Чёрное или белое? (гет)

Певчая птица, ангел, попавший в силки,

Радужный пленник коварной и ловкой руки.

Посланница неба, прости, что я

Поймал тебя, что ты моя.⁽¹⁾

Прямые стены съёживаются и разваливаются под взглядом безумных карих глаз. Моргнёшь — и стены зальются огнём. Языки пламени будут слизывать с них аляпистые обои, на которых, если смотреть сквозь полузакрытые веки, можно увидеть тысячу гнусно ухмыляющихся рож вместо безобидных цветов акаций. Обоев не жалко. Жалко молочно-белую кожу ровных ножек, спины и щёк, которая непременно лопнет, прогорит, просмолится с отвратительным запахом жжёной плоти, облезшей с костей. Джинни смотрит на руки, вытянутые на первозданно чистой столешнице. Руки обманчиво не запятнанные, а сквозь кожу проглядывают извилистые тропки взбухших вен. Вены синие, но венозная кровь — бордовая, густая и чистая, как говорят. Джинни не должна думать об этом. Равно как и не должна задумываться о том, как же хорошо было бы вспороть эту мнимую чистоту и выпустить — нарисовать кровью по столешнице — внутренних демонов. Но она ещё много чего не должна. Не должна звать его по имени. Даже мысленно. Но в голове не утихает бесконечная чехарда: Том, Волдеморт, Том... Единый в двух лицах, но с пропастью меж ними, заполненной сотней восхитительно острых и отравленных кинжалов, вспоровших её душу. Пусть. Душа — это не тело. Никому вокруг не видно краёв воспалившихся ран.

— Я хочу, — вдох, поворот головы, — хочу, чтобы вы мне доверяли.

"Никому нельзя доверять. Он научил меня", — а его уроки в их жестокой лаконичности самые доходчивые. Даже те, в которых он пощёчинами заставлял забыть о преступной слабости: надеяться на выход с помощью самоубийства. Джинни сжимает руки в кулаки. Так гораздо меньше соблазна воспользоваться беззащитностью тонких запястий.

— Доверие нужно заслужить.

— Я понимаю, — тихий смешок, который немедленно хочется затолкать поглубже в горло.

Что она наделала? Теперь он знает... Знает, всё знает... Но он... Он же, наверное, и так уже обо всём догадался. Иначе зачем столько стараний? Широкое невозмутимое лицо способно обмануть кого угодно, только не его...

— Джордж сказал, вы помогаете ему. Вам удалось что-то найти?

— Немного, — она тянет толстые фолианты, переложенные закладками, к себе. Если бы ещё удалось поспать... Если бы она позволила себе. Мама печёт такие вкусные торты (как назло, жёлто-белый бисквит изрыт угольно-чёрными маковыми семенами). Но кусок застревает в горле, потому что с семнадцатилетнем её поздравляет Лорд Волдеморт. И она, как преданная собака, трётся о его холодные руки. Чёртов стыд! Вероятно, он больше не захочет прийти. Но и ему — первому среди прочих — доверять никак нельзя. Он не сдержал ни одно из своих обещаний и может легко передумать и вернуться за всем тем, чего не забрал в прошлые разы. А у неё ведь и так почти ничего не осталось...

— Мисс Уизли, вы меня не слушаете. Что с вами?

— Не слушаю...

— О чём вы думаете?

— Мечтаете забраться ко мне в голову?

— Это вопрос вежливости. Вы разучились нормально разговаривать?

— Вы правы.

Молчание.

— Мисс Уизли, идите спать. Вы плохо выглядите.

— Весьма сомнительный комплимент.

— Разве в моём духе одаривать кого-либо комплиментами?

— Нет, мне просто показалось...

— Что?

— Ничего. Стены плывут...

Сухая ладонь, твёрдые пальцы без спроса касаются её лба.

— У вас температура. Вы заболели?

— Это от бессонницы.

— Почему вы не спите?

— Кошмары... — точнее, один. Кошмар, начавшийся в одиннадцать и вернувшийся вновь.

— Что вам снится?

— Бестактный вопрос. Думаете, в моём мире недостаточно демонов? Вот взять хотя бы вас. Вы тоже способны кого угодно лишить сна.

