Чёрное или белое? (гет)

Опустели ночные улицы,

Я спешу по ним, чтоб отыскать тебя,

Но со всех сторон наступает,

Сжимая в кольцо, темнота.⁽¹⁾

Все мысли словно зажимает раскалёнными тисками, и шёпот в голове вещает о последней возможности сдаться.

Голос Волдеморта, звучащий в мыслях, совсем не тот, что в реальности, и не позволяет догадаться о плачевном состоянии его владельца.

— Сделайте всё, что от вас зависит, друзья мои. Мы у цели. И помните, что Поттер всё ещё нужен мне живым, — Лорд говорит надтреснуто и тихо, закончив со своей мысленной агитацией, словно слова отнимают у него последние силы. С места, на котором стоит Снейп, видны капельки пота у него на висках.

— Люциус, я прошу, задержись, — Северус делает шаги — очень медленно. Битва скоро возобновится, и пора вернуться на позицию.

Он пытается понять, кто её сдал. Это Драко, по-другому просто не может быть. Только он из окружения Лорда знал об этом. А впрочем, разве это так уж важно? Наверное, у Лорда могла быть тысяча возможностей узнать интересующую его информацию. Ведь это никакая не тайна вовсе. Возможно также, Волдеморт извлёк это из головы самого Снейпа. Если так, то остаётся только сжимать кулаки в бессильной ярости. Возможно ли быть таким идиотом и не скрыть информацию от него, как нечто, признанное абсолютно не существенным?

— Ты должен найти и привести ко мне… Северус, ты что-то хотел? — Волдеморт в нетерпении торопит его, замершего посреди лесной поляны.

— Нет, мой Лорд, — тот почтительно кланяется и, развернувшись, уходит.

Время замирает. Он должен найти Поттера и отдать ему воспоминания. И обязательно предупредить её. В голове у Северуса голоса перекрикивают друг друга, и он не знает, что должен сделать первым: найти Гарри или его подругу.

Как всегда, у Снейпа всё с ног на голову. Он когда-то вступил в ряды Пожирателей Смерти отчасти для того, чтобы стать в глазах Лили достойным её. А потом, чтобы удержаться в их рядах, ему довелось стать причиной её гибели. Теперь он вполне может вновь загубить дело, халатно пустив всё на самотёк, пока ноги несут его искать уже другую рыжеволосую девушку.

Усилием воли он выходит из ступора и медленно идёт по лесной тропе.

У самых ворот замка ушей Северуса достигает нечеловеческий вопль. Схватка замерла, силы отозваны в лес на перегруппировку, но кого-то, похоже, это не касается. Снейп сталкивается взглядом с янтарными глазами Сивого, налитыми кровью.

— Пошёл прочь, — это сквозь зубы, а потом он выпускает в оборотня зелёный сверкающий луч. — Авада Кедавра!

Всегда мечтал проверить: действуют ли на оборотней непростительные. Действуют, слава Мерлину!

Под тяжёлым горячим телом Сивого начинается возня, и, когда он помогает кому-то выбраться из-под мёртвого оборотня, то обнаруживает Лаванду Браун, светловолосую девицу с Гриффиндора. Одноклассницу Поттера. Заветная фамилия болью пульсирует в висках, пока он размышляет над тем, что ему надо сделать.

— Профессор, — дрожащим голосом произносит Лаванда.

Девчонка натягивает рукава изорванного свитера на тонкие маленькие пальчики, прижимает ткань к разодранной щеке. Её колотит нервная дрожь, и она отползает от Северуса, не вставая на ноги, в сидячем положении. Каблуки разбитых школьных туфель впиваются во взрыхлённый грунт.

Снейп направляет на Браун палочку, раздумывая: наложить ли на девушку Заклятие Забвения. Если поторопиться, то Лаванда повредится в уме, а времени совсем не остаётся. Не пойдёт. Он опускает палочку и за шкирку, рывком, поднимает Браун на ноги, оказываясь перед взором голубых напуганных глаз.

— Вы меня здесь не видели, — одними губами на пределе слышимости произносит Снейп и, дождавшись кивка, отпускает её и резко разворачивается на каблуках.

Малфой — крыса, загнанная в угол, способная убить в разы превосходящего по размерам соперника. Он землю носом будет рыть, чтобы найти девчонку. И тогда Поттера не обязательно захватывать живым или мёртвым. Достаточно указать место, и он сам туда явится. С благородными людьми сложно...

Северус никогда не думал, что его «всегда» просуществует ещё не больше полугода и разобьётся о тонкие губы и вздорно приподнятые брови Джиневры Уизли. Осознание пришло, как обычно, внезапно и словно железным прутом перемолотило все внутренности.

Гарри Поттер — герой, конечно, однако он всего лишь мальчишка, который страшно хочет жить. И он не пойдёт на Волдеморта с голыми руками, что довольно логично, если Снейп не докажет ему эту необходимость. А Северус не докажет. Ноги не слушаются его, перед глазами всё в тумане, а до возобновления боя считанные секунды. И он понятия не имеет, где Поттер.

Заходя в Большой Зал и попутно накладывая на себя самые сильные дезилюминационные чары, он проклинает себя за то, что так долго провозился с идиоткой Браун. Старинный приятель Люциус, должно быть, отрастил крылья, раз смог обогнать Снейпа, и уже вальяжно идти по каменному полу обеденной залы, столы которой бесформенной грудой громоздятся под стенами. Толкая невидимого Северуса в спину, в зал врываются прочие Пожиратели Смерти. Люциус вдруг кидается вперёд и хватает, словно змея мелкое млекопитающее, хрупкую девушку. Наперерез ему бросается целая толпа рыжеволосого семейства, поддерживаемая другими присутствующими в зале, вскидывает палочки, но между ними и Люциусом с замершей в его захвате Джинни Уизли тотчас возникают Беллатриса и Уолден. Люциус с наслаждением на лице скручивает руки Джинни Уизли, так, что как она не извивается, даже пытаясь укусить Пожирателя, вырваться не получается.

Снейп до боли сжимает волшебную палочку, словно решаясь на безумную схватку с бывшими соратниками, идя ва-банк ради возможности спасти её. Но не успевает он сделать и шага, как Беллатрис дотрагивается до чёрной метки, по-своему обыкновению безумно хохоча и успевая отстреливаться от осторожных заклинаний защитников, боящихся задеть Уизли. Пожиратели всё прибывают, расплываясь бесформенным чернильным пятном, а посреди зала возникает сам Тёмный Лорд, собственной персоной, благодаря рухнувшим антитрансгрессионым чарам.

— Гарри Поттер, смотри, кто тут у нас? — насмешливо тянет Лорд, и только Снейп всё ещё различает в его голосе оттенки бесконечной усталости.

— Отпусти её, — Гарри делает шаг из толпы, и Северус подаётся вперёд на звук его голоса.

«Я всё просрал» — думает он и закрывает глаза, перед которыми проносятся кровавые мушки.

— Отпусти её, ты, ублюдок, — изо всех сил лёгких орёт Поттер и кидает «Экспеллиармус» в Люциуса.

Разворот в полкорпуса оставляет Малфоя при его палочке.

— Как невежливо, дорогой мой, — Тёмный Лорд смотрит на Гарри, словно тот редчайшая сладость, которую тому так хочется съесть, но ожидания лишь делают вкус ещё лучше.

Снейп подкрадывается ближе к Люциусу и Джинни, намереваясь оглушить приятеля со спины, чтобы освободить девушку, но Лорд вдруг стремительно разворачивается и за руку вытаскивает её перед собой.

— Что ж, а вот и любовь героя, — он легко убирает волосы с её шеи и, наклонившись, словно любовник, нежно втягивает воздух над изгибом её плеча щелочками ноздрей.

— Тебе нужен я! — Поттер в отчаянии, он явно не понимает, что от него хочет Тёмный Лорд, и Снейп разделяет его чувства.

— Нет уж, Поттер. Я больше не позволю ни одному магу пролить за тебя ни капли крови. Мне надоела эта битва, и гоняться за тобой тоже надоело. Я уже совсем не молод, знаешь ли, — Лорд перебирает волосы Джинни, не замечая, как та передергивает плечами от отвращения. — Ты явишься на моё приглашение, и мы с тобой решим наши разногласия. Наедине. Уходим.

И Лорд исчезает, затянувшись в вихрь трансгрессии и утаскивая с собой Джинни Уизли. Снейп стонет от разочарования, Гарри кидается вперёд, выстреливая оглушающим проклятием в Беллатрису, та смеётся своим обычным безумным смехом, и Пожиратели начинают один за другим стремительно трансгрессировать, практически сбегая с поля боя.

1) © Flёur

Вернуться к тексту

Я будто бы в коме,

И я совершенно не помню,

Зачем я здесь.⁽¹⁾

«Я прошу тебя, Лав, не глупи. Они уже победили, и вы ничего не измените», — мама чуть не плакала, когда говорила это. По идее, миссис Браун могла бы просто увезти Лаванду, не спрашивая разрешения. И девушка готова поклясться, что была бы благодарна ей за это до конца своей жизни, если бы знала, что её ждёт.

Лежа на огромной кровати, которая вполне могла сгодиться для пары-тройки человек, Лаванда может только надеяться, что Хагрид, чью небольшую сторожку она занимает, жив и сейчас просто пытается переправить своего брата-гиганта, который отчаянно сражался вместе с защитниками Хогвартса, в более безопасное место. Мать должна была спасать братьев и отца. Папа — простой человек, маггл, делал их семью очень уязвимой в сложившейся ситуации. И Лаванда не может осуждать родителей за то, что они скрылись за Атлантикой. Она прикидывает дату, когда мать обещала вернуться и, если что, забрать её с собой, но выходит, что до означенного дня ещё почти месяц, и ситуация безвыходная. Остаётся лишь набраться храбрости, выйти из этой избушки и пробовать трансгрессировать в Йорк, где всё ещё стоит родительской дом в чудесном, хоть и маггловском районе, на окраине парка, а утро знаменует звон колоколов в соседней церквушке. Надеяться, что их семья не привлекла внимания Пожирателей настолько, чтобы они поставили на дом слежку. Жаль, что Лав так мало знает об отталкивающих и охранных чарах.

Вдруг слабенькие сигнальные чары, которые она наложила на сторожку, дают сигнал, предупреждая о приближении людей.

Рывком вскакивая с кровати, Лаванда бросается на четвереньки, чтобы её не было видно из двух довольно широких окон, правда, настолько замызганных, что и так существенно затрудняет обзор. Лав быстро прячется на полу под кроватью, сдернув плед на самый край, соорудив тем самым лёгкое укрытие, утыкаясь носом в сложенные на грязном полу руки.

— Гоменум ревелио, — чей-то знакомый голос, глубокий и бархатный. Медальон братьев Уизли теплеет. Простой артефакт, блокирующий обнаруживающие чары. Очень полезная вещь для тех, кто вопреки опасности заседает в баре старого ворчливого Аберфорта, чтобы отметить восемнадцатилетие полноправного члена ОД — Лаванды Браун. А у Фреда Уизли глаза такие же голубые, как у Рона, и губы мягкие и сладкие…

— Лаванда? — второй голос знакомый настолько, что хочется высунуться и кинуться в объятия. Но тот первый… Их просто невозможно представить вместе, поэтому Лаванда не торопится.

— Мы знаем, что вы здесь, мисс Браун, не нужно прятаться. Я не причиню вам зла, — голос и звук шагов совсем близко, и скоро она даже может разглядеть начищенные до блеска чёрные остроносые мужские туфли. За мгновение до того, как этот кто-то отбрасывает покрывало с её укрытия.

— Ну всё, вылезайте, мисс Браун, что за ребячество? — не кто иной, как Северус Снейп, слегка наклоняется и протягивает руку, чтобы помочь ей выбраться.

Лав понимает, что раз уж её и правда обнаружили, то легче сражаться всё-таки из вертикального положения. Она хватается за протянутую руку профессора, которая, вопреки досужим слухам о вампиризме данного субъекта, очень даже тёплая. Лаванда оказывается рядом с иголочки одетым Снейпом и почему-то думает о том, что сама выглядит не лучшим образом: всё ещё в копоти и грязи после битвы, к которой теперь добавилась пыль с пола. Нечёсаная и немытая уже два дня. Позади Снейпа стоит Невилл, выглядящий немногим лучше неё самой. У него рассечена бровь и щека, и он хмурится, но не делает ничего, чтобы обезвредить директора.

— Мисс Браун, оборотень укусил вас? — голос холодный, как лёд. У Лаванды по спине бегут мурашки.

— Нет, — вздох, судорожный поворот головы. — Как вы меня нашли? — единственное, что приходит в голову, пока рука сжимает палочку в кармане мантии.

— С помощью зачарованной карты. Её кто-то обронил в Большом Зале, — Невилл показывает потрёпанный пергамент, но Лаванда предпочитает не отрывать взгляд от Снейпа, не понимая его роли во всём этом.

— И что теперь? — спрашивает она у профессора, упрямо смотря прямо в чёрные глаза.

— Вы пойдёте вместе с Долгопупсом и спрячетесь вместе с его бабушкой. Она тоже в бегах.

— А потом? — переспрашивает она, не вполне понимая, куда он клонит.

— Не будете высовывать носа, пока мы что-нибудь не придумаем, — Снейп раздражённо мотает головой и делает пару шагов по направлению к двери.

— Кто мы?

— Мисс Браун, хватит задавать глупые вопросы. Пора убираться отсюда. Считайте это днём своего выпуска.

Лаванда всё ещё не может поверить своим глазам. Как можно доверять Снейпу, когда тот убил прежнего директора и всячески поддерживал режим Того-кого-нельзя-называть вместе с другими Пожирателями Смерти? Но вместе с тем он прикончил Фенрира Сивого, делая сейчас эти сомнения в принципе возможными. Профессор уже стоит возле двери, а вместо него спрашивает Невилл:

— Ну что, идём? — и в своей обычной неловкой манере слегка улыбается. Лаванда кивает и выходит вслед за мужчинами из хижины.

— Мы пойдём в лес, а оттуда вы трансгрессируете, — негромко произносит Снейп, и Невилл утвердительно качает головой ему в ответ.

Они уходят вглубь Запретного леса, туда, где кончаются границы восстановленных антитрансгрессионных чар, к подножью гор, сразу свернув с основной тропинки. Солнце клонится к закату, отбрасывая длинные синие тени, когда свет его скрадывается высоченным ельником. Лаванде повезло, она не ранена, а вот Невилл прихрамывает на правую ногу. Дойдя до небольшой поляны, совершенно скрытой в тени нависших гор, когда солнце уже почти садится, Снейп останавливается.

— Отсюда можно трансгрессировать, — произносит директор, кивая Долгопупсу.

— Вы пойдёте с нами, профессор?

Лаванда встаёт рядом с Невиллом, внимательно вглядываясь в лицо профессора Снейпа, выглядящее всегда таким бесстрастным. Чёрные глаза директора влажно поблескивают в сумерках.

— Нет, мистер Долгопупс. Но вы должны быть чрезвычайно осторожны. Трансгрессируйте раза три, не меньше, а затем отправьте патронуса мисисс Долгопупс, как я научил, чтобы знать, как найти её. Как выйдите на неё, воспользуйтесь чарами, отводящими глаза или дезиллюминационными, чтобы незамеченными пройти в дом. Я прибуду, когда будет возможность.

— Профессор Снейп, что нам делать?

— Я уже сказал, мистер Долгопупс, пытаться найти Поттера и надеяться, что у него есть какой-нибудь план. Но сделайте милость, не высовывайтесь слишком сильно, чтобы не выдать своё местоположение, — пока Снейп говорит, Невилл кивает его словам, внимательно запоминая их. Для Невилла было не так просто весь год координировать работу их небольшого отряда. Теперь, когда в поле зрения был кто-то старше и мудрее, немилосердно хотелось вновь переложить на него принятие важных решений.

— Вам пора, — говорит Снейп под аккомпанемент сверчков, запевших в траве и стук дятла где-то за их спинами.

Невилл с серьёзным видом снова кивает и протягивает руку Лаванде. Та снова внимательно смотрит на директора и перед тем, как взять ладонь приятеля, говорит:

— Спасибо вам, профессор. За всё.

И после этого Невилл стискивает её руку, утягивая за собой в трансгрессию.

* * *

Рон Уизли знает две вещи: Фред мёртв, а Джинни — в плену у Пожирателей Смерти. И единственное, что его удерживает от того, чтобы пойти и начистить кому-нибудь рыло, да хоть самому Фенриру Сивому, это маленькая, но крепкая ручка Гермионы, твёрдо сжимающая его широкую ладонь. Иногда он прикладывает эту ладошку к губам, не имея возможности выразить свои чувства более явно. В любой другой ситуации он бы не за что не усидел на месте, но вид Гарри заставляет его сохранять молчание и внешнее спокойствие. Кажется, хватит одного неверного взгляда или слова, и друг сломается, переломится, как тростинка под ногой путника. Гарри сидит на продавленной софе и немигающим взглядом смотрит перед собой красными от бессонницы глазами. В другой раз Рон непременно сказал бы, что они бездействуют, он бы прокричал это, по привычке перекладывая на него обязанность бежать и немедленно делать что-то. Как на первом курсе в коридоре третьего этажа или на пятом — спасая Сириуса. Но он и сам не может сдвинуться с места: ситуация кажется безвыходной. Можно всю жизнь ходить по Англии пешком, стучаться в каждую дверь, но так и не найти логово Того-кого-не-хочется-называть.

«Это моя девушка, придурки» — смешно, ещё два дня назад его волновали такие мелочи. Рон тихо хихикает и что есть силы сжимает челюсти, чтобы не дать волне смеха — истерического, неуместного — вырваться изо рта. Однако Гермиона всё равно слышит смешок и поворачивает в его сторону голову, словно проверяя, не сошёл ли он с ума. У него плохие новости для девушки: все рыжие немного сумасшедшие.

— Диадема — подделка, — в тишине палатки голос Гарри звучит зловеще. Гермиона вздрагивает и сильнее сжимает руку Рона. Тот морщится, не желая слышать больше ни слова.

— Почему ты так думаешь? — спрашивает Гермиона испуганно, и Рон очень хорошо её понимает.

— Я знаю. Не было боли: ни у меня, ни у него. Я ничего не почувствовал, — наконец-то Гарри перестал бравировать этим проклятым именем. И Рону остаётся надеяться на то, что это не от страха.

— Нам нужно поймать кого-нибудь из Пожирателей, — медленно произносит Гермиона, а перед этим явно долго с собой борется. Они всё-таки плохо на неё влияют.

— Зачем? — спрашивает Уизли. Гарри молчит, словно соглашаясь с её мнением, а вот Рон намерен получить все аргументы.

Гермиона высвобождает руку и начинает нервно ходить по главному помещению их магически расширенной палатки.

— Ну, это же очевидно! — она нервно проводит ладонью по волосам, Рон же скептически хмыкает. — Нам нужен проводник или хотя бы информатор, который доставит нас туда, где держат Джинни.

— Там наверняка будет ловушка, — говорит Рон, и Гермиона согласно кивает. Уизли снова морщится: они уже сто раз это проходили. Каждый раз с волшебными палочками наперевес кидались в самую гущу, и каждый раз под шкурой василиска, тюрбаном профессора, за стеллажом с пророчеством неизменно оказывался Тот-кого-нельзя-называть. Совершенно неожиданно. И хотя им всегда везло, но любому везению рано или поздно приходит конец.

— Куда предлагаете идти… — Рон не успевает договорить, как Гарри вдруг подскакивает со своего места, а Гермиона шикает на Уизли. А в воцарившейся тишине становятся слышны голоса.

* * *

Северус никогда не любил детей. В первые годы своего преподавания он был достаточно зол на себя и мир, чтобы как следует отрываться на студентах, не рождая в них даже мысли о возможном неповиновении молодому учителю. Получив обязанности декана, со временем он привык проявлять своеобразную заботу об учениках. Но Снейп даже и помыслить не мог, что ему придётся однажды собирать в кучу разрозненные группки бывших учеников.

Если бы у него только был выбор.

Но члены Ордена Феникса полегли почти в полном составе вслед за своим лидером. Ремус и Блэк — непрощённые школьные враги, Тонкс — нелепая и неуклюжая, Фред Уизли — непризнанный, но тем не менее очень талантливый студент. Хагрид, Бруствер, Уизли — залегли на дно, а может, покинули пределы Англии. Все прочие члены магического общества, хоть и скованные ужасом, равно оставались безынициативными, что невероятно бесило Северуса. Взбунтуйся против этой шайки террористов всё магическое население Англии, то и всего бессмертия Тёмного Лорда не хватило бы, чтобы удержать власть в своих руках. Но нет, все смирились, продолжая торговать в своих лавочках и ходить на службу, в том числе и в Министерство Магии.

Итак, похоже, вся старая гвардия выбыла из строя, и надежда теперь только на сопливых школьников, помнивших лучшие времена и, как надеялся Снейп, не желающих сдаваться...

И когда Северус слышит такие раздражающие прежде его голоса, то наравне с вспыхнувшим неприятием всё-таки испытывает острое облегчение.

— Экспеллиармус.

— Инкарцеро.

Из ниоткуда летят лучи заклятий, палочка выскальзывает из рук, а затылок встречается с прохладной землёй и растущей на ней травой.

— О, это что же, Снейп? — раздаётся голос, кажется, младшего Уизли.

— Представь себе, — зло отвечает — о чудо — Поттер.

— Здесь оставаться опасно. Надо затащить его под защиту заклятий, — девичий голос. И эти нотки всезнайства будут преследовать его и в аду.

— Тогда он узнает, как мы прячемся, — возражает Уизли.

— Возможно, у него не будет возможности поведать это кому-либо, — мрачно обещает Гарри.

И вот эти интонации уже совсем не нравятся поверженному на землю Снейпу. Злой Поттер предпочитает действовать с кондачка. Наломать дров, а потом разбираться, кто прав, а кто виноват.

— Ну тогда решено. Остолбеней, — произносит Гермиона Грейнджер, и Снейп перестаёт слышать голоса.

1) © Flёur.

Вернуться к тексту

И я всё мечтаю, что выйду на волю, и я всё рисую

На стенах тюремных.

Я помню отлично — чудес не бывает,

Я притворяюсь, что неживая.⁽¹⁾

Темнота пульсирует и клокочет. Она подбирается со всех сторон и живёт своей собственной чавкающей, шуршащей жизнью. Джинни кажется, то, что обитает в темноте, скоро залезет ей в уши, горло, полезет по ногам и рукам. Временами ей хочется кричать, но, когда темнота ненадолго замолкает, крики кажутся неуместными, и из горла вырываются только беспомощные всхлипы. В каменном мешке, куда её бросили, нет даже крошечных окон, а дверь — толстая и сплошь металлическая. Сложно точно сказать, сколько она уже так сидит.

Без палочки любой маг чувствует себя беспомощнее котёнка, и Джинни, не будучи уверенной, что на камере есть глушащие магию чары, повторяет раз за разом:

— Люмос, — дрожащим шёпотом, до боли тараща глаза в темноту, туда, где предположительно располагаются её сложенные «ковшиком» ладони. Палочка — только сильнейший проводник — гласит первый постулат любой магической науки. Это знает каждый родитель, наблюдающий стихийные выбросы своего ребенка. И каждый дошкольник, у которого эти выбросы случаются.

Однако даже Мерлин не мог обходиться без магического проводника, которым выступал его посох, который ещё тогда довольно широко заменял собой волшебную палочку. Основным минусом является психологический эффект, словно палочка даёт ощущение самой «возможности» колдовства. Чтобы обойти его, требуется чудовищная концентрация.

Но выбора нет. Джинни подключает характерные движения рукой и повторяет — до боли в суставах. И, если удастся наколдовать хотя бы «Люмос»… Это позволяет ей обрести цель и не сойти с ума.

Должно быть, еду приносят раз в день. Джинни понимает это по сосущему чувству голода, появляющемуся между недолгими вспышками света и скрипу миски по каменному полу у входа. Глаза, привыкшие к темноте, не в силах разглядеть человека, открывающего дверь, из-за резкого контраста между чернотой камеры и светом коридора. Джинни обещает себе подобраться ближе, когда придёт новый черёд двери распахнуться. Но, как назло, в эти моменты забывается тревожным сном, продрогнув до костей на каменном полу, покрытом толстым слоем пыли.

По прошествии недели (если сосчитать все приёмы пищи) Джинни начинает казаться, что к ногам её подбираются мягкие полуматериальные бока смеркута⁽²⁾. Она подтягивает ноги всё ближе и ближе, но готова признать, что от смеркута на голом полу не спрятаться. В минуты озарения осознавая, что никаких чудовищ здесь быть не может, Джинни думает, что испытание темнотой не лучше, чем «Круциатусом». Сил почти нет, но время от времени она заставляет себя вставать на затёкшие дрожащие ноги и что есть мочи колотить в закрытую дверь.

В один из дней Джинни вновь просыпается от скрежета железной двери. Скрипа миски не слышно, а дверь тем временем захлопывается.

— Кто здесь? — спрашивает девушка, чувствуя лёгкие, на самом краю слышимости, шаги. Когда никто не откликается, Джинни срывающимся на грани истерики голосом снова задаёт вопрос. А потом в отчаянии вскрикивает:

— Люмос! — огонёк, вспыхнувший на самых кончиках пальцев, освещает вертикальные змеиные зрачки на оказавшемся неожиданно так близко лице, больше напоминающем череп. Джинни снова вскрикивает, на этот раз от ужаса, ведь это явно не смеркут, чья засасывающая утроба может быть в разы милосерднее извращённой фантазии Волдеморта. Огонёк немедленно гаснет, снова погружая всё во мрак.

— Ну-ну. Что тут у нас? Беспалочковая магия? Как интересно, — насмешливый тихий голос — шелест змеи среди тростника. Должно быть, Лорд может видеть в темноте, как рептилия, различая тепловые пятна.

— Люмос Максима!

С палочки Волдеморта срывается световой шар, намного больше, чем когда-либо получавшийся у Джинни. Шар взмывает под самый потолок и там зависает, освещая камеру жутковатым холодным светом. Наконец Джинни может осмотреть своё узилище, и это её совсем не радует. У противоположной стены, подтянув выступающие белыми суставами колени к такому же костяному подбородку, лежит чей-то скелет. Пол тоже в изобилии усеян костяными останками, очень похожими на человеческие, но кое-какие косточки явно принадлежали грызунам. Джинни зажимает себе рот, чтобы не кричать, осознавая, что, когда маг уйдёт, камера снова погрузится во мрак, но теперь у неё останется эта картина, что не покинет воображения.

— Расскажи мне что-нибудь интересное, — почти доверительным тоном просит Лорд Волдеморт.

— Прошу, прошу. Я ничего не знаю, — холодная стена царапает выступающие вершины лопаток, когда она пытается встать, чтобы не уподобляться жалкому ползающему насекомому. Страшно, ей так страшно. Только Гарри удавалось раз за разом уходить от Тёмного Лорда живым. Джинни знает, что далеко не так удачлива.

— Круцио, — это то, зачем он пришёл — развлечь гнетущую тревогу и тоску.

— Пожалуйста, оставь меня, я ничего не знаю, — повторяет она, когда заклятие прерывается, больше не в состоянии это терпеть. Целый год её то подвешивали за запястья, то прикладывали заклятием пытки, то выгоняли ночью в Запретный лес, то заставляли драить бесконечные лестничные пролёты.

— Где же твоя отвага? Ты же, наверное, с Гриффиндора? — Джинни Уизли смотрит на него затравленными, красными от потрескавшихся в напряжении сосудиков глазами.

— Какое теперь это имеет значение? — прокушенная губа натягивается и тоже кровоточит.

— Мне больше по душе, когда я спрашиваю, а ты отвечаешь. Поняла? — он отходит на пару шагов, отбрасывая длинную чёрную тень. — Веселье от «Круциатуса» длится ровно три мгновения, а потом вновь становится скучно. Смертельно скучно.

Джинни не сомневается, что Тот-кого-нельзя-называть знает ещё кучу видов подобного «веселья».

— Посмотри мне в глаза, — Джинни Уизли знает, что смотреть нельзя.

Это знал Том, а теперь знает и она. Но не подчиниться невозможно, кроме того, она действительно не имела доступа к чему-то важному.

— Легиллименс!

Если Джинни когда-нибудь спасётся, то сможет написать энциклопедию пыток. И лучше бы она родилась магглой, чем, словно издалека, смотреть на то, как кто-то переворачивает страницы её жизни — небрежно, грязными руками, ничуть не смущаясь неловких и унизительных сцен. Проникнув сквозь многие пласты воспоминаний, Лорд вдруг упирается в блок, будто воздвигнутый чужими руками извне, похожий на бетонную стену, заклеенную «обоями» мелких детских воспоминаний, и даже выныривает из её головы от изумления.

Затем вторгается снова, и блок разлетается в крошку, погружаясь в водоворот красок и зашкаливающих эмоций.

— Оставь, оставь, — одними губами шепчет девушка, а по щекам непрестанно текут слёзы, обжигающе горячие в холодной камере. Она затихает на полуслове и заваливается на спину, закатив глаза. Перед тем, как провалиться в гулкую темноту, Джинни чувствует, что её ловят за плечи, аккуратно опускают на пол.

— Моргана тебя подери, Уизли, — дверь скрипит, когда Тёмный Лорд покидает камеру, а в вышине медленно тускнея, гаснет заклятие света.

1) © Flёur.

Вернуться к тексту

2) Смеркут или Живой саван — животное очень редкое, встречается только в тропических странах. С виду похоже на чёрный плащ в полдюйма толщиной (бывает толще, если оно только что поймало и еще переваривает жертву). Ведёт ночной образ жизни, во время охоты стелется над самой землей.

Вернуться к тексту

Прикасаюсь тёплою рукою к ледяному стволу.

Мёртвая петля воспоминаний не даёт мне дышать.

Снова я бегу, себя не помня, сквозь ночную мглу,

Только если б можно было от такого убежать.⁽¹⁾

Рон с особой тщательностью обвязывает верёвкой тощую грудь поганого профессора, приматывая того к стулу. Глупо, возможно, лучше бы «Инкарцеро», но простое механическое действие приносит успокоение.

Когда он заканчивает с этим нехитрым делом, Гарри уже готов взорваться от нетерпения. Друг мечется туда-сюда по палатке, заламывая руки и теребя края длинной футболки с кузеновского плеча.

— Что ты копаешься? — чуть не кричит он, а Гермиона в примирительном жесте поднимает руки и затем направляет палочку на лицо Снейпа.

— Агуаменти!

«Энервейт» был бы куда эффективнее», — вяло думает Рон, но замечает мстительный огонёк в глазах Гермионы, вносящий ясность в происходящее.

Снейп приходит в себя, широко раскрывая рот, как рыба, брошенная на берег, громко втягивая воздух. Капли воды стекают с его жирных чёрных волос, окончательно усиливая их сходство с сосульками.

— Поттер! — выпаливает Снейп с таким видом, будто готов одновременно убить и расцеловать Гарри. У этих двоих получалось по щелчку выводить друг друга из себя, и Рон был уверен, что и этот раз не станет исключением.

— Пропустим любезные приветствия, Снейп, — зло и чётко проговаривает Гарри, наставляя на профессора палочку. Рон неловко передёргивает плечами. Всё-таки это странно: такой плевок на субординацию. — Где Джинни?

Рону кажется, что Снейп бледнеет.

— В ставке Тёмного Лорда, конечно же. Или у тебя напрочь отбило мозг, Поттер? — Гермиона изумлённо открывает рот от подобной грубости.

— И где эта чёртова ставка? — Гарри делает резкое движение, как если бы хотел задушить давнего недруга. Рон подвигается чуть вперёд, намеренно оказываясь между профессором и лучшим другом, чтобы не подпустить взбесившегося Гарри выместить на Снейпе всё то зло и отчаяние, которое его сейчас разрывает.

— А ты-то сам как думаешь? — не может Снейп не понимать, что такими высказываниями запросто может напроситься на скорую смерть. Рон переглядывается с Гермионой, одновременно придя к странному выводу: Снейп явно старается поскорее им что-то сообщить.

— Профессор, отвечайте по существу, — тонкий голос Гермионы как нельзя кстати режет накалившуюся атмосферу.

— В поместье Малфоев, — слишком быстро сдаётся Снейп, что тоже не может не насторожить.

— Проведёшь нас туда, — констатирует Гарри, и Рон мысленно стонет: как всегда, без подготовки. Точь-в-точь второй курс: профессор, Джинни в лапах злодея, даже злодей всё тот же… Такая стабильность была Рону не по вкусу.

— Исключено, Поттер. Тебе надо сначала получить последний инструктаж Дамблдора, — вновь теряет терпение Снейп.

Имя Дамблдора действует не хуже красной тряпки на быка.

— Какое ты имеешь право упоминать его… — Снейп дёргается в своих путах и вместе со стулом подаётся вперёд. Гермиона стремительным взмахом палочки накладывает на стул заклинание приклеивания.

— Всё сказал? Мозг включать собираешься? Думаешь, он честно отдаст Уизли в обмен на твой бездыханный труп? — вновь резко одёргивает Снейп.

— Вам-то какая забота? — брякает раздражённо Рон, и друзья согласно кивают.

— Хорошо, что спросили, Уизли, — Снейп отвешивает шутовской поклон в сторону Рона, насколько позволяют верёвки. — Меч в озере помните? Моя работа. Не простудились? — участливо спрашивает он.

Ребята растерянно смотрят друг на друга. Гарри как будто теряет весь запал.

— Что ты хочешь этим сказать? — голос друга нервно дрожит, то повышая, то понижая тембр.

— То, что профессор Дамблдор велел показать тебе пару интересных воспоминаний. И я бы посоветовал на них взглянуть прежде, чем полезете прямо в объятия Тёмного Лорда или решитесь покончить со мной.

Желваки на лице Гарри ходят туда-сюда, а кулаки сжимаются и разжимаются. Однако своей резкой речью профессор добивается того, что Гарри прислушивается к его словам и не тащит их всех в поместье Малфоев немедленно. Гермиона кладёт ладошку на плечо друга. Шрам-надпись «грязнокровка» выглядывает из-под рукава спортивной куртки. Рядом со Снейпом, выряженным в свои многослойные тёмные одеяния, они — во всём маггловском для удобства — выглядят странно. Гарри зло кивает и молча выслушивает инструкции Снейпа по нахождению в кабинете директора тайника с воспоминаниями. Получает пароль на вход и уходит на свою лежанку дожидаться раннего утра, чтобы незаметно проскользнуть в Хогвартс.

* * *

Рон и Гермиона сидят в молчании на входе в палатку, пока небо полностью не усыпается звёздами, едва видными за сине-чёрными громадами гор и ветвями деревьев, тянущимися вверх вокруг поляны. Рон вновь и вновь прикладывается губами к шраму на запястье Гермионы, словно прося прощение за то, что не смог уберечь от кинжалов Лестрейндж, и совсем чуть-чуть — стараясь изгладить из её памяти воспоминания о боли. Пока он себе живо представляет эту картину, в глубине сознания всплывает образ Джинни, малышки Джин. В душе поднимается волна ненависти. Сколько ещё в этой войне будут страдать невиновные? Лучше бы он был на её месте. Должно быть, на часах матери все стрелки застыли на смертельной опасности и он, Рон, ничего не может с этим сделать. Ничего не может сделать минимум до утра. Пока Гарри не посмотрит воспоминания, окончательно прояснив картину. Вот только смерть Фреда останется такой же незыблемой, как и день, и два назад.

Гермиона вздрагивает и потирает руками озябшие плечи. Уизли понимает, что девушка замёрзла, и так же молча заводит её в палатку. В общей комнате они садятся на видавшую виды софу. Снейп сидит, по-прежнему примотанный к стулу, и его голова бессильно свешивается на грудь. Из-под жирных косм, падающих на щёки и лоб, тускло и зло в свете небольшой масляной лампы поблескивают чёрные глаза. Профессор молчит, и после того разговора даже Гарри не решается с ним заговорить. Хотя Поттер вообще больше не произносит ни слова. Он сидит где-то в спальной части их походного жилища, в темноте.

Палатка погружена в трагическую тишину и трепещущий больной жёлтый свет лампы. Вокруг витает дух тёмного предзнаменования. Прямо по Трелони, только совсем не смешно.

Рон гасит лампу и достаёт знакомую стеклянную баночку, на дне которой жизнеутверждающе бьётся, словно сердце, синий огонёк Гермионы. Когда Рон возвращается на софу, девушка оплетает холодными ладонями его локоть, прикасаясь ледяными пальцами к тёплым бокам Уизли. Он не морщится — он хочет, чтоб ей никогда больше не было холодно или страшно, или больно… Её голова с укрощёнными в косу волосами покоится на его плече. И так бы вечно сидеть и слушать её тихое равномерное дыхание…

* * *

Сна ни в одном глазу. Рон почти не спит уже двое суток, как и Гарри, который шепчет имя любимой девушки в предрассветном сумраке и яростно закусывает костяшки пальцев, чтобы не заорать в голос, прерывая чуткий сон друзей. Но Рон всё равно его слышит и даже видит очертания сгорбленной фигуры в свете синего огонька Гермионы.

Гарри долго сидит, свесив ноги с нижнего яруса двухэтажной кровати, на втором ярусе которой обычно спал Рон.

Когда солнце наконец встаёт, он выходит из палатки, от утренней прохлады зябко передергивает плечами и накидывает мантию-невидимку. Сухой ковёр прошлогодних листьев и новой свежей травы шуршит под его ногами, а лёгкий ветерок качает молодые травяные побеги. И Рон слышит этот шорох, подходя к самым границам их небольшого лагеря. Ему бы хотелось пойти с другом, но он, конечно, не может оставить Гермиону со Снейпом. Хоть тот и спит, закинув голову назад, вовсе не пытаясь сбежать. Наверное, ему страшно неудобно. Но терпеть осталось недолго. Ещё буквально час или два, и они определятся с его судьбой. Рона охватывает лихорадочное возбуждение перед грядущим действием. Он всё-таки больше гриффиндорец, чем ему самому бы этого хотелось.

На месте замка, вероятно, руины. Болезненным осознанием приходит то, что вместе с разрушением Хогвартса ушло и их детство.

* * *

Рон макает в чашку ароматного чёрного чая кусок подсохшей булочки, чтоб размягчить её. Хорошо, что у них есть Гермиона, которой пришло в голову наведаться на кухню перед отступлением. Он даже готов был распрощаться с обоими своими носками, чтобы освободить парочку домовиков. Но ни одного эльфа не обнаружилось в пустой кухне. Тогда они просто покидали внутрь безразмерного ридикюля Гермионы всё, что смогли найти.

— Извините профессор, что не предлагаю вам завтрака…

— Да-да. Еда покойникам не полагается, — хрипит Снейп осипшим во сне с открытым ртом голосом. Он немного крутится в своих путах, пытаясь размять занемевшее тело.

— Рон! — Гермиона осуждающе смотрит на Уизли и даже отталкивает его руку с протянутой чашкой чая.

— Ничего, мисс Грейнджер. Это пустое. Можно мне воды?

Гермиона поспешно вскакивает и плескает «Агуаменти» в стакан, чувствуя подспудные угрызения совести. А Рон не понимает, к чему такие церемонии. Пожиратели-то, наверное, с Джинни не особенно миндальничают.

— Как она? — спрашивает он, оборачиваясь к худощавой фигуре Снейпа, с лёгким хрустом крутящего головой вокруг оси.

— Жива, по крайней мере, — очень тихо отвечает он.

— Её пытают? — Рон сжимает руки вокруг обжигающе горячей чашки.

— Лорд пока не отдавал приказов. Но всё может перемениться в любой момент.

С проклятием Рон ставит чашку на маленький столик, в недоумении смотря на покрасневшие от горячей поверхности ладони.

Сигнальные чары трещат, и Гермиона выходит из палатки, чтобы впустить Гарри. Рон на всякий случай, идёт следом.

— Я готов, профессор. Нет смысла ждать, — первым делом заявляет Поттер, входя в палатку. Новый скачок со «Снейпа» на «профессор». Рон, наверное, придаёт слишком большое внимание мелочам. Но должен же он хоть попытаться понять, что у людей в головах, чтоб Гермиона наконец перестала упрекать его в отсутствие чувств и такта. На Поттере нет лица, словно его разом протянули через десять порталов.

Защитников замка больше нет. За эти два дня егерские отряды, затаившиеся на территории, раз за разом устраивали набеги на оставшихся в замке. Несмотря на то, что большие силы Волдеморта были отозваны, его противникам в итоге всё-таки пришлось покинуть школу, опасаясь новых и новых нападений на свои малочисленные силы. В итоге теперь здесь пожирательский патруль и Снейп, вновь ставший главой Хогвартса.

— Может, вы меня развяжете, наконец? — предлагает Снейп как ни в чём не бывало. Лицо его вновь спокойно.

— Что ты там увидел? — спрашивает Гермиона, не спеша приближаться к Снейпу.

Рон тоже умирает от любопытства, что же там такого узнал Гарри, что вновь поменяло его мнение о профессоре. Точь-в-точь маховик от часов: туда-сюда.

— Мы переместимся в поместье прямо сейчас? — Гарри внимательно смотрит на бывшего учителя, игнорируя вопрос.

— Нет никакой гарантии, что Тёмный Лорд отпустит Уизли. Нам надо собрать этот ваш отряд.

Всё-то он знает, этот Снейп! Рон недовольно поджимает губы, пока Гермиона растеряно смотрит на Гарри.

— Что вы предлагаете?

— Вот освободите меня, и свяжемся с Долгопупсом. С ним мисс Браун. Пока ты, Поттер, отвлечёшь Тёмного Лорда, другие — проберутся внутрь и попробуют освободить Уизли.

Звучит так, будто профессор уже какое-то время думал над этим, но это всё ещё чертовски плохой план.

1) (с) Flёur

Вернуться к тексту

Когда о тебе говорят — всегда понижают голос.

И не могут найти нужных слов, чтобы выразить весь свой ужас.

Мастера намёков, — даже они бессильны.

Объяснить за стаканом чая, что же в тебе такого.⁽¹⁾

Люциус Малфой. Собственной персоной. С него тогда, в книжной лавке, началась вся эта презабавная история, им же и закончится. А он уже не выглядит таким отвратительно холёным. Лорд Волдеморт по щелчку пальцев сбивает спесь с таких, как мистер Малфой.

Люциус тащит Джинни за локоть, морщась от отвратительного запаха немытого тела, а та лишь ухмыляется: похоже, она — слишком ценный груз, чтобы доверять её только магии.

В простой комнате, в которую он её вталкивает парой минут позже (какой же возмутительно огромный особняк у этого ублюдка), есть окно, и выходит оно на тисовую аллею. Джинни даже на минуту замирает — прямая, как тростинка, смотря на зелёный массив изгороди, невидящим взглядом буравя оконное стекло — неидеальное, с небольшими кратерами, которые можно колупать ногтем. Ей не нравится эта смена положения. Да, Джинни всегда раздражала игра на вторых ролях. Но сейчас она чувствует, что было бы гораздо лучше остаться незаметной пешкой на краю доски или даже вернуться в подвал.

Девушка разглядывает стекло ещё пару мгновений, замечая все его неровности и добротную дубовую раму без предусмотренных ручек для открывания, потом разбегается и что есть силы ударяется о стекло в надежде выпасть из окна, порезав вены и артерии об острые грани. Стекло слегка пружинит и остаётся всё таким же неидеальным, но по-прежнему целым, будучи явно зачарованным от повреждений. Лишь только плечо саднит от удара, и на скуле, скорее всего, расцветёт синяк. Джинни поднимается с пола и почти хладнокровно осматривает комнату на предмет душевой, которую и находит за хлипкой дверью. Девушка садится на дно чугунной ванны, стоящей на стилизованных когтистых лапах, позволяя воде из латунного смесителя спокойно стекать по спине, унося тёмную от грязи воду в сток.

Поломанные во время воздействия «Круциатуса» и удара о стекло ногти приходится оставить прямо так, за неимением ножниц, лишь только обкусать по самым выступающим краям, словно по нервной привычке, которой, впрочем, Джинни никогда не обладала.

На этом девушка не останавливается. Смыв с себя грязь, она затыкает ванну пробкой и, лежа на дне, терпеливо ждёт, пока вода наполнит её хотя бы наполовину.

Распухшее от воды обнажённое тело — отвратительное зрелище, которое мало чем будет напоминать о Джинни Уизли — единственной девочке в многодетной семье. Но она, конечно, не может допустить, чтобы то, что Лорд уже узнал и ещё, несомненно, узнает, помогло ему дергать Джинни за веревочки, как марионетку. Потому что прекрасно понимает, что Тот-кого-нельзя-называть извлечёт из этой информации максимум пользы. Разве она недостаточно сделала, чтобы искупить свою вину, чтобы не быть жертвой сегодняшних манипуляций?

…Сколько нужно силы воли, чтобы удержать голову под водой, когда между носом и поверхностью считанные дюймы? Достаточно много, чтобы не дать телу рефлекторно вырваться вверх, но недостаточно для того, чтобы продолжить борьбу в этом лучшем из миров.

…Рывок за мокрые волосы ощутимо больнее удара о стекло. Боль резкая и заставляет широко раскрыть рот и глотнуть тёплую воду с лёгким красновато-жёлтым оттенком ржавчины. А потом — воздух саднящим горлом. И, как будто этого мало, далее следует пощёчина, звон от которой с эхом разносится по помещению и, наконец, заставляет открыть глаза, чтобы тут же увидеть вновь занёсенную руку.

— Нет, перестань! — пальцы скользят по мокрым краям ванной.

Он всё-таки не успевает остановиться, но новый удар в разы слабее.

— Если ты, дура ненормальная, думаешь, что твоя никчёмная жалкая смерть что-то изменит, то ты серьёзно ошибаешься, — на каждое слово-плевок Лорд Волдеморт всё сильнее сжимает плечи Джинни и несколько раз встряхивает её с ощутимой силой, необычайной для человека, при необходимости любого мало-мальского усилия пользующегося магией.

Он отпускает её резко, с гримасой брезгливости на уродливом лице, так, что она даже ударяется затылком о бортик ванной.

— Выходи и одевайся, я и так долго ждал, — его приказной тон не предполагает возражений, а Джинни только сейчас осознаёт, что лежит абсолютно голая в прозрачной воде.

Лорд переходит в комнату и садится лицом к ванной, дверь которой оставляет открытой. Джинни злится на себя за эту глупую ситуацию и, повернувшись спиной к открытой двери, остервенело растирается старым выцветшим полотенцем, которое не каждый уважающий себя эльф надел бы. За неимением лучшего, обматывается им же, оставляя мокрые волосы омерзительно холодными дорожками струиться по плечам.

— К твоему сведению, уровень владения мной трансфигурации таков, что позволит хоть Северусу Снейпу выглядеть тобой. И если твой драгоценный Поттер будет настолько туп, что всё-таки явится сюда за тобой, то совершено необязательно, чтобы ты всё ещё была жива. Да и кто сказал, что вообще надо предъявить ему кого-то? — вспышка ярости постепенно сходит на нет, и конец фразы Тот-кого-нельзя-называть озвучивает уже спокойным издевательским тоном.

Одежда, которую она сняла, Джинни замачивает в остывающей воде, смотря, как над ней всплывают буро-красные пятна крови и грязи.

— Хватит возиться. Я пришлю тебе мантию, — бесполезно гадать, что заставляет его проявлять столь бесконечное терпение, но Джинни больше не чувствует в себе сил на бунтарские поступки.

Медленно она проходит в комнату, проклиная чёртово короткое полотенце и самого Лорда Волдеморта за его такое быстрое появление.

— Что тебе тогда нужно от меня? — она стоит голыми ногами на плотно подогнанных досках паркета, и по обе стороны от неё об пол с мерным звуком ударяются капли, срывающиеся с волос. — Почему бы не позволить мне умереть?

— Кажется, мы уже договорились: я спрашиваю — ты отвечаешь, а не наоборот, — он с нарочитым интересом скользит взглядом по изгибам её худого тела, почти не скрытого материей. Стараясь не краснеть, Джинни срывает плед с кровати и укутывается в него.

— Значит, ты называла меня Томом? — спрашивает он с лёгким интересом.

Джинни садится на край кровати, так, что худощавая фигура Лорда остаётся сбоку.

— Это был не ты, — не совсем уверенно тянет Джинни.

— Полагаешь, во мне не осталось ничего от себя шестнадцатилетнего? — он слегка усмехается и встаёт из кресла, оказываясь прямо перед Джинни.

— Я тогда ещё не знала, что ты предпочитаешь другое имя, — Джинни бы многое отдала, чтобы больше никогда не встретить Тома Реддла. В любом из его обличий. Но единственный способ этого избежать казался упёртой, как бык, Джинерве Уизли, невероятным. Надо было попросту бежать со всех ног от такого желанного Гарри Поттера, за которым однажды непременно пришёл бы Лорд Волдеморт.

— Ты совершенно напрасно думаешь, что твоя преданная душа не нашла бы другого пути ко мне, — его нечеловеческий взгляд сверлит лицо Джинни, и она вздрагивает, когда Лорд озвучивает ответ на её мысли.

— Я никогда не была тебе предана. Это вздор! — Джинни смело смотрит в его глаза, в которых словно плещется испепеляющая лава, понимая, что этого делать не стоит.

— Кого ты пытаешься обмануть, Джинни Уизли — себя или меня? — перед мысленным взором Джинни красивое лицо Тома искажается нечеловеческой мукой, когда Гарри пронзает дневник зубом василиска. Картина столь яркая, что Джинни почти не сомневается, что это Лорд Волдеморт заставляет её вспоминать малейшие детали. А, видит Мерлин, ей было очень нелегко это забыть.

— Ты обманул меня! — не выдерживая этой зацикленной картины, вскрикивает Джинни. Вскакивает с места, чуть не сбивая Лорда с ног, и чувствует, как к горлу подступают слёзы. Она не хотела больше никогда его видеть не только потому, что он — бездушный монстр, но и потому, что не уверена, что даже теперь сможет сказать ему «нет».

— Не надо плакать, — негромко говорит Тот-кого-нельзя-называть и ловит её за руку. Джинни немедленно пытается сбросить его ладонь, но он лишь резко дёргает её на себя, прижимая к груди. Слёзы сами собой струятся по лицу. Джинни много раз воображала себе, как мог пахнуть Том Реддл — парень с льдисто-синими глазами. У Реддла запах змеиной чешуи и крови — холодящий аромат смерти. И Джинни изо всех сил вбирает его в лёгкие, словно перед погружением в воду, зажмурившись и вцепившись в его мантию тонкими пальцами с поломанными ногтями. Он легко поглаживает её меж лопаток, а Джинни вздрагивает от его прикосновений.

— Я уверен, что ты ошибаешься.

Это не Том. Она умоляет себя очнуться, сбросить это наваждение, но ничего не выходит.

— Нет тут никакой ошибки, — отвечает Джинни голосом, сиплым от слёз, отталкивая его и подхватывая сползающее с плеч покрывало. — Я доверяла тебе, а ты хотел меня убить.

— Зачем мне было убивать тебя? Ведь ты помогла мне. Скажи, разве я не обезопасил тебя, поставив ментальный блок? Что они подумали? Что я околдовал тебя?

— Оставь меня в покое, — отчаянно воет Джинни, чувствуя, как сердце бешено колотится в районе горла. Она отбегает к окну и, судорожно закрывая лицо, молится, чтобы всё это оказалось сном. Столько раз она представляла себе, что высказывает Тому всё, что думает о нём и его поступке. Не меньше раз, чем мысленно по привычке разговаривала с ним. С Томом, не Лордом Волдемортом! Немыслимо, что она творит!

— Успокойся, приди в себя! — он опять сокращает разделяющее их расстояние и отнимает её руки от лица. Не успевает она оттолкнуть Того-кого-нельзя-называть, как он заносит руку и снова отвешивает ей звонкую пощёчину. Джинни отшатывается, с трудом удержавшись на ногах, и дотрагивается до словно обожжённой щеки. Слёзы моментально высыхают на глазах. — Ты должна научиться держать себя в руках.

Несмотря на боль, Джинни будто со стороны смотрит на себя: она и не подозревала, как сильно терзали её события первого курса. Не будучи разделённой ни с кем, эта обида долгие годы нарывала внутри.

Медленно она возвращается к кровати, садится и затихает.

Он стоит, задумчиво глядя в окно, как сама Джинни некоторое время до этого.

— Расскажи мне, что тогда произошло?

— Зачем тебе, ты же и сам всё видел в моих воспоминаниях.

— Хватит проявлять свой характер! У меня нет времени на твои капризы, — устало вздыхает Тёмный Лорд, не поворачивая головы.

* * *

Джинни Уизли не знала, кто или что такое Том Реддл. Честно говоря, ей было плевать на это с той самой минуты, когда она вывела своим детским, округлым почерком:

«Как же они меня все бесят, дорогой дневник! И братья с их тупыми шутками, и родители, которые не понимают, что все будут надо мной смеяться, как этот кретин белобрысый, над старыми мантиями, потрёпанными учебниками. И Гарри Поттер тоже бесит — за то, что я и слова не могу ему сказать, а только мямлю, как дура, какую-то чушь, когда вижу его...»

Это ведь справедливо, что детская беспечность дорого встала Джинни?

Девочка отдышалась и хотела выплеснуть ещё новую порцию раздражения, когда на страницах дневника медленно проступил ответ:

«Ты должна заставить их всех уважать себя, чтобы никто и помыслить не мог посмеяться над тобой», — Джинни вздрогнула от неожиданности, и с пера сорвалась клякса.

И чернильное пятно, и строки ещё несколько секунд красовались на жёлтоватой от старости бумаге, а потом впитались в неё без следа. Джинни даже глаза протёрла от изумления.

«Что ты такое?» — всё-таки спросила Джинни, хотя, если быть откровенной, ей больше хотелось узнать, как это: заставить уважать себя.

