1+1=0, или Правило исключающего ИЛИ (джен)

Летнее июньское солнышко ласково светило с высоты переливающегося сотнями оттенков голубого неба. Где-то вдалеке шумели проезжающие машины, гомонили невидимые мне прохожие. А в ближайшей многоэтажке некая супружеская или около того пара громко и матерно выясняла отношения, через открытое окно оповещая всю улицу о скором разводе.

Я задумчиво рассматривал голубое небо, виднеющееся среди крыш, и пытался думать. Получалось плохо: жутко болела и кружилась голова и почему-то саднила шея. Лежал я на прохладном асфальте, хотя голову мою неизвестный (не)доброжелатель пристроил на чем-то относительно мягком и подозрительно попахивающим мусорным мешком недельной давности.

Самое паршивое, что последнее, что я помнил — себя, проспавшего, опаздывающего на автобус и несущегося коротким путем через дворы. Было это часов в семь утра, сейчас же, судя по положению солнца, время близилось к полудню.

Кто-то заботливо, мать его, пристроил меня в глубокой тени, так что солнечные лучи лишь иногда слегка касались подошв ботинок. Я завозился, попытался двинуться, опереться на руки — те были как ватные, и я чуть не приложился головой об асфальт, но кое-как успел вернуться в исходное положение. В мешке что-то нехорошо чавкнуло, и запах помойки стал сильнее.

Видимо, меня ограбили. К такому незамысловатому и логичному выводу я пришел, когда не нащупал в кармане джинсов навеки прописавшегося там еще с первого семестра студенческого. Ну хотя бы не убили, и то счастье, жизнерадостно заключил я и решил попробовать подняться рывком воли и тела.

Мешок снова чавкнул, а я взвыл. Обольщаться не стоило — меня просто не добили.

После этого дело пошло медленнее, зато осторожнее, и как следствие — эффективнее. Спустя еще некоторое время я сумел принять относительно вертикальное положение сидя и, держась за саднящую шею, с трудом оглядеться.

Мой рюкзак с аккуратно, даже педантично, сложенными на нем уголок к уголку документами и телефоном лежал неподалеку среди раскиданного мусора. Его присутствие оказалось еще более пугающим, чем отсутствие. И желание как угодно, хоть на карачках, убраться отсюда поскорее нарастало в геометрической прогрессии.

Да, сначала я доберусь до дома, благо он должен быть где-то поблизости (этого двора я не знал, но дома были такие же, как и в моем квартале), а потом уже буду разбираться в той херне, которая произошла.

Воровато цапнуть вещи, торопливо распихать все по карманам, закинуть рюкзак на плечо было делом минуты. И я поспешно двинулся к выходу со двора, который усмотрел ранее.

Солнечный луч прочертил теплую полосу на моей куртке, коснулся щеки — ощущения были такими, будто к лицу приложили раскаленный утюг. От шока я не смог даже закричать, только хватанул ртом воздух и отшатнулся. Благодаря счастливой случайности — обратно в тень.

Ошарашенный, я сидел, пытаясь прийти в себя. Щека горела, ладони, которыми я инстинктивно заслонил лицо, ныли и чесались, словно обожженные. Что за?..

— Ай-яй-яй, не успела! Ох, не успела! — пожалуй, громкие старушечьи причитания были последним, чего я ожидал в данный момент.

Из арки двора вынырнула бабка, того самого лавочно-склочного типа, который любит перемывать кости всем окрестным жильцам и рассуждать о моральном падении Люськи из девятой квартиры. В пестрой юбке, желтоватой кофточке, невнятном платке, криво повязанном на седой голове, и сандалиях, светленьких, в мелкую дырочку и кокетливым потрепанным цветочком на боку. Сандалии особенно врезались мне в память, ибо я тупо уставился на ее приблизившиеся ноги и слабо реагировал на продолжающиеся причитания, а они тем временем становились все более интригующими.

— Обжегся уже, бедненький! Ах, дура старая, уж торопилась-торопилась, а все равно ж не успела! Ну ничего, к людям зато выйти не успел! — она квохтала надо мной, суетилась, что-то доставая из своей кошелки.

Я наконец отмер.

— Кхе-кхм, уважаемая, вы не в курсе, какого ху… в смысле что здесь произошло?

— Прости старую! Не уследила! — бабка всплеснула руками. — Кушать так хотелось, а ты совсем слабенький оказался! В чем душа держится? Кожа да кости! Я ж не специально!

— Э-э-э…

— Сейчас помажу и пройдет! — бабка деловито извлекла из сумки здоровенный баллон с какой-то мутноватой жидкостью и клок ваты. Я опасливо попятился. — А ну сиди! — она удержала меня за плечо.

И, надо сказать, хватка у нее оказалась железной.

Ватка заскользила по пострадавшей части лица — немедленно стало легче. Жжение и зуд ушли.

— Ладони! — скомандовала она, и я, уже не споря, послушно протянул ей руки.

— Вот молодец! — порадовалась бабка. — У-у, а худющий какой! Чем тебя дома-то кормят, бедняга?

— Нормально меня кормят! — возмутился я, неизвестно с какого перепугу решив отстоять кулинарную честь мамы и бабушки. — Супом! И запеканкой! Картофельной…

Тут мозг отчаянно начал подавать сигналы языку, чтоб тот немедленно прекращал свои вращательно-поступательные движения или, проще говоря, чтоб я заткнулся.

— Если б нормально, то проблем бы не было! — веско отрубила бабка и вытащила из той же, видимо, безразмерной сумки здоровенный стакан с логотипом забегаловки быстрого питания. Стакан был полон чем-то красным, типа клубничного компота, и из него гордо торчала трубочка.

Я сглотнул и с надеждой посмотрел на бабку — в горле першило. Та хмыкнула и милостиво вручила мне питье.

— Пей, да аккуратнее, не расплещи! — напутствовала она меня.

То, что это не клубника, я понял сразу. Вкус был резковатый, специфический, довольно приятный, если не считать странного железистого послевкусия. Жидкость была густая, даже вязковатая, словно я пил эдакий своеобразный напиток из алое с кусочками. Но, увы, алоэ сие не являлось.

Потом я долго спрашивал себя, откуда взялось такое слепое доверие к совершенно незнакомому человеку. А когда наконец узнал ответ, он мне совершенно не понравился.

Как бы там ни было, а загадочную жидкость я все же допил, так и не ощутив подвоха. И после этого почувствовал себя просто великолепно: перестала ныть шея, прояснилось в глазах, да и щека больше не болела.

— Ну вот, теперь тебя и к людям можно выпускать, — удовлетворенно протянула бабка. — Ох, не хотела я, чтоб так вышло, да кто ж знал, что такой дохлый попадется, — уже менее разборчиво пробурчала она себе под нос. — Кстати, молитвы знаешь? «Отче наш» прочитай покамест!

Учитывая, что за свою жизнь церковь, так сказать, изнутри я видел только раз, и то в детстве и больше для ознакомления с культурой, то с молитвами у меня было весьма хе… не очень, в общем. Видимо, опешил я хоть и молча, но на редкость красноречиво, ибо бабка безнадежно вздохнула и приказала:

— Ну, перекрестись хоть!

Честно, скрутить непристойный жест было бы проще, но я все же сдержался из уважения к старшим. Даже попытался вспомнить, как это делала бабушка, но не сильно преуспел, так как следующий вздох прозвучал с еще большим надрывом.

Я мрачно зевнул, отставил на асфальт стакан и попытался встать на ноги. На сей раз вышло с изумившей меня ловкостью. Да и вообще тело было удивительно легким, а по жилам растекалась эйфория, смешанная с беззаботной бодростью.

— Ты вещички-то собери свои! — неожиданно засуетилась бабка. — Еще пригодятся, Петенька!

Петенька… — мрачно констатировала еще действующая часть мозга. — Значит, по документам бабка уже пошарить успела. Или еще и по карманам?..

Звали меня действительно… Пётр Аркадьевич Селезнёв. Был я 199… года рождения и учился на технической специальности славного вуза N, куда нынче утром и спешил, чтоб закрыть практику и со спокойной душой уйти в закат буха… э-э-э, то есть на каникулы.

Паспорт, студак и зачетка — все было на месте, и с души у меня немного отлегло. Зачетку даже и не тронули. Как лежала себе в заднем кармане рюкзака, так и лежит.

Движения у меня были слишком резкие по сравнению с обычным моим состоянием. Собственно, заметил я это, только когда уже пару раз приложился костяшками об асфальт и чуть не сломал молнию.

Не курил бы ты, Петенька, вернее, не пил бы наркоты от незнакомых старушек и не шлялся б по незнакомым дворам, и было бы у тебя, Петенька, в жизни все хорошо! Но тогда бы и не развернулось той замечательной — в кавычках! — истории, которая последует за Петенькой эдаким чудным шлейфом до конца жизни. Но об этом после.

Итак, вещи были собраны. Мои — мной, бабкины — мной и бабкой. Мусор бесцеремонно украсил ближайший мусорный бак. Бабка попутно усиленно крестилась, но, к счастью, оставила попытки сделать из меня подобие верующего человека.

И, стараясь держаться тени, побрели мы из этого двора… куда-то. А, кстати, куда?

— Доброго дня те, Анна Григорьевна! — радостно поприветствовал нас сидящий у стены старик. На вид то ли бомж, то ли алкаш, то ли и то и другое вместе взятое. — Румянец-то какой, а? Прям цветешь!

Так моя новая знакомая приобрела имя. Я уже с новым интересом взглянул на бабку и обнаружил, что она и впрямь как-то слегка помолодела. Или это просто в тени она выглядела старше?

— И тебе не хворать, Палыч, — сдержанно отозвалась Анна Григорьевна, с достоинством поправляя сумку на плече. — Чего хочешь-то?

— Вид у тя такой, будто насосалась ты, мать, на два года вперед! — хохотнул бомж, то есть Палыч. — А меня не пригласила, эх, старая ты ведьма!

— Как будто ты меня приглашаешь! — немедленно взвилась Анна Григорьевна. — Ишь чего захотел! Да и не хватило бы на двоих, помер бы!

Как будто они друг дружку по ресторанам водят… Я все еще следовал за бабкой, как привязанный, хотя здравая часть меня искренне недоумевала, почему я до сих пор не ушел бодрым шагом, а лучше вприпрыжку, а еще лучше просто бегом, домой.

Палыч приосанился, оправил полы замызганной черной куртейки, с натужным хеканьем поднялся на ноги, отряхнул спортивные штаны некогда синего, а сейчас серо-сизого колеру и вразвалочку подошел ко мне, заглядывая в лицо. Пахнуло запахом старой одежды и немытого тела, и я, тактично не меняя выражения лица, задержал дыхание.

Палыч педантично разглядывал меня, подслеповато щуря и без того узкие глаза, крупный мясистый нос его беспрестанно шевелился, морщился, ноздри раздувались.

— И-и-и, мать, да ты ж убила его! — протянул он наконец. — Ну и хлюпик… Григорьевна, ты совсем что ль, ум потеряла?

Я осторожно попятился.

— Как убила, так и оживила! — зашипела оскорбленно Анна Григорьевна. — Думала, молоденький, студентик, с него не убудет! Кто ж знал, что молодежь нынче такая плюгавая? Соплей перешибешь, тьфу!

Тут я начал подозревать, что речь действительно идет про меня. Часть мозга, отвечавшая за самолюбие, немедленно глубоко оскорбилась и опечалилась. Богатырской статью я и впрямь не отличался, как, впрочем, и ростом. Когда нас строили по росту, я вечно неопределенно мотался где-то посередине, то примыкая к "каланчам", то задумчиво рассматривая чужие затылки.

А вот что значит "убила"?.. Судя по ощущениям, я все еще пребывал на этом свете. Криминал тщедушной Анне Григорьевне вменить было сложно, слишком уж одуванчиковый вид у нее был. Хоть накачанностью я и не отличался, чисто физически был мощнее.

— Как его звать-то? — обернулся Палыч к бабке.

— Петенька, — неохотно протянула она. — Стой на месте покамест, Петенька!

— Пе-е-етенька! — бомж расплылся в щербатой неприятной улыбке и снова заглянул мне в глаза. — Ну что ж, Петенька… на учет тебя ставить будем скоро. Знаешь, кем ты теперь стал, а?

— К-кем? — я осторожно отклонился назад.

Мне очень хотелось дать деру из этой психушки, но ноги как будто приросли к месту.

— Кровососиком, — Палыч ухмыльнулся. — Маленьким таким упырьком. Дура-а-ашливым покамест!

— Э-э-ы?.. — ничего более связного мне из себя выдавить не удалось.

— Ах ты!.. Молчи уж лучше, старый хрыч! — вдруг взвизгнула Анна Григорьевна.

Палыч ее благостно проигнорировал, засеменил вокруг меня, осматривая со всех сторон. Остановился у меня за спиной, я с замиранием сердца почувствовал прикосновение грязной руки. Палыч пальцем отвел волосы от моей шеи, и кожу обдало теплой волной чужого дыхания. Меня передернуло от омерзения и беспомощности: как я стоял, так и оставался стоять на том же месте. Что-то не давало мне даже отстраниться, дернуться… — оставалось лишь терпеть.

— Вот они, дырочки-то! Вот, родимые! — радостно осклабился Палыч, все еще мусоля пальцем по моей коже. — Аккуратно работаешь, Григорьевна! Ювелирно! Не то что я!

— А ты думал! — польщенно прищурилась разом успокоившаяся Анна Григорьевна. — Теперь мальчика учить так же буду, что поделать? Чтобы не орудовал, будто мясник ополоумевший!

А может, мне все это просто снится? Эта мысль согревала, дарила надежду на то, что скоро все войдет в привычную колею. Вот-вот я проснусь, продеру глаза, полежу минут пять, глядя в потолок и набираясь решимости вылезти из-под одеяла. Потом гляну на время и день недели, и либо подскочу как ужаленный, впрыгну в брюки, дерану расческой по волосам и выскочу из дому, отмахнувшись на бегу от бабушки; либо перевернусь на другой бок, просплю еще часиков шесть, потом лениво прошлепаю на кухню, мимоходом включив компьютер. Чтобы после вернуться к верному другу уже с чашечкой кофе и в меланхолично-байроническом расположении духа приняться за святое действо нынешней молодежи...

Резкий тычок в спину вернул меня в эту сумасшедшую реальность. Я с сожалением открыл глаза. Бабка с бомжом никуда не делись. Ноги по-прежнему не желали отрываться от земли. Кошмар продолжался.

— Ну что, Петенька, — Анна Григорьевна подошла поближе, цепко схватила сухонькими пальцами за подбородок, не позволяя отвернуться. — Не держи зла на меня, дуру грешную! Вампиром я тебя сделала… на всю жизнь это. Будешь учиться жить с этим грузом.

— Ага, да здравствует бессмертие, — ошалело протянул я. — А суперспособности будут, не?

— Будут, — спокойно кивнула Анна Григорьевна и неожиданно отвесила мне увесистый подзатыльник. — Не о том тебе думать надо, а о том, как не загрызть кого!

— Ну ладно тебе, Григорьевна, — миролюбиво прогудел наконец отваливший от меня Палыч. — Чё пацана пугаешь? И чья б корова мычала про «загрызть»!

— Да отвалите от меня вы оба! — вскрикнул я и отчаянно дернулся: безрезультатно. — Психи! Чокнутые!

— Молчать! — тихо процедила Анна Григорьевна.

Челюсти мои сами собой захлопнулись, аж зубы лязгнули. И немедленно, заразы, заболели. С зубами у меня всегда было грустно, дырки в них появлялись с незавидной регулярностью, и примерно месяц в году я проводил, слоняясь по квартире, невнятно подвывая и глотая пачками обезболивающее.

Вот и сейчас десны заныли, как будто я от сырой морковки откусить попытался. Нехорошо так заныли… В общем, я заподозрил, что проснусь с очередным обострением, и следующие полтора месяца лета пойдут псу под хвост.

— Скажем так, Петенька, — очень ласково протянула Анна Григорьевна. — Либо ты во всем слушаешься меня и живешь своей привычной жизнью с небольшими вариациями, либо сгораешь под первым же солнечным лучом в страшных мучениях…

— У-м-мы-у-у! — протестующе замычал я и попытался помотать головой, однако пальчики Анны Григорьевны держали не хуже намордника.

