1+1=0, или Правило исключающего ИЛИ (джен)

Жила любезная Анна Григорьевна на втором этаже. Довольно чистенький подъезд сменился полутемной узкой лестницей, и вскоре мы уже стояли перед обычной дверью, обитой черным дерматином. Я с интересом взглянул на номер квартиры, ожидая увидеть нечто мистическое типа «13», или «66», или на худой конец «69».

Увы, меня ждало всего лишь прозаическое «23».

Бабка старательно зашурхала сандалиями по дверному коврику, покопавшись в сумке, извлекла связку ключей, сунула один, самый потертый, в замочную скважину и с усилием провернула.

— Проходи, Петенька, да ноги вытереть не забудь! — бросила она мне и скрылась в глубинах полутемного коридора.

Я послушно поскреб кроссовками по серенькому, уже изрядно истертому коврику и опасливо шагнул в квартиру.

Никогда не любил посещать чужие жилища, особенно те, где живут старики. Этот всеобъемлющий запах старости — он не принадлежит конкретному человеку, но окутывает все жилище, и там становится не продохнуть. То, что хозяева считают порядком, кажется чуждым тебе, грязным хаосом. Ты оказываешься в чужом, чаще всего враждебном мире. Здесь у каждой вещи свой запах, своя инфекция, своя зачастую неприятная история...

Здесь было так же. Полутемный коридорчик, выстеленный щербатым от времени паркетом, вешалка с парой душегреек невнятного цвета, низенькая тумбочка с обувью, рядом с которой валялись тапки в ярко-голубую клеточку. Они выделялись в этой полутьме и неожиданно радовали глаз.

Коридорчик перешел в комнату — видимо, основную. Там было уже светлее за счет большого окна. На окне вяло колыхались беленькие занавески, за которыми виднелась балконная дверь. Большие резные шкафы, уставленные безделушками, по-хозяйски разместились по углам комнаты. Выцветшие, некогда голубенькие обои в цветочек лепились к стенам, кое-где обвисая неопрятными складками.

Как и всегда, мне тут же стало неуютно. Я часто подмечал недостатки чужого жилья, при этом благодушно не замечая их в собственном, мог случайно предсказать, где прорвется слабое место. В общем, воронов-каркальщиков нигде не любят, поэтому после пары неприятных совпадений я предпочитал помалкивать.

Невидимая мне пока Анна Григорьевна загремела чем-то на кухне, и по комнате потянулся крепкий аромат борща. Весьма притягательный, надо сказать.

— Ты, Петенька, проходи на кухню, — Анна Григорьевна высунулась из-за голубой в цветочек занавески, которую я в первый момент принял за все те же обои. — Я в большой комнате не накрываю, когда не все в сборе! Рюкзачок свой там можешь на стуле оставить!

Я кивнул, но рюкзак все же взял с собой. Как-то Анне Григорьевне я в этом плане больше не доверял. Странное раздвоение сознания: когда веришь, но не доверяешь.

— Так вы не одна живете? — вежливо поинтересовался я, осторожно пристраивая рюкзак на одной из шатких табуреток.

Анна Григорьевна маневр заметила, поморщилась, но ничего не сказала, только отвернулась к плите. Плита была масштабная, газовая, на четыре конфорки. На двух из них стояли кастрюли — красная в желтый цветочек и желтая в красный. В желтой жизнерадостно булькала красная жидкость. Перфекционист внутри меня страдальчески поморщился от эдакой дисгармонии: красное должно быть в красном.

— Дочка с мужем и внучкой со мною живут, — ответствовала она, не оборачиваясь и что-то сосредоточенно размешивая в борще. — Внучка-то у меня уже взрослая, егоза. Семнадцатый годок пошел…

Та-а-ак, а вот таких намеков я уже достаточно наслушался от бабушкиных подруг, и они меня как-то не вдохновляли. Впрочем, Анна Григорьевна в отличие от тех говорила нейтральным тоном, будто по привычке.

