Дитя Рассвета (гет)

В заговоры закованы,

Травлены черной местью,

Бездною окольцованы,

Нам — на свидание с смертью,

Нам — под венец с вечностью,

Утром тьма не истает;

Пламя снаружи — теплится,

Пламя внутри — сжигает...

Тревожное ожидание наполнило Гору. Просочилось сквозь камень, проникло в каждую штольню, в каждую пещеру, гудело под сводами темных залов, таилось в паутинах коридоров и укромных поворотах пустых ночных галерей. Ни один уголок не остался не потревоженным; холод неотвратимой опасности звенел над Пустошью Смауга среднезимными морозами, скупые солнечные блики, изредка раздвигающие угрюмые снежные тучи, беспокойно вздрагивали, касаясь склонов Горы, и гасли, содранные с места порывами колючего ветра.

Посланник Саурона побывал в Эреборе и Дейле еще дважды, и оба раза не удалось ему запугать свободный народ Северо-Востока. Он ушел ни с чем, а тем больше — с черной злобой, пообещав людям и гномам скорую и жестокую расплату за гордость и несговорчивость.

Торин не боялся Врага — слишком знакомыми были его угрозы, а за долгую жизнь ему не раз приходилось принимать подобных вражьим посланникам соискателей. Благодать долины рождала черную зависть, процветающие непокорные народы — злобу, да только Торин не видел в них ничего. Лишь свору собак, дерущихся из-за куска мяса, который невозможно достать. Не боялся и Байн — он унаследовал храбрость и мудрость от своего отца и прислушивался-приглядывался к тому, как правит гномий король — довольно, чтобы заразиться его горячностью и непримиримостью. Теперь оба они готовились отразить опасность, грозящую их народам.

И опасность эта не заставила себя ждать.

В одно туманное оттепельное утро не вернулся из ночного дозора отряд гномов и эльфов. Эйриэн, которая по случайности провела эту ночь в Горе, рвалась на поиски, но Торин остался неумолим — приказал ворота закрыть и удвоить караулы, а ей — оставаться и ждать. И она ждала, не покидая дозорной площадки и напряженно всматриваясь в густой, как дым погребального костра, туман. А когда он наконец рассеялся, увидела их...

Они звались истерлинги. Наемники с Востока, угрюмые, облаченные в кожаные одежды, из-под которых были видны не боящиеся холодов сильные смуглые тела, сплошь покрытые кроваво-красной татуировкой, они нагрянули в одно туманное оттепельное утро, как черная оползневая вода, и заполонили в один час всю долину. Их грубый гортанный гомон, похожий на волчий лай, отрывисто раздавался в гулком зимнем воздухе.

Дейл ощетинился копьями. Байн по достоинству оценил настояние Торина и порадовался высокой и неприступной крепостной стене вокруг города — пока та была цела, опасность людям не грозила.

В тот же день Торин собрал большой совет.

Слухи об этих наемниках ходили мрачные. Говорили, будто сам Черный Властелин дал им в руки оружие и научил сражаться, превратив полудиких кочевников, не знавших до этого ни ремесла, ни воинской премудрости, в силу стихийную и страшную. Говорили, что, лишенные страха и бесконечно преданные Саурону, они уничтожали целые деревни, под покровом темноты приплывая на черных своих кадригах, днища которых всегда были выкрашены красным. Говорили, что днищами своих кадриг они давят пленников, чтобы красная людская кровь пропитывала смолистое дерево...

Торин и верил, и не верил в эти истории. Он слушал Байна, переставляя с места на место кубок из сердолика; свет установленной на столе масляной светильни играл в его тонких стенках, просвечивая их насквозь и оставляя на руках Торина багровые блики. Король рывком выпустил сосуд из пальцев. Кровь. И здесь она, и снаружи. Скоро небо снова заплачет огнем, а на пропитанной кровью земле из-под изрубленных сталью доспехов буйно взрастет алферин. Скоро...

Он с сочувствием посмотрел на спавшую с лица Эйриэн. Не хотел оскорбить ее жалостью, но и равнодушным оставаться не мог.

Враний Пик пал. Едва рассеялся ночной туман, эльфийка первой увидела, как дымится в могильной тишине разрушенная караульная, и ни один факел не горит на ее ступенях. Торин понимал, что дозорный гномий отряд, а с ним и все эльфы, погибли. Упрятав подальше собственную скорбь и гнев, он запретил рвущейся на поиски соплеменников Эйриэн покидать Гору.

— Я уверен, что они сражались храбро и унесли с собой немало вражьих жизней, — сказал Торин, приблизившись к эльфийке. — Ты должна уважать их подвиг, а не торопиться на свидание с предками, — мягко пристыдил он и неожиданно получил в ответ не яростный отпор, а едва заметный согласный кивок.

Эмин покачнулась, будто в бреду, в несбывшемся сне. Полоснуло по сердцу, словно достал до того обоюдоострый клинок, словно вспорол тот клинок не до конца еще закрывшуюся рану. Трен был первым, на кого взглянула эльфийка после слов Торина. И не просто первым — единственным. Острое, как удар голодной стали удивление сменилось отстраненной многогранной болью; было в ней все — неверие, беспокойство, несмелая радость... А больше всего — сожаление. Не было им дано это счастье — искать друг у друга поддержки, не было этих безмолвных, но таких понятных двоим переглядок... У нее и у Торина — не было. Потому, что долго шли друг к другу, слишком долго, часто из-за упрямства и на усладу собственной гордости, и в тяжелые переломные мгновения были наедине каждый со своими демонами. У Трена же все будет по-другому, и нелегкое бремя противоречия своих таких разных, но стремящихся слиться кровей, дальше они понесут уже вместе... Глухо, тягуче, будто из другой реальности, достигал ее сознания напряженный голос мужа.

— Им не пробиться в Гору просто так — силенок не хватит, да и орудий столь мощных, что могли бы сокрушить гранит, я не видел, — говорил Торин. — Но Дейл долгой осады не выдержит.

— А как же крепостная стена? — возразил было Трен, но Байн покачал головой сожалеюще и обреченно.

