Ведьма - это состояние души (гет)

Дети обнаружились среди осколков битой посуды, попадавшей на пол вместе с полкой, когда они за каким-то чертом полезли за ней. Слава Мерлину, хоть не порезались! Иногда я всерьез начинаю сомневаться, что они маленькие. По-моему, где-то в метриках закралась ошибка, и этим... кхм... милым малышам гораздо больше, чем два года. По крайней мере, я отказываюсь верить, что двухлетки способны наносить столько урона. Да они же все время, когда не заняты соперничеством за мое внимание, тратят на то, чтобы сеять вокруг себя хаос!

Книжки о материнстве и воспитании, которых я тайком от Мардж накупила в избытке, все как одна говорят о том, что дети таким образом познают мир, и особенно строго их за это наказывать нельзя. Но, видит Мерлин, как же мне порой хочется надавать им по заднице и, крепко связав, уложить рядом! Хотя нет, эти развяжутся, и тогда точно не будет ничего хорошего... А сейчас бы надо сплавить их куда-нибудь, чтобы под ногами не путались.

Я усадила мальчишек на диван и, включив по телевизору какую-то передачу о животных — лучше ничего не нашлось, вернулась на кухню, оглядывая бардак. Эх, как бы сейчас было здорово царственно распрямить спину, жестом дирижера достать палочку и невербальным Репаро устранить все разрушения! Позволив себе помечтать еще пару мгновений и тяжело вздохнув о том, что это, некогда простейшее заклинание, творить которое было так же естественно, как дышать, стало теперь несбыточной мечтой, я принялась собирать осколки.

Интересно, что бы сказал Анатоль, узнай он, как я крепко попала? Как бы он отреагировал на то, что его ученица теперь маггла, вынужденная подтирать сопли двум маленьким детям? «Поржал бы», — услужливо подсказал ехидный внутренний голос. Наставник всегда поднимал меня на смех за мои промахи, а я непременно обижалась на это. Видя мои надутые губы, он серьезно смотрел и повторял: «Не хочешь, чтобы над тобой смеялись — не глупи. А на людях тем более». А мой промах, приведший меня в это тело, он вряд ли воспринял бы иначе, как абсолютную, дичайшую глупость. Ну, что поделать, если я так и не смогла избавиться от импульсивности, которая порой сильно осложняла мне жизнь.

Накормив и уложив детей, я отправилась спать, но, как я ни пыталась устроиться поудобнее, сон не шел. От сегодняшних воспоминаний я чувствовала сильный эмоциональный подъем, в голове сами собой всплывали события давно минувших лет, мысли о человеке, который сыграл, пожалуй, самую значительную роль в моей жизни. Я поняла, что очень, очень хочу их записать, это почти физически необходимо, и, накинув халатик поверх сорочки, спустилась к машинке.

* * *

Он притащил меня, словно тряпичную куклу, в комнату на втором этаже какого-то трактира и тоном, не терпящим возражений, велел садиться на тахту и ждать. Сам старик скинул теплую мантию, ухмыльнувшись, переложил деньги и мою палочку в карман сюртука и вышел за дверь. Вот ведь седой пень! Здесь было тепло, но сидеть в неизвестности было странно и, чего греха таить, очень страшно. Я ощутила покалывание в отогревающихся ступнях — значит, чувствительность возвращается — и осторожно подошла к окну.

Было высоко... И как назло, ни лестницы, ни балкона, ни выступа! Я уже хотела рискнуть и сбежать, как услышала шаги и, подгоняемая страхом, опасаясь этого странного человека, плюхнулась как можно быстрее обратно на тахту, где он велел мне сидеть. Дверь отворилась, но вместо старика в комнату вошла улыбчивая полненькая девушка в переднике официантки и поставила передо мной на столик поднос с тарелкой горячего супа и тремя ломтями хлеба.

Я недоверчиво смотрела на еду, не прикасаясь к ней — у мамы была книжка про яды, которая казалась мне интересной, и я прекрасно помнила, что большинство из них отлично можно добавить в пищу, и никто ничего не заметит. Но когда в нос ударил вкусный запах наваристого супа, я почувствовала, как голова закружилась, и пальцы сами против воли сжали ложку. Мерлин, как же я рада, что меня в тот момент никто не видел! Должно быть, девочка, жадно запихивающая в себя еду трясущимися руками — это слишком жалкое зрелище. Когда на дне тарелки не осталось и капли, а хлеб был съеден до последней крошки, я ощутила, как расслабляющее тепло расходится по телу и слипаются глаза. Наверное, там было снотворное... Спать здесь было страшно, я боялась, что вернется хозяин комнаты, и сбудется самый жуткий мой страх — он убьет меня и пустит на запрещенные ингредиенты. Щипая себя за руку, я тем самым боролась с дремотой, но она оказалась сильнее и все-таки победила.

Очнувшись от того, что меня трясут за плечо, я потерла глаза и увидела перед собой колдуна, что привел меня сюда. Он легонько постукивал палочкой, словно розгой, по раскрытой ладони, а его брови были сурово сдвинуты к переносице, отражая недовольство своего хозяина. От его вида с меня мигом слетели остатки сна, и я подскочила на месте, тут же почувствовав острый приступ дурноты.