— Приму это за признание моей харизмы, если позволите.

— Делайте, что хотите, — тяжёлая голова встречается с незыблемо-прямой поверхностью стола. Волосы с едва уловимым шелестом скользят по плечам, покрывая лицо непроницаемой завесой.

— Хотите, я дам вам зелье "Сна без сновидений"? — твёрдые пальцы касаются её локтя. Джинни заставляет себя не отдёргивать руку.

— Хочу, но не уверена, что это поможет.

— У вас какие-то особые кошмары? — столько беспокойства и подозрения вложено в эти слова, что тошно. Да, она такая же, как Поттер — в её мыслях поселился Тёмный Лорд.

Джинни не поднимает головы от стола, на дереве образуется влажное пятно от её дыхания. Но лопатками продолжает чувствовать внимательный цепкий взгляд, словно крюк древнеегипетского жреца, которым он через нос вынимает по кусочку мозг для погребального ритуала. Между тем, Снейп слишком умён, настолько, что Джинни вполне готова признать себя черепахой, зажатой в серповидных когтях орла. Хищная птица поднимается всё выше и выше, и стоит ей разжать лапы, как черепаха упадёт вниз на острые камни. А орлу будет беспрепятственно представлено для лакомства всё черепашье нутро.

Негромкий стук тяжёлой обложки. Шелест страниц. В средние века писать и читать умели далеко не все. Тем более женщины. Почти отсутствующая возможность написать от нечего делать: "Привет, дорогой дневник!", — и получить в ответ ворох нерешаемых проблем. Но и в средневековье Джинни вряд ли было бы легко. Рыжие всегда притягивают взгляд в толпе — яркими пятнами, редкой породой. Так или иначе, возможность попасть на костёр, уже далеко не фигуральный, стояла бы в полный рост.

— Заклятие вечной немоты. Весьма жестоко, стоит сказать.

— А не жестоко было убить Седрика? Он же им ничего не сделал.

— И всё равно можно наловчиться в ментальной волшбе.

— Но пару-тройку лет мы выиграем. Да и ораторствовать будет не так просто.

Перебор изящных пальцев по столешнице, означающий: "Не смешно".

— Страшно представить, что из вас выйдет через эту пару-тройку лет.

— Так и не представляйте, профессор. И это ваше задание.

— Джорджу. Не вам.

— Не имеет значения.

— Мне совестно вас мучить. Идите отдыхать. Обсудим ваши находки позже.

— Не притворяйтесь, у вас же нет совести, — Джинни не понимает, как может быть такой жестокой. Она поднимает на него больные глаза. На лице Снейпа застыло странное выражение. Брезгливость? Жалость? Возмущение? Лицо, как и стены, глумливо подёргивается дымкой, мешая разложить человека, стоящего перед ней, на составляющие.

— Меня обвиняли в вещах и похуже. И во многих я даже был действительно виноват, — парирует Северус раздражённо, а потом вдруг вновь оказывается рядом с ней. — Пойдёмте, мисс Уизли.

Джинни слабо протестует, когда Снейп тянет её вверх. Его руки так трепетно держат её за плечи. Её всю окутывает запахом горького одеколона и чего-то специфического, присущего лишь классу зельеварения. Джинни плохо ориентируется в палитре ароматов. Но хоть не кровью и змеями, и на том спасибо.

— Зачем вы возитесь со мной? Вам нечем заняться? — и всё равно хочется сбросить его ладони гордым движением плеч.

— С вами так трудно, мисс Уизли, — устало замечает он и решительно ведёт её прочь из кухни в сторону спален. Каждый шаг раскачивает рамки привычного четырёхстенья вправо-влево, словно палубу корабля в шторм. Ей ничего не остаётся, как вцепиться в чёрную ткань мантии Снейпа. Но всё равно окружающий мир ухает в пустоту, проглатываемый Сциллой и Харибдой — двумя парами век, стремящимся навстречу друг другу.

* * *

Зачем он это делает? Зачем помогает ей? Зачем сначала спасает от жёлтых смертоносных клыков оборотня, затем выводит с территории оккупированного Хогвартса, вместе с Кингсли организовывает встречу с мамой в неприметном маггловском отеле в Йорке, а в итоге делает вид, что ничего важного не сделал, словно участвуя в конкурсе на самого непритязательного героя.

