интересного не осталось. Так что самое время наведаться к Анне Лихте.

— Если Лэннет её уже не предупредил.

— Она живет на противоположном конце Лондона, я уже вызвала такси. У нас есть шансы успеть к свидетельнице до того, как её подельник поднимет тревогу.

— А телефоны?

— Будем надеяться, что память у Лэннета плохая.

— Это он шпионил за мной возле Британской библиотеки.

— Я поняла. Ты тогда хорошо его описал. Ну вот и наше такси. Через полчаса будем на месте. Надеюсь, Анну застанем дома.

* * *

Хаверинг с его пряничными домиками, крытыми черепицей всех оттенков коричневого и не вырастающими выше второго этажа, похож на деревню. Тихий, сонный, провинциальный — в нем напрочь забываешь о существовании другого Лондона, головокружительного, шумного, похожего на эпицентр урагана. Такси останавливается на углу утонувшей в тумане улочки. К выкрашенному в белый стиснутому с двух сторон особняку они идут пешком, отмечая возможные пути к отступлению.

— Иди во двор, — кивает Хеллсинг на узкий просвет между домами. — Этого свидетеля упустить нельзя ни в коем случае.

Не без труда он протискивается сквозь образованный глухими кирпичными стенами коридор и перемахивает через густо оплетенный вьюнами забор. На лужайке непрошеного гостя встречают садовые гномы с выцветшими мордочками и пара пластиковых кресел весьма плачевного вида. Он подходит к дому. Сквозь занавески в мелкий цветочек видна солидных размеров плита и часть гостиной с парой укрытых пледами кресел. Несколько секунд он мнется в нерешительности, но все же поворачивает ручку и попадает на кухню.

— …миссис Лихте, спасибо, что позволили войти.

— Может быть чаю? — спрашивает глухой надтреснутый старческий голос. И снова перед глазами привокзальная площадь, толпа приезжих, старушка, не отстающая ни на шаг, короткий путь от Британской библиотеки до отеля, занявший весь вечер.

— Нет, благодарю, но, право, не стоит, — отвечает тем временем Хеллсинг и улыбается по-детски открыто, немного смущенно, чертовски мило. Оказывается, она умеет быть и такой.

— О, ну конечно. Вам же наверняка надо спешить.

— Да, еще несколько посылок надо успеть доставить до обеда. У меня утренняя смена сегодня.

— Работаете по сменам? Из-за учебы, наверное?

— Да, подрабатываю немного. Плату в колледже повысили. Бросать не хочется, обременять родителей тоже…

— Бедное дитя. Такая худенькая девчушка. Так и хочется обнять и накормить.

А мы оказывается еще и премило краснеть умеем, и в пол застенчиво смотреть… Вы просто полны непредсказуемости, леди Хеллсинг. Наверное, ваш девиз: всегда рвать шаблон.

— Значит, мне надо заполнить какую-то форму на получение посылки, — переходит на деловой тон старуха. — Обычно хватало одной подписи.

— Вообще-то мне не нужны ни ваша подпись, ни эта анкета. Я бы хотела задать вам несколько вопросов, миссис Лихте.

— Вопросов?! Но я не понимаю… И на вас форма…

— Миссис Лихте, мы были на Феникс-роуд. Я бы хотела узнать побольше о тамошних жильцах.

— Ничего не понимаю… А вы, собственно говоря, кто?

— Моя фамилия Хеллсинг.

В следующую секунду он слышит, как что-то с грохотом падает, жалобно звенит разбивающаяся посуда, ругается девчонка. Дверь кухни распахивается и он, не задумываясь, словно кто-то другой управляет телом, ставит подножку. Старуха летит на пол и замирает. Наверняка выжидает, притворяясь потерявшей сознание. Он отходит к двери в сад, отрезая путь к отступлению. Девчонка вбегает на кухню, на секунду замирает, оценивая ситуацию, затем открывает курьерскую сумку. Услышав, как взводят курок, миссис Лихте быстро приходит в себя.

— Если хотите, я могу приготовить вам чаю, — предлагает он с самой любезной улыбкой.

— Не помешает, — кивает старуха, одаривая бывший объект слежки тяжелым взглядом.

* * *

Они в гостиной. Анна Лихте цедит чай из полупрозрачной фарфоровой чашки, ровесницы дома, девчонка курит, он наблюдает за обеими.

— Что вы хотите знать? — чашка приземляется на надтреснутое блюдце.

— Всю информацию о здешней ячейке.

— Я знаю не так уж и много. За еду мне давали несложные поручения. Я их выполняла беспрекословно, никого ни о чем не расспрашивала. Сами понимаете, в нашей среде излишнее любопытство не приветствуется.

— Сколько еще помощников у группы?

— Я знала только одного. Тоя Лэннета. Дурацкое у парня имя.

— Чем он занимался?

— Да все тем же, что и я. Слежка, курьерские услуги и прочее.

Врет старуха и не краснеет. Он решает вмешаться в диалог:

— Возле Британской библиотеки за мной следили трое. Думаю, вы были не до конца откровенны, миссис Лихте.

— Что вы, молодой человек. Того паренька, что следил за вами, приставили не мои хозяева.

— Кто же в таком случае?

Старуха хитро улыбается.

— Давайте составим соглашение. Я вам информацию, а леди Хеллсинг забывает о моем существовании.

— Иногда моя память может и упустить единожды встретившуюся фамилию, — кивает девчонка. — Вот только как вы собираетесь существовать без группы?

— Просто. Вернусь на родину, в Австралию. Родные позаботятся обо мне. Билет я уже купила.

— Покажите, — протягивает руку девчонка.

— На зеркале в соседней комнате.

Хеллсинг кивает ему. Старинное зеркало мерцает в полумраке спальни. Билет в один конец прилепился у края позолоченной рамы. Рядом опустевший туалетный столик. На оттоманке в изножье кровати пухлый чемодан.

Вернувшись в комнату, он кивает девчонке.

— Четверо интересующих вас молодых людей, тогда еще совсем юнцов, приехали в Лондон около десяти лет назад. Ох и нелегкое время настало после их приезда. Территорию снова делить начали. Мои прежние хозяева отправились на тот свет. А вот мне, одной из немногих представителей старой гвардии, повезло. Новым королям нужна была информация, чтоб город удержать. Я немало им помогла, они неплохо заплатили.

— Откуда они приехали?

— Из Германии.

— Не из Италии?

— Нет. Да и имена у всех немецкие были: Дитрих, Иоганн, Курт, Генрих. И, доложу я вам, с иностранцами они всякими постоянно знались. Речь я разную слышала. Китайскую, французскую, арабскую, русскую... Кто только не ходил туда. Никогда до этого у нас столько гостей в городе не было.

— А лица, имена…

— Не знаю. Мне не позволяли видеться с визитерами. Немцы те еще параноики оказались. Шифровались, как никто другой, дисциплину жесткую ввели. Никто никого из ячейки не знал, кроме своего партнера.

— Что именно вам поручали?

— Слежку за потенциальными жертвами, распространение слухов, иногда сопровождала кого-то из хозяев во время прогулок по Лондону. В основном меня использовали для отвода глаз. Сами понимаете, пожилые не кажутся опасными. Их спутники тоже.

Хеллсинг кивает и протягивает старухе отсканированные страницы, пестрящие знакомым шифром записей, изъятых из сейфа.

— Что вы можете сказать об этом?

— Ничего. Меня, да и думаю никого из приживал, в такие тайны не посвящали.