«Наверное, ты хотела спросить моё имя? Я — Том Реддл. А как мне называть тебя?»

«Я Джинни. Уизли».

«Будем знакомы, Джинни!»

Невидимый собеседник молчал, пока мысли в её голове бесконечным калейдоскопом сменяли друг друга.

«Как это работает? Я не понимаю…» — главное, чтобы это не оказался очередной розыгрыш Фреда и Джорджа.

«Я — это воспоминание, запертое в дневнике».

Тогда Джинни и понятия не имела, что воспоминания статичны, повторяют один и тот же набор действий. А существо, заточённое в старой тёмной книжице, было совсем другого толка.

«Я могу увидеть тебя?»

«Пока нет. Но что, если мы заключим сделку, а, Джинни?»

«Какую?» — это было так необычно, Джинни торопилась писать ответы и ставила кляксы.

«С моей помощью ты станешь сильной, уверенной. Я бы смог тренировать тебя в магии. Ты будешь впереди всех. Как ты сказала? Гарри? Он и мечтать не посмеет быть достойным такой, как ты».

«Звучит как-то фантастически».

«Не узнаешь, коль не попробуешь».

«Ну, а ты? Что я должна буду сделать для этого?»

«Ты освободишь меня».

Смутная тревога коснулась её, но Джинни старательно отогнала от себя эти мысли.

«Кто запер тебя в этом дневнике?»

«Я сам».

«Как это?»

Чернила успели выцвести и пропасть прежде, чем проступил ответ. Словно пленник дневника не хотел расставаться со своими секретами.

«Если ты пообещаешь сохранить всё в тайне».

После секундного колебания, Джинни уверила собеседника в этом.

«Я хотел жить вечно».

«Получилось?»

«Не совсем так, как я рассчитывал».

* * *

«Том, ну это ведь ерунда какая-то! Зачем нам будить василиска? Он же тут всех поубивает».

«Джинни! Хватит трепать мне (и себе) нервы! Мы должны пробудить василиска, подкормить его. Проследить за тем, чтобы он был в боевой готовности, когда понадобится его мощь. Пойми уже, наконец — ничто так не держит людей в повиновении, как страх».

Джинни не нашлась, что ответить, ведь память упорно подсовывала ей образ Фреда и Джорджа, присевших от ужаса перед раскрасневшейся в гневе матерью.

«Ну, будут они бояться какую-то невидимую тварь, а нам какой с этого толк?» — стоило написать «мне», но Джинни уже почти не отделяла его целей от своих.

«Опять ты за своё! Когда ты меня возродишь, это будет хороший задел. И ты будешь со мной. Плохо, что ли?»

«Сомнительно это всё. Не хочу убивать куриц».

«Нет, ну что за невыносимый ребёнок! Вот ты в зелья крысиную печень добавляешь?»

«Добавляю, но крысы мерзкие — их не жалко».

«Это — крысиный расизм?»

«Что такое расизм?» — Джинни обожала засыпать Тома вопросами. Ведь, кажется, он знал всё на свете. Ни чета всем прочим знакомым Джинни.

«Пошла бы ты почитать что-нибудь, расширила кругозор... — Джинни обиженно засопела. А Том уже выписывал: — Не обижайся, я же хочу тебе добра».

«Ладно», — дописала Джинни и хотела захлопнуть дневник.

Но Том уже вновь строчил:

«Не бойся, я смогу воплотиться, когда ты решишься пойти в Тайную комнату. Пойдём вдвоём».

«Точно сможешь?» — обида на Тома моментально отступила перед дичайшим любопытством. Она увидит его, наконец-то увидит! Её собственный друг — друг малышки Джинни. Ещё и совсем взрослый!

«Смогу», — Джинни только что не взвизгнула от радости.

* * *

«Том... Том... Том! Мы чуть не убили Гермиону и Пенелопу — девушку моего брата Перси».

«Гермиону? Ну и что? Она же тебе не нравится?»

«Том, ну что ты такое говоришь? То, как меня бесит, что она дружит с Гарри, а я нет — ещё не повод убивать её».

«Разве нет?»

«Нет!» — чёртов Реддл на целую секунду действительно заставил её усомниться в этом. Каково бы было, если бы не было Гермионы? Смогла бы Джинни занять её место? Может, это место предназначалось ей по праву, а Грейнджер по какой-то досадной случайности успела занять его вперёд? Нет, несусветная чушь! Джинни так торопилась поставить это «нет» и главное — восклицательный знак в конце, что даже продырявила листок.

— Ай, — воскликнул кто-то совсем рядом. Волосы тронул сквозняк, а Джинни вздрогнула, оборачиваясь вокруг себя. Но в пустом классе, где она проводила часы за беседой с Томом, никого не было.

* * *

— Джинни, — тихий шёпот. Он сидел в изножье её кровати. Он — вовсе не прекрасный принц, как можно было бы себе подумать. Нет, он — дьявол, пробуждавший в Джинни всё самое плохое, эгоистичное. Но зато с ним не было нужды притворяться. Можно было позволить себе быть искренней в своих желаниях. Её злость на своё положение в этом мире, умело подогреваемая пространными рассуждениями Тома о справедливости, прорывалось наружу неровными вздохами, красными буквами на стене, кошкой, подвешенной за хвост, ошмётками куриных перьев, стеклянными глазами Гермионы, смотрящей в пустоту.

Но разве об этом она думала в минуты их редких встреч?

Том приставил к губам длинный изящный палец, и Джинни оставалось лишь надеяться, что её тонкий вскрик не услышали соседки.

Том с удовольствием вытянулся рядом с Джинни, прямо поверх одеяла. Кости его похрустели от потягивания. Надо было скорее насовсем выпустить его из дневника! Темноволосая голова Тома легла на одну подушку с Джинни. Их плечи соприкоснулись, а волосы переплелись поверх белой ткани наволочки.

Бордовый, как засохшая кровь, полог отделил их мирок от всего вокруг, а мягкие пальцы Тома осторожно сжали руку Джинни, перед тем, как она вновь провалилась в сон.

* * *

«А ты, Том? Кто твои родители? Они живы?

«У меня их нет. Я жил в приюте до того, как попасть в Хогвартс».

Джинни замерла над раскрытой тетрадью. Что сказать ему? Возможно ли вообще утешить человека, не знавшего отчего дома?

«Это ужасно».

«Гораздо ужаснее, чем шесть старших братьев?», — ей чудилась его ироничная интонация и изящно вздёрнутая чёрная бровь.

«Наверное, да».

«И как ты жил до Хогвартса?»

«Ты, правда, хочешь это знать?»

«Да».

...Черноволосый мальчик лет шести стоял, опустив голову к земле.

— Ты знаешь, что нужно сделать, Томми. Просто встань на колени! — говорил мальчишка, напоминающий воробья своей серой курточкой и дергающимися жестами.

— Или мы тебя побьём, — гоготал другой, на целую голову выше и крупнее Тома.

На глаза наворачивались слёзы от бессилия, злости и страха перед расправой. Три рослых мальчика окружили худенького паренька и скалились, как шакалы. Кто вообще придумал: «Невинен, как дитя?» Вот, к примеру, тот же Малфой или Пэнси? Возможно, от некоторых стоит избавляться в колыбели?

— Ну, что, долго нам ждать, Томми?

— Не буду.

— Что ты сказал, змеёныш? А ну повтори!

— Не буду! — прокричал Том. Его крик подхватило эхо пустынного заднего двора дома, куда сиротских вывозили на лето. Оттолкнул самого рослого с неожиданной силой, которую, видимо, придали ему страх и ярость. И побежал. Так быстро, что Джинни ни за что бы ни угналась за ним. Том бежал, а жёсткий, колючий, отцветший чертополох трещал под дешёвыми ботиночками.

Джинни ни за что бы ни угналась за ним, вот только это было его воспоминанием, и девочка просто летела вслед за ним, не прилагая усилий. Пейзаж вокруг был всё такой же безрадостный. Серые волны Ла-Манша бились о гранитный уступ с монотонным звуком, хотя, должно быть, Том слышал лишь шум крови в ушах.

— Что думаешь? — насмешливо спросил шестнадцатилетний Реддл — идеальный староста Слизерина, появившийся слева от неё. Джинни повернула голову и увидела, что строгие губы Тома поджаты и, вопреки голосу, ему вообще не весело.

— За что они так с тобой?

— По праву сильнейшего, Джинни.

* * *

— Кстати, те мальчишки, они... — Джинни подтягивает колени к самому подбородку. Плед обвивает плечи подобно мягкому, безопасному кокону.

— Они мертвы, малышка, они все мертвы.

1) © Би-2, Найк Борзов, Диана Арбенина, Настя Полева, Муся Тотибадзе, Владимир Шахрин

Вернуться к тексту

Слишком громко всё и всегда на надрывах,

Гитарные струны бьются в нестройной истерике,

На краю сцены шагнуть, улететь с обрыва,

И уехать в лето не в катафалке, на велике.

Я бы рядом ехал, солнце игралось со спицами,

А в песке полей увязали колеса,

Льняные линялые чёлки на наши лица,

Жди, я приду через музыку, найду способ.⁽¹⁾

Лаванда в закрытом голубом платье в пол прошлого века чувствует себя до ужаса неловко. Но, понятное дело, выразить своё недовольство миссис Долгопупс — значит, приговорить себя к самоубийству. А уж Гризельде Марчбэнкс — её заклятой подружке, к которой, как выяснилось, они свалились, как снег на голову, — и попросту неблагодарно.

— Да ладно тебе, нормальное платье. Выше нос, — шёпотом говорит Невилл, замечая её нахмуренный взгляд в зеркало посреди холла.

Лаванда благодарно улыбается ему. Какой же Невилл всё-таки хороший! Девушка ловко взбивает свои пшеничные локоны рукой, придавая волосам объём.

— На что это вообще похоже, юная леди? — на кухне, куда Лаванда входит, пропустив Невилла вперёд, уже имеется миссис Долгопупс, которая осуждающе указывает острием волшебной палочки на причёску Лаванды.

— Бабушка, пожалуйста, — примирительным тоном начинает Невилл, но миссис Долгопупс уже решительно взмахивает палочкой, и волосы Лав сами собой заплетаются в тугую косу. Слишком тугую, на взгляд Лаванды.

— Ай, — негодующе восклицает Лаванда и прежде, чем что-то ещё добавить, слышит новый комментарий:

— Вот! Совсем другое дело! — глава Волшебной экзаменационной комиссии входит следом за бывшими одноклассниками и окидывает одобрительным взглядом Лав, усаживаясь за стол. — Людмила так любила это платье!

Браун давит возмущённую тираду о том, что она уже не ребёнок и может одеваться и носить волосы так, как сочтёт нужным. Она старается улыбнуться миссис Марчбэнкс. Всё-таки старая волшебница достала из своих сундуков для Лаванды, оставленной без сменной одежды и каких-либо личных вещей, пару платьев и мантий, принадлежащих её внучке. Правда, принадлежащих ещё в ту пору, когда Людмила была молода, то есть давным-давно.

— Почему вы не с семьёй, миссис Марчбэнкс? — осторожно спрашивает Лав, внутренне стараясь смириться и с платьем, и с косой. Она помогает миссис Долгопупс поставить на стол тарелки с луковым супом, от которого валит пар.

— Алекс хотел забрать меня, как только они отыщут родственников Дмитрия, — и Гризельда Марчбэнкс, чьё усеянное морщинками лицо походит на мышиную мордочку, ещё какое-то время рассказывает про своего покойного мужа — российского эмигранта. Про Людмилу, Александра и Павла — своих внуков, которые рванули на историческую родину деда, спасаясь из охваченной террором Англии. Гризельда же до сих пор колеблется, страшась переезда в незнакомую и далёкую страну, отмахиваясь отговорками, что её родня ещё недостаточно устроилась на новом месте.

Когда миссис Марчбэнкс прерывает рассказ, за столом повисает печальное молчание, нарушаемое только треньканьем столовых приборов о тарелки. После обеда Лаванда собирает со стола посуду, отправляя её мыться в раковину, а в дверь робко стучат. Гризельда бодрой для её возраста походкой идёт открывать, а Невилл, на всякий случай вооружённый палочкой, следует за ней. Они давно ждут гостей.

— Луна, — радостно кричит Невилл из холла и через пару секунд уже вносит Луну Лавгуд на кухню. Он сжимает её в объятиях, приподняв над полом, а светловолосая девчонка при этом улыбается широкой улыбкой.

— Молодые люди, ведите себя прилично! — строгим голосом отчитывает их Августа.

Луна и Невилл немедленно отскакивают друг от друга, покраснев, как спелые помидоры.

Лаванда немного завидует воссоединившимся друзьям и вспоминает Парвати. Должно быть, подруга сейчас уже близ Сринагара⁽²⁾, одетая в ярко-жёлтое сари. Ей хорошо вдали от Англии, погрязшей в безумии, откуда, вероятно, семья Патил рванула сразу после Битвы. По-крайней мере, сова вернулась назад с нераспечатанным конвертом. Лаванда будто наяву видит, как листья фиолетовых крокусов⁽³⁾ касаются ножных браслетов сестёр Патил, и металлический звон несётся по предгорьям Гималаев, удаляясь всё дальше и дальше.

Лаванда так живо представляет себе эту картину и подругу, что чувствует острую тоску. Она не слышит, как Луна вновь уходит из дома миссис Марчбэнкс, не скрытого Фиделиусом, чтобы лишний раз не привлекать к фигуре главы Комиссии внимание. А когда когтевранка возвращается, вместе с ней входят Гарри, Гермиона, Рон и профессор Снейп. Сердце Лаванды совершает болезненный кульбит. Как странно…

Августа не сводит внимательных глаз с Северуса Снейпа — верного слуги Тёмного Лорда, ожидая подвох и положив морщинистую руку, усеянную массивными золотыми перстнями, поверх волшебной палочки. Невилл им всем рассказал, что был почти по пояс погребён под завалами стены и не раздробил все кости только по чистой случайности. Палочка валялась всего в метре от поверженного Невилла, но всё же дотянуться до неё было решительно невозможно. Снейп достал его из-под завалов ночью, после битвы, сращивая переломы. Снейп же вывел Долгопупса и мимо шныряющих по замку патрулей, выкуривающих обороняющихся. А потом они нашли Лаванду по карте, которую случайно подобрал Невилл перед тем, как попал в каменную западню.

Удивительно другое: как профессору удалось вновь убедить Поттера? Лаванда ещё хорошо помнит, как Гарри бушевал в общей гостиной Гриффиндора, особенно никого не стесняясь, явно желая снять шкуру со Снейпа живьём.

Любознательность Браун смело поднимает голову, но тут и спросить-то не у кого. Вон разве что у Рона. Но стоит только посмотреть в его сторону, как Грейнджер вцепляется в его ладонь мёртвой хваткой, недвусмысленно помечая территорию.

Ну, и пусть подавится! Лаванда старается унять растущее раздражение. Что здесь посмотреть больше не на кого? Вот хотя бы Снейп! Впрочем, узнать у него что-то вряд ли получится.

— Мисс Браун, вы выглядите намного приличнее, чем обычно, — произносит Снейп обескураживающую фразу, стоит только посмотреть на него дольше пары секунд.

— Полагаю, это можно принять за комплимент? — вместо того, чтобы смутиться, нагло выдаёт в ответ Лаванда, кокетливо разглаживая невидимые складки на платье. А что, он думал, сможет безнаказанно ей хамить? Нет уж, они больше не в школе. И смотрит Снейпу прямо в глаза, и улыбается широкой открытой улыбкой. Что он там говорил про выпуск?

— Думаю, именно это профессор и хотел сказать, — в воцарившейся тишине отвечает за него Луна, рассеянно наматывая длинный светлый локон на палец. Всем становится ещё более неловко, чем прежде, а лицо Снейпа искривляется, словно от зубной боли. Лаванде внезапно приходит в голову, что поддевать профессора очень занимательно. А ещё то, что у Снейпа красивые ресницы: длинные и прямые.

— Может быть, мы, наконец, поговорим о том, как вызволить Джинни? — раздражённо напоминает Поттер о цели сбора, на корню обрубая все ростки весёлости.

* * *

Теперь, когда они достаточно неплохо продумали все детали плана, это уже не кажется Рону чистым самоубийством, но есть даже какая-то надежда на хороший исход.

Для их набега на гнездо белого павлина, а главным образом, для того, чтобы унести из него ноги, нужны порталы. Много порталов.

Оказывается, изготовление порталов — ужасно долгое и муторное занятие. Можно запросто здорово ошибиться и потом собирать себя, любимого, по клочкам в Европе и Азии, Америке и Австралии — по куску на часть света. Рон с содроганием наблюдает, как летят часы, неумолимо складываясь в дни. Кроме того, этого злыдня — Снейпа — постоянно дёргают то к Тому-кого-нельзя-называть, то в Хогвартс. Лорд, к слову, на главную сцену не спешит, продолжая манипулировать Пием Толстоватым и прочими чиновниками руками своих верных Пожирателей Смерти.

Августа настояла-таки на Непреложном обете, отсекая у профессора любую возможность сдать их маленький отряд Повелителю. В отсутствии Снейпа дела идут медленно, даже при помощи миссис Мэрчбэнкс.

В один из вечеров Гарри рассказывает им с Гермионой, что должен умереть. Его тон холоден и равнодушен, а стеклянные глаза смотрят в ночную мглу за окном. У Рона непрестанно бегут мурашки по спине, а по щекам Гермионы скатывается слеза. Затем ещё и ещё, и вот она уже плачет, утыкаясь в плечо Рона. Её хрупкие плечи вздрагивают, впрочем, плачет она практически бесшумно, и от этого на душе Рона становится ещё более погано.

Снейп поведал им о том, что в Битве Тот-кого-нельзя-называть наложил защитные чары на свою змею, что стало условным сигналом к тому, что воспоминания стоит передать.

— Но, чёрт возьми, у нас ещё целых два не уничтоженных крестража, не говоря уже непосредственно о Сами-знаете-ком, — убитым голосом произносит Рон. Они сидят в маленькой комнатке, в которой ютятся девчонки и одновременно происходит создание порталов. Луна, Лаванда и Невилл внизу под руководством Гризельды отрабатывают заклятия по снятию магических затворов, чтобы иметь возможность проникнуть во все уголки поместья Малфоя.

Гермиона открывает рот, хочет что-то сказать и закрывает, не в силах произнести ни слова.

— Мы не можем позволить тебе умереть, у нас ещё куча работы, и без тебя нам не справиться, — что ж, его репутации бесчувственного чурбана уже ничем не помочь, зато он избавил Гермиону от необходимости произносить столь страшные вещи.

— Вам придётся, Рон. Диадема и змея. Я уверен, вы справитесь, — отвечает Гарри сиплым голосом, смотрит упрямо, чуть задрав кверху нос. — Я должен освободить Джинни.

И плевать на весь мир — уместно было бы добавить в этой ситуации. Впрочем, Рон воздерживается от комментариев.

* * *

Острие поттеровской волшебной палочки упирается куда-то в район шейных лимфатических узлов Северуса. Сам Гарри при этом сжимает руку Снейпа повыше локтя, и профессор слышит, как из горла Поттера вырывается судорожный вздох.

— Волдеморт! Сколько можно ждать твоего приглашения? Я устал! — «Сонорус» ожидаемо бьёт по барабанным перепонкам. Снейп морщится. По его лицу стекает капля крови из разбитого, для наглядности, лба. Это ужасно раздражает слизистую глаза, в который попадает кровь, и Северус быстро-быстро моргает, стараясь убрать жжение. Позади них стоит Грейнджер, из двоих друзей Поттера вытянувшая жребий, в мантии-невидимке. Её единственная задача — прибить Нагайну. На словах звучит красиво. Остальные члены так называемого Отряда Дамблдора рассредоточиваются к запасным входам дома, прячась в тени буков и вязов, растущих по периметру приусадебного участка. Поттер медленно двигается вперёд, по тисовой аллее к главному входу. Они проходят почти до самого входа, когда главные двери наконец распахиваются, и появляется сам Тёмный Лорд в ореоле взметнувшейся обсидиановой мантии.

— Гарри Поттер, какая неожиданность! Ну, заходи, коли пришёл, — доносится до них издевательский голос.

— Отпусти Джинни! Есть у тебя честь? Я тут, так что сдержи слово! — орет Гарри, давит на шею Снейпу сильнее и отшатывается от первого обезоруживающего заклятия.

— Слово? А разве я тебе что-то обещал, Поттер? Знаешь, ты лишил меня стольких любимых вещей, что было бы справедливо забрать что-то и у тебя самого!

— Что ты знаешь о справедливости? Мне тебя жаль, Волдеморт, ты никогда не узнаешь, ни что такое настоящая справедливость, ни дружба, ни любовь!

— Да что вы все с ума сошли со своей любовью? Как будто без неё и нет ничего на свете! — ответные слова Тёмного Лорда звучат зло, но Снейп уже слишком долго находится подле господина, чтоб не услышать в его голосе ноток усталости. — Северус, мой дорогой друг, как так вышло, что тебя пленил какой-то сопляк?

Снейп дёргает шеей, мол, так получилось, дорогой начальник.

— Экспеллиармус! — палочка, царапнув на прощание Снейпа по щеке, вырывается-таки из рук Поттера, который во второй раз даже ради приличия не уклоняется. — Люциус, тащи мне его сюда.

Появившийся из-за плеча Лорда Малфой в мгновение ока оказывается рядом. Когда это у Люца появилась такая сверхъестественная быстрота? Он выволакивает Поттера вперёд, а Снейп в сердцах пинает мальчишку по голени (не очень больно, но наглядно и размашисто).

— Поздно, Северус, раньше надо было думать, — веселится Тёмный Лорд на демонстрацию снейповских чувств.

— Отпусти Джинни, зачем тебе она? — надрывается Поттер, когда они ведут мальчишку по коридорам, что удивительно, в лабораторию Тёмного Лорда, а не сразу на тот свет.

— Хотя бы и для того, чтобы её родственнички сидели тихо и не высовывались. Хорошая мысль, как думаешь? — Лорд отмахивается от Поттера, как от назойливой мухи. И что странно, лицо его такое задумчивое, а не глумливо-радостное, как обычно, когда он наблюдает Пацана-который-никак-не-отбросит-копыта.

Гарри лягает со всей дури Люциуса, тот ахает, но рук не разжимает. Только встряхивает мальчишку посильнее при следующем повороте коридора. Так они и доходят до лаборатории, где Лорд приказывает привязать Поттера к трансфигурированному наспех постаменту. Выглядит так, словно он собирается практиковать магию крови и принести Поттера в жертву. Затем Волдеморт захлопывает дверь прямо у них с Люциусом перед носом, приказав обитать где-нибудь неподалёку.

Из-под закрытых дверей лордовской лаборатории, которые видно из комнаты, в которой они сидят, тянет запахом озона и серы и вырываются клочья чёрного дыма.

Какое же волшебство там творится? Почему Лорд просто не убьёт Гарри?

— Сядь, пожалуйста, в это чудесное, обитое итальянским бархатом кресло, выпей со мной вина и прекрати мельтешить перед глазами, наконец, — Люциус Малфой жмурится, словно пытаясь унять лёгкое головокружение, вызванное непрестанным хождением Северуса по комнате взад-вперёд.

Снейпа бесит вынужденное бездействие. Однако он не может отлучиться для того, чтобы проверить дела у прочих членов отряда.

Северусу больше нравилось, когда Дамблдор был жив. Вот у кого всегда имелся план, а к плану два запасных с тайными подпунктами. Хорошо было делать, что велено, и даже не всегда задаваться вопросом «зачем?».

— Не хочу я вина, — в сердцах восклицает Северус в ответ на предложение. — И тебе бы тоже лучше завязать, — с этими словами он отодвигает от Малфоя бутылку Мерло⁽⁴⁾ и с силой вталкивает назад пробку. Малфой с философским видом раскручивает остатки вина в бокале, не выглядя при этом хоть капельку обиженным. — Что ты на этот раз оплакиваешь?

— С чего ты взял, что я что-то оплакиваю? Я праздную, — Люциус шутливо салютует Северусу и со смешком допивает красноватую жидкость.

— Ну да, охотно верю, — раздражённо отвечает Снейп.

— Ты-то чего злишься, всё же хорошо?

Снейп понимает, что не может предъявить Малфою ничего, кроме банального шкурного интереса, а прагматиков он уважает. Но в глубине души не может не злиться на Малфоя.

— Теперь не избежать от Лорда пары ласковых слов, — Снейп с деланным беспокойством раскачивается с пятки на носок.

Малфой сочувственно передёргивает плечами, подбирая под себя ноги. По его кислой физиономии можно предположить, что он не то чтобы расстроен итоговым раскладом сил, но и не полностью счастлив. Снейп наконец плюхается в кресло рядом с коллегой по несчастью.

Северус давно заметил, что всех встречаемых в жизни людей условно можно разделить на некие группы, объединённые общими чертами лица, манерой говорить, голосом и так далее. Но Лили была не такая, как все… Особенная, с её широкой улыбкой, вспыльчивостью и эмоциональностью, с медным каскадом жёстких, как пружинки волос. Единственной.

Впрочем, единственной в своём роде остаётся Лили и до сих пор, вот только…

Северус без малого тринадцать лет готовил себя ко времени, когда Тёмный Лорд вернётся. И всё равно последний год в Хогвартсе выдался исключительно паршивым, на грани его возможностей.

И вдруг Северус встречает девушку, словно солнце, разогнавшую мрачные тучи его мыслей. Конечно, он знал её всё это время, но бывает, ходишь каждый день мимо одного и того же места по улице, погружённый в свои мысли, подняв воротник, а взгляд, наоборот, опустив под ноги, и не замечаешь ничего вокруг. Но однажды почему-то вдруг замираешь, словно прозрев, и видишь, наконец, и облака — нежные, белые, словно пуховые одеяла в накрахмаленных пододеяльниках, плывущие по розовому небу и слышишь под ним гвалт чаек с белоснежными брюшками, и много чего ещё.

…Северус поднимался по главной лестнице Хогвартса, когда со всего размаху врезался в Джинни Уизли. Его макушка больно ударилась о её подбородок, а сама девушка пошатнулась и должна была кубарем свалиться с лестницы, если бы он не ухватил её за руки, на краткий миг прижимая к себе. Когда Снейп отстранился от Уизли, его обожгло волной ненависти, исказившей её широкоскулое с тонкими чертами лицо. Впиваясь взглядом в глубину её карамельных глаз, Снейп хранил молчание. Она скинула его руки и, ничего не сказав, не извинившись, сбежала по ступеням вниз.

Похожа ли она на Лили? Может, да, а, может, и нет. Он не может сказать точно — за столько лет образ подруги детства подернулся досадной дымкой.

— Мисс Уизли, десять баллов с Гриффиндора за бег по коридорам, — опомнившись, крикнул он ей вдогонку.

— Да сколько угодно, — сказала она негромко, даже не обернувшись, но Снейп всё равно услышал. Услышал и промолчал.

С тех пор ни во снах, ни наяву Северуса не оставляет навязчивый цветочный запах. Яблоневые деревья, сирень, пронзённая весенним солнцем, ромашка с ярко-жёлтой сердцевиной… Да, патронус его не поменял своей телесной формы, однако, глупо отрицать, что запах, преследующий его каждую минуту, каждую секунду, принадлежит Джиневре Уизли. Невозможно это отрицать. И он не отрицает.

Она стала символом его надежды на победу, символом борьбы, которая не должна быть прекращена, как бы тяжёло не было. Синяки на её руках, появлявшиеся всякий раз, когда он не успевал вмешаться в стычку между ней и близнецами Керроу, стали его знаменем. Её упрямо горящие глаза — его маяком в беспроглядной темноте…

Из задумчивого оцепенения его выводит леденящий душу крик Поттера. От этого звука Снейп вздрагивает всем телом. Почти одновременно с ним нечеловеческий вопль издаёт и сам Лорд, а потом всё затихает. Мужчины вскакивают на ноги, но зайти в комнату без приказа не решаются. Бесконечные секунды проходят в напряжённом молчании прежде, чем двери в лабораторию Лорда распахиваются, и Гарри Поттер, поддерживаемый мисс Грейнджер, наполовину показавшейся из-под мантии-невидимки, появляется в проходе.

«Остолопы!» — думает Северус, попутно удивляясь тому, что хоть Поттер и почти полностью висит на Грейнджер, выглядит он всё еще донельзя живым.

Гермиона сбивает рванувшегося вперёд Люциуса оглушающим заклинанием.

— Что происходит? — одними губами спрашивает Северус.

— Всё по плану. Змеи там нет, надо попытаться её найти в другом месте! — скороговоркой шепчет в ответ мисс Грейнджер.

— Нет времени, уходите! — предостерегает Снейп, стоит ему только заслышать грохот заклинаний и топот со стороны первого этажа.

Первым делом Снейп приманивает свою палочку орудием поверженного Малфоя. Палочка Северуса вылетает из кармана Поттера, как и было условлено заранее, чтобы по настоящим воспоминаниям составить достоверную мысленную картину для Волдеморта. В открытые двери лаборатории видно хозяина, навзничь лежащего возле постамента. Затем Снейп запускает в удаляющиеся фигуры обездвиживающим проклятием, которое, естественно, скользит мимо.

Грейнджер и Поттер добираются до лестницы вниз, а с верхних этажей им наперерез быстро сбегает Беллатриса с палочкой наизготовку. От входа на цокольный этаж движутся Пожиратели, несшие дежурство в темницах и другие, видимо, пришедшие им на подмогу. Они нагоняют Браун, Рона Уизли, Долгопупса и Лавгуд, бегущих в сторону главного круглого холла. Вдобавок, как ни странно, Снейп замечает среди них могучую фигуру Кингсли, удивляясь тому, что Бруствер, оказывается, был пленён.

Но главное — Джиневры среди них нет. Чёрт возьми…

Грейнджер и Поттеру удаётся проскочить прямо мимо Беллатрисы, а внизу кто-то из ребят взрывает бомбу с Перуанским порошком мгновенной тьмы. Нападающие кидаются заклятиями наугад, и Снейп посылает режущее проклятие туда, где слышит визгливый голос Беллатрисы. Когда тьма рассеивается, выясняется, что в холле отряда Дамблдора уже нет. И именно в этот момент в их головах звучит мысленный голос Волдеморта, который заставляет всех упасть на колени, хватаясь за виски в резком приступе головной боли, столь сильной, что к горлу немедленно подступает рвотный порыв.

«Вы что, опять упустили мальчишку, бестолочи?»

1) © Карелия

Вернуться к тексту

2) Сринагар — город в Кашмирской долине, летняя столица штата Джамму и Кашмир. Находится на высоте 1730 м над уровнем моря в 650 км к северо-северо-западу от Дели. Кстати, имя "Парвати" переводится с санскрита как "горная".

Вернуться к тексту

3) Шафран (лат. Crоcus) — род многолетних клубнелуковичных травянистых растений семейства Ирисовые, или Касатиковые. В литературе по декоративному цветоводству встречается заимствованное латинское название крокус.

Вернуться к тексту

4) Мерло — вино французского происхождения. Его родиной считается провинция Бордо. Слово «Мерло» в переводе со старинного французского наречия означает «чёрный юный дрозд». Это вино очень популярно во Франции. Об этом говорит тот факт, что одноимённый сорт винограда входит в тройку лидеров по количеству площадей.

Вернуться к тексту

Моя ноша меня не убьёт,

Как бы ни была тяжела.

Всей душой я начну вот-вот

Верить в необходимость зла.⁽¹⁾

Лорд замечает, что на первый раз он уже знает достаточно, и уходит, обещая вернуться, как только будет время. Только за ним закрывается дверь, страх и стыд с новой силой накатываются на Джинни. Она тихонько воет, сползая по стенке, закусывая запястья, чтобы не зарыдать в полный голос.

Со следующим приёмом пищи девушке дают простую глухую мантию в пол. Она накидывает на себя чёрную ткань, подвязывая принесённым золотым шнуром. Материя собирается вокруг горла тяжёлыми складками, делая лицо девушки бледнее и строже.

От бесконечного лежания скучно. Но Джинни благодарно отмечает, что кровать в меру удобная и уж в разы лучше холодной вонючей камеры. У неё теперь трёхразовое питание — почти курорт. Только Уизли всё равно ничего не понимает. Не понимает, отчего такая резкая смена отношения. Эти перемены угнетают, заставляют мысли бесконечно работать вхолостую. Поэтому ещё сильнее хочется выбраться из этих застенков, подальше от непонятных действий Того-кого-никак-нельзя-вспоминать.

Проходит почти неделя, когда он приходит вновь.

Длинные волосы Джинни заплетены в простую косу, перекинутую через плечо. Солнце клонится к горизонту, когда Лорд проходит в комнату, тяжело припадая на левую ногу. Воздух из его горла вырывается с гортанными хрипами. Он болен, явно чем-то болен. На его бледном высоком лбу — капли пота. Он смотрит мутным взглядом, словно сквозь девушку. Грузно садится на край кровати.

— Расскажи мне ещё что-нибудь, малышка, — горбится. В его лице что-то неуловимо меняется. Джинни не верит своим глазам: лицо Волдеморта кажется ей чуть более человеческим, а кожа теряет свой мертвенно-серый оттенок.

* * *

На стенах пустого класса дрожали тени от зажженных свечей, которые Джинни принесла с собой. Девочка стояла, опершись руками о парту, хрупкие плечи вздрагивали от рыданий. С кончика носа капали слёзы и попадали аккурат на тёмную обложку дневника Тома Реддла.

— Это ещё что такое? — Джинни вздрогнула от неожиданно раздавшегося голоса. — Развела тут сырость.

Очертания появившегося Реддла были почти прозрачными. Накануне Том пытался объяснить ей сложные моменты в домашнем задании по трансфигурации и почти полностью исчерпал запас сил. Сквозь его тело проглядывали не разгоняемые редким светом свечей тени в дальних концах кабинета.

— Извини, я не хотела тебя тревожить, — прогнусавила сквозь заложенный нос Джинни, кое-как пытаясь справиться с безудержным потоком слёз.

— И, тем не менее, тебе этого не удалось избежать, — раздражённо цокнул языком Том. — Что за вой мартовских котов? Что случилось?

Джинни улыбнулась сквозь слёзы на его попытку разрядить атмосферу.

— Это всё Фред и Джордж. Они отправили Гарри музыкальную валентинку, как будто от меня. Она пела таким противным голосом дебильные стихи. Я думала, что сгорю от стыда.

Том лишь улыбнулся на эту катастрофу, показавшуюся ей бедствием вселенского масштаба, и Джинни вновь разрыдалась, поворачиваясь к нему спиной.

— Эй, малышка, а ну, хватит разводить сопли. Как насчёт того, чтобы в следующий раз заколдовать любого, кто посмеет хоть криво посмотреть в твою сторону?

Летучемышиный сглаз идеально годился для этих целей и ещё ни разу после того разговора её не подводил.

* * *

Джинни хотела спать. Она тёрла сухие воспалённые глаза. Том вышел из дневника и счастливо сверкал рядом ровных белых зубов. Совсем живой, совсем настоящий.

На Тома больно смотреть: такой он был радостный.

— Мы молодцы, милая. Мы всё сделали правильно, — "мы" из его уст приятно ласкало слух, рождая на осунувшемся лице Джинни слабую улыбку.

— Я хочу спать, — вздохнула девочка. Тяжёлая голова так и норовила упасть на плечо.

— Нет-нет, крошка. Нам остался последний рывок, — Том сел на корточки прямо перед Джинни, взял её руки в свои. Его ладони были узкие и длинные, переходящие в идеально ровные пальцы. Он смотрел на неё снизу вверх, как взрослые обычно разговаривают с совсем маленькими детьми.

Большим пальцем он нежно поглаживал её по тыльной стороне ладони, и эта простая ласка заставляла девочку отчаянно краснеть.

— Ещё немного, крошка. Сегодня всё закончится, — он вновь приподнялся и поцеловал её в щёку. Джинни вспыхнула с новой силой. Даже спать теперь хотелось намного меньше.

Они пошли по коридорам Хогвартса, к стене, где оставляли свои "кровавые" послания. Джинни еле переставляла ноги, и Том поддерживал её за талию, держась безлюдных переходов и мест с пятнами тени. Он был так близко. Его прохладные пальцы дрожали от предвкушения.

Баночка с краской постукивала по бедру.

Том вывел: "Тело её навсегда останется в Тайной комнате".

Красные буквы оплыли потёками кровавых слез.

Джинни надеялась, что надпись не пророческая, а, как сказал Том, всего лишь приманка для того, кто сумеет найти проход. Его смерть поможет Тому ожить. Всего одна смерть. Не так много для грандиозного плана. Для того, чтобы вдохнуть в бледное лицо темноволосого юноши жизнь.

Том надеялся, что придёт Поттер. Джинни молилась про себя, чтобы это был кто-нибудь другой. На её робкие вопросы о том, что будет, если о Тайной комнате догадается кто-то, не обладающий парселтангом, Том с неохотой отвечал, что достаточно взорвать проход "Бомбардой", не прибегая к редкому знанию. Джинни надеялась, что так оно и будет.

* * *

— Ты же сама говоришь, что мы ждали кого-нибудь, чтобы он стал итоговой жертвой дневника, — перебивает девушку Волдеморт, подталкивая к новому откровению, будто не понимает, что эти воспоминания ранят сердце, не хуже острых спиц.

— Ты не говорил, что черпаешь энергию из меня, — Уизли бесится, что в этих словах слишком мало ненависти, но слишком много — обиды.

— Могла бы и сама догадаться, — раздражённо парирует Волдеморт.

— Как я могла? Я доверяла тебе, — возмущённо отвечает Джинни.

Смотреть в окно гораздо легче, чем в завораживающе-красные глаза с вертикальными щёлочками зрачков. Впрочем, ей кажется, она видит еле заметный контур радужки в сплошном алом пространстве его жутких потусторонних глаз.

— А должна была не доверять, а пойти и почитать что-нибудь про своё состояние. Только так и можно стать сильной ведьмой: подвергая всё сомнению, любое знание — проверке. Так бы ты узнала, что тёмная магия многое даёт, но и многое требует в ответ. Но ответь мне, почему ты была всё ещё жива, когда Поттер явился спасать тебя? — он делает движение пальцами в воздухе, словно хочет заключить слово "спасать" в кавычки.

— Потому что ты не успел? — Джинни ненавидит логические "кошки-мышки". Ведь он мастерски в это играет: подменяет понятия, плетёт паутину красивых слов. Но она-то знает, что всё, что он говорит — ложь. Или извращённо трактованная полуправда, что ничем не лучше. Но отчего тогда так страшно мокнут ладони и к горлу подкатывает ком?

— Нет. Я думаю, это просто не входило в мои планы. Энергия восстановилась бы со временем, как ты могла уже убедиться. Думаешь, я не умею быть благодарным?

Джинни плотно стискивает губы, чтобы не закричать. Пальцы теребят золотой шнур, опоясывающий мантию. Не может знать наверняка... А если бы и знал, всё равно бы соврал, чтобы запутать её и выставить всё в лучшем, более выигрышном свете.

— Неважно, — упрямо произносит девушка.

— Нет? — Тот-кого-нельзя-называть поворачивает голову в её сторону. — Знаешь, я не прочь восстановить наше с тобой деловое сотрудничество.

Ей кажется какой-то едва уловимый намёк, дразнящий огонёк азарта в груди, бросающий в жар.

— Это в прошлом, — как можно более ровно и уверенно отвечает Джинни. — Я жалею о том, что помогала тебе тогда.

Волдеморт поднимается с постели и медленно и зловеще подходит столь близко, что его тяжёлое дыхание трогает завиток рыжих волос, вырвавшийся из косы. Размытые, всё ещё мало чем напоминающие человеческие и всё-таки уже чуть меньше змеиные черты лица искривляет гримаса ярости. Его злость и близость электризует воздух в комнате, заставляет покалывать самые кончики пальцев, и, тем не менее, она не смеет отойти от него, чтобы не вызвать взрыв недовольства.

— Ты боишься меня? — спрашивает Лорд тихо, внезапно меняя тему, так что Джинни немедленно вздрагивает и нервно сцепляет руки в замок. В целом, ему даже и не нужен её ответ. — Да, боишься.

Он удовлетворённо и вместе с тем задумчиво кивает. Восхищение, уважение, обожание — чувства, которые ему наверняка хотелось бы внушать. Но страх тоже подходит, судя по всему.

— И всё-таки, у тебя есть еда и одежда, и спальня. Ты бы могла хоть иной раз улыбаться.

— Улыбаться? — с горькой усмешкой переспрашивает она. — Улыбаться, когда держат в неволе, улыбаться, когда моего брата убили в бойне, которую ты затеял?

— Эта, как ты выразилась, бойня была необходима, — раздражённым тоном обрывает Тот-кого-нельзя-называть. — В сострадании и морали — лишь проявление рабской психологии. Этика ненасилия и любви к ближнему — плод рессантимента — мстительного чувства слабых и низких к сильным и благородным, носителям воли и власти. Несогласные должны либо одуматься и примкнуть ко мне, либо умереть. Иначе недостойные и слабые, будящие инакомыслие, будут как гноящаяся рана на здоровом теле общества. Не лучше ли прижечь рану железом и испытать краткую боль, чем потом лишиться всей руки?

Он ожидает ответа, сверля её своими горящими глазами.

— Не знаю, — выдыхает Джинни зло. У неё всё ещё слишком мало жизненного опыта, чтоб вбить логический клин в его рассуждения. — Даже если ты и правда думаешь, что всё к лучшему — это не вернёт мне брата. Равно как и других погибших.

— Не того ли из братьев, что заставляли тебя плакать? — холодно интересуется он.

— Даже если и так, кто в четырнадцать не вёл себя как идиот? Это вовсе не значит, что я не любила его! — ей хочется, чтобы он замолчал. Каждое его слово выбивает землю у неё из-под ног.

— Ну, хочешь, — после секундного молчания он нависает над Джинни тёмным угрожающим силуэтом, — хочешь, я узнаю, кто его убил, и казню? Глаз за глаз, малышка.

От изумления Джинни не знает, что и сказать. Что, вот так пойдёт и убьёт любого, кто бы он ни был? Даже мадам Лестрейндж? Джинни поспешно опускает взгляд в пол, стараясь изгнать из головы непрошеные злорадные мысли. Зачем злить его в ответ на, кажется, искренний порыв?

Искренний порыв, конечно, как же! Взбесить его, что ли, в надежде; что он начнёт выкручиваться, выдавая, что всего лишь блефует?

— Нет, не нужно никого убивать, — убито и почти смиренно просит она. Джинни не хочет проверять искренность его предложения. Не хочет убийств и не хочет вновь чувствовать на себе его ярость.

— Отчего же, Джинни? Давай, принесу его бездыханное тело и будем считать инцидент исчерпанным? — угрожающе протягивает он.

Девушка в страхе отступает на пару шагов назад. Инцидент... Бездушный дьявол.

— Не нужно...

Он смотрит на неё долго и внимательно, через ноздри всё так же с хрипом вырывается воздух.

— Как хочешь, — он прерывает зрительный контакт и опять садится на кровать. Тяжело опирается локтями на колени.

Повисает почти осязаемое молчание, царапающее их острыми гранями злости и неловкости и прерываемое только его свистящим дыханием.

— Что будет, когда Гарри придёт? — поражаясь своей наглости, спрашивает Джинни, забывая об их правиле не задавать ему вопросов.

— Придёт? А ты уверена? — злой взгляд с прищуром.

— А почему он не должен прийти? Всегда приходит, — Джинни не занимать ехидства, воздух из лёгких Волдеморта вырывается с шипящим звуком.

— А даже если и придёт, то, что с того? Мы ведь ещё не договорили, как я могу тебя отпустить?

* * *

Высушенную одежду со времен Битвы за Хогвартс Джинни складывает в аккуратную стопку и открывает небольшую прикроватную тумбу, чтобы сложить её. Каково же было её удивление, когда она обнаружила там книгу. Не просто книгу, но учебник по беспалочковой магии. Джинни не может поверить в собственную удачу. Надежда открыть дверь, обезвредить охрану и сбежать расцветает пышным цветом в измученном сознании. Она жадно вчитывается в каждое слово, стараясь запомнить их на случай, если допущенная ошибка её тюремщиков раскроется и книгу заберут.

Вечером следующего дня Джинни слышит дребезжание стёкол и видит на стенах отблески света, проникающие из окон в сад. Выглянув в него, она натыкается взглядом на расставленные среди тисовых кустов воздушные белые шатры. Оказывается, на её окнах наложено звукопоглощающее заклинание. Но и без этого понятно, что внизу громыхает музыка, заставляющая вибрировать стекло.

Толпы гостей в парадных нарядах снуют между шатрами, пьют пунш из высоких бокалов, разговаривают и танцуют. Джинни стоит, опершись руками о подоконник, а лбом — о стекло, проклиная чёртово время, в котором ей пришлось родиться. Хотя Джинни совсем не знает, когда и где ей было бы лучше. Люди — беспокойные существа, могущие заварить кашу из любой малопригодной для этого вещи.

Среди присутствующих наблюдается какое-то оживление: в круг танцующих выходит зловещая фигура Лорда Волдеморта, ведущего под руку Беллатрису Лестрейндж. Отсюда не разглядеть выражения её лица, но Джинни готова поручиться, что та сияет, как начищенный галеон.

Собравшиеся аплодируют, когда Волдеморт начинает вести Беллатрис в венском вальсе. Зрелище одновременно отвратительное и прекрасное, ведь Джинни догадывается, что они празднуют. Когда танец закончен, пальцы, которые Уизли сжимает в кулаки, совсем затекают, а стекло подо лбом становится горячим.

Внезапно Волдеморт вскидывает вверх голову и смотрит прямо на Джинни, застывшую возле окна соляным столпом, как непутевая жена Лота, оглянувшаяся на Содом. Волдеморт прикладывает длинный палец к губам, таким отчаянно знакомым жестом, словно прося помолчать ещё немного, потерпеть ещё чуть-чуть. Джинни медленно шагает назад, в комнату, но мадам Лестрейндж успевает перехватить взгляд своего кумира и тоже смотрит на неё. Уизли чувствует себя, будто её застали за чем-то неприличным. Щёки её пылают, когда она садится на край кровати, пряча дрожащие ладони между коленей.

Два лёгких стука выводят её из задумчивости. После дверь неслышно отворяется, и в комнату заходит Северус Снейп.

— Профессор? — удивляется Джинни и сама себя корит. Ну какой он профессор? Тигр в волчьей шкуре, предатель, убийца. Но разве она лучше? То, что в тот год никто не умер — чудесная случайность, на волосок отделившая её от того, чтобы тоже сделаться соучастницей убийства.

— Мисс Уизли, — голос его как из глухого колодца: отдаётся от стен, многократно усиленный эхом полупустой комнаты. Тишина поглощает остатки звука, и никто не спешит её прервать.

— Тёмный Лорд велел передать вам, — всё же неловко произносит Снейп, будто сам не понимает, зачем здесь. Джинни только сейчас замечает белый фарфор блюдца с волнистой каймой в его руках. Два кусочка торта: белый бисквит с чёрной прослойкой, взбитые сливки и пара кроваво-красных вишен Мараскино ⁽²⁾ в качестве украшения. Рот в мгновение наполняется слюной: да, Джинни теперь не голодает, но сладкого ей никто не даёт. Однако, она не спешит забрать угощение.

— Что вы празднуете?

— Нашу победу, — нехотя отвечает Снейп, а беспокойные чёрные глаза влажно и настороженно блестят.

— Вы же бежали с поля боя?— медленно спрашивает Джинни, стараясь вложить в эти слова столько презрения, сколько может. Поднимается с постели. Не спеша делает шаги по направлению к окну и одновременно — подальше от Снейпа.

— Битву проиграли. Но не войну, — уверенно отвечает Северус, а Джинни позволяет себе внимательно рассмотреть его. Чёрная мантия с привычным длинным шлейфом, белый шейный платок. Наряд, пожалуй, можно назвать торжественным. Даже волосы чисто вымыты и непривычно опрятно обрамляют бледные высокие скулы. Интересно, сколько ему лет?

— Вы, должно быть, рады? — ядовито спрашивает она.

— Берите торт, — устало отвечает профессор и делает шаг вперёд.

Джинни шагает навстречу столь резко, что распущенные волосы огненной волной бьют её по щекам. Вырывает злополучное блюдце и с силой запускает за спину Северуса Снейпа.

— Идите вы к дракклам, — кричит она на профессора. А, в конце концов, какая теперь разница? Разве она вернётся в Хогвартс, где он сможет отыграться на ней? Разве она вообще когда-нибудь выберется отсюда? И может ли быть злость Северуса Снейпа разрушительнее благодушия Тёмного Лорда?

Северус отшатывается и с сомнением смотрит на осколки фарфора. Затем невозмутимо достает волшебную палочку:

— Репаро! Акцио блюдце! — тарелка, вновь целая, впрыгивает в руки Снейпа, словно он опасается, что Уизли вскроет себе вены. Отличная мысль, вот только Джинни давно поняла, что так легко ей из этого дерьма не выбраться.

Снейп вновь шагает к двери, намереваясь уйти от смутьянки, но у самого выхода оборачивается со странной улыбкой на губах, от которой лицо профессора кажется Джинни ещё более зловещим, чем обычно:

— Мы обязательно что-нибудь придумаем, Джиневра.

Снейп выходит раньше, чем Джинни успевает крикнуть ему, что у него нет никакого мордредового права называть её по имени. И только потом смысл его фразы доходит до сознания.

Сердце испуганно ударяется о ребра, сразу же, как только Джинни понимает то, что он сказал. И то, что Тёмный Лорд читает её, как открытую книгу.

1) (с) Flёur

Вернуться к тексту

2) Коктейльная вишня — специальным образом засахаренная вишня, предназначенная для украшения коктейлей, а также тортов и мороженого. Обладает необычным вкусом и ярко-красным цветом и прозрачна на вид.

Вернуться к тексту

Мой бой! Только мой бой!

Даже если моя песня спета.

Пускай, в этом мой кайф

И моя боль, — вся моя боль в этом!

Мой бой… Бой с самим собой,

Высотой, порванной струной.

Только мой бой…

Бой с людской молвой,

Мечтой, слепоглухонемой судьбой⁽¹⁾.

— Чёртов придурок! — на верхнем этаже что-то звонко разбивается, и люстра трясётся многочисленными хрустальными подвесками.

Все молчат и прячутся по углам. Хотя чего уж так? Никто ведь не погиб. Да, жалко рыжую. Где она там, бедная, если не в подземельях, в которых оказалось на редкость пусто? Хорошо, что нашли Кингсли. Лав, конечно, лично с ним не знакома, но Рон говорит, голова у того варит отлично. А ещё Кингсли — бывший мракоборец и из Ордена. Что и говорить, ценная находка.

Наверху что-то вновь с грохотом падает, и они вместе — и Лаванда, и Августа, сидящие в гостиной, — дружно вздрагивают.

Голос сверху насколько громкий, что не заглушается даже перекрытиями. Стёкла в доме подрагивают от стихийной магии — какой стыд.

— Я сейчас скажу ему, пусть угомонится, а то разбудит Кингсли, — раздражённо произносит бабушка Невилла и поднимается из кресла.

— Не надо, миссис Долгопупс. Ему очень плохо, пусть пошумит — станет легче, — примирительным тоном уговаривает её Лав, потому что понимает, что поттеровские истерики — штука неминуемая, но, слава Мерлину, быстро проходящая. Тогда миссис Долгопупс накладывает заглушающее заклинание на межэтажные перекрытия, но люстра всё равно продолжает мелко трястись от вибрации пола под быстрыми шагами.

Вечером следующего дня притаскивается Снейп. И это очень вовремя, потому что мрачный и злой Гарри уже громогласно записал его в предатели. Снейп выглядит, как жертва боксера, и на раз сбивает весь аппетит у собравшихся за ужином. Лаванда первая подрывается, чтобы помочь профессору присесть: тот тяжело опирается о стену и чуть не падает. Его лицо напоминает один сплошной синяк, волосы на затылке сбиты в колтун, отменно сдобренный запёкшейся кровью, а левая рука висит плетью вдоль тела.

— Я виноват, — распухшими, потрескавшимися губами отчитывается Снейп. — Её перевели в гостевую комнату накануне. Я не знал…

Такая трогательная забота об Уизли в связи с общим состоянием Снейпа даже немного раздражает Браун. Она подносит ему стакан воды, пересохшие губы касаются прохладного стекла, и он с жадностью пьёт.

Его плачевный вид мгновенно приводит Гарри в чувство, и они с Роном уже тащат Снейпа наверх — на самый чердак, ловко переоборудованный под спальню, где после плена восстанавливается мистер Бруствер. Лаванда спешит за ними, попутно злобно зыркнув и на приподнявшуюся сердобольную Грейнджер, и на спокойно сидящую Луну, и даже, на всякий случай, на миссис Долгопупс. Все остаются внизу, а Лав суетится над софой, наскоро застилая её, и помогает Гарри стащить со Снейпа мантию. На жилистом теле и рвано вздымающейся груди профессора десяток мелких и крупных шрамов — тонких белых полос. И пара свежих кровоподтеков. Лаванда неплохо наловчилась за прошедший год: и обрабатывать раны, и накладывать повязки, и даже восстанавливающие чары освоила. Удача, что у миссис Мэрчбэнкс в аптечке находятся и бадьян, и кроветворное. Лаванда не представляет, как можно отблагодарить старую волшебницу.

Рон приносит металлический таз с тёплой водой. Лав смоченной в воде тряпкой убирает кровь с волос профессора Снейпа и обрабатывает бадьяном рану. Сращивает перелом руки. Когда она заканчивает, грудь его уже поднимается почти спокойно. Лав ещё какое-то время держит руки на его прохладной коже, пока под её ладонями заметно не теплеет. Потом Лаванда откидывается в кресле, которое подтащила прямо к постели Снейпа. На старом рассохшемся сундуке стоит свеча в однорожковом бронзовом подсвечнике. Её пламя мерно колышется, отбрасывая на усталое лицо Снейпа тёплые отблески. Лаванда изучает глубокие складки между густых бровей и в уголках губ, характеризующих его как человека, не знающего повода для улыбок. Лав чувствует себя от этого почти несчастной.