— Руки вон, над раковиной помой, а то знаю я вас, молодежь! — велела Анна Григорьевна и погрозила мне половником.

Я повиновался. Когда я вернулся к столу, там уже стояла тарелка, до краев наполненная борщом. Среди капустных зарослей одиноко скитались островки сметаны. Я с опаской зачерпнул ложку и, покосившись на пристально наблюдавшую за мной хозяйку, решительно отправил ее в рот.

В принципе оказалось не так уж страшно, хотя перчику Анна Григорьевна явно, кхе-кхе, не пожалела.

— Ну что, голубь мой, — Анна Григорьевна села напротив, подперла подбородок ладонями и умиленно разглядывала меня. — За едой-то всяко сподручнее о деле говорить. Тот, кто ест, тому перебивать некогда, рот занят! Так что ешь да меня слушай, пустого не скажу.

Я слушал, что еще мне оставалось?

— Вампиры на свете всякие водятся, однако вырождаются со временем, — неторопливо начала Анна Григорьевна. — Есть совсем хиленькие, почти безопасные, как я. Есть и другие, но с ними тебе встречаться не с руки. Тех, кто берега теряет, истребляют безжалостно, чтоб другие жить спокойно могли. Так что не обессудь, Петенька, сорвешься — сама на тебя охотников выведу.

Так я и узнал, что вампиры — миф отнюдь не беспочвенный. Большинство, к коему принадлежали и Анна Григорьевна, и Палыч, от людей в сущности не отличаются. Только им не реже раза в месяц требуется пить чужую кровь для поддержания собственных сил. Терпеть не рекомендуется, иначе вампир сорвется, и возможны всякие казусы (тут Анна Григорьевна смущенно потупилась).

Еще узнал я, что при укусе слюна кусающего выделяет специальный секрет, усыпляющий жертву. Действует как сильное снотворное, так что комфорт при трапезе вампиру обеспечен.

Собственно, это объясняло мою отключку. Семья Анны Григорьевны уехала куда-то на юга, оставив маменьку без пропитания. Анна Григорьевна без еды горевала, голодала и потихоньку зверела. Утром этого занимательного дня она как раз вышла выносить мусор, и тут мимо бодрой трусцой промчался я.

От меня настолько одуряюще пахло кровью (тут я припомнил, что перед выходом ухитрился порезаться), что Анна Григорьевна не утерпела: скакнула вдогонку, сбила с ног, куснула, чтоб не дергался, и утащила к бакам — завтракать.

Вот вам и безобидная старушка, вот вам и уважение к старшим…

Завтракала, по-видимому, она упоенно, поэтому пропустила момент, когда губы у меня начали синеть, и, когда закончила, обнаружила, что я в общем-то уже не жилец.

— Запомни, Петенька, — Анна Григорьевна погрозила мне узловатым пальцем. — Если у человека губы начинают терять цвет, пора останавливаться, иначе убьешь! А этого нельзя!

Как оказалось, убивать вампирам строго запрещено. Во-первых, вся конспирация летит тогда к чертям. Во-вторых, это крайне негативно сказывается на здоровье самого горе-вампира. И дело даже не в том, что клыки кирпичом выбьют с особым цинизмом.

— Помнишь, солнышко тебя обожгло? — Анна Григорьевна вздохнула. — Это потому что ты новообращенный был и голодный. Мы ничем от обычных людей, по сути, не отличаемся, пока соблюдаем определенные правила!

Чтобы жить припеваюче, вампирам стоило вести себя паиньками.

