Наказанный развратник (джен)

В горле совсем пересохло, и он послушно взялся за предложенный стакан, но тут же со стуком поставил его обратно. Рука дрожала, горячий чай выплеснулся на стол и обжег пальцы. Сёма молча достал фляжку, открутил крышечку и щедро добавил в чай какое-то снадобье, так что стакан снова стал полным. Саша так же молча следил за этими манипуляциями — зачем, если он все равно прольет? Рука по-прежнему тряслась, но Сёма прижал его пальцы к стакану и помог донести его до рта. На этот раз получилось, и Саша сделал несколько судорожных глотков, смывая саднящую боль в горле. Стало жарко, кровь прилила к щекам. Ледяная заноза в затылке словно растаяла и потекла по спине и по лицу крупными каплями.

— Что случилось? — спросил Сёма.

Кажется, он спрашивает уже не в первый раз. Саша отстранился и выпрямился, чтобы видеть его лицо.

— Это правда, что Вера умирает?

Сёма не отвел глаза, не вздрогнул, не растерялся. Даже, кажется, не удивился.

— Это она тебе сказала?

— Нет. Это правда?

— Ей сделали операцию два месяца назад. Мы поволновались, но все обошлось. Теперь все хорошо.

— Точно?

— Точно. Иначе как бы она могла петь? А ты ведь ее сам слышал, и видишь чуть не каждый день.

Да, на репетициях они друг перед другом как под рентгеном. От коллег ничего не скроется, любые серьезные проблемы сразу вылезают наружу. Не только медицинские, вообще любые проблемы. И недостаток физических сил нельзя замаскировать. Вера действительно хорошо пела, легко двигалась и работала в полную силу, как обычно. Какой он дурак, что сразу об этом не подумал… Но тревога не желала так просто сдавать позиции.

— Она пишет мемуары, — сказал Саша неуверенно. — Это не потому, что…

— Она их пишет уже четвертый год. Она разругалась с тремя издательствами, а с одним, кажется, даже судилась. Нет-нет, это никак не связано.

— А вы, значит, знали, что она болеет. Почему мне не сказали?

— Она запретила говорить. А ситуация была не та, чтобы с ней спорить. Велела молчать — ну мы и молчали.

— Вы — это кто?

— Я и Ваня. Сундуков еще знал, он режиссер, мы обязаны были его предупредить, что могут быть сложности. Не сердись. Ей тоже тяжело было, и не хотелось умножать эту тяжесть разговорами… Саш, ну ты чего? Ну вот… Я же говорю, все хорошо теперь, правда!

— А если станет хуже? Ты сможешь ей помочь?

— Не знаю. Я ведь не всесилен. Такие вещи мне неподвластны. Я могу лишь немного больше, чем ты. Иначе я бы не допустил… много чего не допустил бы. И чтобы Вера не болела. И чтобы с ногой у тебя ничего не было.

Сёма отпустил его, взял со стола стакан и допил то, что там оставалось. Лицо его было бледным и осунувшимся, и ничто в нем сейчас не напоминало сверхъестественную сущность, изящного и самоуверенного человека в черном пальто.

— Да ерунда это, — торопливо сказал Саша.

— Что именно?

— Нога. Не перелом ведь даже. А если бы и перелом… Пройдет.

Сёма поднял на него глаза, ясные даже в обманчивом электрическом свете и внимательные.

— Откуда ты узнал про Веру? — мягко спросил он.

Дыхание снова перехватило, мутная волна, которая было отступила, набежала вновь, грозя накрыть его с головой, залепить глаза и рот затхлой грязью, оглушить и утащить за собой, мешая с осклизлым мусором. Он непроизвольно ухватился руками за край стола, словно пытаясь устоять, — и действительно устоял. А потом начал рассказывать.

Он хотел рассказать как можно подробнее, ничего не упустив — кто знает, какая именно деталь может оказаться важной? — но от этого получалось сбивчиво и запутанно.