— Лаванда, имей совесть, погаси свет, — басит со своей лежанки Кингсли.

— Конечно, сейчас. Извините, мистер Бруствер, — поспешно отвечает она и подскакивает, чтобы затушить свечу.

В темноте глаза моментально слипаются, и Лаванда засыпает прямо сидя в кресле, касаясь рукой предплечья Снейпа. Ей снятся голубые глаза Фреда Уизли, которого поражают сверкающие вспышки «Авады», и когда она, вздрогнув, просыпается, то слышит шум и возню. Протерев глаза, она подсвечивает "Люмосом" профессора. Его веки смежены, а лоб и виски покрыты испариной. Снейп мечется по дивану, сбивая одеяло, которым укрыт, в бесформенный ком. Браун вновь протирает его тело влажной тряпкой, приподняв голову, вливает зелье от лихорадки, которое вечером оставила Августа, а потом, надавив ему руками на плечи, заставляет опасть на постели. Лав кладёт голову ему на грудь, меж двух своих ладоней, слушая бешеное биение сердца. Вскоре лихорадка отпускает Снейпа, и сквозь вновь овладевающий ею сон Лав слышит, как в тишине губы его шепчут, зовут кого-то, чьё имя, кажется, начинается на «джи». Джанет, а может, Джоан…

Утром Снейп приходит в себя настолько, чтобы разбудить Лав ехидным замечанием:

— Смею надеяться, что на свете полно подушек гораздо более удобных, чем я. Мисс Браун, советую вам пойти и убедиться в этом.

— Теперь я вряд ли смогу вновь осознать всю прелесть нормальных постельных принадлежностей — после вашей тощей груди, мистер Снейп, — от испуга огрызается едва проснувшаяся Лаванда.

— Ну, знаете ли, — он буквально немеет от возмущения.

— О, наконец-то вы проснулись! Лаванда, мне нужно одеться и напроситься, наконец, на завтрак, — слышится смешок Кингсли.

— Сейчас, мистер Бруствер, — Браун совершенно забыла, что они здесь не одни, поэтому быстрее снитча вылетает из комнаты, готовая провалиться от стыда под землю.

После завтрака Гарри, Рон, Гермиона и Кингсли прутся на собрание на чердак к Снейпу. Сколько Лаванда не пытается их отвадить в лучших традициях мадам Помфри, руководствуясь тем, что Снейп ещё недостаточно здоров, но её всё равно выпроваживают из комнаты. При непосредственном участии Снейпа, кстати. Это, а ещё то, что они выгоняют её с импровизированного совета, настолько обидно, что она гордо вскидывает свою голову со светлыми волосами, уложенными в аккуратную высокую прическу (Августа всё ещё настаивает на недопустимости ношения распущенных волос) и, громко фыркнув, со всей дури захлопывает дверь на чердак.

* * *

— Как насчёт того, чтобы пойти и перебить их всех поодиночке? — предлагает Гарри с самым что ни есть кровожадным блеском в глазах. В целом, Рон его очень даже понимает и, в какой-то мере, разделяет это желание.

— Гарри! — возмущённо восклицает Гермиона и очень укоризненно на него смотрит. Тот немного опускает взгляд, но напряжение плеч выдаёт его уверенность в том, что это всё ещё кажется ему замечательной идеей.

— Это бред, мистер Поттер, — вежливо и миролюбиво заключает Снейп и скидывает свои длинные ноги с дивана, принимая вертикальное положение. Его лицо ещё хранит на себе отметины гнева Того-кого-нельзя-называть. Они всё ещё не могли поверить в то, что Лорд догадался о наличии частицы своей проклятой души в Гарри и извлёк её. И чудо, что Гарри не умер при проведении объединяющего ритуала, а когда пришёл в себя, то Гермиона помогла ему выбраться из западни. Очнись Волдеморт раньше, и с их другом было бы вскоре покончено. — И, кроме того, это ни в коей мере не укладывается в концепцию Дамблдора о моральном превосходстве светлых сил.

«К Моргане моральные концепции», — слишком отчётливо читается на лице Гарри.

— Профессор Дамблдор мёртв, а Вол… — начинает Поттер, но Рон и Гермиона одновременно шикают на него, памятуя, сколько неприятностей произнесение заветного имени принесло им в прошлый раз, и он согласно продолжает: — Сами-знаете-кто — нет. И у меня нет ни малейшего понимания, как снова выйти против него, учитывая, что задание профессора Дамблдора так и не выполнено.

Гарри нервно оглядывается на Кингсли, и, хотя вид у того заинтересованный, Бруствер не стремится вызнать подробности. Всем бы такую выдержку.

— Может, не убивать их, но переловить по одному и запереть? — миролюбиво предлагает он.

— Ой, да бесполезно это всё, — не выдерживает Гермиона, и мужчины укоризненно поворачивают головы в её сторону. Что-то типа: место женщины — на кухне. Рон издаёт смешок: это насколько надо плохо знать Гермиону, чтобы думать, что её смутят такие взгляды. И точно, высоко подняв свой чудесный, чуть вздёрнутый носик, она продолжает: — Рано или поздно они сбегут или ещё что-нибудь. Шила в мешке не утаишь.

— Ну, тогда извините, я в этом не участвую, — Снейп скрещивает на груди руки с отстранённым видом.

— А что вы предлагаете? — неизвестно чего в голосе Гарри больше: раздражения или завуалированной просьбы о помощи.

— Я предлагаю созвать остатки членов Ордена, мы не можем решать в одиночку такие вопросы…

— Да сколько там осталось этих Орденцов? — нетерпеливо встревает Рональд.

— Не перебивайте, мистер Уизли, — осаживает Рона Снейп. — А пока вы их созываете, я попробую выяснить, что Тёмный Лорд задумал насчёт мисс Уизли и как помочь ей бежать.

— На тебя падёт подозрение, — замечает Кингсли.

— Постараюсь сделать всё так, чтобы они подумали, что она сбежала сама.

— Теоретически, можно выбраться из поместья Малфоя, если миновать запертые двери и охрану комнаты, где её держат? — методично выспрашивает мистер Бруствер.

— Через камин или ещё каким-либо образом… Я продумаю варианты, как только получу нужную информацию, — Снейп отвечает Кингсли наиболее охотно. Ясное дело, только его он может считать хоть сколько-нибудь себе равным.

Потом Снейп медленно волочится до дверей из дома миссис Марчбэнкс, сопровождаемый бесконечной лавандовой трескотнёй. Он довольно резко обрывает Браун, говоря, что в его отсутствие к нему домой могут наведаться проверяющие от Лорда, и тогда ему несдобровать. Ни слова благодарности не говорит, а Лаванда всё равно затыкается и грустно смотрит в окно — потом, когда профессор всё-таки трансгрессирует к себе.

Следом за ним уходит похудевший и осунувшийся Кингсли. А уже вечером они слышат забавное сообщение в «Поттеровском дозоре»: «Рысь снова в строю и ищет друзей», произнесённое голосом неизменного Ли.

Это немного поднимает им настроение, и Рон с Гермионой сбегают ото всех на чердак, на котором всё еще пахнет лекарствами и так и лежит откинутым одеяло Снейпа. Рон трепетно касается головы Гермионы самыми кончиками пальцев, приминая её непокорные кудри. От волос Гермионы пахнет цитрусом и карамелью, и Рону кажется: он никогда не чувствовал запаха лучше.

1) © Слот

Вернуться к тексту

Хотела тебе написать,

Да так ничего и не вышло,

Хотела всё рассказать,

Да голос куда-то пропал…

А я так хочу, чтобы ты меня всё же услышал,

Если б ты знал, что было бы, если б ты знал…⁽¹⁾

Лорд Волдеморт снова входит без стука. Она ведь его пленница, не стоит ждать особенных церемоний.

— Милорд, позвольте помочь вам, — мужской голос долетает через приоткрывшуюся дверь.

Пока в коридоре слышится какая-то возня, в комнату вползает гигантская змея — около четырёх метров в длину. Джинни с испуганным писком запрыгивает в кресло, подтянув ноги, но, впрочем, змея может вставать на хвост, как помнит Уизли. И поэтому она даже рада, когда слышит грубое мужское шипение, по тону напоминающее окрик.

Нагайна будто бы обиженно (насколько это состояние вообще присуще змеям) отползает от кресла, в которое забралась Джинни.

Лорд проходит внутрь, поддерживаемый светловолосым мужчиной в чёрной мантии Пожирателя Смерти, помогающим ему добраться до кровати.

Как только слуга выходит за дверь, Тот-кого-нельзя-называть откидывается на подушку, растягиваясь поверх её пледа, словно так и надо. Змея, повинуясь зову хозяина, вползает следом и свивает пару колец поверх живота Лорда Волдеморта. Остальное змеиное тело остаётся лежать на кровати, потому, как едва ли человек сможет выдержать полный вес гигантской рептилии. Волдеморт с минуту поглаживает Нагайну по треугольной голове, а Джинни настороженно следит за ним, отойдя к окну, подальше от милой парочки.

— Иди сюда, — приказывает Лорд Волдеморт. Скрипящие звуки вырываются из пересохшего горла. Впрочем, голос теперь кажется Джинни другим: более низким и… земным, что ли?

Насколько он бессилен? Может ли она безнаказанно перечить ему? Нагайна поворачивает тупую морду в сторону Джинни, и её большие глаза зловеще переливаются, словно жёлтые турмалины.

Джинни опасливо смотрит на худое тело Волдеморта, грудой чёрного тряпья продавливающего плед на кровати, и не сдвигается с места. Не спеша он приподнимает закрытые было глаза.

— Хватит упрямиться, — раздражённо говорит мужчина и щелчком пальцев заставляет вокруг запястий девушки завязаться невидимым путам, которые моментально притягивают её к широкой кровати. Ещё один рывок опрокидывает Уизли на соседнюю половину постели рядом с Волдемортом. Змеиный хвост нервно дёргается, когда Джинни задевает Нагайну рукой. Когда путы отпускают её руки, Уизли отодвигается чуть подальше от чешуйчатого бока пресмыкающегося. Но Лорд Волдеморт всё ещё слишком близко, так, что она видит тёмные неровные полоски ресниц, пробивающиеся сквозь веки. А ещё заострившиеся черты лица, утратившие свою змеиную плоскость. Словно мальчик Том шагал и шагал всё ближе к краю жизни, к смерти, а когда, наконец, очутился за этой чертой, так испугался, что захотел вернуться назад в людской мир. Но если внешний человеческий вид ещё можно вернуть, то моральный он, конечно, уже утратил давно и безвозвратно…

И, наверное, от этого сердце бухает в груди так, что кровь набатом звенит в ушах, а во рту становится нестерпимо сухо. Джинни боится того, что он может захотеть от неё как мужчина. Тело сковывает от ужаса и медленно растекающегося болезненного возбуждения.

— Может быть, позже, малышка, — Тёмный Лорд слегка улыбается тонкими губами с крошечными пятнами свернувшейся крови в уголках в ответ на её панические мысли, считанные с поверхности карей радужки. Делает многозначительную паузу и продолжает: — И если сама захочешь.

Стыд, что он подсмотрел её безнравственные мысли, заставляет щёки гореть. А облегчение, страх и непонимание закручивают толстыми жгутами внутренности. Джинни сворачивается в комочек, поджимая колени к животу, и складывает «ковшиком» ладони под голову. Широко распахнутые глаза нервно следят за лежащим на спине Лордом, вновь смежившим веки. Явно превозмогая болезненные ощущения, он начинает рассказывать то, чего по всей логике никак не должен знать…

* * *

В Тайной комнате было сыро и затхло. Волшебные факелы вспыхивали по бокам от идущих, но подземелья были построены такими огромными, что чадящий огонь был не способен разогнать сумрак по всем углам. В стенах главной залы нашлась хитрая система зеркал, служащая для освещения путём передачи с поверхности дневного света и раскрывающаяся при нажатии на рычаги.

— Я так мучился, пытаясь отыскать все эти механизмы в первый раз, — говорил полупрозрачный мальчик-дух, пока Джинни последовательно нажимала на рычажки.

Панели со щелчками и трением камня о железо сдвигались, проворачивались на заржавелых шарнирах. Механическая система пронзила насквозь весь древний замок, и подземелье залилось ярким солнечным светом. Отблески прыгали в небольших лужицах на каменных плитах пола, ослепительно сверкая.

— Том, смотри, это волшебство, — Джинни восторженно засмеялась и закружилась в солнечном луче, а тёмный подол мантии завертелся вокруг тоненьких ножек. Огненные волосы взлетали и опадали всполохами в такт притопыванию школьных туфель, ловя и отражая солнечный свет. И, правда…совершенно волшебно.

— Эй, прекрати отвлекаться, у нас ещё куча работы, — проговорил Том, пытаясь прогнать с лица непрошеную дурацкую улыбку.

…Достаточно было надписи «Тайная комната снова открыта», чтобы все пришли в ужас. Так сказал Том. Джинни уговаривала его никого не убивать. Но кошкой решено было пожертвовать. Миссис Норрис была мало что премерзкая, так ещё и крутилась всё время под ногами. Ужас что такое. Правда, питомице завхоза повезло — убить её всё равно не вышло, только превратить в камень.

В конце концов, у них не было цели кормить василиска людьми. Да и сколько там полезных элементов в тех детях? Только дразнить аппетит. С закатными лучами василиск выползал по канализации из замка на охоту. Осеннее, а потом и зимнее время было плохой порой для активности змея. Джинни под руководством Реддла приходилось накладывать на василиска согревающие чары. И всё же Том знал, что если никого не убить — толку не будет. Всё это списали бы на чью-то глупую шутку.

«Мы должны позволить ему убить…»

«Нет, Том, не нужно… Прошу тебя!»

«Джинни! Послушай…»

«Клянусь, Том, я больше и слова тебе не напишу, если ты продолжишь настаивать!»

Когда они узнали, что взгляд василиска может быть не смертельным, он уступил. И откуда взялось в нём столько мягкости? Ведь он же чувствовал, что может просто проникнуть в её сознание, сделав всё её руками, как считал нужным. Вот только это было… нечестным? Смешно, право слово. И они нашли компромисс — чары искажения, выставляемые между василиском и теми, кого выбирала Джинни под едкие комментарии Реддла.

«Вечно он таскается за мной, как приклеенный. Теперь все думают, что у нас фанатский клуб Гарри Поттера».

«О! Что?!»

«Колин! Колин Криви — мой одноклассник — везде ходит со своей дурацкой колдокамерой и снимает всё подряд».

«А при чём тут Поттер?»

«Ну… Колин читал про него заметки прежде, чем оказался в школе. Эта история кажется ему жутко интересной».

«Интереснее не бывает».

«Что ты хочешь сказать?»

«Ничего. Итак, Колин — раздражает? Убьём его?»

«Том, ну сколько можно?».

«Ну, ладно… Из магглов?»

«Ага».

«Тогда — заколдуем его! До конца года он тебя точно не побеспокоит».

«А что будет, когда они придут в себя?»

«Я думаю, ты была достаточно осмотрительна, чтобы они тебя не заметили. Но даже если это не так, то надеюсь, к тому моменту я буду уже жив. И поверь, я найду способы тебя защитить».

И всё-таки змей бывал так быстр, что однажды Джинни, с трудом обучившаяся таким сложным для первоклассницы чарам, едва успела выставить щит между чудовищем из Комнаты и знакомыми девчонками. Уизли бывала до ужаса ревнива. Это не могло не сказаться на желании подвергнуть окаменению Гермиону Грейнджер и подвернувшуюся под руку Пенелопу Кристал, равно завладевшими предназначавшимся ей вниманием. Но Джинни хотела лишь немного проучить, но не убивать…

* * *

— Билл, ну можно я полетаю с вами, — плаксивым голосом протянула рыжая крошка лет шести, а высокий взрослый парень — без пяти минут выпускник Хогвартса — пожал плечами.

— Мама с нас шкуру снимет, Джин, если мы тебя возьмём с собой, — Билл премило улыбнулся. Старший брат был всегда её самым-самым любимым, но сейчас ей почем-то до обидного казалось, что это всё глупые отмазки.

— Но Рону же всего на год больше, — Джинни топнула ножкой, но Уильям ⁽²⁾— прекрасное продолжение традиции королевских имён семьи Уизли, только лишь улыбнулся и потрепал её по мягким детским волосам.

— Все же знают, что ты — мамина любимица. Тобой мы не станем рисковать, — Билл вновь улыбнулся. Веснушки запрыгали на его поцелованном солнцем лице, и он взмыл на метле вверх, прежде, чем Джинни успела спросить, а правильно ли в таком случае рисковать Роном или кем бы то ни было другим; а если правильно, то гордиться ли ей тем, что она — мамина любимица, и… Но Билл поднимался уже всё выше и выше. Как птица. Не коснуться рукой.

Так и не найдя правильной трактовки данного утверждения, Джинни уже в восемь начала утаскивать метлы близнецов — Фреда или Джорджа (даже мётлы у них были одинаковыми) и летать, поднимаясь к самым звёздам, потому что полёты её проходили в тайне от родителей и, конечно, ночью. Но Джинни не боялась темноты.

Да, древние верили, что темнота стремилась пожрать мир и порядок, а свет — сохранить их. Но ни одной из этих сил не дано было ни победить, ни проиграть. Ведь ночь — это всего лишь изнанка дня. И единение двух противоположных начал — закон вселенной. В их противопоставлении, принятии и воссоединении заключена мировая гармония.

День и ночь, добро и зло, чёрное и белое — единое и неделимое…

* * *

— Неужели можно увидеть так много и в таких подробностях за то короткое время, что ты провёл в моих воспоминаниях? — поневоле голос звучит немного восторженно, но всё-таки больше — недоверчиво.

— Нет, нельзя, — Лорд хмыкает. — Ты сама рассказала мне, разве не помнишь?

Джинни хмурится, не в силах вспомнить. Тому — может быть. Она столько всего ему рассказывала.

— Но как тогда…

Лорд тихо смеётся.

— Так и быть, я расскажу тебе… — Джинни пытается немного отодвинуться, но он крепко хватает её за плечо, не давая возможности увеличить расстояние.

Когда Волдеморт всё-таки начинает рассказ, захват переходит в плавное гладящее движение по её плечу. Тот-кого-нельзя-называть устало закрывает глаза. Ладонь вновь и вновь проходит по её руке, а затем зарывается в волосы, и по коже Джинни неудержимо бегут мурашки.

* * *

Албания — волшебное местечко. Если бы только у него было тело, и он мог бывать, где хотел, то Волдеморт не прочь был бы посидеть за томом-другим в темномагической библиотеке, которая была широко известна в узких кругах… Или провести время за разговорами с местными вампирами, практикующими свою древнюю магию, и чья популяция была ничуть не меньше, чем трансильванская. Или вечером пройтись по лесу, переходящему в горный массив, чтобы камешки укатывались из-под высоких ботинок, и хрустела под ногами опавшая листва…

Но только тела не было, путь в библиотеку был заказан, а вампиры не желали иметь дело с потусторонней сущностью. А была только девчонка, которая смотрела на него широко распахнутыми ореховыми глазами и доверчиво улыбалась. Правда, девочка появлялась редко и выглядела так, словно он смотрел через подзорную трубу на свет далёких, очень далёких звёзд. А ещё: детские улыбки не трогали Волдеморта…

…Том знал, что если девочка до конца напитает его жизненной энергией, то сама умрёт, а он оживёт. Заманчивая перспектива. Вот только вливала девчонка энергию в него бездумно, нерационально и небережливо.

Том чувствовал, что ещё немного, и она просто отдаст Богу душу от истощения, так и не освободив его. Но маленькую преданную помощницу надо было сберечь, позволив восстановить жизненные силы.

И тогда у Тома появилась идея…

«Расскажи мне про Гарри Поттера».

«О, Гарри Поттер — он… — повисла долгая пауза, словно Джинни и не знала, что написать про того, кто победил самого тёмного и могущественного. — Зачем нам вообще говорить о нём?»

«Кажется, тебя это мучило?»

«Знаешь, он меня ведь даже не замечает».

«Люди придают слишком большое внимание отношению с противоположным полом. Разве это так уж важно…»

«Том… Если задуматься, то в нём нет ничего необычного…»

У Реддла всегда получалось склонить мисс Уизли к откровенным разговорам. Вот только сейчас она явно ушла в глухую оборону.

«Не обращает внимания? Ну и что? Подлей ему Любовного зелья, и всё — он твой. Делов-то!»

«Любовное зелье?» — о, заинтересовалась!

«Расширенный курс Зельеварения. Шестой год».

«Ой, да брось, ты же не серьезно? Это же ведь не по-настоящему…»

«Да какое кому дело? Хочешь что-то — возьми это!»

Тишина.

«Хочу посмотреть на этого твоего Гарри Поттера».

«Зачем?»

«Пригодится. Не каждый день встречаешь человека, якобы победившего величайшего тёмного волшебника».

Джинни колебалась. Джинни не хотела ничего отвечать. Боялась за Гарри? Или, может, ревновала своего друга, который, как и родной брат, бросит её, предпочтя мальчишке-Поттеру.

«Не волнуйся. Мне нужна всего неделя. Нет, лучше две. А потом — заберешь у него дневник. Только смотри, провернуть всё нужно так, чтобы никто не связал тебя со мной».

«Как это?»

«Я расскажу, что тебе надо будет сделать, Джинни».

* * *

Воцарившуюся тишину не прерывает ни один нечаянно вырвавшийся звук. За рассказом совсем сгущаются ночные сумерки и на комнату, в которой нет свечей, опускается почти полная темнота. Лишь в скользящих лучах из сада, отбрасываемых летящими меж деревьев огоньками магического освещения, видны пугающие очертания змеи по кличке Нагайна и её хозяина.

Джинни лежит, словно пораженная громом и молнией. Конечно, он может и обманывать, а может…

— Ты что помнишь меня? — сердце — огромное и больное, готовое вырваться из груди…

— Смутно, малышка. Не с самого начала, но эти воспоминания становились всё четче, всплывали урывками, отдельными моментами. По мере того, как я оживал в Хогвартсе, тот я, что был в Албании, постепенно сливался с ним сознанием…

И мальчик Том превратился бы в возрожденного Лорда Волдеморта ещё в далеком 1992 году. На лбу у Джинни выступает испарина.

Тот-кого-нельзя-называть лежит недвижимо и безмолвно. И проходит уже достаточно много времени, а он всё ещё не оставляет её комнату. И Джинни отваживается на очередной вопрос.

— Ты собираешься спать здесь? — потерянно интересуется она, боясь пошевелиться, чтобы не задеть змею.

— А что такое? Боишься не совладать с желанием убить меня? — хмыкает Волдеморт.

Джинни молчит. И мысленно вопрошает себя, где же заблудился её Гарри — герой, должный убить дракона и спасти принцессу.

— Но только ты учти, что у Нагайны очень чуткий сон, — сонно бормочет Тёмный Лорд. — В конце концов, лучше ты, чем Хэпзиба.

— Кто такая Хэпзиба? — тихо спрашивает Джинни прежде, чем успевает мысленно обругать себя за неуместное любопытство.

— Одна надоедливая мёртвая старуха…

1) © Сегодня в мире

Вернуться к тексту

2) Уи́льям (Ви́льям, англ. William) — распространённое английское имя. Уменьшительные формы — Билл (англ. Bill), Билли (англ. Billy), Вилли (англ. Willie, Willy), Уилл (англ. Will).

Имя Уильям имеет древнегерманское происхождение, происходит от имени Вильгельм. В Англию имя проникло с нормандским завоеванием в XI веке, это имя носил первый норманский король Англии Вильгельм Завоеватель. Имена семьи Уизли — Джиневра, Артур, Чарльз, Джордж (Георг) и т.д. — имена известных коронованных особ.

Вернуться к тексту

Как будто шар земной по швам трещит у полюсов.

Как будто артиллерия палит из всех стволов.

Наутро весь мир иной, как будто всё не со мной ⁽¹⁾

Всю ночь Джинни не может уснуть. Всё лежит и слушает размеренное глубокое дыхание Волдеморта. Под утро становится холодно. Но она не может выдернуть плед, намертво придавленный Лордом и его симпатичным питомцем; кроме того, если она встанет, чтобы освободить свой конец покрывала и укрыться под ним, змея может проснуться, и кто знает, что взбредёт ей в голову. Уизли двигается чуть-чуть ближе к Волдеморту и тёплому боку рептилии, кляня себя за позорную слабость. Небольшим краем освободившегося пледа укрывает ноги и, прислонившись лбом к его плечу, задрёмывает, кажется, на пару мгновений.

Когда Джинни просыпается, ни змеи, ни Того-кого-нельзя-называть уже нет, а она лежит, укрытая другим, по-летнему тонким, одеялом.

Уизли сидит на кровати, подтянув ноги к груди и положив подбородок на колени, и потерянно смотрит в окно. По зачарованному стеклу бесшумно бежит дождевой поток. Перед мысленным взором мелькают знакомые лица: широкое и ласковое — мамы, вытянутое и улыбчивое — папы, заумное и самодовольное — Перси, с выгоревшими на солнце, почти жёлтыми бровями — Чарли, лукавое — Фреда, смотрящее из-под вечно взъерошенной чёлки изумрудно-зелёными глазами — Гарри.

Её герой — сосредоточие ранних детских мечтаний и последующей школьной влюблённости — не пришёл… И она, конечно, не вправе требовать его помощи, которая может стоить Гарри жизни. Но, выходит, она, Джинни, вовсе не из тех принцесс, которых спасают…

Уизли поневоле ощущает сосущее разочарование, вырисовывая на ворсистом пледе пальцем замысловатые узоры. Для того, чтобы прочувствовать подобное, стоит представить, как в могучем буке вдруг заводится древоточец ⁽²⁾. Гусеница бесконечно мала по сравнению с мощным раскидистым деревом, и сложно верить глазам своим, если бук всё же погибает, осыпаясь на землю прекрасной бархатисто-зелёной кроной, рассыхаясь ветвями и корой, — он полностью изъеден изнутри.

Джинни сомневается, что в состоянии понять игру, в которую её втянул Волдеморт. Но разум подсказывает ей, что ничем хорошим это, как обычно, не кончится. Вот что говорит разум, а сердце…

«А сердцу лучше всего заткнуться», — резко обрывает мысль Джинни.

Ничего, Джиневра Уизли достаточно отчаянна, для того, чтобы выбраться отсюда самостоятельно! У неё уже почти без осечки получается «Остолбеней». Как выяснилось, «Алохомора» бесполезна. Как-то ночью Джинни пытается открыть дверь, но, само собой, ничего не выходит.

Медленно набирают летнюю силу высокие деревья в саду миссис Малфой, а в окно Уизли заглядывает тёмно-зелёная ветка плюща. Весна уходит, и с каждым днём пучина непонятного смятения и, похоже, уже уместного отчаяния засасывает девушку.

Она всем сердцем верила в Гарри, в его храбрость, непобедимость, даже в его любовь к ней (ведь Гермиона была так убедительна, расписывая его страдания после их вынужденного расставания, что Джинни не имела права сомневаться).

И может ли статься, что она вновь поверила не тому? Глупая Джинни…

* * *

Кирпичик за кирпичиком Северус возводит непрошибаемую стену ментального щита и прячет за ним всего себя, оставляя снаружи лишь бесстрастную маску, на которой сторонний наблюдатель может прочесть равно надменность и подобострастность, пиетет и скуку, смотря в лицо Снейпа, как в зеркало Еиналеж.

— Так что же Тёмному Лорду от неё понадобилось?

— От кого? — фирменным скучающим тоном тянет Малфой, напряжённо прислушиваясь к речи Волдеморта.

— От девчонки Уизли.

— Ну, а мне откуда знать? — тихо огрызается Люциус. — Он приказал перевести её в человеческое жилье. Сказано — сделано. И вообще: меньше знаешь — крепче спишь. И дольше живешь.

— Ясное дело, — не спорит Снейп, бесшумно переступая с ноги на ногу.

Беллатриса Лестрейндж, стоящая в паре футов спереди, напряжённо прислушивается к их разговору.

— А тебе-то что? Запал на девчонку? — Малфой нехорошо щурится.

— Иди лесом, Люц. Просто люблю знать, с какой стороны ждать неприятностей, — Малфой чрезвычайно проницателен. К счастью, интересует Люциуса обычно только его персона.

— Ну-ну. А вообще этот Поттер, что кость в горле. Думаешь, он попытается ещё раз освободить Уизли? Третьего вторжения мой дом может и не выдержать…

— Не знаю. Наверное, это же Поттер. Но, согласись, для шантажа Поттера и её семьи достаточно просто держать девчонку в подвале. Так почему он перевёл её в комнату? — вновь давит Снейп, ещё на полтона понижая голос, чтобы слова не долетали до Лестрейндж. Он довольно неосторожно завёл этот разговор здесь. Однако вполне можно оправдаться праздным любопытством. Северус Снейп — маска над десятком масок — всего лишь человек.

— Ну снова-здорово, — Люциус кривит губы, как если бы ему вдруг моментально опротивели и собеседник, и предмет разговора. — Уизли, в целом, довольно симпатичная… Может, надоела… — Малфой ещё сильнее, чем его собеседник, понижает голос и выразительно смотрит в сторону черноволосого затылка собственной свояченицы. — И вообще: нашёл время для беседы.

Северус зябко передёргивает плечами под тёмной тканью Пожирательского одеяния, на миг прикрывая глаза. Он не хочет даже рассматривать подобные варианты: благо, чего-чего, а любви к беспорядочным связям за Лордом не замечалось… И всё же... Думать об этом невыносимо. И он просто переводит взгляд в центр залы, где туда-сюда расхаживает Тёмный Лорд собственной персоной, вдохновенно вещая о захватывающих дух перспективах. Концерт при полном составе Пожирателей Смерти был, судя по всему, устроен для десятка министерских чинуш — начальников подразделений — коим посчастливилось оставить за собой свои места.

Ещё немного, и собрание будет закончено, плавно переходя в общий Министерский совет за главенством самого Лорда и Яксли, а Северус уже будет здесь не нужен. Декреты об образовании Долорес Амбридж любит привозить к нему лично, в силу присутствия у себя специального пропуска в Хогвартс и тайной, взлелеянной мечты — однажды сместить Снейпа с поста директора.

* * *

— Авада Кедавра! — мгновенная вспышка зелёного цвета освещает небольшой кабинет, обшитый красным деревом.

Высвечивает шокированные лица. Перед Лордом двое: мужчина и женщина. Для чистоты эксперимента. Магглы.

Изумрудный луч скользит вокруг женщины, будто очерчивая контуры её ауры. И потом с шипящим звуком, словно бенгальский огонь затушен в бокале с шампанским, впитывается в невидимое поле вокруг магглы. Мужчина падает на колени и начинает беззвучно молить о пощаде, женщина остаётся стоять неподвижно, изумлённая происходящим. Сразу после их появления Снейп накладывает на магглов «Силенцио», чтобы крики не раздражали Тёмного Лорда, и, возможно, обошлось бы без кровопролития.

— Неплохо, Северус. Однако ты слишком долго с этим провозился.

Два года они уже работают над зельем, нейтрализующим «Аваду». Зелье, скорее всего, имеет лишь временный эффект. Лорд будет накладывать Смертельное проклятие на магглов снова и снова. Сам лично, потому что мало кому доверяет, а со времён больших промахов Люциуса и Беллатрис — вообще никому. Магглы всё равно умрут. Рано или поздно, когда зелье прекратит свой эффект. Но этот срок необходимо установить.

— Я вижу, что работа близка к завершению, поэтому в этот раз я тебя не накажу. Но впредь старайся проявлять больше рвения, когда выполняешь распоряжения своего Лорда.

— Да, повелитель, — Снейп спокойно склоняет голову. Слова Волдеморта можно воспринять как своеобразную похвалу. И Северус бы слукавил, сказав, что не гордится собственным изобретением. Жажда узнать его возможности затмевает собой даже жалость к несчастным, попавшим в смертельную западню магглам.

Триумф, конечно, временное явление. Дома, без нужды моделирования в сознании нужных чувств, Снейп будет думать о том, что они становятся ещё на один способ убийства дальше от смерти Тёмного Лорда.

Но «Авада Кедавра» — слишком длинное заклинание. Не в пример реакции Тёмного Лорда и его верной питомицы, наблюдающей за ними со стола и свернувшей в кольца своё огромное зелёное тело. Лорд справляется о рецепте, и Снейп поспешно отдаёт повелителю плотный пергаментный свиток. Тёмный Лорд задумчиво скользит по строкам, а потом поднимает своё изменившееся странное лицо на последователя.

— Как думаешь, Северус, может, любовь не так уж бесполезна? Может, Дамблдор был не так уж и не прав? — буднично интересуется он под хлопок трансгрессии, с которой эльфы переносят пленников в темницу, но глаза мага с жадным вниманием впиваются в лицо Снейпа.

— Людьми редко движут светлые чувства, — сложно определить, что конкретно хочет услышать Тёмный Лорд. Снейп щедро отсыпает ему чистой правды, произнесённой скучающе-разочарованным голосом и приправленной лишь толикой лжи. — Всё больше эгоизм, зависть, трусость, корыстолюбие, тщеславие. В этом море мерзости островки любви, дружбы и взаимопомощи так несущественны.

— Кажется, в тебе живёт поэт, Северус, — едко замечает Тёмный Лорд, и губы его складываются в жуткую ухмылку.

Снейп оставляет реплику без ответа, не меняя строго-почтительной мины на лице.

— Хорошо, ты можешь пока идти, Северус.

Отработанным движением Снейп склоняется в поклоне и спешит покинуть лабораторию.

Он идёт по особняку Малфоя, внимательно вслушиваясь в малейшие шорохи.

— Эй, Северус, это ты? — голос, долетевший из приоткрытой двери, мимо которой он идёт, заставляет мужчину до хруста расправить плечи. Они упустили Поттера, но он всё ещё, как ни странно, в фаворе у Тёмного Лорда. Северус Снейп — сын маггловского рабочего, полукровка — в фаворе у господина. Получил в управление Хогвартс — объект стратегической важности для всей будущей жизни магической Британии; источник древних тайных знаний, которые так хотелось изучать самому Тёмному Лорду; гимн во славу Салазара Слизерина, чьи зелёные знамёна заменят теперь привычный четырёхцветный вид. Безусловно, это не может не злить прочих Пожирателей смерти, готовых уловить любой Снейповский неверный шаг и вогнать кинжал прямо меж лопаток. Кстати, у Лестрейндж коллекция отменно-острых кинжалов гоблинской работы…

— Беллатрис? — входя в комнату, Снейп всем своим видом показывает насмешливое внимание.

— Выпей со мной, — Белла указывает на буфет с шеренгой гранёных стаканов и прямоугольную бутылку виски, стоящую на маленьком одноногом столике с красивой резьбой.

Мадам Лестрейндж порывиста, как морская буря, несущая смерть прибрежным деревням. Её волосы — темны, словно ночь, её влажные чёрные глаза — обещание долгой мучительной пытки. Она — идеальная правая рука бездушного убийцы. Впрочем, сложись всё иначе, Снейп сам был бы счастлив стоять от Лорда так близко, как стоит сейчас.

— Беллатрис, виски — не напиток для дамы.

— Давай, ты не будешь диктовать мне, как себя вести, — женщина смотрит в огонь камина. На улице туманно и дождливо, а в маленькой гостиной, в которой сидит Лестрейндж, зябко. Домашний эльф Малфоя ворошит в камине кочергой, переворачивая толстые поленья, вспыхивающие искрами со звуком трескающейся древесины.

— С чего бы такая честь, дорогая? — иронично интересуется Снейп, отказываясь от помощи эльфа, и сам наливает себе напиток. Слуга исчезает, оставляя после себя неловкую тишину, потому что Беллатриса долго игнорирует его выпад, молча отпивая виски.

— Всё же выпивка в одиночестве — удел алкоголиков. А ты, какая ни есть, но компания.

Снейп усаживается в кресло, широко расставив ноги, и равнодушно проглатывает оскорбления. До поры до времени.

— Что ты знаешь об Уизли? Как её… Джeннифep?

— Джиневра, — неспешно отвечает Снейп, изучая узкий лоб и острый подбородок повернувшейся в анфас Беллатрисы. — А ты с какой целью интересуешься?

Снейп не отводит от женщины цепкого взгляда. На алебастрово-белых щеках Лестрейндж алеют круглые пятна румянца: от выпитого или жара камина.

— Предпочитаю знать, откуда ждать неприятности, — цитирует Лестрейндж, и её губы — бледные, без обычной яркой помады — ядовито изгибаются.

— Хм… Не думаю, что в мисс Уизли есть что-то, что могло бы тебя заинтересовать: гриффиндорка, шестой курс, играет в квиддич.

— А ты, я смотрю, хорошо осведомлён.

— Я учил её пять лет. Что в этом необычного?

— В этом — ничего. Но в ней… Что есть в ней, Северус?

Лестрейндж перегибается через подлокотник кресла, в котором сидит, и ставит пустой стакан прямо на пол. Снейп только теперь понимает, насколько она пьяна.

— Ты хочешь спросить у меня, что заставило Поттера рисковать жизнью? — на пробу кидает Снейп, хотя и понимает, что она имеет в виду нечто совсем иное.

— Да при чём тут Поттер? — восклицает Пожирательница, неловко и как будто смущённо смеясь. — Что нашёл в ней Тёмный Лорд?

— О чём ты? — Северусу кажется, что температура в комнате стремительно падает, уходя вместе с воздухом из его лёгких.

Беллатриса подаётся ещё сильнее вперёд, ножки кресла с другой стороны слегка приподнимаются.

— Я его теряю… — нервными тонкими пальцами Беллатриса сжимает переносицу, на миг прикрывая глаза. — С тех пор, как эта дрянь здесь, он ни разу, ни разу…

Она вновь нервно смеётся и, приманив бутылку заклинанием, наливает себе ещё выпить. Снейп встаёт из кресла, захлопывает дверь в гостиную и накладывает на вход собственное заклинание против подслушивающих, вызывающее непрестанное жужжание в ушах.

Вновь опускается в кресло и наклоняется ближе к Белле.

— Что ни разу, Белла?

— Он больше не приходит, не остаётся со мной… — голосом, дрожащим от волнения, отвечает та.

— В этом году было много провалов, наверное, Тёмный Лорд всё ещё злится на тебя за них.

— Да, это так, но ты не понимаешь… Знаешь, что я видела сегодня? — неожиданно громким голосом спрашивает Лестрейндж.

— Что же? — льды Антарктиды не могут похвастаться холодом, равным тону его голоса.

— Он выходил из её комнаты рано утром… Понимаешь, что это значит? — Белла вновь переходит на свистящий шёпот, и в глазах у неё Северус замечает подозрительный влажный блеск.

Снейп против воли впивается ногтями в подлокотники кресла. Горячая волна гнева ударяется в ментальный щит, почти разрушая его.

— Осторожнее, Белла. Тёмный Лорд — не твоя собственность. Ты не имеешь права на подобные мысли.

— На словах звучит великолепно. Не правда ли? Вот только ему, — тонкопалой рукой Беллатриса ударяет себя чуть ниже изгиба ключиц, виднеющихся в круглом вырезе строгого платья, — сложно это объяснить.

— Зачем ты мне это говоришь? — Снейп раскручивает виски в бокале, наблюдая, как оно стекает по стеклу, оставляя еле заметный маслянистый след.

— Потому что тебе не всё равно, верно? — Беллатриса наклоняется к нему ближе: ещё немного, и она просто опрокинется вместе с креслом. Его с головой накрывает волной тяжёлых, приторно-сладких духов. Снейп не отвечает, медленно отпивая виски, давая своей собеседнице право на ещё один ход.

— Так помоги мне!

— В чём помочь, Белла? — ставит стакан на стол, злость и досада кипят внутри адской смесью.

— Давай вытащим Уизли отсюда. Забирай её, делай с ней, что хочешь. Только чтобы её здесь не было!

— Это звучит как предательство, Беллатрис, — Снейп коршуном смотрит на Пожирательницу, подпуская в голос раскатистые нотки угрозы.

— Ну какое это предательство, Северус? — горячо шепчет та. — Ты же не станешь её убивать. Она будет жива-здорова, просто на воле. Ничего непоправимого не произойдёт. А он — ты сам знаешь — принадлежит Магической Британии. Так мы лишь поможем ему вновь сосредоточить все силы на общем деле.

— Не думаю, что это хоть сколько-нибудь способно его отвлечь, — титаническими усилиями он заставляет свой голос звучать цинично. — Она ведь здесь не просто так. Как же Поттер?

— Найдём другой способ его изловить. Всё равно нет никакой гарантии, что мальчишка отважится прийти сюда ещё раз.

Снейп слегка наклоняет голову, как бы соглашаясь с её словами. Кровь пульсирует в ушах, и самые кончики пальцев предательски дрожат. Он сжимает их в кулаки.

— Тёмному Лорду не составит труда выяснить, кто ей помог.

— Он ни о чём не узнает, я смогу удержать своё сознание под щитом, — уверяет его Белла с проблеском надежды в безумных глазах.

— Похоже, у тебя есть план, — Снейп понимает, что это может быть ловушка. Однако о болезненной одержимости Беллатрисы Лордом не знает разве что слепой, и Северус позволяет себе поддаться на её уговоры, ведь более удачного случая может и не представиться.

* * *

В комнате светло. Он никогда не приходил так рано. Джинни едва успевает погасить вспышку очередного «Остолбеней», которые тренирует на подушке, чтоб не было слышно. Естественно, она не настолько безумна, чтобы пытаться справиться с ним. Девушка трёт горячие ладони друг о друга, сбивая непривычное жжение после беспалочкового колдовства.

…Отойти подальше к окну, и глаза в пол, чтобы не прочитал, не наказал, чтобы у неё остался шанс на побег.

Тот-кого-нельзя-называть проходит в комнату — прямой и уверенный. Кажется, что он заполняет собой всё пространство. Она не удерживается, и всё-таки смотрит на него.

Работа сердца состоит из трех фаз: первая — сокращение⁽³⁾ предсердий, вторая — сокращение желудочков, третья — одновременное расслабление предсердий и желудочков, или пауза⁽⁴⁾, когда оба предсердия заполняются кровью вен и она свободно проходит в желудочки.

Джинни чувствует, как пауза в работе сердца перерастает во что-то без начала и конца.

У него человеческое лицо. Усталые, искажённые, лишённые когда-то существующей красоты, но всё-таки почти обыкновенные черты лица: очень тонкие бескровные губы, прямой нос, бледная кожа высоких скул.

Он подходит так близко. Она может рассмотреть искусное тиснение на кожаных отворотах его плотной чёрной мантии и серебряные пуговки на манжетах и воротнике. Одет официально, не по-домашнему.

Лорд Волдеморт молчит. Молчание нервирует Уизли.

— Да, Джинни. Никто не пришёл… — девушка не понимает, о чём это он. Но потом спохватывается и отводит взгляд от его удивительных, вновь изменившихся, колдовских глаз. Синяя радужка проступает отчётливо, а красный ореол почти полностью поглощён мутным белком. Джинни досадливо трёт переносицу. Когда она уже, наконец, запомнит правила общения с легиллиментами.

— Не надо. Посмотри на меня, — Лорд делает ещё шаг навстречу, становясь вплотную. Джинни чувствует, как вокруг него клубится, закручивается в тугие спирали чистая тьма, магия, которую, кажется, можно потрогать руками. Джин хочет отступить назад, но не отступает, а когда он берёт её за подбородок прохладными бледными пальцами, всё тело пронзает дрожью.

Его лицо всё ближе, Джинни упирается ладонями в широкую грудь.

— Пожалуйста… — на выдохе, еле слышно. Естественно, для него чуждо прислушиваться к чьим-то мольбам.

«Если хочешь что-то — возьми».

Он накрывает её губы своими. Она резко пытается оттолкнуть его от себя. Но Лорд уже запускает пятерню в длинные рыжие пряди, требовательно оттягивая их назад, заставляя голову запрокидываться. Она хочет отвесить ему пощечину, но другой рукой он схватывает её поперек талии, сильно прижимая, лишая возможности пошевелить руками.

Его поцелуй — укус змеи. Безжалостный и смертельный. Он ранит плоть, вливает в кровь стылый яд, заставляет сердце бешено нестись вскачь, перед тем, как замереть навсегда. Обжигающий язык проникает в рот, начиная свой яростный танец. Ей нечем дышать, ей хочется быть за мили от этого ужасного места, от этого невыносимого человека… Яростные непрошеные слезы сами скатываются из глаз, вплетая в поцелуй нотку солёной горечи.

Он отталкивает её от себя.

— Хватит! — кричит Тот-кого-нельзя-называть. Синие глаза вновь наливаются алым. — Хватит быть такой жалкой, Джинни Уизли. К чему твои слёзы?

Тонкие ноздри раздуваются от гнева. Его ярость наполняет собой всё вокруг.

— Что? Что ты хочешь от меня? — в ответ кричит Джинни, сглатывая непрестанно текущие от испуга слёзы. — Что я должна делать?

Он широкими шагами вновь преодолевает разделяющее их расстояние.

— Вспомнить, что ты должна быть сильной, — говорит он тихо и его узкие ладони — точь-в-точь ладони Тома — обхватывают её лицо.

— Я не понимаю… — плечи Джинни содрогаются от плача, она отводит взгляд, она не желает видеть человека, стоящего перед ней.

В дверь громко стучат. Тот-кого-нельзя-называть скользит взглядом по её лицу так, словно видит впервые, подмечая каждую несущественную деталь.

— Войдите, — разрешает он наконец холодным тоном.

— Милорд, вы просили предупредить, когда все будут в сборе, — чуть дрогнувшим в напряжении голосом сообщает Драко Малфой, появившийся в дверях.

— Хорошо, Драко, — кивает Тёмный Лорд и, не глядя больше на Джинни, выходит из комнаты.

«Это всё просто дурной сон», — решает Джинни и, скуля, прячет лицо в ладони. Оглушающая зловещая тишина обещает ей сотни изощрённых пыток, в ответ на мечущиеся мысли о том, что она больше не хочет ни минуты оставаться здесь, на то, что в груди разливается нестерпимый жар. Идиотка…

…Ей необходимо во что бы то ни стало выбраться, хотя бы для того, чтобы высказать Гарри, что она сыта их противостоянием с Лордом по горло. Кому какое дело было бы до глупышки Джинни, если бы она не стремилась так заполучить Избранного? Она что, была не в себе?

С докладом заходил Драко Малфой. Возможно, именно он сегодня ответственен за надёжность её заключения, и должен будет принести обед. Было время, когда Джинни могла уложить этого хорька даже без волшебной палочки. Стало быть, если все в доме будут заняты собранием, то самое время вспомнить те полезные навыки.

Малфой-младший, как и ожидается, появляется на пороге, левитируя поднос перед собой. Обычно еду ей приносит кто-то более опытный из Пожирательского круга, и можно только порадоваться на такую удачу. Джинни выкидывает руки на чистом автоматизме, лишая сознания противника. Это оказывается даже легче, чем она себе представляла. Уизли вынимает палочку из ослабевших тонких белых пальцев поверженного недруга и накладывает на него «Петрификус Тоталус». Палочка своевольничает, выбрасывает сноп разноцветных искр, но с третьего раза всё получается успешно. Джинни поспешно переступает через Малфоя и выглядывает в коридор. Там чисто. Она делает осторожные шаги вдоль стены, когда вдруг слышит голос:

— Империо! — а затем ощущает чьё-то настойчивое присутствие в собственной голове.

1) © Сплин.

Вернуться к тексту

2) Взрослое насекомое (бабочка) не питается и живёт за счёт запаса питательных веществ, накопленных в стадии гусеницы. Гусеницы — ксилофаги, ведут скрытый образ жизни, прогрызают ходы в стволах древесных растений или в побегах и корнях травянистых растений.

Вернуться к тексту

3) Систола

Вернуться к тексту

4) Диастола

Вернуться к тексту

Ягоды малины срывая, на тонкие губы твои

Слезами роняю с руки. Подожди…

Берега разошлись, берега,

И застыла на Стиксе вода.

Я бегу за тобой по следам…⁽¹⁾

Тишина коридоров распахивает свои объятия навстречу Джинни. Бесполый голос в голове приказывает:

"Шагай вперёд. Не оглядывайся".

Бороться сложно. Делать шаги вперёд — много, много легче. Она уже чувствовала нечто подобное когда-то... Давно. С этим можно бороться. С этим нужно бороться... Но Джинни не помнит, как. Прошлое, словно в тумане, будущее — не предопределено: она же не Флоренц.

"Стой", — Джинни останавливается возле двери — белой, как и все прочие на этом этаже.

"Проверь дверь", — она покорно нажимает на ручку до тихого щелчка.

В небольшом кабинете жарко натоплено, ведь июнь пребывает в мерзко-промозглом состоянии. Широкий письменный стол красного дерева по краю завален громоздкими томами с бесконечными закладками. Джинни почему-то сразу понимает: это его кабинет. Пользуясь секундной заминкой голоса в голове, с интересом оглядывает стол: поверх стопки трудов Макиавелли, творившего более чем за сто пятьдесят лет до принятия Статута, но по-прежнему актуального, Джинни замечает волшебную палочку, в которой моментально признаёт свою собственную. Тот, кому принадлежит голос, видимо, тоже замечает её и говорит:

"Бери свою, а палочку Драко оставь на столе". Джинни, сама не своя от радости, подчиняется приказу и твёрдой рукой меняет волшебные инструменты. Проделывая эти нехитрые манипуляции, Джинни замечает край папки с гербом Хогвартса, торчащей из-под книги. Имя на папке её, Джинни. Но времени, чтобы как следует обдумать информацию, не остаётся. Непрошеный визитёр в голове вновь отдаёт приказ:

"Переместишься в почтовое отделение в Косом переулке. Выйдешь из здания, пройдешь вниз по улице, затем через арку — в Лютный переулок. Пройдёшь по адресу: Лютный переулок, дом четыре. Там — гостиница "Ведьмин приют". Отдашь хозяину галеон. Возьми, — звякает золотая монета, подкатываясь к самым ногам, Джинни наклоняется, чтобы подобрать её. — Попросишь воспользоваться камином наверху. Переместишься по адресу: Чатем, Корис-Роад, дом тринадцать".

Уизли не остаётся ничего, кроме как последовать приказу голоса и, бросив в огонь щепотку летучего пороха, добытого с каминной полки, шагнуть в пламя, приобретшее изумрудный цвет.

* * *

Хохлатый крупный филин приносит записку всего в три слова, написанную неразборчивым почерком Беллатрисы: "Она на месте". Говорят, чем хуже почерк, тем быстрее мысль пишущего, за которой не успевает рука. В этот раз действия Лестрейндж намного быстрее даже её мыслей. Что-то подсказывает Северусу, что от этой истории стоит ещё ждать неприятностей. Но сейчас он позволяет себя слегка расслабить тугой узел напряжения в груди, сжигает записку прицельным "Инсендио", а пепел стряхивает с латунной подложки прямо в раскрытое окно. Затем профессор поднимается в директорскую спальню и, зачерпнув летучий порох, скрывается во взметнувшемся магическом огне.

Скудно освещённая комната встречает его шквалом заклятий. Северус едва успевает выставить щит. Между вспышками Снейп едва может разглядеть разъярённую, словно фурия, Джинни Уизли. Он выжидает пару мгновений, и лёгким:

— Экспеллиармус, — завладевает её палочкой.

Девчонка не теряется и запускает в него поочередно деревянный стул, внушительную книгу, чашку и ещё какую-то мелочь.

— Мисс Уизли, — кричит Северус, отбрасывая предметы заклинаниями, и медленно подходит ближе. — Да послушайте же!

Снейп зажимает Джиневру в угол, и там вскоре не остаётся ничего, что можно было бы кинуть. Джинни рвётся резко вперёд, намереваясь то ли вырвать у Северуса из рук палочку, то ли вцепиться ногтями в лицо. Он подаётся ей навстречу: и вот Джиневра уже крепко зажата в кольце сильных мужских рук. Её собственные руки неподвижно зафиксированы вдоль туловища.

— Т-ш-ш, ничего не бойтесь, — успокаивающим шепотом говорит Снейп куда-то в район рыжей подпрыгивающей макушки.

Джиневра зло дёргается в его хватке.

— Отпустите меня! — полузадушенно сипит она и почти просящим тоном добавляет: — Пожалуйста, профессор Снейп, я не хочу назад... Отпустите меня.

— Всё хорошо, мисс Уизли, — увещевательным тоном отвечает Северус. — Сейчас я вас отпущу, задам пару вопросов, и мы как можно быстрее уйдём отсюда к вашим друзьям и родным. Только обещайте больше не драться.

В течение пары секунд спина и грудь Джинни лихорадочно вздымаются, затем она, смирившись, отвечает:

— Хорошо. Только объясните, наконец, что всё это значит!

С лёгким сожалением Северус размыкает руки, отпуская хрупкую фигуру мисс Уизли.

— Как всё прошло?

— Что?

— Как вы покинули резиденцию Лорда? — уточняет Снейп, чтобы убедиться, что никаких эксцессов не произошло.

— Я оглушила Малфоя, который принёс обед, и вышла из комнаты, — начинает она явно не с того, о чём они условились с Лестрейндж.

— Оглушили? — Снейп удивлён. — Чем?

— Заклинанием "Остолбеней".

— У вас была палочка?

— Нет. Я тренировалась в беспалочковой магии. В той комнате я нашла учебник...

— Учебник? — как дурак, повторяет Снейп, чувствуя, что голова сейчас разорвётся от досадных нестыковок.

— Ну да, учебник! Когда пришёл Малфой, я его оглушила, а, выйдя в коридор, получила "Империус" в спину.

— Дальше.

