Огненный цветок (гет)

Светло-зеленые листья больших мэллорнов, такие непривычные в самой середине зимы, печально шептались над головой Леголаса, повинуясь даже самому легкому движению ветра. Если ему посчастливится вернуться с этой войны, он обязательно придет сюда весной, когда зацветут золотые цветы, а светлые листья будут сброшены, и весь лес застынет в своем благородном величии. Лес говорил с ним, а он, истосковавшийся по нетронутому тенью миру, внимательно слушал. Деревья, несравненно более старые и мудрые, чем он сам, делились с ним слухами, что приносил ветер, вспоминали минувшее, загадывали о будущем.

Говорили они и о своих гостях: потешались над причудливыми суетными хоббитами, в сердцах которых жила простодушная боязнь старого леса, недовольно ворчали о подозрительном гноме, озирающимся на каждый шорох листвы поверх головы. На это ворчание Леголас только снисходительно улыбался. Гимли стал чуть менее невыносим чем обычно, и он готов был признать, что общество гнома бывало даже приятным.

Рассказывал лес и о девушке, совсем девчонке, что так чутко отзывалась на его бормотание. Она тоже говорила с деревьями, делилась с ними своими радостями, но чаще пересказывала свои тревоги, силилась распознать их голоса, слушала, но лишена была дара слышать. Деревья нашептывали Леголасу, как она бывает подолгу стоит под кронами с закрытыми глазами, а потом прикасается горячим лбом к гладкой серебристой коре, проводит по ней ладонью, а затем раскидывает руки для объятий и, обреченная на неудачу, пытается сомкнуть их. На этих рассказах он внезапно для самого себя напряженно замирал и превращался весь в слух, боясь упустить что-то из бурчащего шелеста листьев. Так он узнавал, какие песни она поет в те ночи, что проводит без сна на уединенной поляне у самой окраины города, какие страхи живут в ее душе, что она ждет от своей собственной судьбы. А ждала она — ни много, ни мало — смерти, отчего-то уверившись в неизбежности злого рока.

Это откровение, услышанное от деревьев, оглушило его. Умереть? Она не может умереть! Да, конечно, он понимал, что Тинвэ — смертная, что рано или поздно эта участь должна настигнуть ее, как настигает всех из их племени, но в то же время, это предположение было насколько абсурдным, что никак не помещалось в голове. Умрет? Насовсем? И не будет больше ее звонкого смеха, ее завораживающего голоса, певшего такие чудесные песни? Не будет ее нетерпеливого подергивания плечом и упрямой линии поджатых губ, выдававших крайнюю степень недовольства? Не будет вспыльчивых слов и резких необдуманных поступков? Горящего взгляда? Это было решительно невозможно. Размышляя об этом, он представлял себе смерти других членов братства, ставших ему — что и говорить! — друзьями, и находил их печальными, но вполне укладывавшимися в общий порядок вещей. Да, каждый из них покинет его. Хоббиты станут маленькими и сморщенными, обрастут поколениями детей, внуков и еще каких-нибудь родственников, будут смешно причитать о погоде и, наверняка, обзаведутся теплыми пледами и креслами-качалками. Они умрут в почете и уважении, добрыми соседями и любящими семьянинами. Когда-нибудь поседеет борода Гимли, и он станет еще более несносным и ворчливым, будет задирать его по поводу и без и припоминать старые споры. Гном будет курить свою жуткую трубку, не оглядываясь на его недовольство, и пускаться в отчаянные авантюры, а Леголасу, конечно, придется его останавливать. Он будет долго горевать на могиле друга, но знать, что Гимли покинул его навсегда. Эта мысль оставит горько-сладкое послевкусие, истерзает его сердце воспоминаниями, но не разрушит его мир. Умрет и Арагорн. Храбрым молодым воином или почтенным седым королем, но смерть придет и к нему. Он примет ее стойко и достойно, спокойно попрощается со своим безмерно юным другом и уйдет. Его будут помнить поколения людей, эльфов, гномов и хоббитов, а Леголас будет горевать особенно остро. И тем не менее, совершенно естественно, что Арагорну суждено умереть.

