1+1=0, или Правило исключающего ИЛИ (джен)

Летнее июньское солнышко ласково светило с высоты переливающегося сотнями оттенков голубого неба. Где-то вдалеке шумели проезжающие машины, гомонили невидимые мне прохожие. А в ближайшей многоэтажке некая супружеская или около того пара громко и матерно выясняла отношения, через открытое окно оповещая всю улицу о скором разводе.

Я задумчиво рассматривал голубое небо, виднеющееся среди крыш, и пытался думать. Получалось плохо: жутко болела и кружилась голова и почему-то саднила шея. Лежал я на прохладном асфальте, хотя голову мою неизвестный (не)доброжелатель пристроил на чем-то относительно мягком и подозрительно попахивающим мусорным мешком недельной давности.

Самое паршивое, что последнее, что я помнил — себя, проспавшего, опаздывающего на автобус и несущегося коротким путем через дворы. Было это часов в семь утра, сейчас же, судя по положению солнца, время близилось к полудню.

Кто-то заботливо, мать его, пристроил меня в глубокой тени, так что солнечные лучи лишь иногда слегка касались подошв ботинок. Я завозился, попытался двинуться, опереться на руки — те были как ватные, и я чуть не приложился головой об асфальт, но кое-как успел вернуться в исходное положение. В мешке что-то нехорошо чавкнуло, и запах помойки стал сильнее.

Видимо, меня ограбили. К такому незамысловатому и логичному выводу я пришел, когда не нащупал в кармане джинсов навеки прописавшегося там еще с первого семестра студенческого. Ну хотя бы не убили, и то счастье, жизнерадостно заключил я и решил попробовать подняться рывком воли и тела.

Мешок снова чавкнул, а я взвыл. Обольщаться не стоило — меня просто не добили.

После этого дело пошло медленнее, зато осторожнее, и как следствие — эффективнее. Спустя еще некоторое время я сумел принять относительно вертикальное положение сидя и, держась за саднящую шею, с трудом оглядеться.

Мой рюкзак с аккуратно, даже педантично, сложенными на нем уголок к уголку документами и телефоном лежал неподалеку среди раскиданного мусора. Его присутствие оказалось еще более пугающим, чем отсутствие. И желание как угодно, хоть на карачках, убраться отсюда поскорее нарастало в геометрической прогрессии.

Да, сначала я доберусь до дома, благо он должен быть где-то поблизости (этого двора я не знал, но дома были такие же, как и в моем квартале), а потом уже буду разбираться в той херне, которая произошла.

Воровато цапнуть вещи, торопливо распихать все по карманам, закинуть рюкзак на плечо было делом минуты. И я поспешно двинулся к выходу со двора, который усмотрел ранее.

Солнечный луч прочертил теплую полосу на моей куртке, коснулся щеки — ощущения были такими, будто к лицу приложили раскаленный утюг. От шока я не смог даже закричать, только хватанул ртом воздух и отшатнулся. Благодаря счастливой случайности — обратно в тень.

Ошарашенный, я сидел, пытаясь прийти в себя. Щека горела, ладони, которыми я инстинктивно заслонил лицо, ныли и чесались, словно обожженные. Что за?..

— Ай-яй-яй, не успела! Ох, не успела! — пожалуй, громкие старушечьи причитания были последним, чего я ожидал в данный момент.

Из арки двора вынырнула бабка, того самого лавочно-склочного типа, который любит перемывать кости всем окрестным жильцам и рассуждать о моральном падении Люськи из девятой квартиры. В пестрой юбке, желтоватой кофточке, невнятном платке, криво повязанном на седой голове, и сандалиях, светленьких, в мелкую дырочку и кокетливым потрепанным цветочком на боку. Сандалии особенно врезались мне в память, ибо я тупо уставился на ее приблизившиеся ноги и слабо реагировал на продолжающиеся причитания, а они тем временем становились все более интригующими.

— Обжегся уже, бедненький! Ах, дура старая, уж торопилась-торопилась, а все равно ж не успела! Ну ничего, к людям зато выйти не успел! — она квохтала надо мной, суетилась, что-то доставая из своей кошелки.

Я наконец отмер.

— Кхе-кхм, уважаемая, вы не в курсе, какого ху… в смысле что здесь произошло?

— Прости старую! Не уследила! — бабка всплеснула руками. — Кушать так хотелось, а ты совсем слабенький оказался! В чем душа держится? Кожа да кости! Я ж не специально!

— Э-э-э…

— Сейчас помажу и пройдет! — бабка деловито извлекла из сумки здоровенный баллон с какой-то мутноватой жидкостью и клок ваты. Я опасливо попятился. — А ну сиди! — она удержала меня за плечо.

