Дитя Рассвета (гет)

Когда встает солнце и не спеша начинается новый день, все вокруг просыпается с надеждой на лучшее, несмотря на то, что новый рассвет может нести не только радость. Наблюдая, как медленно розовеет край небосклона, заливается красно-золотым буйством красок, расцветает, словно весенний меллорн, каждое живое существо наслаждается этим видом, греется в этих ласковых лучах. Иногда кажется, что даже возможно уловить тончайшие запахи утра, пряные и свежие, не похожие ни на что.

Что рождается в такое утро? Новая жизнь? Новая надежда? Яркая летняя бабочка, надрывающая свой серый кокон и расправляющая бархатные крылья навстречу заре, певчий дрозд, выводящий трели над своим гнездом, черная белка, забежавшая в поисках орехов на самую верхушку дерева... и эльф, бегущий по утреннему лесу с луком за плечами, почти не касаясь земли — все они поворачивают лицо к восходящему солнцу и улыбаются ему, каждый по-своему.

Эльф стоит на прочной ветви, скрытой в кроне дерева, его зоркие глаза всматриваются вдаль, его зеленые одежды почти сливаются с листвой. Летом ее цвет особенный — не тот густой восковой зеленый, и не осенний зеленовато-коричневый, а яркий, насквозь пронзенный лучами солнца, когда сквозь глянцевитую поверхность проглядывают темные жилки.

Эльф улыбнется и, вдохнув аромат древесных почек, двинется дальше, до самой опушки, а потом вглубь леса, туда, где испокон веку обитают его сородичи. Он еще не знает, что готовит ему этот день. Возможно, этот рассвет будет обычным, не отличимым о тысяч других, которые ему приходилось встречать в своей почти вечной жизни. А возможно — особенным, несущим новую долю.

А солнце тем временем уже поднялось. Согрело росу на листьях, выгнало из нор и гнезд лесных обитателей. Новый день пришел, ночь стала воспоминанием. Бурная река унесла последние клочки тумана, темноту и сумрак, ее журчанье разрушило предутреннюю тишину и заглушило пугающие ночные звуки.

Юный эльф в зеленой тунике стоит на вершине скалистого мыса, что возвышается над водой, будто мрачный страж. Долгое озеро особенно прекрасно в лучах восходящего солнца, как прекрасны сверкающие снега на вершине Одинокой Горы. Вдруг он улыбается, широко и лучезарно, как умеют лишь эльфы, и приветственно машет рукой.

Привет тебе, рассветное солнце! Привет, новый день!

Новый день сменит ночь за окном,

Говорят, что люди — неженки, и не способны противостоять значительным трудностям. Они всячески стремятся селиться там, где теплее, травы гуще и зеленее, где растут фрукты и ягоды, а в речках вода тепла, как парное молоко.

Север Средиземья суров. Тут мало чего можно отыскать, кроме бесконечных гор и пустошей, сменяющих друг друга бесконечной вереницей, бурных рек с ледяной водой и острыми, как драконьи зубы, скалами, да вересковых полей, простирающихся до самого горизонта. Буйные ветра свирепствуют здесь круглый год, сглаживая до зеркального блеска ледники на горных вершинах и яростно швыряясь колючей снежной крупой.

Но вот незадача — именно сюда, к Долгому озеру, к Одинокой горе, с недавних пор стали стекаться жители со всего Средиземья. Не боящиеся трудностей и тягот, готовые оставить насиженные места и строить быт заново, они приходили сюда целыми семьями, к родственникам и друзьям в поисках лучшей доли. Другие, странствуя, забредали ненароком, да так и оставались, оседая в северных городах.

Некогда разрушенные драконом Смаугом Дейл и Эсгарот поднялись на старых пепелищах несказанно быстро, словно бы люди, ощутившие, наконец, свободу от векового драконьего лиха, заторопились жить счастливо и дышать полной грудью. Они обживали долину с усердием птиц, спешивших по весне вить гнезда и высиживать птенцов. Бард-лучник, наследник Гириона, а теперь и человеческий король, принимал под гостеприимный кров северных городов всех, готовых трудиться, отринув лень и праздность, всех, кто не кривил душой и искренне хотел назвать долину домом.

Два человеческих города, еще более прекрасные, чем в былые времена, росли и вновь становились процветающими, люди в них работали, не покладая рук и не останавливаясь перед неудачами, но жили в достатке и довольстве, понемногу начиная торговать со всем Средиземьем.

Никто не смел соваться на Северо-Восток с дурными намерениями и нечистыми помыслами, ибо здешние жители водили дружбу с эльфами Лесного Королевства и жили под защитой Одинокой Горы, где вот уже который год вновь процветало Седьмое Гномье Царство Эребор.

В 2942 году Третьей эпохи, после Битвы Пяти Воинств, когда дракон Смауг был, наконец, изгнан из-под Горы и убит черной стрелой, метко пущенной наследником Гириона, Торин Дубовый Щит, король в изгнании, вместе с друзьями вернул утерянные гномьи сокровища и свою Родину.

Гномы Эребора, люди и помогавшие им эльфы Лихолесья совместными усилиями построили новую жизнь, где, несмотря на разногласия, существовали бок о бок и всячески поддерживали друг друга. Нет, эльфы и гномы вовсе не стали друзьями, слишком уж горды были одни и упрямы другие, но война с черным орочьим игом научила их многому, в том числе терпению, принятию и умению действовать при необходимости вместе.