— Ладно, допустим. Маловато от вас живой пользы выходит. Ну а почему была открыта охота на моего коллегу вы тоже не знаете? — кивок в его сторону.

— О, так приказала четверка, — обрадованно затараторила приунывшая было старуха. — А их навел, кажется, один монах. Иностранец, кстати. Это его паренька вы и заприметили как третьего шпиона.

— Но почему?

— Этого сказать не могу. Мне только велено было приглядеть за ним. Я и приглядывала…

Старуха не врет — скрыть разочарование удается с трудом.

— Скажите, — девчонка наконец поднимает предназначенную ей чашку чая, но не отпевает, а греет руки, — скажите, с приездом немцев ваша жизнь сильно изменилась?

— Кардинально. У нас свои порядки были. А эти…

— В чем же состояли изменения?

— Да они диктатуру какую-то ввели. Честное слово, жить соблюдая все эти правила было просто невозможно. Контакты с внешним миром пришлось сократить, друг с другом — вообще порвать. Раньше у нас была община, свой клуб в Сохо, свобода перемещения... Клуб продали, квартиры сменили, как и имена, знакомых, в общем новую жизнь начали. Те, кто в живых остался.

— И это происходило только в вашей среде или…

— Нет, только с нами. Насколько мне известно, магическая Британия и по сей день следует своим законам. Но ручаться за это я не буду. Нас недолюбливают ведьмы, друиды, прорицатели и прочие. Информацией делятся неохотно, за своих не принимают. Сами знаете, мы везде изгои. Да и...

— Оставьте мне ваш австралийский адрес и можете быть свободны миссис Лихте.

— Как пожелаете.

Когда старуха берется строчить в блокноте Хеллсинг он слышит шорох. Открытая с ноги дверь отбрасывает Плаща вглубь кухни, прямо на неостывшую еще плиту. В следующие несколько минут в притихшем доме слышна только ругань пополам с проклятьями на нескольких языках. Затем усмиренный с помощью веревки и парочки ударов под дых Той Лэннет водворяется в гостиную. Впрочем, ничего существенного к словам Анны Лихте он добавить так и не смог. Провозившись с ним около часа Хеллсинг махнула рукой на оставшегося бесхозным шпиона четверки вампиров.

К полудню в Лондоне распогодилось. Туман растаял, обнажив глубокую синеву осеннего неба. Они с девчонкой для совещания выбирают лавочку в тихом сквере.

— Мэри следила за отцом Пием, — говорит Хеллсинг, сбрасывая со скамьи зазевавшегося муравья. — Четверка немцев не особо доверяла твоему падре. Даже кое-какой компромат на него собрала. У нашей шпионки остались копии. С ними можешь завтрашней встречи не опасаться.

На чуть влажные доски лавки ложатся фотографии с запечатленными на них семью смертными грехами.

— Познавательно, — говорит он, перебирая сверкающие глянцем, красочные фото. — Но лично я склонен думать, что у падре есть для такого случая припрятанный в рукаве козырь.

— Боишься?

— Нет. Но буду настороже.

— Это правильно, — одобряет Хеллсинг.

— Я сегодня на тренировку к Тадеушу. Не хочешь присоединиться?

— Не особо. Есть над чем поработать. А ты иди. Тебе надо вести обычную жизнь, хотя бы внешне.

— Кстати об «обычной» жизни… Почему Лихте так отреагировала на твою фамилию?

— В смысле?

— Сотрудничать она согласилась только когда ты назвалась.

— Мой отец был известным человеком... в определенных кругах.

— Колдуном?

— Нет.

— Кем же?

Хеллсинг смотрит исподлобья. Взгляд отбивает всякую охоту спрашивать. Такие взгляды вообще можно продавать, как лекарство от любопытства.

— Встретимся завтра вечером, — говорит своим особым приказным тоном девчонка. — Расскажешь, как все прошло с Пием.

Он провожает Хеллсинг взглядом и еще некоторое время сидит на солнце тщетно пытаясь согреться под растерявшими свое тепло лучами.

* * *

Тренировка у Тадеуша выдается изматывающей, выжимающей все соки. Домой он идет на автомате, не различая дороги. Удар в спину почти валит его с ног. Усталость мешает тут же вскочить и подготовиться к обороне. Новый удар сводит на нет все усилия, выбивает воздух из легких, оставляет прижатым к асфальту. Злость приходит как нельзя кстати. Грозящая переломать ребра нога встречает лишь воздух. Захват и рывок — противник летит на землю. Удар в живот — сгибается пополам и тут же второй удар в солнечное сплетение. А затем острая боль и металлический блеск у бедра. Противник всаживает в него нож по самую рукоятку. Ему везет — и из раны не бьет пульсирующий поток, артерия остается цела, но ходить он уже не может. А вот его противник… За то время пока он, цепляясь за колья какой-то ограды сумел подняться с земли человек в маске уже стоял в нескольких метрах, выставив перед собой пистолет. Дуло смотрело прямо на него. Это было завораживающе. От зияющей черной пустоты не было сил отвести взгляд. Он знает, что произойдет, понимает это всем своим существом, и в то же время не может, не в состоянии этого принять, как и отвести взгляд.

А затем дуло вздрагивает в руке, оцепенение проходит, и он видит, как медленно из-под капюшона противника расползаются красные и белые полосы, расчерчивая бледное лицо. Как безвольной куклой оседает на землю тело. Как расползаются по асфальту красные ручейки.

— Что бы ты без меня делал? — спрашивает Хеллсинг, не глядя на тело у своих ног.

— Не узнал бы о подобном применении бутылок молока.

Половина второго ночи. Стрелки не лгут, в этом подвале они уже без малого четыре часа. Они — это напавший на него парень с весьма крепким черепом и неуступчивым характером, леди Хеллсинг, раздумывающая над перспективами испытания на прочность и того, и другого еще раз, и, наконец, он, подданный Ватикана, на чужбине вовлеченный во всякого рода темные дела.

— По-прежнему не хочешь сотрудничать? — Хеллсинг склоняется над связанным по рукам и ногам пленником. Тот вперяется в неё ненавидящим взглядом, но губ не разжимает. По виску стекает жирная капля крови, вторая лезет в рот. Девчонка достает платок и промакивает её. — Мы же можем и нормально общаться. Видишь, — платок демонстрируется парню, а затем отправляется на стол. — Скажи хотя бы почему? Почему ты зашел так далеко? Предал веру, идеалы, убеждения, стал шпионом, убийцей… почему? — и совсем тихо, почти шепотом, почти просяще: — Я и вправду хочу это знать. Это важно. Для меня это важно.

Парень опускает голову еще ниже. Надеется уйти от ответа? Надеется, что так в его взгляде не прочтут лишнего? Надеется, что так будет проще не поддаться завораживающему голосу Хеллсинг?

— Действительно, — он присоединяется к девчонке. — Объясни. Твое инкогнито раскрыто. Я тебя узнал. Твои коллеги по ремеслу соглядатая сообщили, на кого ты работаешь. Не объяснили только, зачем вам с отцом Пием так понадобилась моя голова...

Парень даже не смотрит в его сторону.

— Льюис, — зовет он, но удостаивается лишь короткого взгляда исподлобья.

— Ладно, — девчонка распрямляется, берет его под руку: — Выйдем на минуту.

Он послушно тащится за Хеллсинг в короткий коридор, скупо освещенный и холодный, щеголяющий трещинами и осыпающейся штукатуркой.