— Не верит… — как-то горестно протянул Палыч. — Григорьевна, ты это, придумай, как его убедить-то? Нас же вместе с ним заметут, если он того, сорвется!

— Верь мне, Петенька, — проникновенно проговорила Анна Григорьевна, отпустив наконец мой несчастный подбородок. — Поверь сейчас, пока не поздно! Поверь…

Пока не поздно… Правильно, верить надо. Почему бы вампирам и не существовать?.. Вон сколько передач, сколько книг и фильмов — на пустом же месте не возьмется. А Анна Григорьевна добрая, соком напоила, ей-то верить больше всех надобно, она пустого не скажет…

Я моргнул. Психами эта парочка больше не казалась. В речах их даже появилось какое-то рациональное зерно, логика.

…Анна Григорьевна плохого не сделает, она вообще зла никому не желает. А уж мне, Петеньке, особенно. И вампиром быть не так уж плохо, только надо слушаться. Во всем слушаться и не перечить, иначе и впрямь загрызу кого. Что сделано, того не воротишь, а вот дальше жить как-то надо. Значит, придется волей-неволей учиться и у Анны Григорьевны, и у Палыча…

Что-то не нравилось мне в этом потоке мыслей, что-то было неправильным. Какая-то деталь постоянно выскальзывала, будто намыленная. Однако общая картина была стройной, безукоризненно логичной, и сопротивляться ей было глупо.

— Ну не бойся, не бойся, — Анна Григорьевна легонько похлопала меня по плечу. — Все хорошо будет. Можешь уже и отмереть.

Я приоткрыл рот, но вовремя остановился и просто тихо кивнул. Впервые за все это время я наконец сумел оторвать ногу от земли и сменить позу.

— Пойдем ко мне, чайку попьем, — мирно предложила Анна Григорьевна. — Накормлю тебя. Ты голодный уже, небось. Я борщу сварила как раз. А там и расскажу тебе все.

В животе предательски заурчало, я смущенно отвел взгляд и пожал плечами. Промелькнула мысль, что ходить обедать к незнакомому человеку в чужую квартиру не лучшая идея. Я отмахнулся от нее, как от незначительной. Анне Григорьевне я почему-то теперь верил.

— Мощна ты, Григорьевна! — присвистнул откуда-то сбоку Палыч. — Как присмирел-то сразу, а?

— Все равно развеется через пару часов, но кое-что успеем, — Анна Григорьевна ловко перехватила свою сумку поудобнее и поманила меня рукой. — Хорошего дня, Палыч.

— Хых, — неопределенно отмахнулся тот. — Ну бывай, Григорьевна, пацана не замори там ненароком! Зеленый больно, гы!

Он смачно сплюнул на асфальт, запястьем утер рот и неторопливо поковылял прочь, стараясь держаться подальше от солнечных пятен и абы как припаркованных машин.

Анна Григорьевна же тяжело вздохнула и деловито потянула на себя потертую деревянную дверь подъезда. Я последовал за ней. Зеленый огонек домофона будто проводил нас подозрительным взглядом. Дверь захлопнулась за моей спиной со звучным многозначительным гулом.

Жила любезная Анна Григорьевна на втором этаже. Довольно чистенький подъезд сменился полутемной узкой лестницей, и вскоре мы уже стояли перед обычной дверью, обитой черным дерматином. Я с интересом взглянул на номер квартиры, ожидая увидеть нечто мистическое типа «13», или «66», или на худой конец «69».

Увы, меня ждало всего лишь прозаическое «23».

Бабка старательно зашурхала сандалиями по дверному коврику, покопавшись в сумке, извлекла связку ключей, сунула один, самый потертый, в замочную скважину и с усилием провернула.

— Проходи, Петенька, да ноги вытереть не забудь! — бросила она мне и скрылась в глубинах полутемного коридора.

Я послушно поскреб кроссовками по серенькому, уже изрядно истертому коврику и опасливо шагнул в квартиру.

Никогда не любил посещать чужие жилища, особенно те, где живут старики. Этот всеобъемлющий запах старости — он не принадлежит конкретному человеку, но окутывает все жилище, и там становится не продохнуть. То, что хозяева считают порядком, кажется чуждым тебе, грязным хаосом. Ты оказываешься в чужом, чаще всего враждебном мире. Здесь у каждой вещи свой запах, своя инфекция, своя зачастую неприятная история...

Здесь было так же. Полутемный коридорчик, выстеленный щербатым от времени паркетом, вешалка с парой душегреек невнятного цвета, низенькая тумбочка с обувью, рядом с которой валялись тапки в ярко-голубую клеточку. Они выделялись в этой полутьме и неожиданно радовали глаз.

Коридорчик перешел в комнату — видимо, основную. Там было уже светлее за счет большого окна. На окне вяло колыхались беленькие занавески, за которыми виднелась балконная дверь. Большие резные шкафы, уставленные безделушками, по-хозяйски разместились по углам комнаты. Выцветшие, некогда голубенькие обои в цветочек лепились к стенам, кое-где обвисая неопрятными складками.

Как и всегда, мне тут же стало неуютно. Я часто подмечал недостатки чужого жилья, при этом благодушно не замечая их в собственном, мог случайно предсказать, где прорвется слабое место. В общем, воронов-каркальщиков нигде не любят, поэтому после пары неприятных совпадений я предпочитал помалкивать.

Невидимая мне пока Анна Григорьевна загремела чем-то на кухне, и по комнате потянулся крепкий аромат борща. Весьма притягательный, надо сказать.

— Ты, Петенька, проходи на кухню, — Анна Григорьевна высунулась из-за голубой в цветочек занавески, которую я в первый момент принял за все те же обои. — Я в большой комнате не накрываю, когда не все в сборе! Рюкзачок свой там можешь на стуле оставить!

Я кивнул, но рюкзак все же взял с собой. Как-то Анне Григорьевне я в этом плане больше не доверял. Странное раздвоение сознания: когда веришь, но не доверяешь.

— Так вы не одна живете? — вежливо поинтересовался я, осторожно пристраивая рюкзак на одной из шатких табуреток.

Анна Григорьевна маневр заметила, поморщилась, но ничего не сказала, только отвернулась к плите. Плита была масштабная, газовая, на четыре конфорки. На двух из них стояли кастрюли — красная в желтый цветочек и желтая в красный. В желтой жизнерадостно булькала красная жидкость. Перфекционист внутри меня страдальчески поморщился от эдакой дисгармонии: красное должно быть в красном.

— Дочка с мужем и внучкой со мною живут, — ответствовала она, не оборачиваясь и что-то сосредоточенно размешивая в борще. — Внучка-то у меня уже взрослая, егоза. Семнадцатый годок пошел…

Та-а-ак, а вот таких намеков я уже достаточно наслушался от бабушкиных подруг, и они меня как-то не вдохновляли. Впрочем, Анна Григорьевна в отличие от тех говорила нейтральным тоном, будто по привычке.

— Руки вон, над раковиной помой, а то знаю я вас, молодежь! — велела Анна Григорьевна и погрозила мне половником.

Я повиновался. Когда я вернулся к столу, там уже стояла тарелка, до краев наполненная борщом. Среди капустных зарослей одиноко скитались островки сметаны. Я с опаской зачерпнул ложку и, покосившись на пристально наблюдавшую за мной хозяйку, решительно отправил ее в рот.

В принципе оказалось не так уж страшно, хотя перчику Анна Григорьевна явно, кхе-кхе, не пожалела.

— Ну что, голубь мой, — Анна Григорьевна села напротив, подперла подбородок ладонями и умиленно разглядывала меня. — За едой-то всяко сподручнее о деле говорить. Тот, кто ест, тому перебивать некогда, рот занят! Так что ешь да меня слушай, пустого не скажу.

Я слушал, что еще мне оставалось?

— Вампиры на свете всякие водятся, однако вырождаются со временем, — неторопливо начала Анна Григорьевна. — Есть совсем хиленькие, почти безопасные, как я. Есть и другие, но с ними тебе встречаться не с руки. Тех, кто берега теряет, истребляют безжалостно, чтоб другие жить спокойно могли. Так что не обессудь, Петенька, сорвешься — сама на тебя охотников выведу.

Так я и узнал, что вампиры — миф отнюдь не беспочвенный. Большинство, к коему принадлежали и Анна Григорьевна, и Палыч, от людей в сущности не отличаются. Только им не реже раза в месяц требуется пить чужую кровь для поддержания собственных сил. Терпеть не рекомендуется, иначе вампир сорвется, и возможны всякие казусы (тут Анна Григорьевна смущенно потупилась).

Еще узнал я, что при укусе слюна кусающего выделяет специальный секрет, усыпляющий жертву. Действует как сильное снотворное, так что комфорт при трапезе вампиру обеспечен.

Собственно, это объясняло мою отключку. Семья Анны Григорьевны уехала куда-то на юга, оставив маменьку без пропитания. Анна Григорьевна без еды горевала, голодала и потихоньку зверела. Утром этого занимательного дня она как раз вышла выносить мусор, и тут мимо бодрой трусцой промчался я.

От меня настолько одуряюще пахло кровью (тут я припомнил, что перед выходом ухитрился порезаться), что Анна Григорьевна не утерпела: скакнула вдогонку, сбила с ног, куснула, чтоб не дергался, и утащила к бакам — завтракать.

Вот вам и безобидная старушка, вот вам и уважение к старшим…

Завтракала, по-видимому, она упоенно, поэтому пропустила момент, когда губы у меня начали синеть, и, когда закончила, обнаружила, что я в общем-то уже не жилец.

— Запомни, Петенька, — Анна Григорьевна погрозила мне узловатым пальцем. — Если у человека губы начинают терять цвет, пора останавливаться, иначе убьешь! А этого нельзя!

Как оказалось, убивать вампирам строго запрещено. Во-первых, вся конспирация летит тогда к чертям. Во-вторых, это крайне негативно сказывается на здоровье самого горе-вампира. И дело даже не в том, что клыки кирпичом выбьют с особым цинизмом.

— Помнишь, солнышко тебя обожгло? — Анна Григорьевна вздохнула. — Это потому что ты новообращенный был и голодный. Мы ничем от обычных людей, по сути, не отличаемся, пока соблюдаем определенные правила!

Чтобы жить припеваюче, вампирам стоило вести себя паиньками.

— Запомни пять правил! — Анна Григорьевна загнула большой палец. — Первое — нам нельзя убивать! Иначе первый же солнечный луч тебя сожжет! Второе — если уж такое случилось, у тебя есть последний шанс все исправить — обратить человека в свое подобие. Это возможно в течение получаса после наступления клинической смерти. Ну, или по-простому можно сдать в реанимацию, благо сейчас это тоже вариант. Но по головке за такое не погладят, секретность у нас, сам понимаешь! Третье — многие верят, что деяния свои отмолить можно, так что многие из нас верующими становятся... вот я тебя обратила, теперь вот молиться придется долго, грех замаливать!

Кажется, в религиях еще исповедь предусмотрена. Я с интересом представил лицо священника после подобных откровений.

— Четвертое — пока ведешь себя правильно, крови много не пьешь, не убиваешь, то ни солнечный свет, ни надзор тебе не страшны. Ну и пятое — надо становиться на учет!

— На какой еще учет? — опешил я. — А справку на работу не надо?

— Ну-ну, не вендиспансер же, — ласково утешила Анна Григорьевна. — Я потом туда отведу, просто в базу занесут и все! Паспорт только не забудь.

— Ясно…

— Я тебя обратила, теперь ответственность за тебя несу, — Анна Григорьевна досадливо поморщилась: видно, ответственность ее не радовала. — Я тебя кровью напоила, теперь еще пару деньков протянешь без проблем! Спасибо Палычу, подсобил!

Да-а-а, это точно была не клубника…

Аппетит у меня как-то резко пропал.

— А я теперь что, действительно живой мертвец? — Этот вопрос волновал меня уже давно.

— Пока нет, — прищурилась Анна Григорьевна. — Сорвешься — станешь! Пока ты — обычный человек, модифицированный чутка. Царапины заживать получше будут, и насморк будешь раз в год подхватывать, а не раз в месяц.

— Изумительные перспективы… — обреченно протянул я. — А у вас случайно никакой службы нет, чтобы заявление на вас подать? Я даже паспорт принесу, обещаю! Скажите уж!

Анна Григорьевна аж поперхнулась, и вид у нее стал на удивление обиженным и раздосадованным.

— Ну, на самом деле есть… — неохотно, будто через силу, промямлила она. — Жертве компенсация полагается от обратившего в установленном размере… Петенька, а может, мирком разойдемся? Ну, сам подумай, сколько у меня денег-то? На одну пенсию живу, еле концы с концами свожу! Последние гробовые отдавать прикажешь? У меня ж семья!

— У вас хоть пенсия есть, а у меня стипендия полторы тысячи в месяц, и тоже семья, — мрачно возразил я. — А вы мне жизнь испортили! Я за вами, уважаемая, не бегал с просьбами и уговорами! Полиции тоже будете про пенсию рассказывать, когда штраф выплачивать потребуется?

Анна Григорьевна неловко хмыкнула, и я заподозрил, что попал прямехонько в яблочко.

— Что за молодежь пошла? Одни кровопийцы! — с чувством сплюнула Анна Григорьевна. — Ни совести, ни чести!

Честно говоря, мне было ни капельки не стыдно. Я слишком долго уже спал и слишком много испытал для того, чтобы это было сном. Я как-то слишком легко принял такую реальность. И лучше мне было бы в нее не верить, потому что теперь я вообще не представлял, как дальше жить.

— Ну, что поделать, — Анна Григорьевна склонила голову набок. — Будет тебе все, Петенька. А пока забудь, не до этого! Забудь, Петенька, забудь…

Я опять потерял последнюю мысль, которую думал. Да что ж такое?.. Ранний склероз — это горестно! Вообще мысли не собрать — будто мыльные, расползаются. Впрочем, одну я все-таки успел выцепить и немедленно ее озвучил:

— А питаетесь-то вы как? — поинтересовался я. — Нельзя же целыми днями за людьми гоняться, так и спалиться недолго.

Анна Григорьевна невинно похлопала ресницами, пошлепала губами и, собравшись таки с мыслями, зажурчала с такой сладостью в голосе, что уши начали слипаться.

Говорила она много, довольно мутно, явно разрываясь между желанием не выдавать никаких секретов и одновременно с тем поставить меня на самообслуживание. В итоге из ее речи мне, натренированному многими месяцами нудных лекций, удалось вычленить несколько ключевых моментов. Первое, что с голодухи можно нажать кровавого сока из обыкновенного сырого мяса и на этом суррогате перекантоваться несколько дней. Еще у Анны Григорьевны были наведены связи с скотобойнями и поликлиниками, откуда питание поставлялось с перебоями, дорого и опять-таки довольно безвкусно. Эдакий доширак местного разлива…

Поэтому самый шик Анна Григорьевна приберегла напоследок, на сладкое, так сказать. Ибо воистину источники питания могли оказаться весьма разнообразны…

— Про кровопускание в старину ты, Петенька, наверняка слышал, — мягко вещала Анна Григорьевна. — Так вот, процедура весьма полезная, если не злоупотреблять. Я, конечно, связи в больницах имею, но на крайний случай всегда можно обойтись домашними ресурсами. Не им во вред, разумеется.

Дошло до меня не сразу. А когда дошло, я аккуратно отложил ложку, пытаясь справиться с подступившей к горлу тошнотой.

— Вы что… про свою семью говорите?.. — недоверчиво выдавил я.

— Ну да, — невозмутимо отозвалась Анна Григорьевна. — Андрюше это очень даже полезно бывает, а то его вечно давление мучает. Варенька, внучка моя, когда маленькая была, плакала все время, родители измучились совсем. Я тогда уж на помощь пришла, она засыпать стала быстрее…

Тут я заподозрил, что выражение «теща всю кровь выпила» взялось не с потолка. И немедленно принял решение, что если я когда-нибудь и женюсь, то будущая теща априори будет жить в другом месте, а лучше в другом городе, а лучше на другом краю света. Для верности.

