Профессионал (джен)

— О-ого!

— Ну ты везучий, студиозус!

Туди озадаченно хлопает пушистыми ресницами, то суя нос в карты, то поглядывая на Мёрдока; карты не представляют из себя ничего особенного — потрёпанные, не краплёные, у десятки пик надорван краешек, и всего-то, — а голый по пояс Мёрдок, бодро свистя, стаскивает второй ботинок и, подцепив за шнурок, швыряет куда-то через забитое железным крестом плечо.

— А какого, — Туди героически сглатывает слюну, — ху-у-уя все болтают, что с тобой нельзя играть в карты?

— Такого! Не всему верить надо.

Туди — абсолютный профан в делах картёжных, впервые в жизни выигравший три партии в вист подряд, никогда прежде ни с кем, кроме родителей, за карты не садившийся, — тут же успокаивается и давит слабенько шевелящееся внутри чувство надвигающегося пиздеца.

— Раскладывай, я уже три раза раздал.

— Проигравший должен сам раздавать.

— А я сегодня добрый!

— Вот и раздавай!

Мёрдок кривит рожу, показывает язык — длинный, как у Джина Симмонса, — и ловко тасует карты.

Туди, подперев щеку и широко раскрыв глаза, в очередной раз пытается высмотреть, не влезет ли в колоду невесть откуда лишняя пара козырных карт: Туди уже давно и очень крепко убеждён, что от Мёрдока можно ожидать чего угодно, — но зевает, сбивается и, тут же забыв об этом, пялится на тонкий ножевой шрам.

— Слышь, а шрам-то откуда? У тебя сердца нет?

— Сердце слева, дебил. В драке заимел, — Мёрдок щедро хлопает об столешницу двумя стопками карт, закидывает ноги на стол — лодыжка в лодыжке, поджигает вторую сигарету с марихуаной, затягивается и выдыхает в потолок, — по пьяни. Никогда не лезь драться, когда у другого нож, ни-ко-гда, усёк?

— Усёк, — послушно кивает Туди и хватает карты.

— Ты на ус мотай-то. Пригодится.

Инстинктивно почесав редкие юношеские усики, Туди шевелит губами, подсчитывая карты по масти, и неумело свистит от удовольствия через выбитые зубы: набор определённо выглядит неплохо, даже получше второго кона — самого удачного, — и Туди предвкушает, что наконец-то посрамит бас-гитариста в отместку за все матюги на репетициях, улице и станциях лондонского метро.

— У, держись.

— Чё ты там вякнул, сопляк?

— Того, — морщит нос Туди, кое-как давя ухмылку, — слушал бы получше, музыкант.

— Э, да я все твои мысли слышу! — Мёрдок хищно щурится, навалившись локтем чуть ли не на три четверти стола. — Вот сейчас ты думаешь, что неплохо бы мне поменьше пиздеть. Угадал, а?

— Чёрт с тобой!

Туди бьёт у пепельницы первой картой, и четвёртая партия идёт как-то сама по себе.

— Я за тебя помолюсь, — флегматично сообщает Рассел откуда-то из тени, а скрип пружин старого дивана синхронизируется с его зевком.

— Мэдс неверующий, если что, — бормочет Туди, не сводя глаз с карт.

— За тебя, Стюарт Гарольд Пот, сын божий.

— А чего-то за меня молиться?

— Рассела тоже слушай, — оскаливается Мёрдок. — Он меня побольше твоего знает.

— Ой, да пошёл ты!

— А в карты посмотреть не забыл, а?

— Что?

Сердце, буквально пару минут взлетевшее куда-то в небеса, делает кульбит и громогласно ухает обратно, долбанув по печени и почкам: видимо, лимит везения Стюарта Гарольда Пота — сына божьего, английского и адвокатского — на сегодня закончился.

— Да твою ж!..

— Сымай рубашку.

Туди не особенно расстраивается, но спустя партию снимает брюки, а спустя ещё одну — выхватывает у Мёрдока колоду и с упорством компульсивного параноика шерстит карты на предмет двойных королей и тузов, пока Мёрдок неистово ржёт, заходясь в конвульсиях, а Рассел настолько же неистово зевает примерно в миллионный раз.

— Мухлюешь! Я точно знаю, точно!

— А ты докажи!

— Карманы выверни! И штаны!

— На, погляди! — Мёрдок стягивает потёртые джинсы и, скомкав, швыряет их Туди в лицо. — Может, тебе ещё и таможенников привезти? Я сегодня богатый, шмотками торговать пойду!

— Ага, держи карман шире. Звать бобби, когда один травку курит, а другой в карты рубится? — В карманах Туди находит только протёртую до дыр подкладку, два апельсиновых леденца и мятую фольгу. — Я, конечно, туповат, но я не идиот.

— Тогда пиздуй сюда, партии надо доигрывать. И ласты сымай, да поживее.

Туди угрюмо представляет себя со стороны — зрелище, впрочем, складывается ни разу не впечатляющее: из одежды остались одни только трусы, но Туди ни разу не уверен, что не проиграет и их, — а потом скидывает новые американские ботинки, чешет голой пяткой щиколотку и взгромождается на табурет поудобнее.

— Я тебя сейчас с потрохами сожру, скотина.

— Подавишься, малёк.

— Аминь, брат, — сочувственно вздыхает Рассел.