Тинвэ умереть не могла. Это было неестественным и абсурдным. Тинвэ не могла умереть, также как не могли погаснуть все звезды, солнце и луна. Леголас готов был поверить, что исчезнут валар, сама Арда и даже Единый Эру, но не она. "Невозможно" — билась в голове мысль, "это невозможно" — говорило его глупое сердце, не желавшее подчиняться установленному порядку. Он не допустит этого, совершенно точно. Растерянный, но полный решительности, он в конце концов подошел к Арагорну и абсолютно серьезно стал уговаривать его оставить Тинвэ в Лориене, под защитой Владык.

— О, попробуй ей это предложить, — язвительно отозвался тогда Арагорн. — Только позови сперва меня, я не должен пропустить такой скандал, — но увидев его серьезный взгляд продолжил: — Послушай, что бы она ни вбила себе в голову, как бы сильно не верила, что ей суждено погибнуть вместо Боромира, мы этого не допустим, — и Арагорн слишком уж понимающе похлопал его по плечу и закончил на том разговор.

"Не допустим" — отозвалось эхом в голове Леголаса. Но это не уняло тревогу в его сердце.

* * *

В Лориене они провели совсем мало времени, солнце не зашло за горизонт и двадцати раз, как они начали готовиться в дорогу. Арагорн объявил им свое решение спускаться вниз по Андуину на лодках, но так и не сказал, отправится ли отряд в полном составе в Мордор или они разделятся. Следовать в Мордор Леголасу не хотелось, но если так велит долг, он останется с Фродо до конца. День отъезда еще не был назначен, это решение оставалось за Владыками, и Леголас старался как можно полнее насладиться оставшимся временем в Золотом лесу. Кажется, до самого отправления в путь не было ни одной ночи, в которую он спал: все их он проводил либо в беседах с мэллорнами, либо слушая стихи и песни эльфов Лориена. Но и в их компании его сердце не было спокойно, ему будто чего-то не хватало, чтобы сполна разделить радость своих собратьев.

Последние их дни в Лориене занимали заботы о дороге. Они с Арагорном несколько раз расспрашивали Халдира и других стражей границ об обстановке на юге, но все сведения были довольно туманными и сводились к одному: орки и другие слуги врага расплодились повсюду, а на тропах вдоль Андуина их было особенно много. Отряду следовало соблюдать осторожность. Основные сборы и приготовления проходили на поляне возле шатра братства, на которой они теперь проводили почти все время. Даже их обеды переместились сюда и стали походить на беззаботные пикники на природе. Если бы не серьезные разговоры и общая тревожность, можно было бы подумать, что они — просто компания друзей, выбравшихся в лес на легкую прогулку. Вот и сейчас хоббиты весело переговаривались, заканчивая свою обильную трапезу. На поляне была разложена их поклажа: походные одеяла сушились на внезапно выступившем ярком солнце, была собрана и пересчитана вся посуда, здесь же лежала и веревка, разрезанная на переправе на два конца, и аккуратно забухтованная ловкими руками Тинвэ.

Леголас стоял чуть поодаль, изучая карты, раздобытые еще в Ривенделле, и украдкой наблюдал за ней. Она с аппетитом ела какой-то сочный плод и смеялась над чушью, которую нес Пиппин. Ее пухлые губы, обычно бледные и бескровные, сейчас раскраснелись и стали ярко выделяться на белом лице. Рыжая прядь выбилась из косы и теперь мешала ей спокойно есть, и она пыталась откинуть ее движением головы. Во время очередного укуса из мякоти фрукта брызнул сок и капелька потекла по ребру ее ладони. Вопреки всяким приличиям, она поймала ее языком и в завершение облизнула мизинец. Жар накрыл щеки Леголаса и он поспешил опустить глаза обратно на карту, которую, как оказалось, держал вверх ногами.