Блин, но как можно… употреблять своих близких вот так? Как можно говорить об этом так спокойно? Так деловито…

Видимо, все мои мысли красноречиво отразились на перекосившемся лице, так как Анна Григорьевна сочувственно вздохнула, протянула руку и попыталась ободряюще потрепать меня щеке. Сработало. Я очень бодро успел увернуться.

— Ну, голубь мой, ну что ж поделать? — утешающе заворковала она. — Не я же сама такая, это жизнь такая. Ты тоже так делать начнешь скоро. Удобно же и ходить никуда не надо, все под рукой.

— Н-н-ни за что! — выдавил я. — Я никого не трону, я лучше сам сдохну, чем каннибалом стану. Как вы так вообще живете?

— Мальчик мой, не путай понятия, — нахмурилась Анна Григорьевна. — Каннибалы мясо едят, а мы кровь пьем, и то лишь по явственной необходимости!

— Ну конечно, мне от этого охренительно легче! — язвительно воскликнул я. — Я не буду таким! Ни за что!

Анна Григорьевна смотрела снисходительно.

— Все так говорят, Петенька, — вздохнула она. — А потом, глядишь, и им жить захотелось: дела недоделали, девушку недолюбили, да и умирать-то страшно. Так что потихонечку, по капельке, по глоточку — и втягиваются. А коль родных не трогают, так кто недруга найдет, кто с любимым не удержится да цапнет за шею-то. Да ты кушай, кушай!

— С-спасибо, я как-то уже наелся, — пробормотал я. — Знаете, мне вообще-то уже домой пора, а то дел еще много...

— А, ну иди, Петенька, — милостиво разрешила Анна Григорьевна. — Только прежде напиши мне на бумажке адресочек свой да телефончик.

Я заколебался. "Напиши!" — с ласковым нажимом повторила Анна Григорьевна и пододвинула мне ручку с листочком, несколько секунд будто вывалились из памяти, так как в следующий момент я поймал себя на том, что уже протягиваю листочек с аккуратно выведенными надписями обратно вместе с ручкой.

Распрощались мы с Анной Григорьевной почти душевно. Заодно я узнал, где я, собственно, нахожусь. Как оказалось, не так уж далеко от дома.

Анна Григорьевна закрыла за мной дверь, напоследок громко оповестив на всю площадку, что мне стоит более прилежно отнестись к правилам английской грамматики, но в целом ученик я способный. Возможные заинтересованные, но, по-видимому, привычные соседи к данному напутствию отнеслись с заметным равнодушием.

Я предпочел не задерживаться в этом излишне гостеприимном месте и, пока на меня не напоролся еще какой-нибудь долбанутый орк или оборотень, жаждущий обратить меня в представителя своего вида, очень быстро спустился по лестнице, пулей вылетел из подъезда и очень бодро прошагал пару кварталов, не останавливаясь.

Когда вокруг замелькали знакомые ориентиры, я немного расслабился, огляделся в поисках чего-нибудь в меру низенького и удобного, ничего не увидел и, махнув на все рукой (джинсам после сегодняшних приключений вряд ли бы помогла даже хорошая стирка), сел прямо на каменную окантовку какой-то клумбы. Ой, нет, не какой-то... Эту клумбу я знал хорошо. Густо усаженная какими-то флоксами, фиалками, елочками и прочей флористической дребеденью, она являлась гордостью Антонины Павловны, пенсионерки, живущей над нами. Ее озеленительными подвигами восхищались многие жильцы, в частности, и моя мама, но почему-то единственным, кого регулярно и припрягали к посильной помощи, был я. Сначала по малолетству помощь зиждилась на чистом бескорыстии, но, чуть повзрослев, я изрядно взбунтовался, так что родителям пришлось уступить и перевести эти отношения из волонтерски-благотворительных исключительно в трудовые и оплачиваемые к вящему неудовольствию Антонины Павловны. Почему-то она считала, что безвозмездный труд положительно влияет на молодежь, а если самой молодежи это и не нравится, то лишь потому, что она развращена западом, телевизором и, самое страшное, интернетом. Маму она, к слову, тоже заразила этим мнением, так что за свой бунт я рисковал нехило огрести, но, к счастью, вмешался отец, одобривший мою тягу к самообеспечиванию.

Собственно, это лирическое отступление было к тому, что Антонина Павловна с тех пор меня изрядно недолюбливала, хотя каждую весну стучалась к нам в квартиру с вопросом, когда же выйдет Петенька с лопатой. К несчастью, окна Антонины Павловны выходили как раз на эту клумбу, женщиной она была нервной, даже порой истеричной, так что глупцов, посмевших осквернить ее творение, ожидала божья кара в виде истошного визга, а порой и какого-нибудь в меру увесистого предмета. Меткость Антонину Павловну подводила редко, даже ночью, так что к заветной клумбе опасалась приближаться даже местная шпана. И, честно говоря, я сильно сомневался, что Антонина Павловна для меня сделает исключение. Скорее, еще и родителям нажалуется.

Я мрачно было решил подняться, чтоб переместиться в другое место, но на полпути передумал. К черту... Жалобы Антонины Павловны по ранжиру неприятностей и рядом не стояли с моим утренним приключением и незакрытой практикой.

Собственно, мне, конечно, никто не мешал пойти сразу домой. Но там бы меня обязательно встретили градом ненужных вопросов, поручений, а мне нужно было время, чтоб спокойно прояснить обстановку и хоть немного подумать, что делать дальше с этой странной, никому не нужной жизнью...

Телефон вяло помигал экраном, оповестив об очередном пришедшем уведомлении.

Я неохотно провел пальцем по экрану и бодро присвистнул, когда передо мной воздвиглась целая стена пропущенных вызовов, сообщений, мессенджей и прочего.

Я вздохнул и ткнул в просмотр вызовов, благо, их было меньше всего: всего пять. Два от старосты группы, два от Гены, и один, как ни странно, от бабушки. Бабушка вообще звонила редко, не любила она это дело. Похоже, мне стоило начинать беспокоиться...

В диалогах ВК сообщения наслаивались одно на другое: обеспокоенные от Ани — единственной одногруппницы, к слову (с девушками в нашем вузе было вообще негусто) — типа "Где ты?", "Все в порядке???", сменялись не менее обеспокоенными, но более раздраженными посланиями Генки, начинавшимися от нейтрального "Где тебя носит?" до вежливого уведомления, что я идиот, потому что препод с завтрашнего дня собрался в отпуск и сегодня последний шанс закрыть практику вообще. Примерно то же самое писал и староста, разве что в более обтекаемых выражениях.

"Были дела, не смог приехать, постараюсь успеть", — лаконично телеграфировал я Генке и, подумав, добавил: — "Успокой Аню, со мной все в порядке".

"До скольких Роза Юрьевна в вузе???" — отправил старосте отчаянный вопль, не поскупившись на прописные буквы и вопросительные знаки.

Оставалась бабушка. Набирая ее, я попутно старался выкинуть из головы, что она — человек пожилой, с ней могло что-то случиться, она могла звонить мне в последний раз, а я даже не отреагировал, хотя имел бы шанс помочь...

Не успел я хорошенько себя накрутить, как вполне здоровая и бодрая бабушка развеяла мою панику прозой жизни, жалобой на соседку и просьбой купить мяса. И лимоны. И муку.

— Ба, ты можешь списком скинуть? — под конец отчаянно взвыл я. — Я для чего тебе мессенджер ставил?

Мой крик души остался неуслышанным, в итоге мне наказали без покупок домой не являться, лишив последней надежды незаметно переодеться.

Бабушка повесила трубку, а я остался сидеть на клумбе, мрачно уставившись в пространство. Впервые я пожалел, что так и не выучился нормально курить. Было бы здорово сейчас выкурить сигарету, пусть даже под негодующие вопли Антонины Павловны, и торжественно выкинуть окурок прямо в гущу фиалок. Дал себе обещание непременно за лето научиться и окончательно загубить свое вампирское здоровье.

Возле меня что-то мягко шлепнуло, а мгновение спустя к моим ногам подкатился розовый мячик. Уже ничему не удивляясь, я поднял взгляд. Напротив меня стояла девочка. Обычная девочка, в общем-то. Лет семи-восьми, с растрепанными косичками, в клетчатом платьице, со сбитыми коленками. Вроде бы тоже из нашего дома, но этого я уже точно не помнил.

— Дядь, отдай мячик! — потребовала она высоким писклявым голосом.

— Ты чего, мелочь, одна гуляешь? — поинтересовался я, лениво ногой подтолкнув мячик. — Здесь и злые дяди водятся, знаешь?

Угу, встреться ей Палыч, было бы весело... А что, детей-то еще проще заманить в укромное место, пообедать как следует, а они после ничего и не вспомнят.

— Знаю! — откликнулась мелочь. — Зато ты не злой!

— Думаешь? — хмыкнул я. — Не хочешь проверять, тогда шуруй отсюда!

— Злишься, а не злой! — девчонка показала язык и прошмыгнула мимо меня, мимоходом подобрав мячик.

Я недоуменно потянул носом: ох уж этот женский пол, неужто уже в таком юном возрасте начинают пользоваться духами? У матери стащила, что ль? А аромат был странным, кружил голову, заставлял мысли путаться. Такое у меня однажды было, когда я забрел в турецкую лавку, где торговали какими-то диковинными духами, вот там я поплыл знатно. Сейчас ощущения были похожие, на языке почудилась сладость, та самая, которая оставалась после того напитка, что мне давала Анна Григорьевна. Мне жутко захотелось... чего-то, чему я сходу даже не смог бы подобрать названия.

— Лови! — мимо моего уха просвистел мячик, я даже не шелохнулся, я в упор смотрел на девочку и с каждой секундой все отчетливее понимал, что у меня серьезные проблемы. Очень серьезные. С головой в первую очередь. А скоро будут с законом, если я тотчас не уберусь отсюда.

Мячик звучно шлепнулся в середину клумбы. Прямо на фиалки. Моя тяжкая пахота под бесконечные придирки Антонины Павловны была отомщена.

— Дя-а-адь, достань мячик! — девочка оказалась не промах. И, наверное, в другое время я бы ей помог, но сегодня был не ее день. И определенно не мой.

— Незлые дяди тоже бывают с тараканами! Сама доставай! — злобно бросил я, подхватил рюкзак и что было скорости дал деру, ну то есть рванул к автобусной остановке.

Та, к счастью, оказалась пуста. Да и автобус приехал быстро. Тоже полупустой из-за дневной жары.

Наученный горьким опытом, я зажал нос и проскользнул в открывшиеся двери, шлепнул карточкой по турникету и проскользнул в самый конец автобуса, старательно выбрав место в тени. Полусонные вареные пассажиры на меня не отреагировали. Минут пять я старательно дышал в воротник, потом паника прошла, мне надоело, и я осмелился вдохнуть, так сказать, непосредственно. Оказалось не так уж страшно: аромат больше не ощущался, а у меня вернулись на место мозги. Стало интересно, это был одиночный глюк или я так от каждой особи женского пола зависать буду?

Судьба немедленно любезно предоставила мне шанс это выяснить. Автобус притормозил у следующей остановки, и в него вплыла дама до крайности объемных габаритов. Лицо ее украшали крупные капли пота и недовольная брезгливая гримаса, оголенные ее плечи поблескивали на солнце капельками помельче. Она неспешно проследовала по салону, пронзительным взором инспектируя свободные сиденья и неумолимо приближаясь ко мне. Собственно сидение рядом со мной она и выбрала, расположившись вальяжно, величаво и напрочь перегородив мне выход. Спустя пару минут я проклял свою привычку садиться у окна.

Во-первых, автобус повернулся к солнцу другим боком и благостно встал на светофоре, предоставляя мне и другим пассажирам возможность хорошенько провялиться, ну или стухнуть. Во-вторых, аромат, который заставил меня сбежать от девочки, я все-таки почувствовал. На заднем фоне, очень заднем. На сей раз он и вовсе не занимал мои мысли, но вот нос почему-то очень захотелось спрятать обратно в воротник. Я спрятал и проклял все, включая автобус, светофоры, солнце и саму жизнь.

В общем, дорога до вуза показалась мне вечной, а на долгожданную остановку я вывалился, полной грудью жадно вбирая в себя относительно свежий воздух, словно утопленник, которому в последний момент улыбнулось спасение.

В кармане жизнерадостно пиликнул телефон очередным сообщением, где Генка в своей неповторимой манере сообщал, что на практике офигенная очередь, поэтому у меня еще есть шанс.

"А ты-то сам где?" — поинтересовался я, не слишком ожидая получить ответ. Но соваться к грозной Розе Юрьевне, той еще иезуитке, дурившей нашего старосту с неделю, то назначая время практики, то в последний момент все отменяя, в одиночку мне тоже не очень хотелось. С такими людьми, как она, всегда был нужен свидетель, желательно оснащенный двумя скрытыми и одной явной камерами, диктофоном и прямой трансляцией на телевидение.

"С Аней.

В буфете сидим, — Гена откликнулся на удивление быстро и даже соизволил уточнить. — В правом".

Уточнение было весьма своевременным, так как буфетов у нас было штуки три, и штук пять столовых.

— Ага-а-а... — глубокомысленно протянул я, опасливо потянул носом воздух, но снующие мимо по аллее другие студенты никаких подозрительных инстинктов не возбуждали. Я воспрянул духом и уверенным шагом двинулся к дверям вуза, стараясь держаться тени деревьев. Не из-за вампирских заморочек — после автобуса мне уже было ничего не страшно, но в попытке ощутить хотя бы легкое живительное дуновение ветерка.

В сессионный период наш вуз обычно приходил в запустение за исключением определенных часов, на которые чаще всего и ставили экзамены. Однако сейчас, в период практики, вернулись старые добрые времена и длинные коридоры заполнились гудящей гомонящей разрозненной толпой. Буфет нынче тоже, естественно, не пустовал, такие места вообще притягивают студентов, как мед пчел.

Я завертел головой, пытаясь высмотреть Аню. Пытаться отыскать в толпе Генку было дохлым номером, это я усвоил еще с первого семестра. Он мастерски умел сливаться с толпой, растворяться в ней и становиться буквально невидимым. Это был его какой-то врожденный талант: даже в группе из пяти человек Генка ухитрялся теряться на фоне соседей и притворяться фикусом, который не при делах. Это здорово выручало его на семинарах и, по его словам, очень раздражало в реальной жизни.

— Бу! — раздалось у меня над ухом так, что я аж подпрыгнул на месте.

А, ну и позволяло проворачивать такие шуточки. Я с трудом подавил желание заехать Генке в ухо. Ухмылялся он слишком уж самодовольно. Сам-то Генка, будучи незаметным, других замечал очень даже хорошо.

— Ну и где ты пропадаешь-то? — крикнул на ухо Генка, толчком в спину придавая мне нужный вектор движения — к столику, где, как я уже заметил, сидела Аня, рассеяно перебирающая листы формата А4. Нас она пока не видела.

— Ай, дела были, не смог отвертеться! — я только рукой махнул и толкнул Генку в бок, кивнув в Анину сторону. Генка хмыкнул и понятливо приотстал.

— Я призрак сме-е-ерти! Я пришел за тобо-о-ой! — зловеще прошипел я, закрыв Ане глаза ладонью.

— Призрак, а призрак, ты отчет принес? — до обидного буднично отозвалась она. — Время к часу, Роза Юрьевна рвет и мечет, а очередь растет.

Генка зловредно захихикал, а я только досадливо поморщился: прежде Аня реагировала куда острее, взвизгнуть могла, а сейчас даже позы не сменила... эх, стареем!

— Принес, — вздохнул я и скинул рюкзак на ближайший стул, судя по хмурому виду Гены, согнав того с насиженного места. — А вы-то сдали хоть?

— Я сдала, а он — нет! — пожаловалась Аня тоном заправской ябеды. — Он меня вперед пропустил, а сам куда-то испарился и свою очередь пропустил!

— Я отчет пошел перепечатывать, она мой все равно бы не приняла! — отмахнулся Гена. — Главное, что ты сдала, а я еще успею!

Аня горестно насупилась, а я тактично промолчал: когда Генку тянуло быть джентльменом (а рядом с Анькой его тянуло практически всегда), мудрее всего было оценить благородный порыв и не вмешиваться. Если он во что-то упирался, то его было не сдвинуть и танком. Даже я после нескольких попыток сдавался. А вот Аня смириться не могла, порывов не ценила и начинала горевать и дуться, когда кто-нибудь из нас пропускал шар и оказывался в проигрыше.

