Лысая (джен)

1.

Первое, что почувствовала Пашка утром первого января — приступ беспричинной паники, заставивший её вскочить с постели аж в одиннадцать (!) часов утра и схватиться за череп. Вены под татуировкой пульсировали так, будто птицы внутри головы внезапно основали кузнечный цех и приступили к производству… чего-то масштабного. Чего — Лысая придумать не могла, ибо была сосредоточена на том, из-за чего собственно паникует.

Постепенно она вспомнила, что, как водится, нормально набухаться ей не дали, зато отца опять пришлось нести до постели силком. Пашка ему откровенно завидовала… до того момента, пока не вырубилась примерно в пять утра.

«Из-за чего же меня колбасит…» — думала она. Пила она не слишком много, так что толком и не опьянела.

На подоконнике её комнаты лежал так и не открытый подарок Истомина. Пашка не спешила проверять, что было в этом чёртовом свёртке, ибо была уверена: Истомин не знал, что ей нужно, а потому с подарком точно не угадал.

Поворочавшись в постели, Пашка поняла, что больше не уснёт, встала и включила компьютер. На кухню идти не решилась: там сейчас наверняка царил бардак похлеще чем в авгиевых конюшнях, если вообще не спал кто-то из друзей отца.

Почта была пуста, в соцсети мелькнула пара поздравлений, которые Пашка даже читать не стала. До сих пор гадала: из-за чего же она так подскочила? В чём смысл паники? Не было, и не могло быть сообщения от единственного человека, чьё письмо Лысая прочитала бы не только в одиннадцать, но и вообще в любое время суток.

Сердце сжалось.

«Я что, действительно… Господи», — и она помотала головой, прогоняя дурацкие мысли. Соскучилась, вот и всё.

Опомнилась она, когда на экране было окно для набора сообщения. Не думая, Пашка машинально-медленно навела курсор на строку и выбрала Марьину почту.

«В такое время? А что написать? Спит же… И когда ответит?»

Набирать ни к чему не обязывающий и пустой с первого взгляда текст оказалось сложнее, чем думала Пашка. Примерно спустя десять минут мучений, вздыханий и чесаний — в какой-то момент посреди этой декады в комнату втиснулся Ладан — родился на экране вот такой текст:

[Ночью кто-то поставил во дворе ёлку. Я думала — Палыч. Отправилась проверить во двор, кто же это был. Тебе интересно? Голос был знакомый. Послушай, ёлки у нас — действительно редкость. Пожалуйста, поверь мне на слово.]

1. Паша. Жду ответа.

В планах Лысой не было шифровать сообщение тем драбаданом, которым было зашифровано первое Марьино послание — слишком он был сложный и заковыристый, требовал долгого высчитывания и подбора нужных букв. В нескольких письмах они придумывали разные вариации шифров, и каждый из них имел полное право зваться «драбадан».

Тот, что написала Пашка, ими ещё не использовался, но был относительно простым. Она была уверена, что Марья с лёгкостью его разгадает. Отправила сообщение, потянулась на стуле, зевнула. Оглядела комнату, как обычно, добровольно порабощённую Его Величеством Бардаком. Погладила Ладана — даже он первого января выглядел так, будто переживал похмелье. Хотя и выпил-то он совсем каплю: дядя Паша что-то подлил ему в миску.

В свёртке, что подарил Истомин, оказался пушистый махровый шарф синего цвета. Наверняка очень тёплый. Обвязав его вокруг голой шеи, Пашка скептически взглянула на себя в зеркало, повертелась, затем отвернулась и спрятала нос внутрь шарфа.

Носу было тепло.

Зимние каникулы Пашка почти безвылазно проводила в своей комнате. Несколько раз, правда, погуляла с Лизкой, да однажды встретила Илюшку с компанией, пришлось играть с ними в снежки. Она не знала, когда точно пришёл следующий ответ от Марьи, потому что почту долгое время не проверяла, а когда пятого числа зашла — драбаданское послание было уже там.

[Было пасмурно. Сложно сказать, какой тогда был день. Но всё указывало на то, что это был четверг… или всё же понедельник? Я слегка запуталась в числах, и когда проснулась — как обычно, стала чистить зубы и завтракать. Послушала музыку, поиграла на рояле, прогулялась по двору своего поместья, а затем принялась за работу. «Мы должны работать день и ночь, чтобы добиться уважения среди соседей» — говорил мне когда-то мой отец. «Должны» — не нравилось мне это слово, и я как раз думала о его значении, когда увидела вдалеке мсье Антонио. Встретиться с ним было для меня неожиданно. «Такие прелестные у вас глаза!» — сказал мне мсье Антонио. Слова эти поразили меня в самое сердце. «Нужно срочно сообщить ему известия о папеньке!» — мелькнуло у меня в голове, потому что папенька его был очень болен, а мсье Антонио не знал об этом… Сказать ему, или же пока что не стоит торопить события? В тёмных очах мсье Антонио мелькнуло беспокойство. Лицо его потемнело.]

То же самое.

Но мне было приятно это слышать.

Маша Воронина.

Пашка ещё несколько раз перечитала сообщение — просто потому что ей понравился Марьин слог, и то, как из целого шифра она умудрилась сделать небольшой сюжет про аристократку и какого-то там мсье Антонио, у которого болен отец, но Антонио об этом не подозревает… Умеют же люди!