— Леголас, — окликнул его Арагорн, и он обернулся слишком стремительно и порывисто, чтобы это могло остаться незамеченным. — Леголас, — повторил Арагорн удивленно, — нам нужно собрать провизию.

— Да, конечно, — поспешно отозвался он. — Пойдем. Эльфы Лориена не преминут выделить нам лучшее из своих запасов.

И они вдвоем покинули поляну перед шатром и направились в сторону кухонных таланов. За их спинами разливался звонкий смех Тинвэ и Леголас еще ниже склонил голову, уткнувшись взглядом в носы своих сапог.

* * *

Стоя на причале в день отъезда Леголас пытался изо всех сил заставить себя сосредоточиться на напутствии Владыки Келеборна, но получалось у него очень плохо. Он понимал торжественность и серьезность момента, знал, что Владыка говорит нечто очень важное для всех них, но никак не мог взять себя в руки. Сегодня он наконец перестал бороться с собой и признал очевидное, и теперь силился собрать по частям свой распавшийся на тысячи осколков мир. Это произошло утром, когда братство обсуждало, как расположиться в пути. Арагорн разделил их на три лодки: одной должен был управлять он сам, другой — Леголас, а третьей — Гимли. Тинвэ спорила.

— Арагорн, это не рационально, — пыталась она убедить его. — Гимли придется все время стоять, чтобы грести, ему будет очень неудобно!

— Глупости! — предсказуемо возражал Гимли. — Мы, гномы, очень выносливые, для меня не составит никакого труда грести стоя.

Конечно, все понимали что гном лукавит, и грести стоя ему будет тяжело, но никто не собирался уступать Тинвэ.

— Но я вполне способна грести! И рост позволяет мне делать это сидя! — не унималась она, уговаривая Арагорна.

Но тот был категоричен, и в итоге она понуро согласилась плыть пассажиром. Но когда Арагорн смягчился и предоставил ей право выбрать, с кем плыть, она ответила: "с Леголасом", и его сердце пропустило удар. Он никак не мог усмирить глупой радости, заигравшей в груди множеством светлых колокольчиков, и именно в тот момент наконец признался себе. И вот теперь он стоял в одном ряду со всем отрядом, но мыслями был только с ней.

К нему подошла Галадриэль для прощального напутствия и вручила подарок — восхитительный лук галадримов. Но радость, которую он испытал взяв в руки прекрасное оружие, была лишь блеклой тенью другой его радости и не могла тронуть сердце. Он улыбнулся и вежливо поклонился Владычице, даже сказал какие-то слова благодарности, но все это было лишь внешним, напускным. Он встретился взглядом с Галадриэлью. Ее мудрые глаза, одни из немногих в Средиземье видевшие свет великих Древ, смотрели будто вглубь него и не оставляли сомнений, что она обо всем знает. Но Владычица ничего ему не сказала. Кивнув на прощанье, она направилась к стоящему рядом Гимли, получившему великий дар, в котором Владычица отказала самому Феанору. Что она преподнесла Тинвэ, стоявшей следом за гномом, он не увидел, только заметив, что та убрала за пазуху небольшой мешочек.

Так они простились с Золотым лесом. Теперь Леголас сидел в лодке напротив Тинвэ и силился оторвать взгляд. Смотреть так, как смотрел он — так неотрывно, так близко, так долго — было в высшей степени неприлично. Но отвести глаза было мучительно сложно и, каждый раз, когда он все же выигрывал схватку со своим взглядом и смотрел в сторону, он чувствовал почти физический дискомфорт. Ему нужно было видеть ее, слушать ее, касаться ее, но все это было неуместным, неправильным, несвоевременным, в конце концов. Он не мог разумно объяснить себе, как это произошло и почему от его самоконтроля не осталось и следа. "Когда это случилось?" — спрашивал он себя. Тогда ли, когда его опалила жгучая и смешная ревность, стоило ей только обнять раненного Гимли? Или в тот момент, как он дотронулся до ее горячей кожи, там, в Радагастовой хижине? Или это взгляд ее прекрасных зеленых глаз завязал узел в его груди, когда она печалилась об огненном сердце Данко? А может быть, зерно этого чувства упало на его твердую, промерзшую душу в ту холодную декабрьскую ночь, когда она рассказывала об удивительных людях, летавших к луне? Это зерно проросло, и теперь в его груди едва помещался зеленый побег прекрасного цветка, уже набившего бутон.