Рассказывать было тяжело, как будто он говорил о чем-то стыдном. И еще было неловко, как бывает, когда пересказываешь кошмарный сон, а он на словах оказывается скучным, утомительным и ничуть не пугающим. Щекочущий холодок, засевший где-то в пояснице, снова зашевелился, и по телу пробежал озноб, отдаваясь в неудобно согнутой ноге. Саша осторожно поменял позу и упрямо продолжил говорить, хотя собственные слова уже казались ему бессмысленным набором звуков.

— И он тогда говорит: соглашайся, просто скажи да. А я… — Саша запнулся и все-таки замолчал.

— А ты отказался?

— Нет.

— Нет?

— Я подумал, может, это нам как-нибудь пригодится. Ну то есть… мы ведь не знали, где его искать. Ждали, когда он выдаст свое присутствие. Вот он и выдал. Уж выдал так выдал, — Саша попробовал усмехнуться. — И я теперь могу к нему туда прийти. Ну, если он не обманул. Но вот в этом он вряд ли меня обманул, да? И я могу побыть… ну как бы… двойным агентом. Хоть какая-то польза от меня будет. Могу согласиться с ним для вида и выведать про его планы. Ну попробовать хотя бы.

— Нет, — Сёма покачал головой, не спуская с него внимательного взгляда. — Вот этого не надо. Вреда будет больше, чем пользы.

— Не доверяешь мне? — спросил Саша с нехорошей вкрадчивостью, за которую ему самому тут же стало стыдно.

— Не в этом дело. Просто быть двойным агентом — это не для всех. Это разрушает. И разрушает отнюдь не самых слабых людей. Сильная индивидуальность сильнее и рискует — всегда самому хочется стать игроком, а не послушным орудием и передаточным звеном. Постоянно лгать трудно. Труднее, чем кажется.

— Это правда. Я вот совсем не умею, — Саша вздохнул, но не с сожалением, а с облегчением. — Глупая была идея. Не знаю, что на меня нашло. Ну в общем… вот.

Теперь он рассказал все, добавить было нечего. Наверное, там, в баре, он вел себя неправильно. Наверное, не надо было вообще вступать в разговор. Он ведь ничего не сделал, но одно то, что он сидел там и слушал, спрашивал, уточнял, взвешивал ответы, словно замарало и его тоже. Саша вдруг понял, что до сих пор сидит, вцепившись пальцами в кромку стола так, что ногти побелели. Он заставил себя разжать хватку, вытер влажные ладони о джинсы, отодвинул стакан и положил руки на стол. Здесь, в этой комнате, можно побыть слабым, глупым, растерянным и беззащитным. Его не выгоняют. Он все еще свой.

— Значит, он сделал ставку на тебя, — задумчиво произнес Сёма, словно не замечая Сашиных душевных спазмов. — Очень наивно с его стороны.

— Что именно наивно?

— То, что он выбрал тебя, чтобы привлечь на свою сторону. Посчитал тебя слабым звеном, из-за твоего возраста или неопытности.

— Я и есть слабое звено.

— Нет. Ты выиграл эту битву вчистую.

— А это была битва?

— Конечно. И тяжелая. Возможно, не последняя, но дальше будет не так тяжело.

— Да что там дальше… Мне бы сейчас как-то… оклематься. Понимаешь, то, что он там наговорил про тебя, это чушь. Но про меня-то правда.

— Нет, ровно такая же чушь. Она только притворяется правдой. Он подал ее в такой обертке, перед которой тебе трудно устоять. Ему надо было задеть тебя за живое, и он нашел хороший подход. Но и это не помогло. Вот ты сидишь здесь, и мы разговариваем, перемываем ему косточки, беспокоимся о Верином здоровье… Не на это он рассчитывал. В одном только он прав, хотя вывернул этот факт наизнанку. Ты намного сильнее, чем сам о себе думаешь. Сильнее и одареннее.

— Да где же она, эта сила, про которую вы говорите? В чем мой талант? Ломать и разрушать?!

Саша поймал себя на том, что почти кричит, но это было уже не мертвящее отчаяние, а простая детская обида, понятная, привычная и не страшная.