— Что дальше? — спрашивает он, привалившись к стенке. — Мне искать адвоката или срочно покупать билет в Рим?

— Он заговорит. Есть способы, прибегать к ним правда не охота.

— Как-то часто в последнее время я слышу эту фразу.

— Можешь заодно выслушать и мое предложение.

— С нетерпением жду.

— Нашего неразговорчивого предлагаю завтра привести к его хозяину.

— Что? В представительство Ватикана?

— Да. Ты же говорил, что у тебя там знакомый завелся. Марк, кажется. Так вот, почему бы Марку не помочь тебе по-тихому доставить нашего нападавшего его хозяину. Устроишь очную ставку начальника и подчиненного. Посмотрим, что из этого выйдет.

— Ничего хорошего. Меня обвинят в похищении человека и еще черт знает в чем. Все зависит от фантазии духовного отца, а она у него, если верить слухам, буйная, как у постмодерниста.

— Никто ничего не скажет, если ты правильно представишь ситуацию. Допустим, упомянешь, что некие улики ждут своего часа, дабы лечь на стол следователю. Единственное, что помешало тебе сразу обратиться в полицию — так это переживание за доброе имя католической церкви в протестантской стране.

— Вполне возможно, что для лучшей сохранности этого имени меня вообще могут умертвить. Хотя, конечно, в таком случае улики наверняка окажутся в полиции...

— Значит согласен?

— Да.

— Очень хорошо. Жду тебя в восемь утра. Приготовлю нашего свидетеля.

* * *

— Итак, Марк, ты согласен?

— Ну, разумеется. Льюис уже у всех поперек горла. Так что готовь его тушку к перемещению, — короткий смешок — и секретарь снова серьезен. — Потащим через черный ход. Там правда лестница узковата, но пара синяков нашей шестерке только на пользу пойдет. В коридоре людей не будет, близость начальства сказывается. Но я все равно пойду первым и сам все проверю. Ну а Пий будет не ранее чем через полчаса. Как раз успеешь привести своего подопечного в надлежащий вид.

— Спасибо, дружище. Что бы я без тебя делал?

Водворение Льюиса в одно из кресел кабинета Пия происходит быстро и успешно. Вот только привести в чувство помощника падре удается далеко не сразу — снотворное от Хеллсинг оказалось весьма действенным. Если бы Пий не задерживался, то Льюиса пришлось бы предъявлять в бессознательном состоянии. Однако, к приходу босса тот приходит в себя настолько, что вовсю мычит через повязку и бросает гневные взгляды на пленителя. Забавный парень. Преданный до абсурда. Преданность — для него оправдание любой совершаемой гнусности и собственного гнилого нутра, полезная штука в усыплении собственной совести. Интересно чем оправдывает себя его патрон?

Упомянутый патрон порог своего кабинета переступил, будучи явно не в духе. Гостей заметил не сразу, быстро прошагав к небольшому столику с графином, жидкость в котором если и была водой, то лишь отчасти. Распитие крепких напитков отнюдь не укрепило дух святого отца, после первого стакана рука потянулась за вторым, а сумрачный взор обратился на окружающий мир. Вот тут падре и заприметил посетителей. Стакан выскользнул из руки и утонул в густом ворсе ковра, сам Пий отшатнулся, как от удара.

— Ты? — прозвучало почти жалобно.

— И не только, — он широко по-акульи улыбается и хлопает по плечу Льюиса.

Пий затравленно смотрит на дверь, переводит взгляд на нежданных визитеров.

— Давайте присядем и поговорим, — предлагает он, не переставая улыбаться, и падре послушно усаживается напротив кресла. Между ними теперь только низкий журнальный столик, заваленный газетами. Не церемонясь он сбрасывает труды местных журналистов на пол. На стекло ложатся фотографии с отцом Пием, содержание коих весьма бы заинтересовало как газетчиков, так и блюстителей нравственности в Ватикане.

— Предлагаю меняться, — говорит он. — Вы оставляете меня в покое — я забываю о вас. Бонусом вы объясняете, зачем затеяли охоту на мою скромную персону. После этого мы расходимся. Вы пишите Энрике Максвеллу отличную рекомендацию в Ватикан, а эти фото никогда не покидают моего личного альбома.

Что-то неуловимо меняется в глазах отца Пия.

— Согласен, но только в том случае, если альбом, который никогда не покинут эти фото, будет моим.

— Не пойдет. Не та у вас репутация, отец мой.

— Мальчишка, ты можешь и вовсе отсюда не выйти.

— Могу. Но тогда вы станете звездой всех вечерних газет. Причем уже сегодняшних.

— У меня тоже есть кое-какие связи…

— А у меня четверка мертвых энергетических вампиров и весьма разговорчивые свидетели. Это не говоря о свидетельствах, закрепленных на бумаге.

— Вы все равно мне не поверите.

— Только, если вы постараетесь меня обмануть.

— Нет-нет. Это все ошибка. Поверьте, Энрико, это всего лишь досадная ошибка.

— Мое убийство?

— Я думал — вы ревизор. Господи, как же я…

— …лажанулись, падре? И с чего вдруг вы приняли меня за ревизора?

— Льюис, — помощник еще ожесточённее замычал, — он узнал, что в течение этого года нас посетит ревизор. А потом ни с того, ни с сего к нам присылают вас. Что я еще мог подумать? Льюис навел о вас справки и узнал, что лучшего ученика курса внезапно посылают в Лондон слушать про мифологию кельтов. И это за неделю до защиты и распределения. Что еще я мог подумать о вас и вашей миссии? Это все просто… Послушайте, Энрико… у вас будут лучшие рекомендации, у вас будут… Слушайте, — Пий наклоняется к нему, говорит полушепотом, — у вас будут связи, какими мало кто может похвалиться. Я куплю ваше молчание по самой дорогой цене. Более того, вижу, что вы парень не промах. Мы можем заключить, если хотите, определенного рода сделку. Мы оба можем помочь друг другу достичь поставленных целей. Ваша смекалка, мой опыт…

— Возможно, но фотографии все же останутся у меня.

Пий коротко смеется. Похоже на лай и кашель одновременно.

— Повторюсь, вы смекалистый юноша. Ладно, пусть так. Моего предложения это не отменяет.

— Тогда я развяжу вашего помощника. Жест доброй воли, показывающий мое неполное, но все же доверие вам.

Убьете — и Хеллсинг опубликует фотографии. Впрочем, вы не так глупы.

Льюис долго разминает затекшие руки, растирает запястья, неуверенно встает на ноги и, наконец, занимает место по правую руку от своего патрона.

— Итак, — Пий и помощник смотрят выжидательно и с опаской.

— Можете не волноваться за свою карьеру, если согласны следовать принципу: «Живи сам и дай жить другому».

— Понял. Убийств больше не будет.

Зато будут шантаж, запугивание, подкуп… Но вас уже не выпустят из поля зрения, падре. И вы знаете это. Вот только не догадываетесь, что юнец перед вами на этом не остановится. Он покопается в архивах Ватикана, потянет за нужные ниточки, побеседует со знающими людьми и раскопает еще немало секретов. И с каждой новой раскрытой тайной вы будете становится все послушней, все прилежней выполнять приказы. Вы станете такой замечательной марионеткой, что даже удивительно, почему никто еще не провернул нечто подобное до меня.

— И, напоследок расскажите мне как сошлись с богомерзкими вампирами, падре. В залог будущей работы, так сказать.