Ясно зачем. Чтоб лишить её сна, чтоб заставить, как идиотку, улыбаться на любую неловкую фразу, чтобы краснеть от его взгляда, чтобы выносить все дурацкие шутки и остроты, оскорбительные порой, с совершенно невозмутимым лицом человека, лишённого от рождения слуха и голоса. Нет, она явно себя накручивает. Он не сделал ничего хорошего, за что можно было бы ловить первые звёзды бессонным взглядом и молить, чтобы его связь с ними не раскрылась.

— Ладно, Долгопупс и Лавгуд, — от них я другого и не ждал, но у тебя, Лаванда, хоть иногда должен подключаться мозг?

— У нас на Гриффиндоре, знаете ли, приветствуется равенство и братство. Не вижу смысла подрывать дух коллективизма.

— Я уже давно понял, что Гриффиндор головного мозга неизлечим, и всё же...

— Я, например, с Когтеврана, — подаёт голос Луна.

— И всё же, — с нажимом продолжает Снейп, — твоё лицо, хоть и не висит на каждом столбе, всё равно есть в розыскных списках. Не было никакой гарантии, что Яксли тебя не узнает.

— Ну, чего вы кричите, всё же получилось, — Лаванда нервными пальцами заправляет за уши светлые пряди. Оглядываясь в сторону приятелей. Невилл с отстранённым видом подпирает дверь в комнату, на которую наложено заглушающее заклинание и в которой, обездвиженный, лежит Пожиратель смерти — Корбан Яксли, а они вчетвером стоят в крошечном коридорчике гостиничного номера.

— Профессора можно понять. Он не может прийти в себя от счастья, — легкомысленно добавляет Луна с высокого комода, стоящего в прихожей, болтая ногами в цветастых гетрах, торчащими из-под простой тёмной мантии.

— Полагаете, это смешно, мисс Лавгуд? — крысится Снейп в ответ на её подначку.

— Немного, — невозмутимо отвечает Лавгуд, а Браун всё равно чувствует, как за её спиной напрягается Невилл, готовый превозмочь страх перед профессором, чтобы вступиться за свою девушку.

— И что теперь с ним делать?

— Мы попросили Билла и Чарли нам помочь.

— И какие у вас идеи? Великолепное гриффиндорское "авось"? Надёжное, как Гринготтс?

— Ввиду сложившихся обстоятельств, я бы не стала продолжать пользоваться данным словесным оборотом, — ехидным тоном и с невозмутимым лицом вставляет Луна, а Лаванда стремится влезть в разговор, пока Снейпа не взорвало от переполняющего его негодования.

— Отчего же. Мы считаем, что... — начинает Лаванда.

— ..."Обливиэйт" будет как раз кстати, — перебивает девушку Невилл.

— И к магглам его, — задумчиво добавляет Луна, разглядывая сетку трещин на побеленном низком потолке. Мистер Снейп только лишь кривится на их коллективное творчество. А Яксли, выходит, жлоб. Разве не достойна она, Лаванда, более дорогого пристанища для "внезапно вспыхнувшей любви"?

— Зачем вы вообще это сделали? У вас же было простое задание. Слежка, и больше ничего!

— Нам стало скучно. Мы поспорили, сможем ли одолеть Яксли в одиночку, — меланхолично поясняет Луна.

— Это было легче, чем мы думали. Спасибо Лаванде, — Невилл немного неловко улыбается и подмигивает бывшей однокласснице. Лаванда с деланным смущением оглядывает свою обтягивающую мантию (на грани приличия). Даже "Любовное зелье" не понадобилось. До сих пор гуляющий в крови адреналин заставляет Лав бесстрашно улыбаться в лицо разозлённого мистера Снейпа.

Вообще-то Лаванда и сама не совсем понимает, почему решилась на столь отчаянные действия. И, стоит признаться, дело тут вовсе не в гриффиндорской жажде героизма. Лав подозревает, что иначе она просто навсегда осталась бы для Снейпа серой мышью. Недостойной ни уважения, ни тем более любви. Конечно, рискуя собственной головой — странный способ обратить на себя внимание мужчины, который тебе нравится, но Лав всё-таки хочет попробовать стать равной ему.