В это же время случилось нечто, чего ранее не знала ни человеческая, ни гномья история. Король Торин взял в жены человеческую женщину, волшебницу из другого мира по имени Эмин, и назвал ее подгорной королевой. Люди дивились, гномы молчали, охраняя свои секреты, но было заметно, что такой поворот событий — не новость для них.

Эти годы выдались особенно благостными для того края. Магия негаданной гномьей королевы укрыла север Средиземья, будто ласковые объятия. Здесь спорилось дело, легко и вольно дышалось, людям сопутствовала удача в делах. На суровой каменистой почве выросли сады и цветники, даже пустоши покрылись кое-где сочной зеленой травой. Люди тут жили в мире и согласии, число их множилось, ибо не страшно было им теперь заводить семьи и рожать детей.

Гномы же возвращались в Эребор целыми родами. В то же время в подгорном сообществе стали происходить удивительные вещи.

Всем известно, что гномы, как народ, неуклонно сокращаются численностью, поскольку среди них крайне мало женщин, дети рождаются нечасто, и еще реже появляются среди них девочки. Это даже породило среди других народов Средиземья байки о том, что женщин у гномов нет вовсе, а рождаются они из земли или камня. Хотя, это, конечно, были не более, чем сказки.

Но уже в первые годы после изгнания Смауга детей в Эреборе родилось столько, сколько не рождалось за последнюю целую сотню лет, причем немалую часть их составляли девочки. Старики охали и ахали, молодые радовались, но все дружно сходились во мнении, что происходящее — невольное дело магии их королевы.

Волшебник Гэндальф Серый появлялся в долине изредка, приходя, как и должно настоящему магу, тогда, когда его менее всего ожидали, оставался на полгода, жил бок о бок с гномами и людьми, всюду суя свой длинный нос и раздражая Торина и Барда своими бесконечными советами. Впрочем, делал он это лишь ради собственной забавы — за жителей Пустоши Смауга он более не волновался, те умели справляться с трудностями.

Но более всего мага занимала Эмин. Он учил ее тому, что знал сам, хотя и знания эти порой тускнели в его памяти, и мало-помалу волшебница научилась в совершенстве ладить со своей магией.

Элронд из Ривенделла тоже сдержал обещание и появился на Севере уже через три года после Битвы Пяти Воинств. Визит получился официальным и настолько дружеским, насколько это вообще было возможно между волшебным народом и гномами. А Торин с эльфами дружить не торопился.

Благодарность жителям Лихолесья, выступившим против собственного короля и поднявшимся на подмогу гномам Одинокой горы, граничила в нем с раздражением. Быть обязанным он не любил. Быть обязанным эльфам было вдвойне тяжко для него.

Упрямство не позволяло гномам забыть прошлое. К тому же, Лесным Королевством все еще правил Трандуил, а уж он-то был первым в списке врагов короля Торина.

Но мир в долине наступил, и был он не шатким и призрачным, а впервые за многие десятилетия — настоящим. И место в нем нашлось всем свободным народам: гномам — подгорным рудокопам и детям камня, людям, сумевшим поднять свои города из руин, эльфам, что очистили, наконец, Лихолесье от скверны и сделали путь через него вновь безопасным.

После того, как армия Пяти Воинств почти полностью уничтожила гоблинов Гундабада, замолкли и разговоры об Некроманте из Дол-Гулдура. Опасности со стороны Черной Крепости никто не ждал, а Гэндальф, единственный побывавший там и сумевший спастись, молчал, как рыба.

Возможно, потому, что только он знал, что таится в проклятой части Великого Леса.

* * *

Эребор, 2960 год Третьей эпохи

Молодая волчица с длинной шоколадной шерстью подняла маленькую треугольную голову и, поведя лоснящимся влажным носом, с наслаждением втянула душистый морозный воздух. Под лапами зашуршал поздний хрупкий снег пополам с озерным песком.

Весна в этом году запаздывала, но ее аромат уже отчетливо ощущался во влажном воздухе. Она пахла талым озерным льдом, обметенным росой камнем и прелой травой. А еще — птицами и множеством новых людей. Первые возвращались в Пустошь Смауга с зимовья, чтобы вскоре наполнить долину неумолчным гомоном прожорливых, вечно голодных птенцов, вторые ехали по делам в Дейл и Эсгарот. Обычно этот людской поток становился особенно интенсивным, как только сходил снег и пригревало солнце.

Она подошла совсем близко к воде и, заглянув в рябое зеркало, шумно плюхнула по ней лапами. Озерная вода была еще совсем ледяной, и это заставило волчицу взвизгнуть и отпрыгнуть назад. Она приземлилась на влажный песок и шумно встряхнулась, подняв сверкнувшую радугой тучу брызг, и в следующее мгновение растаяла в воздухе клочком тумана, уступив место маленькой тонкой девушке с длинными каштановыми кудрями.

Эмин сбила с волос мелкие холодные капельки, ощутив волну беззлобной досады. Вот так всегда. Луит, ее волчица, была слишком своевольной и не забывала каждый раз оставить напоминание о своих похождениях.