«Приятно слышать…» — Лысая удивлялась, как вообще пиксельные буковки на экране умудрялись быть настолько тёплыми. А «то же самое» — относилось к шифру, или к…

Легко расшифровав спрятанное послание, она какое-то время сидела с пустым взглядом, а затем тяжело вздохнула, уронив голову на руки. Внутри неё гремучей смесью сошлось несочетаемое: радость, что её поняли, и грусть от того, что поняли не до конца. Но Марья тоже хотела встретиться!

Это заставило Пашку сочинить ещё один драбадан: даже писать прямым текстом такие вещи казалось немыслимым. Он был короче, но содержательнее.

[Что же будет, если все мы — я! — не есть Вселенная, та, что манит, что отталкивает… как раньше, помните, люди?]

-\-. Меня это беспокоит.

Паша Романова

«Уж извини, в сравнении с твоими шифрами у меня получается какая-то бредятина…» — подумала Пашка, отправляя следующее письмо.

Ответ пришёл, когда новогодние каникулы уже закончились. В то утро Пашка по-быстрому включила компьютер перед учёбой, и увидела пришедшее на почту письмо. Расшифровывать драбадан времени не было совершенно, но очень хотелось — так что Лысая просто сфотографировала его на телефон, даже не читая, и помчалась в школу, ибо уже опаздывала.

Впрочем, Истомин где-то запаздывал: весь 11 «А» толпился возле кабинета математики, а коридоры после звонка были пусты — в других классах уже начались уроки. Подойдя к своим, Лысая неопределённо спросила:

— А чё, где он? — имела в виду Истомина.

Фамилию называть было бессмысленно: среди старшеклассников никто не знал учительских фамилий. Называть по имени-отчеству было слишком странно и официально, поэтому все давали преподавателям какие-нибудь сокращения вроде «Борисовна» или «географичка».

Три девушки, которые с ней не общались, безразлично пожали плечами, не отрываясь от экранов телефонов. Время от времени они поднимали головы, холодно сканировали местность и снова возвращались на исходные позиции. «Андроиды…» — презрительно подумала Пашка, отходя к одному из свободных подоконников.

Присев на него, она достала телефон и принялась читать то, что пришло от Марьи:

[Все, кто называл себя «мы», неизбежно, почти стремительно менялись местами, слишком быстро и неугомонно, меняли себя в каждом дне, в этом странном, причудливом мире не существовало никаких пределов. Было ли такое, что ничего, что дало нам плохого или неправильного…]

-\-. Немного кривокосо.

Маша Воронина.

«Значит, через три теперь… Похоже, в ограничения не влезла, и решила увеличить», — подумала Лысая, приближая фотографию монитора.

«Все… мы…»

— Ребят, алгебры не будет! — крикнул кто-то из другого конца коридора.

— А что такое?

— Да это пиздец, смотрите чё…

Кто-то из парней подбежал к девушкам, и стал что-то им показывать с экрана своего телефона. Лысая не обращала на них внимания, расшифровывая драбадан, пока с их стороны не донеслось:

— Это что, Истомин?!

2.

В короткие сроки по школе разлетелся слух, что учителя алгебры кто-то жестоко избил, и даже машину его сжёг. Учителя говорить что-то по этому поводу отказывались, а на все вопросы отвечали, что он попал в больницу. Сколь ни успел он полюбиться одиннадцатому «А» как учитель, но отмене двух из пяти уроков, как ни крути, все были рады.

Кроме Пашки, которая восприняла эти новости с тяжким ощущением того, как на плечи свалилось что-то тяжкое и неподъёмное, как само небо. Кое-как отсидев два урока, она отпросилась с третьего, сославшись на головную боль, но к врачу не пошла — вместо этого заглянула в учительскую и спросила, в какую больницу положили Истомина.

— Ну, а мы-то откуда знаем?! — возмутилась Ирина Фёдоровна, которая вела у них биологию с химией, и Пашку терпеть не могла. — Нам этого, Романова, не сообщали! Откуда мы знаем, в какой он больнице?!

Поняв, что дальнейшие разговоры бессмысленны, Пашка покинула учительскую.

Неужели, постарались Клоуны? Вполне возможно, но чтобы ещё и машины сжигать — до этого они раньше не доходили… К тому же, Истомин, по сути, обычный учитель, что он с ними мог не поделить?

— Павлена! — донеслось сзади. Пашку позвала другая учительница, «англичанка» Татьяна Витальевна, вышедшая из учительской. Она, в отличие от химички, наоборот относилась ко всем — и к ней в том числе — с дружелюбным снисхождением. За это её уроки и любили гораздо больше, нежели биологию с химией.

— Да? — Пашка остановилась, оборачиваясь.

Татьяна Витальевна подошла к ней, сказав негромко:

— Я не уверена, но он, скорее всего, в тридцать девятой. Там реанимация… Знаешь её адрес?

— Знаю, она на конечке вроде… Думаете, там?

— Там самая близкая реанимация… У мужа был инсульт, так его туда возили. Проверьте, скорее всего, Олег Павлович там.

— Хорошо… Спасибо!