— Перво-наперво она защитит, в этом нет сомнений, — сказал он. — Но теперь зима. Люди привыкли охотиться в отрогах Горы, добывать рыбу в водах Бегущей... Запасы у нас имеются, но думается мне, что они не слишком велики. Что случится, когда они иссякнут? Базальт и песчаник, из которых сложена стена, станут хрупкими в сильные морозы. Да и сама стена не везде монолитна. Кто знает, какие твари пришли с этими наемниками? Земные или летучие? Во мне нет уверенности, что мои люди в безопасности за стенами Дейла.

— Как нет этой уверенности ни у одного из нас... — раздумчиво произнес Торин.

Он замолчал лишь на мгновение — со стороны незаметно, но Эмин успела ухватить в его взгляде и сомнение, и решительность, будто бы вдруг принял нелегкое для себя решение, которое по-хорошему носить в себе и носить, и не один день, но время истекает, исчезает, истончается, как полуденная тень на солнечных часах... Знала, что он решил, потому, что знала его настоящего.

— Я не вижу другого выхода, кроме как увести людей внутрь Горы. Всех.

Молчание в зале стало густым, вибрирующим. Даин скрестил руки на груди, посмотрел одобрительно, и едва ли не в первый раз увидела Эмин, как в его суровых глазах блеснула шальная улыбка.

— Смелое решение, брат, — кивнул он и неожиданно расхохотался. — Хотя и неожиданное. Ты можешь располагать мной как угодно.

— Я готов служить тебе, отец, — почтительно склонил голову Трен.

Торин обвел присутствующих тяжелым взглядом, задержавшись на каждом.

— Через три дня угаснет полнолуние, и в долине будет черно, как среди весенней пустоши. Пусть эта темнота станет нашим союзником.

* * *

Трен нашел Эйриэн на западном склоне Горы, где она пропадала день за днем. Эту небольшую, открытую всем ветрам площадку, использовали для боевых тренировок.

Низкое зимнее солнце, словно груженый тяжеловоз, катилось вдоль линии горизонта, оставляя за собой кровавый след. Над долиной мерцали первые серебристые звезды.

Эйриэн сидела на корточках, устроив на колене напряженные руки и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, неотрывно смотрела в густеющие сумерки. Она никак не отреагировала на появление принца, и было неясно, заметила она его или нет.

— Холодная ночь, — осторожно, чтобы не испугать неожиданностью своего появления, произнес юноша. Эйриэн не вздрогнула и не обернулась, и он понял, что эльфийка все-таки услышала его невесомые, почти бесшумные шаги. — Завтра будет ветрено.

— Дивная ночь, — кивнула она и, глянув на принца из-под упругого локона, криво усмехнулась. — Если бы не свора южных шакалов, учуявших скорую поживу.

Трен протянул руку, коснулся ее волос там, где короткие золотистые завитки едва прикрывали тонкую шею. В груди стало тесно и горько.

— Я знаю, что это неправильно, Эйриэн, — тихо сказал он. — Эльфы удивительные существа. Они несут в себе преизобилие жизни, которое выплескивается в мир, делая его чуть более волшебным, чем он есть. Смерть для вас — это не нечто естественное. Она неправильна, абсурдна, безобразна... Она подкрадывается к вам, как предатель, в густом тумане под покровом ночи, как неведомое чудовище пещерных глубин... Но таков теперь наш смутный век. Надежда — основа всего. Мы должны верить, что будущее окажется лучше прошлого и настоящего, иначе наша жизнь превратится в пустой страх и прозябание в ожидании смерти. Только и всего.

— Я должна была быть с ними.

— Не должна. Иначе я бы не пережил ту ночь.

Эйриэн смутилась. Что было там, на Враньем Пике? Ей все-таки не привиделась любовь в этих янтарных, как осеннее солнце, глазах? Счастье, что нет!.. Только что теперь, когда как она осмелела настолько, что призналась в чувствах сама? Ты поэт и певец своей жизни: если с арфы сброшен старый чехол — играй! Играй все то, что невозможно сказать словами...

Она все еще подыскивала эти слова, не желая, чтобы потух разговор, и ощутила радость и покой, когда Трен поднял ее, заключая в горячие объятия. Они с принцем были одинакового роста, и стоять вот так, уложив голову ему на плечо, было неловко, но Эйриэн страстно желала продлить это мгновение. Чувства, которые он дарил ей, не были сравнимы ни с чем.

Трен чуть отстранил ее и посмотрел в фиалковые глаза, постаравшись в этом взгляде передать ей как можно больше тепла и уверенности.

— Посмотри на меня, Эйриэн, — сказал он. — Я знаю, чего ты хочешь. Вернуться в Великий Лес. Но это не просто безрассудно — это равносильно самоубийству. Между тобой и твоим народом сейчас полчища свирепых орков и наемников-берсерков. Я не отпущу тебя на верную гибель. Не теперь, когда я едва тебя обрел.

Она могла бы с ним не согласиться — и в другой момент обязательно поступила бы именно так. Но сейчас силы были на исходе, а сердце, переполненное горем, желало справляться с ним не в одиночестве, а вот так, чувствуя близко, совсем близко, другое сердце — горячее, сильное и полное любви.

* * *

Отвесные стены, мрачные и неприступные, уносились ввысь непостижимо высоко, а их далекие неведомые вершины скрывала мгла клубящегося ночного ненастья. У подножия курился холодный мокрый туман, такой густой, что путникам казалось, что они бредут по колена в ледяном молоке. Если задрать голову да смотреть, не переводя дыхания, то виделось, что небо — буйное море, а скалы — корабль, несущийся по волнам... При виде этого зрелища Аниру пробирала малодушная дрожь. Никогда еще ей не приходилось видеть подобных гор вблизи.

— Где-то здесь находятся единственные оставшиеся ворота, через которые можно попасть в Морию с этой стороны, — сказал Арагорн. — Видите русло? Это Сираннона, Привратница. Здесь она пересохла, а ниже по течению ее запрудил обвал. Теперь там не каменистая долина, а огромное озеро, которое, к сожалению, затопило Западные Ворота.

Анира указала на чернеющую вдали воду, над которой громоздились зловещие зубастые утесы.

— Это и есть озеро?

Арагорн кивнул.