Прошло немало лет с тех пор, как Эмин открыла тот факт, что ее анимагическая форма оказалась не совсем формой, а вполне самостоятельной и не слишком сговорчивой сущностью. Превращение, всегда происходившее стихийно, вдруг стало подчиняться ее ментальному контролю, а о странностях, его сопровождающих, ей некого было спросить.

Впервые волчица проявила себя, когда девушка носила своего первого ребенка.

Эмин перевернула пожелтевшую от времени страницу и поудобнее устроила на коленях тяжеленный том. Легкие колебания воздуха заставили задрожать пламя почти полностью оплавленных свечей. От книги пахло временем и так любимым ею запахом пергамента. «История Арды» была не менее увлекательной, чем «История Хогвартса», и девушка уже несколько часов не могла оторваться от чтения. Наконец она длинно зевнула, в который раз пообещав себе лечь спать в ближайшую четверть часа.

С тех пор прошло семнадцать лет.

Эмин вспоминала те времена, когда она была студенткой школы волшебства Хогвартс со смешанным чувством ностальгии и грустной самоиронии. Тогда в ее планах на будущее значилась лишь учеба и карьера, и — возможно когда-нибудь, однажды — семья. Но жизнь оказалась той еще шутницей.

В их семье один за другим родились трое сыновей, и она долго не могла понять, обладает ли кто-нибудь из них волшебным даром. Она присматривалась к детям, прислушивалась к собственной интуиции, силясь уловить те малейшие, похожие на прикосновения паутинок магические колебания, которые распространяют вокруг себя наделенные волшебством младенцы. Но тишина была оглушающей. Эмин то падала духом, то вновь начинала надеяться и в конце концов пришла к выводу, что ее дети были обычными.

Невозможно было передать ее печаль. Торин поддерживал ее, как только мог, неловко стараясь убедить, что в Эреборе и без того достаточно волшебства, но не преуспел. Эмин чувствовала, что муж не разделяет ее горя. Все же такое тесное соседство с магией было для гномов непривычным, и она понимала, что то чувство, которое теперь владеет ее мужем, есть не что иное, как облегчение и радость. Торин любил ее, но девушка подозревала, что он не был готов растить одаренных волшебством детей.

Эмин смирилась, что не мешало ей сожалеть о том, что магическая ветвь прервется на ней. В конце концов, даже в чистокровных семьях нередко рождаются сквибы. Однако, это не мешает магическому дару возрождаться в следующих поколениях. Эмин страстно хотела узнать, возможно ли это в случае с ее детьми.

Это было непросто. Она остро нуждалась в помощи и разъяснениях, но Гэндальф не рисковал давать прогнозы, Владыка Элронд, по обыкновению, говорил загадками, а больше совета спросить было не у кого.

Разве что у Леголаса.

Эмин зябко обхватила руками плечи. Ветер усилился и погнал к берегу бурную рябь с крошками недотаявшего льда. Обманчиво яркое, но еще такое холодное весеннее солнце обиженно закатилось за тучу.

Эмин сложила ладони козырьком и пристально всмотрелась в слегка туманящуюся озерную даль. Вокруг было тихо и пустынно, причал пустовал, сиротливо поскрипывая на ветру старыми досками. Паром еще не вернулся из Эсгарота.

Девушка ждала друга, но тот задерживался. Это немного ее беспокоило — Леголас вообще редко опаздывал на встречи. Точнее, совсем никогда.

Они виделись часто. Ей были необходимы знания, которые не могла дать библиотека Эребора или жизненный опыт Торина. Магия. Целительство. Лекарственные травы. Это было больше по части эльфов, чем гномов, да и Великий Лес был кладезем не только полезных растений, но и древних знаний. К тому же, Леголас и Эмин чувствовали сильную привязанность друг к другу. Их сплотили общие приключения и возрождение новой жизни на пепелище прошлого, долгие, заполненные бесконечными дружескими беседами лесные прогулки и что-то тайное, чему объяснения пока не находилось.

Подобрав у воды плоский камушек, Эмин ловким, знакомым с детства жестом запустила его почти параллельно поверхности озера. «Лягушка» весело запрыгала по воде. Раз, два, три, четыре — сосчитала волшебница. Неплохо. Ловкость рук и никакой магии.

Очередной порыв ветра взметнул ее волосы и неожиданно окутал едва уловимым ароматом весеннего леса. Девушка резко обернулась и тут же встретилась лицом к лицу с эльфийским принцем. Леголас церемонно поклонился, но она успела заметить в его синих глазах пляску едва сдерживаемых бесенят. Эмин скрестила руки на груди и выжидательно посмотрела на друга.

— Полагаю, что церемониал, наконец, соблюден, и я могу тебя обнять? — насмешливо спросила она.

Леголас задрал бровь.

— Только если ты хочешь... Мое сердце тосковало о тебе, волшебница.

— Ты пришел другой дорогой, — высвобождаясь из его рук, Эмин кивнула в сторону паромной переправы. — И опоздал.

— Решил прогуляться пешком. Сегодня ненастная погода, но я люблю ветер. Он несет с собой перемены.

— Однако, ты не торопился, — заметила девушка. — Наверное, кто-то составил тебе компанию.

Леголас запрокинул лицо к небу и тихо рассмеялся.