— Ладно, мы с ним вместе пойдем, прослежу, чтоб на этот раз не сбежал, — примиряюще сказал я и вытянул из рюкзака папку с отчетом. — А сейчас вопрос на засыпку: кто-нибудь из вас взял с собой ноут?

— Я взяла, — откликнулась Аня и вздохнула. — Тяжеленный, зараза...

— Намек понят, — кивнул я и подтолкнул локтем Генку. — Ну, покажешь, к чему в наших гениальных, никому не нужных отчетах придралась дражайшая Роза Юрьевна?

— Ко всему, — усмехнулся Гена. — И титульный лист не той системы, и нумерация не с той стороны, и подпись студента без изысканного вензеля!

— Господи, надеюсь, она не мерила циркулем размер рукописного текста? — нервно хохотнул я, спешно прикидывая, найдется ли у меня достаточно средств, чтоб перепечатать в нашей типографии тридцать с лишним страниц отчета.

— Нет, вроде, — Генку аж передернуло. — Пока...

Кому-то вопрос мой мог бы показаться странным, но только не Генке после курса инженерной графики в этом семестре. Его раз десять отправляли переделывать одно несчастное окошко с подписью чертежа, а после безжалостно зарезали оценку, хотя сам его чертеж был куда аккуратней моего, много раз затертого, перерисованного и нещадно забрызганного чаем.

За этими привычными и дорогими сердцу разговорами о своих насущных проблемах я как-то забыл. В этот момент Анька с горестным стоном отложила бумаги и потянулась, разминая спину, откинула голову, открыв моему взору свою шею.

Такую... красивую, белую, с циркулирующей кровью под кожей, вкусную... И аромат, опять этот чертов аромат, манящий приблизиться и, видимо, пообедать. Борщ был вкусен, но похоже, вампирских глюков не перебил.

— Петь, ау? — Гена деликатно помахал у меня ладонью перед глазами, едва не заехав мне по носу. Я очнулся и попытался сделать вид, что по-прежнему мыслями пребываю со злосчастным отчетом. Видно, получилось не очень, потому что Генка смерил меня скептическим взглядом и, улучив момент, шепнул на ухо: — Слушай, ты б хоть поделикатнее смотрел! Аня заметит — испугается...

Я покосился на Генку и чуть повернул к нему голову, спешно придумывая удобоваримый ответ.

М-да, лучше бы я этого не делал...

За Геной я отродясь не замечал особой тяги к парфюму, но в этот раз в нос мне ударила такая волна, что я с трудом удержался, чтоб заинтересованно не втянуть носом воздух. Генка покосился на меня, хотел было что-то добавить, но его отвлекла Аня вопросом, которого я даже не услышал, и он отвернулся. Я завороженно уставился теперь уже на его шею, надо сказать, в миру вполне обыденно-бледную и не шибко привлекательную, однако что-то внутри требовало немедленно исследовать этот вопрос. И это что-то подсказывало, что Гена может оказаться весьма-весьма... вкусным. Что?..

Спокойно, Петенька. Спокойно. Тебе просто голову напекло, вот и глючит. Сейчас умоешься холодной водичкой, все и пройдет. Наверное...

Генка нахмурился, подергал носом, словно сам почувствовал что-то подозрительное, настороженно оглядел меня и неожиданно заявил:

— Ань, мы пойдем отчет распечатаем, подождешь здесь? Мы быстро!

— Да, конечно, — легко отозвалась Аня.

Я с энтузиазмом закивал, рассчитывая на полпути улизнуть и постараться привести мозги в порядок.

Генка мягко взял меня за плечо и стремительно утащил куда-то по направлению канцелярии. Упираться я начал где-то на полпути.

— Ген, я ж деньги забыл! Ты иди, я сейчас сбегаю и вернусь!

— Ничего-ничего, — Генка целеустремленно провел меня мимо канцелярии.

Еще одним качеством Генки, которому я не переставал удивляться уже на протяжении года, была его удивительная проницательность. Он затормозил у мужского туалета и потянул меня внутрь.

— Петь, я, конечно, в чужие дела стараюсь не лезть, — начал он как-то издалека. — При Ане как-то не хотел говорить, но у тебя весь затылок в чем-то липком, а по виду ты как будто из мусорного бака вылез... И по запаху тоже...

— Я уже вижу, — горестно протянул я. — Да ё... да вашу ж мать!

Анна Григорьевна была старушкой неприхотливой, ей достаточно было вымытых рук. А вот то, что я до этого немножко полежал в мусоре, за всеми треволнениями и откровениями как-то прошло мимо нас. А вот мимо моей шевелюры и футболки не прошло — пятна на последней были красочны, а благоухали и вовсе на редкость эффектно...

— Ге-е-енк, спасай! — взвыл я. — Найди мне футболку, майку, что угодно!

— Да чего уж там, — безжалостно хмыкнул Генка. — Снимай все и иди сдавать в одних плавках! Авось и пятерку поставят!

— Ага, а когда я Аньке советовал декольте поглубже сделать перед физикой, ты что-то такого энтузиазма не проявлял... — парировал я. — Еще и пнул, пока она не видела!

— Это другое, — Генка, к чести его, слегка смутился. — Ладно, у соседа сейчас спрошу, у них, активистов, всегда что-нибудь найдется, как у тех японских крестьян!

Гена вышел, а я скорчил унылому себе в зеркале рожу пострашнее и решительно сунул голову под кран.

Спустя некоторое (довольно продолжительное) время посвежевший, хотя и несколько сыроватый я, в новехонькой канареечной футболке на два размера больше, держа на вытянутой руке слегка подмокший перепечатанный отчет, подходил к столу дражайшей Розы Юрьевны. За мной мужественно возвышался Генка, с привычно тоскливо-невозмутимым выражением на лице, в глазах его мерцала печать возвышенного страдания: в общем, повышенного внимания к своей персоне он не любил, а любезная Роза Юрьевна одаривала нас именно таким.

— Итак, — протянула она, приняв у нас отчеты и кинув взгляд на титульники. — Селезнев и Сазонов, верно?

Мы синхронно кивнули.

Роза Юрьевна неторопливо пролистала отчеты, затем обратила взгляд к нам: чуть брезгливо скользнула взглядом по мне, изображавшем русалку-хиппи местного разлива, и остановилась на Генке, суконное выражение лица которого и застегнутая на все пуговицы рубашка, несомненно, производили куда более благостное впечатление.

— Вы Сазонов? — уточнила она, и Генка настороженно кивнул. — А скажите, как именно вы рассчитывали вот эти величины? — безошибочно ткнула она в самое мутное место в нашем отчете.

Я мужественно подавил желание схватиться за голову и горестно скривиться: величины мы беспардонно содрали из справочника, оттуда же скатав и половину формул. Мы не особо разобрались в глубинном смысле взаимодействия различных устройств, в которых по идее должны были разобраться, но честно перепечатали избранные места в отчет и даже вечер посидели, рассчитывая понятные величины. Генка даже вспомнил лабы по физике и рассчитал погрешность.

— Ну-у... эм, вот по этим формулам! — Генка склонился над столом и, взяв себя в руки, повел монолог. — Поскольку мы считали вот по таким критериям, то вот здесь попалось, кстати, интересное место про свойство этого механизма. Мы его даже в отчет вставили! Заключается оно в том...

Да, Генка только вчера прочитал про это целую статью. Точнее, только ее он полностью и прочитал — и даже понял.

Однако с Розой Юрьевной этот прием с блохами не прокатил.

— Да, это очень интересно, — прервала она Гену. — Но вот этих расчетов я не понимаю. Поясните, как именно вы считали, вот тут листочки есть, если надо.

Генка посмотрел на меня, я посмотрел на него. Мы поняли друг друга без слов. К нам пришла белая полярная лисичка. Стоило пройти всю сессию, получить все зачеты, почти прилично сдать экзамены без троек, чтоб так бесславно завалиться на практике...

— Ну-у, э-э-э, — Генка начеркал формулу. — По этой вот и считали...

— Вы ее даже не преобразовывали? — ласково удивилась Роза Юрьевна. — Не раскладывали? Неужто все пять производных по очереди считали? Удивляюсь я вашей работоспособности, господа студенты!

— Преобразовывали, конечно! — энергично подключился я, не сводя с Розы Юрьевны молящего взгляда. Впрочем, палача разжалобить было бы, наверное, проще. — Мы же вам уже показывали!

— Правда? — Роза Юрьевна с интересом повернулась ко мне. — И где же?

— Тут, — я ткнул пальцем в то же самое место, обернулся обратно к Розе Юрьевне и случайно столкнулся с ней взглядом. — Мы же ведь все правильно посчитали, вы еще в прошлый раз говорили...

Что самое интересное, я даже и не соврал. Правда, в тот раз Роза Юрьевна отмахнулась от нас больше для того, чтоб поскорее отделаться, чем действительно одобрив. Впрочем, я уже покорно ожидал ее, кажется, любимых слов: "Не придумывайте, не могла я такого сказать!".

Однако Роза Юрьевна вдруг как-то вздрогнула, поморгала и слегка рассеяно протянула:

— Действительно... говорила... — она задумчиво посмотрела на сомнительное место, взглянула на скрежещещую зубами очередь, явно уже мечтавшую прикопать нас с Генкой под ближайшей партой, придавив системным блоком на манер памятника. — Ну хорошо, так и быть, — она решительно перелистнула отчет до титульной страницы и не дрогнувшей рукой по очереди вывела нам с Генкой по четверке.

Генка, приподнявшись на цыпочки и трогательно вытянув шею, практически не дыша, наблюдал за этим действом.

— Файлик найдется? — осведомилась Роза Юрьевна.

— Сейчас все будет! — заверил окрыленный я и невесомо проскользил мимо очереди к своему рюкзаку, покопался в нем, чертыхнулся, хлопнул себя по лбу, обернулся и тут же столкнулся с Аней, которая молча протянула мне два файла. Я готов был расцеловать ее и носить на руках до конца жизни, однако сначала определенно стоило уважить пожелания Розы Юрьевны, поэтому я ограничился жарким взглядом, полным безграничной любви к ближнему, и мухой метнулся обратно.

Выходили мы счастливые и свободные, как птицы. Уже состоявшиеся второкурсники, готовые ринуться навстречу лету и вольной жизни.

Анька поочередно повисла на шее у меня и у Генки, что было расценено нами, как жест неимоверной радости: она не шибко жаловала нарушения личного пространства.

Сейчас она радостно смеялась, подставляя лицо солнышку и жмурясь, точно кошка на солнцепеке, Гена наблюдал за ней и улыбался, а я наблюдал за ними обоими и думал, что, в сущности, мне несказанно повезло: уже на первом курсе я обзавелся друзьями, с которыми мне было легко и приятно учиться и проводить время. Один-единственный год в университете оказался много счастливее, чем все школьные годы вместе взятые.

Жаль, что это время закончилось... И будь проклята любезнейшая Анна Григорьевна!

То, что жизнь не удалась, я понял еще в тот злополучный день практики. А еще пришел к столь несвойственной для нынешней молодежи мысли, по крайней мере так утверждали интернетные стереотипы, о том, что мне пора съезжать из отчего дома.

Ну серьезно, вампирские глюки не оставляли меня уже три дня. Я устал опасливо шарахаться от мамы, уворачиваться от объятий бабушки и держаться подальше от отца. Хуже всего, что я сам не знал, чего бояться.

Накануне я добрый час провел в ванной, пытаясь выучиться выпускать клыки. Результата не достиг. Какие гримасы я ни корчил перед зеркалом, концентрируясь и представляя вкус крови, зубы к подобным упражнениям оставались равнодушны.

В результате у меня, как у тех девок из любовных романов, которыми любила зачитываться моя двоюродная сестрица, вроде и свербело, вроде и желалось чего-то, но чего именно, было совершенно непонятно. Технологию процесса я все еще представлял слабо.

Домашние поглядывали уже слегка настороженно, но, видно, списывали мою легкую ненормальность на недавнюю сессию. Однако бабушка уже явно уверилась в губительности воздействия высшего образования на юный неокрепший мозг драгоценного чада. Моя последняя выходка произвела на нее слишком сильное впечатление, когда после возвращения из магазина я, разбирая покупки, задумчиво потянул в рот кусок сырого мяса, привлеченный запахом мясного сока. Оправдание, что я по рассеянности перепутал мясо с мармеладкой, смотрелось слегка неуклюже и, верно, даже немного шизофренически. По крайней мере, бабушка после этого решительно отняла у меня ножик и прогнала в свою комнату отдыхать и восстанавливаться. Не столько физически, сколько умственно и душевно.

Телефон мой молчал, и я каждое утро просыпался с безумной надеждой, что это был сон. Однако ранки на шее и незабвенный лик несравненной Анны Григорьевны быстро сводили ее на нет, так как едва ли мое воображение было способно выдать поток бреда столь высокой связности.

Планы насчет съезжать, впрочем, пока грозили оставаться в далеком будущем: в одиночку я бы жилье не потянул, а наличие соседей... спрашивается, зачем тогда съезжать?.. Проблемы останутся теми же. Я бы вот лично не захотел жить рядом с парнем, который в любой момент может по-дружески тобой пообедать.

Пока периодически хотелось поужинать... мамой. Ну или бабушкой, смотря кто оказывался ко мне слишком близко в момент обострения. Однако психологический барьер был определенно мощнее, на него и была вся надежда. И все равно теперь дома я старался только ночевать или отсиживаться в своей комнате. От греха подальше.

* * *

На четвертый день телефон издал требовательную трель. Вибросигнала... В общем, мне повезло, что я в тот момент на нем сидел. Обычно дома я телефон вообще выключал и забрасывал подальше.

На другом конце провода обнаружилась Анна Григорьевна, сухо сообщившая мне в трубку:

— Завтра пойдем на учет ставиться. Жди меня у того подъезда часиков в одиннадцать. Паспорт не забудь.

И отключилась.

Расстроило что-то, однако, старушку. И что бы это ни было, я это мстительно одобрял. Впрочем, стадию отрицания я уже прошел, стадию гнева почти тоже, начиналась стадия смирения...

* * *

Подъезд Анны Григорьевны я нашел на удивление легко, даже пришел туда минут на десять раньше назначенного срока. Устроился на солнышке — утро выдалось отчего-то прохладным — и прислонился спиной к стене. Я по-прежнему побаивался обитающего где-то неподалеку Палыча, но помнил, что он-то как раз солнца избегал.

Дверь подъезда мягко хлопнула, оповещая о появлении новых действующих лиц.

Морщинистое личико Анны Григорьевны при виде меня сперва вытянулось, а затем стремительно окислилось. Вид у нее стал такой, словно она щедро откусила от лимона и жевала вместе с кожурой.

Сама Анна Григорьевна нынче будто принарядилась и с достоинством покачивала над головой беленьким ажурным зонтиком, непринужденно прикрываясь им от всепроникающего солнышка, на руках ее красовались беленькие же перчатки. Ни дать, ни взять викторианская герцогиня, как из тех сериалов, которыми увлекалась бабушка.

— Добрый день, — я решил проявить вежливость. — Прекрасно выглядите, зонтик вам очень идет!

Сказал и в следующий же момент понял, что с комплиментом прогадал. Анна Григорьевна одарила меня непередаваемым взглядом, а я с досадой прикусил язык.

— И тебе доброе утро, Петенька, — изрекла она ледяным тоном. — Идем, голубь мой. Это ненадолго. Очередей там нет...

Последнее прозвучало слегка зловеще. Я нервно передернул плечами, отлепился от стены и последовал за Анной Григорьевной.

* * *

В месте учета на меня неожиданно нахлынули ностальгические воспоминания о давно утраченной юности, то бишь о моих четырнадцати годах, в которые, впрочем, я не пожелал бы вернуться ни за какие блага. Ностальгия нахлынула не просто так: я вспомнил, как получал паспорт. Отделение ФМС в том районе, где я был прописан, было таким же затхлым, мрачным и плесневелым, там толклись запыленные мигранты, несчастные томные девы различных возрастов, боязливо от них шарахающиеся. Желтоватый истертый паркет крошился под нетерпеливо переминающимися с ноги на ногу посетителями, тускловатые лампочки периодически мигали, безуспешно пытаясь создать атмосферу романтического вечера при свечах.