— Голос был, судя по всему, женский. Хотя я не понимаю, зачем кому-то в том доме мне помогать, — Джинни сцепляет руки на груди в защитном жесте.

— У вас палочка. Чья она?

— Моя, — брови Снейпа ползут вверх. Все знают, что Лестрейндж — двинутая на всю голову, но чтобы настолько...

— Вам дала её женщина?

— Нет, она оказалась на столе в его, — голос Джиневры становится подчеркнуто холодным, получается ничуть не хуже, чем у самого Снейпа, — кабинете. Мне было приказано оставить палочку Драко, которую я забрала у него, когда оглушила, и забрать свою.

Снейп в задумчивости делает пару шагов по маленькому пространству гостиной тайного убежища мадам Лестрейндж (пришла же в голову сумасшедшей неплохая идея: устроить его в неприметном маггловском квартале). Выходит, дражайшая тётушка хладнокровно решила подставить под удар собственного племянника. Судьбе Драко теперь не позавидуешь. Но не убьёт же Тёмный Лорд его, в самом деле.

— Хорошо. Потом вы ушли камином?

— Да, так и было. А здесь все двери, окна и камин запечатаны на выход.

Снейп молча кивает, скользя по убранству помещения невидящим взглядом.

— Зачем вы хотите мне помочь? — спрашивает Джинни в воцарившейся тишине.

— Потому что работаю на Орден, — говорит Снейп, и ему самому становится почти смешно. Он не приложил и десятой доли нынешних усилий, чтобы вызволить из плена ту же Луну Лавгуд в прошлом году. И слава Мерлину, никто об этом пока даже не заикнулся. Но заикнётся ещё, стоит им увидеть мисс Уизли свободной. Хотя, положение Лавгуд в подвале было всё-таки более безопасным, несмотря ни на что.

Впрочем, плевать. И союз с Беллатрисой — оправданный риск, даже если обман вскроется и Тёмный Лорд вознамерится Снейпа убить, Джиневра уже будет вне опасности. Разве он — мальчишка, чтобы, как огня, бояться собственных чувств?

— Думаете, кто-нибудь способен в это поверить? — Джинни Уизли волком глядит исподлобья.

— Уже. И вам тоже придётся, когда вы воссоединитесь с близкими.

Джинни досадливо дёргает плечом, а Снейп неуместно вновь отмечает про себя, как она красива. Тонкокостная, миниатюрная. Длинная белая шея, покатые плечи. Мерлин, дай ему сил.

— Мисс Уизли, мне неловко спрашивать об этом, но всё-таки... Там, в заточении, кто-нибудь вас... обидел?

— Вы хотите сказать, пытали ли меня, давали ли почувствовать себя слабой и беззащитной, били ли? — едко уточняет она, прищурив глаза. И он понимает, что ответы на все эти вопросы — "да".

А потом Джинни резко отводит взгляд, и на широких бледных скулах пятнами проступает краснота, а побелевшие губы зло и упрямо сжимаются в тонкую линию.

— И это тоже, но... — нет, он совершенно не годится для таких разговоров. Его тактичность — это удар топором, но не филигранная работа ювелира.

— Я понимаю, — она сглатывает и прикрывает веки. — Ничего, он ничего не успел.

— И всё же: он провёл у вас ночь?

— Он просто спал... — дрогнувшим голосом отвечает Джиневра и смотрит на профессора со смесью беспомощности и боли.

Снейпу становится дурно: жарко и тошно одновременно. Как он мог так преступно медлить? Надо было не ждать ни дня, пусть бы даже ему самому вынесли смертный приговор! Как можно было удовлетвориться внешним осмотром в день празднования Победы? Снейпу хочется зарычать от досады. Он в отчаянии прижимает сжатые кулаки к глазам, в которых немилосердно жжёт.

Он не смеет больше ни о чём её спросить. Снейпу кажется, он уже и так нарушил все мыслимые запреты приличия. Конечно, нет причин не верить Джиневре, но если бы он только мог убедиться, что всё действительно обошлось. И как далеко всё же зашло Лордовское "не успел". И зачем ему "просто спать" в её комнате?

— Почему вы не смотрите мне в глаза? — хрипло уточняет Снейп, когда перестаёт надеяться невзначай поймать взгляд Уизли.

— А почему вам обязательно надо забраться ко мне в голову? Недостаточно моих слов? — Джинни вскидывает на него горящие дерзостью глаза, и Снейп беспомощно делает шаг назад. Похоже, легилименция для неё не такой уж и тёмный лес. И остаётся лишь уповать, что Поттер мог рассказать ей об азах… Что ж, он редкий идиот, если всерьёз верит в это.

— Простите меня, мисс Уизли, — в голосе явственно слышится раскаяние. Северус порывается подойти, обнять, сказать, что теперь всё будет хорошо. Но, конечно, не имеет, права.

Джиневра, видимо, улавливает что-то такое в его лице, что заставляет её произнести:

— Профессор Снейп, с вами всё в порядке?

Он проглатывает горький ком вины в горле и чуть кивает.

— Так что от вас хотел Тёмный Лорд?

— Я не знаю, профессор.

* * *

Когда Лаванда видит Северуса Снейпа на пороге дома Гризельды вместе с Джинни Уизли, обращает внимание, с какой предусмотрительностью он слегка — самыми кончиками пальцев — касается выступов её лопаток, и полы его мантии при этом разъезжаются за её спиной, как бы покрывая её защитным покровом, Браун понимает, что "Джи" — это никакая не "Джанет", но — "Джиневра". Бессильная ревность ржавым скрежетом ударяет по ушам, а к щекам приливает кровь. Такая острая реакция практически застаёт Лаванду врасплох. Она переводит взгляд с бледной, словно мёртвая Мадонна Караваджо⁽²⁾, Джинни на Снейпа и обратно и не знает, что и сказать. Благо, никто не ждёт от Лав никаких слов, ведь вскоре внизу, привлечённые стуком в двери, собираются все обитатели дома: миссис Марчбэнкс и миссис Долгопупс, Невилл и Луна, опасливо поглядывающие в сторону первых и держащиеся за руки, Рон, Гермиона и Гарри.

Точно! Гарри! Возрождённым фениксом вспыхивает надежда в душе Лаванды, чтобы вскоре осыпаться хлопьями седого пепла, когда Браун замечает взгляд, которым Джинни пригвождает к месту Поттера. Лаванда (да и не только она, ведь это так бросалось в глаза) неоднократно замечала Джинни, смотрящей на Гарри⁽³⁾. И всегда в этом взгляде были: любовь, обожание, мечтательность, нежность, теплота, может быть, ревность. Но не сейчас. Джинни смотрит на него так, как смотрел бы король на обезглавленное тело генерала своей армии: где же честь и отвага, где победа, так необходимая его величеству, где белый плюмаж на тройке породистых жеребцов, запряжённых в триумфальный экипаж, везущий с фронта знамя победы? Чего в этом взгляде больше: хрустальных осколков мечты или грохота смертельных проклятий? Лаванда никогда не понимала Джинни.

Уизли обступают. Гермиона, Рон, Невилл и Луна стискивают подругу в одновременном объятии, Джинни же стоит пародией на угрюмую гриффиндорскую отвагу: напряжённое лицо, сдвинутые брови. Ведь бледность и красные, больные глаза — портят всё впечатление. Радостные возгласы и вопросы бьются, подобно волнам в гранитные уступы, подтачивая напряжение, сковывающее Уизли, и вот она уже повисает безвольной тряпичной куклой на руках Рона, а её тело, кажется, начинают сотрясать невыплаканные слёзы. Джинни словно отпускает долго сдерживаемые чувства, как грехи, что отпускал святой отец после воскресной исповеди, куда Лаванда в детстве ходила с бабушкой.

* * *

Робкий стук в дверь заставляет Гермиону оторваться от продевания подушки в наволочку. Она старается устроить Джинни поудобнее, ведь непонятно, когда Кингсли сумеет передать весточку родителям и Ордену. Кровать её втиснута теперь между кроватью Гермионы и диваном, на котором спит Луна. В доме миссис Марчбэнкс им всем немного тесновато.

Грейнджер впускает в комнату Гарри и сама предусмотрительно выходит за дверь.

Повисает молчание, и Джинни становится трудно притворяться, что она любуется видом за окном.

Гарри, недолго думая, проходит к креслу, где, забравшись в него с ногами, сидит Джинни, и обнимает её, неловко и неудобно наклонившись и уткнувшись подбородком в изгиб её шеи. Пальцы его, сомкнувшиеся на спине Уизли — сгребают ткань кофты, одолженной у Гермионы. В груди Джинни медленно и неотступно поднимается волна протеста.

— Джинни, радость моя, — Гарри немного отстраняется, проводит по её волосам, плечам, сжимает кисти рук, устраиваясь на корточках напротив неё. Его внимательные зелёные глаза ищут взгляд Джинни.

Джинни вырывает ладони и в протестном жесте выставляет их перед собой, одновременно подтягивая колени к подбородку.

— Что ты делаешь? — против воли голос звучит едва ли не брезгливо.

— Обнимаю тебя. Я очень соскучился.

— Легко заявить об этом теперь, когда нет нужды вытаскивать меня оттуда! — Джинни изворачивается и встаёт из кресла, чуть не толкая Гарри.

— О чём ты говоришь? Я был готов умереть за тебя и за всех этих людей вместе! Вот только мы не знали, что ты удостоилась чести быть переведённой из подземелий в комнату для дорогих гостей Сама-знаешь-кого. Чем ты это заслужила, а, Джинни? — он тоже поднимается на ноги, и его лицо искажается в бешенстве.

— Ты хочешь сказать, вы пытались освободить меня? — невероятных усилий стоит успокоить клокочущий в душе гнев и не игнорировать его слова. Почему-то это важнее: выяснить, скрыл ли Тот-кого-нельзя-называть от неё визит Гарри. Вот только зачем?

— Да, отряд облазил весь подвал в твоих поисках.

— А где был ты? — с горькой усмешкой интересуется Джинни. Конечно, для того, чтобы она пала духом. Лорду ведь так нравится издеваться над людьми.

— Не поверишь! Пытался отвлечь собой Сама-знаешь-кого, чтоб у них была возможность освободить тебя и уйти невредимыми.

— Так как ты тогда выжил?

— Это тебя не касается, — явно грубее, чем ему бы хотелось, заявляет Гарри, мгновенно выводя Джинни из себя.

— О, конечно! Секреты? Снова секреты? Знаешь, я уже сыта этим всем по горло. Ты никому не доверяешь, бросаешь меня, как только твои дела становятся слишком важными, ничего не объясняя. Джинни, подожди в уголке, малышка, пока взрослые сами разберутся со своими проблемами, — яд в голосе достигает критической отметки.

— Мои дела? Мои дела, Джин? — тут же ярится Поттер. — Ну конечно, если ты предпочтёшь всю оставшуюся жизнь пресмыкаться перед такими, как Малфои, то да — это мои дела! Я просто не хотел подвергать тебя опасности, вот и всё. Я думал, ты понимаешь!

— Я тоже так думала, Гарри. Правда, это было до недели в сплошной темноте, до «Круциатуса», до... — она осекается, чтобы не сказать лишнего.

— До чего? До чего ещё, Джинни? — Поттер с силой сжимает её плечи.

— Не до чего! Опусти! — Джинни сбрасывает его руки. — Я каждый день надеялась, что ты меня вытащишь оттуда. Зря, я ведь не Сириус Блэк!

— Остановись, — угрожающе рычит Гарри. — Мы попытались единожды. Во второй раз нас бы обязательно встретили по всем правилам. Ты бы хотела, чтоб кто-то погиб? — вкрадчивым тоном уточняет Гарри.

— Нет, — отрицательно мотает головой Джинни, теряя запал и опуская глаза, и почти чувствует, что перегнула палку. Но и притворяться, что ничего не изменилось, тоже не может.

— Снейп обещал помочь, он говорил, что ты в порядке, — тихо и вкрадчиво поясняет Поттер. — И если тебе будет легче: прости меня. Прости меня, Джин. Я действительно должен был попытаться ещё раз умереть за тебя, — саркастично добавляет он и, сняв очки, устало трёт глаза.

— Нет, это ты меня прости, — всё-таки идёт на попятную Джинни, стараясь сгладить резкость разговора, но в глубине души всё еще считает, что вправе злиться.

Гарри ничего не отвечает. Вновь надевает очки, чуть не попадая дужкой в глаз. Зло стиснутые челюсти заставляют скулы ходить вперёд-назад. Он разворачивается, чтобы уйти, но, сделав несколько шагов, вновь возвращается.

— Нет, извини, — теперь уже искренне заявляет он. — Я не должен был тебе всего этого говорить. Я не могу без тебя. Я тебя люблю, Джин!

Сердце замирает на жалостной тревожной ноте. Но самое главное: не чувствует ответного порыва. Поттер хочет вновь обнять Джинни.

— Прости, Гарри. Мне нужно подумать, — она на этот раз уже мягко уклоняется и с сожалением прячет лицо в ладонях, пока не слышит негромкий стук захлопнувшейся двери.

1) (с) Карелия

Вернуться к тексту

2) Имеется в виду картина "Смерть Марии". Написанная для алтаря римской церкви, которая не была принята заказчиками из-за нетрадиционного изображения Богоматери и личности натурщицы — девушки лёгкого поведения. Надеюсь, вы понимаете, о чём это Лаванда.

Вернуться к тексту

3) Хорошая ведь фраза вышла, ёмкая: "Четыре раза, когда Драко Малфой был замечен смотрящим на Луну". Спасибо автору и переводчику за неё.

Вернуться к тексту

Никому не доверяй

Наших самых страшных тайн,

Никому не говори, как мы умрём.

В этой книге между строк

Спрятан настоящий бог.

Он смеётся, он любуется тобой.

Ведь ты красива, словно взмах,

Волшебной палочки в руках

Незнакомки из забытого мной сна⁽¹⁾.

Когда Гарри уходит, Джинни на глаза попадается мантия, в которую она была облачена в заточении. Она яростно кидает чёрную ткань в холодный очаг, спустившись в пустую гостиную.

Под прицельным "Инсендио" мантия бодро вспыхивает, и весело взвиваются язычки волшебного пламени. Джинни наблюдает эту картину со смесью удовлетворения и злости, не отводя от огня взгляда, пока материя не распадается на обугленные клочки, а потом и вовсе рассыпается пеплом, оставляя после себя в пустом камине только небольшой блокнот в плотной чёрной обложке.

Сердце ударяется о грудную клетку с металлическим звоном. Бом.

Джинни не помнит, чтобы в её карманах было хоть что-то. Она кочергой выковыривает записную книжку из золы и осторожно берёт её в руки: чёрная кожа совсем не пострадала. Прохладная. Так странно и так знакомо...

Дрожащей рукой Джинни открывает первую страницу.

"Зачем ты ушла?"

Ровный ряд наклонённых вправо, почти летящих букв. Почерк отличника. Этот почерк она узнает среди сотен других. Блокнот летит наземь из разжавшихся в бессилии пальцев.

Стоит ли надеяться, что прошлое когда-нибудь отпустит Джинни?

Из всех в мире слов он выбирает именно "ушла". Как будто у неё был выбор: остаться или нет. Как будто она была гостьей в его доме, но теперь покинула его. Как будто... Будто ему есть до этого дело! Джинни поднимает блокнот и выдергивает страницы, рвёт, ожесточённо кидает на пол чуть желтоватую бумагу. Ладони покрываются мелкими ссадинами — порезами о края листов. Мельчайшие клочки, словно снег, покрывают всё вокруг. Его "зачем" разодрано на миллион частей, и с каждым новым обрывком — надламывается что-то внутри. Ослепляющая ярость. Ошеломляющая боль.

Вскоре от блокнота остаётся одна лишь обложка — её не разодрать голыми руками. Джинни достаёт палочку и пытается последовательно сжечь, изрезать, раскрошить переплёт дьявольского блокнота. Но через минуту, наполненную прерывистым, судорожным громким дыханием, Джинни может лицезреть, как блокнот принимает первоначальное состояние, а магический огонь не оставляет на нём не единого следа копоти.

Джинни смеётся, оседая на пол, и на открытой первой странице читает новую надпись — аккурат под первой:

"Мне не хватает тебя".

Лжец. Лжец. Лжец... Как можно быть таким? Ничего святого, ни жалости, ни стыда. Джинни бегом поднимается в спальню и, пользуясь отсутствием в спальне девчонок, закидывает блокнот глубоко под кровать. Она ни за что не сделает этого снова...

Джинни Уизли — умная девочка, и она, конечно же, больше не напишет ему ни строчки. Никогда...

Вот только почему так невыносимо колет в подреберье, а сердце выскакивает из груди?

* * *

Том выглядел как поганое вместилище шаблонных идеалов. Он очаровательно шутил, внимательно слушал, проявлял ровно столько заботы, сколько нужно. Джинни, будучи натурой романтичной, к своим одиннадцати уже перечитала столько куртуазных ⁽²⁾ романов, что это не могло не приводить её в бурный восторг, трепет и сладкие томления.

Но настоящий Том был безжалостной кипящей чёрно-красной лавой. Зрелище столь завораживающее, что хотелось, чтобы горячая волна накрыла тебя с головой, впечатывая, закрепляя образ в веках, как застывших в красоте и боли жителей древней Помпеи. Своё истинное лицо он демонстрировал так избирательно и так отточенно, что глупая девчонка даже не поняла, как близко от гибели находилась. Осознание приходило рывками — летом после первого курса Джинни поняла, что дневники больше не откликаются. Облегчение. Разочарование. Чего больше? Этим же летом озарение: Том — лжец. Джинни тогда мало волновало, что Реддл предпочитал действовать грязными методами, не считаясь с жертвами. Под воздействием сиюминутных порывов и желаний моральные рамки расплывались и истончались. Но то, что жертвой должна была стать она, — было неожиданно и обидно. Неправильно. Маленькое злобное существо скалилось и кидалось на железные решётки разума, а Джинни плотнее сжимала губы и лихорадочно пыталась справиться со сложившейся ситуацией. Том строго наказал не смотреть в глаза Альбусу Дамблдору, и она плакала, глотала слезы, стыдливо опускала взгляд в пол. Том выстроил в её голове окклюменационный барьер — за неделю до того, как исчез. Джинни знала слишком много, а директор уже и сам мог бы проведать достаточно. Реддл сам себе боялся признаться в том, что может ничего и не получиться. Что будет, когда Джинни останется одна, она и думать-то боялась. Но Том сделал всё, что мог, чтобы вся вина казалась целиком лежащей на нём. Если это было не доказательство его признательности, то что тогда? Однако она успешно убедила себя в том, что это лишь часть плана, направленная на надёжную сохранность тайны до момента, когда уже будет поздно что-то изменить, а не жест благодарности.

Никто так и не узнал правды до конца.

А существо, вопреки доводам разума, ещё долго выло на луну, тоскуя по хозяину.

…Джинни радуется, что они всё-таки ничего не успели сделать. Кому вообще сдалась сила, власть или уважение такой ценой? Ценой чьей-то жизни? Она что, спятила? Может, Том и правда приложил тогда руку к её помутнению?

Джинни смеётся. Приложил, как же иначе? Вот только не околдовывал заклятиями, не поил зельями, она сама попалась. Злобная оса, угодившая в мягко-липкую сеть паука. Рыжая оса с россыпью ржавых веснушек.

* * *

...Капала вода. Всхлипывала Плакса Миртл. При всей меланхоличности звуки были уютными и почти родными. Потому что напоминали его, потому что она так часто проходила здесь ради него. Реддл постоянно подчёркивал, что с его "воскрешением" у неё будет совсем другая жизнь. В неё, новую жизнь рядом с Томом Реддлом, хотелось верить так же, как в Рождественскую сказку.

Том внезапно замер, и Джинни, увлекаемая инерцией, чуть не улетела вперёд. От падения её удержала только его твердая рука. Они остановились в паре метров от раковины с заветной змейкой. Реддл повернул Джинни к себе лицом, она поддалась, словно тряпичная кукла. Что-то было не так... Силы стремительно оставляли её, а веки наливались свинцом.

— Всё будет хорошо, малышка, — мягкие руки Тома провели по её волосам, очертили контуры подбородка. Джинни почувствовала лёгкую дрожь, словно от холода. — Ты мне веришь?

Тон, вопреки заверению, был не очень уверенный. Взгляд выразительных синих глаз Реддла беспокойно метался по лицу Джинни.

— Как себе, — тихо вздохнула девочка, попытавшись слабо улыбнуться.

— Это хорошо, это правильно, — пробормотал Реддл. Он притянул Джинни к себе, погружая холодные пальцы в её волосы. Совсем рядом лихорадочно бухало его сердце.

Его губы над самым ухом прошептали:

— Ничего не бойся, я с тобой.

— Что-то может пойти не так? — осторожно спросила она.

— Нет, ничего, — он никак не мог придать голосу уверенности, лишь сжал её сильнее.

И они пошли по туннелю, к концу которого силы окончательно оставили Джинни, и необходимость лежать неподвижно на полу (благо, Том не поленился наложить на неё согревающие чары) пришлась весьма кстати.

Сознание то оставляло, то вновь возвращалась к ней. Реддл нервно вышагивал где-то рядом. Звук его шагов эхом разносило подземелье. В один миг горячее дыхание снова коснулось её лица, и Том прошептал:

— Если вдруг у меня не получится ожить — скажешь, что ты ничего не помнишь, что у тебя были провалы в памяти весь этот год, что, скорее всего, мне удавалось завладевать твоим сознанием и потом проворачивать свои махинации...

Голос Тома доносился до Джинни, как через толстое одеяло. Он ещё долго продолжал шептать какие-то уточняющие детали, с каждым словом словно удаляясь по длинному коридору.

— Том, что происходит, я не чувствую ног? — испуганные слова не громче шума воды в туалете Плаксы Мирттл.

Том не ответил, может быть, потому, что в этот момент заскрипели круглые "змеиные" двери.

…Пришёл Гарри, кричал, просил помощи, хватал её на руки (сколько внимания, сколько чести!), Реддл в ответ начал долгое разглагольствование — непонятно, зачем и почему. В числе прочего он сказал, что Джинни полюбила его. Наверное, чтобы доказать героическому мальчику, что объективно во всём превосходит его...

И да, это, конечно же, была правда.

Она не только полюбила его, но не забыла и после, когда его не стало. Год, два, а может, и дольше... Нет чёткой уверенности, что это когда-либо проходило, как нет чёткой уверенности в том, что Гарри — это не отражение Реддла, единственная доступная замена. Но как копии никогда не стать оригиналом, так и Гарри никогда не был близок ей так, как всего за год стал близок Том Реддл. Несмотря на похожую внешность, характер и даже судьбу, Гарри — не стать Томом, равно как копии всегда будет недоставать мелких деталей, пусть даже изъянов, но сделанных рукой мастера. Джинни словно наяву видит, как падают покровы самообмана, оставляя неприглядную ужасающую истину.

И если раньше ей не составляло никакого труда отделять образ таинственного и зловещего Тёмного Лорда от юного Тома Реддла, ненавидеть того — первого, — незнакомого и далёкого, как ненавидят его родители и братья, то теперь Джинни уже не так чётко может провести эту грань. Если вообще может.

* * *

Что ж, отныне Джинни есть, что вспомнить, помимо почти робких мальчишеских объятий. К добру это или нет.

Он обещал, что не тронет её. А потом — это... Но разве когда-либо можно было верить его слову?

Джинни прикасается кончиками пальцев к словно пульсирующим губам, в который раз за последнюю пару дней вспоминая его поцелуй.

Она неподвижно сидит на краю кровати, наблюдая за Лавандой, которая повязывает замысловатым узлом платок поверх своих светло-русых волос, по обыкновению поднятых высоко. Джинни взглядом сверлит спину Браун. Закончив с прической, та оборачивается и смотрит на Уизли.

— О чём думаешь? — спрашивает Лав с необычайно серьёзным для неё лицом.

— Думаю, что ты добрая и энергичная. Тебе бы пошло́ быть матерью множества детишек.

— Намекаешь на миссис Уизли? — улыбнувшись, спрашивает Лаванда.

— Ага. Вообще-то я о ней и подумала.

— Не уверена, что ты права. Иначе Рон бы меня не бросил, — помрачнев, замечает Браун.

— Ну, это немного другое. Понимаешь, эти трое — словно единое целое, самодостаточное, в которое невозможно втиснуться посторонним. Даже мне не удалось.

— Неужели? — недоверчиво интересуется Лав.

— Как видишь, — Джинни с извиняющейся улыбкой разводит руками.

Лав делает шаг, чтобы пройти к двери, но потом вновь останавливается, словно поймав какую-то мысль.

— Но Гарри всё равно любит тебя. Он чуть с ума не сошёл, когда у нас ничего не вышло. Расколошматил всю мебель в спальне. Ревел, как раненый бизон.

— Понятно, — Джинни не хочет выглядеть законченной стервой, но ничего другого не в состоянии произнести.

Лаванда горько усмехается каким-то своим мыслям и берётся за ручку двери:

— Ну что, идём? Орден скоро будет здесь.

— Иди. Я спущусь через пару минут, — Джинни с чудовищным облегчением слушает удаляющийся звук шагов Лаванды по лестнице.

Дрожащими пальцами Уизли загребает слой пыли и выуживает записную книжку из-под кровати, стукнувшись лбом о боковую перекладину.

Она не будет отвечать. Просто взглянет одним глазком...

Под первыми двумя надписями стоит новая:

"Ладно. Можешь не отвечать. Напиши только, всё ли с тобой в порядке".

Джинни сама не замечает, как в её руке оказывается перо и найденные на подоконнике полузасохшие чернила.

"Тебе не идут столь предупредительные манеры", — остаётся на бумаге неяркий след с трудом расписавшихся чернил.

"Полагаешь? А что, по-твоему, мне идёт?"

"Искренность".

"Не думаю, что кто-то способен по достоинству оценить искренность Лорда Волдеморта".

"Да, может, ты прав".

"Так ты в порядке?"

"Теперь — да".

* * *

— Драко, сколько можно быть таким ничтожеством, не способным выполнить даже простейшее задание? Я надеялся, ты сумеешь стать более стоящим магом, чем твой отец. Но теперь я даже не уверен, что ты достоин носить мою метку.

Разбитые в кровь губы Малфоя силятся что-то произнести, но слов не слышно, только булькающие звуки.

И это что, наказание? И это страшные пытки за ужасный промах: побег из-под его охраны ценного заложника — ключа к поимке Гарри Поттера?

Да, проваливший задание Тёмного Лорда прилюдно несёт наказание, это уж как водится.

Но Снейп не готов поверить, что Волдеморт в самом деле разозлён. Не хватает настоящего гнева, ярости, экспрессии. Может быть, вновь вернувшееся к Лорду спокойствие — следствие какого-то очередного тёмномагического эксперимента, возвратившего тому вполне приемлемую внешность и, возможно, моральную стабильность? Но Северус слабо верит в подобные чудеса. И, тем не менее, Лорд выглядит как человек, у которого всё под контролем, у которого никто и не нарушал планов.

После собрания Снейп ловит Беллатрису за локоть. Она презрительно смотрит из-под тяжёлых век на его руки.

— Ты вывела её через кабинет Тёмного Лорда?

— Ты с ума сошёл: спрашивать об этом здесь? — разъярённой коброй шипит Лестрейндж и утаскивает Северуса в нишу с громадным белокаменным вазоном — дальше по коридору. — Да, и что? — раздражённо отвечает наконец она.

— И на двери не было ни единого защитного заклинания? Вы просто так взяли и вошли?

— Мне тоже показалось это странным, — нехотя признаётся Беллатриса. — Но, сам понимаешь, когда занимаешься столь безрассудным мероприятием, приходится решать быстрее и идти на определённый риск.

Снейп согласно кивает. Он уже разворачивается, чтобы поскорее уйти, задыхаясь от концентрированного аромата духов Пожирательницы, но она останавливает его голосом, в котором явственно сквозит беспокойство:

— Так что, по-твоему, это значит, Северус?

— Не знаю, Беллатриса, — отвечает он. И самую малость, конечно, лукавит.

Ведь он теперь почти уверен: Тёмный Лорд сознательно позволил Джиневре уйти и даже сам подвёл её к побегу.

1) (с) Сплин

Вернуться к тексту

2) Куртуазная литература (от фр. сourtois — учтивый, вежливый) — об­щее на­зва­ние лирических и по­ве­ст­во­ва­тель­ных про­из­ве­де­ний западно-европейской литературы XI-XV веков, ко­то­рые опи­ра­ют­ся на пред­став­ле­ние о «куртуазности» как ос­но­ве по­ве­де­ния ры­ца­ря и от­ра­жа­ют сис­те­му цен­но­стей ры­цар­ско­го со­сло­вия.

Вернуться к тексту

Это борьба за день, ночь, чёрное и белое,

Победный танец, разразившийся бунт.

Я, я лучший — она утверждала это, и даже более -

Завоеватель в боевых шрамах.

Это борьба за любовь, страсть, ненависть, желание.

Мы дети великой империи.

Эй, эй, помолитесь!

Это битва насмерть.⁽¹⁾

Со всем можно смириться. И с нелегальным положением, и с выцветшей персиковой мантией Людмилы (тем более, что Августа сжалилась над Лавандой и в тайне от Марчбэнкс научила её видоизменяющим фасон чарам), и с маленькой комнаткой, которую делишь с тремя девушками, которые тебя совсем не понимают, и даже с репутацией глупой и недалёкой — просто потому, что пытаешься быть искренней и весёлой. Но с тем, что постоянно влюбляешься в того, кто уже любит другую, свыкнуться почти нереально.

Лаванда заходит в кухню, оставив Джинни наверху. Конечно, у них с Луной и Гермионой договорённость: по максимуму не бросать сестру Рона одну, поддерживать, ведь даже Лав видит, что вид у той совсем разбитый. Но от пары минут ведь ничего не случится?

За столом в одиночестве, скрестив изящные ладони с дорожками взбухших вен поверх столешницы, сидит Снейп. Взгляд его неподвижен, остановлен на противоположной стене. Он кажется каменным изваянием, индийским йогом, способным просидеть так много часов подряд.

Лав в нерешительности мнётся возле входа, потом осторожно подходит к столу.

— Добрый день, мистер Снейп, — приветствует она.

— Здравствуйте, мисс Браун, — он слегка поворачивает голову, но взгляд его всё так же расфокусирован. Чёрные подземные туннели — не иначе ворота в ад.

— Будете чай? — спрашивает она, сглотнув, наверное, потому, что в глубине души не выносит тишины. Из бывшего затишья в её голове теперь всегда раздаётся протяжный волчий вой.

— Миссис Марчбэнкс уже предлагала, — он слегка кивает в сторону окна. Лаванда следит за направлением его взгляда и замечает старую женщину, работающую в саду. С подоконника по кухне разносится яркий аромат свежесрезанных пионов.

— Понятно, — неловко кивает Лаванда. — Как ваше здоровье?

Снейп неопределённо ведёт плечом: мол, ни так, ни сяк. Волосы его снова неопрятными сосульками повисли вдоль щёк, а под глазами — глубокие тени. Лаванда могла бы заботиться о нём. Ей бы очень этого хотелось. Но, возможно, Снейп вообще не из тех мужчин, которые готовы принять заботу о себе. Повисшее молчание кажется неловким. Лаванда поправляет салфетку поверх вазочки с печеньем, выглядывает в окно, а потом присаживается напротив. Его взгляд теперь неподвижно направлен на узорчатую скатерть, словно он избегает смотреть на неё.

— Вы играете в шахматы? — спрашивает Лав, почти глотая от волнения звуки.

— Немного, — неохотно говорит мистер Снейп. Его голос глубокий и низкий. Таким голосом и вправду хорошо читать лекции. Вот только зельеварение всё равно Лаванде не даётся.

— Научите меня? — её губы сами собой складываются в широкую улыбку. Снейп поднимает на неё глаза, и лицо его немного смягчается.

— Если вам так хочется, — мало кому удавалось не дрогнуть в ответ на её улыбку.

Лав достаёт шахматную доску, которую заприметила ещё накануне между банкой с сушёной гвоздикой и чайными чашками, поставленными пирамидкой друг на друга. Внутри доски слышится лёгкий шум и треск — это чёрно-белые фигурки рвутся в бой.

Снейп ловко расставляет их на доске. Фигурки слегка подпрыгивают в нетерпении.

— Пешки ходят только вперёд. Максимум для них — две клетки в начале движения.

Пешки идут в бой первыми и не имеют права на отступление. Лаванда рассеянно улыбается.

— Через неделю в Англию прибудет моя мама. Она захочет увезти меня в Америку, — отчего-то сообщает Лав профессору. Наверное, потому, что не знает, как безопасно обеспечить эту встречу.

А ещё: белые начинают и выигрывают. Но Волдеморт, похоже, в шахматы играет неважнецки или вообще правил не знает.

— Это хорошо, мисс Браун. Я рад, что вы будете в безопасности, — вновь вежливо отвечает Северус, и Лав даже вскидывает свои тонко выщипанные брови, наблюдая его в необычном почти светском амплуа.

— Лаванда, — торопливо уточняет она. — Зовите меня Лаванда.

Снейп вновь складывает руки одна на другую и заинтересовано смотрит на Лав. Потом слегка пожимает плечами. Конечно, не предлагая в ответ звать его просто по имени. Но и так можно засчитать за собой маленькую победу. Маленькую победу скромной белой пешки.

— А если пешка добирается-таки до края доски, то игрок может обменять её на любую свою павшую фигуру.

— Я не поеду с мамой. Я хочу сражаться. Хочу, чтобы мы победили, — Лаванда тоже мечтает стать кем-то значительным, добравшись до конца этой войны. Бравым полевым капитаном? Нет, конечно! Лучше уж женой какого-нибудь белого офицера.

— Это вы зря, мисс… Лаванда, — тут же поправляется Северус. — Не нужно упускать такую возможность. Неужели тебе ещё не надоело всё это? Избавь себя от этого.

— Вы же не бежите.

— У меня метка, — говорит Снейп, как будто это всё объясняет.

— Ну и что? — с вызовом спрашивает Лаванда. И на один только миг задумывается: а не предложить ли ему уехать вместе с ней и мамой в Америку. Затеряться среди смешных нью-йоркских модниц, не носящих зимой колготки под сапогами, а только блестящие топы и короткие кислотные юбки под шубами.

— Это конь — единственная фигура, способная ходить через «голову» других фигур, — вместо ответа со вздохом продолжает Северус.

— Наверное, он чувствует себя до ужаса свободным.

— Все, кто лишён моральных рамок, чувствуют себя свободными.

— И свободнее всех — чёрный король?

Снейп едва заметно вздрагивает.

— Нет, — он демонстрирует самую высокую чёрную фигуру, — у короля связаны руки. Он может ходить только на одну клетку. Да, в любую сторону, но если ему поставить мат — положение, в котором любое действие приведёт к его взятию, — игра окончена.

— Значит, свобода — лишь иллюзия? — спрашивает Лаванда, наклонившись вперёд.

— Так и есть.

* * *

Рон очень рад. Рон счастлив.

Рону должно быть стыдно за это, ведь Фред по-прежнему мёртв. Как и вчера. Как и сегодня. И Рональд и пальцем о палец не ударил, чтобы вызволить Джинни. Но он всё равно счастлив, потому как огромный ледяной осьминог, сжимающий миллионами отвратительно хлюпающих присосок его сердце, наконец разжал свой захват. Джинни — дома, живая и невредимая, как и Гарри, как и Гермиона, а скоро, Рон уверен, рядом с ним будет вся его большая и дружная семья.

Несмотря на весомые запреты миссис Долгопупс, настойчивые просьбы Гермионы, и лёгкое кручение пальцем у виска — от Невилла, Рон не в силах усидеть в четырёх стенах, выбирается наружу и ложится под благоухающие кусты нежно-розовых и белых пионов. Над ним раскрывается огромный купол бледно-голубого неба, и лёгкие тени облаков скользят по нагретому солнцем лицу. Рон знает, что у него есть только пара минут, пока грохотом тяжёлых камней не раздастся в саду миссис Марчбэнкс поступь немногих выживших членов Ордена Феникса.

…Первыми на садовую дорожку Гризельды трансгрессируют члены его семьи, сопровождаемые Кингсли. Глава Волшебной аттестационной комиссии кидает в траву инструменты, которыми окучивала кусты гортензий, и ведёт всех в дом. Рон подрывается следом за ними. В прихожей он попадает в крепкие объятия матери, шепчущей на ухо:

— Как же хорошо, что ты живой, Ронни.

А что с ним может случиться? Он же с Гарри. Счастливчиком Поттером, и на него, Рона Уизли, тоже иногда падает тень везения. Главное, не оказаться за пределами действия этих чар, где каждый любимый Мальчиком-который-выжил человек становится добычей Смерти. Рону на мгновение кажется, что периферийным зрением он видит тёмную продолговатую тень. Он быстро поворачивается и в упор смотрит на тихо подошедшего Гарри. Нет там никакой Смерти. Только Гарри… И ему тоже достаются объятия матери Рона и воздушный поцелуй Флёр Уизли.

Рональд слегка хмурится, видя взгляд друга, направленный на рыжую макушку Джинни, сидящую на стуле рядом с матерью, обнимающей ту за плечи. Рон не понимает, отчего всё так паршиво получилось. В его воображении они четверо женаты (он на Гермионе, а Гарри на Джинни, само собой), отмечают вместе все семейные праздники и носят одновременно раздражающие, но такие заботливо-необходимые свитера миссис Уизли. Гермиона, конечно никогда не признается, но Рон-то знает, что получить такой свитер от его матери — является одной из целей её списка «сделай всё на «отлично». Как жаль, что мечты простых ребят так редко сбываются. А если и сбываются, то они уже и не очень нужны. Он вообще не понимает, что заставляет Джинни вести себя, как упрямая ослица. И на все попытки Гарри поговорить — выставлять всё новые и новые колючки дикого цветка шиповника, которые год от года только крепнут вокруг цветоножки. Рону всегда казалось, что его сестра гораздо умнее и способна смотреть выше низменного: «он был слишком занят делами, гораздо более важными, чем я». Они с Гарри это даже не обсуждают. Иногда его друг может быть так убийственно замкнут, что просто бесит. Ведь Рону только повода не хватает заявить Джинни, какая она дура. И когда он всё-таки порывается встать и высказать сестре всё, что думает о ней и её тупом девчачьем поведении, Гермиона, словно читая с его лица, как со страниц одной из её любимых книг, сердито шепчет одними губами:

— О, Рональд Уизли, не суй туда свой длинный нос. Некоторые вещи, действительно, требуют времени, чтобы простить их. Другие же и вовсе не прощаются.

И тогда внимание Рона переключается на воспоминание о тонком плаче и его имени, произнесённом дрожащим голосом Гермионы, донесшемся из волшебного деллюминатора Дамблдора. И Рону вдруг становится предельно ясно: как хорошо, когда между двумя не стоит кто-то третий, увеличивающий в разы время, нужное, чтобы близким людям понять друг друга. Или не близким и не понять…

* * *

Орден начинает собираться внизу: почти все выжившие. Кингсли постарался на славу.

Тут и Минерва МакГонагалл, и Уизли, всем уцелевшим составом: Чарли, Билл — Снейпу даже довелось поучить их на старших курсах, Флёр — маленькая французская принцесса, Перси, Молли и Артур. Джордж серой тенью оказывается в женской компании: Анджелины Джонсон — высокой подтянутой мулатки, Алисии Спиннет и Кэти Бэлл — словно школьная команда по квиддичу полным составом. Жаль только, с Тёмным Лордом нельзя сразиться на квиддичном поле. Мысль о Люциусе Малфое, чьи длинные волосы неаристократично сбиваются в колтун от ветра, дующего в лицо, пока он пытается догнать Джорджа Уизли, к примеру, заставляет Снейпа криво ухмыльнуться. Подтягиваются бывшие старшеклассники: Долгопупс, Поттер (куда уж без него, но пусть хоть в мысленном списке Северуса он будет не на первом месте), Грейнджер, Рон Уизли, Лавгуд. Лаванда Браун — особняком — отходит подальше к окну, где мягкий газовый тюль бросает на её лицо в форме сердца резные тёплые тени. У Лаванды крутые бедра, высокая грудь и глаза — голубое небо в безоблачный день. Её (Снейпу так, по крайней мере, кажется) карикатурно-девичий образ, который она старательно поддерживает с малых лет, испещрён мелкой сеточкой трещин. Иначе как объяснить, почему девочка, перекладывающая эссе по зельям сушёными веточками лаванды (что чуть не стало причиной его раннего инфаркта) для приятного нежного аромата только потому, что женственный образ, как и любой другой, создаётся из мелочей, теперь смотрит на Северуса долгим, неприятно серьёзным взглядом. Но всех, так или иначе, ломают перенесённые потрясения. Верно?

Отряд Дамблдора — третье поколение воюющих с досадно неубиваемым Лордом Волдемортом — приходится включить в состав Ордена Феникса.

Тут же Августа Долгопупс и Марчбэнкс. Обе, конечно, не годятся для боевых операций (впрочем, как и МакГонагалл), но вполне подходят, чтобы магически подтянуть молодняк. Ведь даже миссис Долгопупс не тешит себя иллюзией, что сможет переубедить Невилла сражаться.

Сборище старух и вчерашних детей. С такой армией особо не повоюешь…

Гарри гнёт свою линию, что если нельзя добраться живьём до Тёмного Лорда — при условии зелья, блокирующего «Аваду Кедавру» и общем магическом неравенстве Волдеморта и Поттера (да и вообще: Тёмного Лорда и кого бы то ни было в этой комнате), то надо зайти с другой стороны и убрать все ключевые фигуры из его монохромного окружения. Даже великий чёрный король станет бессильным, лишившись всех уровней защиты на подступах к своим бастионам.

— Собственно, Нотты, Мальсиберы и другие, но не в таком объеме, владеющие хозяйствами на севере Ирландии, в Корноуэлле и других местах, но меньше…

 — Надо бы разработать карту, — вставляет Билл Уизли.

— …давят на нашего самовыдвиженца, чтобы он отказался от торговых союзов с магглами. С помощью чинуш, таких, как Яксли, — он, конечно, получит свой кусок, как и все, — планируют постепенно отторгнуть большие земельные угодья от магглов и весь магический мир сделать зависимым от своих поставок.

— Малфой остался с двойным носом — и кусок пирога теперь урвёт куда меньший, и бизнес с магглами ему обрубили, — злорадно вставляет миссис Долгопупс.

— С магглами? — ахает Гермиона, явно не готовая к чему-то более приземлённому (но весь мир взрослых именно таков: клоака, лишённая красивых иллюзий), стоящему за патетически-великолепными лозунгами о борьбе добра и зла.

— Да, милочка. А всё благодаря вашим стараниям, ребятки, — веселится Августа, явно довольная тем, что пару сорванных операций, одна даже не без участия её единственного внука, стоила Малфою всего расположения Тёмного Лорда.

— Но как же?

— Что «как же», мисс Грейнджер? Магглы во все времена были источником прибыли, благодаря своим загребущим рукам, в которых оказывается разом так много полезного, — резко отвечает Снейп. — Почему бы предприимчивым магам, типа Люциуса Малфоя, не пользоваться этим? Но Пожирательская линия, к его огромному сожалению, теперь иная. С одобрения Тёмного Лорда.

— Разрушенные союзы довольно легко восстановить… — весомо замечает Бруствер.

— Только не после того, как они перебили всех дельцов — из сквибов, — опровергает его доводы Северус.

— И он это так легко допустил? — интересуется Чарли, который со своими драконами так же далёк от политики, как квиддичные ворота — от земли. Но им всем придётся пожертвовать чем-то в этой борьбе. И коренастому Чарльзу — самым дорогим: своей свободой и любовью к бескрайнему Румынскому небу в обмен на свинцовые тучи Англии.

— Конечно. Иначе как бы он получил их поддержку? — это ведь так просто. Все они хотят одного и того же: власти, денег, влияния. Одним — одно, другим — другое. А Лорду — всё и сразу.

— Но ему, конечно, не составит никакого труда избавиться от них теперь, — замечает Августа.

— Он умеет воевать. Как и большинство его… — Северус хочет сказать «сторонников», но опасается быть неправильно понятым и выбирает грубое: — прихлебателей. А вот в административном управлении Тёмный Лорд гораздо беспомощнее. Более того, эти роли он старается перераспределять главным образом между Яксли, Трэверсом и Лестрейнджем.

— Правильно я понимаю, — встревает раскрасневшаяся от волнения Гермиона, — стоит только перерубить продовольственный волосок, на котором висит магическая Британия и…

— Будет голод, мисс Грейнджер. Тёмному Лорду вновь придётся пойти на сближение с магглами, и тогда взбунтуются уже все. Потому что никто не любит, если слова расходятся с делом.

Заигрывание с магглами — это торговля с туземцами. Когда ты меняешь кофе и алмазы на стеклянные бусины, нанизанные на леску, — это одно, а когда туземцы уже среди цивилизованного населения разгуливают во фраках по широким европейским проспектам — это совсем другое. Так и с магглами: не всем достаёт ума держаться от «туземных девок» подальше. А у магии достаточно коварства, чтобы, как спящий в подземелье василиск, таиться поколение за поколением в грязных жилах, проявить себя в самый неподходящий момент и пожрать свой собственный хвост в неразрешимом противоречии между магглами и магами. Так в прошлом магглорождённые хлынули на улицы магической Британии, стремясь захлестнуть тёмной водой, пахнущей рыбьей чешуей и болотной тиной, всё то истинное, что так долго пестовалось в широких гостиных чистокровных семейств. И теперь, если ты уж вызвался быть огнём, который спалит дотла привычный мир, то нельзя заявить миру: «Давайте подпалим лишь вот этот и, может, тот кусочек. Если мы обольём маслом всё вокруг, то с большой долей вероятности сгорим сами». Полный отказ от всяких сделок с магглами для магического мира, который не то чтобы совсем экономически — и даже политически — независим, может стать именно тем разлитым маслом, на котором, как известно, так легко поскользнуться и свернуть себе шею, даже ещё не успев произнести над ним «Инсендио».

— Могут погибнуть люди, — вставляет Флёр.

— Люди уже гибнут. Все понимают, что надо затянуть пояса, пока всё не встанет на новые рельсы, и от магглорождённых избавляются. Вы думаете, это «Обливиэйт»? Как бы не так… «Авадой» в грудь и пеплом над Темзой, — жёстко высказывается Перси Уизли, и все заинтересованно поворачивают голову в его сторону.

— Убрать «администраторов» — тоже было бы не лишним, — вновь решительно напоминает Поттер. И откуда в нём вдруг проснулось сколько кровожадности? Но в одном он прав: под тяжестью массивного тела просядут глиняные ноги, и Колосс падёт, как бы велик не был, вспенив окружающие море.

…По итогу решено возобновить боевую подготовку. Гарри выдвигает предложение, что им надо найти и задействовать всех членов ОД — подпольной шайки школьников, портившей Снейпу кровь весь год. И Уизли тоже там была — одна из первых. Невилл и Луна Лавгуд, сидящие плечом к плечу, предлагают подключить МакМиллана, Финч-Флетчли, Смита, Аббот и Сьюзен Боунс. Джордж упоминает Ли Джордана. Джинни предлагает найти Симуса Финнигана. О местоположении одних известны смутные слухи, некоторые сгинули сразу после Битвы. Не так просто будет отыскать их теперь. Но у них всё равно нет другого выбора и других людей тоже.

…После собрания все собираются пить чай, и гнетущая атмосфера близящихся сражений немного отпускает. Пока все бегают, собирая на стол: чашки, кипящий чайник, позвякивающие друг о друга ложки, в шуме и толчее Джиневра выскальзывает из кухонного гвалта в спасительную тишину дома. Снейп беззвучной тенью следует за ней.

— Через столько лет, Северус?

Вопрос казался неуместным и даже насмешливым. Разве он не видел? Разве он не понимал?

Но Дамблдор, конечно, не мог понять. Душа другого человека — потёмки.

И как тогда догадаться, что может связывать Тёмного Лорда и Джиневру Уизли?

Уизли — это верность. Семья. Долг. Честь. Но такая ли Джинни? Северус знает, что Джиневра — стопроцентная Уизли, но всё-таки немного другая. Всегда особняком. Девчонка среди мальчишек — любимая, но одинокая. Как это вообще возможно, Северус плохо представляет. Ему кажется, что любовь — это стопроцентная гарантия против одиночества. Но судить со своей колокольни всех — удел идиотов и дегенератов. Снейп это прекрасно понимает.

Проще всего сказать миссис Уизли: «Молли, а что, если Джинни — шпион?» — и смотреть, как разрешается эта загадка с тактом быка, уколотого пикой в бок. Ведь Молли Уизли — очень настойчивая женщина.

Но он редко идёт простыми путями. Если быть точным: вообще никогда. Снейп всегда так самонадеян.

— Мисс Уизли, — он ловит её изящное запястье рукой. Снейп ненавидит чужие касания, ненавидит сам касаться других людей. Это всё кажется ему недопустимым вторжением в личное пространство. И да, Северусу всё же хочется касаться Джинни Уизли. Но не поэтому он крепко сжимает кожу её руки (Мерлин упаси, он не собирается навязывать себя кому бы то ни было). А просто Северус не желает и не может верить, что у этого хрупкого создания есть хоть единственный мотив быть нечестным, — скажите мне. Скажите мне, что происходит?

Его голос звучит позорно неуверенно, жалобно. Его тошнит от вывороченной напоказ слабости. С каким удовольствием он лучше бы согласился на «Круциатус». И тем не менее…

— Профессор? — взгляд Джиневры удивлённо уставлен на его руку — белого паука, крепко схватившего свою добычу. — О чём вы?

— Я знаю, что Тёмный Лорд заставил вас сбежать! Почему? — пульс под его ладонями многократно усиливается.

— Вы не в себе? — Джинни бледнеет, и быстро-быстро бьётся её горячая кровь под его холодными пальцами. От страха, от пережитых неприятных воспоминаний, от… Чего?

— Книга, мисс Уизли, не могла появиться в вашей комнате просто так. Равно как и Драко, впервые заступивший на дежурство, равно как и палочка в кабинете, оставленная без присмотра. А ещё собрание, которое так удачно случилось… — продолжает Снейп задумчиво.

— И Малфой, демонстративно зашедший, чтобы напомнить ему об этом, — осторожно добавляет Джинни, кажется, начиная понимать, куда клонит Северус.

— Вот именно! Не странно ли… А что он, собственно, делал? Вы говорили о чём-то? — словно разговаривая сам с собой, он сыплет вопросами. Она краснеет. Некрасиво, пятнами: лоб, подбородок, скулы…

Джиневра бешено пытается вырвать руку и подняться вверх по лестнице, но Снейп не отпускает, тянет девушку на себя, шипит, пытаясь поймать взгляд её оленьих глаз, полных затаённой боли, дистиллированной ненависти. Вот только к кому?

— Мисс Уизли, прошу, я должен понять! Вы же не хотите вновь стать оружием в его руках!

Теперь Джиневра становится похожа на озверевшую лису, попавшую в капкан, готовую откусить себе лапу, только лишь бы оказаться на воле. Из глаз скатывается отвратительно круглая слеза гнева. Изо всех сил она выкручивает своё запястье. Северус забывает про легилименцию. Он себя забывает рядом с ней! Ему хочется выть от досады, грузным мешком оседая у её ног.

— Послушайте, вы! — Джинни шагает близко-близко. Мелькает мысль, что она отвесит ему пощёчину, но Уизли лишь, в лучших традициях его самого, даёт Снейпу грубую отповедь: — Вам, конечно, никогда не понять, чего стоит улыбка матери, похвала отца или любовь братьев. Вам не понять — у вас нет сердца. Вы умеете лишь отвечать злостью на улыбку и чёрной неблагодарностью на доброту. Вам не понять…

— Довольно! — Снейп прерывает длительную тираду Джиневры, и в груди ноет от бесконечной жестокости её слов. — Вы не знаете, о чём говорите!

— И вы тоже, если могли подумать, что я предам родных, подвергну их опасности во имя мифического договора между мной и ним, — ноздри её раздуваются от ярости, а пятна переходят в сплошной красный цвет, гневно разлившийся по лицу. Странная интонация в голосе Джинни при упоминании Тёмного Лорда заставляет мысли Северуса беспокойно метаться, но не находить ни единого правдоподобного ответа…

Но с таким лицом не врут, это невозможно. Нужно оставить её в покое… И когда-нибудь попытаться просто обговорить всё спокойно.

— Но тогда что это значит?

— Идите и спросите у Сами-знаете-кого лично, вы же с ним на короткой ноге, — выплевывает она визгливо и презрительно и, вырвав руку из его ослабевшей хватки, убегает по лестнице вверх.

1) (с) Thirty seconds to mars (перевод).

Вернуться к тексту

Уймитесь, волнения страсти,

Усни, безнадежное сердце,

Я плачу, я стражду, душа истомилась в разлуке!

Как сон, неотступный и грозный,

Мне снится соперник счастливый,

И тайно, и злобно кипящая ревность пылает!⁽¹⁾

Джинни вместе с родителями, Гарри, Роном и Гермионой перебираются в дом к тётушке Мюриэль, где уже, как родной, обосновался Олливандер. С точки зрения безопасности — это неплохое решение, а ещё Гермиона прекратит кидать на Лаванду свирепые взгляды, что тоже явно улучшит атмосферу в коллективе. Билл, Чарли и Флёр — в коттедже на берегу моря, в Корноулле. «Ракушка», как и остальные дома членов Ордена, скрыта «Фиделиусом». Наверное, это уже не является хорошим гарантом безопасности, потому что они теперь являются Хранителями друг у друга. Стоит лишь поймать одного, и можно с лёгкостью раскрутить оставшуюся цепочку.

…Джинни перелистывает страницы блокнота от первой до последней и не находит ни строчки, словно всё, что было, ей только привиделось. Хорошо, если так. Лучше бы даже это было тяжёлое помешательство, гораздо лучше, чем то, что происходит на самом деле.