«Какое мне вообще дело, где он и что с ним…» — думала она раздражённо, надевая куртку. Недавно прозвенел звонок, поэтому все коридоры были пусты. Пашка старалась думать о том, что ей всё равно, но в эту ложь самой себе даже верить не особо хотелось. Пострадал единственный чёртов человек, который, возможно, понимал её целиком и полностью, пусть и вёл себя иногда, как скотина. И отпускать его на произвол судьбы она не собиралась.

— Эй, Лысая, — позвал кто-то сзади.

Это был Дима Рубенцов, стоящий на пороге раздевалки. Пашка недружелюбно взглянула на него.

— Чё надо?

— Я поговорить с тобой хотел. Ты куда пошла, к Истомину?

— Не твоё дело! О чём поговорить хотел, слюнявчик?

На свою старую неприятную кличку Рубенцов отреагировал сдержанно — кажется, было что-то серьёзное.

— Я знаю, кто на него напал. И из-за чего.

— Ну супер, чё теперь. Шуруй в ментовку, хренов ты Шерлок. Какое мне дело до Истомина вообще?

Рубенцов воровато посмотрел по сторонам и вошёл внутрь раздевалки, понизив голос:

— Камон, все знают, что вы с ним типа тусите вместе. Думаешь, не видно?

— Да ничего мы не…

— На него из-за тебя напали, понимаешь?

— В смысле? — удивилась Пашка. — Что значит — из-за меня?

— То и значит. Клоуны тебя ищут и узнали, что ты с ним тусуешься. Вот его и отпиздили.

Лысую как обухом по голове ударило: она застыла как вкопанная, и во все глаза уставилась на Рубенцова.

— Что ты… такое несёшь? Зачем им это?

— Они до тебя добраться хотят. Видать, крепко у них с тебя бомбит. Если у тебя есть кто-то, с кем ты… ну, тусуешься типа — то Клоуны могут на него выйти.

— Да в смысле?! — не выдержала Пашка. — Что ты вообще несёшь такое?! Какое «из-за меня», ты о чём? С чего ты взял это?!

Рубенцов тяжело вздохнул, потерев двумя пальцами переносицу (так же Истомин несколько раз делал).

— Помнишь, этим летом ты вместе с Серёгой Карбышевым ко мне заходила, и он бабки просил?

— Помню, и что?

— А то, что я эти бабки Клоунам должен был. Я как бы вообще не с ними, а вот Серый, он — непонятно, то ли с ними, то ли нет, но вроде на них работает. Эта… Харли ему бабки тоже отваливает. Натаха которая.

— Давай ближе к делу.

— Так я и говорю: Карбышев знал, где я живу, значит, Клоуны тоже в курсе. Вот они ко мне и зашли. Про тебя спрашивали, мол, не общаешься ли ты с кем-нибудь, есть ли друзья, и кто они. Я им ничего не сказал, эй! Не смотри на меня так.

Пашка хрустнула кулаками.

— Если, сука, ты им ничего не сказал, то откуда они узнали про Истомина?

— Да хуй его знает! Может, на улице видели, может ещё где… Я ничего про него не говорил, но сегодня услышал новости, подумал: выследили его. Потому что кому ещё нужен какой-то математик. Хватит, не смотри на меня так! Я тебя им не сдал, и не собираюсь.

— С чего вдруг такая щедрость? Вспомнил младшие классы?

— Не только их, — Рубенцов замолчал, что-то не договаривая. В это время Лысая уже переодела сменку и закинула её в портфель на плече. Готова была идти.

— Ну давай, говори. Я слушаю. Чё ж ты меня не сдал?

— А что, я на крысу похож? — ощетинился он.

— Крысы, вроде, только своих не палят — а я что, похожа на «свою»?

Рубенцов откровенно смутился, не в силах найти нужных слов — а Пашка не хотела выслушивать его невнятные объяснения. Махнула рукой:

— Да расслабься, Рубен. Если не пиздишь, то спасибо, что не сдал. Ты что, только про Истомина сказать пришёл?

— Да, и… Будь осторожнее, окей? Ты же видишь, как далеко они зашли, чтобы просто тебя найти. И если что понадобится… обращайся.

— Ты чего вдруг таким добрым стал? — удивилась Пашка, выходя из раздевалки. Рубенцов вышел следом. — Помнится, ты после того случая терпеть меня не мог…

— Да с тобой как будто поговоришь нормально! Чуть что — сразу в матюги бросаешься. А я просто помочь хотел. Так что тут скорее…

— Да-да, я поняла… Ладно, я пошла. Спасибо ещё раз!

Если кто-то говорил, что у Лысой никогда не было друзей — этот кто-то несколько заблуждался. В начальных классах Павлена Романова, будучи девочкой замкнутой и нелюдимой, волею случая подружилась со своим соседом по парте, Димой Рубенцовым. Он всегда здорово выглядел, умел постоять за себя, даже если к нему лезли мальчишки постарше, хорошо отвечал на уроках и имел хорошие оценки. Несколько раз они даже вместе шли после школы — до определённого момента им было по пути.