Здесь было примерно так же, за исключением мигрантов. Да и дева была лишь одна, и то, судя по ободку обручального кольца, крепко сидевшем на безымянном пальце, таковой давно не являлась.

Полноватая, с лоснящимися желтоватыми волосами, разительно контрастирующими с черными бровями, в белой блузке, выгодно подчеркивающей декольте и совсем невыгодно всю остальную фигуру, она сидела, что-то меланхолично вбивая в компьютер, не обращая внимания на окружающий депрессивный мир.

На мое робкое "кхе-кхе" и уже не такое робкое "здравствуйте" реакции не последовало. Пока уже Анна Григорьевна демонстративно не изобразила приступ чахотки.

— Слушаю вас, — Голос у девушки был усталый, ничего не выражающий взгляд равнодушно проскользил по горделиво выпрямившейся Анне Григорьевне и остановился на мне. — На учет пришли ставиться?

— Э, кхм, да, — не очень уверенно кивнул я.

— Подождите, сейчас распечатаю форму, — девица отвернулась к компьютеру, пощелкала мышкой, ткнула несколько кнопок, и принтер деловито зашуршал бумагой. — Инструктаж после заполнения. Кто ваш обратитель?

— Я, — неохотно процедила Анна Григорьевна, пока я размышлял, как культурнее показать на нее пальцем.

— Хорошо, — девица кивнула и протянула мне стопочку бумаг. — Молодой человек, в соседней комнате есть стол, заполняйте там. Заявление на компенсацию подавать будете?

— Какую компенсацию? — завис я.

— В случае насильственного, несогласованного и не закрепленного в договоре обращения государство выплачивает компенсацию в установленном размере плюс вам полагаются алименты в виде трети доходов вашего обратителя, — отчеканила девица и смерила Анну Григорьевну неласковым взглядом.

На ту стало жалко смотреть, с плохо скрытой злобой и досадой она еще пыталась скривиться в вежливой улыбке.

— Я... я могу подумать? — выдавил я.

Девица безразлично кивнула. Я сгреб в охапку бумаги и поспешил убраться подальше из-под испепеляющего взгляда Анны Григорьевны.

Стол в соседней комнате я разыскал без труда, нашлась даже такая роскошь, как колченогий видавший виды табурет, а вот за ручкой уже пришлось лезть в рюкзак. Из соседней комнаты донеслись голоса, я замер, так и не распрямившись, и прислушался.

— Не ожидали от вас такого, Анна Григорьевна, не ожидали, — сурово и сердито гудела девица, словно растревоженная пчела. — Штраф вам выпишем, конечно. Но вы же не кого попало обратили, не бомжа какого-нибудь! Мне уведомление придется в высшие инстанции отправлять, пока они инструктора выпишут, пока запрос оформят по всем правилам — полгода пройдет! Нам что, молодого человека на все это время на карантин забирать? Оплачивать кто это будет? Вы?

— Зачем на карантин? Я сама могу инструктаж провести! — вступилась за меня Анна Григорьевна, на которую, видимо, глагол "оплачивать" производил живительное воздействие. — Начальный я уже провела, мы с молодым человеком хорошо сошлись! Оформите меня куратором!

— Сначала я должна поговорить с молодым человеком, — тон девицы сменился с сердитого на задумчивый.

— Э-эй-эй, я согласен! Согласен! — я подскочил, как ужаленный, и замахал руками, чудом не смахнув со стола все бумаги. Зловещее слово "карантин" вселило в меня небывалый заряд энтузиазма.

— Молодой человек, вас пока не спрашивали, — мрачно припечатала девица. — Вы бумаги заполнили? Нет? Вот, значит, заполняйте!

Я послал Анне Григорьевне жалостливый умоляющий взгляд, мигом забыв про все обиды, и, вздохнув, взялся за ручку.

На двадцатом листе я загрустил. Сначала я еще пытался читать и вникать в суть того, что заполняю, потом сдался. И заодно еще раз убедился, что карьера юриста мне не светит никогда. Я терпеть не мог бюрократические формулировки и тяжелый безжалостный канцелярит, лишавший меня концентрации на третьем абзаце. Если на тридцать пятом листке и красовался контракт на перекупку моей души, то я уже подмахнул его, не глядя. Рука автоматически выводила адрес, серию и номер паспорта и прочие личные данные, а мозг давно отключился от процесса.

Я почему-то вспомнил последний год в школе. Тогда царила массовая истерия, учителя, уже не стесняясь, орали на нас, мы меланхолично заполняли бланки ЕГЭ неправильными ответами (или правильными, но недостаточно разборчивыми). Меня бесконечно раздражала эта суматоха, раздражало, что от одной несчастной пропущенной клеточки зависят мои результаты (может и нет, но пугали нас именно этим), ко всему прочему, я даже не знал, что хочу изучать. Мне нравились география и химия, но посвящать им жизнь я был вовсе не намерен. Меня раздражало, что я должен определяться уже сейчас, что судьба моя на шестьдесят процентов зависит от меня, а на сорок — от бездушных компьютеров, которые еще не факт, что полностью исправны. Пожалуй, в то время я их почти ненавидел, представляя, как они пережевывают мои ответы и забраковывают недостаточно красивую двойку или семерку, оставляя меня с красивым нулем вместо баллов.

Забавно, что в итоге я и поступил на специальность, тесно связанную с IT и компьютерами, весь прошедший год практически с нуля учился программировать, изучал устройство машинного кода и все больше приходил к на редкость гениальному выводу, что в различного рода промашках и ошибках виноваты не компьютеры, а криворукие программисты типа меня.

Вот бы научить компьютер самому писать программы, научить его просматривать и просчитывать все варианты с той сухой методичностью, на которую не хватает вечно торопящегося, суматошного и ленивого человеческого разума. Да уж, воистину лень — двигатель прогресса...

— Молодой человек, вы закончили? — девица бесцеремонно прервала мои размышления и отобрала у меня последний лист, на полях которого я чуть было по привычке не начал рассеянно рисовать чертика. Она бегло просмотрела заполненные листы, затем отложила их в сторону, совершенно чудесным образом извлекла откуда-то вполне приличный стул и села напротив. Поза ее выражала задумчивую заинтересованность, девица оглядывала меня поверх сцепленных в замок рук. Она молчала, скользила по мне прищуренным взглядом, словно отмечала про себя невидимые мне детали.

Я смотрел в ответ, не зная, что сказать. Рассеянно ковырял ногтем видавший виды стол и ждал. Что-то подсказывало мне, что сейчас лучше помалкивать.

— Вот что, Пётр, — наконец нарушила она напряженное молчание, — я хотела бы принести вам искренние извинения. Я очень сожалею, что нам пришлось встретиться. Произошедшее — недопустимый нонсенс в нашем, а теперь уже и вашем, мире. К сожалению, случившееся необратимо. Я понимаю ваш стресс и непонимание...

— Да ничего, — с напускной беззаботностью отмахнулся я. — Я за неделю уже свыкся как-то. Осваиваюсь потихоньку.

— Что?.. — девица воззрилась на меня с непередаваемым ужасом. — Как неделю?.. Вы неделю уже в таком состоянии? Как же вы справились?

— Ну, глючит иногда, — я пожал плечами. — Боюсь куснуть кого-нибудь, но даже зубы выпускать не научился, так что все нормально пока!

— Нормально? — слабым голосом переспросила она. — Убить эту старую суку мало! Оставить новообращенного на неделю! Без присмотра! Пётр, вы простите, что я так говорю, но это такой произвол, что у меня просто слов не находится! Мы так не работаем, иначе бы нас уже раскрыли давно!

Все-таки язык мой — враг мой, мрачно подумал я. Надеялся произвести позитивное впечатление, мол, не страшно ничего, уже освоился. В итоге в сторону притихшей в соседней комнате Анны Григорьевны девица посматривала столь зверски, что испугался даже я.

— Пётр, — девица теперь говорила мягко, сочувственно, словно со смертельно больным. — Если вы хотите написать заявление на вашу обратительницу, то с этим проблем не возникнет. Мы найдем вам куратора, интегрируем в нашу среду, вам будет полагаться пособие. Вы пройдете адаптацию, получите совершенно новую жизнь.

Я не хотел. Ни новой жизни, ни пособия, ни адаптации. Мне нравилась моя старая. Я хотел ходить в универ, хотел учиться кодить и решать интегралы, переругиваться с Генкой, в шутку ухлестывать за Аней, не в шутку — за Наташей или Лидой или еще добрым десятком знакомых девушек с пары окрестных потоков. Хотел сидеть дома за своим старым компьютером — верной рабочей лошадкой — решать лабы по информатике, отлынивать от вечерней помывки посуды и лопать бабушкины пироги. Я не хотел что-то менять.

Только в книгах герой сломя голову бросается навстречу приключениям и смиряется с неизбежным. Там ему дают почувствовать себя особенным, и за это любят долго, нежно и с оттяжкой. Чаще всего, всю книгу.

Я не герой. И я собирался побороться за свою скучную, обыденную, но такую любимую и родную жизнь. К черту все пособия и карантины!

— Что скажете, Петр? — мягко повторила вопрос девушка.

Я отмер и поднял на нее глаза. И покачал головой.

— Нет. Я скажу нет. Спасибо вам за предложение, но я не буду писать заявление. У меня нет претензий к Анне Григорьевне!

— Посмотрите мне в глаза, пожалуйста, и дайте руку, — попросила девица, извлекая откуда-то из-под стола какой-то медицинский приборчик, я повиновался, и она пристроила его к моему запястью, к пульсу. — Повторите эту фразу еще раз.

Я пожал плечами и повторил, не отводя взгляда. Получилось уже не так проникновенно, без выражения, но девушка, казалось, удивилась еще больше.

— Вы это говорите по своей воле, — недоверчиво констатировала она. — Без гипноза... Петр, подумайте еще раз! Вам придется подписать отказ, и тогда уже изменить что-либо будет очень трудно, если вы передумаете!

Что-то подсказывало, что передумаю я еще не раз, и не раз раскаюсь. Вот только интегрироваться в вампирский мир, полностью, как я понял, порывая с миром предыдущим, мне совершенно не хотелось.

— Я подпишу, — я кивнул, и она отпустила мою руку, глядя на меня с состраданием и жалостью, как смотрят на умалишенных.

Отказ от претензий к Анне Григорьевне уместился всего страницах на семи и включал в себя — здесь я уже заставил себя сосредоточиться — признание меня полностью дееспособным, находящимся в трезвом уме и твердой памяти, отказ от выплачиваемых алиментов, отказ от карантина, отказ от интеграции и полного инструктажа, отказ, отказ, отказ...

Много отказов, короче.

* * *

С чего начинается обучение вампира-неофита? Не знаете? Вот я тоже.

В классической литературе матерые вампиры такой фигней не страдали, ну или я этого просто не нашел. В современной... Грешным делом, я решил пролистать пресловутые "Сумерки", благо, бумажные носители, некогда нежно любимые двоюродной сестренкой, пылились у нас на антресолях. На десятой странице я окончательно потерял нить повествования и отчетливо почувствовал во рту привкус мыла. Если героев там и обучали, то этому определенно уделялось меньше внимания, нежели подростковой рефлексии. Да и Анна Григорьевна слабо походила на желтоглазого трепетного гуру вампиризма.

Обложечка у книги была весьма приметная, так что к середине вечера на меня уже опасливо косилась вся семья, когда я по привычке неосмотрительно пристроился под лампой на диване. Я на обложку не смотрел принципиально: девица не вызывала ни малейшего эстетического интереса, а парень с кабачковой фамилией рождал какие-то нетрадиционные ассоциации.

В случае Анны Григорьевны обучение началось с дивана, где мирно и безмятежно почивал... ее сосед. Любезно опоенный снотворным во избежание, как обыденно объяснила мне Анна Григорьевна. Я только безмолвно таращил глаза на этакое чудо и мысленно приносил обет безбрачия. Воистину старушка умела лишать дара речи надолго.

Впрочем, мой дар речи никому и не требовался. Анна Григорьевна деловито щебетала и заставляла меня наклоняться ниже и смотреть внимательнее. У меня не было ни малейшего желания рассматривать седеющего мужика в возрасте хорошо за сорок, даже во сне он казался угрюмым и озабоченным, а на лбу то и дело появлялись морщины, когда он беспокойно хмурился или похрапывал.

Я старался не смотреть на его лицо и глядел лишь на шею — обыкновенную, мощную, с бледной пористой кожей и остатками щетины ближе к щекам, — стараясь слушать вдохновенную лекцию Анны Григорьевны о венах, артериях, капиллярах, группах крови и так далее...

Видно, взгляд мой несколько опустел, потому что Анна Григорьевна неожиданно прервалась, окинула меня строгим взором, что-то недовольно буркнула себе под нос и ушла в другую комнату. Спустя пару минут она вернулась, держа подмышкой здоровенный талмуд такой толщины, какой я, наверное, за свою жизнь и не видел. Я поспешил помочь и, когда он с негромким, но весомым хлопком бухнулся на стол, я увидел название. Это оказался анатомический атлас в шикарнейшем издании, картинки в нем были изумительного качества и очень, очень подробные...

— Моей внучки. Выиграла первый приз на конкурсе, — пояснила Анна Григорьевна с заметной гордостью. — Она у нас на медицинский поступает, по нему вот и готовится. Занимаемся с ней. Теперь и с тобой, Петенька, позанимаемся.

С этими словами она открыла атлас на укрупненном изображении каких-то сосудов и выразительно постучала по нему пальцем. Я неохотно придвинулся ближе и на следующие полтора часа выпал из реальной действительности.

С чего начинается обучение вампира-неофита? С выучивания основных артерий, вен, и четкого заучивания их местоположения на человеческом теле.

— Изучай! — Анна Григорьевна закатала рукав на руке спящего зятя и подтолкнула меня, чтоб я присел рядом с диваном и наклонился поближе. В глазах у меня уже рябило от красно-синих ниточек, а названия их, щедро посыпанные латынью, слиплись в единый ком без всякой надежды распутаться и упорядочиться, так что я обреченно уставился на большую, в меру волосатую руку у себя под носом без малейшего понятия что делать.

— Не туда смотришь, — покачала головой Анна Григорьевна. — Мелкие артерии ищи и капилляры крупные! К венам не тянись, потом не отплюешься — кровь-то замусоренная там! И вот что я тебе скажу: пока ты еще неопытен, ни в коем случае не прокусывай крупные артерии! Если не хочешь, конечно, захлебнуться кровавым фонтаном, чтобы укушенный откинулся через четыре минуты.

Я представил в красках и сглотнул.

— Солнце не тронет тебя, только если ты никого не убил, а кровь была отдана тебе добровольно, — продолжала Анна Григорьевна, — что, как ты догадываешься, противоречит условиям конспирации. Поэтому вампиры виртуозно умеют цепляться к словам и выворачивать их в свою пользу. Я сама не до конца понимаю, как это работает. Это какой-то сложный психосоматический эффект. Когда ты чувствуешь свою вину или твой организм истощен от недостатка необходимых микроэлементов, которые есть в чужой крови, то ты полностью теряешь устойчивость к ультрафиолету.

— То есть и не пить нельзя, и пить много нельзя? Как с лекарством? — уточнил я и по новой начал жалеть, что отказался от стряхивания компенсации с обратителя. Чисто для моральной, так сказать, компенсации.

— Как-то так, — пожала плечами Анна Григорьевна. — По сути, это и есть болезнь. Со своими плюсами и минусами...

Так, Петя, спокойно, ты уже прошел стадии гнева и отрицания, не надо к ним возвращаться.

— Зато не постыдная болезнь-то, — оптимистично завершила Анна Григорьевна. — И не заразная практически!

Я мрачно кашлянул.

Когда я возвращался домой, уже темнело, а в голове шумело от количества латыни вперемешку с анатомической теорией. Педагогом Анна Григорьевна оказалась беспощадным, мурыжила она меня часов пять без перерывов, пока действие снотворного не начало истекать. После этого она спешно всунула мне пластиковую бутылочку с... питанием и торопливо выпроводила вон.