— Можно и разрушать, — Сёма серьезно кивнул, хотя ему явно хотелось засмеяться, у глаз собрались мелкие морщинки. — С той чертовой машиной неплохо ведь вышло, а? И если вдруг тебе захочется разбить пару-тройку сервизов с помощью голоса, почему нет? Ты свободный человек в свободной стране, а сервизы нынче недороги. Но ты, кажется, используешь этот свой дар иначе. Даже в том случае с пожаром, который тебе привиделся, ты бросился на помощь и хотел сломать забор, чтобы вызволить оттуда человека… Вот это твой талант, твоя суперспособность.

— Ну в некотором смысле… твоя правда. Хорошо, хотя бы на это я гожусь.

Сёма откинулся на спинку стула и прищурился.

— Мне чудится в твоем голосе некое пренебрежение к твоей собственной персоне. Ты ведь не впечатлился его россказнями о том, что тебе с оперой не по пути? Или, может, ты разлюбил вот это все — Моцарта, благородного Дона, простодушного Лепорелло? Огни рампы, дурацкие костюмы, потекший грим? Безумные глаза маэстро, который корчит страшные рожи оркестру, норовящему обогнать тебя на пару тактов? Святослава, который наступает тебе на ноги, и ты материшься вполголоса, забыв, что сегодня на тебе микрофон и каждый твой вдох слышен всему залу?

— Нет, — сказал Саша, — это все я люблю. Даже Святослава, он ведь не нарочно мне тогда на ногу наступил. Только люблю без взаимности. Ничего у меня не получается, и я это лучше всех понимаю. Надо уходить, пока это не поняли и все остальные. Хотя некоторые уже…

— Ну кто они, эти некоторые? — Сёма снова наклонился к нему. — Кто? Великаша тебе что-то такое сказал, когда мы «Дона Карлоса» репетировали? Ну сам понимаешь… Алиса на тебя фыркает на репетициях? Она хотела, чтобы ее муж пел Лепорелло, это не секрет. Не очень-то красиво с ее стороны, ну да что делать, люди слабы и несовершенны. Кто еще? Критики тебя ругали? Так это их работа и кусок хлеба, каждый крутится как может. Да и кого они не ругали!

— Нет. Меня они даже не ругают. Будто меня нет вообще.

— А, ну так все впереди, не переживай! Обругают еще. У них пока другие излюбленные объекты есть, но и до тебя дойдет, не сомневайся.

— Я не хочу, чтобы ругали. Я хочу нравиться.

— Так ты и нравишься. Зрителям — нравишься. Или, может, они тебе где-то свистели и шикали?

— Нет!

— А мне — да. И мне еще повезло, я считаю, что дело было не в Марселе. Там бы и пара селедок могла прилететь из зала. А если бы в Парме…

— То прилетел бы кусок пармезана? — Саша невольно засмеялся. — Так и убить можно!

— Ну что ж, — Сёма картинно развел руками, — профессиональные риски. Ты мне, конечно, сейчас не поверишь и скажешь, что я пристрастен. Ладно, признаю, я пристрастен. Но не веришь мне или Ване — послушай Веру. Ее мнение кое-что значит, из нее клещами похвалу не вытянешь, если она сама не сочтет тебя достойным доброго слова.

— Ну, Вера… Вера-то — да…

— Тебя после консерватории в театр сразу взяли, ты же сам рассказывал, что опомниться не успел, очнулся — а ты уже в Париже.

— Повезло просто. Вытянул счастливый билет. А соответствовать не смог.

— Да будто бы? Сколько у тебя было ролей, сколько спектаклей — разве плохо они получились? Кое-что ты упустил, я знаю, но это просто твой агент прошляпил. А там, где ты выступаешь, тобой всегда довольны.

— Я совсем как капризный ребенок, да? — Саша улыбнулся. — А ты меня утешаешь. Хотя в чем-то ты прав, наверное. Я просто расстроился из-за Лепорелло, да тут еще это все… В голове прямо помутилось, я сам чувствую, что это я просто не в себе.