Повинуясь какому-то нелепому мазохистскому порыву, она заглядывает в блокнот каждый день. (Что не так-то просто осуществить, когда делишь комнату с внимательной Гермионой Грейнджер). Иногда удаётся продержаться пару дней, не открывая желтоватых страниц. Тогда кажется, что чёрная обложка прожжёт матрас, под которым запрятана. Новых слов всё нет. Это логично: наверное, Лорд понял, что она больше не собирается с ним разговаривать.

Члены объединенного Ордена Феникса и Отряда Дамблдора готовятся к своему первому рейду, намереваясь планомерно уничтожать волшебные хозяйства. Формируются группы для слежки за ключевыми фигурами, приближёнными к Тёмному Лорду. У Джинни бегут мурашки по коже, приподнимая светлые волоски на исхудалых руках. Ей уже не кажется такой завидной передовая роль в намечающихся битвах. И даже больше: она всё чаще сказывается больной, запираясь в спасительной тишине спальни, не в силах разрешить внутреннее противоречие. К этому относятся с пониманием, что лишь усиливает невыносимое чувство вины.

Волнение возвращается вновь, когда она чувствует, как теплеет записная книжица, которую Джинни уже давно в отчаянии переложила под подушку, сжимая шероховатую поверхность переплёта, словно наркоман, сидящий на Опиумном зелье и вожделенно стискивающий фиал.

"Он прикасается к тебе?"

"Что?" — она обещает себе не отвечать на его послания, но читать ей никто не может запретить. И этот вопрос на раз сбивает с неё всё наносное спокойствие.

"Целует, обнимает? Или, может... Как много ты позволяешь ему?"

"Это наше с ним дело".

"Ответь".

"Какой смысл?"

Ей кажется, что воображаемые красные глаза напротив полыхают злом. Он не отвечает. Борется со злостью или скукой. Сидеть становится совсем неудобно. Джинни принимается ходить по комнате, бросая опасливые взгляды на записную книжку, словно та — ядовитая змея. Когда она вновь берёт в руки блокнот, там всё ещё нет ни одной новой строчки.

"Никакого. Вот только теперь его смерть принесла бы мне ещё большее удовольствие", — проступающие через какое-то время буквы заваливаются резко вправо, словно выдавая полное моральное смятение её собеседника.

"Почему?"

"Слишком много вопросов для человека, который не должен их задавать".

"Тогда ты тоже хочешь слишком многого", — Джинни мысленно хмыкает, не отказывая себе в удовольствии поддразнить его. Самого ужасного волшебника их столетия. Дрогнувшие границы нормального восприятия стремительно расползаются в стороны.

Тот-кого-нельзя-называть молчит. Пальцы Джинни до боли сжимают тонкое гусиное перо, переламывая его у основания. Но это, право, такие мелочи. У неё есть ещё перья.

"Что ты хочешь знать? Как он целует меня? Какие на вкус его губы? Или что он шепчет мне на ухо, когда никто не слышит?" — зачем, зачем она отвечает ему, тем более в таком ключе? Чувство стыда, видимо, атрофировалось после последней встречи с ним. В этом весь он: приходит, чтобы отрезать от неё по кусочку, словно от деликатесного мяса. Сначала — немного детской наивности, теперь — юношеского стыда. А напоследок — сожрёт её еще трепещущее сердце?

Молчание. Кто-то дышит. Тяжело, злобно, зловеще. Или Джинни только кажется?

"Признаться, я бы больше хотел услышать, что ты выбросила его из головы и сейчас как раз подумываешь о том, чтобы немедленно трансгрессировать ко мне".

Невозможно поверить своим глазам, но больше всего эти сообщения походят на послания мучимого ревностью мужчины. Но это ведь просто такая игра? Игра на её чувствах. Особенно, если профессор действительно прав. Вот только какие цели Лорд преследует на этот раз? Говорят, если спросить имя демона, то он обязан ответить...

"Что тебе нужно?"

На самом деле, Джинни ведь даже не умеет трансгрессировать. А если бы умела, тогда — что?

"Ты", — буквы ложатся на простую бумагу острыми гранями: тронь — и крови не избежать.

"И я должна в это поверить?" — насмешливо, бессердечно, так же, как он: об пол самые сокровенные признания. Чтобы не выдать непрестанно трясущихся губ.

"Что заставляет тебя сомневаться?" — неторопливо проступает его ответ.

"А на самом деле, что тебе нужно?" — нет, ей уже совсем не одиннадцать. Вопросительный знак вновь, как тогда, решительно рвёт бумагу. И даже если она, к сожалению, недостаточно сильно изменилась, то Снейпу почти удалось заставить её наконец взять себя в руки.

"Твоя помощь".

"В чём же, скажи на милость, жалкая предательница крови может помочь величайшему тёмному магу всех времён и народов?" — руки работают быстрее головы, и она вновь поражается своей бессмысленной браваде.

"Согласен, дерзость идёт тебе гораздо больше страха или ложной скромности. Но это не значит, что ты постоянно должна разговаривать со мной в подобном тоне".

"Мне кажется, ты не совсем понимаешь, как нужно просить помощи. Впрочем, я всё равно не в чём помогать тебе не стану".

Тишина. Нервные, вспотевшие пальцы и ладони. Трансгрессируй сюда Лорд Волдеморт, и ей, несомненно, придётся подавиться своими словами напополам с кровью. Остаётся только надеяться, что их убежище и правда тайное и достаточно защищённое.

"Даже если я попрошу подарить мне мир⁽²⁾, Джиневра?"

Подарить ему мир? Иногда Джинни действительно кажется, что будь она мужчиной, жизнь была бы гораздо проще. Роли мужчин всегда прямолинейны и понятны: добейся или умри. Найди самую красивую женщину и повергни всё к её ногам. Найди самого огромного дракона и убей его. Жаль, что никто так и не сказал ей, в чём же заключается основная роль её как девушки. Гермиона считает, что быть женщиной — это плечом к плечу идти рядом, если оступился — подать руку, если устал — приложить к холодным губам стакан воды, а потом снова идти. Всегда вместе, всегда в ногу. Мама говорит, что быть женой — это стать верным тылом, нашёптывающей советы тенью, прохладными пальцами освежая горящие виски мужа, быть заботливой хозяйкой в доме, куда так хочется вернуться. А Луна Лавгуд верит, что судьба избранницы — это позволить остаться свободными и себе, и любимому мужчине, чтобы не стесняли рамки условностей и взаимных притязаний воздушные сердца, которые только на неограниченной воле будут стремиться к воссоединению...

Джинни не знает, какой женщиной из всех возможных она хотела и могла бы стать. По правде сказать, она готова признаться себе, что хотела бы лишь смотреться, словно в глубокие лесные омуты, в бескрайне-синие с красной окантовкой — не живые, не человеческие — его глаза. Не помнить, не знать, не печалиться.

Но ни Тёмный Лорд, ни Том Реддл никогда не признавали её прав на молчаливое бездействие.

"Я подозреваю, что все, кто остался среди сопротивляющихся, ни за что не успокоятся, пока на землю не упадёт последняя капля их крови".

Кровь — не лучше воды, уйдёт в землю, и на её месте прорастёт виноград.

"Нашей крови. Ну и что? Тебя это печалит?"

"Стоит заметить, что я вовсе этого не хочу. А хочу покончить с этим раз и навсегда. И для этого готов пообещать моё полное прощение. Твоему отцу, матери — домохозяйке, Персивалю — бывшему старосте школы, Чарльзу — драконологу, Уилльяму — самому старшему, Джорджу (склонен признать имеющей место быть твою точку зрения: родными братьями не размениваются) и малышу-Рону (даже после всего, что он вместе со своим приятелем устроил). Они все смогут послужить ещё общему делу, — чёртов Реддл ничуть не изменился. Демонстрирует свою безграничную осведомленность в деталях, подкупая внимательностью, — впрочем, их грязнокровная подружка будет здесь не вполне уместна, думаю, ты и сама согласишься со мной, малышка. Но я могу пообещать тебе (но только если тебе есть до этого дело), что если она вернётся к магглам или даже попробует покинуть пределы Англии — никто её задерживать не станет. Минерве МакГонаггл я уже подписал помилование. Всё равно школе нужны хорошие маги. Кингсли Бруствера до того, как он сбежал, я как раз пытался убедить работать вместе со мной. Но, как видишь, люди не всегда способны выбрать путь разумного компромисса".

"Твой мир — не самый разумный компромисс из всех возможных. Никто из нас ни за что не согласится".

"Скажи, за что вы сражаетесь, если не за жизнь? Мой мир — для волшебников и ради волшебников. Ты знаешь, я умею ценить мужество. Нам незачем биться друг против друга".

"Общество, отстаивающее превосходство одних людей над другими, — ущербно и не имеет прав на существование".

"Капля пресной воды, влитая в океан, даже река, даже две — не сделают его пресным. Но магическое общество — это вовсе не океан, но небольшое солёное озеро, куда со всех сторон стремятся реки грязнокровок. Что будет, когда пресной воды станет много, а соли и вовсе не останется"?

"И всё же: кровь — не вода".

"Подумай логически, это именно так и работает".

Джинни закусывает кончик пера. Совершенно глупо спорить с Волдемортом на эту тему. Не стоит даже пытаться.

"А Гарри Поттер? Ты готов простить и его?" — нет, она, конечно, не пытается заключить с ним более выгодную сделку. Лишь подчеркнуть, насколько ущербно его показное великодушие.

"Нет, крошка. Стоит мне только подумать о нём — и я, словно наяву, вижу его омерзительные руки, тянущиеся к тебе. И тогда мне особенно остро хочется вырвать и растоптать его сердце. Но знаешь, мне отчего-то кажется, что лишить Гарри Поттера сердца можно и другим путём. Например, если оно просто станет принадлежать мне".

"О чём ты?" — спрашивает девушка с замиранием. И ответ лишь повергает её в смятение.

"Что будет совсем неплохо, если ты станешь только моей".

* * *

Джордж похож на инфернала. Тонкая серая кожа его щёк плотно обтягивает выступающий костлявый подбородок. Глаза сильно впали, и поминутно его сотрясает сильный кашель: то ли чахоточный приступ, то ли попытка сдержать слёзы.

Джинни тихонько входит в его комнату, для приличия стукнув пару раз в дверь. Джордж рисует лабиринт в чёрно-голубых оттенках акварели на большом листе бумаги, сжимая кисть пальцами с резко-проступающими суставами. Чёрные стены плывут, сдаваясь на милость водяных разводов, вибрируют и теряются под самым верхним краем листа в бледно-голубой дымке. Из лабиринта, стало быть, нет выхода.

— Эй, как ты? — спрашивает Джинни, а Джордж вздрагивает всем телом, будто не слышал стука в дверь ранее, и с пухлой кисточки срывается тёмная капля воды, оставляя прямо посреди лабиринта бесформенное безобразное пятно тьмы.

— Как венгерская хвосторога, которой обрубили крылья и посадили на цепь, — весьма откровенно отвечает Джордж, что заставляет Джинни внутренне сжаться. Она раскапывает стул, который завален разнокалиберными свитками: счетами и рецептами, принадлежащими «Всевозможным волшебным вредилкам», работающим теперь на удалённом доступе. Перси помогает Джорджу совсем не запустить дела, взяв на себя работу с бумагой и варку простых и не очень зелий. Его педантичная и правильная натура от этого явно не в восторге, но он выполняет возложенные на себя обязанности со стоическим мужеством. Джинни садится рядом с братом, обвив руками его локоть. На самом деле, Джинни тоже чувствует себя драконом без крыльев, чей внутренний жар прожигает кожу груди насквозь.

— Похоже, мне теперь так и придётся до конца своих дней просидеть недоучкой из-за этой чёртовой войны, — сетует Джинни в затянувшейся тишине.

— Не выражайся, — упрекает её Джордж, но всё же вопросительно скашивает на сестру глаза.

— Научи меня трансгрессировать, а?

Брат усмехается и сухой кистью проводит по слегка подсохшей бумаге, чётко очерчивая границы лабиринта.

— Мама будет против, — просто отвечает он. А потом встаёт и идёт к небольшому стеллажу с книгами: старыми учебниками и некоторыми приключенческими романами, которыми они с Фредом зачитывались до того, как поступили в Хогвартс. Видимо, переезжали они, ни в чём себе не отказывая. — Держи методичку. Как прочитаешь — попрактикуемся. Но маме лучше не показывай. И папе тоже — ты знаешь, ему нельзя доверять.

Они синхронно хмыкают, зная, что их родители обожают игру "хороший и плохой мракоборец", когда папа со всей его кажущейся мягкостью вызнаёт обо всех их проступках, а мама потом опосредованно за это карает. Игра удаётся им так хорошо, что дети не сразу догадываются, что родители всегда действуют заодно.

— Знаешь, Снейпу не по душе то, что хочет от нас Гарри. Одно дело — жечь поля, а другое перерезать нить чьей-то жизни.

— Из первого рано или поздно вытечет второе. И утверждать, что первое более гуманно — просто глупо.

— Да, он, в общем, это и сказал. Но это всё равно не спасло меня от задания, — Джордж кивает на стопки книг, сгруженные по обе стороны от его стола, на которые Джинни не обратила внимания. "Практическая магия" Марии Коринфской, "Боевая трансфигурация" Алоизия Барка и другие.

— И что ты должен найти?

— Что-то, способное обезвредить десяток отменных тёмных магов. И желательно не применяя смертельное проклятие. Говорил, что это чревато для нас непоправимыми изменениями в душе.

— Что-то типа "Обливиэйт", — подумав, предлагает Джинни.

— Не знаю, насколько это эффективно. Я начинаю жалеть, что не очень внимательно его слушал.

— Ты хочешь, чтобы я помогла тебе?

— Неплохо было бы. Ты знаешь, у меня сейчас такая каша в голове. Начинаю думать мысль, произношу её вслух наполовину, жду, чтобы кто-то продолжил, — голос Джорджа подозрительно вибрирует.

И Джинни поспешно добавляет:

— Но никто не продолжает?

— Точно, сестрёнка, — хрипло подтверждает брат Джинни и замолкает. Лишь дёргается вверх-вниз "адамово яблоко".

— Но только если будет время, Джин. Тебе наверняка захочется быть в центре событий, отправиться со всеми в Корноуэлл...

— Не захочется, — Джинни закусывает губу в попытке сдержать непонятные эмоции, рвущие барьеры внешней невозмутимости. — Мне страшно, Джордж. Мне так страшно.

Это глупо, да. Гриффиндорцы никогда не должны признаваться в собственном страхе. Иначе в чём тогда смысл? Но Джинни не знает, как вообще правильно поступить в этой ситуации. Точнее знает, но вот может ли? Это цугцванг, как есть. Там, где единственное разумное действие — бездействие. Джинни ненавидит игру в шахматы. Ей хотелось верить, что она уже давно победила в себе тёмную сторону. Погребла на кладбище разбитых надежд и амбиций, вырвав, как сорняк, из почвы заражённого гордыней и нелепыми притязаниями сердца.

Но всё кажется вновь таким живым. Таким реальным. Джинни воображает, как пылают поля, огненные рыжие хвосты взвиваются ввысь, к самому небу, стремясь пожрать светло-жёлтое ласковое солнце, а посреди этого марева стоит Тёмный Лорд. И огонь уже тлеет на полах его длинной парадной мантии. И он, конечно, это заслужил.

— Мне тоже, Джинни. Мне кажется, Смерть стоит за моей спиной и постукивает пальцами по плечам. Мол, задержался ты, братишка. Пора и честь знать. А я.... Я и не против.

— Не говори так, ты нам очень нужен, — Джинни вновь касается рукой предплечья Джорджа, прежде чем встать и начать нервно ходить по комнате, в которой нестерпимо душно от июльского солнца, лучи которого бьются в окна скорбной комнаты близнецов Уизли: живого и мёртвого, что всегда мрачной тенью будет рядом с братом.

— Кто пишет? — Джинни выуживает из-под альбома измятый множеством углов кусок пергамента с рядом ровных чернильных строк. Джордж пытается отнять письмо, но потом машет рукой.

— Это Анджелина. Она постоянно пишет мне. И я не понимаю, как мне быть.

— Что не так?

— Она мне нравится. Очень. Всегда нравилась. Но, мне кажется, Фред тоже хотел бы быть рядом с ней. И мне кажется, будто я предаю его.

— Ты напрасно переживаешь по этому поводу. Фреду нравилась Лаванда.

— Малышка Лав-Лав? — изумлённо переспрашивает Джордж.

— Вот именно поэтому ты и не знал. Фред, видимо, боялся, что мы его не поймём.

— Засмеём до смерти, ты хотела сказать? — Джордж выгибает бровь дугой и улыбается широкой улыбкой, на миг становясь прежним собой.

— Именно. К твоему сведению, они переписывались весь год.

— И откуда ты только всё знаешь?

— Лаванда рассказала. Думаешь, отчего это Фред не брал тебя на сеансы связи с Отрядом?

— Это разобьёт Ронни сердце, — псевдотрагичным тоном тянет Джордж.

— Ох, едва ли, — Джинни смеётся, смотря на прискорбную мину брата, и усаживается на подоконник, погружаясь в чтение.

1) © Пикник

Вернуться к тексту

2) "Мир" в смысле "peace", а не "world".

Вернуться к тексту

Мне тебе не объяснить, что значит боль

Быть не твоей рядом с тобой…

Синевой глаз заменить небо над головой,

Руки на пульсе держать, ровно дышать и не ждать, не ждать!

Что для тебя сердце верное?

Солнце остылое гладишь шутя ветром северным…

Что без тебя сердце верное?⁽¹⁾

Джинни не так чтобы часто снятся сны. И даже когда снятся, им не хватает живости. И за это она должна быть благодарна своему подсознанию, иначе, она просто уверена, это были бы сплошные кошмары.

Но в этот раз всё совсем иначе. Она оказывается посреди травяного моря, над которым ослепительно ярко светят звёзды и молочно-белая, как головка козьего сыра, луна. Джинни без страха шагает в это безмолвие, податливые побеги трав, щекоча, касаются голых щиколоток.

— Здравствуй, крошка, — ветром по полю несётся знакомый до боли голос.

Джинни резко оборачивается на звук слов, волосы бьют её по глазам, и она ахает от неожиданности. Там стоит Лорд Волдеморт, и потоки воздуха ласково треплют многослойную ткань его чёрной мантии.

— Ты? — выдыхает она. Обречённо. Восторженно.

— Я, — просто отвечает он, чуть растягивая тонкие бескровные губы, и разводит в сторону руки, словно ожидая, что она кинется к нему в объятия.

— Это сон, — полувопросительно, полуутвердительно шепчет Джинни, прикладывая холодные и дрожащие ладони к губам, и не спешит подходить. Хотя и очень хочет, если признаться честно, сократить расстояние и убедиться, насколько он реален.

— Тогда тем более нет причин не обнять старого друга, — Волдеморт никогда не отличался терпением, но сейчас спокоен, не опускает рук, ждёт...

— Ты мне не друг, больше нет, — Джинни упрямо мотает головой из стороны в сторону. Высокий бледный лоб Лорда Волдеморта обрамляет тёмная волна отросших, жёстких, насколько может она припомнить, волос. То тут, то там встречаются седые серебряные прядки, но возродившая Волдеморта магия всё-таки сильно изменила его, и сложно теперь определить точный возраст. Сколько ему на вид: сорок, пятьдесят? Знакомый изгиб бровей, придающих лицу жёсткое надменное выражение, отчетливо заметная складка, омрачающая его лоб тенью неразрешимых противоречий, глубокие синие тени в глазных впадинах.

— Всё дерзишь? — уточняет Лорд Волдеморт с предупреждающими нотками в голосе. И подходит сам. С едва слышимым шорохом приминается трава под его босыми ногами и шлейфом шёлковой мантии. Джинни нервно сглатывает. Тот-кого-нельзя-называть останавливается едва ли в паре футов, и от его внимательного взгляда бегут мурашки, — знаю, что заставил тебя слишком долго ждать. Мне пришлось перелопатить гору книг, чтобы найти нужное заклинание, — в его хриплом голосе ей слышится смешок.

Джинни приходится задрать голову, чтобы видеть его лицо. С годами он стал ещё выше, чем был в свои шестнадцать, и по-прежнему — намного выше неё.

— Я тебя не ждала, — невозможно так долго общаться с лжецом и не стать подобной ему. Дурные качества перенимать легче всего, — зачем ты пришёл?

— Поздравить тебя с Днём Рождения, — неожиданно отвечает Волдеморт. — Семнадцать — важная для волшебника дата.

Джинни смотрит, насторожившись, как он вытягивает вперёд ладонь и проводит над ней волшебной палочкой. Из открывшегося пореза выступают рубиновые капли крови, отчётливо контрастирующие с его бледной кожей.

Он сжимает и разжимает руку, чтобы кровь текла быстрее.

— Откуда ты узнал? — заворожённо следит Джинни, как его ладонь наполняется ярко-алой жидкостью.

— Я и раньше-то умел добывать информацию, которая была мне необходима. А теперь стоит только приказать: и сам директор Хогвартса с радостью приносит мне любое ученическое досье.

— Сколько чести, — слова вырываются сквозь сжатые зубы с вызовом. Ей не нужно его внимание. Ей ничего от него не нужно.

Крови становится так много, что струйки стекают с ладони по обе стороны. И тогда он стряхивает быстрым резким движением кровь на траву, а затем добавляет взмах волшебной палочкой. И там, где киноварные капли коснулись изумрудных побегов, расцветают алые маки с почти прозрачными нежными лепестками. Он проделывает свои манипуляции ещё и ещё, и вот уже десяток маков колеблется на тонких ножках вокруг девушки. Джинни в каком-то непреодолимом порыве немедленно наклоняется и отрывает белый лоскут от своей длинной ночной рубашки.

Её шаг навстречу сокращает расстояние между ними окончательно. Она молча берёт его руку и перематывает белой тканью.

— Есть же магия, малышка, — говорит он чуть растерянно и более хрипло, чем нужно для того, чтобы подумать, что ему всё равно.

— Не надо крови. Ты же мог бы просто их трансфигурировать, — Джинни слегка поглаживает его руку поверх повязки, будто жалея.

— Это было бы совсем не то. Посмотри, — он наклоняется и срывает ослепительно красный цветок, — он совсем настоящий.

Джинни втягивает носом тонкий, больше травяной, чем цветочный запах. И кружится голова, и дальше стоять на своих ногах почти невозможно. Она отшатывается, едва не выронив мак из тонких пальцев, а Тёмный Лорд ловит её за локти, притягивает и крепко прижимает к себе. Слышится его тяжёлый вздох. И сердце, которое должно быть спокойно, отчаянно бьётся в грудной клетке под самым её ухом... Неужели даже его сердце умеет лгать?

Руки сами собой смыкаются за спиной Лорда, и Джинни позорно обмякает в его объятиях. Можно ли убедить себя, что это всего лишь временное отступление, но не капитуляция?

— Есть что-то более красивое и желанное, чем то, что даётся ценой боли?

— Поэтому тёмная магия так притягательна? — Джинни не хочет ничего об этом знать. Но, тем не менее, невозможно не поддаться на мелодию его завораживающего голоса.

— Может быть, — тянет Тёмный Лорд, подушечками холодных пальцев прикасаясь к оголённой коже её спины, поверх круглого выреза ночной рубашки.

Джинни, словно кошка, трётся щекой о гладкую ткань на его груди, покрываясь миллионом мурашек под осторожными прикосновениями Лорда. Прижимается теснее. Это всего лишь сон. Наутро всё исчезнет, словно и не бывало, и никто не сможет обвинить её в преступной несдержанности.

— Продолжишь утверждать, что нисколько не скучала?

Джинни мотает головой, пряча лицо на его груди, потому что горло пережимает спазм: не вымолвить и слова в своё оправдание. Его лёгкие пальцы поднимаются вверх по спине постукивающими движениями. Забираются под волосы, у основания шеи прижимаются ладони. Она мотает головой, стремясь увернуться от его прикосновений — ей щекотно. А к изогнутой шее ещё удобнее приникнуть губами, чем он и пользуется, прикасаясь к бьющейся горячей жилке. Проводит кончиком носа по чувствительной коже к подбородку. Джинни изгибается, словно стараясь переплестись с ним ещё теснее, стать ещё ближе

— Какая же ты тёплая, — он с шумом вдыхает её запах, сухие губы мажут по мочке уха. Джинни не может подавить предательский, краткий, но отчётливо слышимый стон. Все воззвания рассудка растворяются в безумном желании навсегда остаться во власти уверенных рук Волдеморта.

Джинни позволяет себе несмело коснуться его волос: так и есть, жёсткие и густые, — упруго скользят меж пальцев. В этот раз его поцелуй смело можно назвать нежным. Ничего общего с тем первым — единственным — в поместье Малфоя. Впрочем, Джинни в самом деле уже всё равно, каков он — груб или ласков. Какую бы маску он не надел — внутри он всё тот же (тот, в ком нет ничего человеческого). Она знает это, но бессовестно позволяет ему сцеловывать всё новые и новые стоны с её губ, пока руки хаотично бродят по спине и талии, то сжимая, то легко поглаживая.

— Нет, — вдруг Волдеморт отступает, и на лице его написана болезненная досада. — Это всё не то.

Он зло ведёт головой, как норовистая лошадь.

— Что случилось? — Джинни становится так холодно без него, будто из летнего дня она шагнула в арктическую ночь.

— Я не хочу так.

— Как — так?

— Не по-настоящему.

— Это не важно, — Джинни порывается вновь приблизиться к нему. Ведь не важно же? У неё есть только эти пару минут сна, где она может отпустить свои невыносимо тяжёлые обещания, а Лорд пытается забрать у неё и эти крохи. Но он только отрицательно качает головой, произнося одними губами:

— В другой раз, малышка, — и рассеянно проводит ладонью по ало-рыжей волне её волос.

Джинни чутьем осознает, что он сейчас исчезнет и торопится спросить (может, хоть её подсознание знает ответы на мучащие девушку вопросы):

— Постой! Твой блокнот! Ты снова пытаешься убить меня?

— Почему ты так решила? — он хмурит брови, пока его холодные пальцы скользят по мягкой округлости её щеки.

— Это ведь как в тот раз: ты отнимешь всю мою энергию?

— Не говори глупостей, — его глаза зло вспыхивают красным блеском, и он слегка встряхивает её за плечи. — Я и в первый раз не желал тебе смерти. Зачем мне это теперь? Это всего лишь Протеевы чары.

Джинни продолжает вопросительно смотреть на него, желая и опасаясь высказать ему, что не верит. Он раздражённо качает головой, глубоко и гневно вздохнув.

— Не люблю повторять что-то несколько раз. Я тебе уже говорил, да ты ведь далеко не дура и сама понимаешь, что верить нельзя никому. Но ты должна знать, что существует масса заклинаний, способных выявить природу применённой магии. Так пойди и проверь сама! Чему вас в Хогвартсе только учат? — Волдеморт произносит отповедь недовольной скороговоркой.

— До того, как ты его разрушил, среди прочего, учили, как спастись от тебя, — немного пристыжённо, но больше — вызывающе-насмешливо отвечает Джинни, вопреки всем здравым размышлениям успокаиваясь от слов Лорда.

— И как? Помогает? — развеселившись, спрашивает он, и его дыхание обжигает висок Джинни.

— Как видишь, не очень, — хмыкает Уизли в ответ, и последний раз касается Того-кого-нельзя-называть перед тем, как тот пропадает.

* * *

Горизонт расчерчен малиново-персиковой полоской рассвета. Джинни, задыхаясь от волнения, сковывающего каждый мускул судорогой, тяжело опирается о подоконник, выглядывает в окно спальни и зажимает пальцами края глаз у переносицы, чтобы не дай Мерлин, не позволить слезам сорваться вниз. Это всего лишь сон. Ей ведь действительно сегодня семнадцать. Она думала об этом, и сны это отразили. Точка. И их ничего не связывает. Между ними слишком много слов, запретов, боли, людей, лет, которые немыслимо преодолеть, переступить...

— Ты чего не спишь? — раздаётся сонный голос Гермионы за спиной, заставляющий Уизли вздрогнуть.

Джинни так виновата перед подругой. Грейнджер всегда была к ней добра. Помогала всякий раз, когда Джинни обращалась за помощью в учёбе или с чем-то ещё. Успокаивала столько её истерик. А Джинни? Хотела ей смерти. Самой большой храбрости не всегда хватает, чтобы встретиться лицом к лицу с собственным истинным ликом. Внутреннее лицо Джинни — такое же уродливое, как и недавний облик её чудовища, в очередной раз сменившего личину. И как же она презирает себя за это!

— Сон дурной... — отвечает Уизли, проводя ладонями по лицу, словно стараясь собрать воедино все паутинки слов Лорда Волдеморта.

— Эй, что у тебя на спине? — Гермиона откидывает одеяло и встаёт. — Кровь?

— Где? — тревожным набатом гудят вены, Джинни быстро подходит к зеркальной двери шкафа и оглядывается через плечо. По вороту, по спине — красным по белому — маленькие алые пятна: отпечатки окровавленных пальцев Тёмного Лорда. Джинни словно из-под толщи воды слышит свой голос: — Не знаю, откуда, может, расчесала во сне...

А потом опускает взгляд вниз и видит у самых ног неаккуратно торчащие из хлопковой ткани нитки на месте оторванного куска подола.

1) © Анна Пингина

Вернуться к тексту

Певчая птица, ангел, попавший в силки,

Радужный пленник коварной и ловкой руки.

Посланница неба, прости, что я

Поймал тебя, что ты моя.⁽¹⁾

Прямые стены съёживаются и разваливаются под взглядом безумных карих глаз. Моргнёшь — и стены зальются огнём. Языки пламени будут слизывать с них аляпистые обои, на которых, если смотреть сквозь полузакрытые веки, можно увидеть тысячу гнусно ухмыляющихся рож вместо безобидных цветов акаций. Обоев не жалко. Жалко молочно-белую кожу ровных ножек, спины и щёк, которая непременно лопнет, прогорит, просмолится с отвратительным запахом жжёной плоти, облезшей с костей. Джинни смотрит на руки, вытянутые на первозданно чистой столешнице. Руки обманчиво не запятнанные, а сквозь кожу проглядывают извилистые тропки взбухших вен. Вены синие, но венозная кровь — бордовая, густая и чистая, как говорят. Джинни не должна думать об этом. Равно как и не должна задумываться о том, как же хорошо было бы вспороть эту мнимую чистоту и выпустить — нарисовать кровью по столешнице — внутренних демонов. Но она ещё много чего не должна. Не должна звать его по имени. Даже мысленно. Но в голове не утихает бесконечная чехарда: Том, Волдеморт, Том... Единый в двух лицах, но с пропастью меж ними, заполненной сотней восхитительно острых и отравленных кинжалов, вспоровших её душу. Пусть. Душа — это не тело. Никому вокруг не видно краёв воспалившихся ран.

— Я хочу, — вдох, поворот головы, — хочу, чтобы вы мне доверяли.

"Никому нельзя доверять. Он научил меня", — а его уроки в их жестокой лаконичности самые доходчивые. Даже те, в которых он пощёчинами заставлял забыть о преступной слабости: надеяться на выход с помощью самоубийства. Джинни сжимает руки в кулаки. Так гораздо меньше соблазна воспользоваться беззащитностью тонких запястий.

— Доверие нужно заслужить.

— Я понимаю, — тихий смешок, который немедленно хочется затолкать поглубже в горло.

Что она наделала? Теперь он знает... Знает, всё знает... Но он... Он же, наверное, и так уже обо всём догадался. Иначе зачем столько стараний? Широкое невозмутимое лицо способно обмануть кого угодно, только не его...

— Джордж сказал, вы помогаете ему. Вам удалось что-то найти?

— Немного, — она тянет толстые фолианты, переложенные закладками, к себе. Если бы ещё удалось поспать... Если бы она позволила себе. Мама печёт такие вкусные торты (как назло, жёлто-белый бисквит изрыт угольно-чёрными маковыми семенами). Но кусок застревает в горле, потому что с семнадцатилетнем её поздравляет Лорд Волдеморт. И она, как преданная собака, трётся о его холодные руки. Чёртов стыд! Вероятно, он больше не захочет прийти. Но и ему — первому среди прочих — доверять никак нельзя. Он не сдержал ни одно из своих обещаний и может легко передумать и вернуться за всем тем, чего не забрал в прошлые разы. А у неё ведь и так почти ничего не осталось...

— Мисс Уизли, вы меня не слушаете. Что с вами?

— Не слушаю...

— О чём вы думаете?

— Мечтаете забраться ко мне в голову?

— Это вопрос вежливости. Вы разучились нормально разговаривать?

— Вы правы.

Молчание.

— Мисс Уизли, идите спать. Вы плохо выглядите.

— Весьма сомнительный комплимент.

— Разве в моём духе одаривать кого-либо комплиментами?

— Нет, мне просто показалось...

— Что?

— Ничего. Стены плывут...

Сухая ладонь, твёрдые пальцы без спроса касаются её лба.

— У вас температура. Вы заболели?

— Это от бессонницы.

— Почему вы не спите?

— Кошмары... — точнее, один. Кошмар, начавшийся в одиннадцать и вернувшийся вновь.

— Что вам снится?

— Бестактный вопрос. Думаете, в моём мире недостаточно демонов? Вот взять хотя бы вас. Вы тоже способны кого угодно лишить сна.

— Приму это за признание моей харизмы, если позволите.

— Делайте, что хотите, — тяжёлая голова встречается с незыблемо-прямой поверхностью стола. Волосы с едва уловимым шелестом скользят по плечам, покрывая лицо непроницаемой завесой.

— Хотите, я дам вам зелье "Сна без сновидений"? — твёрдые пальцы касаются её локтя. Джинни заставляет себя не отдёргивать руку.

— Хочу, но не уверена, что это поможет.

— У вас какие-то особые кошмары? — столько беспокойства и подозрения вложено в эти слова, что тошно. Да, она такая же, как Поттер — в её мыслях поселился Тёмный Лорд.

Джинни не поднимает головы от стола, на дереве образуется влажное пятно от её дыхания. Но лопатками продолжает чувствовать внимательный цепкий взгляд, словно крюк древнеегипетского жреца, которым он через нос вынимает по кусочку мозг для погребального ритуала. Между тем, Снейп слишком умён, настолько, что Джинни вполне готова признать себя черепахой, зажатой в серповидных когтях орла. Хищная птица поднимается всё выше и выше, и стоит ей разжать лапы, как черепаха упадёт вниз на острые камни. А орлу будет беспрепятственно представлено для лакомства всё черепашье нутро.

Негромкий стук тяжёлой обложки. Шелест страниц. В средние века писать и читать умели далеко не все. Тем более женщины. Почти отсутствующая возможность написать от нечего делать: "Привет, дорогой дневник!", — и получить в ответ ворох нерешаемых проблем. Но и в средневековье Джинни вряд ли было бы легко. Рыжие всегда притягивают взгляд в толпе — яркими пятнами, редкой породой. Так или иначе, возможность попасть на костёр, уже далеко не фигуральный, стояла бы в полный рост.

— Заклятие вечной немоты. Весьма жестоко, стоит сказать.

— А не жестоко было убить Седрика? Он же им ничего не сделал.

— И всё равно можно наловчиться в ментальной волшбе.

— Но пару-тройку лет мы выиграем. Да и ораторствовать будет не так просто.

Перебор изящных пальцев по столешнице, означающий: "Не смешно".

— Страшно представить, что из вас выйдет через эту пару-тройку лет.

— Так и не представляйте, профессор. И это ваше задание.

— Джорджу. Не вам.

— Не имеет значения.

— Мне совестно вас мучить. Идите отдыхать. Обсудим ваши находки позже.

— Не притворяйтесь, у вас же нет совести, — Джинни не понимает, как может быть такой жестокой. Она поднимает на него больные глаза. На лице Снейпа застыло странное выражение. Брезгливость? Жалость? Возмущение? Лицо, как и стены, глумливо подёргивается дымкой, мешая разложить человека, стоящего перед ней, на составляющие.

— Меня обвиняли в вещах и похуже. И во многих я даже был действительно виноват, — парирует Северус раздражённо, а потом вдруг вновь оказывается рядом с ней. — Пойдёмте, мисс Уизли.

Джинни слабо протестует, когда Снейп тянет её вверх. Его руки так трепетно держат её за плечи. Её всю окутывает запахом горького одеколона и чего-то специфического, присущего лишь классу зельеварения. Джинни плохо ориентируется в палитре ароматов. Но хоть не кровью и змеями, и на том спасибо.

— Зачем вы возитесь со мной? Вам нечем заняться? — и всё равно хочется сбросить его ладони гордым движением плеч.

— С вами так трудно, мисс Уизли, — устало замечает он и решительно ведёт её прочь из кухни в сторону спален. Каждый шаг раскачивает рамки привычного четырёхстенья вправо-влево, словно палубу корабля в шторм. Ей ничего не остаётся, как вцепиться в чёрную ткань мантии Снейпа. Но всё равно окружающий мир ухает в пустоту, проглатываемый Сциллой и Харибдой — двумя парами век, стремящимся навстречу друг другу.

* * *

Зачем он это делает? Зачем помогает ей? Зачем сначала спасает от жёлтых смертоносных клыков оборотня, затем выводит с территории оккупированного Хогвартса, вместе с Кингсли организовывает встречу с мамой в неприметном маггловском отеле в Йорке, а в итоге делает вид, что ничего важного не сделал, словно участвуя в конкурсе на самого непритязательного героя.

Ясно зачем. Чтоб лишить её сна, чтоб заставить, как идиотку, улыбаться на любую неловкую фразу, чтобы краснеть от его взгляда, чтобы выносить все дурацкие шутки и остроты, оскорбительные порой, с совершенно невозмутимым лицом человека, лишённого от рождения слуха и голоса. Нет, она явно себя накручивает. Он не сделал ничего хорошего, за что можно было бы ловить первые звёзды бессонным взглядом и молить, чтобы его связь с ними не раскрылась.

— Ладно, Долгопупс и Лавгуд, — от них я другого и не ждал, но у тебя, Лаванда, хоть иногда должен подключаться мозг?

— У нас на Гриффиндоре, знаете ли, приветствуется равенство и братство. Не вижу смысла подрывать дух коллективизма.

— Я уже давно понял, что Гриффиндор головного мозга неизлечим, и всё же...

— Я, например, с Когтеврана, — подаёт голос Луна.

— И всё же, — с нажимом продолжает Снейп, — твоё лицо, хоть и не висит на каждом столбе, всё равно есть в розыскных списках. Не было никакой гарантии, что Яксли тебя не узнает.

— Ну, чего вы кричите, всё же получилось, — Лаванда нервными пальцами заправляет за уши светлые пряди. Оглядываясь в сторону приятелей. Невилл с отстранённым видом подпирает дверь в комнату, на которую наложено заглушающее заклинание и в которой, обездвиженный, лежит Пожиратель смерти — Корбан Яксли, а они вчетвером стоят в крошечном коридорчике гостиничного номера.

— Профессора можно понять. Он не может прийти в себя от счастья, — легкомысленно добавляет Луна с высокого комода, стоящего в прихожей, болтая ногами в цветастых гетрах, торчащими из-под простой тёмной мантии.

— Полагаете, это смешно, мисс Лавгуд? — крысится Снейп в ответ на её подначку.

— Немного, — невозмутимо отвечает Лавгуд, а Браун всё равно чувствует, как за её спиной напрягается Невилл, готовый превозмочь страх перед профессором, чтобы вступиться за свою девушку.

— И что теперь с ним делать?

— Мы попросили Билла и Чарли нам помочь.

— И какие у вас идеи? Великолепное гриффиндорское "авось"? Надёжное, как Гринготтс?

— Ввиду сложившихся обстоятельств, я бы не стала продолжать пользоваться данным словесным оборотом, — ехидным тоном и с невозмутимым лицом вставляет Луна, а Лаванда стремится влезть в разговор, пока Снейпа не взорвало от переполняющего его негодования.

— Отчего же. Мы считаем, что... — начинает Лаванда.

— ..."Обливиэйт" будет как раз кстати, — перебивает девушку Невилл.

— И к магглам его, — задумчиво добавляет Луна, разглядывая сетку трещин на побеленном низком потолке. Мистер Снейп только лишь кривится на их коллективное творчество. А Яксли, выходит, жлоб. Разве не достойна она, Лаванда, более дорогого пристанища для "внезапно вспыхнувшей любви"?

— Зачем вы вообще это сделали? У вас же было простое задание. Слежка, и больше ничего!

— Нам стало скучно. Мы поспорили, сможем ли одолеть Яксли в одиночку, — меланхолично поясняет Луна.

— Это было легче, чем мы думали. Спасибо Лаванде, — Невилл немного неловко улыбается и подмигивает бывшей однокласснице. Лаванда с деланным смущением оглядывает свою обтягивающую мантию (на грани приличия). Даже "Любовное зелье" не понадобилось. До сих пор гуляющий в крови адреналин заставляет Лав бесстрашно улыбаться в лицо разозлённого мистера Снейпа.

Вообще-то Лаванда и сама не совсем понимает, почему решилась на столь отчаянные действия. И, стоит признаться, дело тут вовсе не в гриффиндорской жажде героизма. Лав подозревает, что иначе она просто навсегда осталась бы для Снейпа серой мышью. Недостойной ни уважения, ни тем более любви. Конечно, рискуя собственной головой — странный способ обратить на себя внимание мужчины, который тебе нравится, но Лав всё-таки хочет попробовать стать равной ему.

Пока мистер Снейп, как рыба, выброшенная на лёд, в негодовании открывает и закрывает рот, в дверь снова стучат. Лаванда тихонько подходит к выходу, потому что, по всей логике, они должны быть здесь вдвоём: она и Яксли, к которому она подсела в баре за пятничным стаканчиком. Плохо, когда тебе больше сорока и совсем нет друзей. А в женщинах ты начинаешь ценить лишь их присутствие и молодость. В случае с Корбаном (а они уже успели перейти на "ты"), правда, ещё чистоту крови, что, в целом, вовсе не обязательное условие для кого-то симпатичного, с кем ты знакомишься в баре и ведёшь в гостиницу через дорогу.

— Кто? — тонким капризным голоском интересуется Лаванда, вынимая, как и все остальные, волшебную палочку.

— Это мы, Лав-Лав, — знакомые голоса доносятся из-за тонкой двери.

Браун открывает дверь, стараясь игнорировать заинтересованный взгляд Снейпа, чувствуя, тем не менее, что щёки предательски розовеют.

В номер вваливаются незнакомые на первый взгляд парни. Чёрные волосы и брови делают братьев Уизли почти неузнаваемыми.

В коридорчике совсем не остаётся места. Лаванда зажата теперь между комодом и крепкой фигурой Чарли.

— А куда вы дели веснушки? — бесцеремонно спрашивает Луна, со своего возвышения имея возможность как следует рассмотреть лицо Чарльза.

— О, это Флёр как-то чрезмерно перегрелась на солнце и, промучившись со всеми известными ей заклинаниями, изобрела своё... — начинает Билл с улыбкой.

— Но использовали мы маскировочное, — перебивает его Чарли, и братья дружно смеются. Лаванда чувствует, что на губах сама собой появляется улыбка. Она ловит тёплый взгляд Чарли, и он ей тут же залихватски подмигивает.

"О, нет, только не это", — мелькает непрошеная мысль. Неужели Уизли — это её персональный кармический урок, который будет вновь и вновь представать перед Лав в различных модификациях? Но и всё, что она помнит из рассказов Парвати, не поможет Лаванде понять, что карме⁽²⁾ от неё нужно. Поэтому она нарочно опускает взгляд вниз, вообразив, что не стоит сейчас меньше чем в полуметре от очередного привлекательного Уизли.

— Мы увидели твоё сообщение, Лав-Лав, — теперь уже серьёзно говорит Билл, демонстрируя зачарованный галлеон с позывным для Снейпа и старших братьев Уизли. — Что делать?

— Как вы прошли? — вклинивается подозрительный Снейп, словно унаследовал паранойю покойного Грюма.

— Сняли гостиничный номер, — отвечает Билл.

— Тратите деньги, Уильям, когда мы и так уже на мели, — кипятится мистер Снейп. И есть отчего: такая расточительность не может не раздражать, ведь живые деньги Ордену приносят лишь зарплаты Снейпа и Марчбэнкс, нелегальное предприятие Джорджа и Перси, а ещё немного — сбережения вечно всем недовольной Мюриэль и Августы (стоит ли упоминать, как быстро кончились деньги, оставленные мамой Лаванды?). Что, в целом, не так уж и много, когда дело касается такой прорвы человек.

— Не волнуйтесь, Северус, это лепреконское золото, — неизменно спокойно отвечает Билл. — Но именно поэтому нам бы поторопиться. Пока оно не исчезло, и хозяин не обнаружил пропажу.

Все с уважением смотрят на старшего Уизли. Не так уж он прост — этот бывший служащий Гринготтса.

— Да даже если вы и лишите его памяти и кинете к магглам, Тёмный Лорд найдёт его по Метке, — возвращается к прерванному разговору мистер Снейп.

— Что, если от магии метки можно избавиться, если убрать... хм... объект её приложения? — Невилл пользуется мудрёной терминологией Луны. Сам немного запутавшись, поясняет: — Мы подумали, может, если вырезать Метку, то Сами-знаете-кто уже не сможет взаимодействовать со своими псами через неё.

Мистер Снейп хмурит брови, пока все вопросительно смотрят на него. Его тонкопалая рука непроизвольно касается левого предплечья.

"Вырезать Метку", — произносит он беззвучно, одними губами. Лав понимает, что Северус примеряет эту боль на себя. Но Гарри прав, это путь в никуда.

"Добро должно быть с кулаками", — говорят одни. "Не разбив яйца, яичницу не приготовить", — утверждают другие. А Лаванда вообще не хочет задумываться над этим. Ведь "Авада" во столько же раз милосерднее, во сколько конечна и необратима. Лаванда знает, что тот же Яксли, не задумываясь, одним росчерком пера приговорил бы к смерти любого из её семьи: Майлза или Фрэнка — её младших братьев, старший из которых лишь на будущий год должен был пойти в школу, а, может, маму за то, что вышла замуж за маггла, за то, что родила от него детей. И Лав должна поверить, что магглы — это низшие существа? Её заботливый папочка, обладающий чудесным чувством юмора? Или его мама — бабуля, которая учила Лав готовить и водила на деревенскую ярмарку всё её детство? Как бы ни так. Она больше готова поверить, что в Кэрроу и прочих Пожирателях смерти недостаточно качеств, чтобы зваться людьми.

Едва ли Лав должно быть их жалко. Какое ей дело до Блэков, Лестрейнджей, Малфоев или любых других из этого треклятого списка "двадцати восьми", если в её жилах тоже течёт магия. Она дана Лаванде от рождения вопреки новой министерской теории, и Браун не обязана от этого дара отказываться. Так что пусть они все подавятся своим чистокровным снобизмом.

— Это наиболее бескровный способ, — впрочем, выражение, как и всегда, фигуральное. Потому что крови будет очень много. Лаванда говорит это тихим спокойным тоном, смотря прямо в агатовые, широко распахнутые глаза профессора поверх плеча Чарли. Если бы она посмела, то непременно ободряюще сжала бы руку мистера Снейпа. — И у меня с собой бадьян.

* * *

Матросы затеяли бунт против неё, Джинни Уизли, — капитана утлого судёнышка под именем "Существующая реальность". Заставили "пройти по доске"⁽³⁾ и разбиться о бесконечное возмущение штормящего моря. И теперь, с сомкнувшейся над головой толщей давящих видений, Джинни плохо понимает, где настоящее, а где выдуманное. Девушка чувствует, как кости крутит от напряжения, будто она спит уже так долго, что тело ломит от неудобной позы. В голове слышится шёпот на парселтанге, перемежающийся многократным и цикличными, как прибой: "Джинни... Джинни... Джинни". И она уже не готова пренебрежительно сказать, что голос ей только кажется.

Бороться с собой труднее всего, но она — хорошая ученица и знает, что умерщвлять себя не так уж и сложно. Немного ненависти к себе — кипящей, непримиримой, — и всё получится. И Уизли преуспеет в этом так же, как он. Ведь он теперь внутри неё самой. Так же неотделим, как жажда полётов и ненавистные веснушки.

Джиневра, едва очнувшись от тревожного тягучего сна, с задумчивым вниманием рассматривает потолочные балки, словно мысленно проверяя их способность вынести вес одного девичьего тела. Видения вяло перетекают одно в другое, словно водные массы, несущие разную температуру, процент соли и отличное биологическое наполнение.

Лёгкое покашливание вторгается в приторную патоку нескончаемых мыслеобразов инородным вкраплением.

— Джинни, милая, Северус принёс тебе зелье от кошмаров. Ты бы сказала, что плохо спишь, я бы дала тебе остатки снотворного, что Мюриэль купила Джорджу, — она скашивает глаза за спину мамы, присевшей на краешек её кровати. Тепло материнской руки, гладящей Джинни поверх одеяла в районе живота, проникает сквозь ткань.

— Не страшно, Молли. Чем дольше оно стоит, тем менее эффективным становится, — произносит туманная чёрная фигура Снейпа, взгляд на котором отказывается фокусироваться.

Джинни вновь смотрит в потолок. Веки тяжелеют, но дать сомкнуться вновь им нельзя, она и так позволила себе ужасную слабость сегодня. Балки всё-таки выглядят достаточно надёжно. Снейп с тихим шуршанием мантии вызволяет из тряпичного плена пузырёк с зельем, медленно идёт к ней.

Чайная ложка — чтобы заснуть.

Две — чтобы заснуть, превозмогая боль.

От стакана можно проспать неделю.

От трёх — уснуть навсегда. (Не так надёжно, как от "Напитка живой смерти", но с большой долей вероятности).

Жаль, что пузырёк Снейпа до обидного мал.

Мать отвлекают голоса из кухни, и она выходит, оставив приоткрытой дверь. В проём доносятся звуки оживлённой беседы. Почти весь Орден собирается внизу для заключительной проработки будущей акции. На контрасте — в комнате Джинни и Гермионы, как всегда, слишком тихо. Их общая прикроватная тумбочка завалена книгами. Они теперь везде. Строчки мелькают перед глазами, кажутся и во сне, и наяву.

— Лаванда, Невилл, Луна могли погибнуть сегодня, — тихо замечает Снейп. Его голос и то, как он осторожно садится рядом с её постелью на придвинутый стул, навевает ассоциации с посещением тяжелобольного.

— Что вы хотите сказать? — смеженные веки спасают её от взгляда лихорадочно блестящих глаз, но не от гнетущего присутствия.

— Я знаю, это ваша идея.

— С чего вы взяли?

— Не отпирайтесь, мисс Уизли. Я знаю, что вы уже придумали несколько схем. И это явно одна из них.

— Даже если и так, то что? Гермиона говорит, что жизнь среди магглов не так уж и плоха. Это даже больше, чем они заслужили.

— Магглы отвратительны, — явно резче, чем собирался, выговаривает Снейп.

— Тогда зачем вы вообще действуете против Того-кого-нельзя-называть?

— Этот вопрос требует обстоятельной и длительной беседы, мисс Уизли. А прежде, чем ваша мать вернётся, я бы хотел отдать вам вот это, — с очередным тяжёлым вздохом он извлекает из внутреннего кармана толстый свиток, перевязанный бечёвкой.

— Что это, — руки Джинни из-за расслабленных мышц дрожат. Тело будто оплывает мягкими восковыми потоками на матрас.

— То, что поможет вам защитить разум от... — он и сам явно не знает, от чего, и даже боится предположить. — Это конспекты, которые я сам писал, когда учился. Признаться, этому почти невозможно научиться по теоретическим выкладкам. Нужен кто-то, кто помог бы вам отточить практические навыки. Но почти наверняка на первых этапах этот человек проникнет в ваш разум.

Секундное молчание. Вновь закрытые веки. Горький смешок.

— Я знаю, вам будет неприятно, если это буду я. Но вы можете попробовать попрактиковаться с кем-нибудь другим. Мисс Грейнджер, к примеру, — визжание стула, скрип начищенных до блеска остроносых ботинок. — И, конечно, вы всегда можете обратиться за помощью, если захотите.

Приличия ради надо открыть глаза. Помнит ли Джинни хоть кого-то, кто был бы равно добр к ней, как этот странный мастер зельеварения?

— Профессор... спасибо, — говорит она прежде, чем за ним закрывается дверь.

...А спустя какую-то пару суток, вновь наполненных обманчиво фантасмагорическими видениями из-за вынужденной бессонницы, кратких минут забытья, не приносящих успокоения, но лишь мигрень, поля зажигаются и полыхают.

1) Nautilus Pompilius

Вернуться к тексту

2) Карма — одно из центральных понятий в индийских религиях и философии, вселенский причинно-следственный закон, согласно которому праведные или греховные действия человека определяют его судьбу, испытываемые им страдания или наслаждения. Карма лежит в основе причинно-следственного ряда, называемого сансарой, и используется в основном для понимания связей, выходящих за пределы одного существования.

Вернуться к тексту

3) Прогулка по доске — вид казни, применяемый пиратами, мятежниками и прочими преступниками. Осуждённый шёл по доске, один конец которой выдавался в море. Упав, он либо тонул, либо съедался акулами.

Вернуться к тексту

Мама, что делать, его лоа⁽¹⁾ ослеп,

По запаху перемещается в пустоте,

Будто тянет его ко мне прозрачный клей

Из змеиных тонких сваренный костей.

Будто ты меня сшила змеиной иглой,

А прореху на сердце оставила,

Я не знаю его так, как его лоа,

Научи меня танцевать с ним по правилам. ⁽²⁾

"Мне не по нраву такие шутки".

Получилось! Получилось! Получилось!