И, надо сказать, хватка у нее оказалась железной.

Ватка заскользила по пострадавшей части лица — немедленно стало легче. Жжение и зуд ушли.

— Ладони! — скомандовала она, и я, уже не споря, послушно протянул ей руки.

— Вот молодец! — порадовалась бабка. — У-у, а худющий какой! Чем тебя дома-то кормят, бедняга?

— Нормально меня кормят! — возмутился я, неизвестно с какого перепугу решив отстоять кулинарную честь мамы и бабушки. — Супом! И запеканкой! Картофельной…

Тут мозг отчаянно начал подавать сигналы языку, чтоб тот немедленно прекращал свои вращательно-поступательные движения или, проще говоря, чтоб я заткнулся.

— Если б нормально, то проблем бы не было! — веско отрубила бабка и вытащила из той же, видимо, безразмерной сумки здоровенный стакан с логотипом забегаловки быстрого питания. Стакан был полон чем-то красным, типа клубничного компота, и из него гордо торчала трубочка.

Я сглотнул и с надеждой посмотрел на бабку — в горле першило. Та хмыкнула и милостиво вручила мне питье.

— Пей, да аккуратнее, не расплещи! — напутствовала она меня.

То, что это не клубника, я понял сразу. Вкус был резковатый, специфический, довольно приятный, если не считать странного железистого послевкусия. Жидкость была густая, даже вязковатая, словно я пил эдакий своеобразный напиток из алое с кусочками. Но, увы, алоэ сие не являлось.

Потом я долго спрашивал себя, откуда взялось такое слепое доверие к совершенно незнакомому человеку. А когда наконец узнал ответ, он мне совершенно не понравился.

Как бы там ни было, а загадочную жидкость я все же допил, так и не ощутив подвоха. И после этого почувствовал себя просто великолепно: перестала ныть шея, прояснилось в глазах, да и щека больше не болела.

— Ну вот, теперь тебя и к людям можно выпускать, — удовлетворенно протянула бабка. — Ох, не хотела я, чтоб так вышло, да кто ж знал, что такой дохлый попадется, — уже менее разборчиво пробурчала она себе под нос. — Кстати, молитвы знаешь? «Отче наш» прочитай покамест!

Учитывая, что за свою жизнь церковь, так сказать, изнутри я видел только раз, и то в детстве и больше для ознакомления с культурой, то с молитвами у меня было весьма хе… не очень, в общем. Видимо, опешил я хоть и молча, но на редкость красноречиво, ибо бабка безнадежно вздохнула и приказала:

— Ну, перекрестись хоть!

Честно, скрутить непристойный жест было бы проще, но я все же сдержался из уважения к старшим. Даже попытался вспомнить, как это делала бабушка, но не сильно преуспел, так как следующий вздох прозвучал с еще большим надрывом.

Я мрачно зевнул, отставил на асфальт стакан и попытался встать на ноги. На сей раз вышло с изумившей меня ловкостью. Да и вообще тело было удивительно легким, а по жилам растекалась эйфория, смешанная с беззаботной бодростью.

— Ты вещички-то собери свои! — неожиданно засуетилась бабка. — Еще пригодятся, Петенька!

Петенька… — мрачно констатировала еще действующая часть мозга. — Значит, по документам бабка уже пошарить успела. Или еще и по карманам?..

Звали меня действительно… Пётр Аркадьевич Селезнёв. Был я 199… года рождения и учился на технической специальности славного вуза N, куда нынче утром и спешил, чтоб закрыть практику и со спокойной душой уйти в закат буха… э-э-э, то есть на каникулы.

Паспорт, студак и зачетка — все было на месте, и с души у меня немного отлегло. Зачетку даже и не тронули. Как лежала себе в заднем кармане рюкзака, так и лежит.

Движения у меня были слишком резкие по сравнению с обычным моим состоянием. Собственно, заметил я это, только когда уже пару раз приложился костяшками об асфальт и чуть не сломал молнию.

Не курил бы ты, Петенька, вернее, не пил бы наркоты от незнакомых старушек и не шлялся б по незнакомым дворам, и было бы у тебя, Петенька, в жизни все хорошо! Но тогда бы и не развернулось той замечательной — в кавычках! — истории, которая последует за Петенькой эдаким чудным шлейфом до конца жизни. Но об этом после.

Итак, вещи были собраны. Мои — мной, бабкины — мной и бабкой. Мусор бесцеремонно украсил ближайший мусорный бак. Бабка попутно усиленно крестилась, но, к счастью, оставила попытки сделать из меня подобие верующего человека.

И, стараясь держаться тени, побрели мы из этого двора… куда-то. А, кстати, куда?