— Весна. Со мною была весна. Моя спутница, собеседница и благодарный слушатель, — его взгляд стал отстраненным и мечтательным. — Там, в Лихолесье, она уже танцует среди ветвей с роями светлячков и ранних бабочек. Я звал ее с собой, желая привести и сюда, но она проводила меня лишь до лесной опушки. В этом году она никак не может поладить с зимой. В ваших пригорьях еще совсем холодно.

— Мы не слишком этого замечаем, — пожала плечами Эмин. — Под Горой всегда тепло. Нас затронуло разве что пару недель назад, когда в долине свирепствовала такая пурга, что казалось, земля и небо смешались в первородном хаосе.

— Хлопья снега набились вашим дозорным в бороды, и те превратились в снеговиков? — насмешливо искря глазами, осведомился эльф.

— Жаль тебя разочаровывать, но нет, — в тон ему ответила девушка. — Леголас, я позвала тебя не просто так. Мне нужен совет.

— Я к вашим услугам, королева. Всегда, — шутливо поклонился эльф. — Что тебя беспокоит, Эмин, что заставляет тебя лгать мужу и тайком уходить из Горы, чтобы увидеться со мной?

Она вздрогнула, чувствуя, как неприятный холодок поднимается в ней, отзываясь покалыванием в кончиках пальцев.

— Трен, — пропуская замечание эльфа мимо ушей, сказала она. — Я чувствую, что в нем, единственном из всех моих детей, есть магия, но не знаю, как заставить ее проявить себя, как вытащить наружу.

Леголас задумался. Его обеспокоенный взгляд пытливо блуждал по ее лицу.

— Почему ты решила, что он одарен?

Эмин пожала плечами и закусила губу. Эта привычка не оставляла ее даже по прошествии многих лет, выдавая ее замешательство и мучительное раздумье. Леголас взял ее за плечи и заставил посмотреть ему в глаза.

— Я знаю, что ты тяжело переживаешь отсутствие магии у твоих детей, — его голос был ласковым и спокойным. Он говорил с ней тоном, которым обычно разговаривают с больным ребенком. — Ты не должна винить в этом себя или кого-либо еще. Все здесь, в твоей голове, — эльф дотронулся пальцем до ее лба. — Я вижу, как ты мечешься. Что горишь, сгораешь, как лучина, от непонимания и неприятия, что пытаешься искать причины в себе и окружающих. Все оттого, что ты помнишь слова Серого мага, который говорил о том, что магия, заключенная в человеке, текуча и передастся твоим потомкам. Эмин, на все воля валаров, а они редко открывают нам свои замыслы.

Девушка застонала и закрыла лицо руками.

— Видят боги, как я хочу поговорить с Гэндальфом! — всхлипнула она. — Но его нет. Последний раз он был в Эреборе лет десять назад, и с тех пор о нем никто ничего не слышал. Уж он смог бы понять, может ли Трен направлять магию.

— Почему именно он, Эмин? Почему ты думаешь, что именно твой младший сын способен к волшебству? — допытывался Леголас.

— Он другой, — просто сказала девушка, и уверенность в ее глазах заставила эльфа сдаться.

— Хорошо, — кивнул он. — Я пойду с тобой в Эребор и поговорю с ним. Надеюсь, твой муж не встретит меня, как врага.

— Торин не будет рад тебя видеть, — уклончиво проговорила девушка. — К тому же, ты прав — я не всегда ставлю его в известность о своих передвижениях.

— Твой упрямый ревнивый гном по-прежнему следит за каждым твоим шагом? — нахмурился эльф.

— Но не за прогулками Луит, — улыбнулась Эмин, и услышала внутреннее ворчанье, в котором проскальзывали осуждающие нотки. — Он ни за что не отпустил бы меня из Горы одну.

Леголас отвел взгляд, словно бы собираясь с духом. Он выглядел смущенным.

— Эмин, я хочу задать тебе один откровенный вопрос и рассчитываю на правдивый ответ, — наконец решился он. — Ты счастлива?

— Я выгляжу несчастной?

— И снова вопрос на вопрос! Но пусть будет так. Ты — волшебница, Эмин. Тебя волнует танец звезд на ночном небе и щебетанье птиц в вышине, радуги, умытые дождем и вольный ветер. Гномы не такие. Твой муж — не такой. Не сильно ошибусь, если предположу, что он не всегда понимает тебя и порой бывает по отношению к тебе довольно жестким. Мое мнение все еще остается прежним — ты любишь Эребор, и гномы стали тебе семьей, но тебе было бы лучше среди моего народа.

Несколько минут они молчали. Эмин заново осознавала то, что с такой неожиданной откровенностью высказал ей эльфийский принц. Наконец она вздохнула и произнесла:

— Ты прав, Леголас. Торин ревнив, впрочем, как и все гномы. Порою, он бывает непереносим настолько, что я сомневаюсь в его здравомыслии. В такие моменты меня выручает Луит. Она позволяет мне быть на воле тогда, когда я заперта, но я не всегда желаю свободы. Если бы я не любила мужа и не была согласна на такую жизнь, под Горой бы меня не удержало ничто.

— Хорошо, — кивнул эльф. — Я понял твою мысль. Прошу прощения, если был излишне назойлив.

— Ты не передумал нанести дружеский визит? — усмехнулась девушка. — И уволь меня от сомнительной радости объяснять Торину твое нежданное появление. Призову Луит и вернусь под гору одна.

Леголас понимающе улыбнулся.