Пока мистер Снейп, как рыба, выброшенная на лёд, в негодовании открывает и закрывает рот, в дверь снова стучат. Лаванда тихонько подходит к выходу, потому что, по всей логике, они должны быть здесь вдвоём: она и Яксли, к которому она подсела в баре за пятничным стаканчиком. Плохо, когда тебе больше сорока и совсем нет друзей. А в женщинах ты начинаешь ценить лишь их присутствие и молодость. В случае с Корбаном (а они уже успели перейти на "ты"), правда, ещё чистоту крови, что, в целом, вовсе не обязательное условие для кого-то симпатичного, с кем ты знакомишься в баре и ведёшь в гостиницу через дорогу.

— Кто? — тонким капризным голоском интересуется Лаванда, вынимая, как и все остальные, волшебную палочку.

— Это мы, Лав-Лав, — знакомые голоса доносятся из-за тонкой двери.

Браун открывает дверь, стараясь игнорировать заинтересованный взгляд Снейпа, чувствуя, тем не менее, что щёки предательски розовеют.

В номер вваливаются незнакомые на первый взгляд парни. Чёрные волосы и брови делают братьев Уизли почти неузнаваемыми.

В коридорчике совсем не остаётся места. Лаванда зажата теперь между комодом и крепкой фигурой Чарли.

— А куда вы дели веснушки? — бесцеремонно спрашивает Луна, со своего возвышения имея возможность как следует рассмотреть лицо Чарльза.

— О, это Флёр как-то чрезмерно перегрелась на солнце и, промучившись со всеми известными ей заклинаниями, изобрела своё... — начинает Билл с улыбкой.

— Но использовали мы маскировочное, — перебивает его Чарли, и братья дружно смеются. Лаванда чувствует, что на губах сама собой появляется улыбка. Она ловит тёплый взгляд Чарли, и он ей тут же залихватски подмигивает.

"О, нет, только не это", — мелькает непрошеная мысль. Неужели Уизли — это её персональный кармический урок, который будет вновь и вновь представать перед Лав в различных модификациях? Но и всё, что она помнит из рассказов Парвати, не поможет Лаванде понять, что карме⁽²⁾ от неё нужно. Поэтому она нарочно опускает взгляд вниз, вообразив, что не стоит сейчас меньше чем в полуметре от очередного привлекательного Уизли.

— Мы увидели твоё сообщение, Лав-Лав, — теперь уже серьёзно говорит Билл, демонстрируя зачарованный галлеон с позывным для Снейпа и старших братьев Уизли. — Что делать?

— Как вы прошли? — вклинивается подозрительный Снейп, словно унаследовал паранойю покойного Грюма.

— Сняли гостиничный номер, — отвечает Билл.

— Тратите деньги, Уильям, когда мы и так уже на мели, — кипятится мистер Снейп. И есть отчего: такая расточительность не может не раздражать, ведь живые деньги Ордену приносят лишь зарплаты Снейпа и Марчбэнкс, нелегальное предприятие Джорджа и Перси, а ещё немного — сбережения вечно всем недовольной Мюриэль и Августы (стоит ли упоминать, как быстро кончились деньги, оставленные мамой Лаванды?). Что, в целом, не так уж и много, когда дело касается такой прорвы человек.

— Не волнуйтесь, Северус, это лепреконское золото, — неизменно спокойно отвечает Билл. — Но именно поэтому нам бы поторопиться. Пока оно не исчезло, и хозяин не обнаружил пропажу.

Все с уважением смотрят на старшего Уизли. Не так уж он прост — этот бывший служащий Гринготтса.

— Да даже если вы и лишите его памяти и кинете к магглам, Тёмный Лорд найдёт его по Метке, — возвращается к прерванному разговору мистер Снейп.

— Что, если от магии метки можно избавиться, если убрать... хм... объект её приложения? — Невилл пользуется мудрёной терминологией Луны. Сам немного запутавшись, поясняет: — Мы подумали, может, если вырезать Метку, то Сами-знаете-кто уже не сможет взаимодействовать со своими псами через неё.