Он видел, как она поджимала губы и хмурила брови, когда замечала его пристальный взгляд, и тогда его накрывала целая лавина чувств: горечь — оттого, что ей неприятно его внимание, стыд — оттого, что он не может прекратить это, отчаянье — оттого, что ему не приходится рассчитывать на взаимность. Тинвэ относилась ко всему братству тепло, но чувство это было ровным, дружеским. То же, что зацветало в груди у Леголаса, совсем не походило на дружбу. От этого бутона исходил жар, и, распустившись, он грозил выжечь его до тла. Леголас не знал — чувствовал — глупый цветок погубит его, но задушить росток в своей груди был не в силах. Слишком притягательным был ее взгляд, слишком сладкими казались ее губы, слишком бархатно звучал ее голос. Он готов был сгореть, если это будет ее огонь.

* * *

Дни на реке проходили в напряженном молчании. Сидя в лодке Леголас постоянно прислушивался к звукам по берегам, ожидая и страшась услышать тяжелую поступь или гнусное наречие, но пока не замечал ничего подозрительного. Но Тинвэ боится, что умрет здесь, значит на них рано или поздно должны напасть. Предчувствие беды разливалось по его венам, воздух был наполнен какой-то горькой обреченностью. Леголас убеждал себя, что этого не случится, что нет никакого рока и никакой судьбы, и они спокойно пройдут по Андуину до самого Рауроса, а потом также скрытно преодолеют болота. Она не умрет ни на реке, ни дальше, он не позволит этому произойти.

Первые ясные знаки присутствия на берегу орков он распознал на четвертый день их пути. Они преодолели поле Келебранта и теперь приближались к изгибу реки у Северных отмелей. Леголас отчетливо слышал содрогание земли, через несколько часов его заметил и Арагорн. Еще позднее, когда до уха Леголаса добрались звуки перебранок на темном языке, отряд решил сделать остановку и затаиться на время на правом берегу, у заболоченного устья Лимлита. Они переждали несколько часов, за которые урук-хаи, по их расчетам, должны были продвинутся по тракту и отдалиться от русла реки, и вновь принялись грести.

Но намного сильнее, чем присутствие орков и урук-хаев по берегам, его напрягала тень, иногда проскальзывающая по краю сознания. Он знал эту тень, он чувствовал, что она рыщет где-то по равнине. Назгулы снова покинули Мордор.

Вот и теперь, сидя на небольшой скрытой высокой травой поляне, где они устроились на ночлег, Леголас ясно почувствовал присутствие тени. Она скользила по грани его чувств, но размеренно приближалась и нарастала. Сидевшая в поле его видимости Тинвэ внезапно замерла. Она насторожилась и отставила в сторону тарелку. Понаблюдав за ней и увидев, как она хмурится тем больше, чем ярче становится тень, Леголас убедился, что она тоже ее чувствует. Это удивило его.

— Ты чувствуешь их приближение, — утвердительно проговорил он, подсев к ней.

— Да, — отозвалась она тихо, не посмотрев на него. — Они ищут меня, тень проскальзывает не первый раз.

— Они ищут весь отряд, Тинвэ, — возразил он.

— Да, но из-за меня, — сказала она и поджала губы, будто не желая дать следующей фразе возможность сорваться. Но слова были произнесены: — После моего трюка с огнем в день гибели Гендальфа враг узнал, что огненный цветок — это я. Теперь он ищет отряд именно из-за меня, но не знает, что кольцо тоже с нами.

— Это все только твои выдумки.

— Нет, Леголас, — возразила она, — я видела сон. Еще в Росгобеле. Я видела его глазами, — сказала она на грани слышимости, — и он знает как я выгляжу.