— Туда и лежит наш путь. Между кромкой воды и стеной есть полоска суши — старайтесь держаться ее и ни в коем случае не тревожьте воду, — предупредил он.

Но в предупреждениях его никто не нуждался. Хоббиты жались к монолитной, без единой трещинки Морийской Стене, с опаской поглядывая на черную с прозеленью воду, из которой то тут, то там торчали мертвые, осклизлые остовы деревьев, росших когда-то вдоль тракта.

— Почему здесь так тихо? — спросила Анира, неловко осматриваясь по сторонам. Чувство потерянности не покидало ее. Да еще вода разлившегося озера внушала если и не ужас, то трепет, ибо только она здесь не безмолвствовала, а словно бы жила, то расходясь кругами, то колыхаясь неожиданным злобным бульканьем, то снова замирала, и тогда над долиной опять смыкалась тишина.

— Тихо? Что ты хочешь сказать, дитя? — поинтересовался Гэндальф.

— Почему так пустынно? Вокруг словно бы все спит, и на сотню лиг вокруг одни только тени и холод...

— Мория отличается от Эребора и других гномьих городов, Нари, — пояснил Гимли. — Снаружи это только горы, а наружу тут выходят редко — слишком уж опасные места. Поэтому самое главное здесь упрятано глубоко внутри.

— Эти воды не такие уж мертвые, какими кажутся, — понизив голос, произнес Арагорн. — Говорят, что у озера есть Страж, и он не слишком любит тех, кто его тревожит.

Анира почувствовала, как от этих слов по спине бежит холодок. Она снова оглянулась на озеро, по поверхности которого, качаясь, бежали волны.

— Однако,прежде чем все станет ясно, нам предстоит найти вход, — подытожил Гэндальф, указывая на темные силуэты могучих деревьев, возникшие из сумрака прямо перед ними. — Это морийские дубы. Эльфийские ворота рядом.

— Но они не видны просто так ни днем, ни ночью, — добавил Леголас. — Только в лунном свете. А луна сегодня спряталась за снеговыми тучами.

— Значит, мы подождем, — ответил маг, присаживаясь на валун и доставая свою неизменную трубку. — Надеюсь, ничто не потревожит нас в этой ночи.

Деревья мели кронами хмурое с белесыми клочками облаков небо; просветов не было видно — только тьма и вой ветра в вышине, да седой пик Карадраса, грозно глядящий на путников сверху вниз. Анира чувствовала себя до странности несобранной, расстроенной; хмурый взгляд ее то скользил по Морийской стене, то возвращался к поверхности черного озера, то обращался к Снорру, которого она рассеянно кормила хлебными крошками. Тот неуклюже скакал по тонкой снежной пороше, оставляя на ней мелкие треугольные следы и, кося на девушку умным черным глазом, ловко подхватывал угощение на лету.

Гимли некоторое время наблюдал за Анирой издали, позволяя так необходимые ей минуты одиночества и раздумья, но скоро не выдержал.

— Ты на себя не похожа, — приблизившись заметил он и привычным жестом плотнее запахнул на ней походный плащ. — Молчишь, думаешь о чем-то так мучительно, что я слышу, как мысли вопят в твоей голове. Братьев боишься? Или того, что там, за стенами?

Анира кивнула.

— В последнее время я только и делаю, что боюсь. Внутри меня совсем ничего не осталось, кроме страха. Иногда мне кажется, что дракона тоже нет.

Гимли поменялся в лице.

— Есть, Нари, — хмуро возразил он. — Хотя я бы предпочел обратное...

Анира немедленно насторожилась.

— Ты что-то знаешь.

— Да пропади оно все пропадом! — взвился вдруг Гимли. — Знаю ли я? Лучше бы ничего не знал! По какой-то причине — я клянусь памятью Дарина, что понятия не имею по какой! — она хочет, чтобы ты стала моей... Не смотри на меня так, будто не понимаешь, о чем я толкую! Ты уже не ребенок...

Он осекся на полуслове и густо покраснел. Анира отвернулась.

— Я ее темница, Гимли, — с тоской произнесла она. — Она стремится к свободе, только и всего. Разве можно винить узника в том, что он хочет увидеть солнечный свет?

Она повернулась к нему спиной, давая понять, что больше не хочет разговаривать, и отошла дальше, туда, где голоса товарищей по отряду были слышны лишь как неразборчивое бормотанье. Ей было холодно. Зловещая тишина этого места была слишком пустой, слишком безжизненной. Мертвой. Девушка не могла почувствовать ни малейшей искорки живой теплоты, как ни старалась.

Не ходи в темноту.

Анира дернулась и едва не завопила в голос. Она зажала рот рукой, чтобы не спросить вслух, кто с ней говорит.

Там нет ничего, только темнота и где-то глубоко под нею — огонь.

Голос был глубокий и немного недовольный. Словно говорил с нею нехотя, но по досадной нужности. Анира поспешно, но стараясь не привлекать внимания, отошла в сторонку и наклонилась к земле, делая вид, что поправляет ремешки на сапогах. Сделала несколько коротких поверхностных вдохов, стараясь успокоиться, и попутно лепила внутри себя, словно снежный ком, безмолвный вопрос.

Почему молчала?

Ты не пыталась отправиться туда, где тебе быть не следует.

А теперь? Не желаешь лезть под землю?

Голос не ответил, и Анира поняла, что попала в точку, когда ощутила внутри себя чужую, незнакомую, но очень явственную досаду.

Скажи мне свое имя, — как можно мягче попросила она.

Внутри еще немного помолчали, мучаясь, очевидно, сомнениями.

Роуг.

Анира едва не рассмеялась вслух.

Демон? Странное имя для того, кто любит море и небесный простор. Зачем ты преследуешь моего друга, Роуг? Он не сделал тебе ничего дурного.

Голос стал небрежно-равнодушным.

Он прост и незатейлив, как день и ночь. В нем нет ничего особенного.

И все же ты предпочитаешь разговаривать с ним, а не со мной. И не только разговаривать, — с нажимом добавила Анира. — Я знаю, зачем ты стараешься подобраться к Гимли. У тебя ничего не выйдет.