* * *

— Знаешь, что самое интересное, — говорит Хеллсинг, выслушав рассказ и по обыкновению затянувшись сигаретой, — это почему Пий не знает о настоящих причинах твоего нахождения здесь.

— Значит мой рассказ о сети вампиров, раскинувшейся над всем миром, для леди Хеллсинг большого интереса не представляет.

— Я подозревала об этом. Видишь ли, все сверхъестественные существа, подобные человеку, любят объединяться в сообщества. И если в Средние века жили крохотными замкнутыми общинами, то с изобретением парового двигателя и самолета прежде небольшие группы слились в полноценные международные организации, со своими правилами, целями, политикой и так далее. Прогресс, он знаешь ли, как и огонь, охватывает все, до чего может дотянуться.

— Но почему в таком случае немцы истребили всю здешнюю вампирскую общину?

— Похоже на передел территории. Впрочем, если мы хотим узнать больше, нам нужны документы этих ребят.

— И когда будет готова расшифровка?

— Обещают или сегодня, или завтра.

— Очень надеюсь. Что дальше?

— Я продолжу копать в этом направлении, а ты волен выбирать. Остаться в Лондоне или вернуться домой с отличными рекомендациями Пия.

— Вернуться все равно не получится, лекционный курс еще не кончился.

— А что ты решил по поводу Пия?

— Он стал жертвой собственной жадности и неосторожности. Каждый раз, когда на его пути встречалась очередная преграда, он обращался к одному и тому же человеку. Его не смущало, что ни один судмедэксперт не смог определить причину смерти жертв, как не смущало и то, что группа неизвестных знает о способах построения удачной карьеры. Рано или поздно он должен был попасть на крючок. Правда у него хватило ума стать не марионеткой, а полноправным партнером. Они помогали ему с врагами, он им — с уходом от преследования. Собственно, немцев в город привез именно он.

— Если я попрошу тебя сообщить мне о дальнейших действиях Пия…

— Я не откажу в просьбе. Но только если ты объяснишь мне почему для тебя это так важно.

— Мой отец занимался истреблением нечисти.

— Был инквизитором?

Хеллсинг морщится.

— Ни в коем случае. Наш род с давних времен занимался истреблением врагов рода людского под знаменами протестантизма.

— Протестантизм возник в шестнадцатом веке, так что не так уж и давно.

— Возраст — понятие относительное. Впрочем, это все несущественные детали.

— Ты права. Что ж, я помогу поддерживать славные древние традиции. Если Пий выйдет на кого-то из своих приятелей или они попытаются выйти на меня, я сообщу. В конечном счете, это может быть выгодно. Вы ведь предоставите мне защиту, леди Хеллсинг?

— Если она понадобится.

— В таком случае — договорились.

* * *

Вечер. Желтыми кляксами на промокшем асфальте отражение фонарей и опавшие кленовые листья. Город засыпает медленно: от улицы к улице гаснет в окнах свет, скрываются в домах последние прохожие, замирают у обочин машины. Он идет неспеша, вдыхая влажный, уже по-зимнему морозный воздух. Но холод не предает бодрости — напротив, клонит в сон. Усталость свинцом наливает веки, сковывает движения. Каждая мышца ноет. Да уж, Тадеуш сегодня к ученикам был особенно беспощаден. А он-то рассчитывал отдохнуть на этой тренировке, расслабиться и спокойно все обдумать. Какое тут. Один только спарринг с поляком чего стоил. А потом ноющий Рей и новички с отработкой батмана. Неудивительно, что он сейчас еле ноги волочит. Такого с ним еще со времен приюта не бывало. Отец Андерсен полагал физическое воспитание не менее важным, чем духовное, так что его чадам приходилось на утренних разминках туго. Особенно такому заморышу, каким был он, только-только сменивший римское небо над головой на серую побелку приютских потолков. Каким же оглушительным показался тогда контраст между двумя мирами: улицей, живой, непредсказуемой, бурлящей, многоголосной, и приютом, сковывающим своих обитателей по рукам и ногам. Строгий распорядок дня, исключающий какую-либо неожиданность, тишина, дремотная, давящая, одни и те же лица, фразы, монотонные голоса. Режущая слух латынь утром, днем и вечером. Свод законов, в котором расписана вся твоя жизнь, нынешняя и будущая, черным по белому, сухими скупыми фразами. И ощущение защищенности — испытанное впервые за всю жизнь. Пьянящая уверенность, что, заснув, он обязательно проснется, покинув свое убежище — приютскую спальню — обязательно вернется. За это можно было отдать свободу и право выбора. За безопасность и за еду. Только тот, кто никогда не голодал, может посчитать такой выбор — слабостью. Люди слишком часто судят о том, что знают лишь со слов других. Проучить бы зарвавшихся глупцов ради их же блага. Чтоб не приняли сгоряча решение гордо подохнуть на улице и стать кормом для бродячих псов. Чтобы выбрали жизнь, пусть и с ограничениями. Чтобы поняли: пока ты живой, любую ситуацию, любое положение, в котором окажешься, можно обыграть в свою пользу. Толика хитрости, немного ума, такта и чарующих улыбок… Он стал семинаристом в самом престижном учебном заведении религиозного мира. Он приобрёл связи и начинает приобретать влияние и власть. Он — безродный щенок с окраины вечного города. Но самое главное — в стенах приюта он обрел цель. А вместе с ней и обвинения в тщеславии и честолюбии. Но когда это честолюбие стало грехом? И для кого оно грех? И что можно сказать о людях, почитающих его злом? Кто они? Трусы, неудачники, бездарности, глупцы? Боящиеся всего на свете и ненавидящие любого, кто не разделяет их страх. Лицемеры. В их глазах нет большего греха, чем быть лучше хоть в чем-то, чем быть самим собой.

Блеклые звезды фонарей, прочерченные углем на фоне залитых мертвым неоном витрин недвижные ветви деревьев, пустынные улицы. Слишком тихо, слишком ярко. Слишком громко разносит эхо звук шагов по мостовой. Слишком чужим кажется ставший привычным город. Холодок страха пробегает по спине. Но он слишком устал, чтобы бояться по-настоящему. Мысли, вялые тягучие, не поспевают за бегущим временем, за ним самим, идущим к укрытому плакатами реклам зданию. Знакомая комната, увенчанная потолком-куполом. Уходящая наверх лестница. Конец или начало?

Ступени под ногами запоминают его шаги темными следами на сером ковре осыпавшейся побелки. Его ждут. Он знает. Давно ждут. Неловко, что не приходил до сих пор. Новое чувство — чувство вины, ноющее и давящее, поселяется в душе, подхлестывает идти быстрее, быстрее считать ступени, быстрее увеличивать дистанцию между прошлым и настоящим, реальностью и сном. В коридоре множество дверей, одинаково ветхих, источенных паразитами и временем, лупящихся краской. Но он точно знает какую из них должен открыть.

С разбитым стеклом на осколки разлетелась и тишина. Истошный вопль подействовал не хуже пощечины. Он замирает у двери. Вопрос «бежать или остаться» решается за секунды и дверь распахивается от удара ногой. В два шага пересекается темный коридор.

Небольшая комната встречает его в заплатах полинявших обоев. Хромая покосившаяся мебель из разных эпох, жмется к стенам, словно уступает дорогу. Вздувшийся паркет жалобно трещит под ногами. Ровно по центру внимание привлекают три подушки и фонарь, подвесной старинный с теплым желтоватым огоньком, танцующим за мутным стеклом. Он ярче крошечных серебристых блесток на блеклом лондонском небе за зияющим провалом выбитого окна.