— Чья ты, такая умная? — слушать его было странно. Его голос никак не вязался с внешностью, в нем не было ни намека на те нотки, которые обычно проскальзывают в говоре стариков. Я задумалась, но он выжидающе смотрел на меня, требуя ответа.

— Ничья, — только и смогла я вымолвить, сдерживая тошноту.

— Все вы ничьи, — прищурился он, — но кто-то же тебя воровать отправил?

— Никто, — ответила я и, решив, что в моей ситуации лучше быть повежливее, добавила, — сэр.

Мой ответ его не устроил, потому как в следующий момент кончик его палочки нацелился на меня:

— А ну, не ври! Где твои родители? Он вообще знают, чем ты промышляешь, вместо того, чтобы учиться?! Или, может, это они...

Злится — ну а чего другого можно было ожидать? Сейчас проклянет. Ну и пусть. Можно заплакать и умолять не убивать меня — но не хочется. Может, и не убьет? Все-таки меня с ним видели. Да и разве станут кормить того, кого хотят лишить жизни? Он все сильнее повышал голос и я, испугавшись гнева взрослого волшебника, инстинктивно вскочила на ноги и выпалила, перебив его:

— Нету у меня родителей!

Я поняла, что поступила очень опрометчиво, потому что в следующую секунду меня нещадно вырвало. Сжавшись в комок от унижения и нестерпимого чувства стыда, которое еще не успело во мне атрофироваться, и опасаясь, что сейчас незнакомец разозлится еще сильнее, я бросила на него беглый взгляд из-за завесы нечесаных волос, но, к своему изумлению, не увидела на его лице даже раздражения. Он смотрел... недоуменно?

— Сколько ты уже не ела? — глухо спросил он после долгой паузы, взмахом палочки ликвидировав следы моего позора. Я пожала плечами, все еще испытывая неловкость. Не соврала, и вправду не помнила — может, пару дней, а может, больше. Да и можно ли было считать то, что мне изредка удавалось урвать, едой — тоже вопрос.

Колдун встал и прошелся по комнате, словно что-то обдумывая, иногда поглядывая на меня. Было все еще непонятно, что у него на уме, и от этого становилось не по себе.

— Как тебя зовут? — наконец нарушил он тягучую тишину.

— Эндрейст, — я решила, что сокращенным именем меня имели право называть только мама и сестра.

— Эндрейст, — эхом повторил он. — И, говоришь, ничья?

Я села и утвердительно кивнула. Старик снова замолчал и, подойдя к окну, уставился сквозь посеревшее от времени кружево занавески на унылую осеннюю улицу. Я старалась ничем не выдавать свое присутствие, сделавшись как можно более незаметной. По крайней мере, здесь было тепло.

Привыкнув к звуку потрескивающего в тишине камина, я вздрогнула, когда он повернулся ко мне:

— А со мной пойдешь?

— З-з-зачем?.. — я настолько не ожидала такого поворота, что даже начала слегка заикаться.

Волшебник, увидев, что я напугана, нахмурился и медленно подошел ко мне, вытаскивая мою палочку из кармана:

— Жить. Или там лучше? — он кивнул на окно. Я уже спустя некоторое время поняла, что вопрос был риторическим, а тогда всерьез не знала, что ответить.

Протянув мне палочку рукоятью вперед, старик продолжил:

— Держи. И больше не позволяй никому ее отобрать. А я уж научу, как...

Он заметил сверток из булочной, про который уже, по всей видимости, успел забыть и, обеспокоенно посмотрев на меня, выглянул за дверь и попросил у хозяйки чаю.

Все так же крепко держа одной рукой меня, а другой чемодан, он активировал портал, который перенес нас на неширокую улочку с симпатичными домами. Нам встретилось немного людей, но одна женщина окликнула моего нового... опекуна?

— Анатоль! Добрый день! Уже вернулся, надо же! А кто это с тобой?

— Добрый, Франческа. Знакомься, это Энди, моя... племянница. Будет жить со мной. Энди... — замялся на пару мгновений он, — Уолш.

Они вежливо поболтали еще пару минут и разошлись, а я поняла, что теперь знаю, как его зовут. И от этого знания стало немного легче.

Дом Анатоля был всего в двух шагах — узенький и каменный, как и все остальные дома здесь. Волшебник привел меня в комнату, обставленную так, словно он знал, что с сегодняшнего дня с ним будет жить девочка. Даже в шкафу висели платья: школьные, повседневные, нарядно-кружевные. Уже потом я заметила на каминной полке семейное фото, на котором Анатоль был запечатлен, по всей видимости, с женой и дочерью, которая была на вид моей ровесницей. От осознания, что ни той, ни другой в доме нет, стало жутко — и я решила больше к шкафу не прикасаться. Правда, мой новоиспеченный «дядя», увидев, что после ванны я оделась в свою старую одежду, заставил меня взять из шкафа все, что мне было нужно, аргументировав это просто:

— А что им, от ветхости тлеть?

Ладно, если он и вправду так хочет... Так у меня появился дом, новая фамилия, теперь уже накрепко приросшая ко мне, и взрослый, которому не было на меня наплевать. Я не сразу поняла, какие мотивы им руководили тогда, а когда до меня дошло, то было уже все равно — он стал моей семьей.