— Давай немного прогуляемся, — сказал он. — Может быть, нам удастся переманить весну и сюда?

Они еще долго бродили по заснеженному берегу Долгого озера, слушая первых птиц, и рассуждали о магии.

* * *

Ранние, еще совсем зимние сумерки накрыли долину в считанные минуты, из распадков поползли полупрозрачные космы тумана, и Эмин поняла, что дорога к Горе заняла у нее больше времени, чем обычно. Она не беспокоилась, что ее отсутствие станет заметным. По обыкновению, она проводила много времени в библиотеке, и Торин предпочитал не беспокоить ее до последнего, зная, что наедине с книгами она может забыть обо всем и просидеть там до глубокой ночи.

Эмин почувствовала себя неожиданно обессиленной. Кружилась голова, к горлу подступала приторная муть. Она редко болела, поэтому обыкновенная усталость казалась достаточной причиной — как-никак день был длинным, прогулка — долгой, а Солнце уже клонилось к горизонту.

Необъяснимая ломота и слабость во всем теле стали ощущаться особенно остро, когда вперед ушел Леголас, перестав занимать ее разговорами. Она попробовала призвать Луит, но не преуспела. Отклика изнутри не было, и неприятное ощущение пустоты и безмолвия, незаполненных даже эхом, тянуло, как назойливая саднящая боль. Эмин была готова поклясться, что испытывает магическое истощение. Странность была в том, что причин этому не находилось.

Внезапная догадка пронзила ее острой ясностью. Луит питалась энергией волшебства, но теперь этой самой энергии почему-то не хватало даже на то, чтобы поговорить с ней.

Расстроенная и испуганная, Эмин вернулась в Гору через Северные ворота, кое-как прикрывшись невидимостью и проскользнув вместе с бригадой каменотесов, так кстати возвращающихся из Дейла.

Она была уверена, что осталась незаметной и для стражи, и для старого Балина, которого встретила по дороге. Эмин намеренно пошла длинным путем, не торопясь попасть к себе, а желая сперва зайти в библиотеку, успокоиться и захватить какую-нибудь интересную книгу. Она свернула в один из узких, пустынных коридоров и, спустившись по старым полуистертым ступеням, оказалась в маленькой незаметной нише. Скинув невидимость, девушка обессиленно прислонилась к холодной каменной стене, чувствуя себя исчерпанной до дна.

Когда она склонилась, чтобы стряхнуть с платья пыль, то неожиданно почувствовала, что больше не одна. Она выпрямилась и встретилась с теплым взглядом блестящих янтарных глаз, наблюдающих за ней из темноты.

— Трен?

— Я ждал тебя, матушка, — мальчик протянул руку, помогая ей выбраться из ниши и подняться по крутым ступеням. — В этот раз тебя не было слишком долго, и я уже начал волноваться.

Эмин изумленно воззрилась на своего младшего сына, который шагал рядом с абсолютно невинным видом.

— Ты так просто признаешься в том, что следил за собственной матерью? И, судя по твоим словам, не впервые.

Глаза мальчика озорно блеснули. Он откинул со лба длинные вьющиеся пряди и усмехнулся.

— Ты предпочла бы, чтобы на моем месте оказался отец?

Эмин спешно отвела взгляд, чувствуя, как лицо обдало жаром, но тут же, ощутив волну возмущения, нахмурила брови.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать, юноша? — прикрикнула она и уже спокойнее добавила: — Ты еще ребенок, Трен, и многого просто не в состоянии понять.

Это не смутило мальчика. Он стоял, склонив голову к плечу, и спокойно смотрел на нее своими непостижимыми глазами, и Эмин в который раз почувствовала, как защемило сердце. Чуткий, мягкий даже для человека, и тем паче непохожий на гномов, казалось, что он не взял и капли крови своего отца. Она знала, что самую большую радость ему доставляют книги, запах старины и древности, витающий в библиотеке, и он, принц Трен, желал бы постичь все тайны мира с гораздо большей горячностью, чем научиться очередному приему в обращении с мечом или секирой.

Эмин любила наблюдать за ним, оставаясь в тени, во время его занятий в учебном зале вместе с другими детьми, и чувствовала, как перехватывает дыхание всякий раз, когда она видела, как мальчик углубляется в изучение результатов труда многих поколений. В этом занятии — поиске новых знаний среди старинных преданий и рассказов, отделении истины от вымысла — было что-то, вызывающее волнение в его крови, будоражащее воображение, и Эмин ощущала, насколько это созвучно ее собственным мыслям.

Она погладила сына по гладкой мягкой щеке. Он ничем не отличался от обычных человеческих подростков в нежном возрасте тринадцати лет, уже почти сравнялся с нею в росте и не имел бороды. В отличие от своих братьев, чем и вызывал их бесконечные не всегда беззлобные насмешки.

— Трен, я хочу, чтобы ты верил мне. Я не делаю ничего, что могло бы оскорбить или унизить достоинство твоего отца. Но это не отменяет того, что мы — дети разных миров, и семнадцать лет моей жизни, проведенные среди людей, нельзя просто взять и забыть.

Парень сверкнул белозубой улыбкой и бесшабашным жестом взъерошил свои и без того буйные кудри.