— Энрико.

Знакомый голос заставляет вздрогнуть и вновь усомниться в реальности происходящего. Он резко оборачивается и замечает неприметную дверь рядом с коридором.

— Хейнкель?

— Констатируешь очевидное. Не похоже на тебя.

— Почему ты здесь? Из-за Пия или…

— Отец Андерсон беспокоится о тебе.

— И его беспокойство привело тебя в Лондон, а чувство товарищества — в этот дом сегодняшней ночью?

— Что-то вроде того. С тобой все в порядке?

— Абсолютно. Что происходит?

— Энергетический вампир охотился. Неудачно.

— Твою охоту тоже удачной не назовешь, — кивок в сторону разбитого окна.

— Н-да, верткая оказалась тварь. Намучаемся мы теперь с ней.

— Как вампир выглядел?

— Как пятнадцатилетний подросток. Лицо не опишу, девчонка успела прикрыться одной из подушек.

— Девчонка?

— Ага. Удивлен?

— Честно признаться, я вообще не ожидал больше увидеть этих тварей. Что собираешься дальше делать? Какие-нибудь сведения у тебя есть?

— Есть вот это, — Хайнкель протягивает ему кулон округлой формы. — Открой.

Несколько секунд он возится с крошечным замком. Наконец, крышка откидывается вверх, открывая выгравированное изображение свастики и нескольких рун.

— Что это?

— Наша единственная зацепка. Вампирша обронила.

— Она как-то связана с фашистами? Может, стоит присмотреться к местным бритоголовым молодчикам?

— Не думаю. И знаешь, Энрико, тебе надо как можно скорее вернуться в Рим. Заодно передашь отцу Андерсону кое-какую документацию и на словах опишешь ситуацию.

— Эта тварь охотится именно за мной, так что уезжать, не разобравшись в чем же дело, я не собираюсь. Если хочешь её поймать, то я…

— Ты что? Сыграешь роль приманки и при этом останешься в живых? Прикроешь меня в сражении? Что ты можешь сделать? Скажи, Энрико, — Хейнкель подается чуть вперед, смотрит прямо в глаза, — скажи, почему ты, вопреки всякой логике, ворвался в эту квартиру, а не сбежал, когда была такая возможность? Не собирался же ты и в самом деле вступать в единоборство с вампиром?

— Не знаю, — ответ честный. Ответ не Хейнкель — самому себе.

— Знаешь. Прими уже это: прими, что охотится понравилось, что отец Андерсон был прав и интриги ты любишь не меньше, чем приключения. Но для охоты нужны не только хорошие мозги. Для охоты нужны определенные навыки, которыми ты пока не обладаешь.

— Я не буду мешаться под ногами. И ты неправильно поняла: я не из тех людей, кто любит глупый риск и...

— … ты мог бы быть уже в Ватикане. И не говори про курсы. Мы оба знаем, что заставило тебя остаться.

— И что же?

— Расследование.

— Как я понимаю, о расследовании вам с Андерсоном тоже поведала отцовско-сестринская любовь ко мне?

Хейнкель пожимает плечами.

— Знаешь, кто твоя новая знакомая? — вопросом отвечает на вопрос.

— Это тут причем?

— Так знаешь или нет?

— Охотница на ведьм. И?

— И главный конкурент Искариоту на этом поприще.

— С каких же это пор Искариот стал Инквизицией?

— Надеюсь ею он не станет никогда. Инквизиция дискредитировала себя как сборище наполовину фанатиков, наполовину — убийц по заказу.

— Короче, вы тоже охотитесь на энергетических вампиров?

— Именно. И не только на них.

— В Лондоне я, часом, не из-за вашей так называемой «охоты»?

Хейнкель кивает в сторону подушек:

— Садись. Разговор будет долгим.

* * *

— Подведем итог. Меня отсылают в Лондон, полагая, что я непременно придусь не по вкусу местному начальству и начну под него копать. Результатом моих стараний, по мнению Искариота, должен был стать компромат, превращающий Пия в марионетку и шпиона вышеупомянутого Искариота. Шпионить досточтимый отец должен был за своими же братьями-иезуитами, полюбившими совать нос в наши дела. Но судьба-злодейка, а точнее промах ищеек Искариота, чуть было не отправляет весь план коту под хвост. Отец Пий, как оказывается, давным-давно свел близкое знакомство с энергетическими вампирами и чуть было не убивает странного подопечного. Честно говоря, меня терзают смутные подозрения, что именно на такой исход и рассчитывали в Искариоте, наверняка прекрасно осведомленном об истинных причинах скоропостижных смертей врагов Пия... Не прерывай, я знаю, что ты и отец Андерсон сделали все, чтобы моей скажем так смерти не допустить. А я, в свою очередь, могу доказать старику-епископу, что и живой способен пользу принести. Пий у меня на крепком крючке и сделает все, что от него потребуется. Я же забуду все обиды в обмен на спокойную жизнь. Единственная наша проблема — это взявшийся из ниоткуда вампир. Вряд ли эта девчонка действовала по наущению Пия. Последняя наша встреча показала, что он остался без козырей (посылать помощника убить меня было непростительной ошибкой). Так откуда вампир?

— Вы убили не всех?

— Свидетели говорят об обратном.

— Свидетели могут не знать всего.

— То есть?

— Нам нужны документы, которые сейчас расшифровывает Хеллсинг.

— Хотите, чтоб я предал человека, который не единожды спас меня?

— Искариоту нужен новый епископ. Старик уже очень плох, а медики далеко не волшебники.

— Уверен, карьерного продвижения можно добиться и не столь грязными способами.

— Хеллсинг — наш враг. Рано или поздно вы встретитесь на поле боя.

— Врага можно сделать союзником.

— Не её. Да и она сама пока ничего не решает. Знал бы ты получше слуг этого семейства — многое понял бы. Орден так называемых протестантских рыцарей... И еще одно, Энрико. Должность епископа может достаться иезуитам. Сам понимаешь, какое будущее в таком случае ждет Искариот. Добудь документы и получи в награду от папы то, чего давным-давно желаешь.

* * *

— На меня напали этой ночью.

— Кто? — Хеллсинг откладывает газету в сторону. Если она не курит — то читает местную прессу. На его взгляд, обе привычки наносят одинаковый вред здоровью.

— Нападавшим оказался энергетический вампир. Подросток лет пятнадцати, худенький, угловатый.

— Подожди с описанием. Начни с самого нападения: как, где, когда.

— Я шел от Тадеуша в начале двенадцатого. Задумался, не заметил, как очутился у полузаброшенного здания возле вокзала, знакомого мне еще по первому нападению. В этот раз снова повезло. Какие-то наркоманы спугнули вампиршу, и я пришел в себя как раз, когда она сиганула в окно, так и не отужинав.

— А поподробнее?

Он рассказывает наспех придуманную этой ночью легенду. Хеллсинг слушает, склонив голову, изредка задает уточняющие вопросы и похоже безоговорочно ему верит. Совсем уж не вовремя о своем существовании напоминает совесть.

— Что с расшифровкой? — глухим голосом спрашивает он.

— Скоро узнаем. Подождешь меня здесь?

— Сколько потребуется.

* * *

Его номер в отеле кажется сегодня особенно мрачным и затхлым. Не без труда с помощью горничной он открывает окно. Ветер путается в тяжелых шторах, рвет тонкий тюль и приносит с собой только сырость и запах вянущих листьев.