Теперь я медленно шел по вечерним улицам и ловил вампирский кайф, прихлебывая на шагу свою клубнику с кусочками алоэ (конечно, я знал, что на клубнику это похоже разве что наличием микроэлементов железа, но психологически мне было проще думать эвфемизмами, это создавало иллюзию нормальной жизни). Ну, теоретически создавало.

Хотелось верить, что я относительно безопасен для общества. Сейчас я видел все в ярких красках, как будто во внутренних настройках зрения значительно подкрутили ползунки контраста и насыщенности. И учитывая, сколько я читал веселого о различных веществах, меня такие эффекты ни фига не радовали. Я остановился у какой-то витрины и попытался рассмотреть зрачки, но по вечернему времени им и так положено было быть широкими, так что ничего особенного я так и не увидел, кроме подозрительного взгляда то ли кассирши, то ли уборщицы. Я поспешил уйти.

На ходу приходилось тщательно контролировать движения, координация была странной: дерганой, слишком резкой, движения выходили значительно размашистей, чем я их задумывал. Быть может, это у меня силушка молодецкая, то бишь вампирская, начинала проявляться? Вместе со сверхспособностями.

Я шустро свернул во дворы в поисках места поукромнее. Любопытство моей натуры требовало немедленных глубоких исследований.

Подходящее место нашлось быстро, достаточно укромное и достаточно не вонючее. Даже дерево имелось, с любезно вытянутой в сторону выхода веткой. Это был явный намек от природы, что место можно было бы выбрать и другое и не издеваться над бедной липой. Я к намекам оказался глух. Скинул рюкзак на землю, поплевал на ладони и начал череду экспериментов.

Прыжок в длину, если оную и увеличил, то едва ли больше чем на пару сантиметров по сравнению с обычным. Прыжок в высоту, по моим расчетам, должный вознести меня на эту самую ветку — я даже руку с готовностью протянул — тоже не порадовал меня ошеломительными результатами. Липа издевательски помахала листиками под слабым дуновением ветерка. Над моей понурой головой.

Я не сдавался. Попытка поиграть в кунг-фу закончилась нехилым ушибом ноги. Возможно, это вышло потому, что я пренебрег обязательным громким "Ки-ай-я!". Сказалось мое малодушие: я все еще не сумел проникнуться вампирским высокомерием настолько, чтобы орать под чужими окнами, до сих пор я поднялся лишь до глухих ударов по стволу дерева и сдавленного мата под нос.

Пятнадцать кругов по дворику дались мне относительно легко в силу малой величины последнего, на двадцатом я загрустил, на тридцатом сдался — в голове все уже маленечко кружилось, а второе дыхание ушло в отпуск на неопределенный срок, оставив меня и вовсе почти без оного.

Скрипнула дверь, бухнула о косяк подъезда, и один из жителей окрестных домов неторопливо протопотал мимо, пошурхивая мусорным мешком о разрисованный цветным мелом асфальт. Я поприветствовал позднего прохожего надрывным хрипом, до того тихим, что услышали его лишь не чурающиеся ультразвука комары, ровно две штуки.

Добропорядочный гражданин, блюститель чистоты, проследовал за угол, брякнул там крышкой мусорного бака, как-то сдавленно охнул и затих. Я насторожился. Из деликатности подождал несколько минут, но когда тишина стала совсем навязчивой, любопытство погнало меня в ту же сторону. Меня определенно тянуло к мусорным бакам.

Вышеупомянутый гражданин лежал ничком на земле, рядом с ним копошилась, вцепившись в его безвольную руку, какая-то уже неразличимая в наступивших сумерках на предмет возраста и пола человеческая тень.

— Эй! — бездумно окликнул я. — Эй! Вам нужна помощь?

При звуке моего голоса тень взвилась в воздух, зашипела злобной кошкой и метнулась ко мне. Я успел лишь шарахнуться в сторону и вдохнуть повеявшую откуда-то нестерпимую вонь. В следующий момент меня что-то резко дернуло за шиворот, швырнуло в сторону и я как следует проехался локтями толстовки по асфальту, не понимая уже, где небо, где земля, и радуясь лишь тому, что мода на дырявые джинсы в свое время оставила меня равнодушным.

В уши пробился зычный смутно знакомый голос, сыпящий отборными нецензурными эпитетами, и проморгавшийся я узрел над собой лицо небезызвестного мне Палыча. Я шарахнулся, но быстро сообразил, что на ту тень он походил мало, разве что успел стремительно набрать вес и укоротить рост. Палыч мрачно сплюнул в сторону и протянул мне руку. Я протянул в ответ даже прежде чем успел подумать.

Без малейших усилий поставив меня на ноги, он впихнул мне в руки нечто, мигающее синим огоньком, со словами "Не смотри, дурень! На себя не направляй!" и метнулся к не подающему признаков жизни гражданину. Упал перед ним на колени и принялся осматривать и, судя по всему, замерять пульс.

Нечто при ближайшем рассмотрении оказалось ультрафиолетовой лампой на батарейках, и я растеряно посветил ей на землю, в качестве фонарика она совсем не годилась. Я сунул ее в карман толстовки. Я на слегка трясущихся ногах осторожно приблизился к этим двоим и заглянул Палычу через плечо.

— Телефон есть? — бросил он, не оборачиваясь. — Вызывай скорую! Быстро! Скажешь сердечный приступ. Адрес: Улановская, тридцать семь!

Телефон нашелся не сразу, метрах в трех от этого места, с большой трещиной на экране, но, к счастью, работавший. Я не глядя стряхнул с главного окна насыпавшиеся мессенджи, дрожащими пальцами открыл контакты, на секунду завис, обозвал себя дебилом, и спустя минуту уже диктовал диспетчеру координаты и предполагаемый диагноз.

Палыч тем временем, видно, сумел откачать нашего потерпевшего, по крайней мере тот из мертвенно-белого стал чуточку розовее и вроде бы дышал. Палыч стащил с себя куртку и подложил ему под голову.

Признаков сердечного приступа я не помнил от слова совсем, особенно в такой тяжелой форме. Однако даже в сумерках я заметил, как потемнели губы пострадавшего, и мигом вспомнил рассказы Анны Григорьевны.

— Это... это...

— Не здесь! — шикнул на меня Палыч. — Запомни, проходил мимо, увидел, что человеку стало плохо, вызвал скорую. Все! Про остальное ни слова! Прочее узнаешь потом.

— Понял, — я покорно кивнул и обессиленно прислонился к железной стойке. — Я ведь... правильно все понял?

Палыч поднял голову и посмотрел на меня, и хотя выражения его лица в темноте я уже не различал, но в голосе его не было привычной ранее издевки, только усталая застарелая тревога.

— Правильно, Петенька. Все правильно...

* * *

Признаться честно, я боялся, что Палыч под шумок смоется и со скорой мне придется разбираться один на один, но он остался. Видимо, при взгляде на меня пришел к выводу, что вампирской конспирации придет безусловный конец, если доверить ее мне единолично.

Я заученно оттарабанил продиктованный Палычем текст, и девушка-фельдшер в синей форме посмотрела на меня тяжелым взглядом, явно подозревая в крайней форме кретинизма. Пришлось брать себя в руки и импровизировать, что я как раз занимался физподготовкой и пробегал мимо баков, когда увидел, что человеку становится плохо. Человека не знаю, не знаком, никогда прежде не видел. Что делать не знал, вмешался околачивающийся по соседству бомж, он же и поставил диагноз, замел следы — этого я предусмотрительно говорить не стал — и помог. Фельдшер выражения взгляда не поменяла и общаться с этого момента на предмет симптомов и предполагаемого диагноза явно предпочитала с Палычем. Я совсем не возражал.

Мы помогли им занести пострадавшего в машину. Он был невелик, сухощавый и наполовину седой. Может, поэтому сердечный приступ и был наилучшим объяснением. Мне почему-то было совестно. Я казался сам себе преступником, покрывающим чужие злодеяния, хотя на деле, едва ли у меня был иной выбор.

Надо сказать, что Палыч тоже не горел желанием общаться с врачами, а потому едва лишь от него отвлеклись, уполз обратно в темноту, но далеко все же не ушел, словно карауля что-то.

Кто-то деликатно постучал меня по плечу, я обернулся, — и та же девушка-фельдшер протянула мне небольшую планшетку, попросив контактные данные. Я кивнул и по-дурацки невесть зачем захлопал себя по карманам в поисках отсутствующей там по определению ручки.

— Вы забыли взять у него контактную информацию, — мягко и очень уверенно произнес неожиданно оказавшийся у меня за спиной Палыч. — И почти не запомнили. Какой-то паренек, студент. Невзрачный, невысокий. Вы не заметили ничего приметного.

Я недоуменно оглянулся на него, но Палыч не обратил на мои трепыхания ни малейшего внимания, он смотрел на эту девушку, неотрывно, пристально. И она как-то замялась, заморгала, неуверенно переступила с ноги на ногу.

— Вам пора идти, — Палыч кивнул в сторону машины.

Скорая умчалась, сверкая огнями, мы с Палычем посмотрели ей вслед, после чего я получил изрядный тычок в спину и лаконичное "Сматываемся, малец!". И вовремя, от соседских окон как раз начали оттягиваться занавески.

Открыл рот я, только когда воссоединился со своим рюкзаком и с облегчением убедился, что ему не успели приделать ноги.

— Что это было?

— Сорванный, — Палыч пожал плечами. — Я сообщу о нем куда следует. Сорванные опасны: они не думают, они просто живут инстинктами. Не скрываются, не соблюдают конспирации. А если прибьются к какому-то человеку, которого посчитают безопасным одиночкой, то будут таскаться за ним, высасывая до смерти.

— Жуть какая! — меня аж передернуло. — И что, с этим ничего нельзя сделать?

— Их ловят, наказывают, — Палыч вразвалочку проследовал к каменной тумбе и уселся на нее, с облегчением вытянув ноги. — И этого поймают, не боись. Они ультрафиолета боятся ох как!

— А скорая? Как ты это сделал? — нахмурился я, смутно начиная подозревать, что я уже с таким сталкивался… и не раз.

Палыч искоса глянул в мою сторону и ругнулся себе под нос.

— А как ты предполагал, мы людей подманиваем? — мрачно пробурчал он. — Ох Григорьевна зла будет, что я тебе это рассказал! Вампиры-то уговаривать умеют, чай тем и кормимся. Перед тем как куснуть, скажешь человеку, чтоб он через пять минут опомнился, он и очнется, как сказано. Гипноз — штука хорошая, даже такому мелкому упырьку, как ты, полезен будет.

— И часто меня так… гипнотизировали? — подозрительно спросил я пространство.

Палыч лишь развел руками, я же решил с той поры с Анной Григорьевной держать ухо востро. Ну или купить беруши.

* * *

На следующий день звонок от дражайшей Анны Григорьевны раздался прямо во время моего утреннего сеанса корчения рож в зеркало в попытке рассмотреть несуществующие вампирские клыки. Я спешно сплюнул пасту и неразборчиво замычал в трубку нечто вежливо-приветственное.

Анна Григорьевна в своей непередаваемо лисьей манере с характерным ласковым журчанием в голосе сообщила о том, что жаждет лицезреть меня не позднее полудня. Что-то в ее голосе меня царапнуло, насторожило, какая-то елейная сладость, нарочитость, словно говорила она напоказ, так как обычно в голосе ее командных ноток было в разы больше. Впрочем, уже через пару минут я об этом благополучно забыл.

Как оказалось, зря. Как показала практика, если бы я не появился у нее в то утро, то жилось бы мне много спокойнее. По крайней мере, утешаться этим впоследствии, мне было довольно приятно.

Ровно без десяти двенадцать я культурно нажимал на сохранявший партизанское молчание звонок, раздумывая, не будет ли эффективнее просто попинать дверь ногой, имитируя тихий стук — постукивания кулаком надежно глушила дверная обивка.

Не успел я перейти к решительным действиям, как дверь открылась и Анна Григорьевна окинула меня тревожным подозрительным взглядом и приложила палец к губам. Сухо кивнула, приглашая зайти. И едва закрыв за мной дверь, цепко ухватила за рукав куртки, не давая двинуться с места, и закрутила в воздухе свободной рукой, пытаясь изобразить язык глухонемых в усеченном варианте.

— Добрый день! — конспираторским шепотом поздоровался я, ощущая себя героем какой-то шпионской комедии.

Анна Григорьевна замотала головой, сделала страшные глаза и замахала рукой еще активнее. Я пожал плечами и на всякий случай кивнул. Анна Григорьевна просияла и, не дав мне даже снять вышеупомянутую куртку, буквально силой втолкнула меня в комнату.

Я ожидал увидеть практически что угодно: инопланетян, мирно хлебающих борщ, полный набор соседей по площадке, аккуратно сопящих носом в ковер или мирно похрустывающего морковкой единорога, но с дивана поднялся худощавый светловолосый человек с кривым, словно переломанным несколько раз, носом и до крайности кислым выражением лица и двинулся навстречу ко мне.

— Зильбельтруд Эльдар Вениаминович, — сухо представился он. — Вы должно быть Пётр? Я буду принимать у вас экзамены.

Я кивнул и с опаской пожал протянутую руку. Эльдар Вениаминович без восторга выдернул оную даже раньше, чем я успел бы ее отпустить.

— Очень приятно, — с кривой гримасой отозвался он. — Перейдем сразу к делу. Поскольку вы отказались от интеграции и обязались собственными силами овладеть программой, вам необходимо сдать ряд экзаменов, дабы подтвердить собственную компетентность и общественную безопасность.

Эту фразу он произнес на одном дыхании. Я же смог выдавить из себя слабое “Э?..” и панически оглянуться на заламывающую руки Анну Григорьевну.

— Ну что ж, приступим! — жизнерадостно заключил Эльдар Вениаминович, не дождавшись от меня внятного ответа. — Первый экзамен, думаю, вы в состоянии сдать уже сейчас!

— К-к-какой? — вытаращился я, тщетно пытаясь воскресить в памяти весь усвоенный запас латыни.

Эльдар Вениаминович эффектным жестом извлек из-за дивана кожаный портфель, затем из него извлек нечто белесое в красную и синюю полосочку и торжественно сунул мне в нос безжизненно обвисшую... руку.

— Силиконовая! — он хозяйственно похлопал по вяло колеблющейся конечности. — На вкус не очень, но для практики очень хороший вариант!

— А… а что мне с ней делать? — я, пересилив себя, аккуратно взял в руки… руку и потыкал пальцем в проминающийся силикон.

— Кусать, разумеется! — как нечто само собой разумеющееся заявил Эльдар Вениаминович. — Проходите вот сюда, на диванчик, садитесь. Можете сосредоточиться, если хотите, настроиться. И покажите мне, как вы осуществляете укус!

Я редко хватал двойки, даже в школе, но сейчас понимал чувства отпетого двоечника. Мне не грозило даже этой благородной цифры. Учитывая мое продвижение в плане выпускания клыков, мне грозил полный и беспросветный ноль.

— А если, — я сглотнул. — Что будет, если я не сдам? Знаете, волнение и все такое…

Эльдар Вениаминович воззрился на меня с нескрываемым изумлением, отчего я заподозрил, что в этом случае сравняюсь в его глазах с полнейшим дауном.

— Ну… — он даже замялся. — Это самый простой экзамен. Его невозможно не сдать! Ну что ж, приступайте!

Анна Григорьевна прикрыла глаза рукой. Недобро зыркнула между пальцев на моего экзаменатора, пошлепала губами и вдруг, издав мученический лебединый стон, осела к его ногам.

— Ох, как сердечко жмет! Ох как давит! Сыночек, скорее! Принеси водички! Ох, помру сейчас!.. Ах… Ах…

Последние вздохи были настолько душераздирающими, что подскочил даже я. Экзаменатор мой побледнел еще больше и опрометью кинулся к портфелю. Водички Анна Григорьевна так и не дождалась. В нее влили добрых двести грамм кровушки, подняли на руки, покружили по комнате в поисках кресла, усадили в него, укрыли пледиком, вручили подушечку и наказали сидеть и беречь себя. И все это в мгновение ока. Я даже не успел ничего предпринять.