Мистер Снейп хмурит брови, пока все вопросительно смотрят на него. Его тонкопалая рука непроизвольно касается левого предплечья.

"Вырезать Метку", — произносит он беззвучно, одними губами. Лав понимает, что Северус примеряет эту боль на себя. Но Гарри прав, это путь в никуда.

"Добро должно быть с кулаками", — говорят одни. "Не разбив яйца, яичницу не приготовить", — утверждают другие. А Лаванда вообще не хочет задумываться над этим. Ведь "Авада" во столько же раз милосерднее, во сколько конечна и необратима. Лаванда знает, что тот же Яксли, не задумываясь, одним росчерком пера приговорил бы к смерти любого из её семьи: Майлза или Фрэнка — её младших братьев, старший из которых лишь на будущий год должен был пойти в школу, а, может, маму за то, что вышла замуж за маггла, за то, что родила от него детей. И Лав должна поверить, что магглы — это низшие существа? Её заботливый папочка, обладающий чудесным чувством юмора? Или его мама — бабуля, которая учила Лав готовить и водила на деревенскую ярмарку всё её детство? Как бы ни так. Она больше готова поверить, что в Кэрроу и прочих Пожирателях смерти недостаточно качеств, чтобы зваться людьми.

Едва ли Лав должно быть их жалко. Какое ей дело до Блэков, Лестрейнджей, Малфоев или любых других из этого треклятого списка "двадцати восьми", если в её жилах тоже течёт магия. Она дана Лаванде от рождения вопреки новой министерской теории, и Браун не обязана от этого дара отказываться. Так что пусть они все подавятся своим чистокровным снобизмом.

— Это наиболее бескровный способ, — впрочем, выражение, как и всегда, фигуральное. Потому что крови будет очень много. Лаванда говорит это тихим спокойным тоном, смотря прямо в агатовые, широко распахнутые глаза профессора поверх плеча Чарли. Если бы она посмела, то непременно ободряюще сжала бы руку мистера Снейпа. — И у меня с собой бадьян.

* * *

Матросы затеяли бунт против неё, Джинни Уизли, — капитана утлого судёнышка под именем "Существующая реальность". Заставили "пройти по доске"⁽³⁾ и разбиться о бесконечное возмущение штормящего моря. И теперь, с сомкнувшейся над головой толщей давящих видений, Джинни плохо понимает, где настоящее, а где выдуманное. Девушка чувствует, как кости крутит от напряжения, будто она спит уже так долго, что тело ломит от неудобной позы. В голове слышится шёпот на парселтанге, перемежающийся многократным и цикличными, как прибой: "Джинни... Джинни... Джинни". И она уже не готова пренебрежительно сказать, что голос ей только кажется.

Бороться с собой труднее всего, но она — хорошая ученица и знает, что умерщвлять себя не так уж и сложно. Немного ненависти к себе — кипящей, непримиримой, — и всё получится. И Уизли преуспеет в этом так же, как он. Ведь он теперь внутри неё самой. Так же неотделим, как жажда полётов и ненавистные веснушки.

Джиневра, едва очнувшись от тревожного тягучего сна, с задумчивым вниманием рассматривает потолочные балки, словно мысленно проверяя их способность вынести вес одного девичьего тела. Видения вяло перетекают одно в другое, словно водные массы, несущие разную температуру, процент соли и отличное биологическое наполнение.

Лёгкое покашливание вторгается в приторную патоку нескончаемых мыслеобразов инородным вкраплением.

— Джинни, милая, Северус принёс тебе зелье от кошмаров. Ты бы сказала, что плохо спишь, я бы дала тебе остатки снотворного, что Мюриэль купила Джорджу, — она скашивает глаза за спину мамы, присевшей на краешек её кровати. Тепло материнской руки, гладящей Джинни поверх одеяла в районе живота, проникает сквозь ткань.

— Не страшно, Молли. Чем дольше оно стоит, тем менее эффективным становится, — произносит туманная чёрная фигура Снейпа, взгляд на котором отказывается фокусироваться.