Девчонка возвращается спустя два часа, впервые за время их знакомства нарушив обещание.

— Вот, — на стол приземляется объемистый пакет. — Расшифровка.

Он разворачивает коричневую оберточную бумагу и просматривает документы. В неровных наспех набранных на машинке строках — судьбы людей, упрощенные, искаженные примитивизмом и сухостью канцелярского языка. Список убитых с детальным описанием каждой жертвы, её «питательностью» и «полезностью» поражает своей протяженностью. Краткое заключение в конце — циничностью. Лучшей «едой» были признаны обладатели среднего и высокого IQ с сильно развитым внутренним миром, куда, как в клетку, помещали жертву. Собственный опыт подтверждал действенность этого способа, а воображение и память услужливо рисовали картины из последних часов жизни жертв, когда воспоминания превращались в липкие сети паутины, удерживающие в себе слабеющее сознание. Испытал он на себе и другой способ, запечатленный на пленку камер старика-параноика, когда вампиры внушали жертвам страх, парализующий, лишающий воли. Страх, что уродует душу. Страх, что сильнее всех других чувств и способен за несколько секунд превратить человека, венец творения, в животное. У «экспериментаторов» накопился богатый материал наблюдений за отданными в его власть людьми. Вообще, похищенный журнал оказался не чем иным, как журналом исследований. Время от времени в нем мелькало слово — «бабочка». Бабочка поймала, бабочка сумела, бабочка болеет, бабочка показала… За две недели до разгрома квартиры на Феникс-роуд о бабочке была сделана последняя запись: «улетела».

Девчонка обводит её карандашом, а затем протягивает картонный прямоугольник с адресом.

— Бабочка здесь.

— Откуда ты…

— Неважно. Идешь со мной?

* * *

Двухэтажный старый дом даже по меркам Лондона был мрачным. Отчаянно цепляющийся за щербатые стены виноград не оживлял темной кладки и смотрелся неуместно. Сверкающие кислотными оттенками граффити не умоляли его сурового облика. Дом гордо возвышался над поджимающими со всех сторон, щеголяющими подновленными фасадами соседями. Он жил вне времени и переменчивой моды. Дому нравилось его одиночество. Старые половицы почти позабыли тяжесть шагов, потолок и стены давно не озарялись лишенным тепла электрическим светом, чердак окончательно утонул в пыли, а подвал расцвел сине-зелеными пятнами плесени. Владельцы оставили дом много лет назад, заколотив окна и двери досками, сквозь которые в пустые комнаты пробирались жидкие лучи солнца. Дети шумного слетевшего с катушек века они были охочи до перемен и чужды дому. Без них ему стало лучше. Без них дом наконец уснул, чтобы проснуться этой ночью от робких легких шагов, скрипа рассохшегося дерева, мертвенно-бледного огня карманного фонарика. Гость вел себя осторожно, облюбовав угол в малом кабинете. Натаскав одеял и прихватив изъеденный молью плед, он устроился на ночлег, стараясь занять как можно меньше места. Дом следил за ним сквозь мутные стекла потемневших зеркал.

Утро не разбудило гостя, но привело дому новых посетителей.

* * *

— Здесь? — спрашивает он девчонку, кивая на заброшенный дом, одним своим видом бросающий вызов респектабельным соседям.

— Да. Входим осторожно, в таких местах можно устроить множество ловушек. Да и сами они пребывают не в лучшем состоянии. Раньше, конечно, строили покрепче, чем сейчас, но ноги все равно переломать можно.

— Понял. Буду начеку. Плохо, что нас только двое.

— Хотел вломится шумной компанией с гиканьем и криками?

— Можно и с гиканьем, и с криками, лишь бы все входы-выходы перекрыты были.

— Застанем врасплох — сбежать не успеет.

— Не забывай, она — энергетический вампир.

— Сразу с двумя все равно не справится. Впрочем, если хочешь, можем разделиться. Ты возьмешь на себя черный ход, я — парадный.

— Идет. Входим, когда на часах будет ровно десять.

* * *

— Молодец. Держись рядом и все будет хорошо.

— Нет, Хейнкель. Я пойду первым, а тебя не должно быть ни видно, ни слышно.

— Боишься, твоя леди увидит нас вместе? Не беспокойся, я не собираюсь показываться ей на глаза, но и тебя из виду не выпущу. Ты нужен нам живым, Энрико.

— Епископство, я помню. Плохи ваши дела, если никого другого не нашли.

— Уже десять, заходим.

Хейнкель так и не научилась красиво менять тему разговора. Как и бесшумно вскрывать замки. Выбитая дверь… не самый элегантный способ проникновения.

В тесном коридоре темно. Под потолком оленьи головы устрашающе выставили вперед ветвистые рога. Несколько картин затянуты паутиной. От старинной вазы остались только осколки. Толстый слой пыли укрывает все вокруг. У лестницы серое покрывало разорвано цепочкой следов. Он осторожно ставит ногу на ступеньку. Не скрепит и вполне надежна. Следы ведут на второй этаж, петляют от двери к двери и обрываются у порога небольшой комнаты.

— Здравствуй, — он вздрагивает от чужого вялого голоса. — Ты — Энрико.

Это не вопрос — утверждение. Он заходит в комнату — и замирает в десяти шагах от скрюченной фигурки в ворохе одеял. На пожелтевшей от времени ткани ярко алеют пятна крови. На фоне темного пледа большие голубые глаза сверкают не хуже драгоценных камней.

— Вампир — это ты.

Он тоже не спрашивает — утверждает.

— Я — Мария. Анна-Мария.

Анна-Мария — имя, уводящие в прошлое, к раскаленным на солнце камням мостовой, к нескончаемой неугомонной толпе, к впитавшему жар воздуху, бритвой проходящемуся по высохшему горлу. Анна-Мария — ангел и демон пригорода Рима. Она приносит еду и питье, она говорит, она перебирает непослушные волосы, щипает щеки, она перевязывает раны, она подсказывает как выжить, она берет приглянувшихся детей за руки и уводит. Ушедших с ней больше никто не видит.

Странная женщина. Страшная женщина. Несмотря ни на что к ней все равно тянулись обычно такие пугливые маленькие обитатели улиц, ластились словно щенки, крутились возле её ног как приблудные кошки. Забыв об осторожности, о слухах и шепотках, о торговцах людьми и органами. С ней охотно уходили. Навсегда. Его это пугало до кошмарных снов, в которых и сам брался за протянутую руку под белым безжалостным солнцем.

Он сбежал в другой район. Но и там, после четырех крупных драк и множества мелких потасовок, когда наконец стал своим, увидел Анну-Марию в привычном белом платье и с распущенными черными волосами. Она улыбалась как ангел, она смотрела в душу как демон. Она знала о каждом все, без исключений и владела совершеннейшим оружием — словом — как никто другой. Посланница и проводница, для него, в отличие от других, она никогда не была матерью. Знала ли она об этом — о, да. Справилась бы с ним? Наверняка. Но похожий на фарфоровую куклу-ангела из сувенирного магазина малыш не привлек её внимания. Почему — вопрос, на который ответа нет.

— Ты — интересный, — голубые глаза смотрят не отрываясь, не моргая, словно вбирают в себя образ собеседника. Становится не по себе. — Садись, — узкая ладошка бьет, приминая одеяла. Он идет против своей воли. Идет по паркету, идет по каменной мостовой. Анна-Мария протягивает ему руку. Белое платье, черные волосы. Кровавые одеяла, голубые глаза. Длинные пальцы, вены опутавшие руки. Узкая ладошка, по-детски припухлая. Женщина, ребенок.