— И ты молчала?! — прошипел Леголас, разозлившись. — Нужно было оставить тебя под защитой, в Лориене!

Тинвэ зло на него зыркнула, но ничего не сказала. Она поднялась и направилась в сторону своего спального места, демонстративно игнорируя его рассерженный взгляд. Леголас отвернулся и уставился перед собой. Тревога за Тинвэ достигла своего апогея, он злился и на нее — за абсолютное отсутствие чувства самосохранения! — и на себя, не решившегося настоять на том, чтобы она осталась в Золотом лесу. Страшные мысли о ее судьбе крутились у него в голове, но он никак не мог их отогнать.

— Остроухий! — окликнул его Гимли, но он не услышал. — Заснул что ли? Леголас! — попытался Гимли привлечь его внимание еще раз, но он сидел также неподвижно. — Арагорн! Кажется, наш эльф сломался, — посетовал Гимли подошедшему Арагорну, на что тот только посмотрел в сторону друга и покачал головой.

— Не трогай его, Гимли, — сказал наконец Арагорн гному и уселся рядом.

Ужин сегодня был особенно вкусным, как бывало всегда, когда готовил Сэм, и Арагорн с аппетитом принялся есть. Разделавшись с похлебкой и достав из-за пазухи трубку, он вновь посмотрел в сторону Леголаса, в позе которого не изменилось решительно ничего. Он устало вздохнул. Это случилось ужасно не вовремя. Неосознанным движением Арагорн дотронулся до цепочки у себя на груди. Случалось ли это когда-нибудь вовремя?

В последующие дни Арагорн пребывал в постоянной задумчивости, было видно, что в душе своей он ведет непрекращающийся спор. Он был хмурым, говорил односложно и Леголас постоянно чувствовал исходившее от него напряжение. Впрочем, напряжение было будто разлито в воздухе. Гимли стал каким-то особенно вредным и постоянно пытался вывести его из себя, то вспоминая рассказы своего отца о темницах в недрах пещер Лесного королевства, то проходясь по самому Леголасу. В один из дней, когда они разгружали лодки и Леголас потянулся за лежавшей на дне секирой гнома, тот позволил себе усомниться, что эльф сможет ее поднять.

— Ваши нежные руки не приспособлены для серьезного оружия, — зло обронил Гимли и Леголас до боли сжал кулаки и едва сдержался. "Это кольцо" — пытался убедить он себя, лелея надменную мысль, что на смертных оно действует сильнее, а ему — эльфу — не пристало уподобляться их низменным страстям.

Но хуже всего вела себя Тинвэ. После их разговора о назгулах, она стала отстраненнее. Ее задор и доброжелательность, что так часто проявляли себя в Лориене, сменились угрюмостью. Она постоянно хмурилась и сводила свои черные прямые брови на переносице, почти не разговаривала с остальными и, кажется, тяготилась их компанией. Раздражение сквозило во всех ее чертах. Леголас стал замечать отблески красного в глубине ее глаз, а один раз на стоянке, когда Гимли долго не мог зажечь отсыревшие дрова от огнива, она, очевидно рассердившись, подожгла их по щелчку пальцев. Никто кроме Леголаса этого не заметил, а она не посчитала нужным рассказать. От ее прежнего расположения к хоббитам, с которыми она была близка на протяжении всего путешествия, не осталось и следа. На стоянках она старалась скорее отдалиться ото всех них и забраться в какой-нибудь темный угол, завернуться в плащ под кустом или деревом и стать такой незаметной, что можно было бы и вовсе подумать, что ее на поляне не было.

Ее раздражительность будто достигла апогея вчера на стоянке, когда она сперва обругала Гимли, по невнимательности промочившего ее вещевой мешок, а затем обрушилась на Пиппина, вместе с которым готовила ужин. Пиппин, по ее мнению, делал все не так: слишком крупно резал картофель, слишком много солил рагу, кажется, даже слишком громко дышал. В конце концов, выведенный из равновесия постоянными замечаниями, он дернулся и перевернул уже наполненный котелок прямо ей на ноги.