Джинни улыбается, радуясь каждой бессонной ночи, что не позволила Тёмному Лорду проникнуть в её незащищённое сознание. Она выглядит совсем больной: бледная до синевы кожа, потускневшие волосы. Но это ничего. Она сочинила Гермионе прекрасную историю: вот Снейп, и он хочет по завету Дамблдора помочь Ордену научиться противостоять мысленному вторжению. Он осознал свои ошибки, но не знал, как предложить (если у кого-нибудь хватит ума сказать об этом Снейпу — Джинни не жить). Ведь все знают: поймают одного и следом за ним — всех. Вот Джинни, и она очень хочет научиться этому колдовству, но разобраться в столь тонких закономерностях может лишь Гермиона. Подруга польщённо встряхивает своими укороченными кудрями, подпалёнными, когда зарево пожара разлилось по пшенице в поместье Мальсибера и завязалась потасовка, и согласно кивает. Её умные карие глаза смотрят на Джинни с одобрением. Где-то внутри в мягкую плоть острыми шипами впивается совесть, но Уизли упорно считает, что в этот раз намерения благие, поэтому предлагает совести заткнуться.

Благими намерениями вымощена дорога в...

Нет! В этот раз всё иначе.

Гермиона с обычным энтузиазмом вцепляется в снейповский конспект. Такие, как Грейнджер, могут сдвигать горы, если эти несчастные части земного рельефа стоят вопреки их чувству прекрасного.

"Какие шутки?" — Уизли сдерживает рвущийся изнутри по-детски счастливый смех. Слава Мерлину, Джинни удаётся быстро вникнуть в объяснения подруги и закрыть от неё всё то, что должно быть навек похоронено в зыбких лабиринтах памяти.

"Тебе ещё не надоело, Джинни? Не надоело бороться с собой? — наверное, он глубоко вздыхает.

"Я борюсь не с собой".

"Прекрати лгать! Я знаю, ты не желаешь сражаться против меня".

"Отчего ты так в этом уверен?"

"Тебя не бывает в рядах нападающих".

"Откуда тебе знать?"

"Я просмотрел воспоминания всех свидетелей. Если бы ты была там — я бы заметил".

"Ты проявляешь просто чудеса участия".

"Думаешь, ты в безопасности? Отчего прячешься? Отчего не хочешь поговорить? Впустить меня?"

Потому что там, где ступает его нога, цветут лишь красные и чёрные цветы: кровь и огонь, смерть и тьма.

...Она видит его так же явно, как Гарри и Гермиону перед собой (что примечательно, Джинни даже не думала спать). Рассеянный дневной свет из маленьких окон бежит по стенам, а фантомный Лорд растягивает губы в хищной гримасе и ловит её за локоть, больно впиваясь ногтями. Миг — и Джинни летит на ступени лестницы, по которой спускалась, теряя сознание.

* * *

Он вышагивает по опавшим прелым листьям. Красным, как рубины, жёлтым, словно золото, рыжим, как волосы Джиневры. Ни одного изумрудного — словно поддерживая её слепую убеждённость: у слизеринской зелени нет ни единого шанса перед натиском горячих алых сердец. Листья, которым подарена вторая жизнь в виде яркого украшения осени, вновь умирают под его ногами. Жестокими, неумолимыми, босыми.

— Холодно, — жалуется Джинни, и вместе со словами изо рта вырывается облачко пара. Она подтягивает также босые, покрасневшие от холода ступни вверх по большому круглому валуну, на котором сидит.

Он нервно и порывисто срывает с себя мантию, оставаясь лишь в длиннополой рубашке, с красивым высоким горлом, шитым серебром, и свободных брюках. Несколько крошечных, обтянутых тканью пуговичек улетают в сброшенную с деревьев листву. Небрежным и злым движением он кидает тяжёлую мантию Джинни.

— А ты? — занемевшие пальцы нерешительно мнут дорогую ткань, всё ещё соблазнительно хранящую его тепло.

— Не существует никакого холода. Это всё только в твоей голове, — огрызается Тот-кого-запрещено-называть-по-имени, — от недостатка самоконтроля.

Джинни молча набрасывает мантию на плечи. Он, видимо, сам не до конца понимает, насколько реален мир, созданный его магией. Что ж, пусть лучше считает её слабой. Где-то в глубине зачарованного леса, в котором они оказались по его воле, тишину прорезает пронзительный крик птицы, а в вышине поредевшей кроной шумит ветер.

— Ты могла хотя бы попытаться уговорить их сложить оружие.

— С чего ты взял, что они послушают меня?

— Я уверен, что ты умеешь быть чертовски убедительна, если захочешь.

Джинни слегка пожимает плечами, чем приводит Волдеморта в ещё большее раздражение.

— Значит, ты помогать мне не хочешь? Видеть меня не хочешь? И сражаться тоже? А чего ты тогда хочешь? — спрашивает он отрывисто и недовольно, чеканя каждый шаг.

— Я хотела играть в квиддич. Профессионально. И обзавестись семьёй, — неуклюже отвечает Джинни, когда пауза затягивается настолько, что явно требует её ответа. Тёмным магам такого не говорят.

— Отвратительные в своей ограниченности мысли, — презрительно выговаривает Волдеморт, и бледные щёки и кончик носа его слегка розовеют от гнева, стремительности шагов и, наверное, всё-таки от холода. — Ты когда-то мечтала совсем о другом.

Джинни молчит, не желая объяснять ему, что на месте обрезанных крыльев не вырастить новых. Ни с белыми, ни с какими другими перьями.

— Ну а ты? Все твои желания сбылись. Принесло это тебе счастье?

Он останавливается, будто налетел на невидимую стену. Рваное сбившееся дыхание клубится в стылом осеннем воздухе.

— А кто говорил о счастье? Нет, милая моя, я счастья никогда не искал. Счастье недостижимо. Это химера с жалящим хвостом. Думаешь, поймал, изловил его, а нет, оно обязательно извернётся и ранит тебя побольнее. В самое сердце. Это уже не говоря о двух парах когтистых лап.

Джинни прислоняется щекой к острым коленям. Пёстрый осенний пейзаж опрокидывается набок вместе с тёмной фигурой Волдеморта. Это бесконечно неправильно, но его так жаль. Его, сделавшего стольких несчастными. Только ли потому, что сам несчастен? Вредные, опасные мысли, словно коррозия, разъедающая железные решётки разума.

— Оставь свою жалость другим. Мне она ни к чему.

— Наверное, это скучно — знать наперёд все то, о чём скажет собеседник?

— Здесь нельзя пользоваться легилименцией, если ты это имеешь в виду. У тебя просто всё написано на лице.

— Почему нельзя?

— И так приходится прикладывать слишком сильное ментальное усилие.

Он останавливается рядом с деревом, к ней спиной, в задумчивости проводит пальцами вдоль узора коры.

— Кстати, спешу поздравить: ты немного научилась закрывать своё сознание. Но ты теперь видишь: мне это нисколько не может помешать. Более того, я мог бы пробить твой щит ещё в первый миг, как обнаружил его, — на последних словах он поворачивается и в несколько шагов оказывается напротив Джинни, берёт её подбородок двумя пальцами, больно сдавливая. — Я бы мог смять его, как картонную перегородку, разбить, как стеклянную вазу на миллион осколков...

Волдеморт делает многозначительную паузу, и Джинни спрашивает:

— И что же тебя остановило? — возможно ли быть такой недалёкой, чтобы надеяться, что днём ни к чему мысленный заслон, что он попросту не осмелится. Смешно...

— Это могло бы сделать тебя безумной или убить совсем. Такое случалось не раз. Ты понимаешь? — на смену одной руке приходят две: они смыкаются на её затылке и тянут голову вперёд к усталому лицу Тёмного Лорда, где безумные горящие глаза вновь наливаются краснотой. Горячее дыхание, вырывающееся из его рта, касается её губ. — Зачем ты это сделала? Ведь я не хочу твоей смерти. Не надо вынуждать меня проявлять жестокость по отношению к тебе, Джинни.

Всё внутри вновь холодеет от страха. Горло стягивает болезненным спазмом, равно как немеет от напряжения и всё тело.

— Перестань дрожать, это раздражает, — вскидывается Тёмный Лорд и хватает её за руку, тянет вверх, заставляя Джинни скользнуть с камня.

Как фрегат, разбивающий волну, идёт он вперёд, а Джинни едва за ним поспевает. Подол длиной мантии приходится взять в руку, чтобы не путался под ногами.

— Представь, малышка, ко мне приходят чудесные вести: недалеко от современной Александрии раскопали сокрытую магическую библиотеку. А там, ни много ни мало, рукописи об артефакте, напоминающем нашу Арку смерти. Ты же видела её, впечатляет, правда? — он поворачивает в сторону Джинни голову, ничуть не сбавляя темпа.

О да, Уизли, конечно, её видела.

— В ней погиб Сириус Блэк, — задыхаясь, выдаёт она.

— Жалкий недоумок, предатель семьи, водившийся с людьми, намного ниже себя по статусу. Зачем? Ради чего?

Вопросы повисают в ветреной тишине осеннего леса, а мысли разбегаются, не в силах родить осмысленный ответ.

— И вот, представь, вместо того, чтобы отправится туда и лично самому всё разведать — страшно подумать, какие только перспективы может таить в себе столь древний артефакт, — я вынужден сидеть здесь, в этой трижды проклятой Англии, и разбираться с последствиями ваших последних демаршей.

Его дыхание также немного сбивается от быстрой ходьбы и эмоциональной речи. Рука Тёмного Лорда всё ещё больно сжимает запястье Джинни, словно у неё есть возможность убежать от него. Во сне или наяву.

— Управление народом — это не только разглагольствования перед безмозглой толпой, в едином благоговейном порыве выкрикивающей, как молитву, твоё имя, — выдуманный набор ничего не значащих мёртвых звуков, отчего-то приводящий в трепет всё её нутро.

— В этом всё дело. Много непредвиденности и никакой магии. Это угнетает, — неожиданно откровенно произносит он. — Ты думаешь, я не понимаю, что вы затеяли? Показать мою глупость и недальновидность. Весело тебе? — кидает он на Джинни хмурый взгляд. — Это ерунда, поверь мне. У нас достаточно продовольствия и всего прочего. Всё будет по-моему, хотите вы этого или нет. Когда вы уже признаете то, о чём я тебе так долго твержу?

— Что?

— Что нет никакой необходимости рисковать своими жизнями. Разве вам не хочется спокойной жизни?

— По-твоему, время, в котором в школе детей пытают и бьют розгами, можно назвать спокойным?

— Нынешнее поколение слишком изнежено. Ещё при Диппете сохранялись телесные наказания, и никому и в голову не приходило жаловаться. В школе должна прививаться любовь к порядку и дисциплине. Знаешь ли ты, что когда я жил в приюте, то получал удары розгами чуть ли не каждый день?

— И посмотри, кто из тебя вырос. Думаешь, бедная Британия справится с таким количеством Тёмных Лордов?

— Вот гляжу я на тебя и думаю: чего тебе не хватает — банального воспитания или всё-таки чувства самосохранения?

— Или того и другого? — не может сдержать Джинни острый язык, и уголок его губ чуть дёргается в ответ на шутку.

Какое-то время они идут молча, Уизли почти удаётся поравняться с ним и высвободить запястье, чтобы вложить ладонь. Кожей рук она ощущает длинную полосу шрама, оставленную с прошлой их встречи прямо поверх линий судьбы Тёмного Лорда⁽³⁾.

— Нет, не то чтобы мне было жалко Яксли. Вовсе нет... Кстати, что вы с ним сделали? — спрашивает он, впиваясь в Джинни внимательным взглядом.

— Убили, — пожимает плечами Уизли. — Как ты Амелию Боунс.

Лорд Волдеморт останавливается и досадливо дёргает плечом.

— Просто мои люди по-своему дороги мне. Но не думайте, что вам это сойдёт с рук. Тебе понравится, если за каждого моего человека я буду казнить кого-нибудь из ваших, а, Джинни? — Волдеморт гневно дёргает её на себя.

— Сначала надо этого "кого-нибудь" поймать, — Джинни привычно вскидывает на своего собеседника дерзкий взгляд, потому что не имеет права проявить внешним видом даже проблеска страха.

— Это да. Но что если это окажется кто-нибудь из твоих братьев? Я же не смогу не сдержать данного тебе обещания.

Джинни чувствует, как внутри разгорается чёрный лютый гнев. Тем временем Лорд продолжает уверенным тоном, в котором почти не слышна горечь:

— Ты же понимаешь, что это ничто. Пшик. Такая ерунда всё равно меня не остановит!

— Не думай, что можешь всё на свете, — свирепо выговаривает Джинни в ответ, вырывая руку и срываясь в крик. — Ты проиграешь, проиграешь, проиграешь...

Джинни пятится от Волдеморта, а две обжигающе горячие слезы прочерчивают дорожки по щекам, наверняка раскрасневшимся от гнева. Лорд подлетает к ней, и глаза его расширены от бешенства — жар пробудившегося Везувия. Джинни зажмуривается и вжимает голову в плечи в ожидании удара.

— Хватит. Реветь, — неожиданно членораздельно произносит Тёмный Лорд и больно сжимает плечи Джиневры. — Ненавижу твои слёзы.

Он резко отталкивает её от себя.

— И тебя тоже ненавижу! О, как же я тебя ненавижу! — почти воет он, обессилено падая на колени в листву, потревоженно разлетающуюся гранатовыми брызгами. Как падший ангел, стремительно теряющий перья.

Джинни ошеломлённо размазывает влагу по щекам, изо всех сил пытаясь подавить всхлипы. Слышать от него такое оказывается почему-то остро больно. Но нет, она не станет расстраиваться из-за его слов, ведь за ними можно усматривать двойное, тройное дно. Главное, что она смеет отметить: ненависть — не самое плохое чувство из всех возможных. Гораздо лучше, чем равнодушие. Ненависть — это целое анти-равнодушие.

Джинни мягко подходит к согнутой фигуре. Чересчур длинный для неё плащ шуршит по лиственному ковру. Она раскрывает полы мантии, словно птичьи силки, и накрывает плечи Лорда, непроизвольно дрожащие от холода. Нежно скользит плотная ткань, колени тоже встречаются с шуршащей листвой. Руки проводят по спине, выступам позвонков, лопаток, рёбер — он очень худ. Одной рукой она стягивает полы мантии воедино у него на груди, второй — продолжает обнимать Тёмного Лорда за талию. Влажная щека приживается к твёрдому плечу.

— Ты хоть понимаешь, насколько глупо выглядишь со стороны? — хриплый голос режет холодный воздух. — Сначала пытаешься заслониться от меня, а теперь...

Джинни ничего не отвечает, лишь немного поглаживает его по прохладной ткани на боку.

— Я ведь всегда думал, что это работает по-другому, — произносит Лорд с какой-то затаённой печалью.

— Что работает? — Джинни так устала от слов. Она хотела бы сидеть рядом молча, смотря, как с деревьев срываются драгоценно звенящие листья...

Через минуту, наполненную лишь упоённой лесной тишиной, Волдеморт вдруг вскидывается, и Джинни, не успев отпрянуть, оказывается опрокинута на яркий лиственный ковер. Лорд нависает над ней, вдавливая в землю весом своего неожиданно тяжёлого тела.

— Не надо играть со мной, — его тихий шёпот и обжигающее дыхание на щеке заставляют её глаза распахнуться от ужаса.

— Ты первый это затеял. Помнишь, ты говорил: сильные признают сильных, хитрые — хитрых, смелые — смелых, — Джинни сглатывает ком, застрявший в горле. — А ты — меня.

С минуту он кажется просто ошарашенным.

— Не считаешь же ты, что стала равна мне, достойна меня, — он смеётся высоким холодящим смехом, вскидывая острый подбородок. Лорд так изумлён, что даже не пытается скрыть своего пренебрежения.

— Я ничего не считаю, это ты никак не можешь оставить меня в покое, — полузадушенно — от его веса, давящего на грудную клетку, — парирует она.

— Похоже, я поспешил, когда сказал, что ты умна, — говорит он и слегка сдавливает её напряжённую, вздувшуюся шею.

— Давай, убей меня, наконец. Ты же хочешь, я знаю. Видишь, я тебе ни в чём не пригожусь, — вызывающе хрипит Уизли.

Если он, правда, задушит её здесь, на холодной земле воображаемого засыпающего леса, умрёт ли её тело в доме тётушки Мюриэль? Джинни начинает понимать, почему именно Том Реддл так резко выделяется на фоне всех прочих магов. Ведь что за удовольствие экспериментировать с магией, которая включает так много возможностей убить тебя, даже не учитывая третье Непростительное. Надо обладать изрядным мужеством, чтобы, в полной мере осознавая перспективу умереть от любого неверного действия, продолжать изучать всё новые и новые магические аспекты.

— Прекрати нести чушь. Ты меня утомила, — на выдохе произносит Волдеморт, убирает руку с её шеи и приподнимается на локтях, перераспределяя вес.

Вывернуться из его захвата вряд ли получится, но зато руки становятся свободны. Джинни делает судорожный болезненный вздох более не стеснёнными лёгкими, заносит руку и... нежно касается прохладной щеки Лорда Волдеморта. Проводит по скуле, ощущая под пальцами едва видимую щетину.

— Впрочем, не расстраивайся, — как ни в чём ни бывало выдаёт он, слегка улыбнувшись. — Наверное, правы люди, утверждающие, что в женщине красота и ум не совместимы.

— Ты хочешь сказать, что находишь меня красивой? — она смотрит на него из-под опущенных длинных ресниц. Серое низкое небо горит всполохами крон над его головой.

Вместо ответа — касание губ. Его поцелуй — восточная сладость, солёная морская вода, горечь невыплаканных слёз. Он — это целый мир, бескрайний, величественный, ужасный в своём первозданном хаосе. Ведь вначале всего был хаос и тьма. А он — начало и конец её мира. Джинни жадно целует его в ответ, переплетение языков — упрямое противостояние, сражение, настоящий бой. Она вспоминает все те годы, что его не было рядом, когда она была уверена, что он мёртв. Волна необъяснимой печали захлёстывает сердце. Она прикусывает его тонкую нижнюю губу, приподнимается над землей, подаваясь навстречу, хватается за плечи в попытке удержать, не дать уйти, сохранить. Хотя бы в этот раз...

Лорд подхватывает её под талию и расправляет под ними сбившуюся мантию. Джинни с тоской думает о тех неделях, что удавалось избегать новой встречи с ним. Похоже, всё-таки ничего не вышло. Наплевать. На всё наплевать. Яркий гриффиндоский лес поглощён алчущей синевой его глаз.

— Пожалуйста, — шепчет она куда-то в район темноволосого виска, когда он губами прокладывает дорожку влажных поцелуев по высокой шее, время от времени слегка прикусывая, в сторону резко выступающих под тонкой кожей ключиц.

— Сначала просишь ничего не делать, теперь наоборот. Все женщины такие странные?

— По-твоему, нам лучше остановиться?

— Нет. Конечно, нет...

Тело пронзается электрическими импульсами, заставляющими сильнее выгнуться ему навстречу, едва холодные пальцы настойчиво касаются бедра поверх мягкой ткани домашнего платья. Материал покорно сминается и ползёт вверх, а Джинни, отчаянно краснея, лишь закрывает глаза, даже не пытаясь ему помешать, но напротив — ноги сгибаются в коленях, бесстыдно заключая в плен его узкие бёдра. Кожа немедленно покрывается мурашками. Джинни дрожащими от холода и возбуждения руками пытается справиться с пуговичками, на которые застёгнута его атласная рубашка по боку горла и плечу. Он благосклонно наблюдает за ней, остановившись на миг, заставляя девушку краснеть ещё сильнее. После всех стараний взору открывается напряжённая шея с выступающей вершиной кадыка и вздувшейся бьющейся артерией. Мраморная белая кожа, чуть солоноватая на вкус, немного теплеет под её смелыми губами и языком. Тёмный Лорд больно сдавливает её плечи, впиваясь ногтями, затем оглаживает шею, заставляя смешливо морщить нос, и наконец сминает грудь, вырывая негромкие вскрики-стоны. Быстрые пальчики в ответ хватают край его рубашки, требовательно тянут вверх, оголяя плоский белый живот с волнующей дорожкой тёмных волос. Когда рубашка откинута в сторону, Волдеморт окутывает их с Джинни сетью согревающих чар, и жар моментально прилипает к щекам. Его упорные руки скользят под юбку, задирают, ласкают белую кожу бёдер, сжимают.

Лорд зарывается носом в рыжие, пахнущие весенними цветами волосы, Джинни обхватывает его затылок, тянет к себе ближе и ближе...

Побеждённое платье скользит по животу, груди, предплечьям. С тихим шорохом улетает в листву. Его близость, как вино, даёт в голову, вовлекая окружающий мир в безумное вращение.

— Красивая, — жёсткие ладони ещё раз проделывают пройденный платьем путь, перемежаясь с краткими поцелуями и где-то внутри пробуждая немыслимое, тянущее, незнакомое, сумасшедшее ощущение, а глаза застилает разноцветной пульсирующей пеленой. — Моя...

...Судорожный вздох пловца, выбравшегося на поверхность воды. От ярких искр солнечного света немедленно приходится заслониться ладонью.

— Очнулась, — встревоженный голос бьёт по ушам звуком молота, ударившего в наковальню.

— Что случилось, Джин? — кто-то жутко знакомый нежно удерживает её голову на коленях. Пахнет мерзко, с помощью этого запаха, судя по всему, её и вывели из бессознательного состояния.

— Выпей водички, милая.

— Помнишь что-нибудь?

— Нет, оставьте... — сердце больно бьётся о внутреннюю поверхность рёбер, словно хорошенько раскачавшись на гигантских качелях. — Оставьте меня в покое!

Голос срывается до хрипа, стекло разбивается об пол. Джинни буквально сваливается с софы, куда её водрузили, отбрасывая от себя руки держащего её Гарри. На подкашивающихся ногах Джиневра вылетает из комнаты, минуя обеспокоенных родных и друзей, стремясь поскорее оказаться в одиночестве, чтобы унять клокочущий внутри огонь и дать наконец волю слезам, оплакивая собственное ненавистное бессилие...

1) Лоа — в религии вуду невидимые духи, осуществляющие посредничество между Богом и человеком, но при этом являются не божествами, а в большей степени аналогом христианских святых. Наделены огромной силой и почти неограниченными возможностями. Лоа играют важную роль в ритуалах вуду и часто связаны с таким понятием, как одержимость.

Вернуться к тексту

2) (с) Хелависа

Вернуться к тексту

3) Вы же тоже уловили двусмысленность фразы?

Вернуться к тексту

Она пишет вам в поход

О том, как холодна весна,

О том, как пламя от костров

Не греет её рук.

И вниз по Темзе мор.

А вверх — сестра его война

Сидит на берегу.

Она хотела бы узнать

Жива ли ваша честь,

Полна ли ваша грусть? ⁽¹⁾

Поцелуй украдкой в худые впалые щёки — единственное, что ему достаётся, когда Рон ловит Гермиону на лестнице или в кухне (когда их очередь мыть посуду), или перед тем, как отправиться на очередную безумную вылазку. Не только Гарри поражает эмоциональной слепотой, не желая оставлять их наедине даже ненадолго, но и родители, тётушка, братья...

Рон прижимает кулаки к глазам, трёт их до тёмных кругов и молит Бога и Мерлина — хоть кого-нибудь невидимого и могущественного, кто бы мог закончить эти безнадёжные времена, — о том, чтобы он, наконец, сделал это. Гермиона жмётся к нему всем своим соблазнительным телом (прикосновение двух миниатюрных грудей под свободной футболкой привычно разжигает где-то внутри едва сдерживаемое желание) и шепчет:

— Мы снимем квартиру в Лондоне, где-нибудь ближе к центру. Чтобы рядом с "Дырявым котлом" и каким-нибудь большим торговым центром. Маггловским. Будем по пятницам ходить в кино. И в кафе. Тебе понравится, Рон, я уверена. Заберём с собой Живоглота...

— Этот зверь ненавидит меня.

— Он полюбит тебя, когда поймёт, что тебя люблю я, милый, — пальцы Гермионы нежно зарываются в рыжие вихры, а горячее дыхание щекочет ухо, вызывая на спине и руках Уизли мурашки, делая желание почти невыносимым. Рон знает, что его вновь, как и всегда, захлёстывают неправильные, эгоистичные мысли. Он не должен думать о собственном счастье наперёд счастья всех остальных — друзей, родных. И изо всех сил отгоняет от себя эти думы. Но тёплые пухлые губы Гермионы сводят его с ума.

— Идите сюда, — зовёт Гарри, высунувшись из их с Роном спальни. Мимо проходит мрачная фигура Снейпа, с которым разговаривал он до этого. Северус удостаивает их только лёгкого кивка на прощание, чего не скажешь о Джинни, с которой тот беседует, остановившись прямо у подножия лестницы. Профессор склоняет голову набок, чуть ссутулив плечи, словно хочет быть ближе к невысокой сестрёнке. Даже его лицо, Рон готов в этом поклясться, как будто немного смягчается. Джин в ответ слегка улыбается и дотрагивается до локтя Снейпа, по обыкновению затянутого в чёрную ткань. Рон заинтересованно делает шаги в их сторону, но Поттер окликает настойчивее, и они с Гермионой покорно идут к нему.

На маленьком столике возле окна лежит диадема Кандиды Когтевран. Расправивший крылья орёл точно такой же, как на диадеме, найденной ими в день битвы.

— Она настоящая? — спрашивает Гермиона, и Гарри молча кивает.

Челюсть Рона моментально падает вниз.

— Как это попало к тебе, приятель? — изумлённо интересуется он.

— Снейп принёс, — глаза Поттера из-под круглых очков лихорадочно и как-то болезненно блестят.

— Но как... — у Гермионы явно нет слов, она подходит к артефакту, тянет к нему руку, но быстро отдёргивает, видимо, вспоминая историю профессора Дамблдора.

— Я просил его поискать нечто подобное в доме Малфоя. Конечно, шансов не было никаких. Но Реддл, — Гарри всё-таки предпочитает называть вещи своими именами, хорошо, хоть на фамилию пока не наложили "табу", — сам отдал её Снейпу. Велел отнести в Хогвартс. И сказал, что раньше она была ему нужна, а теперь — он возвращает её в школу, где она и должна быть. Понимаете, что это значит?

Гермиона склоняется ближе к древнему украшению, упершись руками в колени.

— Я вижу пару деформаций — царапин и вмятин.

— А тут вообще подпалено, — Рон становится справа от неё.

— Всё так. И ещё: Снейп проверил артефакт на наличие тёмной магии, — Гарри делает паузу, словно практикуясь в ораторском искусстве.

— И? — торопит его Гермиона в нетерпении.

— В ней больше нет ничего. Совершенно. Остаточный магический фон, и всё.

— То есть души Того-кого-нельзя-называть там больше нет? — говорит Рон, невольно залюбовавшись переливом серебра на неповреждённых местах.

— Да.

— А змея?

— Какова вероятность, что он бы предпочёл живой сосуд неживому и, как следствие, более ненадёжному? — нетерпеливо спрашивает Гермиона, выпрямляясь. Фонтан каштановых кудрей взмётывается вокруг её головы.

— Точно, — согласно кивает Рон и, подойдя ближе, заправляет за аккуратное ушко прядь волос, упавшую ей на лицо, — моя умница.

Гермиона фыркает и выворачивается из-под его рук, но на губах играет еле заметная улыбка. Гарри делает нервный раздражённый жест рукой, словно призывая не отвлекаться.

— Вот и я так подумал. Что если Тёмный Лорд больше не бессмертный?

* * *

В груди Джинни с каждым днём ноет всё сильнее. Она отказывается признавать, что является этому причиной.

Он молчит. Чувствует ли он хоть что-то там, за внешним великолепием бурно разыгранных эмоций? Или внутри грудной клетки у него всё-таки безжизненный кусок горной породы, как все и говорят, и лишь она всё ещё сомневается? Его кажущееся безразличие впервые наталкивает Джинни на мысль: кто ещё под покровом мрака, кроме ночных видений, навещает его спальню? За этой мыслью, словно в хорошо отлаженном механизме зубчатой передачи, тут же поднимается другой вопрос: "Кто та женщина, что помогла ей бежать?" Снейп так и не раскрыл ни личности незнакомки, ни условий их сделки. Сговор за спиной у Тёмного Лорда? С какой целью и условиями? Джинни ничего не известно о другом разведчике в его рядах, тогда что это была за женщина и что она хотела?

Бурная фантазия подсовывает красноречивые картинки — одна лучше другой. Развороченная постель, красные следы от ногтей, капля солоноватого пота, прокатившаяся по шее, закушенная до крови губа, жёсткие волосы, с силой оттянутые назад... Джиневра крепко сжимает ладони, чтобы не зарычать от бешенства. Не помогает. Она вжимает лицо в подушку и кричит, а наружу поступает лишь заглушённый звук. Яблоко на древе созрело и висит, маня глянцевыми румяными боками... Женщина, рыжая, как прометеев огонь, змей-искуситель, мужчина — все компоненты на месте. Но едва ли её жизнь похожа на рай — нечего и беспокоиться о потере.

...Глаза Джорджа — маленькие замёрзшие льдинки в обрамлении светло-рыжих, точь-в-точь лепестки календулы, стрел ресниц.

— Вот это заклинание, смотри. Это же так просто! Мама накладывала на нас с Фредом его по сто раз на дню после первого курса, когда мы колдовали, несмотря на запрет.

— Мама делала всё, чтобы мы выросли порядочными людьми, — отстранённо тянет Джинни, проводя рукой по заклинанию в книге, словно может почувствовать каждую букву и увидеть желанный результат.

— Перси считает, что у неё ничего не вышло, — хмыкает Джордж, изображая жестами, как старший брат поправляет на носу свои квадратные очки.

— Кто бы говорил, — криво усмехается Джинни, делая лёгкий пасс палочкой согласно книжной схеме.

— Я думаю, что если увеличить вот эту линию — можно продлить эффект. Или сделать его постоянным. И тогда... — Джордж, увлекаясь, чертит на пергаменте различные варианты модификации заклинания. — Я всё думаю про "Обливиэйт". Это очень ненадёжно. Чары могут ослабнуть. И стихийную магию никто не отменял, которая неизменно вызовет вопросы.

— У взрослых не бывает стихийных выбросов, — Джиневра равнодушно пожимает плечами.

— Но никто из взрослых магов добровольно не лишал себя возможности колдовать. Что если магия будет искать выход?

— А по вспышкам волшебства их можно будет вычислить, — Джинни недовольно подпирает щёку рукой. — Плохо...

— Надо посоветоваться со Снейпом. Гарри говорит, что в школе он занимался изобретением заклинаний.

— Правда? — с невольным уважением переспрашивает Джинни, и Джордж кивает в ответ. Лишиться магии — это несравнимо даже с потерей ноги или руки. — Но не будет ли это хуже, чем смерть?

Лорд Волдеморт считает, что смерть — это самое худшее, что может приключиться с человеком.

Джордж неопределённо разводит руками.

— Есть же другие заклинания, которые накладывают на темницы? — припоминает Джинни.

— Да, наверняка. Но, во-первых, мне не попадалось ни одного, что заставляет думать: они все из разряда семейных. А, во-вторых, возможно, эти чары завязаны на неподвижных объектах — стенах, к примеру, — тогда они нам точно не подойдут.

— А, может быть, зачаровать какой-нибудь предмет на распространение этих чар? Скажем, кулон или браслет?

— Хочешь поставить дело на поток? Уважаю, — Джордж подмигивает сестре, на секунду отрываясь от пергамента. — Нет ничего невозможного для человека с интеллектом. Однако я всё-таки думаю, что нам нужна какая-нибудь модификация для независимого от предмета и необратимого эффекта.

Но что бы Тёмный Лорд сказал о навсегда потерянной возможности колдовать?

...Орден ведёт слежку за Лестрейнджем, Эйвери и Трэверсом, надеясь поймать хотя бы одного, но Пожиратели смерти теперь на страже. Рядом с ними постоянно крутится охрана — егеря или кто-то из Департамента правопорядка. С этаким препятствием тоже можно справиться, но пока не удаётся. Лаванда, бывая на собраниях, потирает свои красные обветренные щёки и смотрит на Джинни волком. Сопротивление ищут, и ищут настойчиво. Поклёпы, доносы и ненадёжные свидетельства выдёргивают Северуса Снейпа, могущего дать самые надёжные показания, в Министерство или особняк Малфоев, где по-прежнему обитает Лорд Волдеморт, по сто раз на дню. Директор Хогвартса на собрания тоже приходит серый от злости и усталости, стараясь скрыться где-нибудь в дальнем углу забитой разным хламом кухни тетушки Мюриэль.

В начале зимы снег покрывает чёрную, оголённую землю. Как символ победы, белое знамя сдающихся или всё-таки саван скорой смерти? Разоряется декабрьский ветер, и Джинни хочется закрыть уши руками и выть ему в унисон. Скулить раненым зверем, заточённым в четырёх стенах, ощущая себя погребённой заживо. Что ж, трусость и нерешительность должна наказываться сторицей.

Отцу, Кингсли и Ли удаётся выйти на след остальных рассыпавшихся после Битвы участников Отряда Дамблдора. Присоединившийся к ним Симус Финниган выглядит лихорадочно возбуждённым и жаждет решительных громких диверсий.

…"Мне надоело воевать. Я воюю с тех самых пор, как открыл глаза. С воспитателями, учениками, учителями, Министерством, предрассудками, устоями, с самой Судьбой. Сначала — со сжатыми кулаками, потом — с поднятой волшебной палочкой. До забвения, во время, после... Меня порой охватывает чувство, что весь мир безнадёжно ослеп, и ничего изменить не удастся. Как мне это надоело!"

Краткие радость и облегчение: он здесь, он рядом, он не оставил её. Затем — тоска: но не настолько великодушен, чтобы избавить от непосильного выбора между ним, собственной совестью и всем магическим миром. И только потом — слабая попытка вникнуть в смысл написанного.

"Так прекрати это".

"Я хотел — и хочу, — чтоб всё было иначе. Думал, можно чего-то добиться мирным путём. Силой убеждения. После школы я понял, что в Министерство без связей и рекомендаций не попасть. А даже если бы я и попросил кого-нибудь из моих союзников порекомендовать меня... Впрочем, я не привык просить. Просьбы чреваты. Мне больше нравится, когда я сам беру то, чего хочу. Или мне это приносят по собственному желанию. Но и Министерство давным-давно заполонили бюрократы, коррупционеры, приспособленцы — из века в век одно и то же. Люди, не могущие и не хотящие что-либо менять, но прочно обросшие своими порочными связями. Это дало мне чёткое понимание, что путь мирной реформации тут не поможет. Ещё этот Дамблдор, кричащий о братании с магглами. Да он хоть с одним живым магглом когда-нибудь разговаривал? Вот взять хотя бы твоего отца. Он пробовал завести приятельские отношения с магглами, родством с которыми так гордится?"

"Мой отец — законопослушный гражданин. Общение с магглами может привести к административным правонарушениям и даже поставить под угрозу Статут. А папе, выросшему полностью в магической семье, было бы довольно легко выдать себя какой-нибудь совершеннейшей мелочью".

"Ерунда. Будь этот аргумент столь весомым, не было бы полукровных браков. А знаешь, почему так? Потому, что твой отец такой же, как и все маги: он считает магглов намного ниже себя, что на самом деле так. И ради чего тогда лозунги о равенстве и братстве? Не есть ли это не что иное, как простое лицемерие или в лучшем случае самообман? Да, я понимаю, сложно объективно оценивать своих родителей. Знаешь, я ведь когда-то думал, что мой отец — могучий волшебник, который просто меня потерял. А потом я нашёл его..."

"И он оказался не таким, каким рисовало тебе воображение?"

"Верно. Он оказался магглом".

"И что с ним стало?" — она бы могла спросить его, как так вышло, что полукровка сражается за идеалы чистокровных. Но почему-то перед глазами вспыхивают тонкие, сжавшиеся в одну линию губы идеального старосты Слизерина, замершего на морском побережье, и все ехидные мысли разлетаются, словно потревоженные птицы. И она молчит.

"Он умер", — Джинни сглатывает. Интересно почему?

"Из-за того, что был магглом?"

"Нет, из-за того, что был магглом, который бросил меня".

Перо остаётся в чернильнице. Джинни закрывает лицо ладонями, ощущая себя безвольным наблюдателем, маленькой песчинкой, которая пристала к подолу его мантии, — куда он, туда и она. Без возможности хоть как-то повлиять на ситуацию.

"Я всё думал: неужели Дамблдор не видит, что это билет в один конец? Стоит только магглам разведать про магию, они тут же захотят поставить её себе на службу. Нет ничего, на что им не захотелось бы наложить свои загребущие руки. Да, ты можешь быть невероятно искусен в магии, но удастся ли тебе устоять против толпы, пусть и с простыми камнями в руках? А ведь их оружие — уже не камни и палки. Я до сих пор помню гул самолётов и свист падающих бомб... Неважно. А если ты не великий маг, но обыватель, который только и знает, что ходит каждый день в свою лавочку, торгующую, скажем, книгами, и знать не знаешь ничего весомее "Остолбеней"? Впрочем, тебе, наверное, хорошо в своём уютном мирке, где все вокруг святые, а зло — один лишь я".

"Так именно для этого и нужен Статут. Разве нет?"

"Статут унизителен".

"Ты сам себе противоречишь. Как ты собираешься отстаивать наши права перед магглами, если их миллионы — миллиарды, — а нас — сотни тысяч?"

"Нам нужна армия. Армия идейных людей, которых я научу, как ни дать застать себя врасплох. Которые будут обладать знаниями — истиной магией, но не усечённым минимумом для недоумков".

Простые чернильные буквы горят на белой бумаге, словно высеченные в камне или написанные красным на транспарантах впереди беснующейся толпы. Даже не сказанная вслух его речь звенит в ушах, словно проскандированная с трибуны. Джиневра давно поняла, почему за ним идут люди. Она сама бы пошла за ним, если бы только могла...

"Армия людей без проблеска сомнения или жалости — сотни тысяч копий Беллатрисы Лестрейндж — так ты видишь наше будущее? И война без конца и края?"

"Изгнание — отчуждение — из рая — это всегда больно. Но через боль приходит новая жизнь. Момент рождения всегда сопровождается физиологическим и психологическим дискомфортом ребёнка, его первичным страхом. Мы двинемся к лучшей жизни, правильному порядку вещей, к новой гармонии, к воссоединению! И ты могла бы оказать помощь не хуже Беллатрисы. Знаешь, малышка, мне не нравится, что ты там — среди врагов. Возвращайся. Тем более, ты права, и от тебя действительно нет там никакой пользы. Это был никудышный план".

"Так это правда? Ты действительно отпустил меня?"

"После того, как ты нашла зачарованную записную книжку, у тебя не должно было остаться сомнений. Однако теперь уже всё равно. Возвращайся. Плевать на Сопротивление".

"Ты ошибаешься, если думаешь, что стоит только позвать, и я побегу к тебе, как преданная собака. И в качестве кого, позволь поинтересоваться, ты хочешь, чтобы я вернулась?"

"Джинни, только не начинай, по-своему обыкновению, мотать мне нервы. Возвращайся в каком угодно качестве. Это не главное".

* * *

Люциус встречает Северуса прямо в главной гостиной, где расположен камин, через который люди шныряют туда-сюда на аудиенцию к Тёмному Лорду. Снейп бегло здоровается с собратом по партии, стремясь поскорее обогнуть того, но Малфой подцепляет профессора под локоть и говорит:

— Пойдём, я тебя провожу, Северус, — Снейп слегка пожимает плечами, и они вместе покидают гостиную.

— Значит, говорит мне повелитель: Люциус, мой дорогой друг, — Малфой довольно правдоподобно изображает интонацию голоса господина, — хочу башню. И что ты бы думал: высоченную, каменную, облицованную чёрным мрамором.

Северус улыбается краем губ в ответ на эмоциональную речь, лёгким поворотом головы сверившись с напольными часами в холле.

— Да ни где-нибудь, а в центре Лондона.

— Рад, что ты вновь при деле, — разглядев за плохо разыгрываемыми протестными нотками скрытое самодовольство, отвечает Снейп. Тем более, что Люциус так долго находился в немилости у господина. Где-то в глубине души (ну или как лучше всего заменить это сосредоточение человеческой сущности, когда говоришь о Волдеморте?) Лорд презирает таких людей, как Люциус. Дельцов, пекущихся лишь о практической пользе, способных, но не реализующих свой талант в силу узконаправленного мышления. Но как и везде, далеко без таких личностей, как Люциус Малфой, уйти невозможно, хотя бы потому, что власть и деньги всегда идут нога в ногу. А к кому с таким же успехом приходят галлеоны, как ни к Люциусу? Немного остывший Тёмный Лорд вновь наделил Малфоя обязанностями, который тот в состоянии исполнять и с удовольствием делает это.

— Вот тебе смешно. А мне — бумаги собери, на градостроительный комитет "Империус" наложи, и на Премьер-министра тоже наложи, с Отделом взаимодействия с магглами согласуй, легенду продумай, материал купи. А ты хоть в курсе, сколько стоит тонна мрамора? — Северус с улыбкой пожимает плечами. — Вот. И как будто этого мало! Вершину хочет из белого камня.

— Словно настоящий шахматный король, занявший самое выгодное положение прямо посреди поля? — говорит Северус и почему-то вспоминает небесно-голубые глаза Лаванды Браун.

— А? — на миг на лице Люциуса мелькает озабочено-раздражённое выражение.

— Послушай, Люциус, мне надо идти, — говорит Снейп, потирая вновь обожжённое предплечье. — Поговорим позже...

— Нет, Сев, это ты послушай. Я должен тебя предупредить, — Малфой приближает к приятелю своё вмиг посерьёзневшее лицо. — Белла рассказала что-то Тёмному Лорду. Что-то, связанное с ней, тобой и побегом этой Уизлетты, и от чего он пришёл просто в феерический гнев. Даже Беллс еле унесла ноги. Теперь он захотел видеть тебя. Я не знаю, чем это чревато, Северус, но ты уж сам реши, что тебе делать.

Снейп в остолбенении: кровь застывает в жилах тягучей непроходимой субстанцией. Ведь он знает: потянув за одну ниточку, Лорд выпытает у него всю картину предательства. И тогда — это конец. И не только для него одного.

— Зачем...?

— Ты был единственный, кто не отвернулся, когда я не мог быть рядом с сыном. Малфои такого не забывают, — Снейп кивает и, подумав, пожимает на прощание Люциусу руку, без дальнейших раздумий разворачиваясь на каблуках. Метка жжёт всё сильнее. И когда он появляется на пороге дома Мюриэль Пруэтт, то боль застилает глаза кровавой пеленой, а по ушам ударяет собственный крик.

* * *

Края чёрной метки Северуса Снейпа взрезаются. Крови так много. Джиневра вытирает её с руки бывшего профессора, с его бедра, помогает матери стирать белые простыни, залитые ярко-алым. Отряд в доме множится с каждой минутой, ведь совершенно не ясно, можно ли выйти на след метки, если человек скрывается в доме под заклятием "Фиделиус". Если придётся отходить — они станут сражаться и не дадут застать себя врасплох. Проходит несколько беспокойных ночей, и хозяин метки пытает Снейпа всё реже. Но никто не обманывается: всем понятно, что в обыкновении у Лорда Волдеморта делать из любой провинности — достояние масс, поучительный урок. А бесследно пропавшее тело предателя плохо укладывается в эту концепцию.

Приёмник шипит и фыркает, но зычный голос Кингсли успешно пробивается сквозь эту преграду:

— ...Да, дорогие друзья, нам некого винить, кроме себя самих. Я призываю каждого спросить себя: "Готов ли он сидеть спокойно в тёплой гостиной, подтвердив статус своей крови, когда его друзья, одноклассники, коллеги, соседи, может быть, даже возлюбленные один за другим терпят гонения и лишения, отправляясь в резервации?" Неизвестно, что лучше: изоляция или смерть? Я знаю, вам никто не говорит, что стало с этими людьми. Многих из них уже нет в живых, другие — будут трудиться в тяжелейших условиях, пока не умрут. Вы можете мне не верить, продолжать спокойно сидеть в своих домах, пока самопровозглашённое правительство якобы печётся о вашем благе. Общем Благе. Да, похоже, война, развязанная Геллертом Гриндевальдом, ничему вас не научила. Да, вам тепло и сытно. Но что вы скажете своим детям, как оправдаетесь за то, что допустили, чтобы их обществом управляли столь жестокие люди? Деспоты, не считающиеся с жертвами. Я говорю: "люди", хотя людьми, достойными магами едва ли кто-то может их назвать. Вам твердят: "Вы в безопасности". Но вы не в безопасности! Каковы ваши гарантии, что завтра не будет введён новый закон, который лишит прав уже вас и ваших детей в угоду маленького процента родовой аристократии, словно пиявка, присосавшейся к телу магического общества. Жиреющей от десятилетия к десятилетию на благах, могущих принадлежать всем и каждому, а не только горстке элиты, готовой развязать бойню, лишь бы и дальше продолжать пить нашу с вами кровь...

Джинни слушает слова мистера Бруствера, и в душе то вспыхивает огонь, то разверзается холодная бездна. Обрывки фраз перемешиваются в голове, причиняя почти физическую боль. Уизли всё ещё в оцепенении, когда члены Ордена покидают гостиную, где слушали повстанческую передачу. Джиневра идёт за ними далеко не сразу, так живо представляя себе далёкие и холодные резервации, что едва ли видит окружающие стены.

— Я больше не могу ждать. Я должен попробовать сразиться, — достаточно отчётливый голос вырывает её из задумчивости, потерянно замершую посреди коридора, по разные стороны от которого расходятся двери в спальни.

— Без шансов, — отвечает ему категоричный голос Рона.

— Мы, конечно, много тренировались и с МакГонагалл и с Марчбэнкс, но я не уверена, что этого уже достаточно, чтобы выйти против Сам-знаешь-кого один на один, — немного мягче по интонации, но не по смыслу добавляет звонкий голос Гермионы.

— Если бы совсем не было шансов, не было бы пророчества. Помните: "…тот, кто достаточно могуществен, чтобы победить Тёмного Лорда, родится на исходе седьмого месяца"?

Друзья продолжают попытки отговорить Гарри, но по рваным, раздражённым репликам Джинни понимает, что упрямство Поттера уже всё за него решило. При всём том невозможно отрицать, что Судьба всегда благоволила Мальчику-который-выжил, равно как и умалять мастерство Того-кого-нельзя-называть тоже было бы не правильно. Джинни растерянно моргает, чувствуя первые отголоски отчаяния.

Кто бы из них не выиграл, что останется от её мира?

1) (с) Немного нервно

Вернуться к тексту

Падай рядышком со мной, мой падший ангел.

Не смотри в небеса, посмотри мне в глаза:

В их глубине немой вопрос,

В их глубине идёт один и тот же фильм.

О том, как опытный игрок

Всё проиграл, поверив призрачной любви.⁽¹⁾

— Я люблю вас, мистер Снейп.

— Я... Это шокирует меня, Лаванда. Я… не знаю, что и сказать. Понимаешь ли... Всё дело в том, что... Ты интересная девушка, Лаванда. Но я уже люблю другую.

— А она любит вас, мистер Снейп? — дыхание перехватывает в груди. Это же ведь никакая не новость? Она слишком хорошо знала, на что идёт.

— Это не столь важно. Важно, что...

— Я понимаю, мистер Снейп, — перебивает она его и делает ещё полшага вперёд. Ей кажется, она чувствует жар от его бледной кожи, слишком отчётливо видит каждую прядь иссиня-чёрных волос, упавшую на узкий бледный лоб. — Чувства, оставленные без ответа, быстро перегорают.

— Вот именно. Ты непременно встретишь кого-нибудь...

— Не переубеждайте меня. Каждый из нас и сам в состоянии решить, чего хочет.

Лаванда сама от себя не ждала такого яростного напора, будто готова самолично вырвать образ Джиневры Уизли из его сердца.

— А она хоть знает о ваших чувствах? — искреннее отчаяние, рвущееся изнутри, и напускная насмешливость одинаково плохи для сохранения ситуации в мирном ключе.

— Нет, — он немного кривится, словно от зубной боли. — Но не кажется ли тебе, что это только моё, личное дело?

— Нет, — слишком быстро выдаёт Лав. Она знает, насколько нагло это смотрится со стороны. Но уже не может остановиться — несётся на всех парусах: — Вы могли бы попытаться признаться в своих чувствах.

— Сейчас совершенно неподходящее для этого время.

— Если мы все можем умереть в любой день — в любое следующее мгновение — не это ли самое подходящее время для признаний?

— Слишком высокопарные рассуждения, не находишь?

— Для девушки вроде меня? — Лаванда чувствует, как броня её даёт слабину, хрустит костяной панцирь, разбегаясь капиллярами трещин, пропуская внутрь — к самому сердцу — яд обиды.

— Разве я это сказал? — он смотрит на неё растерянно.

— Откуда мне знать, что вы имели в виду, — несмотря на женственный образ, слёзы — недопустимая слабость. — Глупышка Лаванда, идиотка Браун, пустоголовая малышка Лав-Лав.

Чёрт, ничего не получается. Истерика накрывает с головой.

— Ну что ты, Лаванда, я не считаю тебя глупой, — глухо и ещё более растерянно произносит Северус Снейп. — По крайней мере, не глупее всех прочих твоих сверстников.

Хлопает себя по карманам, достаёт носовой платок. В серо-чёрную клетку.

— Звучит совсем не утешительно, — она забирает платок и остервенело вытирает глаза. — Конечно, всем вам подавай такую, как Грейнджер, — мисс умнейшую, добрейшую, совершеннейшую! Никому и в голову не приходит, что у меня тоже могут быть чувства!

— При чём тут Грейнджер? — Северус, помедлив, нерешительно сжимает плечо Лав, слегка поглаживая большим пальцем. — Если хочешь знать моё мнение, то я считаю мисс Грейнджер ужасной занудой.

— Правда? — неожиданно доверительный тон немного успокаивает Лаванду. Она размазывает по платку остатки туши со щёк и несмело улыбается.

— Правда, — он немного улыбается в ответ, и на дне его глаз-туннелей как будто зажигается небольшой огонёк. — Совершенно невыносима.

…А потом Северус попадает в опалу. Всё из-за того случая в мае и пленом Уизли... Всё из-за неё.

Лаванда пытается пробиться в комнату Снейпа, но миссис Уизли непререкаемым тоном лишь вручает ей таз, полный красной воды, и велит принести чистой. Молли явно не видит в этом ничего неприемлемого: вот пациент, которому нужен уход, и вот она этот уход оказывает. Ей и в голову прийти не может, что Лаванда жаждет сама заняться этим. Но Браун не решается спорить открыто. Беспокойство за Северуса мало что сдавливает стальным обручем её виски, так ещё и Уизли, появляющаяся время от времени в ванной и на кухне словно нарочно не замечает ни один из взглядов Лаванды и игнорирует предложение помочь. Руки у той белые и нежные, а по краю рукава — перепачканы красным. А у Лав — ладони потрескались от постоянных дежурств на морозе, и всё это заставляет её лишь скрипеть зубами от досады. Не устраивать же при людях скандал! А если Снейп и правда умрёт, а она тут со своими глупостями?..

Только и остаётся радоваться, что она успела признаться в своих чувствах до всего этого. Нет, никакой пользы от этого нет, но Лаванда хоть не будет корить себя, что так ничего и не предприняла. А он узнал, что может быть любимым.

* * *

Едва ли Тома Марволо Реддла можно было назвать хорошим другом. Да, он был рядом, когда между Джинни и холодным и отчего-то мало дружелюбным замком было лишь одиночество (все проходят через школьную социализацию, кто-то с большим, кто-то с меньшим успехом). Да, он заставлял чувствовать себя невероятно нужной, способной разделить и уменьшить боль покинутого ребёнка, спасти от безвестности и забвения. Да, он подарил ей мечту: не одну, но целый ворох разнообразных желаний. Да, он научил её мыслить шире, глобальнее, проникать скептическим взглядом за фасады красивых фраз. Да, он вынудил её взвешивать каждое слово, как драгоценные унции драконьего сердца, тщательно скрывая мотивы и намерения. Избавил от излишней щепетильности в выборе средств. Да, быть может, Джиневра Молли Уизли — это всего лишь податливая глина в руках безумного скульптора, вылепившего её по образу и подобию, обжегшего в горниле сражений. Джинни не знает, так ли это. Не знает и то, насколько справедливую он забрал за это плату — её собственную душу.

И пусть кто-то скажет, что год — не такой уж большой срок, чтобы проникнуться чувством преданной дружбы, Джинни не сможет с такой же уверенностью согласиться с данным утверждением. Пусть кто-то скажет, что Том Реддл не заслуживает прощения — пусть так. Она не станет спорить с этим. И даже больше: пусть любой, кого не спроси, скажет, что Лорд Волдеморт — кровожадный фанатик, дорвавшийся до власти и не заслуживающий сочувствия. Пусть. Ей ведь тоже нечего на это возразить, кроме того, что ничего не бывает просто так. Не рождается из ничего и не проходит бесследно.

Присоседившиеся к Ордену Феникса бойцы — Сьюзен, Симус и Ханна — рвутся в бой. Джордж и Перси контрабандой раздобыли отличный порошок из рога взрывопотама, что вместе с толчёной скорлупой драконьих яиц и обыкновенным песком даёт отличную взрывную смесь. Орден решает не размениваться на мелочи, он желает подорвать саму башню — Вавилонскую, как её окрестили с лёгкой подачи Лаванды, — символ нового времени. Снейп орёт до хрипоты, пока Кингсли не предлагает лично возглавить диверсию. Но искажающие пространство чары выкидывают половину бойцов в предместьях Лондона, вторая же половина вступает в схватку. И ожидаемо вторая группа со входящими в неё Сьюзен, Ханной и Невиллом оказывается в плену. И теперь Лорд Волдеморт непременно убьёт их, как и обещал. Ведь это он в состоянии выполнить. Джинни, конечно, может его попросить. Но едва ли он станет слушать...