— Энрико!

Он словно вынырнул на поверхность из-под давящей толщи воды. Хеллсинг. В руках сабля, в глазах стальной блеск, выдающий любого, кто убивал.

— Ты сильнее предыдущих, — хрипит он. Анна-Мария в ответ пожимает плечами, поднимает глаза на девчонку. Хеллсинг застывает на месте. Пальцы на эфесе сабли белеют. Анна-Мария приподнимается, выставляя на обозрение изрезанные руки. В одной из ран блестит осколок стекла.

— Ты тоже интересная, но очень холодная, как вода в реке. Я ни разу не хотела тебя. А ты все равно шла за мной. Я и сейчас боюсь тебя, но выбора нет. Теперь ты или я. Мы обе — не сможем. Но от тебя будет так холодно.

Девчонка молчит, осматривая Анну-Марию, как осматривают незнакомое оружие, настороженно, внимательно, ничего не пропуская.

— Садись.

И Хеллсинг садится. Медленно. В глазах бешенство. Руки сжаты в кулаки, сабля остается у порога. Они попались.

Анна-Мария устраивается на полу, напротив. Худенькая, с не оформившейся фигуркой, веснушчатым лицом, жидкими рыжими волосами. Нескладный подросток с мертвым взглядом. До крайности нелепая смерть.

В глазах темнеет, сердце стучит как бешеное, не верит, что это конец.

Выстрел, блеск лезвия, крик, кто-то падает на него. В руках у Хейнкель нож. Лезвия не видно. По самую рукоятку нож в её животе. Вольф смотрит на свои руки недоверчиво. По спине бегут мурашки. Анна-Мария у его ног пытается подняться. Еще одно красное пятно расцветает на её блузке диковинной розой.

— Глупо, — тихо говорит Анна-Мария. В голосе по-прежнему ни единой эмоции, только усталость. — Пора есть.

Хейнкель сползает по стене, все также глядя на нож. Хеллсинг смотрит прямо перед собой, прибывая в мире своих грез, холодном как воды рек этой страны. Он, единственный, кто прибывает в сознании, единственный, кто понимает, что их ждет.

Анна-Мария подходит к нему, протягивает руку, дотрагивается до скулы, проводит вниз по щеке, убирает прядь волос и заглядывает в глаза, запутывает его, уводит с собой на пышущие жаром улицы, уводит сквозь промозглые серые дни, уводит под палящим солнцем, уводит сквозь туман и сырость, всегда разными дорогами, всегда в одно место. Голоса, множество голосов, его и других, обрывки разговоров, обрывки собственного прошлого, причудливо перемешанные, без связи, без логики, давно пережитое, почти забытое, почему-то дорогое, безумно родное. Как же не хочется умирать, как не хочется их отпускать. Как не хочется…

* * *

Кажется, что лопнут перепонки. Рефлекторно прижимая ладони к ушам, он подается назад, но только еще больше путается в одеялах. Перед глазами все плывет. Разглядеть комнату и человека в длинном плаще и широкополой шляпе, красных, под стать кардинальским одеяниям, удается не сразу. Нелепая одежда, нелепые круглые очки, за стеклами которых не разглядеть глаз, нелепая прическа… Только огромный пистолет заставляет забыть о дурном вкусе и проникнуться искренним уважением к своему владельцу.

— Хозяйка, — голос у обладателя пистолета низкий, приятный. Улыбка отталкивающая насмешливая. — Хозяйка, ну до чего же вы упрямы.

Не сразу, но девчонка хватается за протянутую руку и вмиг оказывается на ногах.

— А это еще кого черти принесли? — карикатура на кардинала оборачивается резко, толкая Хеллсинг к себе за спину. — Падре, какая встреча!

— И ты здесь, проклятый еретик.

— Атеист. Мода на ересь прошла вот уже два столетия как.

— Воистину, горбатого только могила исправит.

— Если это ты обо мне, Андерсон, то отношения с госпожой Смерть у меня сам знаешь, не складываются.

— Сложим-сложим, дай время.

— О, его у меня предостаточно, чего нельзя сказать о твоей девочке. Если не поторопишься, спасать её придется мне.

— Погубить бессмертную душу хочешь, дьявольское отродье.

— Как атеист я не верю в душу и соответственно её погибель.

— Все ты веришь. У тебя для этого даже больше оснований, чем у меня. При таком-то близком знакомстве с дьяволом.

— С этим господином знаком я не был. Да мне и людей хватает.

— Обиженный на весь мир сукин сын.

— Обиженный? Я уже давно не ребенок, чтобы обижаться. И слишком атеист и реалист, чтобы верить в высшую справедливость и роптать на устройство мира. А по поводу девчонки, я серьезно. В нашем рыцарском ордене порядочный дефицит кадров. Красивая вечно-молодая скромница нам не помешает.

— Забудь об этом, или дефицит кадров у вас станет еще больше.

— Как враждебно по отношению к дружественной в общем-то организации. Мы же одно дело делаем, коллега, пусть и по разные стороны Ла-Манша. Так зачем же вы так грубо вмешиваетесь в наши дела. Можно подумать мы на Диком западе.

— Если я правильно понял этот твой треп о коллегиальности и привычках отдельно взятых наций, ты хочешь забрать вампирыша себе, а нас посылаешь ко всем чертям?

— Во-первых не «я», а «мы», орден протестантских рыцарей. Во-вторых, как не крути, но это наша территория. Ну а в-третьих, разве не вы пытались прикарманить наши секреты с помощью этого херувимчика на полу? Благо моя хозяйка хоть и юна, но не глупа. Она не против сотрудничества, но исключительно добровольного и открытого, без шпионажа. Шпионить, это вообще, знаете ли, не очень хорошо. Разве вы, падре, не учете этому в своем приюте?

— А вы бы добровольно поделились с нами информацией об организации энергетических вампиров, об уникальном экземпляре, который ты, кровосос, так бездарно продырявил?

— Ну почему же бездарно? Очень даже талантливо. «Экземпляр» не умрет ни от потери крови, ни от болевого шока. Но и раньше времени в себя не придет. А вы её кажется на колбаски порезать хотели. Не этично, это, доложу я вам, и не эстетично к тому же.

— Уж кто бы говорил, любитель напитков сомнительного содержания.

— Сомнительного — ну, что вы. Только, если донор был болен. Но я питаюсь исключительно отборными продуктами из лучшего банка крови. Сам видишь — в какой я чудесной форме.

— Я не в худшей, но для этого больницы не обираю.

— Только кошельки добропорядочных католиков. Думаешь, что никто не знает, сколько денег жрет ватиканская исследовательская программа и лабораторный комплекс? Но, если мы продолжим и дальше болтать, твоей девочке не поможет никакое чудо современной медицины, кроме, разумеется меня, с моими традиционными методами лечения от всех болезней, ранений и травм.

— Тогда составим договор, я…

Закончить фразу отец Андерсен не успевает.

* * *

Пока бывший наставник беседовал с защитником Хеллсинг, вампир пошевельнулась. Он хотел было сообщить об этом, но голос не слушался и вместо слов удалось выдавить из себя лишь невнятный стон.

— Тише, — прозвучало совсем рядом, словно говоривший склонился над его ухом. — Мне надо кое-что сказать тебе, Энрико.

Он замирает, не в силах отвести глаз от синевы затуманенного взгляда.