Он слишком сильно тебя желает. Легкая добыча.

Он благороден и любит меня. Это чувство куда сильнее, чем просто желание.

На краю сознания презрительно фыркнули.

Я родилась с памятью моего народа и с его мудростью. А ты просто дитя. Забавно слушать суждения ребенка о том, в чем он не смыслит.

В этом ты тоже смыслишь немного. Как бы там ни было, хочешь ты этого или нет, но нам придется поладить.

Именно поэтому я и прошу тебя не ходить в копи. Там нет ничего для тебя, эльфийская девочка с человеческим сердцем. Только огонь и смерть.

Анира уже собиралась осведомиться, что Роуг хочет этим сказать, но ее отвлекли расшумевшиеся вдруг товарищи по отряду. Она обернулась и увидела, как Гэндальф ощупывает гладкую каменную стену, что-то бормоча и постукивая по ней жезлом. Гимли крутился рядом, жарко споря с магом, Арагорн и Боромир наблюдали молча, один с тревогой, другой с некоторым недоверием. Хоббиты сгрудились тут же, шепотом переговариваясь и с опаской поглядывая на стоялую воду, по которой снова бежали неспокойные круги.

Из облаков выглянула луна, и едва ее первый луч коснулся неестественно гладкой стены, около которой продолжал бормотать заклятья Гэндальф, как по камню побежали тонкие голубоватые сияющие ручейки, складываясь в сложный и прекрасный узор...

— Корона Дарина! — воскликнула Анира, с восторгом взирая на искусно выполненный рисунок. — Это итильдин, верно, Гэндальф?

— Да, дитя, — ответил маг. — Удивительный металл, созданный на основе мифрила. Карта твоего прадеда, Трора, которую много лет назад прочли в Ривенделле Торин и Эмин, была нарисована чернилами, основой для которых послужил итильдин.

— "Заклинание, друг, откроет перед тобой эти Врата. Скажи — и войдешь", — перевел Гэндальф сияющую надпись, — но я совершенно не знаю, как это понимать...

Он озадаченно постучал посохом о дверь и тихо бормотал что-то, очевидно, заклинания, которые, впрочем, делу не помогли вовсе.

— А, может, "друг" — это и есть заклинание? — вдруг робко спросил Фродо. — Дружба ведь великая сила, а в прошлом дружили даже эльфы с гномами...

Гэндальф замолчал, оборвав последнюю магическую формулу на полуслове, и воззрился на него новым взглядом. Несколько мгновений он просто во все глаза глядел на хоббита, а потом, что-то решив внутри себя, недоверчиво затряс седовласой головой. Плечи Фродо опустились было, но Анира шагнула к Вратам и, притронувшись кончиками пальцев к серебристым паутинкам, громко произнесла:

— Меллон!

В стене немедленно обозначились створки ворот, обозначились да бесшумно раскрылись, выпустив наружу клочок непроглядной темноты.

— Что ж, — хмыкнул Гэндальф, — похоже, что я в очередной раз недооценил хоббитовскую сообразительность.

А вот сами хоббиты, ничего подобного не ожидавшие, от испуга шарахнулись назад, и Пиппин, поскользнувшись, угодил по колена в вонючую, покрытую ряской воду озера, вскрикнул, а мгновением позже и завопил от страха, потому, что кто-то неведомый ухватил его за ногу да поволок в мертвецкую воду, которая бурлила и кипела у самого берега, протягивая к хоббитам свои жуткие щупальца. Мерри завопил и рванул на выручку, Сэм и Фродо за ним. Анира не вдруг поняла, что это не вода вовсе, а неизвестное чудовище, похожее на клубок змей, выбирается на сушу и снова скрывается в зловонной пучине, таща под воду уже всех четверых полуросликов.

Она выхватила парные клинки и, не раздумывая, рубанула наугад, и сверху на нее тут же рухнул Фродо. Анира ухватила его за шиворот и поволокла к спасительным Вратам. Над головой просвистела стрела Леголаса. Рядом Боромир, Арагорн и Гимли сражались с двумя десятками змеистых щупалец, которыми разозленное болью чудовище тянулось все дальше...

— В пещеру! — прокричал Гэндальф, отступая в темноту.

У входа в подземелье мгновенно возникла свалка. Щупальца дотянулись до Врат и злобно вцепились в каменные створки, кроша гранит, будто это был мягкий песчаник. Снаружи загрохотало, с потолка посыпались камни, и Хранители едва успели взбежать по лестнице, ведущей наверх, в темноту, как убравшиеся назад в озеро щупальца окончательно обрушили за собой вход, и привратную пещеру затопила темнота...

* * *

Анира завертелась, мгновенно потеряв в обрушившейся тьме чувство пространства; она натыкалась то на путающихся под ногами и испуганно гомонящих хоббитов, то на крупные обломки стены, дышала судорожно, чувствуя, что ей безнадежно мало этого застоялого, полного каменной пыли воздуха. Пережитый у озера ужас вернулся удушливой волной, темнота обступила со всех сторон, стиснула в ледяных объятиях. Тлен, пыль и холод тут были такими, что сомнений не возникало — жизнь отсюда ушла, и ушла давно.

Слабый голубой магический свет разорвал косматую черноту, рассеял ее на несколько шагов вокруг, высветив мрачное лицо Гэндальфа.

— Четыре дня, — объявил маг, окидывая отряд тяжелым взглядом. — Будьте тише и осторожнее, и тогда надежда на то, что Черная Бездна выпустит нас наружу, не станет бесплотной.

Анира вся подалась вперед, хотела возразить, упомянуть о Балине и братьях, но не решилась. И Гимли сжал ее руку — крепко, больно, а сердце сжалось в ответ — больше не было уверенности — как ни старалась, Анира не могла ее вернуть.

Они миновали широкую лестницу, ведущую вверх, к сводчатой арке, знаменующей вход в Морийское царство, но после нескольких поворотов коридора Анира заметила, что они двигаются под уклон. Донимала усиливающаяся жара и угнетала непроглядная темнота, которую магический светлячок рассеивал всего лишь на несколько шагов.