Помимо него, Пашка также дружила с двумя девочками из класса, но обе они вскоре куда-то из школы перевелись. И спустя время Павлена, естественно, по уши в Рубенцова влюбилась. К этому моменту по классу уже поползли про них всякие сплетни. Павлена этого не знала, и в одну из прогулок честно призналась Диме, что всем сердцем его любит. Призналась, кстати, по всем законам романтических фильмов, которые на тот момент ей удалось посмотреть. К сожалению, произошло это в тот период, когда «жених и невеста» считалось худшим из оскорблений.

Рубенцов ужасно на это разозлился и выкинул её портфель на дорогу, а на следующий день на весь класс принялся дразнить её Рыжей. После этого не только обидное прозвище приклеилось намертво, но ещё и Рубенцов, чтобы опровергнуть любые свои связи с Пашкой, стал изводить её всеми доступными методами. Продолжалось это ровно до седьмого класса, когда, придя после каникул, Пашка, она же Бритая, хорошенько отлупила Рубенцова, как только он попробовал подойти. С тех самых пор одноклассники, особенно не раз битые ею парни, начали её побаиваться, а после — сторониться.

Пашка вышла на мороз, спрятав шарфик под куртку и втайне пожалев, что не может сунуть в него нос, когда он так сложен. В наушниках громыхало что-то тревожное и мелодичное, а на сердце скребли неприятные кошки.

Клоуны охотятся за ней? Это она виновата в том, что произошло с Истоминым? Почему Рубенцов помогает ей? И самое главное — кто ещё может оказаться в опасности из-за неё, если всё, что сказал Рубенцов, правда? Лизок, Полька, Илюшка, родители?

Мысленно вычисляя, как добраться до больницы, Пашка достала из кармана телефон, на котором до сих пор было открыто изображение очередного Марьиного драбадана.

«Извини… Придётся пока что повременить с расшифровкой».

3.

Лишь спустя час ожидания Пашка узнала, что Истомина действительно положили именно в эту реанимацию.

— Вы его сестра? — спросил мужчина в белом халате, за которым Пашка неотрывно следовала.

— Да, — наобум ответила та. — Как он? Жив-здоров?

Врач посмотрел на неё как на идиотку.

— Был бы жив-здоров — вас бы здесь не было. Подождите здесь, — сказал он, и зашёл в дверь одного из кабинетов.

Он появился спустя аж полчаса и растолкал Пашку, которая слегка задремала. Протерев глаза, она спросила:

— Ну… что?

— Всё… довольно серьёзно, — сдержанно сказал доктор, скрестив руки перед собой. — Очень сильное сотрясение мозга, сломанные рёбра. Результат — глубокая травматическая кома. Знали, куда бить.

С каждым его словом Пашка чувствовала, что голову сдавливает тугая боль, а небо, свалившееся на плечи, тяжелеет.

— Но он… жив? — с глухой надеждой спросила она.

— Около того, — уклончиво ответил доктор. На бейджике у него было написано «Вениамин». — В коме пациент не реагирует на внешние раздражители, глаз не открывает, говорить не может, сами, наверно, знаете… Мы сейчас позвонили его родителям, должны подъехать. Можете подождать их, раз вы сестра…

— Простите пожалуйста, я не его сестра, — сказала Пашка, спохватившись. — Он учитель у меня в классе. Не говорите его родителям…

— Вы же сказали…

— Я соврала. Извините.

Вениамин укоризненно посмотрел на неё, недовольно цыкнул.

— Лезете не в своё дело, девушка. Идите домой, взрослые люди без вас разберутся.

— Как это «не в своё дело», он же мой друг! — вспылила Пашка. — Ещё какое моё!

«Взрослые люди» задело за живое: Лысая никак не считала себя ребёнком, и веры в то, что взрослые во всём сами разберутся, в ней не было ни на грош. Один такой взрослый тоже наверняка считал, что во всём разберётся… и теперь он в коме.

— Для друзей — отдельные часы посещения в приёмном покое, а сейчас будьте добры, перестаньте на меня кричать и возвращайтесь домой.

— Слушайте, простите пожалуйста, что соврала! Но вы тоже меня поймите, он мой друг! Скажите, он хоть выживет?! Может, принести чего? Когда приходить можно?

Сделав недовольный и нетерпеливый выдох носом, Вениамин достал мобильник и дал Пашке списать номер, записанный на его обратной стороне.

— Позвоните мне сегодня вечером, после десяти. Там всё станет ясно.

В безлюдную квартиру Пашка вернулась совершенно никакая: уставшая, голодная, обессиленная. Машинально потрепала по загривку обеспокоенного и негулянного Ладана, машинально порылась на кухне в поисках еды — нашла в холодильнике тарелку макарон с тефтелями. Обедая в тишине, не могла думать ни о чём другом, кроме Истомина, внезапно впадшего в кому.

Пашку не терзало — пока что — чувство вины, ведь любой, живущий в Полтиннике, мог попасть Клоунам под раздачу. И как-то уж совсем не укладывалось в мозгу, что такое могло произойти из-за неё. Может, Рубенцов просто напутал чего?

«В любом случае, главное сейчас — это Истомин…»

Покончив со своей небольшой трапезой, она отправилась к компьютеру, но места себе всё равно найти не могла. Расшифровав последний Марьин драбадан, решила, что ответ напишет позже, когда всё уляжется.

Прошёл час после её возвращения домой, когда телефон вдруг зазвонил.