— Запомни пять правил! — Анна Григорьевна загнула большой палец. — Первое — нам нельзя убивать! Иначе первый же солнечный луч тебя сожжет! Второе — если уж такое случилось, у тебя есть последний шанс все исправить — обратить человека в свое подобие. Это возможно в течение получаса после наступления клинической смерти. Ну, или по-простому можно сдать в реанимацию, благо сейчас это тоже вариант. Но по головке за такое не погладят, секретность у нас, сам понимаешь! Третье — многие верят, что деяния свои отмолить можно, так что многие из нас верующими становятся... вот я тебя обратила, теперь вот молиться придется долго, грех замаливать!

Кажется, в религиях еще исповедь предусмотрена. Я с интересом представил лицо священника после подобных откровений.

— Четвертое — пока ведешь себя правильно, крови много не пьешь, не убиваешь, то ни солнечный свет, ни надзор тебе не страшны. Ну и пятое — надо становиться на учет!

— На какой еще учет? — опешил я. — А справку на работу не надо?

— Ну-ну, не вендиспансер же, — ласково утешила Анна Григорьевна. — Я потом туда отведу, просто в базу занесут и все! Паспорт только не забудь.

— Ясно…

— Я тебя обратила, теперь ответственность за тебя несу, — Анна Григорьевна досадливо поморщилась: видно, ответственность ее не радовала. — Я тебя кровью напоила, теперь еще пару деньков протянешь без проблем! Спасибо Палычу, подсобил!

Да-а-а, это точно была не клубника…

Аппетит у меня как-то резко пропал.

— А я теперь что, действительно живой мертвец? — Этот вопрос волновал меня уже давно.

— Пока нет, — прищурилась Анна Григорьевна. — Сорвешься — станешь! Пока ты — обычный человек, модифицированный чутка. Царапины заживать получше будут, и насморк будешь раз в год подхватывать, а не раз в месяц.

— Изумительные перспективы… — обреченно протянул я. — А у вас случайно никакой службы нет, чтобы заявление на вас подать? Я даже паспорт принесу, обещаю! Скажите уж!

Анна Григорьевна аж поперхнулась, и вид у нее стал на удивление обиженным и раздосадованным.

— Ну, на самом деле есть… — неохотно, будто через силу, промямлила она. — Жертве компенсация полагается от обратившего в установленном размере… Петенька, а может, мирком разойдемся? Ну, сам подумай, сколько у меня денег-то? На одну пенсию живу, еле концы с концами свожу! Последние гробовые отдавать прикажешь? У меня ж семья!

— У вас хоть пенсия есть, а у меня стипендия полторы тысячи в месяц, и тоже семья, — мрачно возразил я. — А вы мне жизнь испортили! Я за вами, уважаемая, не бегал с просьбами и уговорами! Полиции тоже будете про пенсию рассказывать, когда штраф выплачивать потребуется?

Анна Григорьевна неловко хмыкнула, и я заподозрил, что попал прямехонько в яблочко.

— Что за молодежь пошла? Одни кровопийцы! — с чувством сплюнула Анна Григорьевна. — Ни совести, ни чести!

Честно говоря, мне было ни капельки не стыдно. Я слишком долго уже спал и слишком много испытал для того, чтобы это было сном. Я как-то слишком легко принял такую реальность. И лучше мне было бы в нее не верить, потому что теперь я вообще не представлял, как дальше жить.

— Ну, что поделать, — Анна Григорьевна склонила голову набок. — Будет тебе все, Петенька. А пока забудь, не до этого! Забудь, Петенька, забудь…

Я опять потерял последнюю мысль, которую думал. Да что ж такое?.. Ранний склероз — это горестно! Вообще мысли не собрать — будто мыльные, расползаются. Впрочем, одну я все-таки успел выцепить и немедленно ее озвучил:

— А питаетесь-то вы как? — поинтересовался я. — Нельзя же целыми днями за людьми гоняться, так и спалиться недолго.

Анна Григорьевна невинно похлопала ресницами, пошлепала губами и, собравшись таки с мыслями, зажурчала с такой сладостью в голосе, что уши начали слипаться.