— Копи близко, — сказал Гимли, словно ответив на ее мысли. — Морийские штольни спускаются глубоко, не чета эреборским. Мне не хочется об этом думать, но иногда кажется, что мои предки докопались до самой преисподней, стремясь к мифрилу.

— Они и докопались, Гимли, — чуть повернув голову, заметил Гэндальф. — До неведомых глубин, где во тьме спал огонь. Они пробудили балрогов, а после оставили Морию, обуреваемые ужасом. Теперь здесь нет ни золота, ни драгоценностей, а мифрил уже скорее легенда, чем быль. Остатки былой роскоши растащили орки, и теперь если где и есть этот прекрасный металл, то весь он в Мордоре.

— У Гимли есть кинжал с мифрильным лезвием, — раздумчиво сказала Анира. — И у меня — парные эльфийские клинки.

Из темноты то и дело выплывали галереи, лестницы и мосты, пересекающие главный коридор, и тогда путники чувствовали на своих лицах дыхание свежей прохлады.

— Воздуховоды, — походя объяснял ей Гимли. — В Эреборе ты такого не увидишь. Пещеры Морийского царства слишком глубоки, и естественное движение воздуха здесь ничтожно. Если бы не сложная сеть этих сообщающихся с внешним миром отверстий, в некоторых помещениях можно было бы попросту задохнуться.

Только сейчас она поняла что имелось в виду под гномьей природной выносливостью. Все они хотели как можно быстрее выйти к Восточным Вратам, к Черноречью, поэтому, не сговариваясь, отказывались от привала раз за разом. Не жаловался никто, хотя приходилось несладко даже самым сильным из них. Но Гимли был совершенно неутомим. Непоколебимый, как скала, он шагал рядом с Гэндальфом, изредка переговариваясь с ним вполголоса, и тогда Анира понимала, что они советовались перед очередным поворотом или разветвлением коридора. Она не могла взять в толк, почему волшебник спрашивает мнения ее друга, потому что тот, хотя и принадлежал по происхождению к морийским гномам, но знал об этих копях куда меньше, чем Гэндальф и Арагорн, которым уже довелось пересечь эти подземелья раньше.

Они упорно двигались дальше, и по мере того, как иссякали силы путников, гасли тихие разговоры — усилий требовал каждый шаг по неровной каменистой тропинке. Анира поняла, что смертельно устала, когда поймала себя на том, что каждую минуту думает о ночлеге.

…Они оказались в прохладной черной пустоте неожиданно. Словно темнота вместо густой и тяжелой стала, как легкий прозрачный батист, колыхающийся на ветру. Повинуясь внутреннему чувству, Анира рывком удержала Боромира за плечо, и вовремя. Магический огонек метнулся вперед и вниз, осветив бездонную пропасть под ногами гондорца. Потолка и вовсе не было видно — стены расступились и потонули во мраке.

— Это самая глубокая из морийских шахт, — сказал Гэндальф. — Именно здесь проходит рудная жила истинного серебра. Глядите!

Он поднес посох к стенам пещеры, и все увидели, как в черноте сплошного гранита змеятся и убегают в глубокие мрачные недра ручейки белой сверкающей породы.

Будто бы камень неведомо как сумел впитать в себя звездный свет, а теперь этот свет, навек заключенный в граните, гнал прочь непроглядную тьму.

— Орки бросили ее — они не умели добывать руду и не знали настоящую цену мифрилу. И заплатили им дань Саурону. Теперь твой кинжал, Гимли, стоит половину Хоббитона.

— На той стороне начинаются жилые пещеры, — сказал Арагорн. — Окон, ведущих на поверхность, тут великое множество, поэтому так легко дышится. Мы бы и сейчас увидели свет, да по всему видать, что там, снаружи, глубокая ночь.

Они прошли цепочкой по самому краешку шахты и вступили в небольшой зал с тремя полукружиями арок, судя по всему, являющийся сторожевым помещением на перекрестье дорог.

Анира осторожно осмотрелась — насколько хватало дрожащего слабого света, разрешенного магом. Гладко вытесанные стены с креплениями для факелов, покрытый слоем пыли пол с черным провалом колодца посередине; в таинственно подмигивающей, будто знающей какой-то страшный секрет темноте его терялись длинные хвосты цепей.

— Глубоко там? — спросил Пиппин, вытягивая шею, словно осторожный любопытный гусь.

— Тебе хватит и еще останется, — отозвался Гэндальф. — Отдыхайте. Ибо следующий случай представится нескоро.

Усталость придавила Аниру каменной плитой. Уснуть она не могла и откровенно завидовала хоббитам, которые, натерпевшись страхов, уже спали — сытые и спокойные. Эльфийское питье не прибавило ей бодрости, есть совсем не хотелось — она лишь покормила крошками Снорра, а потом и вовсе отдала ему свою долю хлеба — как и хоббиты, птица отсутствием аппетита не страдала.

— Когда здесь жили наши предки, все было по-иному, — улыбаясь, сказал Гимли, словно угадав ее мысли. Взгляд его стал мечтательным и устремился в пустоту. — Не было враждебной темноты, кругом сияли яркие огни, а в очагах укрощенное пламя румянило хлеб и сочное мясо; повсюду звучали трудовые песни, и чертоги были светлы и полны радости. Эти горы были тогда совсем юными, Нари. Почти такими же, как мы с тобой. А тебя позвала сюда кровь, но не нужда. Вот, послушай, что я тебе расскажу...

- Горы безмолвные сквозь облака

Выпьют прорехами звездный свет,

Жилы потянутся через века

Тысячу тысяч безмолвных лет.

Жилы из света — в них кровь бела,

Бездны чертоги черным-черны -

Кровью из звездного серебра

Словно водою они полны.

Долг призовет сыновей в дозор,

И да свершится закон иной -

Густо смешается с кровью гор

Красная кровь от души живой...

— Откуда ты умеешь так говорить? — едва слышно спросила Анира. Все это время она слушала друга, затаив дыхание и не сводя восхищенного взгляда. — Откуда знаешь такие песни? Ты говоришь об этом с такой любовью, что мне становится трудно дышать.

Гимли улыбнулся.

— Меня тоже учил Ори.

— А вот я была нерадивой ученицей.