— Болван Тук! — отозвалась она и бросила на землю маленький ножик, которым резала морковь. — Гендальф был прав!

— Дура! — обозвал ее в ответ не выдержавший Перегрин.

Она задохнулась от возмущения, встала и резко направилась в сторону от костра. Сэм и Мерри помогли Пиппину закончить с ужином, но когда все было готово, она так и не показалась у костра, затерявшись в кустах возле самого берега. Леголас, надеясь, что она успокоилась, отнес ей ее тарелку горячей еды, но она отказалась ее брать.

— Не глупи, ты не ела весь день, — спокойно пытался он уговорить ее, но Тинвэ лишь сильнее натянула на голову капюшон плаща. Он оставил тарелку и ушел, решив, что в таком состоянии все равно не добьется от нее ничего.

Следующее утро прошло в том же напряжении. Тинвэ и Пиппин даже не смотрели в сторону друг друга, старательно пытаясь оказаться на максимальном отдалении. Но хуже всего было то, что в это утро умудрились переругаться между собой хоббиты. Леголас не понял причину конфликта, но Пиппин теперь озлоблено смотрел в сторону Мерри и, когда тот залезал в свою лодку и неуклюже поскользнулся, даже злорадно ухмыльнулся. Все происходящее было каким-то безумием, и Леголас лишь надеялся, что за время их дневного перехода, пока все рассредоточились по разным лодкам, напряжение стихнет и на вечерней стоянке между ними снова установится мир.

Он монотонно греб и вел сам с собой уже привычную борьбу, стараясь не смотреть на Тинвэ, но сегодня ему было не о чем беспокоиться, настолько глубоко она ушла в себя. Казалось, она не замечает не то что его взгляда, а вообще его присутствия в лодке. Она устроилась на дне на своем вещевом мешке, подтянула к груди колени, укрылась плащом и принялась смотреть в одну точку. Она наверняка уже тысячу раз пожалела о словах, сказанных Перегрину, но взять их назад и извиниться ей, конечно, не позволяла гордыня. Леголас жалел ее, он видел, как она измотана этой борьбой с влиянием кольца.

Весло беззвучно погружалось в воду во время очередного гребка и нос лодки разрезал гладкую поверхность спокойной реки. Два дня назад они преодолели изгиб Андуина у Южных отмелей и к вечеру сегодняшнего должны были дойти до порогов Сарн Гебир. Для только начавшегося койрэ было уже слишком тепло, будто мир окончательно пробудился. Леголасу это было непривычно, в Лихолесье в это время робкие лучи солнца только начинали заигрывать с деревом и камнем, а от теплого дыхания в воздухе по-прежнему разбегался пар. Здесь же по берегам и вовсе не было ни следа снега: видимо, он выпадал очень редко и сразу сходил. Рассматривая окружающий пейзаж Леголас не заметил, как Тинвэ заснула. Во сне ее напряженное лицо расслабилось и с него, наконец, спало выражение недовольства и раздражения. Черты ее разгладились, щеки порозовели от легкого речного ветра, а темные ресницы отбрасывали причудливые тени на нос. Он позволил себе без стеснения любоваться ей и почти перестал грести, отстав от оторвавшихся вперед лодок Гимли и Арагорна.

Но вот впереди послышался какой-то шум, привлекший его внимание и заставивший перевести взгляд. Гимли пробасил что-то недовольное, и Леголас ускорился. Мерри и Пиппин, плывшие вместе с гномом, громко спорили, и их голоса разбудили Тинвэ. Она растерянно огляделась по сторонам, и когда ее взгляд наткнулся на спорящих хоббитов, на лице проступило выражение вины и сожаления. Леголас с тревогой наблюдал за лодкой впереди, ссора распалялась. И вдруг, Мерри, весь красный и злой, вскочил на ноги и начал кричать на Пиппина.

— Я заставлю склочного Тука взять его слова обратно! — яростно вопил он.

— Ах так! — Пиппин также порывисто поднялся на ноги. — Вы Брендибаки совсем зазнались! Не знаете своего места!