— Перестань, матушка! Виноватый вид тебе не идет. Советую стереть с лица это перепуганное выражение, иначе вопросами задастся не только отец. И... — он взял мать за руку, и Эмин в очередной раз подивилась нежности, которую он вложил в это прикосновение. — Я доверяю тебе. Думаю, ты знаешь, что делаешь.

Они медленно шли по коридору. Теперь Эмин не торопилась и не опасалась встретиться со случайными прохожими. Она была с сыном, и это выглядело благопристойно. Понемногу разговаривая о насущном и просто о ничего не значащих вещах, они вошли в небольшой, красиво убранный овальный зал с гобеленами на стенах, изображающими батальные сцены. Это был передний зал библиотеки, из него вели еще три выхода — в трофейный зал, в учебную комнату и широкая пологая лестница наверх, где располагались жилые ярусы.

Эмин резко затормозила, внезапно сообразив, что именно ее беспокоит. Она уперла руки в бока и, прищурив глаза, уставилась на сына.

— Трен! Как ты узнал, что я ушла из горы?!

Парень смущенно потупился, переминаясь с ноги на ногу.

— Я жду! — нетерпеливо вопросила его мать.

— Мне сказала Луит...

Эмин почти уверилась в том, что бредит.

— Что?! Я верно расслышала? Ты говорил с моей анимагической формой? И как, позволь любопытствовать?

— Иногда, когда она этого хочет, я слышу ее. Только я, и никто больше. Сегодня утром она показалась мне слабой и очень тихой, я почти перестал чувствовать ее присутствие. И, матушка, не обижай ее, она самостоятельная личность, а не анимагическая форма.

Эмин фыркнула. Разве кто-то в этом сомневается? Ее волнение усиливалось, руки дрожали, выдавая растерянность и страх.

— Что еще ты можешь слышать?

— Немного, — пожал плечами парень. — Но я всегда чувствую, когда тебя нет в Горе. Тогда мне становится не по себе, будто бы ночной холод пробирается под одежду и достает до самого сердца.

Эмин устало прикрыла глаза. Многовато открытий для одного дня.

— Я была права, — уверенно сказала она. — У тебя есть магический дар, Трен. Леголас должен с тобой поговорить.

— За этим он пришел к отцу? — спросил мальчик. — Мне жаль, мама, но непохоже, чтобы они поладили. Я видел отца — он в гневе. Сейчас не лучшее время, чтобы беспокоить его, — добавил он, пристально глядя ей в глаза, и Эмин в очередной раз подумала о том, что ее сын, вероятно, умеет читать мысли. Ну, или, в крайнем случае, с удивительной чуткостью читает по ее лицу. Она кивнула, признавая его правоту.

— Не зови пока Луит. Сегодняшний день измотал ее. Что-то ослабляет ее магию. Я думаю, она знает, что именно, но по какой-то причине не хочет говорить.

— Великолепно! Она поделилась с тобой и ни слова не сказала мне! — всплеснув руками, пожаловалась в пространство Эмин. — Гэндальфу Серому определенно пора появиться и ответить на мои вопросы, потому, что они в скором времени перестанут вмещаться в моей голове.

* * *

Торин редко размышлял о жизни. Подобную роскошь он мог себе позволить лишь в минуты небывалого душевного подъема или, наоборот, когда дело категорически не складывалось.

Сегодня, к его досаде, имел место именно второй вариант.

Всему виной был наглый эльфийский князек, которому он, Торин, волею случая был обязан. Теперь остроухий, который доселе демонстрировал удивительную понятливость и не лез на рожон, сунулся туда, где места ему не было. В дела его семьи.

Дружба Леголаса с его женой была отдельной песней. Торин думал, что чувство ревности покинуло его еще в тот момент, когда родился Рагнар, их старший сын. Он был уверен, что зеленоглазый зверь, мечущийся внутри и законно требующий свободы, наконец удовлетворился и больше никогда не будет тревожить его душу.

Двадцать лет, проведенные в Средиземье, казалось, не сделали Радужную Волшебницу старше ни на день. Эмин была все той же девочкой с блестящими от возбуждения и веселья глазами, которая когда-то отворила ему двери хоббитовской норы.

Гэндальф предупреждал, что такой вариант развития событий вполне вероятен. После долгих раздумий и прикидок старый маг предположил, что срок жизни Эмин приблизится к гномьему, а это означало, что даже сейчас, в свои сорок лет, она оставалась почти ребенком. Она была волшебницей, древняя магия жила в ее крови, бурлила и пела, давала те силы, которые сохраняли ее юность, и Торин с грустью думал о том дне, когда ему предстоит отправиться в Палаты Ожидания и оставить ее одну.

Он уже вплотную приблизился к тому возрасту, когда вековечная жизненная мудрость, которую предназначено постигнуть, исчерпывает себя, а сердце хочет покоя, и был рад, что валары послали ему дар, которого он избегал. Хорошо, что у него хватило ума его принять.

Но зверь просыпался снова и снова, глядел зелеными глазами прямо в тот уголок души, где жила темнота, выворачивая ее наизнанку. С этим жаждущим крови чудовищем Торин не мог справиться.

Он ежечасно боролся с желанием запереть ее, закрыть от любопытных глаз, мучаясь от этого и понимая свою неправоту.

Он, как сейчас, помнил тот далекий день, когда Дис, хитрая Дис, взяла ситуацию в свои руки и расставила все по местам.