— Ори — мечтатель. Его сердце всегда тянулось к приключениям. А еще он очень хотел найти любовь. Весьма глупо, по-моему. Ведь любовь не ищут, как золото или клад, но находят ее случайно, как чистейший алмаз среди черной породы. Хотя я не так уж и прав, пожалуй. Алмаз слишком холоден, как и блеск золота. Не стоит сравнивать его с таким чувством как любовь.

Анира запрокинула к нему лицо. В полутьме ее кожа казалась голубоватой, а глаза совсем черными.

— Почему я так странно чувствую себя здесь? — спросила она. — Спускаться в эти копи Арагорн и Леголас не хотели, а Гэндальф попросту боялся. Я видела страх в его глазах, когда мы оказались у Врат. А меня напополам разрывают страх и восторг. Во тьме коридоров таится опасность, но там же я чувствую тепло жизни, что когда-то кипела здесь.

— Наши предки верили, что все горы мира связаны между собой. И сердца тех, кто несет в себе кровь подгорного народа — наши сердца! — чувствуют это и чувствуют друг друга. Те края, где мы родились — как детская любовь к отцу и матери. Как первая юношеская влюбленность. А в таких местах, как Мория, в нашей крови говорит память всех предшествующих поколений. Время влюбленностей для нас прошло, Нари. Настало время истинной любви. А такая любовь закаляется только в невзгодах и тяготах. Ты понимаешь, о чем я?

Анира понимала. Позже, когда все, кроме Леголаса, первым оставшегося в дозоре, уснули, она вышла из караульной и вернулась назад к мифриловой шахте. Стояла на самом краю, прислонившись к стене и поглаживая кончиками пальцев там, где темный гранит пересекали тонкие, как волос, серебряные ручейки, и слушала, как дышит бездна у ее ног. Возвратившись, остановилась в узком арочном проеме, ведущем в зал, где расположился отряд. Она рассматривала спящих товарищей, подолгу задерживая взгляд на каждом. Хранители. Она не принимала бремя клятвы и не обещала хранить верность их цели, но почему тогда так сжимается сердце? Почему каждый из них так близок и важен? И хоббиты, и даже этот скрытный гондорец, который во сне не смог удержать свою суровую маску, и теперь стало видно, как молод и красив он на самом деле...

А потом она устроилась в одиночестве возле самого выхода из зала и сидя заснула — сама не заметила как...

* * *

Утро принесло с собой оживление — Гэндальф возвестил о том, что Восточные Врата близко, и их путешествие во тьме Мории близится к концу. Воздух становился чище и светлее, дорога вела по-прежнему вниз, что немало переполошило беспокойных хоббитов — им все казалось, что так они не выйдут на дневной свет никогда.

— Снаружи местность понижается — вот и морийская дорога идет вниз, — хмуро и нехотя отвечал Гимли на их испуганные вопросы. — Восточные Ворота выходят на равнины. Или вы хотели бы выйти наружу на самой верхушке Азанулбизара?..

Им с Анирой было сложно разделить всеобщую радость — оба слишком хорошо понимали, что их надежды не сбылись, и никого из сородичей они здесь уже не встретят. Этой темы они не касались намеренно — все казалось, что накличут беду. Но среди длинных ночей, когда стынь морийского камня проникала даже сквозь толстую ткань походных плащей, а тревога не давала уснуть, думали каждый о своем — и оба об одном и том же. И час от часу становились мрачнее, чем темнота вокруг.

За день пути от Морийского моста коридор вывел путников на небольшую круглую площадку с приотворенными, будто оставленными в спешке вратами из древесины железного дуба. Других коридоров и выходов тут не наблюдалось, и Гэндальф предположил, что они слегка отклонились от намеченной заранее дороги, потому, что местность эта оказалась ему незнакома.

За воротами обнаружилось весьма просторное помещение — слишком светлое для подземелий. Свет тут падал откуда-то сверху. Было ли там пробито слуховое окно, или трещины в граните впустили в подземелье призрак дневного света, понять было невозможно: потолки были слишком высоки, и слишком серым и густым был полог каменной пыли, скрывающий их.

— Куда это мы попали? — пробормотал Пиппин. Он рассеянно крутил головой. — Похоже на зал славы или оружейную. Хотя оружия я тут не вижу.

— Почему же? — возразил Сэм. Он наклонился, подбирая что-то с пола. — Вполне себе меч, только обломленный.

— Стрел тут тоже немало, — отозвался Фродо. — Что-то здесь произошло, и боюсь, что не слишком хорошее.

Это были черные орочьи стрелы, острохвостые, с грубыми двугранными наконечниками, пропитанными ядом. Рядом валялись и шестигранные, в которых Анира без труда опознала гномьи. Глаза, привыкающие к тусклому полусвету-полутьме, теперь различали обрывки покрытых пылью пергаментов, разбросанных по полу, и темные бурые пятна на камне...

Анира отерла лицо ладонью, чувствуя, что ей становится невыносимо жарко. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Гимли. Каждая черта его грубоватого лица, обычно резко и четко обрисованная, теперь вздрагивала, словно он прилагал великое усилие, чтобы удержать себя в руках.

— Это не оружейная, — прошептала она. Слова запоздалые, едва слышные, и от этого какие-то жуткие, но сама девушка вряд ли осознавала, как затихли Хранители, услышав их. Взгляд ее прикипел к серомраморной колонне в центре зала — та сверху донизу была изрезана рунами на древнеморийском языке. Анира пробежала глазами надпись и трудно сглотнула. — Это крипта...

Она не видела, как опустил на лицо капюшон своей серой хламиды Гэндальф, как тихо, будто иссякнув, скорбно притух свет на навершии его посоха. Глядела, прикованная взором, на видные в рассеивающемся мраке серые гробницы, начиная высвобождаться из рук Гимли — сначала медленно, потом все неистовее. А он боролся с нею, боролся молча, зная что нельзя дать ей подойти туда, к этим страшным серым плитам, не дать увидеть имен, высеченных на безразличном камне, которые он хорошо, слишком хорошо знал. В конце концов он выпустил ее, резко отняв руки.