И на этих словах Мерри резко толкнул Пиппина в грудь, а тот неуклюже заехал ему кулаком по лицу. Гимли начал кричать на них, но было поздно: хоббиты сцепились, лодка накренилась и Гимли не смог уже ничего сделать. Они перевернулись и в одно мгновение оказались в воде.

— Пиппин! — закричала Тинвэ в ту же секунду вскочив на ноги. — Они не умеют плавать! — скидывая с себя сапоги, с выражением полного отчаяния на лице сказала она Леголасу, и он не успел ничего ответить, как она выпрыгнула из лодки и поплыла вперед.

Одного беглого взгляда ему было достаточно, чтобы оценить обстановку. Их с Тинвэ лодка была ближе всего, Арагорн отошел от них очень далеко, и к тому же был ниже по течению. Леголас сделал несколько сильных гребков и, найдя глазами Мерри, тоже прыгнул в воду. Он принялся сокращать расстояние до хоббита, зная, что Тинвэ наверняка поплыла к Пиппину, а Гимли уж точно умеет плавать. Мерри отчаянно цеплялся за плывшее по воде весло, но его сильно сносило течением. Когда Леголас все же доплыл до него, тот из последних сил бил руками по воде, пытаясь закрепиться. Он подхватил хоббита со спины левой рукой. Осмотревшись, он увидел, что Гимли зацепился за свою лодку и теперь его вместе с ней сносит течением. Леголас поплыл, обхватив Мерри, в сторону гнома, который боролся с течением и направлял лодку к берегу.

Убедившись, что Мерри держится за лодку, Леголас нашел глазами Тинвэ и похолодел. Она плыла к Пиппину, которого снесло вниз по течению, но не успевала: хоббит барахтался в воде, не имея ничего, что помогло бы удержаться на плаву. Вот его макушка окончательно скрылась под поверхностью воды. Тинвэ увидела это, в два гребка доплыла до места, где он скрылся, и нырнула за ним. Леголас поплыл к ней. Вверх по течению продвигалась лодка Арагорна — слишком медленно! Тинвэ вынырнула, держа за шкирку Пиппина. Он был в сознании, в панике хватал ртом воздух и активно махал руками. Тинвэ не хватало сил, чтобы вытащить Пиппина, она еле держалась на воде сама. Наконец, Леголас преодолел разделявшее их расстояние и перехватил хоббита. Тинвэ облегченно легла на спину и тяжело задышала. Он поплыл к берегу, таща за собой Пиппина, и уже на мелководье его догнала Тинвэ.

Они выбрались на сушу. Пиппина трясло, он был весь белый и тяжело хватал ртом воздух. Леголас лежал на спине и никак не мог отдышаться, в висках стучала кровь. Тинвэ сидела на коленях перед Пиппином и плакала. Ее била крупная дрожь.

— Прости, прости меня, — говорила она хоббиту срывающимся голосом, но тот, кажется, был настолько потрясен, что не слышал ее.

Леголас сел и посмотрел вперед на реку. Гимли и Мерри выбрались на берег вместе с лодкой немного ниже по течению и теперь бежали к ним. Арагорн вылавливал из воды вещи, из его лодки виднелись тревожные лица Фродо и Сэма. Где была их с Тинвэ лодка Леголас даже не мог предположить, на обозримом участке реки не было никаких ее следов.

— Это я должен просить прощения, — в конце концов отозвался Пиппин на причитания Тинвэ. — Я был таким дураком, Искорка, — но Тинвэ лишь горче заплакала.

— Теперь я точно должна научить тебя плавать, — сквозь слезы говорила она, — зря ты тогда отказался.

Пиппин обнял ее и она уткнулась носом в его плечо. По лицу хоббита катились крупные слезы. Но вот к ним прибежал испуганный Мерри, который бросился к Пиппину и начал горячо просить у него прощения. Подошедший вместе с Мерри Гимли тревожно посмотрел на все еще тяжело дышавшего Леголаса и сел рядом.