Пашка ответила не сразу: лежала на кровати, слушая музыку, сквозь которую пробивалась монотонная вибрация звонка, и глядела перед собой остекленевшими глазами. Думала, что звонят родители, но когда лениво посмотрела на экран телефона, увидела номер, подписанный как «Полька».

Молча сдвинула ползунок на зелёную сторону, поднесла телефон к уху.

— Да.

— Здоро́во, Лысая.

Голос был не Полькин, но знакомый. Да и сама бы Полина никогда так её не назвала бы, как бы они ни ссорились. И всё равно этот голос Пашка узнала не сразу.

— Это кто?

— Ты что, не узнала? Богатой, что ли, буду? Ну твои проблемы, догадывайся… — лишь спустя долгие несколько секунд до Пашки дошло, что голос, так хорошо впечатавшийся в память ещё с ДК и концерта «Глубже», принадлежал Харли. — На, держи, поздоровайся… Поздоровайся, я сказала!!!

— П-привет, — послышался заикающийся голос Польки, от которого Пашке стало не по себе. Затем снова заговорила Харли:

— Короче, Лысая, подружайка твоя пока что вместе с нами тусит. Как видишь, даже номер мне твой дала. Хотя у меня он, конечно, и так был…

К горлу подступил ком, так что даже дышать стало трудно.

— Про учителя твоего ты, слышала уже, наверное? Нехорошо вышло, согласна?

— Слушай, отпусти её, блять, она тут вообще не при чём! — крикнула Пашка в трубку. Страх сжал сердце так, что оно будто бы билось в предсмертной конвульсии, стараясь вырваться из железной хватки.

— Да конечно не при чём, Пашенька, конечно не при чём, — с притворной ласковостью сказала Харли, — я же говорю, она только телефончик дала твой… Давай так: она пока что посидит с нами, а ты придёшь и заберёшь её, хорошо? И славненько всё будет… Мы в заброшенном здании в парке, недалеко от вашей школы. Приходи одна, договорились? А то парни у меня те ещё непоседы, мало ли чего наворотить могут…

Притворный голос резко прекратился:

— У тебя есть час: приходи на заброшку, где вы с Останцевым тусили. Ментам звонить не пытайся: к нам никаких предъяв не будет, пока мы никого не отпиздили. Пригоняй быстрее, иначе тебе не понравится то, как твоя подруга будет выглядеть.

— Если ты хоть пальцем её тронешь, я… — но в телефоне послышались гудки, и взбешенная Пашка со всей силы швырнула его в стену. Несчастный аппарат разлетелся на запчасти, а Лысая бессильно села на кровать, чувствуя крупную дрожь по всему телу.

Она испытывала весьма двоякое ощущение, когда не знала, и одновременно знала, что ей нужно делать. Звери в голове — и не только в голове — били в набаты, призывая к действию, а Лысая лишь сидела, глядя на собственные трясущиеся руки и, наверное, впервые в жизни понимала, насколько эти руки не подходят для нанесения ударов. Особенно сейчас, когда они так крупно дрожали. Хотелось заплакать — но бесполезно, Польку это не выручит.

Сделав глубокий вдох, она встала, на трясущихся ногах прошла на другой конец комнаты, склонилась и принялась собирать разлетевшиеся части телефона. Вставила батарею, закрыла крышкой, включила — вроде бы, работал, даже экран был цел. Подождав какое-то время, Пашка, поджавшая под подбородок колени, стала рыться в Сети, и вскоре отыскала номер Рубенцова. Кроме него рассчитывать больше было не на кого.

— Я на уроке, кто это? — шёпотом ответил тот на звонок.

— Рубен, это я. Мне твоя помощь нужна. Пиздец как срочно.

Дома отыскалась старая, никуда не годная деревянная бита со стёршейся до дыр рукоятью из синей ткани. Пашка несколько раз брала её на стрелки с Киром, но скорее просто для угрожающего вида — действовать предпочитала кулаками. Сейчас она понимала, что кулаки мало что решат.

Очистив стол от хлама, Лысая положила на него биту, припомнила, что где-то в отцовских ящиках хранится моток колючей проволоки, купленной ими для охраны сада, но так и не пригодившейся. Кое-как — с лязгом и грохотом — выудила её на свет. В комнату вместе с ней захватила кусачки, молоток и пару-тройку гвоздей.

Пашка размотала колючую проволоку, несколько раз порезавшись, и принялась оборачивать её вокруг биты, при этом вбивая острия в дерево молотком. По окончанию процесса бита отдалённо напоминала украшенную гирляндами новогоднюю ёлку… Очень специфическими гирляндами, и весьма специфическую ёлку. Вдобавок ко всему, она вколотила несколько гвоздей в деревянную макушку, так что узкие тонкие штыки пробили её насквозь. Дерево в нескольких местах разошлось, но не слишком сильно — всё же бита была старой.

Взяв оружие, Лысая покачала его в руках. Проволока и гвозди сильно утяжелили биту, но она на это и рассчитывала. Вот только руки дрожали весьма некстати: её было не удержать.

Вытряхнув из рюкзака учебники, Пашка всунула туда биту, надеясь, что та не успеет процарапать себе путь наружу. Рукоять всё равно торчала, но в этом не было ничего необычного: молодёжь в городе вообще очень чтила биты, и многие часто их с собой носили.