И все переменилось в единое мгновение — и осталось прежним. Лицо девушки почти не изменилось, только губы дрогнули и слегка побелели. Для нее все смялось в испорченный лист пергамента — все, что случилось до этого и все что будет после. Анира подошла к гробницам и вдруг испытала холодный ужас.

Она поняла, что еще не умеет терять. И теперь реальность была настолько непоправимой, что это делало ее беспомощной. Имя Рагнара на памятной плите она прочла последним. Надпись читалась трудно — была сделана наспех, руны — не гномьи, а эльфийские — плясали, там и здесь перечеркиваясь следом от сорвавшегося зубила.

— Ори писал... — зачем-то сказала вслух. — Все самое важное он всегда писал на синдарине. Гном — и на синдарине...

— Я предвидел такой исход, — сказал Гэндальф. Лицо его стало глубоко печальным. — Балин был столь же смелым, сколько безрассудным. Мне жаль его безмерно, но ни о ком и ни о чем я не жалею больше, чем о детях Эмин. Смерть не должна была стать их судьбой, но тем не менее Рагнар и Рорин встретили ее достойно. Мне хочется верить, что они погибли не зря.

Анира резко вскинула голову, впилась в него сухим, острым, как колючки чертогона, взглядом.

— Предвидел? — прошептала она. Пальцы сомкнулись на сером камне так, будто девушка хотела раскрошить гранит. Острая кромка плиты распорола кожу, и в пыль упало несколько темных капель. — Предвидел... Почему же тогда ты не явился в Эребор и не отговорил Балина от этой затеи пока еще не стало поздно?! Не отворачивайся и смей говорить мне, что так было начертано судьбой!

— Судьба... — тихо произнес Гэндальф. — Она лепит и мнет человека, словно глину. Иногда она чересчур больно бьет, так сильно, что кажется, будто она хочет нас раздавить. А потом проходит время, и оказывается, что она всего лишь прихлопнула комара у нас на носу. Делая человеку больно, судьба прокладывает его путь, только и всего, Анира. И кому, как не тебе, дочери Эмин, знать, каким тяжким этот путь может быть.

Хоббиты, прежде шумные, теперь и дохнуть боялись громче, чем следовало. Леголас уже рванулся к ней, но был остановлен предупреждающим взглядом Арагорна. Не надо. Не смей.

— Ты чародей, Гэндальф, — сказала она. — И позволяешь себе судить обо всем с точки зрения того, кто живет тысячи лет. Но мы не живем тысячи лет. Мы смертны.

— Каждому уготован срок, принцесса, — встрял Боромир. — И никто не знает своего последнего часа.

Анира вырвалась, выпрямилась и поймала взгляд гондорца.

— Мы стараемся, пока нам дана жизнь, чтобы смерти досталось как

можно меньше того, что она может уничтожить! А у моих братьев она отобрала все — молодость, будущую любовь и нерожденных детей. Она собрала слишком богатый урожай!

— Но тени смерти рождаются помимо нашей воли, — спокойно возразил Боромир. — И их не в силах прогнать даже твоя магия.

Анира не могла ничего ответить, потому что ответа на такие вопросы не было и не могло быть. Судьба, так сказал Гэндальф. Но разве можно будет сказать так той, которая ждала своих сыновей?

И тут она поняла, что так беспокоило ее. Был звук, кроме тяжелого дыхания Гимли, кроме бешеного стука ее собственного сердца. Звук, которого не должно было быть. Неуклонно нарастающий, он заполнял тревогой каждый уголок серой крипты, каждый коридор, каждую пещеру снаружи.

Барабаны.

Барабаны били в глубине.

* * *

Гэндальф бегло выглянул в коридор и, обернув к путникам помрачневшее вмиг лицо, приказал:

— Уходим! Через другую дверь. Времени нам это не сэкономит, но жизнь побережет.

Хоббиты, словно серые мыши, юркнули в стенной проем вслед за Арагорном; на мгновение задержавшись, в темноте исчез и Боромир.

Гимли тронул Аниру за плечо — она не двинулась с места, и ему пришлось встряхнуть ее. И, даже добившись ее внимания, он не получил в ответ ничего, кроме пустого, ничего не выражающего взгляда. Тогда он тяжело вздохнул и решительно взял ее за руку. Та была холодной, как лед.

— Идем, — мягко сказал он. — Мы все еще живы, и место наше не здесь.

Анира поглядела на него растерянно. Рассеянно проследила, как в дверном проеме исчезает тонкий силуэт Леголаса. Прежде чем раствориться в темноте коридора, эльф обернулся, помедлил мгновение, посмотрел на нее, словно хотел что-то сказать. Анира сморгнула в попытке отогнать овладевшую ею оторопь. Опустила глаза — пальцы все еще сжимали холодный камень; капли ее крови на нем уже побурели и начали подсыхать. Гимли был здесь. Заглядывал в лицо полным тревоги взглядом — а в нем всполохами бушевала боль. Балин был его родичем, а Рорин — близким другом, почти братом. И она, оглушенная своим горем, даже не вспомнила об этом. Она резко развернулась и направилась к выходу. Не выдержав, оглянулась назад — в последний раз. Это ее доля. Пережить, справиться с горем самой и помочь справиться матери.

Они в несколько мгновений нагнали отряд, минуя более широкий и легкий путь, который уже перестал быть безопасным — кишел орками, гоблинами и другими отвратительными тварями, которых Анира прежде не видела даже на картинках. В туннелях все ближе и ближе слышался отвратительный визг, щелканье и металлический лязг оружия — сотни ног нестройно шуршали по каменным плитам, разрывая морийскую тишину в клочья. Они казались тенями среди множества теней; сливаясь с пыльным мраком, были как пятна плесени на каменных стенах старого брошенного колодца. И теснили путников, все же теснили...

В воздухе мерцали блики волшебного света — посох Гэндальфа и сверкающее инеисто-голубым Жало освещали путь и пока что отпугивали нагонявших отряд преследователей. Хоббитов загнали в середину и бежали вперед в узком пятне этого волшебного света. Клочья темноты метались меж голодными клинками, как загнанные звери. Орки текли со стен, ползли по колоннам, подобно зловонной черной жиже, и кольцо их смыкалось вокруг отряда, как удавка на шее обреченного на гибель.