— Я так понимаю, место для сегодняшнего привала мы выбрали, — проговорил гном, а Леголас только усмехнулся в ответ. — А ты неплохо плаваешь, — внезапно продолжил Гимли.

— Похвала от гнома? — искренне удивился Леголас. — Что ты сделал с настоящим Гимли?

И гном рассмеялся в ответ. Но вот наконец причалила лодка Арагорна и из нее выскочил сначала Фродо, а за ним и Сэм. Хоббиты побежали в сторону Пиппина, выслушивающего долгую и сбивчивую исповедь Мериадока, признававшегося во всех своих грехах. Арагорн вытащил лодку на берег и последним подошел ко всей компании.

— Третья лодка уплыла вниз по течению, — хмуро сообщил он. — Но это воистину наименьшая из потерь. Хвала Эру вы все живы! Тинвэ, — обратился он внезапно к ней. Она сидела отдельно от остальных и тихо всхлипывала после схлынувшей истерики, — в какой-то момент, я думал, что вы с Пиппином вместе уйдете под воду! Невероятно, что ты смогла его вытащить!

— Если бы не я, этого бы вообще не произошло, — тихо отозвалась она.

— Чушь! — ответил Арагорн.

— Нет, Арагорн, и вы все это знаете. Я стала невыносима последние дни и постоянно вас задираю. Я подчиняюсь кольцу, и чем мы ближе к стране врага, тем сильнее оно действует.

— Да брось, — ответил Мерри, — если кто и виноват, то это я. Я постоянно злюсь на Пина.

— Тинвэ, — наконец заговорил Леголас. — Я пару раз еле сдержался, чтобы не дать Гимли в ухо в ответ на его придирки, — услышав это Гимли уже было набрал воздуха в грудь, чтобы возмутиться, но вовремя спохватился и сдулся обратно под красноречивым взглядом Леголаса.

— Они правы, Искорка, — неожиданно заговорил Фродо. — Ты не виновата, никто из вас не виноват, — сказал он, по очереди посмотрев на каждого. — Это я. Я источник раздора. Мы все понимаем, что должно произойти.

— Что?! — неверяще переспросил Пиппин. — Да ты ни одного дурного слова никому не сказал!

— Но это я несу его. И только я должен дойти до конца. Арагорн, — Фродо развернулся к нему, — нам пора прощаться.

— Ты не пройдешь один к Роковой Горе! — ответил Арагорн, опустившись на одно колено, чтобы быть лицом к лицу с хоббитом.

— Конечно, он и не пойдет один! — резко отозвался Сэм. — Я дал слово Гендальфу, что буду с ним!

— Сэм... — попытался возразить Фродо, но его перебила Тинвэ.

— Оставь, Фродо. Сэм должен идти с тобой.

Осознание неотвратимости разлуки накрыло их тягостным молчанием. Несколько минут все сидели тихо, замерев на своих местах. Потом началось растерянное движение. Они расселись по двум оставшимся лодкам и направились вниз, в поисках третьей, в которой осталась основная часть поклажи. Им повезло: лодку прибило к берегу несколькими милями выше порогов. Забив мешки Сэма и Фродо лембасом и отдав им часть теплых вещей, отряд приготовился прощаться. Леголас видел, как Тинвэ ведет какой-то внутренний спор, комкая в руках свой плащ. Наконец, они обнялись и хоббиты пошли в сторону лодки, чтобы перебраться на левый берег. Сэм уже залез в лодку и протянул руку Фродо, как Тинвэ окликнула того.

— Фродо! — позвала она и быстро подошла к нему. Присев перед ним, она начала тихо говорить, и один лишь Леголас из всего братства смог разобрать ее сбивчивые слова. — Ты вернешься, Фродо, обязательно вернешься, не сомневайся в себе! — шептала она. — Я знаю, ты думаешь, что идешь к своей смерти, но это не так! И еще: доверяй Сэму. Он предан тебе как никто другой.

Фродо кивнул и слабо ей улыбнулся. Она крепко обняла его, и теперь уже точно простилась.