...Джиневра выкручивает столбик нетронутой губной помады — ярко-алой, словно закат светлого будущего, — которую ей на день Рождения подарила Лаванда (и где только раздобыла?). Помада легко ложится на светло-коралловые губы, дразня, маня, делая всё вокруг менее значимым и как бы лишённым акцента. Пожалуй, цвет рядом со светлой, почти прозрачной кожей Джинни выглядит чересчур агрессивным, даже вульгарным. Но другого всё равно нет.

Ведь в голове пульсирует лишь одна болезненная, неудобная, раздражающая мысль: "Уизли — это верность. Долг. Семья. Честь..."

Вот только верность кому?

* * *

...Она кажется ему сном. Нереальным, притягательным. Такие сны обычно приходят под самое утро, оставляя на день или два тревожное сладковатое послевкусие, добавляя обыденности незнакомое звучание. Её кожа точно такая, как он миллион раз себе представлял: гладкая, шелковистая, тёплая.

Какое наслаждение пропустить сквозь пальцы прядь мягких густых волос. Вдохнуть преследующий его запах — ещё раз, убеждаясь, что в реальности он ещё лучше.

— Возьмите... Возьми, всё, что хочешь, только помоги мне... — он всем своим существом тянется на этот нежный голос.

— Всё, что угодно, только не исчезай, — сгребает девушку в охапку — пойманным фениксом, дикой лисицей.

Клеймо-поцелуй — ожог на оголённом плече. Вздох-всхлип. Слишком реальный, чтобы быть сном. Поцелуй в податливо-приоткрытые губы — солоновато-сладкие — будит в паху тянущее, пульсирующее ощущение.

— Так ты поможешь мне? — пальцы чувствуют каждый позвонок, неровности рвано поднимающихся и опадающих рёбер под тонкой кожей спины и не менее тонким хлопком ночной рубашки.

— В чём? — о, Мегера⁽²⁾, жестокая, властная, даже во снах диктует ему свои условия.

— Спасти Тома. Закончить войну.

Что-то в мозгу противно щёлкает. С Северуса слетает дурман полусна с ошеломляющим ощущением, схожим с побуждением посредством вылитого ушата ледяной воды.

— Что? Что происходит? — резко вырванный из чудесного видения Снейп с трудом может разглядеть белый профиль Джиневры, выступающий в свете одинокой свечи, поставленной в изножье его постели.

— Я прошу тебя: помоги, — она проводит мягкими ладонями по его оголённой груди. Северус опускает глаза вниз, моментально подбирая сползшее к поясу одеяло. Тепло горевшего в гостиной, куда его положили, камина давно уступило место ночным сквознякам. Он отталкивает Уизли, скидывает ноги на пол и подтягивает за собой одеяло. Внимательно смотрит на неё. Он всё такой же худой и нескладный, а её голые плечи прикрыты лишь тонкими лямками ночной рубашки. Легче сказать, что это рубашка скрывает, чем наоборот. Огромными усилиями он заставляет себя отвести взгляд. Лихорадочные поиски на полу дают свой результат. Он наклоняется, придерживая одеяло, обёрнутое вокруг бёдер, и подбирает скинутый у входа в комнату её халат. Кидает Джииневре, всё ещё молча и не глядя в её сторону.

— Кто такой Том? — переспрашивает Северус, тупо таращась в одну точку.

— Том Марволо Реддл, — отвечает она тихо, но твёрдо.

— Ах, этот, — Северус едва сдерживает в себе желание начать в бешенстве крушить всё, что попадает под руку.

— Я знаю, этого слишком мало. Но я же вижу... знаю... Твой взгляд и... — намёков она, похоже, не понимает, зато наблюдательности ей явно не занимать. — А я — ничего больше не могу дать. И мне больше не к кому обратиться.

Наблюдательности девушки, привыкшей к всеобщему восхищению, но равно остающейся равнодушной во всех случаях. Она чуть придвигается к нему по краю кровати, на которую он вновь сел, ссутулив плечи. Дотрагивается до плеча. Он раздражённо скидывает её руку.

— Так ты теперь считаешь, что у меня есть "мордредово право" называть тебя по имени? — сипло уточняет он, упорно продолжая смотреть в пол.

— Ты всё слышал тогда, да? — она удивлена и смущена. — Извини. Можно?..

— Что можно, Джиневра? Топтать моё сердце? — он усмехается. Бесполезно отрицать очевидное. Смысл сказанного ею ранее начинает постепенно доходить до Северуса. — Конечно, на здоровье.

Он закрывает лицо ладонями. Щеки и лоб отчаянно пылают. В висках покалывает в преддверии начинающейся головной боли.

— Звать по имени, — тихо-тихо уточняет она, словно и не было этих постыдно-откровенных слов. Вырванного с мясом почти-признания. В ответ Северус только и может, что пожать плечами. Наверное, ему бы хотелось, чтобы это произошло как-то иначе. Он не верит своим глазам, чувствам, мыслям. Это всё просто дурной спектакль. Он растерянно оглядывается вокруг, оторвав руки от лица, словно ища глазами стыки в тяжёлых бархатных кулисах, потянув за которые, наконец можно увидеть зал с застывшими жадными до зрелища лицами. Но нет ни софитов, ни оркестра, ни зрителей. Есть только одна сошедшая с ума актриса (от прозябания в безвестности или от возложенной на неё непомерной ноши) и режиссёр дурного театра в одном лице.

— Зачем? — он начинает задыхаться. Огромная волна ошеломляющего ужаса накрывает его с головой. Сердце продолжает попытки выскочить из груди.

— Помнишь, ты хотел, чтобы я тебе доверяла?

— Я же не знал, что твоё доверие — такая тяжёлая ноша! — раздосадованно восклицает он.

— Не всё и всегда происходит согласно нашим желаниям.

— Морализаторство тут неуместно. Это ведь настоящее безумие! Ты обезумела, Джиневра. Что, что ты хочешь?

— Я хочу... Нет, я обязана ему помочь. И тебе, и пленникам тоже. Я могу... — лихорадочно добавляет она и проводит маленькими пальчиками по воспалённой коже вокруг метки: красные вздувшиеся края кое-где продолжают кровоточить.

— Всем помочь невозможно. Он должен умереть, чтобы это всё наконец закончилось, — Северус аккуратно убирает руку, радуясь, что чёрная метка хоть сейчас не пылает адским огнём.

— Но ему необязательно умирать! Что если он просто исчезнет — я увезу его — и никто больше никогда о нём не услышит?

— Тёмный Лорд — не Яксли. Это всё равно, что попытаться приручить дракона. Драконы не одомашниваются!

Прекрасный сон, чудесное видение, нежная трепещущая птица. Как он мог быть так слеп?

Похожа ли Уизли на Лили Эванс? На максималистку-Лили, не признающую никаких полутонов, но лишь — чётко очерченную границу между чёрным и белым, готовую поступиться лучшим другом, но не твёрдостью своих убеждений. Нет, конечно, нет. Нисколько. Как он мог обмануться формой Патронуса Джинни Уизли — конём — символом боевого духа и неиссякаемой верности? Прекрасная лошадь со златой гривой, ведущая за собой мерным перестукиванием копыт. Но не в землю обетованную, как мечталось, но прямо к затянутым тиной озёрам, где, нырнув, обнаруживает свой истинный облик — искусной обманщицы, лесного чудовища — келпи⁽³⁾.

— Во всяком случае, он заслуживает смерти!

— Нет, нет, послушай, Северус, — он вздрагивает от своего имени, непривычно звучащего в её устах. — Он очень несчастен. В его жизни были лишь боль и разочарование. Ему неоткуда было взять доброту или сострадание. Потому что никто и никогда не проявлял их по отношению к нему. Он просто не знает, как это....

Даже карие, блестящие в свете свечи, словно расплавленное золото, глаза не способны отвлечь его от безумного смысла слов.

— Ага, отличная мысль! Иди и расскажи об этом своей матери, отцу, Поттеру, Грейнджер, которая бы уже давно сгнила в резервации, не посчастливилось бы ей прибиться к Поттеру и Ордену. Скажи Долгопупсу, Кингсли, Браун. Скажи и услышишь, что они тебе ответят, — яд так и изливается наружу.

— Ты не понимаешь, — слёзы собираются в уголках глаз: он видит их дрожащие бриллиантовые контуры.

— Значит, вам плевать, что её муж и сын погибнут? Пусть гибнут, лишь бы вы получили то, что хотите?

— Ну, так спрячьте их всех. Спасите её... их. Прошу вас.

— Нет, Джиневра. Понимаю... — он сдавливает её худые запястья в ладонях. — Понимаю, чёрт возьми. Но это нереально! Кто ты такая, что думаешь, что справишься с этим? Он убьёт всех нас, стоит только попытаться что-то предпринять.

— Её сын жив. У него её глаза, такие же точно. Вы ведь помните глаза Лили Эванс? ...сделайте всё, чтобы её смерть не была напрасной.

Но это невозможно. Чтобы он ни делал, как бы не пытался это исправить — ничего не вернуть.

— Я смогу, я сумею, — тихие прозрачные дорожки всё-таки струятся по её юному лицу, — я всё придумала.

— ...умерла... навсегда... — ответил он тогда. И дал уговорить себя старику.

Да, Дамблдор был тысячу раз прав, ради того, чтобы её смерть не была напрасной, стоило жить. Защищать Гарри Поттера, рисковать собой. Стоило, конечно, стоило!

Но Альбус обманул Северуса, так же, как Волдеморт, — не по факту, но по сути. Он просил уберечь Лили, а она всё равно не выжила. Всё — условия не выполнены, сделка не состоялась. Но он всё равно год за годом исправно выполнял возложенные на него обязанности. Даже когда сложно, даже когда виделось, что в мире не существует более не единого светлого пятна.

И теперь всё вокруг, поддерживаемое в устоявшемся порядке, — не радужного цвета, но стабильно серого, рушится. Вторично. Словно колдография, поднесённая к огню свечи, корёжится существующая действительность, а живые лица беззвучно кричат от ужаса.

Как такое возможно, чтобы один и тот же человек уже во второй раз вставал между Северусом и его любимой? Он смеётся хрипло и надрывно. Он так долго не смеялся. Но ему не смешно, ему — болезненно горько. До слёз. Но мужчины не плачут, а гордо и молча умирают от инфарктов, как говорил его папаша, в редкие минуты неплохого настроения любивший пошутить.

— Не жалей мёртвых, Гарри. Жалей живых, — говорил Дамблдор Поттеру. То, чего бы никогда не сказал Снейпу. Дамблдора уже полтора года как нет, а сердце всё ещё ноет. Искренняя доброта, желание помочь? Или всё-таки сухой расчёт и рвение человека, мечтающего исправить лишь последствия собственных ошибок? Мысли агрессивной кислотой разъедают внутреннее пространство черепной коробки.

А что, если у неё получится?

— Хорошо. Я помогу тебе, — говорит он, прикрывая рукой глаза. Слышится новый шорох, он поворачивает на него голову. Моргана, дай ему сил, — оставь свой чёртов халат на месте!

И если нет — хорошо умереть вот так: на январском снегу, по которому расплывется красная, как маковый цвет, кровь, словно герой какого-нибудь японского эпоса. И знать, что сделал всё, что мог. Наклонившись вперёд, Северус достаёт свежий носовой платок из кармана мантии, повешенной на стул, и, выпрямившись, вытирает с тонких губ Джиневры ярко-красную, раздражающую помаду, отказываясь от всего того, чего так не хватало ему всю жизнь.

— Откуда ты можешь знать, что он согласится на встречу?

— Он согласится! — отвечает Джиневра, и в глазах её разгорается такой огонь, на который, конечно же, хочется лететь и сгорать.

* * *

Когда Снейпа наконец отпускают мучения, вызванные Чёрной Меткой — хотя все понимают, что, скорее всего, это лишь временное затишье, — а Молли вздыхает от облегчения, Лав наутро на самых носочках просачивается в его комнату.

Северус кажется Лаванде стойким оловянным солдатиком: даже увечный он будет защищать свою балерину, пока от него самого не останется не сердце даже, но маленький кусочек оплавленного олова в золе...

— Что случилось, мистер Снейп? — задаёт вопрос Лав, видя его, скорбно спрятавшего лицо в ладони. Северус не спит, поэтому Лаванда решительно проходит в гостиную. В комнате совсем холодно — в открытое окно задувает зимний ветер. И камин потух. Лаванда закрывает окно, и пытается разжечь огонь: подкидывает дрова и колдует над ними. Опальный директор даже не поворачивает головы в её сторону.

— Кроме того, что один мстительный тёмный маг считает меня предателем и может решить покончить с этим в любую минуту? — раздаётся его привычный сарказм, правда, мужской голос совсем расстроенный и сиплый.

— Это не повод упрощать ему задачу и пытаться умереть от простуды.

Снейп хмыкает, скрещивает руки на груди и откидывается на спинку дивана, на котором сидит. Чёрный обтягивающий свитер идёт ему гораздо больше повседневной мантии, делая немного более земным и, чем чёрт не шутит, доступным.

— Так что случилось, мистер Снейп? — спрашивает Лав, отвернувшись от схватившегося пламени. Внезапная догадка заставляет её губы изогнуться в горькой усмешке: — Вы признались ей, да?

— Лаванда... — начинает было Северус и замолкает. И, кажется, на его щеках появляются два еле заметных розовых пятна.

— Знаю, да. Это не мое дело. Но вам же, наверное, и поговорить об этом не с кем. Бабуля любит говорить, что если таить всё в сердце, то и самые светлые чувства истлеют и потеряют свою красоту, — она подходит к его постели и садится на стоящий рядом стул.

— Что тебе нужно, Лаванда? — застаёт её врасплох вопрос Северуса. Он смотрит на неё внимательно и сводит свои тонкие чёрные брови.

— Не хмурьтесь — будут морщины, — не иначе её покусала Лавгуд со своей нетактичностью. — В каком смысле: что мне нужно?

От её наставления мужчина теряется. Закрывает глаза и глухо посмеивается.

— Ты хочешь закончить войну? — говорит он вновь серьёзным тоном, меняя тему разговора.

— Хочу, конечно, — без колебаний отвечает Лаванда.

— Тогда помоги нам, — Снейп смотрит на неё, не мигая, Лав почему-то становится страшно и неуютно под его взглядом. — Мне.

Северус внезапно наклоняется вперёд и невесомо касается её губ. Лав лишь изумлённо распахивает глаза, когда он слегка давит ледяными руками ей на затылок и углубляет поцелуй. Желудок камнем бухает вниз, а всё тело поражённо костенеет. Конечно, она не может не ответить ему, несмело касается худых плеч, но всё равно Лав почти рада, когда Северус немного отстраняется от неё.

— Зачем вы... — Лаванда не знает, что и сказать. Кровь невыносимо громко шумит в ушах, а руки трясутся.

— Я вечно выбираю не тех, — говорит Снейп и берёт её дрожащие ладони в свои — так же слегка подрагивающие.

— И я тоже, но… — тихо соглашается Лаванда и оторваться не может от его невыносимого лица, кажущегося ей каждый раз всё красивее. Вместе с непроницаемо-чёрными глазами и хищным профилем, саркастично-горькой ухмылкой и двумя скорбными складками возле губ.

— Я подумал, может, разрушить уже эту традицию? Жизнь же и, правда, всего одна.

— Одна, и не стоит её тратить на нелюбимых, — огромная скребущаяся пустота разрастается внутри от этих слов, прогоняя триумфальное чувство скорой победы. Никому не станет от его вынужденного смирения лучше. Лав должна предостеречь его.

— Но я хотел бы... Правда, хотел бы узнать тебя поближе. Может, если ты дашь мне время...

— Я могу дать вам всё время, которое у меня есть! — запальчиво восклицает Лаванда. — Вот только если вы и в самом деле думаете, что время способно это изменить.

Она съезжает почти на самый краешек стула, почти касается ногами его коленей. Северус не отвечает, опускает ресницы вниз и слегка поглаживает большими пальцами раздражённую кожу её ладоней.

— Экстракт ромашки смешанный с облепиховым маслом снимет покраснение, — здорово придумано, только где его найти сейчас, это облепиховое масло?

— Хорошо, а что насчёт: "закончить войну"? — напоминает она, не в силах больше терпеть эту пытку — разговоры о несбыточном.

— Есть небольшой план.

— У вас?

— У Джиневры, — Лав с трудом удерживается, чтобы не закатить глаза. — Возможно, это поможет нам нейтрализовать Тёмного Лорда на какое-то время.

— На время?.. — непонимающе переспрашивает Браун.

— Я не знаю, получится ли у нас всё так, как задумывается, но если так...

— То ещё поживём? — ей отчаянно хочется, чтобы у них получилось. Чтобы вышел на свободу хороший, добрый Невилл, и можно было бы, не опасаясь, встретиться с родными, и не пришлось бы больше стоять на морозе.

— Да, поживём, — вздыхает Снейп и задумчиво смотрит в окно, на танец белых хлопьев снега. Тот самый день, когда порывом ветра может унести в огонь и его самого — одноногого солдатика, — и его сверкающую балерину, которая только казалась вылепленной с ним из одного теста, и её, Лаванду — невольную свидетельницу их несбывшейся сказки, — прямо в чёрный безжалостный огонь.

…Лаванде смешно и страшно. За всё в этой жизни приходится платить. Иногда очень дорого. Он предлагает ей сыграть ва-банк. И она ведь гриффиндорка, гриндилоу его за ногу! А гриффиндорцы такие шансы не упускают!

Она пытается изобразить привычную беззаботную улыбку, но зеркало упорно смотрит на неё грустными зелёными глазами сквозь стёкла нелепых круглых очков. Будь её воля, Лаванда бы купила какие-нибудь другие: квадратные, без оправы. Был бы серьёзный, деловой вид. Ну да ладно, что за глупости лезут ей в голову?

...Крепость и правда поражает. Смотрит прямо в серое предрассветное небо острым белым шпилем. Настоящая Вавилонская башня — вызов самому Создателю. Смотри, как высок Тёмный Лорд — не дотянуться рукой. Равен Богу. И отсюда будет диктовать свою волю всем людям. Лаванда, конечно, знает, чем закончилась та история, как и десятки других, где дерзнувших претендовать на место, выше прочих равных, ждала одна и та же участь: падение с неба под шорох крыл, стремительно теряющих сияющие серебряные перья. Поэтому Лаванда улыбается.

Джинни держит её за руку, и Лав чувствует, как пальцы у той дрожат мелкой дрожью. Нет, Браун и сама не в восторге, потому как знает, что в таком облике шансы выжить у неё совсем незначительны. Но всё равно надеется.

В Лаванде нет кровожадности. Убийца должен сидеть в тюрьме. В назидание другим, для возможного раскаяния, осознания, для спасения души. Можно ли жизнь с Джинни Уизли назвать спасением? Или тюрьмой? Лаванда не может удержаться от мысленного злорадства.

Пешка делает последний решительный шаг, запуская в небо сноп красных искр — салют в честь солдата, вернувшегося домой. Странная ассоциация. Через пару секунд вокруг них взметывается чёрно-красное пламя с клубами едкого дыма, а с неба падает огромная густая тень.

— Петрификус Тоталус! — холодный голос несётся из сгустившегося тумана.

— Протего! — Лаванда накрывает их с Джинни щитом.

— Остолбеней! — густой баритон раздаётся спереди. — Обливиэйт!

Фигура Лорда грузно падает в снег. А Северус Снейп скидывает с себя мантию-невидимку, без спроса позаимствованную у Поттера. Лаванда шагает вперёд и спешно трансформирует длиннополое одеяние тёмного мага в простое маггловское пальто, с одетым под ним брючным костюмом в тонкую белую полоску. Снейп долго колдует над защитным пламенем, пока оно не становится всё меньше и меньше, наконец, исчезая вовсе. Затем они втроём транспортируют Тёмного Лорда за пределы магглоотталкивающих и охранных чар на полупустой в такой ранний час проспект. Джинни валится в снег, не жалея коленей, рядом с поверженным врагом. С трудом переворачивает того на спину и рвёт шнурок на своей шее, снимая с него тонкое золотое кольцо. Лав работает над её мантией, превращая ту в клетчатый тёплый плащ, пока Джинни надевает кольцо на безымянный палец Того-кого-нельзя-называть. Снейп тянет Браун за плечи, и когда та покорно отступает, накрывает их мантией-невидимкой.

— Эннервейт! — звучит в утренней тишине его голос.

Лорд Волдеморт открывает глаза и расфокусированным взглядом смотрит в тяжёлое зимнее небо.

— Том? — спрашивает Джинни обеспокоенным голосом. Вертикальная складка прорезает её бледный лоб. — Как ты себя чувствуешь?

Белая пешка-таки достигает края доски, превращаясь в сияющую королеву. И пусть ею оказалась не Лаванда, Браун довольна состоявшейся сделкой.

1) (с) Валерий Меладзе.

Вернуться к тексту

2) Мегера — в древнегреческой мифологии самая страшная из трёх эриний, богинь мщения, дочь Эреба и Нюкты (либо рождена Ночью и Тартаром, либо родилась от капель крови, хлынувших при оскоплении Урана).

Вернуться к тексту

3) Келпи — водяной дух, обитающий во многих реках и озёрах. Келпи большей частью враждебны людям. Являются в облике пасущегося у воды коня, подставляющего путнику свою спину и затем увлекающего его в воду.

Вернуться к тексту

Я прибит к тебе, словно бы к кресту.

Я думаю, я падаю,

Но мне говорят, что я расту⁽¹⁾.

Как обычно, после пробуждения вязкие удушающие мгновения бесконечно долго скользят в пустоту — прежде, чем приходит слабое узнавание окружающей обстановки. Духота уже начала просачиваться в окно, и он привычно думает, что предпочёл бы более умеренный климат. Средиземноморский был бы как раз кстати. В кино, по крайней мере, выглядит замечательно. Только и остаётся, что мечтать.

Каждый раз, когда сон отступает, ему кажется, что он — это кто-то другой. Такое ощущение, что он нынешний — это урезанная, усечённая копия его прошлого — большого и величественного. Майк, его приятель с кафедры, говорит, что у него слишком развито чувство собственной важности. Майку, возможно, виднее, потому что коллега хотя бы помнит, кто он такой.

Мужчина поворачивается на бок и смотрит на разметавшиеся по белой подушке огненно-рыжие волнистые пряди и тонкий профиль молодого женского лица, усеянного веснушками. Слишком молодого. Рука с тонким запястьем и маленькими пальчиками лежит поверх одеяла. На безымянном пальце левой руки — тонкий золотой ободок обручального кольца, такого же, как и у него.

Глаза его жены распахиваются так внезапно, будто она только делала вид, что спит. Мужчина даже внутренне поёживается.

— Доброе утро, Том, — медленно выговаривает она.

Едва слышимая вопросительная интонация всё-таки прорывается в конце фразы. Или ему только так кажется...

Том проводит рукой по шелковистым прядям, а женщина, как кошка, зажмуривает глаза. Он пытается выстроить внутри чувства, приличествующие случаю. Чувства слабо откликаются изнутри. Иногда ему кажется, что он — чёртова бездушная машина. Женщина ("Джинджер, её зовут Джинджер!" — вновь напоминает он себе) придвигается ближе, просовывает руку ему под голову и второй обвивает сверху. Она мягкая и тёплая, и хоть тело, слава Богу, его не подводит: немедленно реагирует возникающим возбуждением. Он собирает вверх шёлковую ткань короткой ночной рубашки Джин. На нежной коже проступают мурашки. В ещё сонных глазах его молодой жены вспыхивает огонёк азарта.

...Женщина, чьи чёрные, как смоль, волосы пересекает полоска седины, хрипло смеётся. Женщине нравятся его шутки, хотя Том и знает, что шутник из него скверный. Женщина могла бы спрыгнуть с покатой крыши обсерватории на горе Стромло (они ездили туда с Джинджер смотреть на звёзды на прошлой неделе), если бы он того захотел.

Морок стоит перед глазами доли секунды и пропадает так же внезапно, как и появился, но желание уходит вместе с ним.

— Извини, я хочу сначала умыться, — говорит Том и выворачивается из мягких объятий Джин.

Она откатывается в сторону, и до него доносится тяжёлый вздох, заглушённый подушкой. Майк говорит, что Тому жутко повезло, что на такого старика, как он, клюнула такая, как Джинджер. Обычно в такие моменты Тому хочется сломать Майку шею. Натурально — голыми руками сдавить её, чтобы хрустнул кадык, а из горла полилась кровь. Том ненавидит, если кто-то пытается взять что-то, принадлежащее ему. Или даже смотрит в эту сторону. Он всегда старательно отгоняет такие видения. Вероятно, у него в прежней жизни был (и, наверное, есть и теперь) очень скверный характер! Хорошо, что Джинджер записала его на цигун. Китайская гимнастика помогает хоть немного гасить бесконечные вспышки ярости, которые постоянно находят на Тома.

Пока он чистит зубы, образ брюнетки всё ещё стоит перед глазами. Он не понимает, что ощущает при этом.

Выползая на кухню, Том чувствует себя совершено разбитым. Две столовые ложки кофе и турка на плите. Джин, уловив мгновенно разлетевшийся запах напитка, выходит из спальни, затягивая пояс персикового халата, который так подходит к её светлой коже. Она не любит солнце, стесняясь бесконечных веснушек, которые появляются на носу, на щеках, на плечах и даже на груди. Но только ему кажется, что они её совсем не портят. Том, всё так же молча, наливает себе и Джин кофе и садится за стол.

— Что такое? — Джинджер внимательно смотрит на Тома. Слишком внимательно, порой ему кажется: она ждёт, что он вот-вот превратится в дракона. Живого, огнедышащего, и спалит их просторную кухню ко всем чертям. Осторожно спрашивает: — Что-то вспомнил?

— Женщина, брюнетка. Узкий подбородок, маленький нос, чуть выше тебя. Лет сорок, сорок пять. Кто она?

— Моника. Твоя бывшая, — холодным голосом отвечает Джинджер, размешивая сахар в кофе, и добавляет, помедлив: — Жена.

Враньё.В голове тренькает, как бывает всегда, когда ему кто-то что-то не договаривает или откровенно врёт. Моника. После слов непонятно что утаивающей Джин никаких ассоциаций не возникает. Имя, прокатываясь в пустой голове, не будит воспоминания, кроме тех, что он знает со слов Джинджер. Моника пыталась сбить Джин на машине через какое-то время после того, как Том ушёл от бывшей жены. Точнее, сначала выследила его с новой пассией, а уж потом попыталась убить. Под колеса автомобиля Моники, как ни парадоксально, угодил сам Том. Хорошо, что остался жив, плохо, что теперь у него амнезия. По крайней мере, так сказала Джинджер.

Жизнь, как в аргентинском сериале. Том бы никогда не мог подумать, что такое возможно в реальной жизни. Хотя он вообще ничего о себе толком подумать не может. Кроме того, что любит кофе и, пожалуй, Ницше. А вот жару — нет. И Канберра⁽²⁾ Тому совсем не нравится. Ему ежедневно приходится пробираться через сплошные трудности. Постоянно выясняется, что он не знает самых простых вещей. Том тщательно скрывает это от коллег, которые даже не догадываются, что все книги по специальности, а также кое-что по истории, политике, экономике, чтобы не выглядеть совсем уж идиотом, ему пришлось читать заново. Только Джин знает, насколько тяжёлая форма его ретроградной амнезии⁽³⁾. Смешно сказать, Том даже не помнил, как заплатить за метро. Он до сих пор предпочитает ходить пешком, поэтому живёт прямо рядом с работой. Если учитывать, что Джинджер приходится возвращаться за ним и встречать из университета, даже когда заканчивает раньше, — это довольно удачное решение.

— Кажется, она сильно меня любила? — спрашивает Том, слишком поздно сообразив, как это взбесит его спутницу.

— Не знаю, наверное, — Джинджер деланно равнодушно пожимает плечами, но коралловые губы сливаются в тонкую полоску, и глаза она опускает на столешницу. Его жена в равной степени такая же собственница, как и сам Том. Начинает закипать, даже если он просто улыбается продавщице в университетском кафетерии.

Самое чёткое воспоминание о тех днях — как они улетали из Хитроу⁽⁴⁾. Жаль, возможно, в привычном окружении воспоминания вернулись бы быстрее. Но Джинджер и слышать не хочет о том, чтобы вернуться на родину. Во-первых, когда-нибудь всё-таки выйдет на свободу Моника; во-вторых, в Англии Джин постоянно болеет из-за влажности и довольно невысокой среднегодовой температуры. И, в-третьих, с родственниками и друзьями, бывшими категорически против романа преподавателя философии и студентки первого курса, равно как и его бывшие коллеги, Джинджер рассталась на очень неприятной ноте. Все ей твердили, что нищий, немолодой профессор — отвратительная компания для Джин. В глубине души Том с ними согласен. При этих мыслях его обычно охватывают ещё большие злость и тоска. Что ж он за ничтожество такое, что к своим пятидесяти двум не добился совершенно ничего. Даже диссертацию — и ту не написал.

— О чём думаешь? — спрашивает Джинджер, видимо, немного успокоившись, болтая ложечкой в миске с мюсли и, как сова, наклоняет голову вбок.

— Думаю, что ты делаешь тут со мной?

— Ну, здравствуй, — возмущённо брякает Джин и заливается краской, то ли от злости, то ли от смущения. И краснеет она всегда моментально, некрасиво, но как-то вместе с тем... наверное, трогательно. — А не ты ли умолял меня выйти за тебя? Говорил, что без меня тебе не жить?

— Прямо умолял? — с прищуром уточняет Том. Нет, не врёт (хоть он и чувствует, что умолять явно не в его духе), но всё равно что-то не договаривает.

— Угу, — Джин улыбается и громко хрустит мюсли.

— А ты любишь меня? — спрашивает он в который раз и тут же мысленно отвешивает себе подзатыльник. По-детски дурацкий вопрос. Он задаёт его Джинджер чуть ли не каждый день, потому что боится, что она всё-таки устанет носиться с ним, как с писаной торбой, и уйдёт. А он снова останется один, как тогда, в детстве, на чертополоховой пустоши, где заблудился, убегая от хулиганов. Ну, и влетело же ему тогда от миссис Коул! Том помнит себя лет до шести, ещё немного старше, но уже не так чётко, а лет с двенадцати — сплошной туман. Хотя было бы там что помнить, по правде говоря…

Джинджер встаёт и обходит стол по кругу. Она обнимает Тома за талию очень нежно. От неё пахнет земляничным мылом, кофе и — чуть-чуть — кремом для рук. Она целует мужа в ухо и шепчет:

— В тот день, когда я встретила тебя, моя жизнь навсегда раскололась на "до" и "после". Твой образ мыслей, голос, черты лица отпечатались в каждой клеточке моего тела. Ничто не может заставить меня отказаться от тебя.

Том закрывает глаза, слушая её ласковый шёпот. Ему довольно сложно представить, чтобы кто-то мог ощущать подобное. Сам он, пожалуй, не чувствует и сотой доли того, о чём говорит Джин. В прошлый раз, когда Том, не удержавшись, спросил её то же самое, она ответила, что разделила сердце на две половины — одну оставила себе, а вторую отдала ему. От её уверенного голоса лёд на сердце потихоньку подтаивает, словно от порывов весеннего ветра. И даже когда она вновь занимает своё место и допивает кофе, его кожа всё ещё хранит приятное ощущение тепла от её ладоней. Он сверяется с наручными часами, которые к тому моменту привычно успевает нацепить, понимая, что у них ещё есть время до выхода в университет.

Том встаёт, обходит стол и тянет Джинджер вверх, заставляя её подняться со своего места.

— Кажется, у нас было незаконченное дело, — говорит он Джин, перед тем, как завладеть её губами.

Её вкус пьянит, заставляет голову кружиться и желать большего. Ещё и ещё, пока Том не поглотит её всю, без остатка. В эти мгновения ему почти не жаль потерянной памяти, утраченной прошлой жизни. Ему хочется лишь вбиваться в неё резкими размашистыми толчками. Том убирает волну мягких женских волос на плечо и разворачивает Джин к себе спиной, прижимаясь. Руки скользят вдоль талии, стремясь расправиться с поясом халата. Шёлковая ткань скоро падает на пол, и он может приникнуть к горячему изгибу шеи, провести языком, прикусить нежную кожу. Ладонь немедленно скользит между стройных бёдер, пальцы проникают в мягкую плоть. Горячая, влажная… Подаётся навстречу его прикосновениям, а руки её уже вцепляются в край кухонного стола. Том наращивает темп ласки, не прекращая поцелуев в шею, вырывая из горла Джин сладкие низкие стоны.

...Яркий осенний лес и Джинджер, замершая под ним. Огромные испуганные глаза. И ошеломляющий, сводящий с ума горячий женский запах. Он наклоняется и целует её. Сладко, словно вкус вишни, раздавленной в ладони. Закрывает глаза от пронзившего его острого удовольствия. Ему хочется немедленно взять её, приручить, как дикого зверя, поглотить... Но он не забывает, что его действия могут быть порывистыми и злыми, безжалостными, ранящими. Он заставляет себя сдерживаться, позволить ей привыкнуть к нему. Прокладывает по животу дорожку поцелуев, огибая мелкие родинки... В глазах всё сливается: рыжие волосы, рубиновые листья, красные, горящие от стыда щёки…

В этот раз воспоминание только лишь подстёгивает возбуждение.

— Малышка… — он проходит подушечками пальцев выступы позвонков: вверх-вниз, снова вверх. Считает веснушки, щедро рассыпанные по плечам.

Джинджер изгибается под его прикосновениями. Том так сильно хочет её, что эрекция становится почти болезненной. Одной ладонью он начинает ласкать красивую упругую грудь, а другой поспешно освобождается от брюк. И так же поспешно с хриплым полустоном толкается внутрь желанного тела. Горячая плоть сжимается вокруг него, и Том прикрывает глаза от удовольствия, поступающими движениями всё сильнее и сильнее вдалбливая жену в стол.

* * *

Платон говорил, что жизнь есть припоминание. Истинное познание — это познание мира идей, осуществляемое разумной частью души.

Тома тоже не покидает ощущение, что за его спиной горит костер и танцуют люди, мелькают события, но он видит лишь длинные искажённые тени на сводах пещеры. Припомнить мир идей, возбудить воспоминания души — тот самый забытый мир, где он был самим собой, — удаётся лишь мелкими крупицами. Эти воспоминания летают рядом, как невидимые мушки, дразнят, манят, взлетают вверх и снова опадают, старые переплетаются с новыми.

…Первый семинар в группе Джин. Вот он стоит за кафедрой, а наглые юнцы расселись по обе стороны от его молодой жены. Весь Национальный университет⁽⁵⁾ гудит, как улей: как же, студентка и преподаватель, но эти недоумки, по-видимому, оказываются патологически слепы и глухи. Или же… ну конечно, кто же воспримет всерьёз безобидного преподавателя философии, когда на кону внимание такой обворожительной девчонки? Что ж, это девчонка ему и самому вполне симпатична. Том сдёргивает с носа свои очки и, подойдя вплотную, нависает над первым рядом. После медицинского осмотра при устройстве на работу Том бесконечно долго таскался на офтальмологические исследования, но патологий так и не обнаружили. Врачи, смирившись, выписали его на работу, а Джин купила мужу затемнённые очки, чтобы его глаза не пугали окружающих.

— Миссис Уайт, — Том не повышает голоса, лишь только добивается, чтобы он звучал предельно холодно, — скажите, успели ли вы познакомиться с элейской школой⁽⁶⁾, когда готовились к поступлению?

Мальчишки в ужасе смотрят на его лицо: бешено расширенная радужка в ореоле красного, налитого кровью белка, раздувшиеся в едва сдерживаемом гневе ноздри делают своё дело.

— Конечно, профессор Уайт. С Парменидом, и с Зеноном, и с Мелиссом, — Джинджер понимает его с полувзгляда. Лукаво улыбается, накручивает длинный огненный локон на палец и подаётся вперёд. — В основе их учения — определение понятия «бытия» и «небытия». Элеаты оказали существенное влияние на Сократа, Платона и Аристотеля. Вот только идеи последнего я так и не поняла.

— О, это очень просто, — Том окидывает сидящих рядом с Джин парней взглядом, мысленно прикидывая, что будет, если он подвергнет их медленной мучительной смерти. — Я вам сейчас всё расскажу…

И ненавязчиво ставит кисти рук по обе стороны от сидящей за первым рядом Джинджер — так, что между ними остаются лишь считанные дюймы. Ожидаемо, одногруппников смывает на последние ряды уже после ближайшего небольшого перерыва…

…И сразу за этим: сгущающиеся сумерки, кладбище, зловоние, распространяющееся из огромного, в человеческий рост, котла... Люди, окружающие его плотным кольцом, больше всего напоминают Тому собрание оккультного общества. Вот-вот расступится толпа, и из-под мраморного ангела, к которому ещё и прикован незнакомый пацан — не иначе жертва Падшему, — вылезет какой-нибудь Азазель. Голос, от которого стынет кровь в жилах, неожиданно оказывается его собственным. И Том почему-то уверен, что гневные стальные нотки не сулят присутствующим ничего хорошего…

Тому становится физически плохо от резко накативших на него воспоминаний, он садится прямо на ступени лестницы бокового прохода, который ведёт в спортивное крыло, где Джинджер по вечерам занимается волейболом. И как только его — такого больного, с чёртовой амнезией, взяли на работу? Не иначе, Джин, составляющая ему резюме, — волшебница. Там, позже, всё ещё сидящим на лестнице, Тома и находит Джин...

1) (с) Zero People

Вернуться к тексту

2) Канбе́рра — столица Австралийского Союза (Австралии). Канберра является крупнейшим городом Австралии, расположенным внутри страны, а не на побережье.

Вернуться к тексту

3) Ретроградная амнезия — нарушение памяти о событиях, предшествовавших приступу заболевания либо травмирующему событию. Проявляется при многих неврологических заболеваниях, а также при травмах головного мозга или при внезапном возникновении травматического шока. Характеризуется потерей памяти о событиях, непосредственно предшествовавших поражению мозга.

Вернуться к тексту

4) Лондонский аэропорт Хи́троу — крупнейший международный аэропорт города Лондона.

Вернуться к тексту

5) Австралийский национальный университет — государственный университет, расположенный в Канберре (Австралия). Создан 1 августа 1946 года.

Вернуться к тексту

6) Элеа́ты, элейцы, Элейская школа — древнегреческая философская школа раннего периода, существовавшая в конце VI − первой половине V веков до н. э., в городе Элее, в Великой Греции (юг Италии). В отличие от большинства досократиков, элейцы не занимались вопросами естествознания, но разрабатывали теоретическое учение о бытии (предложив впервые сам этот термин), заложив фундамент классической греческой онтологии.

Вернуться к тексту

И лишь когда озарит солнце

Узлы тропинок вокруг сердца,

Увидят все, что его нет здесь

Уж ни на ощупь, ни во снах.

Что унесла его с собою

Сквозь времена и через звёзды.

И обернула рукавами,

Утёрла слёзы-письмена ⁽¹⁾

— Поиграй мне, Ронни, — зовёт тетушка Мюриэль, когда тот вбегает по лестнице вверх.

Рон нервно оглядывается на запертую дверь, за которой легла дремать Гермиона, но ничего не поделать: некрасиво отказать тётушке в такой мелочи, да и сказать, что не умеет, — тоже не выйдет. Ведь это именно тётушка Мюриэль учила его музыке. А палочка, как назло, осталась в другой спальне. Даже заглушающее заклинание не поставить.

Рон заходит в тётушкину комнату, где стоит старое, уже порядком рассохшееся фортепиано. Но оно всё ещё строит: тётя исправно вызывает мастера. Ещё до школы мать частенько закидывала его и Джинни к Мюриэль. Джин тогда сразу же бралась за какую-нибудь глупую книжку, в которой рыцари говорят притязательно возвышенно и не срываются на отборную брань, даже если в голову им летит двуручник. А все дамы, как на подбор, тоскливее некуда. Сидит одна такая в замке и вышивает победное полотно о рыцарских подвигах, и помощи от неё ждать не приходится. Не то, что Гермиона. Наверное, мать тоже такие глупости читала, иначе, откуда у них все эти дурацкие Рональд, Персиваль, Джиневра? Это сейчас Рон понимает, что Джин всегда чувствовала себя несколько одиноко. Ещё бы: девчонка, да ещё и младшая. Не так-то просто было воспринимать её всерьёз. А тогда ему казалось, что они играют в игру: «Кто быстрее избавится от Мюриэль». Рон всегда проигрывал, наверное, потому, что в глубине души всё-таки любил и любит музыку. А вот Джинни музыку не слышит, как и Гарри. А хорошо, чтобы хоть кто-то в паре слышал её... Вот только, как попытаться это объяснить человеческим языком, Рон не знает… Видимо, его лучшему другу и сестре, действительно, лучше порознь. Знать бы ещё только... Нет, вот об этом точно лучше не думать!

Рон открывает крышку инструмента и берёт лежащие сверху ноты. Быстро пролистывает альбом, выбирая что-то тихое, мелодичное, чтобы, по возможности, не разбудить Гермиону.

Пальцы немного дрожат от волнения, прежде чем лечь на чёрно-белую клавиатуру — всё-таки он уже давно не играл серьёзно.

— Не торопись, медленнее, — привычно даёт наставления тётя, когда он извлекает первые звуки из старого фортепиано и ожидаемо сбивается в самом начале.

Проходит ещё немного времени, и клавиши приятно теплеют, а разрозненные звуки начинают складываться в композицию.

Гермиона всё-таки просыпается. Садится рядом с ним на скамью, маленьким кулачком трёт заспанные глаза и шепчет на ухо:

— Обманщик, — Рон опасливо скашивает глаза в её сторону, но Гермиона улыбается, переворачивает ему страницы, и тёплая рука её лежит на его коленке. А она ещё удивлялась, как это у Рона получилось так быстро сыграть «Собачий вальс». Смешная...

Лаванда умчалась первой. Прошло около месяца, после того, как Тот-кого-нельзя-называть исчез и его правительство перестало скрывать пропажу. Бывшая девушка Рона припечатала, что сыта этим всем по горло и сваливает в пампасы. Вид у неё при этом был донельзя счастливый.

На звуки фортепиано подтягивается Гарри. Плюхается на софу рядом с Мюриэль и так и замирает.

Вторым покинул их Снейп. Заявил, что его непременно вздёрнут либо бывшие коллеги, либо трибунал, и не сдалось ему такое счастье даром. Конечно, никто и не подумал его останавливать.

Рон вновь сбивается с ритма, вспомнив о Джинни. Когда пропала сестра, шёл снег. Вокруг было белым-бело. Вьюга завывала в каминной трубе, и, казалось, что эта скорбная песня оплакивает всех тех, кому не суждено дожить до весны.

Они перерыли всю комнату и на подушке нашли лишь пару строк на пергаменте, написанных округлым почерком Джин. Записка была больше всего похожа на заметку из дневника и гласила:

«Я когда-то слышала мнение, что твоя судьба всегда подойдёт к тебе с лица, заглянет в глаза и скажет: «Здравствуй, это я». Но я мало верила в предопределённость, но лишь в то, что мы сами выбираем свой путь. Но не теперь. Теперь я надеюсь только, что у меня всё получится, и вы будете счастливы».

Строки, которые никому ничего не объяснили, но лишь повергли маму в настоящую истерику. Лаванда кинулась отпаивать её успокоительной настойкой. А стрелка с подписью Джиневра перевезённых к Мюриэль родительских часов поминутно перепрыгивала со «смертельной опасности» на «в пути». А через пару дней стала перемещаться между «смертельной опасностью» и «домом», что повергло всех в ещё больший шок. Но, по крайней мере, она всё ещё была жива.

Тётушка задрёмывает, свесив голову на грудь, и ребята тихонько выходят. На кухне обнаруживается Луна. Она стоит, раскачиваясь с пятки на носок, и тихонько поёт тетушкиной герани песенку собственного сочинения. Лавгуд выдумала их штук пять или десять для разных видов цветов, чтобы порадовать Невилла. Но после плена Долгопупс стал ещё более замкнутым и неожиданно сильно сдружился со Сьюзен. А Луна перебралась назад к отцу. И вот только время от времени заглядывает сюда, чтобы проведать друзей. И выглядит ещё более потерянной, чем всегда.

Гермиона разливает чай по винтажным кружкам Мюриэль, а Рон в кухонном шкафчике находит остатки вчерашнего печенья, приготовленного матерью. Со дня на день и они смогут вернуться домой.

— Я хочу отправиться на поиски. Волдеморт жив, и мне действительно из-за этого нет покоя. Как представлю, что где-то он себе поживает спокойно, после всего того, что сделал, меня натурально трясёт, — догадка, от которой кровь холодеет в жилах, так и повисает где-то в конце фразы, но, естественно, никто не произносит вслух, что совпадения обычно не случайны.

Гермиона очень переживала, что этого разговора не избежать. И как в воду глядела. Чарли, Билл, мама, папа и Флёр день и ночь колдуют, стремясь найти Джин. Но пока всё напрасно. А они с Гермионой…

— Знаешь, Гарри… Ты нас, конечно, прости, но мы не хотим. Мы не хотим гоняться за фантомом всю жизнь. Да, мы понимаем, что Метки никуда не пропали, а значит, Сам-знаешь-кто всё ещё жив. Но мы… устали.

Рон выдыхает тяжело и виновато. Щёки предательски пылают от смущения. Он всё ещё не уверен, что они с Гермионой поступают правильно, бросая друга без поддержки.

— Пойми нас правильно, Гарри. Мы, не задумываясь, пошли за тобой в прошлый поход. И не задумываясь, продолжили бы борьбу, столько, сколько бы потребовалось. Но… мы теперь не уверены, что это всё ещё имеет смысл. Волдеморт, — слова теснятся, Гермиона, подхватившая речь Рона, торопится и глотает гласные, но ненавистное имя выговаривает чётко и без страха. Уизли почти завидует, — пропал. И когда бы он ни вернулся, если вообще когда-нибудь вернётся, хуже уже вряд ли будет.

— И хочется хоть немного пожить, прежде чем это случится, — произносит вдруг Луна, отворачиваясь от окна, о которой уже все и забыли, если честно. Гермиона слегка краснеет, нервно сжимая руки в замок.

— Ну, в общем, Луна верно сказала, — неловко договаривает Гермиона, опуская взгляд в пол. Рон становится рядом и кладёт руку на худое плечо своей девушки.

— А-а-а, ясно, — тянет Гарри и растерянно моргает за стёклами своих смешных очков.

Гермиона дёргается под рукой у Рона, да он и сам уже почти готов передумать, как вдруг Луна произносит:

— Ну тогда, может, я поеду с тобой, Гарри? Мне так хочется посмотреть мир…

* * *

…Хитрый механизм, заключённый в пластмассовый чёрный блестящий корпус, издаёт мерзкий трезвон. Лаванда вздрагивает всем телом и роняет чашку, хорошо хоть уже пустую.

Никто не посмеет упрекнуть Лаванду в нетерпимости к магглам и их культуре. Ведь в её жилах половина крови простецкая, может так статься, что её сын или дочь, или какой-нибудь пра-правнук окажется вовсе лишённым магии. Но Лав всё равно ненавидит, люто ненавидит этот новенький маггловский телефон, поставленный чуть ли не на самое почётное место в доме. И когда она слышит этот визгливый звонок, о, как бы она хотела разбить ненавистный аппарат об стену. Ведь родители звонят очень редко, предпочитая ждать сообщения от Лав, как она и просила.

Нет, конечно, Браун ничего не делает. Молча поднимает с пола чашку и замирает в ожидании, смотря, как напротив ровно в такой же растерянной позе застывает Северус. Он поджимает губы. Делает глубокий вздох. Крылья длинного носа трепещут. И снимает трубку.

Парвати всегда говорила, что ничего не случается просто так. Бывает так, что карма настигает тебя сразу после прегрешений. Или находит через тысячу рождений. Не имеет значения. Ты должен быть всегда готов. Лаванда пытается понять, где же она так сильно нагрешила.

— Здравствуй, — холодный голос Северуса, ответившего по телефону, всё-таки не так спокоен, как Лав бы того хотелось. Он внимательно слушает собеседника, не вставляя не единого замечания. А перед тем, как повесить трубку, говорит: — Хорошо, я вылетаю.

Лав до боли сжимает в руках тонкую фарфоровую чашку — ещё немного, и та лопнет. Северус на миг прикрывает веки, а когда открывает глаза, то делает шаг вперёд и забирает несчастный фарфор из рук Лаванды и ставит его на стол.

— Только не начинай. Я тебя умоляю. Управлюсь за пару дней. Ты даже и не заметишь, — он притягивает её к себе, зарывается пальцами в длинные светлые волосы, слегка массирует кожу головы.

А ведь это ещё проблема: вновь отпрашиваться из магического ателье, в котором работает Лав. И многочасовой перелёт, что, в целом, гораздо комфортнее, чем любой магический способ перемещения, но всё равно утомительно…

— Это уже в четвёртый раз за последние два года. Сколько можно? — Лаванда высвобождается из объятий. Нет, возмущение просто невозможно сдержать. Она понимает, что скандал ни к чему не приведёт, ведь спокойствие родных британских магов зависит теперь только от них… Вот только когда это кого останавливало? И в сердцах Лав добавляет: — Не легче ли просто убить его?

Лицо Северуса искривляется, как бывает всегда, когда он собирается разразиться гневной бранью. Но Лаванда его не боится. Лав с недавних пор вообще ничего не боится. Сложно продолжать дрожать от страха, когда дважды в год ты добровольно летишь на другой конец мира, где по прилёту запросто можешь найти свою смерть.

— И кто этим займётся, дорогая? — ядовито выплёвывает Северус. — Ты?

Лаванда хочет добавить ещё что-нибудь злое, но заставляет себя успокоиться, прислушаться к голосу разума.

— Ладно. Извини, — идёт на попятную Лав, обнимая его за талию. Но всё же добавляет упрямым тоном: — Но я лечу с тобой.

* * *

«Дорогой друг Тобиас» решительно кажется Тому слишком знакомым. Не только потому, что видит его уже четвёртый раз за свою «новую жизнь». Но будто Том действительно знал этого человека (или думал, что знал) очень и очень хорошо. Что, наверное, так и есть, раз Джин сказала, что Тобиас — их близкий друг и врач-психотерапевт. При всём при том, врачебный халат совершенно не идёт этому мрачному типу с хмурым брезгливым лицом. А ещё Тома просто бесит взгляд, который «дорогой Тобиас» бросает на его жену. Ответный взгляд подружки врача, который пролетел полмира, чтобы диагностировать нынешнее состояние Тома и понаблюдать улучшение, тоже не добавляет спокойствия. Это настоящий взгляд стервы, которая только и ждёт того, чтобы вцепиться сопернице в лицо.

— А зачем тебе халат, если это всё равно не больница? — Том неприятно скалится, оглядывая убранство почти пустой съёмной квартиры, в которой остановился доктор.

— Чтобы настроиться на рабочий лад, — сухо отвечает Тобиас, при этом его глаза так же сверлят Тома со скрытой неприязнью. Друг, говорите…

Тому довольно сложно сконцентрироваться на разговоре, потому что интуиция о чём-то истошно вопит ему, а он только и думает, что об этом чёртовом жадном взгляде.

— Иди на кухню, Джинджер, — наконец, велит Том, он в двух шагах от того, чтобы просто спустить Тобиаса по лестнице. И чёрт с ней, с историей болезни, он уже и так давно хотел перейти к какому-нибудь местному специалисту.

Джин молча кивает и выходит. Умная девочка. А за ней уходит и блондинка, притворив за собой дверь.

Тобиас усаживает Тома на диван и садится на стул напротив. Это чудо природы (не абы кто, а психотерапевт с правом оказания фармакологической помощи), — начинает задавать Тому всякие нудные вопросы и при этом, не отрываясь, смотрит в глаза. Глаза у него неприятные: колкие и чёрные, без видимой границы между радужкой и зрачком. Пока тот спрашивает о симптомах, о характере и периоде возвращающихся воспоминаний, Том чувствует странное: будто в его сознании открыли дверцу, и кто-то непрошеный шагнул внутрь.

«Что это, гипноз?» — спрашивает себя Том и тут же чувствует, как тревоги и мысли, которые терзали его с самого начала визита к врачу, начинают бледнеть, словно линяет на солнце яркий тканевый рисунок. Том в панике шарахается от этого «нечто» и будто бы захлопывает одну дверь. Раз — и воспоминание о черноволосой женщине под замком, два — испуганный пацан на кладбище скрыт под непроницаемой завесой.

Теперь Том вдруг видит Джинджер: она снимает оранжевую апельсиновую кожуру, а затем разламывает пахучую мякоть. В сторону брызжет сок, а она с улыбкой отправляет в рот первую дольку. И, тогда Том притягивает её к себе и, смеясь, целует в губы с апельсиновым вкусом… Воспоминание очень быстро подёргивается дымкой, и это так раздражает Тома, что он в панике старается скрыть его поглубже в памяти и самостоятельно навести туман. К концу сеанса Том так измотан, что тонкая рубашка на спине вся мокрая от пота…

И тут становится совсем странно. Тобиас вдруг достаёт деревянную палочку из внутреннего кармана халата. И когда он произносит что-то на латыни, добавляя взмах палочкой, Том мысленно группируется и накрывает весь разум будто бы бетонным саркофагом. Пока он растерянно моргает, Тобиас прячет странный инструмент и начинает свой допрос с самого начала. А Том? Он почему-то рассказывает только про университет и цигун. Спрашивает, читал ли Тобиас Маркса. А про вернувшиеся воспоминания и увиденные странности больше не говорит ни слова…

Они с Джин выходят из квартиры врача и его подруги, когда уже почти темно. Том отдаёт Джинджер новый рецепт на лекарства и вдыхает свежий вечерний воздух. Его одолевает столько разных мыслей, но он и не думает, высказать их вслух.