— Ну это понятно. Оно и впрямь на тебя все сразу навалилось… Так бывает. Но ведь неудачи и утраты и раньше случались. А тебе и после них приходилось и радоваться, и смеяться, благодарить за что-то судьбу и называть себя счастливчиком, — Сёма вдруг оборвал себя и нахмурился. — Я, наверное, допустил ошибку. Надо было предупредить вас, что Всемуконец может действовать таким образом.

— Нет-нет, — Саша покачал головой, — ты правильно делаешь. Насколько я понимаю. Невозможно все предусмотреть и от всего предостеречь. Но можно подготовить нас… ну, меня то есть… чтобы мне в случае чего не захотелось покончить разом со всем. Чтобы хотелось выйти из этого безумия и жить дальше. И петь.

Он взялся за пустой стакан, зачем-то заглянул в него и завертел головой в поисках чая. Сёма поднялся, подошел к тумбочке, где стоял чайник, и взвесил его в руке, проверяя, есть ли там вода. Старомодные стаканы с подстаканниками и сахар-рафинад — как в поезде, в детстве, когда Саша ездил с родителями на море. Он был совсем маленьким, и море запомнил плохо, а поезд — хорошо, во всех деталях. Почему-то всегда запоминаются мелочи.

— Я вот только не понимаю, — Саша повысил голос, чтобы заглушить шум закипающей воды, — зачем он подталкивал меня к тому, чтобы расправиться с тобой? Ведь я ничего не могу тебе сделать. Ну смешно же! То есть не смешно, а нелепо, я хочу сказать.

— Не так уж нелепо. Если б нам с тобой случилось померяться силой теперь, я бы не поручился за исход схватки. Но дело даже не в этом. Я бы просто не смог отразить удар. Не успел бы. И не захотел бы.

— Это как?

— Я бы не поверил, что ты или кто-то другой из вас на это способен. Не верил бы до самого конца. И понял бы слишком поздно, чтобы сопротивляться. Да я бы и не сопротивлялся. Зачем мне все остальное, если я потеряю вас? Это само по себе разрушительно для меня. Это и для обычного человека тяжело, а я в этом отношении куда уязвимей. Если для демона хаоса губительна музыка и гармония, то для меня смертельно… как бы это назвать…

— Предательство?

— Разрыв живых связей. Это моя суть, я их создаю и живу только в них. Мы с ним оба в общем-то существа хрупкие и нежные. И от неправильного обращения чахнем, сохнем и дохнем. Но, думаю, в этом отношении я в полной безопасности. Вряд ли кто-то из вас…

— Ни за что, — сказал Саша. — Такого никогда не будет. Это невозможно.

— Невозможно. Я не сомневаюсь.

Чайник щелкнул и отключился. Стало тихо, только привычно тикали невидимые часы. Интересно, сколько времени?

— Слушай, а что ты тут делаешь? — спросил вдруг Саша. — Я-то думал, тут никого нет, просто хотел проверить, на месте ли дверь…

Он замялся и умолк. Собственные сомнения казались ему теперь нелепой фантазией. Сёма неожиданно растерялся и опустил рыжеватые ресницы то ли в напускном, то ли в неподдельном замешательстве.

— Хотел разъяснить один вопрос. Но это пока преждевременно, не надо торопиться. Возможно, нас поджидает сюрприз. Не уверен, что для всех одинаково приятный, но забавный.

— И ты мне конечно не скажешь?

— Ну… разве что намекну, — Сёма заговорщически стрельнул глазами по сторонам, словно опасаясь незримых свидетелей. — Возможно, что скоро…

Затрезвонил телефон, и Сёма, не договорив, полез за ним в карман.

— Да? Что? Как это?..

В трубке определенно звучал женский голос, очень звонкий и эмоциональный, он не то что-то требовал, не то сердился, не то умолял. Саша отвернулся и загремел костылями, чтобы ненароком не подслушать чужой разговор, потому что недостойное желание уловить хотя бы пару слов было очень сильным.