Раскрасневшаяся Анна Григорьевна с блестящими глазами, точно хлопнула ту же граммовку, но коньячка, грустно посмотрела на меня из кресла. Ее мастерски разыгранная пантомима нас не спасла.

— Давайте разберемся с этим побыстрее! — произнес запыхавшийся Эльдар Вениаминович и подтолкнул руку ко мне поближе.

— Ам, — я тоскливо щелкнул абсолютно человеческими зубами и брезгливо поморщился от пластикового привкуса во рту.

Рука не пострадала. А вот Эльдар Вениаминович наблюдал за моими бесплотными попытками с нарастающим страданием. Я же приходил во все большее отчаяние с каждым укусом, вспоминал вкус крови, представлял чужую шею — безрезультатно.

— На силикончик трудно настроиться… — просительно проговорила Анна Григорьевна. — Живую кожу он, знаете, как лихо прокусывает! А здесь просто материальчик неудачный…

Танцору тапочки не просто мешали, они не давали ему сдвинуться с места. Я, чувствуя себя клоуном и дауном одновременно, остервенело жевал мерзкий силикон, совершенно не представляя, как выпустить эти чертовы клыки, и уже почти не надеясь на спасительное озарение.

— Ну все! Хватит! — терпение Эльдара Вениаминовича наконец лопнуло. — Я не знаю, что это за фарс, но не справиться с таким простейшим — простейшим, подчеркиваю! — заданием — это… это просто непостижимо! Отдайте руку! Прекратите ее терзать! Я буду вынужден отклонить ваше прошение о самостоятельной жизни вне насильственной интеграции! Это просто невероятно!

Я судорожно вцепился в руку, внимая этой ужасающей обличительной тираде и с каждым словом все яснее понимал, что это конец. Если только мы с Анной Григорьевной не сумеем сообща заморочить ему голову…

Анна Григорьевна в кресле тревожно всхрапнула.

— Черт знает что такое! — доведенный Эльдар Вениаминович потянулся с явным намерением вырвать у меня свой экзаменационный билет, безнадежно мной заваленный. — Вы совершенно… А-а-а-а-а-а!.. ...Хрмпф…

Проснувшаяся Анна Григорьевна заинтересованно воззрилась на скульптурную композицию из отрубившегося Эльдара Вениаминовича, силиконовой руки и меня, растерянно пытающегося выплюнуть запястье своего незадачливого экзаменатора.

Клыки, больше напоминавшие очень тонкие иголочки, держались прочно.

Вытаскивать их оказалось отдельным искусством и отдельной довольно юмористической историей.

Проспавшийся Эльдар Вениаминович юмора впоследствии не оценил, но зачет все же поставил. А большего нам было и не надо.

— Теперь бы вам, юноша, научиться самостоятельно пропитание добывать, — сказал, потягивая чаек, Эльдар Вениаминович.

После того инцидента он немного отошел и, как потом стыдливо признавался Анне Григорьевне, сумел выспаться. А так как он страдал хронической бессонницей, то в глубине души был даже мне отчасти благодарен, но держался все равно холодно. Из педагогических соображений.

Теперь мы собирались чаевничать у Анны Григорьевны. Эльдар Вениаминович каждый раз чопорно вручал хозяйке коробку конфет или тортик, аккуратно вешал на вешалку пальто, после проходил в ванную, где тщательно в течение пяти минут мыл руки, а затем с достоинством занимал место на табурете и весь вечер цедил только чай, заваривая один пакетик дважды или трижды. В общем, Анна Григорьевна была от него в полном восторге!

— Да рано еще, Элечка! — благодушно отмахнулась Анна Григорьевна и пододвинула к нему поближе блюдо с пирожками. — Будет еще время!

Я аккуратно уронил чайную ложку и нырнул под стол, чтобы беззвучно скорчиться от смеха. Я все еще не мог спокойно воспринимать это чудесное уменьшительно-ласкательное сокращение. Эльдар Вениаминович каждый раз мученически вздыхал, но переспорить упорную радушную хозяйку так и не сумел. Сказать по правде, я подозревал, что со стороны Анны Григорьевны это была не более, чем изощренная изящная месть.

— И все-таки пора бы уже, — Эльдар Вениаминович многозначительно помахал блокнотиком, в который заносил все мои успехи и неудачи. — Предлагаю вам, Пётр, разработать план. В силу вашей неопытности по заметанию следов, постарайтесь продумать все так, чтобы на вас не пало ни тени подозрения. Учитывайте снотворный эффект и физические… последствия.

Да, аккуратные незаметные укусы выходили у меня пока плохо. Вместо крохотных незаметных дырочек получались хорошие такие проколы, да еще и с синяками. Ну и да, вытягивать кровь, не оставляя засосов, не получалось пока вообще.

— Я подумаю, Эльдар Вениаминович! — радостно пообещал я, стараясь согнать с лица все еще никак не унимающийся смех.

И уже дома серьезно задумался.

Родные отпадали сразу. С друзьями и знакомыми я встречался в городе, где усыпить человека незаметно… — ну, довольно проблемно. На разгульных студенческих вечеринках я не бывал, да собственно и не знал, где они бывают. На моей памяти, у нас был на редкость обыденный досуг, а разнузданные оргии случались только с матаном, и поскромнее — с физикой.

На клубы мне было откровенно жалко скопленных денег: во первых, я не видел в них смысла и веселья, а во вторых, это тоже публичное место, которое прекрасно оборудовано видеокамерами. И если даже на нечто непотребное в туалете и посмотрят сквозь пальцы, то только в том случае если после непотребства оба участника уйдут на своих двоих. Если один останется лежать безвольной сонной тряпочкой, то скорее всего ко мне возникнут вопросы.

Конечно, удобнее всего было бы провернуть это с девушкой. Тогда и к синякам вопросов не возникнет, и здоровый сон никого не удивит. Однако и тут была проблема.

Постоянной девушкой я пока не обзавелся, да и на постоянную у меня бы пока не хватило внутреннего цинизма.

Надо было искать вариант без обязательств, не в общественном месте, и не очень разборчивый в связях. Я поневоле позавидовал культуре прошлого: всегда знать, в какой стороне бордель. В наше время я даже не знал, где его искать, и соваться туда было бы, прямо скажем, боязно. Хотя определенно это был бы самый беспалевный вариант...

И тут меня как обухом по голове ударило: я осознал всю унылость своей будущей половой жизни. Получалось, что если когда-нибудь я увлекусь и в самый, так сказать, разгар действия неправильно поцелую партнершу, то меня ждет малопривлекательная перспектива близкого общения со спящим бревном. Вампирская слюна обладала поистине сногсшибательным эффектом.

Я совсем приуныл и движимый отчаянием позвонил Генке. Меня как раз осенила очередная гениальная идея.

— Генка, мне нужна девушка! — взвыл я в трубку.

Судя по звуку, Генка на той стороне что-то уронил. Или поперхнулся.

— Зачем? — обалдело спросил он, откашлявшись. — И причем тут я?

— Мне очень надо, — честно ответил я. — У вас там в общаге нет каких-нибудь, кто согласен один раз и без обязательств?

Генка поперхнулся еще раз.

В трубке некоторое время слышался только потрясенный кашель.

— Петь, я похож на сутенера? — в конце концов, очень спокойно спросил Генка. — Ты и без меня знаешь, как это делается. Познакомься с кем-нибудь, цветы подари там, в кино своди… что ты от меня хочешь?

— Совета, — мрачно отозвался я. — Ты их лучше знаешь. Хотя бы к какой лучше подкатывать с такими предложениями. Познакомь меня с кем-нибудь.

— Поверь, к тем, к кому с таким подкатывать, тебе подкатывать не захочется! — Генка нервно хохотнул. — Ты б поосторожнее, а то после таких приключений окажешься окольцованным и по уши в неприятностях. Тут народ цепкий, а столичная прописка на дороге не валяется. Я и то здесь приключений не ищу.

— Я не попадусь! — заверил я Генку, но сплюнул три раз и пальцы скрестил. — Совсем нет вариантов?..

— Ну, варианты-то всегда есть… Тут у нас много активисток, которые по воспитательной и организаторской работе и таких, свободных нравов, но они… — Генка замялся, пытаясь подобрать деликатное слово, — не очень симпатичные.

— Нормально, сойдет! — жизнерадостно откликнулся я.

— Ты что там виагры лошадиную дозу принял? — мрачно пробурчал Генка. — Я попробую узнать. Может, посиделки какие-нибудь устраивают. Дальше разбирайся сам, Дон Жуан фигов!

— А ты меня в общагу проведешь? — просительно проныл я.

Генка вздохнул:

— Если Жорка-охранник дежурить будет, то за блок сигарет пустит и комменде не скажет. Мне процент — пол блока, — и мстительно уточнил марку сигарет, одну из самых дорогих.

Генка курил редко, но предпочитал делать это с шиком, и терпеть не мог новомодные дымилки со странными запахами. Именно в запахе табака, утверждал он, самая соль. Мечтой Генки было завести себе трубку и попробовать настоящую сигару, но эти мечты он пока откладывал, дабы не разочароваться в них прежде времени.

— Ско-о-олько? — охнул я. — Да это же грабеж!

— Ладно, четверть, — легко согласился Генка. — Но от комендантши будешь тогда в окошко сигать. А девчонки у нас на седьмом живут...

— Уговорил, — теперь вздыхал уже я, прикидывая свои финансовые возможности. По всему выходило, что пора бежать искать подработку, раз уж все вампирские пособия я так благородно про… любил.

— Вот и славненько, — заключил Генка. — И Петь, ты это… если у тебя неприятности, ты не скрывай. Из всего можно выпутаться!

Если бы… Я неслышно хмыкнул и неосознанно потер шею.

— Все в норме! — бодро отозвался я. — Никаких волнений! Ну ладно, бывай!

— Пока! — коротко попрощался Генка и положил трубку.

Я остался в растрепанных чувствах. С одной стороны, ничего более дельного в плане идей мой мозг выдать не смог. С другой, что-то во всей этой ситуации и в моей просьбе казалось довольно подленьким. От себя было тошно.

Вот ты, Петенька, и сделал первый шаг от человечности в пропасть вампирского цинизма.

* * *

За стенкой раздавался женский плач, звон посуды и мужские экспрессивные возгласы. К соседу дяде Васе снова пришла белочка.

Я меланхолично медитировал на стенку, считая глухие удары и размышляя, когда кому-нибудь наконец придет в голову светлая мысль вызвать участкового. Ждать пришлось бы долго. На улице царил жизнерадостный день, и в доме никого толком не было. Родных в квартире тоже не наблюдалось, и я бездельничал, то погружаясь в пучины меланхолии, то углубляясь в душевные метания.

Однако на исступленный визг: “Вася, не надо! Вася, нет! Не надо!” подскочил даже я и в чем был метнулся на площадку.

— Тетя Света! У вас все в порядке? Тетя Света! — я забарабанил в дверь, уже не заботясь, как это выглядит со стороны.

Соседи у нас были в целом не буйные, даже хорошие. Временами. Дядя Вася когда-то служил на флоте, и под настроение охотно рассказывал мне и другим мальчишкам истории из юности. Тетя Света, или Светлана Семеновна, когда-то была талантливой художницей, успешно сочетая это хобби с бухгалтерским делом. У мамы висела над столом подаренная тетей Светой картина. Я помнил обоих с детства: шумные, своеобразные и в общем не злые. Только дядя Вася с возрастом стал запивать, и жизнь тети Светы стала совсем горестной. Сделать с этим ничего не удавалось, дядя Вася кивал, соглашался и пытался держаться, но срывался, и приступы его становились все тяжелее.

Тяжелый топот и утробный вопль заставили меня инстинктивно приникнуть к стене. Распахнувшаяся наружу дверь прикрыла меня будто щитом.

На дядю Васю смотреть было страшно: бледный, с выпученными глазами он бешено озирался, отмахиваясь от жены. Растрепанная заплаканная тетя Света тщетно пыталась угомонить его, но, будучи на две головы ниже, мало что могла сделать.

— Выходи! — голос у дяди Васи был зычный. — Выходи, подлец! Отойди, Светка! Я его все равно найду! Не спрячешь!

Тетя Света всхлипнула и потерла слишком красную щеку.

Я стоял как дурак, наблюдая за ними в щель и считая мгновения, когда меня обнаружат. И неожиданно решил: была не была — в крайнем случай укусить и вырубить я всегда успею. Наверное… А крики с самого утра мне порядком надоели.

— Привет! — я жизнерадостно помахал им обоим. — Тетя Света, зайдите в квартиру, пожалуйста!

— Ты-ы… — прогудел дядя Вася, но задумался, пока не очень уверенный, как на меня реагировать. Пока он медлил, тетю Свету, и так стоящую на пороге, удалось нежно пихнуть обратно в квартиру и захлопнуть за ней дверь.

— Вы ведь давно пили… — ласково заговорил я, подражая Палычу и Анне Григорьевне. — У вас уже алкоголь выветрился. И скандалить совсем не хочется…

— Хм, — изрек дядя Вася, но кричать и впрямь не стал.

— Алкоголь — зло! — веско изрек я. — Жену вот испугали, соседей потревожили. Не надо пить, надо трезветь. Срочно!

Дядя Вася зачарованно кивнул, и я, окрыленный успехом, продолжил:

— Слушайте меня внимательно: вот с этой минуты вы перестаете пить, совсем. Алкоголь вам будет неприятен, от одного вкуса вам будет плохо. Вы не сможете заставить себя выпить ни капли. Вам не захочется этого делать.

— Не захочется, — завороженно подтвердил дядя Вася. — Алкоголь — зло!

— Вот, — совсем обрадовался я. — Денег кучу сэкономите, в отпуск съездите. Жене цветов купите, помиритесь, и все будет хорошо!

— Да? — как-то воодушевленно переспросил дядя Вася и вдруг сорвался с места и помчался вниз по лестнице. — Я за цветами! — донеслось двумя пролетами ниже.

Я озадаченно почесал затылок и подумал, что вызвать участкового было бы вернее. Оставалось только надеяться, что ему не придет в голову грабить цветочный магазин

Дядя Вася, к слову, все же вернулся. С охапкой разноцветных роз. Молча вручил их тете Свете, затем так же молча прошествовал на кухню и торжественно вынес весь алкоголь на помойку. Даже коллекционный ром, с которым тетя Света пекла пироги. Ром мы с ней правда спасли и контрабандно протащили в мою квартиру, договорившись, что он будет храниться у моей бабушки, пока не придет время для очередной порции выпечки.

Дядя Вася больше не выпил ни капли. Правда от изрядно загубленного здоровья это его все равно не спасло. Но лечиться ему было проще, чем держаться.

Вампирское убеждение сработало так крепко, что обеспечило ему еще пятнадцать лет относительно счастливой трезвой жизни. Я же задумался о карьере гипнотизера.

Девушка, с которой меня познакомил Генка, была умеренно симпатичной и весьма полнокровной. Меня все устраивало.

С позволения читателей, я пропущу неловкую сцену знакомства, процесса обольщения и непосредственно близкого контакта.

Единственное, что достойно упоминания, это тяжелый моральный выбор: я мог усыпить ее, убедив, что я был хорош во всех отношениях. Это было заманчиво, но я, поразмыслив, сделал наоборот. Девушка уснула, убежденная, что все было настолько… никак, что ни дальнейшее знакомство, ни продолжение ей совершенно не нужно.

Я философски посмотрел на свою сладко сопящую Афродиту, вздохнул, и поплелся в душ. Водичка была образцово холодной. А я в который раз почувствовал себя подлым идиотом. Зато заработал очередной плюсик у Эльдара Вениаминовича.

Потом я шел по пустой общаге к Генкиной комнате, очень надеясь не встретить никого из охраны или персонала.

Генка обнаружился задумчиво свешивающимся из окна, в попытках обмануть дымовые датчики в комнате. Выглядело это жутковато. Да и сам Генка выглядел каким-то усталым, осунувшимся. Под глазами у него были темные мешки, зато на руках появились неплохие бицепсы. У меня были хуже.

Генка был вообще довольно странным товарищем. Уроженец северной столицы, он имел все шансы поступить в престижный вуз по месту жительства. Он предпочел подать документы в наш, куда менее престижный, и покинул отчий дом без намерения когда-либо вернуться. Я не знал, почему. Там у него остались младшие сестренки, и о них Генка вспоминал часто и с тоской. Но когда речь заходила о семье, Генка темнел лицом и менял тему.