Балин ворвался в покои Торина, едва не снеся дверь с петель. С потолка посыпалась каменная крошка. Король вскочил, хватаясь за рукоять меча, и уже хотел поинтересоваться, что случилось, и кто на них напал, но счастливая улыбка на добродушном лице седовласого гнома и его крепкие неожиданные объятия заставили его повременить.

О да, он очень хорошо помнил тот страх, что овладел им тогда. Торин не был глуп, он понимал, что происходящее — дело рук его сестры, поэтому отправился прямиком к ней, где и узнал, помимо того, что он упрямый осел, еще и о том, что Эмин расстроена, испугана и не слишком рада правде. Но отступать он уже не желал и не мог...

Для нее все было внове и непривычно. Всеобщее внимание и обжигающие кожу, лишенные стеснения взгляды, которые он бросал на нее. Свадьба была поспешной, пожалуй, даже излишне, но Торину каждое мгновение казалось, что если он не поторопится, то потеряет Эмин. И девушка стала его женой в течение нескольких коротких дней. Он знал, что слишком спешит, что должен дать ей время привыкнуть к мысли, что она принадлежит ему, но на этот раз голос разума благополучно замолчал еще на самой нижней ноте.

Две мягкие нежные ладони тихо опустились на его плечи, отведя в сторону длинные волосы, и Торин ощутил на щеке такое знакомое, пахнущее медом дыхание.

— Тяжелый день? — прошептала Эмин, касаясь губами его уха. — Ты напряжен.

Вместо ответа он протянул руки и, обхватив ее за талию, втащил на колени. Она тут же завозилась, устраиваясь удобнее и уютно укладывая голову ему на плечо. Ребенок. Сладкий, соблазнительный и такой желанный...

— Уже нет, — пробормотал он, покрывая поцелуями ее лицо. — Тебе следовало прийти раньше...

— Я была с Треном, — Эмин слегка отстранилась и внимательно посмотрела на мужа. — Почему ты прогнал Леголаса?

Торин мысленно выругался. Он поднялся, излишне резко отстранив жену.

— Я могу понять многое, даже вашу с ним непонятную дружбу, будь она неладна, но я не позволю этому остроухому хитрецу соваться туда, где ему делать совершенно нечего — в мою семью! Он и близко не подойдет к моему сыну!

— Трен необычный ребенок, Торин, — с легким укором произнесла Эмин. — Ты не можешь этого отрицать. Леголас может дать ему то, чего он не найдет ни в одной из книг, ответить на вопросы, на которые ты никогда не сможешь дать ответа.

Гном упрямо молчал, стараясь не думать об обнимающих его теплых руках и тонких пальчиках, нежно поглаживающих его грудь, бесстыдно забираясь под рубаху.

Теперь у него было даже больше, чем он мог желать. Покой в родной стране, семья, сыновья, которые стали залогом будущего Эребора. Теперь Торин не беспокоился о том, что его род прервется. Правда, он до последнего надеялся, что у него родится дочь, однако вместо девочки на свет появился Трен.

Трен... он огорчал и восхищал его одновременно, и, если старших сыновей он воспринимал, как опору своего рода, своих наследников и защитников королевства, то этот необычный, непохожий на него тринадцатилетний мальчик, вызывал в нем совершенно особые чувства. Трен был очень похож на мать, и ни капли — на него. И внешностью, и характером он удался в Эмин, и Торин в каждой черточке его лица, в каждом жесте и фразе видел свою любимую женщину. Кроме того, он подозревал, что парень унаследовал толику материнской магии, но на эту тему предпочитал молчать.

Мальчик был потрясающе умен, проницательность его порой граничила с тем, что у людей называется ясновидением. Ему, как младшему из детей, было позволительно посвящать почти все свое время учению и книгам, в которых он находил истинное удовольствие. Иногда своей непохожестью на гномов Трен напоминал Торину Кили, но в отличие от его взбалмошного племянника он был серьезным и вдумчивым мальчиком и в истории не влипал.

— Леголас — не враг тебе, — продолжала Эмин. — Он просто хочет помочь. Рагнар и Рорин лишены магии, а в Трене она спит. Неужели твоя извечная неприязнь к эльфам стоит того, чтобы лишить твоего сына того, что дано ему от рождения?

Торин внутренне зарычал, выдираясь из ее объятий.

— Не случится такого, чтобы эльф стал наставником моего сына! — прошипел он, теряя терпение. — Если явится Серый маг, я позволю ему учить Трена, но никогда, слышишь, никогда я не желаю видеть лесного князька рядом с моим ребенком! Мне довольно того, что его и мою жену связывает непонятная мне дружба, — усмехнулся он, и девушка нервно закусила губу. — Советую тебе уяснить это раз и навсегда, Эмин, и больше не произносить при мне подобных глупостей. Иначе я перестану быть столь терпеливым к твоим прогулкам.

Торин понимал, что жесток с ней, однако считал это необходимостью. Он в очередной раз с трудом сдержал желание бухнуть кулаком о стену и запретить ей общение с Леголасом раз и навсегда.

Девушка повернулась к нему спиной, и Торин был готов поклясться, что ее плечи вздрагивают от едва сдерживаемых рыданий. Он позвал ее по имени, желая извиниться, но ничего не добился. Тогда он обнял ее, разворачивая к себе лицом, и с удивлением ощутил, как тяжелеет ее тело. Она была бледной и рвано дышала, темные завитки волос на ее лбу и висках были влажными от пота.