Леголас давно бросил за спину лук — стрелы закончились, а подбирать их не было времени. Он обнажил парные клинки, и на его лице расцвела азартная улыбка. Первого орка он отбросил резким тычком в лоб, второму снес голову безупречно точным перекрестьем своих сабель. И, замешкавшись, непременно пал бы жертвой третьего, если бы не Гимли и его двухпудовый топор...

Анира не узнавала своего друга. Гимли метался по задним флангам отряда, рождая среди орков столпотворение и ужас. Топор его не было видно под слоем орочьей крови. На лезвии появилась глубокая щербина, и она рвала плоть еще сильнее, чем само острие. Анира завидовала ему. Ей и самой хотелось выпустить боль и гнев — а не получалось. Она никогда не видела столько крови, никогда прежде не забирала жизнь, а теперь убивала так, словно это было для нее обычным делом. Разворот, выпад, удар, булькающий хрип, а потом — мягкий мокрый всплеск... Убивала, а не ощущала ни удовлетворения, ни радости, ни злости. С клинка капало темное и липкое, как заполняющий углы морийских залов мрак. Текло в сжатую вокруг рукояти ладонь, и немеющие пальцы скользили по ней, делаясь безвольными и неверными.

Впереди зал сужался — туда, к выходу, и стремился Гэндальф. Вокруг по камню чиркали черные орочьи стрелы, а сами безобразные лучники прятались наверху, за выступами треснутых колонн, в темноте, где потолки уносились в необозримую высь.

Анира попыталась прикрыть отряд магией хотя бы от дождя летящих сверху стрел, но оказалось, что держать щит и сражаться на бегу одновременно — слишком сложно и совсем невозможно без подготовки.

А к такому ее никто не готовил.

— Держитесь теснее друг к другу! — крикнул Арагорн.

Анира занесла меч в очередной раз, но тут что-то острое вонзилось ей в бедро. Она дернулась; лезвие меча, вместо того, чтобы вонзиться в тело врага, чиркнуло по каменному выступу; девушка споткнулась, возмущенная такой непривычной жгучей болью, и упала на одно колено.

Ногу невыносимо пекло. Тяжело дыша, Анира позволила себе опереться на плечо Гимли и потянулась рукой к бедру. Пальцы тотчас окунулись в теплое и липкое; усилившаяся в мгновение ока боль бешено запульсировала в уставшем теле. Девушка стиснула зубы.

— Порядок... — прошипела она в ответ на немой вопрос друга.

И тут что-то поменялось.

Сначала под ногами послышался глухой грохот, словно отголосок дальнего землетрясения. Затем прошло несколько томительных, тревожных и тихих минут. Странной тишиной заложило уши — время было словно бабочка, застывшая в янтаре. Орки теснили их, не решаясь приблизиться и одновременно тревожно поводили носами. В воздухе ощутимо пахло дымом и горячим металлом. А потом орки застыли, перестав гомонить, замерли, принюхиваясь, а мгновением позже внезапно бросились врассыпную.

— Балрог... — едва шевеля губами произнес Леголас, и тут же закричал голосом высоким, зазвеневшим, таким, каким Анира его не слышала никогда, потому что звенел в нем потусторонний страх: — Балрог пришел!

Балрог. Демон глубин, Великое Лихо Дарина. Страшная сказка, которая вот-вот обернется действительностью.

— Бегите... — выдохнул Гэндальф, и Анира увидела, что он смотрит вглубь огромного зала, туда, где дальние арки зловеще краснеют, озаряясь горячим светом. — Бегите, или погибнете!

И они побежали. Вслед за магом, наперерез сквозь резные монументальные арки, к коридору, ведущему прочь от этого страшного пламенного света. Короткий туннель вывел путников к бесконечно длинной узкой лестнице, ведущей круто вниз, в конце которой они увидели то, к чему стремились — Морийский мост и маленькую тусклую, бесконечно далекую светлую точку впереди — Западные ворота...

Коридор был узок, и пламя вырвалось из него тугой струей, а, вырвавшись на волю, расцвело чудовищных размеров огнищем, опалило каменную арку туннеля и изножие узкого моста, по которому уже вовсю бежали к спасительному выходу путники.

Анира остановилась, обернулась назад, к тьме древней Мории, которая не была больше тьмой, но была огнем — жидким, текучим, в котором пылал, сгорая без следа, мрак. В лицо дохнуло жаром страшным, потусторонним. На фоне огненного безумия возник растрепанный, покрытый грязью и какой-то безумный Гэндальф.

— Беги, неразумная! — крикнул он, больно толкнув ее в плечо.

Но она продолжала стоять и все еще смотрела, не в силах отвести взор, как в безнадежно узком проеме каменной арки из огня материализуется ее детский страх. Заглянула в себя, словно на дно темного колодца, а увидела родник в ночном лесу, потому что страха больше не было — только воспоминания о нем, а сам он не сгорел — лишь переплавился в любопытство. Косматое чудовище с провалами пылающих глазниц, а космы — из адского пламени и черного дыма...

Анира обернулась на крики друзей — Морийский мост весь изошел трещинами, сыпался крошевом в бездну, торопил.

— …не пройдешь!..

Горячий ветер донес голос мага, изменившийся и властный. Полоскалась по ветру хламида Гэндальфа, и он сам, окруженный словно ореолом, таким ярким белым светом, что огненное чудовище глубин казалось уже не таким значительным рядом с ним, страшный и величественный, преградил путь адскому огню белым светом.

Анира почувствовала, что от кончиков пальцев ручейками бежал холод — как живительная сила воды она странным образом давала уверенность в том, что огонь не коснется ее — не посмеет... Она побежала только тогда, когда посох мага, исторгнув слепящее белое сияние, заставил демона отступить. Обернувшись, она увидела, как Гэндальф поднимает посох, ударяя им о камень снова и снова, и камень стонет, исходя ручьями трещин...

С чудовищным грохотом рушилась в бездну арка моста, отделяя Аниру от морийской тьмы, от огненного демона, падающего в бездну, от его огненных хлыстов, от полчищ орков и от пыльной серой крипты, где ее жизнь совершила такой неожиданный и печальный поворот...