В ванной отыскался длинный и широкий эластичный бинт.

Злость наконец одолела Пашку с головой, когда она выдвинулась к парку, накинув капюшон и включив музыку группы «Феникс» погромче. Она создавала необходимый настрой.

Харли открытым текстом призналась, что Истомина избили именно они. А теперь они ещё и буквально взяли в заложники Польку — причин для того, чтобы размозжить атаманше Клоунов лицо было более, чем достаточно. Хватит ли у неё на это сил — другой вопрос. Лысая молилась про себя безликим небесам, чтобы хватило хотя бы на это. Сколько их там? Наверняка, больше двух или трёх. Много кто хотел бы поквитаться с ней за синяки и ссадины.

Рубенцов — явно обеспокоенный — ждал возле высоких решётчатых ворот, ведущих в парк. Лысая никогда бы не подумала, что станет на него в чём-то полагаться, проблема была в том, что на данный момент больше было не на кого. А он, вроде как, и сам говорил звать его, если что.

— Свалил с урока из-за тебя… — недовольно произнёс он. — Что тебе нужно? И что за хрень у тебя в рюкзаке?

— Показывать не стану… Пойдём в парк. Поможешь мне кое-в-чём, а после — можешь быть свободен. Извини, если за прогул влетит… Просто просить мне реально больше некого.

— Что ты вообще здесь забыла? — спросил он, ёжась от холода, пока они шли по широкой аллее. — И что там с Истоминым?

— В коме он, — ответила Пашка, глядя по сторонам. — Учителя, скорее всего, заменят.

— В коме? — удивился Рубенцов. — Жесть. Так, а мы-то что тут делаем?

— Я иду на разборку с Клоунами. А ты мне поможешь.

— Чего?! Ты издеваешься?!

— Спокойно, драться я тебя не заставлю. Просто замотаешь мне руки, а потом можешь быть свободен. Тебя даже не увидит никто.

Несмотря на её заверения, Рубенцов смотрел на неё во все глаза.

— Ты, блин, серьёзно?! Хочешь идти на стрелу с Клоунами?!

— У меня нет выбора, они мою подругу взяли. И она сейчас сидит там. А я не хочу, чтобы они что-то с ней сделали. Поэтому постараюсь разбить как можно больше ебальников… за неё, и за Истомина.

Какое-то время они помолчали, а затем, когда свернули на узкую заснеженную тропинку, ведущую в сторону заброшки, Рубенцов спросил:

— Тебе не страшно?

— Ты ёбнутый? Мне пиздец, как страшно. Но Полине ещё страшнее. И выручать, кроме меня, её некому. Я просто надеюсь, что эти сволочи её отпустят, когда я приду.

Заброшенное здание уже виднелось вдалеке. У Лысой возникло бледное чувство, что с ней это когда-то уже происходило. Она взглянула на небо и вспомнила, что точно такое же было, когда перед ней маячила спина Кира, идущего на стрелку с Вольным.

4.

Они зашли за небольшую трансформаторную будку поодаль от здания. Оглядевшись по сторонам, Лысая сняла рюкзак и извлекла на свет свою биту.

— Ёб твою мать… — тихо прошептал Рубенцов, увидев это чудовище. — Лысая, ты в курсе, что этой хернёй и убить можно?

— В курсе. По-другому никак.

Она достала из сумки смотанный эластичный бинт, размотала и протянула Рубенцову.

— А теперь замотай мне правую. Прямо с битой.

От этих слов у него глаза на лоб полезли.

— Ты чё, серьёзно?! Нахуя?!

Лысая сжала губы. Отвечать не хотелось.

— Ты ж себе, если размахнёшься, руки нахуй переломаешь… — сказал Рубенцов.

— Переломаю! Но без этого я её просто не удержу. Видишь? Они дрожат. Слушай, Рубен, пожалуйста. Это всё, что от тебя требуется. Перемотай мне руку и можешь быть свободен. Если я не приду в школу — ты знаешь, где мой труп искать.

— Ты ёбнутая, — обречённо вздохнул он, но примерился к Пашкиной руке, держащей рукоять биты, и стал затягивать на ней бинт. Сработало как надо: пальцы сильно сжало, и разжать не было никакой возможности. Хорошо хоть, что ногти Пашка догадалась подстричь, иначе они переломались бы все прямо сейчас.

Пошёл снег. В зловещей тишине леса Пашка подняла голову, поймав лицом несколько снежинок. Закрепив специальные крючки на концах бинта, Рубенцов выпрямился:

— Как-то вот так… Попробуй.

Бита по-прежнему была тяжёлой, вот только у руки теперь особо не было выбора. Повертев оружие так и сяк, Пашка отшагнула на безопасное расстояние и попробовала размахнуться. Острия гвоздей с угрожающим свистом разрезали воздух.

— Отлично… Спасибо, Рубен. Это всё. Можешь идти.

— А рюкзак?

— Он пустой, я тут оставлю.

— Стой, может… Может всё-таки не пойдёшь? Ну давай я полицию там вызову, что-то такое…

Пашка немного подумала, нахмурив брови.