Джинни вновь смотрит в потолок. Веки тяжелеют, но дать сомкнуться вновь им нельзя, она и так позволила себе ужасную слабость сегодня. Балки всё-таки выглядят достаточно надёжно. Снейп с тихим шуршанием мантии вызволяет из тряпичного плена пузырёк с зельем, медленно идёт к ней.

Чайная ложка — чтобы заснуть.

Две — чтобы заснуть, превозмогая боль.

От стакана можно проспать неделю.

От трёх — уснуть навсегда. (Не так надёжно, как от "Напитка живой смерти", но с большой долей вероятности).

Жаль, что пузырёк Снейпа до обидного мал.

Мать отвлекают голоса из кухни, и она выходит, оставив приоткрытой дверь. В проём доносятся звуки оживлённой беседы. Почти весь Орден собирается внизу для заключительной проработки будущей акции. На контрасте — в комнате Джинни и Гермионы, как всегда, слишком тихо. Их общая прикроватная тумбочка завалена книгами. Они теперь везде. Строчки мелькают перед глазами, кажутся и во сне, и наяву.

— Лаванда, Невилл, Луна могли погибнуть сегодня, — тихо замечает Снейп. Его голос и то, как он осторожно садится рядом с её постелью на придвинутый стул, навевает ассоциации с посещением тяжелобольного.

— Что вы хотите сказать? — смеженные веки спасают её от взгляда лихорадочно блестящих глаз, но не от гнетущего присутствия.

— Я знаю, это ваша идея.

— С чего вы взяли?

— Не отпирайтесь, мисс Уизли. Я знаю, что вы уже придумали несколько схем. И это явно одна из них.

— Даже если и так, то что? Гермиона говорит, что жизнь среди магглов не так уж и плоха. Это даже больше, чем они заслужили.

— Магглы отвратительны, — явно резче, чем собирался, выговаривает Снейп.

— Тогда зачем вы вообще действуете против Того-кого-нельзя-называть?

— Этот вопрос требует обстоятельной и длительной беседы, мисс Уизли. А прежде, чем ваша мать вернётся, я бы хотел отдать вам вот это, — с очередным тяжёлым вздохом он извлекает из внутреннего кармана толстый свиток, перевязанный бечёвкой.

— Что это, — руки Джинни из-за расслабленных мышц дрожат. Тело будто оплывает мягкими восковыми потоками на матрас.

— То, что поможет вам защитить разум от... — он и сам явно не знает, от чего, и даже боится предположить. — Это конспекты, которые я сам писал, когда учился. Признаться, этому почти невозможно научиться по теоретическим выкладкам. Нужен кто-то, кто помог бы вам отточить практические навыки. Но почти наверняка на первых этапах этот человек проникнет в ваш разум.

Секундное молчание. Вновь закрытые веки. Горький смешок.

— Я знаю, вам будет неприятно, если это буду я. Но вы можете попробовать попрактиковаться с кем-нибудь другим. Мисс Грейнджер, к примеру, — визжание стула, скрип начищенных до блеска остроносых ботинок. — И, конечно, вы всегда можете обратиться за помощью, если захотите.

Приличия ради надо открыть глаза. Помнит ли Джинни хоть кого-то, кто был бы равно добр к ней, как этот странный мастер зельеварения?

— Профессор... спасибо, — говорит она прежде, чем за ним закрывается дверь.

...А спустя какую-то пару суток, вновь наполненных обманчиво фантасмагорическими видениями из-за вынужденной бессонницы, кратких минут забытья, не приносящих успокоения, но лишь мигрень, поля зажигаются и полыхают.

1) Nautilus Pompilius

Вернуться к тексту

2) Карма — одно из центральных понятий в индийских религиях и философии, вселенский причинно-следственный закон, согласно которому праведные или греховные действия человека определяют его судьбу, испытываемые им страдания или наслаждения. Карма лежит в основе причинно-следственного ряда, называемого сансарой, и используется в основном для понимания связей, выходящих за пределы одного существования.

Вернуться к тексту

3) Прогулка по доске — вид казни, применяемый пиратами, мятежниками и прочими преступниками. Осуждённый шёл по доске, один конец которой выдавался в море. Упав, он либо тонул, либо съедался акулами.

Вернуться к тексту