— Ты мне нравишься, — тихо говорит вампир. — О том, что произойдет дальше тебе надо знать только одно — это не по твоей вине. Стремление к любви и стремление к независимости. Стремление к гармонии и стремление к хаосу. Стремление к вере и к рациональности. Авантюрист и прагматик. Словно и не один человек вовсе. Задавленные эмоции, заглушенные желания, безупречные маски и тоска, тоска, тоска… Быть тобой хоть несколько минут, все равно что целую жизнь прожить. Знал бы ты, какое это счастье — так чувствовать. Чувствовать хоть что-то. Боль, радость — не важно. Важно жить, запомни. Самое простое, обыденное, незаметное, когда становится недоступным превращается в предмет одержимости. Анна-Мария из твоих воспоминаний была одержима. Одержима детьми, которых сама не могла иметь. Одержима, как и ты.

— Как я?

— Да. Ты такой же, как уходившие за нею дети. В погоне за своей целью не принимаешь, не видишь ничего другого. Шагнешь за край — и даже не заметишь.

— Сомневаюсь, сама же говорила о моем прагматизме и рациональном начале.

— Ты жаждешь признания. Не ценишь, того что имеешь. Ты одержим величием в его первобытной форме. Разрушение ради разрушения, сила ради силы.

— Я одержим искусными интригами и тонкой закулисной игрой.

— Ты одержим собственной слабостью, выдуманной ущербностью. Рано или поздно они породят безумие. Остерегайся себя, Энрико. Посмотри на свои руки. Смотри. Смотри!

Нож.

Откуда? Хейнкель? Вольф на полу. Не двигается. Красное пятно пропитывает ткань миллиметр за миллиметром, руки прижаты к животу. Он стоит над ней. Капли крови, отсчитывая секунды, падают на пол. Он стоит над вампиршей. Нож. Нож блестит на солнце. Лезвие пытается разрубить луч пополам, каждое мгновение терпя поражение. Подлинная жизнь не доступна когтям смерти. Нож с влажным чавканьем входит в плоть. Нож теплый. Кровь теплая. Его руки — в красных перчатках, больше не белые. Отец Андерсен смотрит неверяще, его собеседник уже около вампирши, ухмыляется.

Он ничего не понимает. Не хочет понимать.

* * *

— Она наложила на тебя морок. Собственно, эти твари так и питаются. Приглянулся ты ей, однако, Энрико.

— Почему?

— Почему она выбрала тебя для еды и для собственного убийства? Или почему вообще решила убить себя?

Отец Андерсен усаживается на узкий больничный диван, снимает очки, дышит на стекла, неспешно протирает каждое.

— Странные они твари, — говорит, наконец. — Сами ничего не чувствуют, пока не прицепятся к какому-нибудь человеку и не начнут высасывать у него жизненную энергию, а вместе с ней и все эмоции, переживания, — все, что в душе есть. Жизнь для них и заключается в этих минутах, проведенных с жертвой. Жажда у тварей даже сильнее, чем у обычных вампиров. Это нам кажется, эмоции только мешают, характер портят, думать спокойно не дают. Но жизнь без эмоций преснее, чем ваши завтраки в приюте при старом директоре. Есть вроде и можно, но кусок в горло не лезет. Та еще тоска… Так вот, отвечая на твой первый вопрос. Пока вампир с жертвой, между ними довольно тесная связь образуется. Теснее, чем между родителями и детьми, мужем и женой, братом и сестрой. По сути, оба живут жизнью одной, пусть и недолго. Вот тут жертва и может стать больше чем закуской: кем-то близким и по-настоящему важным, значимым. При том сама об этом подозревать не будет. Вот и у тебя с вампиршей нечто подобное произошло. Потому она и решила именно тебя использовать для суицида. А умереть видно хотела, чтобы в руки к нам не попасть. На её месте я бы тоже так поступил. Ничего хорошего её впереди не ждало, а души у этих богопротивных тварей все равно уже давно в аду. Но важно не это, Энрико.

— Что же в таком случае?

— Хейнкель говорила тебе о нашем предложении?

— Да, но я…

— Прежде, чем отвечать мне, подумай обо всем, что произошло с тобой в этой стране.

— Я не стал жертвенным агнцем во имя благополучия и здравия Искариота? Да еще при этом умудрился выполнит миссию.

— И это тоже. Но прежде всего твое расследование с Хеллсинг. Оно, как лакмусовая бумага, сразу показало, что ты за человек. Не сможешь ты схоронить себя в кабинетах. Четыре стены покажутся слишком тесными тебе. Поверь и не занимайся самообманом. Чужая роль, как и чужая обувь, как ни подлаживай все равно ничего путного не выйдет.

— Должность епископа как раз четыре стены и предусматривает.

— Только не епископа Искариота. Оставь подковерные игры старикам, Энрико. Тебя ждет иное будущее. Поверь моему слову.

* * *

— Что вы хотели доказать этим, хозяйка?

Хеллсинг упрямо пытается идти сама. Вампир наблюдает за ней с улыбкой, в которой насмешливость странным образом мешается с почтительностью и уважением.

— И кому вы собирались что-то доказывать?

Второй вопрос также остается без ответа.

— Обопритесь о меня, иначе мы до машины полчаса ковылять будем.

— Я дойду, — голос твердый, но боль все равно угадывается.

— Все, что было, осталось в прошлом, леди. А прошлое не зеркало, в которое нужно заглядывать, прошлое — это омут в котором можно утонуть.

— Я не утону.

Откуда он вообще узнал, что показала ей вампир? Откуда он вообще о ней так много знает?

— Знаю, моя леди, знаю. Я знаю вас лучше, чем вы знаете себя сами. И я знаю лучше, чем кто-либо другой, вашу силу и вашу слабость. Когда следующий раз усомнитесь в себе, обратитесь ко мне — скажу правду, какой бы она ни была.

— И какую правду ты скажешь, если я спрошу прямо сейчас?

Вампир останавливается. Слишком высокий, чтобы можно было заглянуть в глаза. Да и не прочтешь в этих глазах ничего. Потемневшие зеркала потерянной души.

— Вы готовы, леди. Готовы возглавить Орден протестанских рыцарей. Готовы служить королеве и Британии. Вы готовы занять место своего отца.

— А отец сказал бы тоже самое?

Спрашивает с вызовом, спрашивает, боясь услышать ответ.

— Да. Но ему было бы больно.

— Почему?

— Он не думал, что вы обретете счастье, если выберете этот путь.

— А что думаешь ты?

— А я думаю, леди, иначе вы жить просто не сможете.

* * *

Лондон исчезает в серебристой дымке. Под крылом самолета только облака, белоснежные, как ангельские перья, залитые медовым янтарным светом, причудливые и изменчивые. Небеса обетованные.

Какая, однако, красивая и изящная аллегория. Серый, сумрачный город на берегах грязной зловонной реки и величавая красота царства над ним. Земля грешная и рай. Он отворачивается от стекла иллюминатора. Хейнкель дремлет в соседнем кресле, отец Андерсон читает газету, поблескивая очками в чересчур тонкой для такого лица оправе. Он летит домой. Домой. Впервые это слово так пьянит, впервые вместо щемящей грусти вызывает радость. Домой. Прочь от Лондона. От туманов и дождей, от всюду проникающей сырости, от тайн и подлости, от бесцветности и безликости, от стальных глаз леди Хеллсинг и небесно-синих Анны-Марии. Прочь. Прочь от них всех. Прощай, Лондон, прощай навсегда.