…А через пару дней, когда Том в одиночестве возвращается домой (Джин почувствовала себя плохо, и ушла домой с пар, не дождавшись его), воспоминания наваливаются на него, как девятый вал на бриг: ломают остов, мачту и реи с белоснежными парусами. Голова раскалывается от боли так, что из глаз, того и гляди, польются слёзы. Том садится прямо на тротуар, а в сердце отдаются болезненные разряды.

* * *

«Почему ты попал на Слизерин, Том?»

«Ещё до того, как я сел в поезд, я, конечно же, прочёл «Историю Хогвартса» от начала до конца... Ты ведь тоже так сделала?»

«Ну... Я листала её понемногу лет с восьми».

«Умница. И я подумал: Пуффендуйцы добры. Но доброта — это довольно-таки никчёмное качество, которым так и норовит воспользоваться каждый. А дух братства ломает тебя, как независимую единицу, но делает не столько частью коллектива, сколько удобным винтиком системы».

«По-твоему, надо быть злым, Том?»

«По-моему, зло — не более, чем выдумка. Что скрывается за моралью? Не сдерживающий ли фактор для тех, кто способен на большее? Мы бесконечно штопаем, собираем расползающиеся традиционные нормы. Но какой смысл удерживать то, что распадается? Не лучше ли то, что падает, ещё толкнуть? Словно камень в отвесную глубину. И тогда ты либо научишься летать, либо разобьёшься об уступы. Я бы хотел объявить войну тысячелетним ценностям: не просто войну моралям или устоям, а тому, что стоит за этим — боязнь слабых, лицемерие, бедность духа. Я когда-нибудь расскажу тебе подробнее. Это очень красивая мысль…

Потом, Когтевран. Ум — это хорошо. Но одного ума никогда не бывает достаточно. Понимаешь?»

«Нет».

«Силу умного слова нельзя недооценивать. Однако нужна ещё пара умелых рук, не боящихся запачкаться. Иначе ум бесполезен. А факультет, как я понял, зациклен на чистом знании. Это, если хочешь знать моё мнение, лишь сделает любого неприспособленным к жизни «книжным червём». При удачном стечении обстоятельств может получиться стать учёным. Но для настоящего успеха в этом деле тоже нужен талант».

«И остались: Гриффиндор и Слизерин. Смелость и хитрость. Никто никогда не упрекнул бы меня в том, что я трус. Но знаешь... Чугунными лбами храбрецов легче всего пробивать каменные стены... Не так ли?»

«Вся моя семья с Гриффиндора».

«Не пойми меня неправильно. Храбрость — это прекрасное качество. Как ум или трудолюбие. Просто мне от этого не было бы никакой пользы. Кроме того, только представь, какие чудовищные ожидания накладываются на тебя таким факультетом. Думаешь, справишься?»

«Не знаю. Если честно я чувствую себя безумной трусихой. Даже разговор не могу поддержать из-за своего стеснения».

«Не волнуйся. Шляпа знает, что делает. Если ты, конечно, не просила её».

«А что можно было?»

«О, прости, с этого мы, кажется, и начали. Так я и попал на Слизерин. Попросил Шляпу».

«Невероятно. И ты ни разу не пожалел о сделанном выборе?»

«Я подумал: стремление к победе любой ценой, хитрый и изворотливый ум, стимулирование амбиций в духе здоровой конкуренции — вот что мне нужно. А оказалось... Нет, «пожалел» вовсе не то слово. Я стараюсь никогда не о чём не сожалеть. Что сделано — то сделано. Скорее, это была лёгкая досада от того, что аналитические выкладки так сильно разошлись с эмпирическими данными. И да, после этого у меня остался лишь один путь».

«Какой?»

«Не стать равным, нет. Ты никогда не станешь вровень с теми, кто с детства ел серебряной ложкой, если не видел в жизни ничего, кроме затёртых до блеска приходских скамеек и прохудившихся ботинок. Нет, не равным. Но много, много выше».

* * *

— ...Ваше имя кажется мне смешным. Даже у нас в глубинке давно извели и князей, и султанов. Это выдаёт в вас не слишком далёкого грязнокровку.

— Это лишь анаграмма. И я не стремлюсь найти понимания среди людей большого круга. По крайней мере, сейчас. Но лишь... Впрочем, вам до этого не должно быть дела.

— Верно. И всё же вы здесь, хотя, кажется, я уже отказал вам.

— Дважды. И вы должны прекрасно понимать, что лишь дурак стерпит третий удар по щеке.

— Дурак. Или праведник.

— Я похож на праведника или дурака?

— К сожалению, ни человеческую глупость, ни добродетель невозможно определить с первого взгляда. Впрочем, ваше лицо подсказывает мне, что вы на многое готовы пойти ради достижения собственных целей.

— Не стану с вами спорить. И разве это не должно убедить вас пойти мне навстречу?

— Понимаете, я очень стар. И давно уже смирился с тем, что рано или поздно умру. Но вот знания — они бессмертны. А в неподходящих руках ещё и смертельно опасны. Что вы будете делать, когда получите их?

— Изменю мир.

— Как же вы ещё молоды, Волдеморт. Сколько юнцов до вас пытались изменить мир?. И сколько Икаров разбилось о морскую гладь?

— Я далеко не крылатый мечтатель.

— Разве? Только лишь отсутствие крыльев делает вас отличным? Вы стремитесь к солнцу, к величию, гордыня застит вам глаза, и вы поднимаетесь всё выше и выше, пока обжигающий жар не растопит воск. И потом... вы упадёте.

— Я здесь не за тем, чтобы вы читали мне нотации.

— Я понимаю. И знаете, пожалуй, вы правы. Мне бы хотелось пожить ещё хотя бы немного. Море так прекрасно в это время года, не находите?

* * *

— Что с вами, мистер, вы в порядке?

— Отойдите от меня, сейчас же, — выдавливает он сквозь зубы. Кровавая пелена стоит перед глазами, и Волдеморт слышит лишь удаляющийся стук каблуков оскорблённой в лучших чувствах прохожей.

Он сидит на асфальте ещё какое-то время, пока части вращающегося калейдоскопа не замирают в привычной конструкции.

И он спрашивает себя: «Что же она наделала?»

Осознание повисает в изумлённом разуме, наливая каждую клеточку его тела испепеляющей яростью. Лорд Волдеморт встаёт на дрожащие, как у пьяного, ноги, и идёт в место, которое уже почти два года ошибочно считает своим домом. А женщину, вероломно сломавшую его жизнь, — своей семьей.

Пока он идёт, пытается вызвать хоть какой-то магический всплеск, наколдовать хотя бы «Люмос». Но всё напрасно: магия молчит. И липкий страх невольно проникает к самому сердцу, скручивает внутренности тисками.

Волдеморт заходит в дом очень осторожно. Главное оружие — внезапность. Кто знает, какие ещё сюрпризы таит от него это порождение его провалившихся планов. Входная дверь закрывается с тихим щелчком. Он рукой придерживает китайские колокольчики ветра, висящие слева от входа. Ненадолго замирает, прислушиваясь к тишине дома. Ни телевизор, ни стереосистема не работают, как бывает всегда, когда Джин остаётся дома одна. Он немного трясет головой, чтобы выкинуть из головы ворох ненужных бытовых подробностей, оплетающих светлую когда-то голову, как паутина — оставленный без присмотра чердак. Но вместо дурацких маггловских завываний он слышит лишь странные, хлюпающие звуки, которые по мере приближения к спальне оформляются в женские рыдания.

— Почему ты плачешь? — снова, почему снова? Лорд не знает, как реагировать.

У него только одно желание: стереть в пыль, развеять трухой по ветру, изжить саму память... А тут эти слёзы... совершенно не вовремя. Ужас и страх — прекрасные чувства. Предохраняют от непослушания, неповиновения. Но слёзы... он ведь не сделал пока ничего, чтобы вызвать такую реакцию. Реакцию, не укладывающуюся в рациональные рамки, задевающую что-то внутри: глубинные инстинкты, дающие сигнал в мозг на оборонительную агрессию. Но если обидчик он сам, то, что ему остаётся? Лишь чувствовать бессильную злость.

— Нет, ничего. Всё в порядке, Том.

Волдеморт внутренне передёргивается от ненавистного имени. Как же много усилий он приложил, чтобы избавиться от него, и вот опять... И всё же на самом краю сознания мелькает мысль, что так всё равно лучше, чем быть для неё Человеком-чьего-имени-никогда-не-произносят.

Лорд Волдеморт решительно подходит ближе. Его потряхивает от едва сдерживаемого гнева. Но он заставляет свой голос звучать спокойно.

— Кто тебя обидел, Джин? — Лорд склоняется над креслом и сжимает её плечи.

— Никто, никто, Том, — она старательно вытирает слёзы, пытаясь улыбнуться и одновременно встать.

— Тогда почему ты расстроена? — злость бурлит внутри, а её упрямство лишь подливает масла в огонь. — Скажи мне!

— Всё в порядке. Я просто немного устала. Перезанималась. Переутомилась...

— Хватит лгать мне, чёрт возьми! — не выдерживает он, наконец. Встряхивает, как безвольную игрушку: — Говори!

— Я беременна!— бешеный взгляд действует безотказно. Джин в ужасе вжимается в спинку кресла, из которого он так и не позволил ей встать.

— И что не так? — молоточком стучит в висках. Такое можно было предположить. Они же были близки... Он не понимает.

— Не знаю... — Джин заикается и давится слезами. — Я просто не была готова.

— Ложь! — догадка причиняет новую обжигающую боль. Он в бешенстве хватает журнальный столик, так, что стоящие на нём электронные часы жалобно тренькают об пол, и запускает его в стену. Стол разваливается на перекладины, а Тёмный Лорд продолжает: — Прекрати мне лгать! Я тебе сейчас расскажу, почему ты плачешь! Ты только теперь поняла, что у твоего идиотского поступка будет непредсказуемый результат. Родится ребёнок, и да, он будет волшебником! А как же иначе? Едва ли тебе так повезёт, что он окажется сквибом. Из него будет искрить магия, а когда всё нормализуется, он поедет в школу. И вот тогда хотел бы я посмотреть, каким «Обливиэйтом» ты сможешь удержать спровоцированный поток воспоминаний.

— Так ты... — глаза Джин расширяются от ужаса, когда она понимает, что он только что сказал.

— Вспомнил ли я всё? Да, до последнего слова. Ложь — очень тонкая наука, крошка. Не тебе тягаться со мной в этом. Зачем ты это сделала?

Она смотрит на него затравленно и одновременно упрямо.

— Я должна была тебя спасти. И остановить!

— Идиотка! От чего ты собиралась меня спасать? — кричит он в ответ и сметает все книги с полок. Гегель, Платон, Фромм — сколько времени он потратил на штудирование бесполезной литературы, пока где-то в Англии вновь пошли прахом все его планы.

— Гарри… Он узнал, что ты перестал быть бессмертным. И…

— И ты решила, что вчерашний недоучка вдруг окажется настолько умелым, что справится с Лордом Волдемортом? Серьёзно? — он хватает с тумбы ночник и с яростью разбивает его о стену.

— Пророчество гласило об этом, — срывается и она в крик. Маленькая рассерженная гарпия с блестящими в глазах злыми слезами. — И он был не один. Знаешь, сколько человек мечтало убить тебя?

— Знаю, конечно, знаю, иначе не искал бы пути к бессмертию! — самоконтроля становится всё меньше. Скольких он убил за гораздо меньшую провинность?

— И что ты собираешься делать? — отчаянно выкрикивает Джин, пока он разбивает ещё пару мелочей об пол.

— Вернусь назад и завершу то, что начал, — Волдеморта потряхивает от самонадеянности собственных слов. Ведь что он может найти, вернувшись в Англию после двухгодичного перерыва? Руины и позор. Едва ли хоть у кого-то хватило сил удержать всё под контролем. Всё равно придётся начинать сначала. Моргана! — И ты отправишься со мной, милая.

Лорд хватает Джинни за локоть и тянет на себя, искривляя рот в злобной гримасе.

— Нет, ни за что! Слышишь? — взвывает она в ответ и выворачивается из его хватки не хуже ядовитой кобры.

— Если ты и правда носишь моего ребёнка, то у тебя нет выбора! — отрезает мужчина, не отпуская руки.

— Я лучше и вовсе избавлюсь от него, чем позволю ему вырасти в твоём мире!

За эти слова Лорду хочется и вовсе задушить её.

— Что стало с моей палочкой?

Джин упрямо сжимает губы в тонкую нить, но он всё равно успевает перехватить мимолетный взгляд, направленный на платяной шкаф. Волдеморт рвёт на себя дверцу и начинает остервенело выкидывать из гардероба всё: бельё с полок, вешалки с одеждой, коробки с обувью. В одной из них он находит то, что ищет. Джин кидается к нему, словно дикая кошка, стремясь вырвать найденную волшебную палочку. Короткая, красная древесина, волос единорога. Совсем не его. Её. Волдеморт наставляет на девушку палочку, произнося:

— Остолбеней!

Но ничего не происходит, она всё так же пытается вырвать у него из рук волшебный инструмент, и он со злости отталкивает Джин плечом. Она, неловко крутанувшись, падает рядом с креслом. Волдеморт тут же жалеет о своей импульсивности, чуть ли не кидается следом, но потом, вовремя одёрнув себя, разворачивается и выходит наружу, пока не произошло чего-то непоправимого.

1) (С) Карелия.

Вернуться к тексту

Я раскрыл себе грудь алмазным серпом

И подставил, бесстыдно смеясь и крича,

Обнажённого сердца стучащийся ком

Леденящим, невидимым чёрным лучам.

Ведь в этом мире мне нечего больше терять

Кроме мёртвого чувства предельной вины.

Мне осталось одно — это петь и плясать

В затопившем Вселенную пламени чёрной Луны!⁽¹⁾

Мёртвые давно хотели погубить Тёмного Лорда.

С тех самых пор, как в пыльной, мерзкой лачуге Гонтов он надел на палец чёрное кольцо старика Марволо, его мёртвые всегда были с ним. В юности, пока он ещё носил кольцо, — молчаливыми укоризненными тенями, не причиняющими практически никакого беспокойства, но с каждым новым крестражем (и убийством, соответственно) всё более агрессивными и неотступными. Когда он избавился от кольца, превратив его в хранилище осколка своей души, мёртвые ненадолго оставили его. Чтобы потом — после развоплощения, когда он стал так близко к потустороннему миру, — вернуться и быть с ним каждую минуту, каждую секунду. Дразня, забивая голову замогильной трескотнёй⁽²⁾, зля. Чаще всего они приходили, стоило ему только остаться одному. Но иногда они появлялись прямо посреди собраний Пожирателей смерти, или рейдов, или других важных встреч и бесед, угрожая пустить всё прахом, отвлекая его, выставляя в невыгодном свете.

...Заглянул отец. По обыкновению, стал орать на повышенных тонах, переходя на мерзкий ультразвук. Потом когда, видимо, устал орать, ходил вокруг Волдеморта, притопывая, прихлопывая и нервно потирая холёные руки. Бубнил, как ненавидит Лорда и всё его ведьминское племя, как с удовольствием лично сжёг бы и мага, и его мамашу.

— Мать давно мертва, радуйся, — нервно ответил ему Тёмный Лорд, потирая виски, которые пронзало невыносимой болью от крика Тома Реддла-старшего и его бормотания. Отца это ничуть не успокоило, он размахнулся, хотел было ударить Волдеморта, выбить из кресла, в котором тот утопал, но рука Реддла прошла сквозь сидящего, не оставляя даже сосущего холодного ощущения. Это окончательно убедило Лорда в том, что Реддл-старший — даже меньше, чем призрак. Впрочем, как и сам Волдеморт.

Когда голова Тёмного Лорда готова была совсем разорваться от отцовского скулежа, появилась мама. Он не заметил, откуда она материализовалась, но отец отшатнулся с гортанным криком:

— Ты!

Реддл выглядел так же, как Волдеморт запомнил его: около сорока, немного седых волосков в густой шевелюре. Мать же Тёмный Лорд никогда при жизни не видел.

— Надеюсь, ты горишь в аду, ведьма! — злобно выкрикнул отец и сделал пару стремительных шагов вперёд. Тёмный Лорд немного приподнялся в кресле, словно предчувствуя, что Реддл захочет ударить Меропу, а он сможет ему помешать (как, хотелось бы знать?). Отец быстро приближался к маленькой фигурке, затянутой в тёмный старый плащ. И Волдеморт уже хотел было приказать отцу или попросить (что возымело бы над тем эффект сильнее?), как Реддл-старший, так и не занеся руку, стремительно отступил в противоположный угол комнаты, нервозно поджимая пальцы.

Лорд устало вновь осел в кресле, разглядывая молчаливую женщину. Ей на вид было лет восемнадцать-двадцать — не больше. Большой круглый живот прикрывала мантия, словно ей уже никогда не избавиться от бремени.

— Знаешь, я мог бы выправить тебе глаз, — заметил он неожиданно для себя. Меропа была на редкость безобразна: скучное серое лицо, жидкие волосы, убранные в низкий хвост, косящий глаз. Но, как поговаривали его слизеринские одногруппницы, когда кого-то поносили: не бывает некрасивых женщин, но только равнодушные к себе. Немного ухода, хорошего питания, колдомедика, чтобы глаз не косил… Чёрт, и о чём он только думал... Волдеморт согнулся в кресле, опираясь головой на ладони. На почти прозрачной коже выступила испарина. Ещё немного, и маг бы вновь развоплотился, несмотря на яд Нагайны.

— Спасибо, сынок, — ответила тихо мама и сделала робкий шаг к нему, поднимая руки, словно хотела дотронуться до лба Тёмного Лорда.

— Сынок, — передразнил её Реддл-старший тонким издевающимся голосом и вновь заорал: — Чёртов ведьминский ублюдок — вот он кто, а не сынок!

— Заткнись, — озверела вдруг мать, выходя из своего молчаливого созерцания.

— У меня сейчас от вас голова взорвётся, — простонал Волдеморт своим мучителям.

— Что вы сказали, милорд? — вдруг спросил восторженный мальчишка, появившийся на пороге.

— А-а-а. Это ты, Барти, — Лорд перевёл взгляд на визитёра, а потом вновь в угол, откуда только что кричала мама.

Ожидаемо, там никого не было...

* * *

Прыг-скок. Прыг-скок.

— Поиграй со мной, Том. Том.

Миртл прыгала по расчерченным на тёмном паркетном полу мелом белым квадратикам. Бесило, что это маггловская игра. А еще: что Волдеморт знал её название.

— Том, попрыгай со мной.

— Как ты себе это представляешь? Мне уже давно не четырнадцать. Я не буду играть в классики.

— Ну, не знаю. Я же не виновата, что ты вырос, а я — нет, — протянула Миртл вновь после недолгого молчания.

— А кто виноват? — бездумно спросил он, смотря, как по окну кабинета сплошным потоком стекает дождевая вода, заслоняя вид чудесного сада Нарциссы Малфой.

— Ты, — Миртл расхохоталась и немедленно вылетела за пределы мелового контура. — Ну вот! Сначала начинать!

Она вновь кинула камушек на «единицу», и тот запрыгал по лакированному дереву. По крайней мере, ей теперь было весело. Не то, что в Хогвартсе. Весело потешаться над ним.

— Мне говорили: ты стала призраком в школе. Тогда почему ты здесь?

— Пф-ф. Ну что ты, как маленький, Том? — визгливым детским голоском, но отнюдь не с детской интонацией произнесла Миртл. — Ты столько всего прочёл, а простых вещей так и не понял. Душа — это нечто побольше призрачного отпечатка.

— Так кто ты? Душа?

— Откуда мне знать, Том. Я всего лишь ребёнок, — Миртл вновь засмеялась высоким смехом. — Поиграй со мной.

* * *

Мёртвые вознамерились непременно убить Тёмного Лорда. Свести с ума, довести до ручки, опозорить перед слугами...

— Том, ты больше не так хорош, как раньше.

Он ненавидел Хэпзибу за то, что она всегда появлялась именно в спальне. Даже ночью от мёртвых не было покоя. Особенно ночью. Он уже почти перестал спать. Даже в его отчасти магическом теле отсутствие сна тормозило реакции. Он постоянно срывался в истерики, выглядя из-за этого нелепым и смешным. Всё вокруг выплывало, словно из белесого тумана. Иногда Смит являлась одна, что было во много раз хуже. Но сегодня, как обычно, на пару с молчаливым Томасом Реддлом — скрюченным и совсем седым — важным деревенским богатеем.

Они устроились за маленьким колченогим столиком и играли в шахматы, обычные, не магические. Лорд приказал убрать всю мебель из своей спальни: тумбы, столы, комод, — всё, кроме кровати. Но тени теперь появлялись прямо вместе со столом и стульями. Им это ничего не стоило.

— Это неважно. Я что, по-твоему, девица на выданье? — без эмоций ответил Волдеморт. Вероятно, он уже сдавал свои позиции. Начал отвечать им.

Чтобы не смотреть на расплывшуюся фигуру Хэпзибы Смит, Тёмный Лорд лёг на кровать, подумав, что надо было приказать убрать и полог тоже. Он натурально задыхался в этих апартаментах.

— Том, жалкий недоносок, сиди нормально, когда взрослые с тобой разговаривают, — дед запустил в Лорда конём. Фигура полетела прямо в Тома, и тот уже совсем зажмурился, ожидая удар, но призрачный конь пошёл сквозь него.

Тёмный Лорд резко и зло поднялся с постели. Если бы он только мог, убил бы деда снова.

— Почему ты с ним? Он же просто маггл, — ядовито спросил Волдеморт у Хэпзибы, желая задеть Реддла посильнее.

— Невоспитанный жалкий кусок дерьма! — пробубнил себе под нос дед.

А Хэпзиба захихикала, сквозь вульгарно напомаженные губы:

— Том, Том… — с притворным сожалением она покачала головой. — Маги, магглы... Сколько можно уже носиться с этой чушью? Ты себя вообще слышишь? Кроме того, в смерти все равны. Благодаря тебе, между прочим. Да, Томас? — она повернула голову к своему соучастнику и скривила ярко-малиновые губы. Лорд пытался понять, лукавит она о своём отношении к магглам, чтобы потрепать ему нервы, или наследница Пуффендуй и правда такая неразборчивая.

— Почему ты без жены? Разве ей не хочется сказать, какой я урод? — спросил Волдеморт деда как можно более цинично. Может, они, наконец, разозлятся и оставят его в покое.

— Сил её нет смотреть на этакую образину, — грубо ответил Реддл. Хэпзиба хихикала, а деревянные фигурки глухо ударялись о доску.

— Убирайтесь, — Волдеморт кинул в них кочергой от камина, и призраки растворились в воздухе с мерзким смехом и отчётливым запахом озона и серы.

* * *

— ...А я ему торт шоколадный испекла на его тридцатишестилетие. А он мне что? Говорит, не люблю бисквитов, Чарити. И, извините, дверь, мол, там, а у меня работы много. И торт свой заберите, Чарити.

— Грубиян, — худая темноволосая женщина с ехидным лицом сделала страшные глаза.

— И это ведь не самое худшее. Хуже было попасть на этого — безносого — вечеринку и понимать, что никуда тебе отсюда не деться. И...

— Я вам не мешаю, дамы? — возмутился Тёмный Лорд, наконец, чуть не давясь кофе. На маленьком столике перед ним стоял обед, а пока маг сидел в кресле в отдалении от своего рабочего стола, там расположились две женщины: одна, плотная — профессор маггловедения в Хогвартсе, скормленная им Нагайне, а вторая — глупая и пустая Берта Джоркинс, заплутавшая в Албании.

— И он там был? — продолжила допрос Берта, даже не потрудившись повернуть голову в сторону Лорда Волдеморта. Женщина сидела на краю шикарного стола красного дерева и болтала ногой, облаченной в ботинок на толстой подошве. Какая безвкусица.

— Да был, конечно, сидел себе, как ни в чём не бывало. Даже бровью не повёл, когда меня решили убить.

— Сволочь!

— Ну, не то слово! Разве так себя можно вести — по-человечески?

— А по-человечески вдалбливать детям в головы всякую чушь?

— Чушь, это как заплатить за метро, если вдруг останешься посреди маггловсого города? — профессор Бербридж возмущённо повернула голову в его сторону. Её короткие перманентно завитые кудри бодро всколыхнулись.

— Какой маг в здравом уме окажется среди магглов — раз, и не надо врать — два. Я смотрел конспекты Драко за все годы. История, литература, обществознание. Хотели бы научить чему-то хорошему, преподали бы генетику. Или вон физику, к примеру. Пригодилась бы. Но не художественная литература, Мерлин прости.

— А чего ж ты, если такой умный, сам не предложил? По горло уже все твоими методами сыты, — Берта старалась скрыть за наглостью и развязностью свою обескураженность.

— А что, меня хоть кто-то стал бы слушать? Видишь, как получается: тебя начинают внимательно слушать, только когда ты наставляешь палочку прямо в грудь. Новый мир не построить, не разрушив старый. Стал бы я Министром Магии, и что? Подо мной всё так же продолжилась бы подколодная грызня, взяточничество, полное загнивание инертной массы. Этих никудышных традиционалистов просто необходимо было встряхнуть...

— Встряхнуть? — переспросила Берта с совершенно круглыми изумлёнными глазами. И расхохотавшись, добавила: — Какое хорошее слово!

* * *

— Итак, первое, Том: гнев.

Волдеморт закатил глаза. Нет ничего удивительного, что появления Дамблдора он любил меньше всего. Оставалось только порадоваться, что его тёмный маг приберёг напоследок. Каково будет с этаким занудой коротать Вечность?

— Есть такое, Дамблдор. Не поспоришь, — Лорд ухмыльнулся, надеясь, что профессор выйдет из себя. Но это, конечно, были напрасные ожидания. Альбус-то и при жизни был невозмутим, как сфинкс, а уж после смерти — и подавно.

— Не перебивай, Том, я только начал, — Дамблдор уселся в появившееся ниоткуда кресло-качалку и начал раскачиваться с раздражающим скрипом.

— Думаешь, я не знаю про смертные грехи? — продолжал улыбаться Волдеморт, зная, как людей дезориентирует его нынешняя улыбка. Только Дамблдору было всё нипочем, знай, прихлёбывал себе чаёк из цветастой, колотой с краю кружки.

— И про ад тоже знаешь?

— Да вся моя жизнь сплошной ад, Дамблдор! Сын волшебницы — оказался в маггловском приюте. Потомок маггла — угодил на Слизерин. А ты можешь представить, каково полукровке на Слизерине? Ты только поступил в школу, а на тебя уже навесили кучу ярлыков. Кстати, надо бы уже упразднить эту никчёмную систему факультетов. Что думаешь, если будет единый факультет имени моего великого предка?

— Чепуха.

— Вот, и мне кажется это прекрасной идей! А к старшим классам можно ввести факультеты по специализации... — Лорд наслаждался даже мельчайшей тенью недовольства, скользнувшей по лицу Дамблдора. И продолжил: — Хотел добиться признания — получил только... чёрт знает, что получил!

— Кстати, гордыня там тоже имеется, — перебил бывший учитель Волдеморта.

— Дамблдор...

— Перестань, Том. Не пытайся заставить меня жалеть тебя. Мы — продукт собственного выбора, ты ведь знаешь!

— Думаешь, у меня был выбор? Выбор, когда война всегда была моим первейшим спутником, разворачиваясь и в душе, и за окнами чёртового приюта…

— У тебя и сейчас есть выбор. Иначе зачем я здесь? — Дамблдор с преувеличенным вниманием разглядывал свою лимонную мантию, вышитую по подолу узором из причудливо-изогнутых павлиньих перьев. Люциус удавился бы от зависти.

— Я предпочитаю думать, что вы все — плод параноидной шизофрении.

— А что такое шизофрения, Том? Ты знаешь, я не особенно силён в маггловской культуре…

— Дамблдор, мантикора тебя побери!

— Вот о том и речь: не кипятись, Том, спокойнее. Ты даже не представляешь, как смешно выглядишь, когда злишься. И, может, тогда протянешь до весны.

— Почему до весны?

— А по весне у нас традиция: ты вновь будешь битым.

Лорд в приступе гнева схватил серебряный трехрожковый подсвечник и бросил в мёртвого профессора трансфигурации. Подсвечник пролетел через призрачную фигуру и затормозил о красивый трёхцветный паркет, оставляя вмятины.

— Ну-ну, мальчик мой. Будешь так себя вести, я обижусь и...

— Уйдёшь?

— ...буду приходить чаще обычного, — закончил Дамблдор и с отвратительным хлюпающим звуком отпил чай. Горячий и сладкий, судя по всему. Волдеморта передёрнуло от отвращения.

* * *

Где-то там, за пределами Визжащей хижины, шла его битва. А здесь, внутри, где до тошнотворного кашля пахло пылью, Волдеморт упал прямо на грязный дощатый пол от ослепляющей боли. Терять куски души было так больно. Привыкнуть к этому решительно не получалось. Который из них теперь? Неужели чаша? Почему он не убил Беллатрису за её промах?

...На вокзале Кингс-Кросс было белым-бело. Не наблюдалось ни мусора на платформах, ни вездесущих людей. Впервые он приехал сюда один. Хорошо, что Дамблдор прислал письмо с инструкцией. От ненавистного имени Лорд заскрежетал зубами. Вдруг на дальнем конце платформы появилась крошечная фигура. Она приближалась довольно быстро, но всё равно Волдеморт уже заметно нервничал от неизвестности. За первой тёмной фигурой пристальным взглядом он рассмотрел другую. Они всё приближались, и пустой вокзал разносил топот их ног.

— Сынок, я вымолила, вымолила тебе...

— Стой, дура несчастная... — за первой фигурой, оказавшейся на поверку его матерью, поспешал Том Реддл-старший, пытающийся схватить её за руки. Но Меропа со всей девичьей прытью, даже несмотря на большой живот, всё-таки добралась до Лорда первой.

— Что вымолила? — спросил Волдеморт тревожно, смотря, как мама согнулась со счастливой улыбкой, стараясь отдышаться.

— Разве ты не понимаешь, что нужно это ему теперь, как собаке пятая нога? — отчаянно воскликнул отец, обеспокоенно хватая мать за плечи и разворачивая к себе лицом.

— Всем нужна любовь! Ты просто не понимаешь! Тебе не дано этого понять, а он, — она ткнула указательным пальцем в сторону Тёмного Лорда, а затем повернулась к нему и проговорила: — Он теперь поймет. Я так виновата перед тобой, сынок. Ты не представляешь, как мне жаль...

— Так что ты вымолила? Любовь? — хрипло и изумлённо спросил Волдеморт. — Но зачем?

— Да-да, я так долго, так долго просила их... — Меропа счастливо рассмеялась, и из её глаз полились слезы.

— Кого? — только и смог он вымолвить.

— Не важно. Разве ты не понимаешь, что уже поздно что-то менять? — продолжал кипятиться отец.

— Как же вы с ним похожи! — мать топнула ногой. И тёмные брови её сошлись на переносице.

— Я бы всё узнал, если бы не ты, — в гневе перебил отец. А потом сам себя одёрнул: — Плевать! Теперь она будет страдать, как и должна! — Том Реддл-старший яростно посмотрел на сына.

— Что он имеет в виду? — спросил Тёмный Лорд, игнорируя отцовский взгляд, а в груди начал разливаться замогильный холод.

— Да всё равно, Том, — уверенно ответила Меропа, улыбаясь и вновь поворачиваясь к отцу.

— Ты что, совсем безмозглая? — отец сжал руки в кулаки. Разжал. Вновь взял её за плечи и отчаянно встряхнул. Рядом с ним она выглядела совсем крошечной и хрупкой.

— И что теперь? — это был просто дурной сон. Сейчас Волдеморт проснётся и всё останется по-прежнему.

— Надеюсь, ты повстречаешь кого-нибудь хорошего.

— Но я ведь и так не одинок, — это было смешно, право слово. Лорд чувствовал себя совершенно беспомощно, и оттого невероятно злился. - У меня есть Нагайна и… Беллатриса.

Да, точно! Лестрейндж верна, умна и всё ещё достаточно красива. Ему нечего бояться. Если чему-то такому было суждено случиться — то это будет Беллатриса.

— Нет, Том, это всё не то, — Меропа пренебрежительно махнула рукой. — Но ты поймёшь...

Завертевшись, белый мир исчез, а Лорд поднялся с пола. Конечно, ему всё только привиделось. Маг отряхнул свою чёрную мантию дрожащими руками и мгновенно решил, что с него хватит этого унылого пыльного сарая. Пора было отозвать Пожирателей Смерти в Лес (да, пусть в Лес, там хотя бы легче дышать) и выслушать доклады. Хорошо всё-таки, что Волдеморт успел перепрятать диадему…

...Странно, девчонка в руках Люциуса казалась ему смутно знакомой. Всего один миг — и он перед мятежным взглядом карих глаз. Цвета горчичного мёда, янтаря и виски.

Шаг.

Он больно сжал хрупкое женское плечо, услышал сдавленный вздох. О, как хотелось скользнуть рукой вниз: по плечу, талии, манящему изгибу бедра.

"Я её знаю", — мелькнула отчётливая мысль.

Вдох.

Лёгкие наполнились цветочным запахом растрепавшихся в битве волос. Медно-кровавые пряди легко коснулись его подбородка, щекоча.

Сердце будто пронзилось запредельно-острой иглой. Укол продлился не больше мгновения, но оставил после себя сосущее ощущение.

Жадное, алчущее.

Закружилась голова.

Он должен был уже давно закончить эту битву. Или хотя бы прямо сейчас. У него больше не было сил.

Мёртвые хотели погубить Тёмного Лорда, и, кажется, у них начало это получаться.

1) (с) Оргия праведников

Вернуться к тексту

2) (с) «Бойцовский клуб»

Вернуться к тексту

Оставь эту девочку мне,

И я всё сделаю сам.

Часы призывают к войне,

Я не верю часам!

Часы мне трубят о войне,

И я ломаю часы.

Оставь эту девочку мне,

У неё под сердцем мой сын…⁽¹⁾

— Не сотвори себе кумира, — голос Дамблдора жужжал в такт визжащему креслу. — Но в этом к тебе нет претензий. Тут скорее вопрос к твоим слугам. Хотя, как думаешь, можно ли считать Тьму за одухотворенное существо, личность?

— Давай посчитаем. Проступком больше, проступком меньше, — неожиданно миролюбиво протянул Лорд Волдеморт.

— А что насчёт "не возжелай жены ближнего своего", Том?

— Строго говоря, не я был инициатором наших, с позволения сказать, отношений, — охотно ответил Тёмный Лорд, расчерчивая углём по светлому мрамору пола сложную систему рун и пентаграмм. — Если ты о Белле.

— Нет, не только о ней. Но молодец, что пояснил. Помнится, раньше за тобой честности не водилось.

Волдеморт пожал плечами и сверился с раскрытым толстым фолиантом, лежащим на его лабораторном столе.

— ...я о зависти вообще.

— Ну не знаю... Думаешь, мне это свойственно?

— В целом, воровство проистекает и из этого в том числе... Ты ещё не бросил свои сорочьи повадки, а, Том?

— Не понимаю, о чём ты.

— Кстати, а что ты делаешь? — проговорил Дамблдор, а затем поднялся из кресла, обошёл стол и заглянул в раскрытый фолиант.

— Пытаюсь избавиться от вас всех.

Даблдор весело хмыкнул. Его пронзительные глаза хулигански мигнули.

— Так ты признаёшь, что я — это не шизоидная паранойя?

— Будем считать, что признаю.

— Но у тебя ничего не получится, Том. Ты слишком далеко шагнул за границу смерти. Кроме того, ты уверен, что здесь нет ошибки? — длинный узловатый палец старика ткнул в формулу.

Тёмный Лорд распрямился в полный рост. Глаза заскользили по строкам.

— Я проводил уйму ритуалов из этой книги. И все были весьма успешны.

— Ага, успешны. А вот глядя на твоё лицо, и не скажешь.

— Да что вы все прицепились к моему лицу! — устало огрызнулся Тёмный Лорд, окинул беглым взглядом руны и сел прямо на пол, опершись спиной о стол. — Как вообще можно от вас избавиться? Вы уже достаточно испортили мне жизнь!

— Согласись, не так сильно, как ты нам, — хохотнул Альбус. Затем продолжил: — Душа, Том. Ты должен собрать её вновь.

— Я не могу, Дамблдор. Я не хочу умирать, — чёртов профессор всегда заставлял его чувствовать себя до крайности жалким. Зла не хватало.

— Не хочешь — как хочешь! — Дамблдор вновь устроился в кресле и начал раскачиваться. — Тогда поговорим о мисс Уизли? — Альбус уже не в первый раз заговаривал о девчонке за те дни, что она находилась в поместье.

— Что сказать, Дамблдор? Это смешно, я знаю, но в темнице мне показалось, что я сам себя пытаю «Круциатусом», — наконец, сдался Тёмный Лорд. И самое страшное, что это была лишь часть правды. Он понимал, что слишком быстро убедил себя, что сможет сделать из Уизли проводника своей воли, тем расширяющимся от воды его слов клином, вбитым в каменную стену вражеских убеждений. Клином, способным расколоть эту стену на известняковые блоки, из которых он возведёт пирамиду своего величия.

— Это не смешно, — Дамблдор очень внимательно посмотрел кристально-чистым взглядом голубых глаз. И в ответ хотелось говорить, говорить... Как несдержанному мальчишке.

— Кроме того, она сможет быть мне полезна, — Лорд цинично усмехнулся, стремясь вернуть остатки самоуважения.

— И только?

— Нет, не только это. Мне действительно стало жаль её оставлять в темнице, — бесполезно, под бесящим взглядом броня всё-таки дала трещину.

— Как интересно, Том. Не припоминаю за тобой этого чувства, — окончательно развеселился старик.

— Отвяжись, а? — потеряв терпение, грубо отрезал Волдеморт.

— Всё правильно, Том, нельзя держать друзей в подвале, — разнёсся вдруг по комнате звонкий голосок. Вечно юная мисс Уоррен вышла из тени. Ударила об пол резиновым мячом. Бам. Эхо тут же отдалось в загруженной голове. От сносного настроения моментально не осталось и следа.

— У меня нет друзей.

Ни друзей, ни родителей, ни жены, ни детей. Плевать.

— Тогда я не могу объяснить, что ещё заставляло её торчать в том туалете год за годом. И даже плакать иногда.

— Женщины всегда плачут из-за всякой ерунды, — ответил Лорд сухо, пытаясь изгнать из памяти звонкий детский смех. Теперь он точно знал, кому принадлежал голос, и то была не бесплотная галлюцинация, как он был уверен долгое время. Но никто не ответил на его бессмысленную тираду, словно давая Тёмному Лорду самому поразмыслить над этим. Дамблдор продолжал молча хлюпать чаем, а Уоррен ударять об пол мячом.

* * *

Отец всё так же продолжал приходить. Но только теперь совсем один. Вышагивал своими длинными ногами, одетый по маггловской моде сороковых. Молчал укоризненно. Очевидно, давил на совесть. Только совести-то у Тёмного Лорда нет. Это все знали...

— И что, значит, если я буду жить вечно...

— ...она вечно будет там, — «там» отец произнёс крайне многозначительным тоном. Даже у Волдеморта побежали по спине мурашки.

— Понятно. А тебе-то что за печаль? Ты, наверное, рад, что она получит по заслугам?

Реддл раздражённо пожал плечами, отвернул своё породистое лицо. До Волдеморта только сейчас дошло, что он стал уже почти в два раза старше призрака собственного отца.

— Я не знаю. Это странно, согласен. Но она не заслуживает такой судьбы. Мне её жаль. Мы были так молоды.

Лорд с удивлением отметил в словах отца это «мы», сказанное с какой-то тайной горечью.

И вдруг, в полной мере, к нему начало приходить осознание: что, если слово «вечность» слишком холодно для мальчика Тома, заколоченного в стальную броню безжалостного сердца Лорда Волдеморта? Обжигало его ледяными гранями бесконечного, такого желанного и одновременно такого ненавистного одиночества? И могло ли это быть страшнее смерти?

— Ну хорошо. Если я, скажем, чисто гипотетически, найду способ соединить душу назад — то перестану быть бессмертным. Я не умру завтра или послезавтра — маги могут жить очень долго. Но когда-нибудь всё-таки это случится, и она будет свободна. Но тогда ты сможешь мне пообещать, что, по крайней мере, пока я жив, вы оставите меня в покое?

Волдеморт старался не думать о том, что тогда это метафорическое "там" станет реальным «здесь» для него самого.

— Я не могу просить от тебя большего, — Том Реддл-старший улыбнулся краем тонких губ. Точно такие же Лорд видел когда-то в зеркале. — Я даже не знаю, смог бы ли я сделать то же самое для кого бы то ни было. И да, я тебе обещаю!

— И непременно Хэпзибу забери.

— И её тоже. Кстати, Лорд, — видимо, отцу тоже было не особо приятно носить с ним одно имя, — та девушка... Рыжая...

— Вот только не надо лезть мне в душу! Идёт? Не думай, что мы теперь друзья до гробовой доски, — грубо оборвал мёртвеца Тёмный Лорд, и так ему стало смешно, что он расхохотался собственному удачному каламбуру. А отец, обидевшись, исчез.

И стало вдруг непривычно пусто. Тихо и пусто впервые за последние много-много лет...

* * *

— Знаешь, я ведь сам от себя устал, — говорит вдруг Волдеморт, не поднимая лица от асфальта. — Тебе, наверное, не знакомо чувство, когда смотришь в зеркало и понимаешь, что тебя уже тошнит от самого себя, но поделать что-то, измениться, остановиться — уже не можешь. Да и не позволит никто. Все знают тебя как непоколебимого борца за идею, того, в ком можно черпать уверенность, когда собственные силы уже на исходе, кто никогда не свернёт, не пожалуется, не даст слабину, не устанет. Я всю жизнь стремился к этому — безропотному повиновению, к восторгу и трепету перед моей фигурой. Это как быть Солнцем, которое в конце-концов будет становиться всё больше и больше, пока не заполнит собой десятки тысяч миль вокруг, приводя всех в ужас, пожрав ближайшие планеты — первейших и зависимых спутников. Зная, что потом обязательно схлопнется, и всё равно расширяться и расширяться, пока не послышится громоподобный "бах", знаменующий собой превращение в белый карлик, ничто, холодную, умершую звезду, не годную, даже на то, чтобы назвать в её честь ребёнка.

Но знаешь ли, как это тяжело — быть мраморной статуей, единожды высеченной в определённой позе и не могущей даже отвести взгляд от намеченной цели. Быть консервным ножом, годным лишь на то, чтобы вскрыть эту ржавую банку с ретроградами и идиотами, гордо именуемыми Магическим сообществом Британии.

С ней всё не так. Она знает, что я умею быть другим. Нет, не нежным и мягким, конечно — из железной кувалды не сделать пуховой перины. Чуть-чуть человечнее, терпимее. Она словно даёт пространство для манёвра, не загоняя в каменную недвижимость. Единственная, кто хоть иногда видит во мне просто человека.

Мне нравится быть великодушным по отношению к ней, нравится, что она это правильно воспринимает, не как кульминационную нотку в разыгравшемся сумасшествии, не разочаровывается и не отворачивается. Жаль, что я встретил её так поздно. А может, и не жаль. Может, раньше я не смог бы этого понять.

— А Беллатриса? — спрашивает Дамблдор, который с самого начала длинного монолога Волдеморта, занявшего лавку на детской площадке, сидит рядом. Лорд просто шёл и шёл, и совсем не запомнил, как оказался здесь.

Что? Белла? Мать права — это другое. Она видит во мне всю совокупность своих идеалов, притягательную мечту, того, кому хватит сил сломать хребет этому мордредову миру и потом отлить его по новой — из чистого серебра. Рядом с Беллой нельзя позволить себе ссутулить плечи, перейти на «ты», сказать, что не помнишь, ради чего всё это. Иначе всё: миф развенчан, мечта разбилась. А мне не хочется быть свидетелем того, что случается, когда такие женщины, как Беллатриса, терпят крушение своих надежд.

Да, Белла — это верность: мне, слову, идеалу. И мне никогда не быть для неё просто Томом — щенком без рода и племени. Не предстать обыкновенным человеком. Всего-то и надо было, чтобы слова не расходились с делом. Хоть мне всё равно иногда казалось, они все смеются за моей спиной: Лорд раскис, Лорд устал. И десяток Брутов уже вскинули свои кинжалы. Да, я знаю — это паранойя.

Тёмный Лорд делает небольшую паузу, смотря, как по детской площадке носятся дети. Раздражающие, вопящие, маггловские дети. И почему-то чувствует в груди странную, ноющую тяжесть.

— Но это ли не безответственность: бросить их всех без морального ориентира? Без твёрдых опор, на которых держится весь их мир? — в продолжение неоконченной мысли изрекает Волдеморт.

А что, если бы его собственный отец смог преодолеть свой вполне обоснованный гнев ради него — своего сына?

— Признаться честно, моральный ориентир из тебя так себе, Том. За это можешь быть спокоен.

— Ты же понимаешь, что я имею в виду, — устало выдыхает Лорд давнему недругу. — И вот она — та, что сумела меня обмануть. Это ли не повод для убийства?

Лорд задумчиво смотрит на свои руки, рассматривая простой изгиб кольца. Снимает его. И вдруг чувствует, как что-то очень нужное, ценное, в чём заключена была вся его прежняя жизнь, возвращается. Магия!

— Это ли не повод для восхищения? — лукаво вопрошает Дамблдор, прежде чем раствориться в вечернем воздухе.

* * *

Он долго ходит по улице. Жжёт в глазах, а ботинки трут. У него в карманах нет даже доллара на кофе. Хотя, о чём это он? Ведь есть же магия! «Конфундус» на какого-нибудь маггла Волдеморт может наколдовать даже без палочки. Но она, эта дьяволица с невинным лицом, выбила из него осознание таких простых вещей. Как такое возможно?

Зажигаются первые звёзды. А ему... ему даже некуда пойти. Смешно... Нет, он, конечно, может трансгрессировать, пока хватит сил, преодолевая расстояния, проламывая магические барьеры на границах стран и континентов; пока не достигнет берегов туманного Альбиона. Ненавистной, проклятой Англии, которая всегда была так к нему безжалостна. Но стоит спросить себя для начала: сколько из людей все ещё продолжают ждать его? Или же всё случилось точно так, как в прошлый раз, когда он был так разочарован.

...Том возвращается домой. Открывает дверь, гремя ключами с брелком — бюстиком привычно лохматого Шопенгауэра на цепочке. Джин притащила его с какой-то студенческой ярмарки. Довольная, раскрасневшаяся...

В доме темно и тихо. И его почему-то сразу обдаёт волной липкого страха. А что если она вновь попыталась сделать с собой что-нибудь? Как тогда...

Он мимоходом заглядывает на кухню и в гостиную, а потом проходит в спальню. В их комнате тоже не горит свет, но в окно проникают лучи огромной круглой луны. В этом слабом свете он может рассмотреть крошечную женскую фигурку. Он щёлкает выключателем, а она вздрагивает и подслеповато щурится. Она сидит в кресле, подобрав колени к подбородку — излюбленная поза, как у маленького беззащитного ребенка. Он вспоминает, что она точно так же сидела в поместье Малфоя, укутанная в плед. Её глаза, как и сейчас, были красные от слёз, а ресницы — слипшиеся от влаги. Но никакие увещевания не действуют так же хорошо, как боязнь физической боли. Том усвоил это с малых лет. Но очень надеялся, что и одного раза для неё будет вполне достаточно, чтобы раз и навсегда бросить вредные мысли. Ведь не мог же он тогда допустить, чтоб она попыталась завершить начатое.

Джин смотрит на него со смесью страха и обречённости. Он глубоко вздыхает и делает шаг к ней, присев на корточки перед креслом — как взрослые обычно разговаривают с маленькими детьми.

— Я всё равно вернусь в Англию. С тобой или без тебя. Но у тебя будет достаточно времени, чтобы всё обдумать. Я хочу, чтоб он подрос, зная, что у него есть и отец, и мать, — Том берёт в руки ладони Джин. Такие холодные. — И никакого больше «Обливиэйта», женщина, поняла?

Она нервно сглатывает и поспешно кивает, так что её огненные мягкие пряди падают на лицо, опухшее от плача.

— Вот и хорошо, — Том чуть улыбается через силу. А потом встаёт и тянет её вверх. Затем усаживается в кресло сам и сажает её себе на колени. Джиневра или Джинджер — какая путаница теперь! — оплетает руками его шею и утыкается носом куда-то в район ключиц. Её теплое дыхание щекочет кожу, и, кажется, он может услышать, как бьётся подстреленной птицей её сердце в каком-то дюйме от его груди.

— Уайт⁽²⁾, Джинни? По-твоему, это смешно?

— Чуть-чуть.

А под тем сердцем растёт кто-то, кто будет объединять его с этой землёй лучше босых стоп.

1) (с) Торба-на-круче

Вернуться к тексту

2) White (англ.) — белый.

Вернуться к тексту

Моя нелепая больная жизнь

Не оборвётся на надрывной ноте.

Я буду постепенно таять

И уходить… как всё уходит.⁽¹⁾

«Никогда не разговаривай с незнакомцами», — сто раз говорила мама.

А отец, если слышал, всегда ехидно посмеивался, добавляя:

«И с незнакомками тоже. До добра это тебя точно не доведёт».

И Арчи до сих пор не может поверить, что позволил так просто сбить себя с толку огромным (с полкрыши их дома, ей-богу) трёхцветным воздушным змеем. Красные ленты и тканевые бока змея бились на ветру, как паруса у лёгких белых яхт, стоящих на приколе на восточном побережье, и Арчи глаз от него не мог оторвать. Да и кто в здравом уме предположит, что совершенно безобидная на вид женщина, сжимающая в руках длинный верёвочный «хвост» змея, может представлять хоть какую-то опасность. Женщина, чьи длинные (до самой поясницы) немного спутанные белые волосы и огромные прозрачные голубые глаза навевали ассоциации с обликом ангела или доброй волшебницы из сказки. Его друзья — соседские парнишки, и он, Арчи, носились за змеем, как угорелые, а женщина, ничуть не отставая, легко бежала рядом с ними. Они довольно далеко отошли от дома, а между тем с минуты на минуту из университета должен был вернуться отец. Но крик мамы, пришедшей чуть раньше, Арчи всё равно услышал и увидел ярко-зелёную вспышку в начале улицы...

Арчи кажется, это он во всём виноват. Ведь мальчик не уследил за папой. Отец выглядит угасшим и опустошённым. Серое, надменное лицо больше не излучает ни едва сдерживаемую свирепость, порой до дрожи пугавшую Арчи, ни вдумчивое внимание, с которым тот смотрел на сына и жену, ни восторга, с которым читал лекции перед огромной аудиторией, куда на задние ряды тихонько пробирались Арчи с мамой, преподающей в том же университете.

— Он заслужил, заслужил, заслужил... — на пределе слышимости повторяет мама, пряча губы в носовой платок, словно пытаясь убедить себя в справедливости мира. Но мир несправедлив. Папа всегда говорил, что прав лишь тот, кто ударил больнее и быстрее всех прочих. А Арчи, как назло, так не любит драться...

Вообще-то мальчик всегда побаивался отца, но это ничуть не означает, что с папой было плохо. У Арчи с мамой был целый перечень того, чего следовало и не следовало делать в присутствии отца. Например, если папа работал, обложившись своими рукописями и книгами, — всего и делов-то было, что не шуметь. Или когда злился — лучше всего было уйти в свою комнату и не выходить оттуда, пока мама не скажет, что можно. Если что-то говорил — внимательно слушать, и, конечно, прилежно учиться, чтобы не расстраивать отца. Вообще-то, когда Арчи был чуть помладше, мама поведала ему тайну о том, что папа — это заколдованный дракон. И если его сильно расстроить или разозлить, то дракон откроет глаза и... Впрочем, Арчи уже, конечно, в эти детские сказки не верил, но учиться старался как можно лучше. На всякий случай...

Арчи сжимает руку мамы изо всех сил. Чтобы она знала: теперь-то сын уж точно и глаз не спустит с неё, не допустит, чтобы она тоже вот так вот... ушла. Затерялась в толпе папиных студентов и общих коллег и знакомых, коих слишком много набралось на подсушенном солнцем газоне, сплошным ковром покрывающем пространство кладбища. Мамины яркие волосы запрятаны под чёрную кружевную вуаль, словно вместе с папой ушли и все краски. А на длинных слипшихся ресницах дрожат мутные капли влаги. Арчи знает, у мамы больше нет слёз. Все выплакала. Будь его воля, он бы выгнал всех этих людей, и так частенько битком набивающихся в их дом, словно змеи, повинующиеся заклинателю... И оставил бы эти последние мгновения наедине с отцом только им с мамой.

Вдруг Арчи замечает на самом краю толпы кого-то, кто безумно напоминает ему погибшего отца. Мальчик смотрит в открытый гроб, а потом через толпу на незнакомца, и припускается вперёд. Там, рядом с некрасивой женщиной в странной одежде, стоит высокий темноволосый мужчина, так похожий на родного отца Арчи, что мальчик не выдерживает и кричит ему:

— Папа!

— Артур! — окликает сзади мама, а он всё равно бежит изо всех сил, и когда мальчик уже совсем готов обнять предполагаемого отца, человек и его спутница замечают Арчи и, улыбнувшись ему, растворяются прямо в воздухе. Только были — и нет их...

...А на выходе с кладбища, когда последние цветы ложатся под надписью «Доктор Том М. Уайт»⁽²⁾, стоит низенький человек, который сообщает Арчи и его маме, что Артур Уайт — самый настоящий волшебник, и теперь он будет учиться в школе колдовства и магии, расположенной на сокрытом острове посреди Океании.

1) (с) Flёur

Вернуться к тексту

2) Зарубежное Ph.D., Philosophy Doctor — соответствует званию кандидата любых наук в постсоветском.

Вернуться к тексту