Говорила она много, довольно мутно, явно разрываясь между желанием не выдавать никаких секретов и одновременно с тем поставить меня на самообслуживание. В итоге из ее речи мне, натренированному многими месяцами нудных лекций, удалось вычленить несколько ключевых моментов. Первое, что с голодухи можно нажать кровавого сока из обыкновенного сырого мяса и на этом суррогате перекантоваться несколько дней. Еще у Анны Григорьевны были наведены связи с скотобойнями и поликлиниками, откуда питание поставлялось с перебоями, дорого и опять-таки довольно безвкусно. Эдакий доширак местного разлива…

Поэтому самый шик Анна Григорьевна приберегла напоследок, на сладкое, так сказать. Ибо воистину источники питания могли оказаться весьма разнообразны…

— Про кровопускание в старину ты, Петенька, наверняка слышал, — мягко вещала Анна Григорьевна. — Так вот, процедура весьма полезная, если не злоупотреблять. Я, конечно, связи в больницах имею, но на крайний случай всегда можно обойтись домашними ресурсами. Не им во вред, разумеется.

Дошло до меня не сразу. А когда дошло, я аккуратно отложил ложку, пытаясь справиться с подступившей к горлу тошнотой.

— Вы что… про свою семью говорите?.. — недоверчиво выдавил я.

— Ну да, — невозмутимо отозвалась Анна Григорьевна. — Андрюше это очень даже полезно бывает, а то его вечно давление мучает. Варенька, внучка моя, когда маленькая была, плакала все время, родители измучились совсем. Я тогда уж на помощь пришла, она засыпать стала быстрее…

Тут я заподозрил, что выражение «теща всю кровь выпила» взялось не с потолка. И немедленно принял решение, что если я когда-нибудь и женюсь, то будущая теща априори будет жить в другом месте, а лучше в другом городе, а лучше на другом краю света. Для верности.

Блин, но как можно… употреблять своих близких вот так? Как можно говорить об этом так спокойно? Так деловито…

Видимо, все мои мысли красноречиво отразились на перекосившемся лице, так как Анна Григорьевна сочувственно вздохнула, протянула руку и попыталась ободряюще потрепать меня щеке. Сработало. Я очень бодро успел увернуться.

— Ну, голубь мой, ну что ж поделать? — утешающе заворковала она. — Не я же сама такая, это жизнь такая. Ты тоже так делать начнешь скоро. Удобно же и ходить никуда не надо, все под рукой.

— Н-н-ни за что! — выдавил я. — Я никого не трону, я лучше сам сдохну, чем каннибалом стану. Как вы так вообще живете?

— Мальчик мой, не путай понятия, — нахмурилась Анна Григорьевна. — Каннибалы мясо едят, а мы кровь пьем, и то лишь по явственной необходимости!

— Ну конечно, мне от этого охренительно легче! — язвительно воскликнул я. — Я не буду таким! Ни за что!

Анна Григорьевна смотрела снисходительно.

— Все так говорят, Петенька, — вздохнула она. — А потом, глядишь, и им жить захотелось: дела недоделали, девушку недолюбили, да и умирать-то страшно. Так что потихонечку, по капельке, по глоточку — и втягиваются. А коль родных не трогают, так кто недруга найдет, кто с любимым не удержится да цапнет за шею-то. Да ты кушай, кушай!

— С-спасибо, я как-то уже наелся, — пробормотал я. — Знаете, мне вообще-то уже домой пора, а то дел еще много...

— А, ну иди, Петенька, — милостиво разрешила Анна Григорьевна. — Только прежде напиши мне на бумажке адресочек свой да телефончик.

Я заколебался. "Напиши!" — с ласковым нажимом повторила Анна Григорьевна и пододвинула мне ручку с листочком, несколько секунд будто вывалились из памяти, так как в следующий момент я поймал себя на том, что уже протягиваю листочек с аккуратно выведенными надписями обратно вместе с ручкой.