— Бесполезно. Часа ещё не прошло, и если менты сюда и доедут, то там они найдут просто тусовку подростков, ну максимум — разгонят их. А если вызовешь, когда я туда зайду, то загребут скорее меня — с этой хернёй в руке я выгляжу как ебучий маньяк. Так что просто иди.

С каждым шагом заброшка, построенная весьма ленивым архитектором — потому что напоминала гигантский трёхэтажный прямоугольник из бетона — делалась всё ближе, и всё больше. Тропинка к ней была протоптана свежими следами. Пашка не оглядывалась, чтобы не знать, ушёл Рубенцов, или так и остался стоять за той трансформаторной будкой.

Вход уже был совсем близко.

«А что, если я умру там? — подумала она обречённо и отстранённо одновременно. — Они ведь… могут и застрелить меня. Как Вольный — Кира».

Все немногочисленные друзья, которых она успела завести, останутся без неё. Родители останутся без дочери. В классе станет на одного незаметного человека, на одну лысую девушку меньше. У Марьи больше не останется друзей в родном для неё городе, и на её последний драбадан никто не ответит. Может быть, не стоит идти? Убежать, но выжить? На душе стало горько и паршиво. Порезы от кошачьих когтей кровоточили.

Горячим импульсом под черепом полыхнула мысль: нельзя допустить этого, нельзя допустить, чтобы её близким людям было настолько больно от того, что её нет рядом. И как только Пашка осознала это, пульсирующая незаметная боль в татуировке на виске будто бы отступила.

«Ради них всех я не стану умирать, — подумала она обречённо, делая шаг, и ещё один, и ещё один — ко входу в заброшку. — Ради них всех я постараюсь выжить».

Бита со скрежетом волочилась по каменным плитам.

В привычное здание она вошла с поднятой головой и глядя перед собой.

Клоуны действительно были здесь — человек десять или больше. Оббежав их глазами, Пашка увидела и Польку — в куртке, с рюкзаком, напуганную, стоящую в окружении трёх громадных кавказцев. Видимо, поймали после школы.

Несколько парней рисовали на стене баллончиками огромное лицо улыбающегося клоуна с чёрным гримом и чёрными, пустыми глазами.

Пахло краской.

Докурившая сигарету, Харли бросила её на пол, заваленный мусором, и потушила носком кроссовка. Она была одета в тёмный пуховик да чёрную шапку, из-под которой спадали тонкие русые волосы.

— Здоров, Лысая, — произнесла она громко, и все, кто были в здании, оторвались от своих дел. — Молодец, вовремя пришла.

— Ну, я тут. Отпустите её, нахуя она вам сдалась, — Пашка старалась держаться спокойно и равнодушно. Биту опустила назад — против света, льющего со входа, её вряд ли было хорошо видно.

Кто-то толкнул Польку в её сторону.

— Иди.

Покачнувшись, она испуганно обернулась на Клоунов, а затем побежала к Лысой. Увидев её бледное напуганное лицо, Пашка почувствовала, что ей тоже страшно.

Полька прижалась к ней. Вся дрожала.

— Паша, прости, прости пожалуйста…

Пашка приобняла её одной рукой, погладив по спине куртки и шепнула:

— Всё хорошо, Полин. Беги скорее отсюда.

— А ты, Паш?

— Забудь про меня.

— Ну вы скоро там? — громко крикнула Харли. Вздрогнув от её голоса, Полька вся сжалась.

— Ну-ка пиздуй отсюда, — как можно грубее сказала ей Пашка, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Нехуй тут со мной обниматься! Мне вообще насрать на тебя, идиотка!

— Паш, я…

— Я тебе ещё тогда сказала — нахуй пошла! Быстро, блядь!

Посмотрев на неё изумлёнными, слезящимися глазами, Полька ничего не сказала — лишь стукнула её кулаком в грудь и стремительно выбежала с заброшки.

Провожать её взглядом Пашка не стала: двинулась на Клоунов, как можно сильнее шкрябая по полу гвоздями и колючей проволокой. Те тоже зашагали к ней навстречу. Лысая скользнула по ним глазами: монтировки, арматура, две-три биты… Должно быть, крепко ей достанется сегодня.

В короткое время её окружили.

Пашка взметнула перед собой биту, на всякий случай перехватив забинтованную руку свободной.

— Ну что, уёбки, кому первому въебать?!!

— Да она ебанутая… — прошелестел неясный шёпот.

— Ты, блядь, допиздишься, — угрожающе произнесла Харли, — Наваляем ей!