— Да нет же, нет, — говорил Сёма. — Погоди, послушай… Да честное слово! Да! Абсолютно! Ну зачем мне тебя обманывать…

Саша перестал греметь и принялся осторожно вставать. Кажется, ему все-таки пора домой.

— Да послушай же… Сейчас он тебе сам скажет! Да, тут, я тебе с самого начала пытаюсь… Вот, держи его.

Саша изумленно оглянулся и с опаской взял протянутый ему телефон.

— Да?

— Саша! Ну ты, блин, ну вообще! Ну разве так можно, а?

Полина! Плачет, что ли? Или просто взволнована?

— Я тебе весь вечер звоню! Ты где вообще?

— Весь вечер? Ой… ой, Полин, я же звук отключил и забыл включить обратно…

Не переставая говорить, Саша достал собственный телефон и с ужасом убедился, что действительно забыл включить звук. Пятнадцать новых сообщений и восемнадцать неотвеченных вызовов.

— Полин, ну прости, совсем из головы вон!

— Я Ване позвонила, — Полина все-таки действительно всхлипывала. — Он говорит, ты ногу сломал… или не сломал… я не поняла… А ты не отвечаешь! Я билет покупаю, а там рейсы только на утро…

— Я ничего не сломал… погоди, какой билет?

— Ну на самолет! Там только на завтра есть. Я с работы уже отпросилась…

— Полина, стой, погоди. Зачем тебе билет? У меня все нормально, я связки только растянул, плевое дело. Посижу немножко дома и буду как новенький. Мне надо было тебе сразу сказать, извини, я тут что-то закрутился… Виноват. Больше не повторится!

— Ну я все равно… я на работе уже сказала.

— Да ну, слушай, зачем такие жертвы? У тебя там и так сложно сейчас, вон даже на премьеру не отпускают.

Полина вдруг перестала всхлипывать, и в трубке воцарилась пугающая тишина, Саше даже показалось, что связь оборвалась.

— Полин?

— Кто меня не пускает на премьеру? Саш, ты о чем?

— Ну ты же мне сегодня днем еще написала, что не сможешь приехать.

— Я не писала. Как это я не смогу? У меня отпуск, и билеты уже, и платье… Саш, ты чего?

Саша снова взялся за свой телефон. Вот оно, сообщение от Полины, в пять с чем-то.

— Полин, тут недоразумение. Я потом объясню. Это из-за… ну, ты понимаешь. Потом. А ты приезжай конечно, когда тебе удобно. Хочешь — завтра. Или, может, лучше я сам к тебе приеду. Тут с премьерой, наверное, не получится. Я, наверное, не буду петь. Ногу вот только подлечу — и к тебе. Так что ты, наверное, выходи завтра на работу. Я уже скоро буду, чего тебе лишний раз мотаться туда-сюда.

— А как же… а «Дон Жуан»? — только и смогла выговорить Полина.

— Я тебе перезвоню попозже и все расскажу. Ты только не беспокойся, все в порядке.

Уговоры не беспокоиться всегда производят обратное действие, и Полина, разумеется, разволновалась еще больше, но дисциплинированно попрощалась, взяв с него обещание, что он ей все-все расскажет сегодня же вечером.

— Ну вот, — сказал Саша, возвращая телефон, — еще и Полина… хочет приехать.

— Это ничего. Она здесь будет в такой же безопасности, как в Париже. Он просто не может ее увидеть.

— Да я знаю. А он тоже может так сделать, чтобы ты чего-то не видел?

— Да. Этот бар, о котором ты рассказал… как его, «Фея Драже»? Для меня там по-прежнему цветочный магазин.

— Слушай, а почему он тогда в прошлый раз не сделал для тебя невидимой ту свою машину? Если вы с ним умеете проделывать такие штуки.

— Потому что она находилась в театре. Это не его территория, тут такой фокус не пройдет, — сказал Сёма рассеянно. — Хотя он и без этого может натворить бед. М-да… вот так фокус.

— О чем это ты?

— Бедная Верочка…

Саша замер. Внутри снова шевельнулась тревога. Сёма сокрушенно покачал головой и вздохнул:

— Что же теперь будет с ее книжкой?