Он шел на все, чтобы оставаться в общаге и летом, еще весной записался в студенческий стройотряд и с окончания сессии каждый день вкалывал, как заправский работяга.

Так себе из меня друг вышел, в общем. Жизнью Генки я не интересовался, пока не приперло. А так хоть пообщались, пока я ждал свой очередной “экзамен”.

Я, признаться, малодушно надеялся, что Генка уже спит. Но он был подозрительно бодр для двух часов ночи.

— Отпустило? — Генка критически покрутил в руке окурок, пытаясь высмотреть намек на искру, не нашел и щелчком пальцев отправил его в полет за окно. Учитывая, что за окном находилась какая-то внутренняя площадка, засыпанная всевозможным хламом, то, можно было сказать, что существенного урона окружающей среде Генка не нанес.

— Ага, — уныло отозвался я и аккуратненько присел на голый матрас соседней кровати. — А ты-то чего не спишь?

— Да не спится, — Генка плюхнулся на свою кровать и закинул руки за голову. — Странное со мной что-то творится. Бессонница дикая. Вечером лег, утром на работу, а спал от силы часа два. Снотворное пил — вообще не помогает.

Вид у Генки был прямо скажем не цветущий: бледный как смерть, весь какой-то потускневший. Он вяло качал ногой и смотрел застывшим взглядом в потолок.

— А ты ложись, — кивнул он мне. — Я тебя в пять разбужу, выйдешь тихонечко.

Я долго разглядывал его и задумчиво водил языком по передним зубам, потом решился и подошел к кровати. Генка оторвался от телефона и вопросительно посмотрел на меня.

— Тебе во сколько вставать? — поинтересовался я.

— В семь, — Генка недоуменно пожал плечами. — Да ты не волнуйся, я в пять еще спать не буду. Проверено.

— Значит, проснешься в семь, — я проникновенно заглянул ему в глаза. — И не запомнишь, как заснул. Просто провалился в сон, и все.

Генка не успел никак отреагировать, как я схватил его руку, подтянул ко рту и, не давая себе труда подумать, быстро цапнул за запястье. Генка ойкнул, дернулся… и провалился в глубокий сон. Голова его безвольно упала на подушку.

Я аккуратно вытащил иголочку клыка, спешно утер рукавом рот, стирая с губ вкус чужой кожи, и заботливо протер ранку спиртовым гелем. Генка обиженно брыкнул ногой.

Я уже собирался покинуть его сонное тело и перебраться на свою кровать, как что-то странное привлекло мое внимание.

Генкина шея вся сплошь была покрыта парными точками, точно веснушками, только белесыми. И к сожалению, я слишком хорошо знал, что это. У меня самого были такие...

* * *

В августе меня поразила не очень новая, но крайне актуальная мысль. Что после вуза меня, как любого добропорядочного гражданина до 28 лет, преданно ждет, как Пенелопа своего Одиссея, такая вещь как армия. Наличие прошедшего службу отца и дедушки — и вовсе профессионального военного, с которым бабушка была в разводе и весьма прохладных отношениях, зато меня пускала гостить к нему каждое лето — не давало повода даже задуматься о том, чтобы этой участи избежать. И прежде меня это вполне устраивало.

Но это было до появления в моей жизни любезной Анны Григорьевны. Теперь же повод появился, вернее даже сказать назрел и налился всеми красками.

Вампиров в армию не берут. Ну, я бы не взял. Ненадежные они товарищи, и наклонности у них не пусть и наркоманские, но близко к тому, только опаснее. В общем, наклонности эти могут привести к неудачному стечению обстоятельств, которое в лучшем случае окончится выбитыми зубами, моими вампирскими, разумеется, а в худшем — похоронкой, опять-таки моей. Погиб за родину по неосторожности, попытавшись загрызть едущий на всех газах Камаз. А что бетон в рот залили, по старинному бюджетному аналогу осинового кола, так это просто случайность. Ну это так, к примеру. Про самый худший вариант, включавший неадекватного меня и похоронки в количестве от двух штук и выше, думать уже как-то и вовсе не хотелось.

Взгрустнулось: некролог представился так ярко, словно уже лежал у меня на коленях. Я задумался о белых тапочках, венке из терновника, торжественном отпевании, где громче всех голосит несравненная Анна Григорьевна... и резко замотал головой, вытряхивая из нее этакую муть.

Выбор у меня был невелик, если отбросить такие экзотические варианты, как спешная женитьба и зачинание двух-трех детишек, защита то ли докторской, то ли кандидатской степени и уговаривание кого-нибудь из родни спешно оформить инвалидность. Вот в психушку меня примут с распростертыми объятиями! Обнимать правда будут дюжие санитары, особенно если я поведаю кому-нибудь о новых обстоятельствах своей вампирской жизни. Но на этом мою клыкастую песенку можно будет считать спетой.

И еще один вариант был самым привлекательным и наиболее выполнимым. В университете, куда я поступил, имелась последняя в своем роде военная кафедра. Ну, может не последняя, но количество их резко поубавилось за прошедшие годы. Видимо, офицеров и так хватало, а образование в вузах оставляло желать лучшего. В данный вуз меня, к слову, ненавязчиво направил как раз таки дедушка, явно осведомленный об этом деле куда лучше, чем юный и дурной я, забывший об этом словосочетании через пять минут после того, как услышал. Поступил я, тем не менее, именно в тот самый вуз. Теперь я мог лишь шутливо предположить, что дед не иначе как видел будущее.

Решение было принято. Оставалось только его как-нибудь реализовать: сдать все нормативы по физкультуре и все экзамены на одни пятерки. И эти два обстоятельства несколько остужали мой пыл. Ладно, совсем доходягой я все же не был и кое-чего мог, но этого было маловато. Если я чего-то хотел достичь в этой жизни, то начинать следовало прямо сейчас. С экзаменами же я решил положиться на волю судьбы, пока мне не известны ни предметы, ни будущие преподы.

И с этими мыслями я накинул на плечи ветровку, затянул на ногах кроссовки и отправился в теплый августовский день. Тренироваться.

Путь моей тренировки как обычно пролегал мимо стройки, где работал Генка. Для этого мне приходилось переезжать на другой конец города и тихо радоваться, что студенческий стройотряд не заправили в какую-нибудь глушь.

Генка жаловался на провалы в памяти и приступы слабости. По его словам, случались они в основном на стройке. В общаге, как я понял, приступа не было ни разу, там Генка просто доходил, изводя себя самостоятельно поставленными диагнозами.

Из всего этого я мог заключить, что какая-то сволочь поедает Генку прямо на стройке и с тех пор не оставлял попыток ее вычислить.

В стройотряд меня не взяли. Даже добровольцем, даже на безвозмездном основании. И пообещали и вовсе выставить вон, если буду надоедать. Так что с тех пор я просто околочивался поблизости, подозрительно приглядываясь к окрестным бомжам, продавцам и случайным прохожим.

Сегодня день сыщика не задался с самого начала: я перепутал автобус, чуть не уехал в какие-то несусветные дали, ушиб ногу, когда вылезал. И в итоге, когда прихрамывающий я добрался до мест, где обретался Генка, то обнаружил, что наступил обеденный перерыв, и оголодавшие студенты умчались по столовым. Я грустно потянул носом, ловя манящие запахи, и решил все-таки пройтись до столовой. Не разведаю ничего, так хоть с Генкой поболтаю.

Стоит ли говорить, что Генку я в столовой не нашел, и никто из знакомых ребят, которым я пару раз притаскивал бутылку колы и покурить — на том и сдружились, — Генку не видел.

— Та-а-ак, — протянул я и стремительно вышел.

Видимо, эта зараза тоже любила обедать по расписанию.

Искать вампира с жертвой на громадной стройке — примерно то же самое, что и иголку в стогу сена. Полная безнадега, если у тебя, конечно, нет магнита. Такого, как например, обостренное чутье на запах крови. А стоило мне принюхаться, как он разлился в воздухе тягучей дурманящей взвесью.

Генка обнаружился прикорнувшим в тенечке за кучей мешков с цементом. Трогательное было бы зрелище, если бы не нависшая над ним человеческая тень, упоенно приникнувшая к Генкиному горлу. Тот лежал неподвижно, запрокинув голову, и по лицу его разливалась мертвенная бледность.

Мораль у этой истории вышла простая: вознамерился пообедать, выбирай для этого места поукромней и не истязай одного и того же безвинного человека, а в противном случае не жалуйся, если в итоге тебе прилетит по башке кирпичом.

Тварь — язык не поворачивался назвать это существо человеком — зашипела что-то неразборчивое и обернулась ко мне. Тут я струхнул знатно: заросшее незнакомое лицо, бессмысленный взгляд и красные ниточки слюны, свисающие из полуоткрытого рта.

— Уходите! — по-хорошему попросил я и на всякий случай метнул еще один кирпич. Подальше от Генкиной головы и соответственно от самой твари. — Уходите и никогда не возвращайтесь!

— Щ-щас! — просипел вампир. — Он мой! Свалил отсюда и забыл все быстро!

Несмотря на все его старания амнезией меня таки мироздание не одарило, и после взаимного обмена любезностями пришлось перейти к решительным действиям.

Пока Генка валялся безмятежным полутрупом, мне успело прилететь в глаз, по колену и хорошим хуком справа. Борьбу в вольном, но беззвучном стиле пришлось осваивать очень экстренно, тем более, что запас битого кирпича в карманах закончился. Вампир оказался сильно не в настроении.

А еще он не следовал заветам Анна Григорьевны и, как выяснилось, не был паинькой... В пылу драки мы выкатились на бетонную площадку, залитую солнечным светом.

Когда визжащий от боли вампирюка скрылся где-то в глубинах строительных катакомб, мне оставалось только проводить его взглядом, со сдавленным кряхтением сесть, потирая локти, спину, колени и чувствуя себя столетним разваливающимся старцем.

Я с интересом слизнул каплю крови с разбитых костяшек. Вампирская кровь от человеческой отличалась мало, только какой-то противный привкус явственно свидетельствовал, что Анна Григорьевна в качестве закуски не сгодится.

Генка все так же тихо лежал, весь как будто уменьшившийся и высохший. Я не слышал его дыхания. Только на мертвенно белом лице его выделялись темные, неестественно синие губы.

Телефон был черт знает где, а скорая еще дальше. А пульс под моими пальцами непереносимо медленно отсчитывал “тук… тук…” и становился все медленнее и тише. И я решился.

Я приподнял Генку, провел рукой по его искусанной шее и наклонился, выпуская тонкие иголочки-зубы. И замер, вдруг столкнувшись с его затуманенным, но все же осмысленным и живым взглядом.

Генка косился на меня с каким-то подозрительным прищуром, я недоуменно моргал в ответ, делая вид, что совсем тут не причем.

— Ну что, — нарушил он наконец затянувшееся молчание. — Что делать будем?

Насколько я помнил наставления Эльдара Вениаминовича, делать следовало примерно так: оперативно приобнять за плечи, желательно мертвой хваткой, чтоб не дернулся, проникновенно посмотреть в глаза и ласковым добрым тоном бывалого психотерапевта убеждать, что все это неправда и наветы злых зелененьких инопланетян и милых, хотя и несколько проспиртованных белочек. Затем следовало отводить пациента в тихое место и вызывать бригаду профессиональных промывателей мозгов, которые бы затолкали мой светлый слегка измазанный кровью зубастый образ в самые дальние и пыльные антресоли подсознания. А потом маленько запыленный и дурковатый Генка висел бы на мне мертвым грузом, впоследствии твердо уверенный, что ухитрился выкушать не менее пол литра, отчего мозг его посетили странные и совершенно не соответствующие правде видения. Еще бы его долго мучили мигрени и скорее всего опять бы обострилась депрессия. Зато я бы заработал свой последний плюсик, подтверждающий мою полную интегрированность в мир вампиров.

А потом, вероятно, мне бы пришлось корректировать ему сон или и вовсе оттаскивать от края моста, или лучше небоскреба… — тут я вспомнил, что единственный известный мне пафосный небоскреб под кодовым названием “Бутылочная фабрика” плотно застеклен и пройти на крышу удастся, только прикинувшись специалистом-высотником — с другой стороны, хоть что-то же должно было быть по-вампирски жертвенно красиво.

Тут я представил спецоперацию по проникновению на пафосную крышу с целью красивого жеста непокорности судьбе и покорности шизоидным тараканам — и совершенно неприлично заржал. Генка приподнял бровь и привалился спиной к стене, огорченно потеребил рваный рукав рубашки.

— Да знаешь, ничего, — в конце концов, отозвался я. — На крышу не полезем… тьфу, в смысле ничего мы не будем делать. Ты ведь не намерен орать на весь город о том, что увидел?

— Я вообще не уверен, что что-то видел, — хмыкнул все еще до крайности бледный Генка. — Но мне нравится идея, что ты теперь сможешь заболтать любого препода! Ну или вылечить от алкоголизма.

— Как подработка — еще ничего, как профессия всей жизни… — я красноречиво скривился. — Омерзительное зрелище...

Генка усмехнулся и протянул мне руку:

— Забьем на косарь, что плюсы я выучу раньше тебя?

— Ха! Мечтай! — фыркнул я, принимая пари. — Кстати, как по мне, не самый полезный язык.

— Посмотрим, — Генка загадочно улыбнулся. — Хочу в один проект влезть, для этого к октябрю надо освоить. Ну и чтоб обогнать сокурсников, разумеется!

— Идет!

Разбивать было некому, так что мы со всей дури на радостях шваркнули руками о мешок с цементом, с виду мягкий. Внешность оказалась обманчива, так что мы с Генкой затрясли пострадавшими конечностями и завыли в унисон, точно стая голодных оборотней.

В конце концов, мы были еще двумя юными и весьма дурными второкурсниками. Нам предстояло проучиться второй курс, сдать все нормативы, поступить на военку, найти работу, состоящую не только из ласковых увещеваний алкоголиков и гипноза наркоманов — лично мне хватило и того краткого опыта с дядей Васей. И я не особо верил в собственный профессионализм. Заполучить Генку в ассистенты было перспективой весьма заманчивой, но, по хорошему, для того чтобы развернуться, нам не хватало еще обустроенной конторы, двух дюжих молодцов, ну или более бюджетного шокера, хорошо оформленного сайта и рекламной раскрутки а ля “Потомственный Гипнотизер Пётр Аркадьевич закодирует вас хоть бинарным, хоть двоичным от любых пагубных наклонностей. Работаем по авансу!!!”

В общем, это был неплохой вариант будущего, если я когда-нибудь смирю юношескую дурь и признаю то, кем стал. Но я чувствовал, что с этим пока можно погодить.

Да, я был болен. И я знал, что это на всю жизнь. Но честно говоря, мне было наплевать. Я хотел жить, причем так, как выберу сам.

Не могу сказать, что мне это удалось в полной мере. Впрочем, это в принципе редко кому удается. Но в любом случае, на военную кафедру мы с Генкой поступили, и даже без великого дара убеждения.

Мы стали неплохим тандемом впоследствии. И на нашем счету было еще немало хороших историй — хороших по большей части тем, что нам в очередной раз не начистили хлебальник. Генкина рассудительная предприимчивость, помноженная на мои беспардонные вампирские способности и нашу общую безбашенность, иногда превосходила наши возможности, но это нас не особо смущало.

С миром вампиров я старался не соприкасаться всю оставшуюся жизнь — получалось не всегда, но я правда старался.

Нам еще предстоял долгий путь по жизни: выучиться, получить заветные корки, основать собственное дело (нет, не гипнотизерское, это мы оставили славному времени студенчества), рассориться и вновь помириться, жениться раза по два — Генка так ухитрился и три, причем два из них на Аньке, — проскользить по очень тонкому льду в шаге от раскрытия Генкиной осведомленности о вампирах в силу моей собственной дремучести и вообще произвести еще массу общественно полезных и не очень действий.

Потом, вероятно, нам предопределено было окончательно состариться и наконец отбыть в мир иной, но до этого было очень далеко, по крайней мере мне хотелось в это верить.

А пока нам предстояло еще очень много работы!