На неё попробовали броситься со всех сторон, но Лысая резко взмахнула битой по кругу. Несколько человек отшатнулось, кому-то она порвала одежду, кому-то проволока и гвозди разодрали лицо. Сзади на неё навалился и схватил медвежьей хваткой тот самый громадный кавказец. Несколько раз попав ему по ногам, Пашка смогла вырваться. Чья-то арматура заехала ей по лицу, кто-то налетел сзади… Сознание застлала боль, но Лысая бросилась вперёд со звериным воем, размахивая битой с такой силой, что руку, сцепленную с рукоятью, выворачивало. На макушке была видна чья-то кровь. Кто-то огрел её по спине монтировкой, так что дыхание перехватило. Но и этого оказалось недостаточно. В абсолютном вакууме Лысая бросилась вперёд, увидев перед собой Харли. Её тут же заслонил второй кавказец — и ему прилетело по лицу с такой силой, что полетели зубы вперемешку с кровью. Лысую опять схватили сзади, на этот раз кто-то куда слабее, чем кавказец. Каким-то невероятным образом она перекинула его через себя, рванула в сторону, и ещё раз заехала кому-то битой по лицу. Чужая кровь уже была не только на древке, обмотанном колючей проволокой, но и на её руках и одежде. На неё набросились сразу трое: один врезал монтировкой по зубам (Лысая почувствовала одновременно сильную боль, онемение и металлический привкус), но в следующий момент бита со страшной силой врезалась ему в промежность. Он взвыл. Двое других лупили её кулаками везде, где доставали. Лысая почувствовала, что теряет равновесие. Упала. Её стали пинать. Руку с битой — которую она всё равно уже не чувствовала — прижали ногами к земле. Взревев от боли, Лысая тщетно вцепилась свободной рукой в чью-то ногу. Подошвой чьего-то сапога ей зарядили в лицо: оно оказалось заляпано кровью и грязным снегом. Кому-то досталось битой по бедру, раздался крик боли. Вывернувшись — и, кажется, окончательно вывихнув руку с битой — Лысая нечеловеческим усилием заставила себя подняться на ноги и протёрла глаза свободной рукой. Бесполезно. Всё лицо было в каше из крови и грязи, только один глаз кое-как различал стоящих перед ней людей. В душе Лысой сейчас властвовал безумный и молчаливый Зверь, и он помнил, что та, что пониже других ростом — это Харли. Кинулся к ней, ожидая, что её опять кто-то собой прикроет, но Харли и сама шагнула навстречу к Лысой, врезала кулаком по лицу. Та даже не покачнулась, замахнулась битой. Гвозди со страшным звуком рассекли воздух, но забинтованную руку её вновь кто-то поймал, и удар снова прошёл мимо Харли. Снова повалили на землю, теперь уткнув в грязь лицом. С рыком Лысая, получив пару крепких ударов по почкам, вывернулась из-под пинающих её ног, использовала биту как опору, чтобы снова встать поодаль от до сих пор невредимых Клоунов — хотя таких осталось довольно мало — и перехватила биту двумя руками, тяжело дыша. Бинт на руке еле держался, в нескольких местах уже порезанный.

— Ну… Кто следующий? — еле дыша, спросила она. Казалось, абсолютно всё в её теле кровоточило: рот, нос, глаза, даже правое ухо, казалось, было залито кровью. Результатом её усилий стало несколько серьёзных ран на лицах и телах почти всех Клоунов. Двое или трое вообще беспомощно съёжились на земле. А Харли — и это бесило больше всего — была цела и невредима.

— Погодите, парни, — произнесла она, подняв руку в предупреждающем жесте.

Она холодно взглянула на Лысую и сделала шаг к ней навстречу. Ещё один, и ещё один. Сунула руку во внутренний карман куртки. Пашка почувствовала странное «дежавю», когда на свет показался чёрный пистолет, снятый с предохранителя. Харли держала его уверенно, как будто даже привычно.

Всё вокруг Пашки замерло, даже боль, даже, казалось, сердцебиение. Дуло пистолета было направлено на неё.

— Если я тебя здесь грохну, — произнесла Харли медленно и отчётливо, — то меня никто за это не накажет. Мой отец — Александр Рябов, слышала про такого? Он с мэром города дружит. Он отмажет меня от чего угодно, даже если найдётся кто-то, кто меня обвинит. Понимаешь? Мне за это ничего не будет. Я могу пристрелить тебя прямо здесь, как суку.

В голове Пашки что-то стукнуло. Рябов… Где она слышала эту фамилию? Где? Почему она кажется такой близкой и знакомой?

— Да хуй тебе… — прорычала Лысая. — Несколько ребят знают, что я пошла сюда на встречу с тобой. Если пристрелишь меня — то тебе точняк грозит срок.

— Никто ничего не докажет, неужели ты не поняла?! Это я здесь власть, Лысая!

«Значит, её имя Наташа Рябова… Сука, до чего же знакомая фамилия, где я её слышала?!»

Припомнив что-то, Лысая выдала наобум:

— Так Кир Останцев — твой брат, получается?

В глазах Наташи мелькнуло что-то испуганное, и Лысая этим воспользовалась: рванулась вперёд и в сторону, из-под дула, замахнулась битой и изо всех сил врезала по руке с пистолетом. Харли тонко, но громко взвизгнула от боли. Пистолет взметнулся вверх. Проследив взглядом его траекторию, Лысая вытянула свободную руку и поймала его, покачнувшись на месте. Сама удивилась, как у неё вышло.

Крутанула на пальце, перехватив в руке, и направила дуло на Харли. Та, до сих пор держащаяся за кровоточащее запястье, замерла, как испуганный кролик. И в этот момент у Лысой в голове пронеслась мысль: неужели, такая могущественная Харли до этого никогда не оказывалась перед лицом смерти?

Рука дрожала, но пистолет держала крепко.

— На колени, — прохрипела Лысая, не узнавая собственный голос. — Вставай… на колени.