— Эмин! — крикнул он, чувствуя, как сознание ускользает от нее. Она бросила на него жалобный беспомощный взгляд и, закатив глаза, рухнула ему на руки...

…Опытной Дис, а именно ее первым делом разбудил испуганный Торин, оказалось достаточно одного взгляда на бледную, мечущуюся в испарине невестку, чтобы разобраться в происходящем. Она решительно вытолкала брата за дверь, посоветовав пойти и проветриться, а после заварила успокаивающий травяной чай и, обильно напоив им девушку, наказала ей спать и не вставать с постели без разрешения.

Когда Эмин уснула, Дис вышла прочь, тихо притворив за собой дверь, и сообщила дожидавшемуся ее Торину, что в недомогании его жены виновен он один, поскольку она находится в положении и собирается подарить ему еще одного ребенка не позднее Дня Дарина.

Испытаний час с темнотой придет,

Осязаемое напряжение, повисшее в воздухе, можно было резать ножом. Эхо, жившее под сводами тренировочного зала, усиливалось лязгом гномьей стали, перемежающимся время от времени воинственными воплями. Эта какофония звуков, отраженная от высоченного потолка и во множестве развешенных на стенах железных доспехов и орудий, больно била Эмин по ушам, заставляя вздрагивать и морщиться. И было отчего.

В молотоподобных кулаках приземистого, похожего на каменную глыбу Гимли, боевая секира казалось сделанной из дерева, а не из стали. Те удары, которые он обрушивал на юного Рагнара, могли бы быть фатальными. Могли бы. Но семнадцатилетний принц так ловко управлялся с двумя мечами сразу, будто это были не мечи, а пара зубочисток. Эмин невольно зажмурила глаза, когда сталь сошлась в очередной раз, осыпав каменный пол брызгами искр. Даже после всех приключений и Битвы Пяти Воинств она все еще не могла спокойно смотреть на то, как жадный острый металл рассекает воздух, пытаясь добраться до живой плоти.

Но это был всего лишь тренировочный поединок, по случайности превратившийся в представление, потому, что зрителей набралось неожиданно много.

Двалин, устроивший сие захватывающее действо, с нескрываемой гордостью взирал на своих учеников. Эти двое были лучшими по праву. Совсем немного, и Рорин догонит их в мастерстве. Эмин, которую некогда тоже тренировал суровый оружейник, прекрасно понимала, что за этим мастерством стоят несколько лет жестокого ученья, боли и терпения. Практически каждому здесь был знаком стиль тренировок, который практиковал оружейник Эребора.

Она бросила на мужа заинтересованный взгляд.

Торин стоял рядом, в расслабленной позе, небрежно подпирая плечом стену, но вряд ли нарочито невозмутимое выражение его лица могло обмануть Эмин. Она знала его довольно, чтобы не заметить взбудораженный блеск в серо-голубых глазах. Спокойствие было лишь кажимостью, на самом деле гном ревниво следил за боем, любовался сыном, едва сдерживая ликование при виде его искусных движений, выверенных с ювелирной точностью.

Рагнар был тем, на кого король возлагал все свои надежды. Он был настолько похож на отца, что их отличал только цвет волос — у Торина они были серебристыми от седины. Целеустремленный, твердый, как камень, наделенный изрядной долей упрямства, которое помогало ему в обучении воинскому искусству, ибо он не сдавался до тех пор, пока у него в совершенстве не получалось то, к чему он стремился, Рагнар был излишне жестоким, о чем нередко с грустью думала Эмин. Он ставил силу и твердость руки превыше всего, и по-человечески она понимала его. Ее сын, с самого начала знающий, что он будущий лидер целого народа, просто не мог не брать примера с самых сильных представителей его расы. Он стремился к тому, чтобы его отец — настоящий герой в глазах гномов — гордился им.

Рорин сознательно копировал брата. Рагнар был для него всем. Они были похожи, словно близнецы, и непосвященный ни за что не догадался бы, что они родились с разницей в целый год. Братья редко разлучались, и когда старшему из них исполнилось четырнадцать лет и для него пришло время отправиться в казармы, где жили и учились все юноши, Рорин не пожелал оставить брата и оказался так стоек в своем решении, что Торин позволил ему уйти вместе с ним, хотя ему было только тринадцать.

Гимли немного уступал Рагнару в росте и скорости реакции, но был тяжелее, опытнее и сильнее. В конце концов, он был старше принца на пятнадцать лет. В отличие от своего отца Глоина, который был торговцем и ювелиром и выдающихся успехов в обращении с оружием так и не достиг, он был воином по призванию. Кроме того, его закалила тяжелая работа в кузнях, которую он искренне любил, отточила мускулы до твердости адаманта, научила выносливости. Рагнар и Гимли были друг другу под стать и достойными противниками.

Эмин откинулась на спинку дубовой скамьи, чувствуя, как к ней подкрадывается противная слабость, и прикрыла глаза. Было душно и муторно, платье ощутимо жало под лифом, под ложечкой ныло от беспокойства и очень хотелось спать. Ей оставалось надеяться, что это безумие скоро закончится. В противном случае Торин заметит ее состояние и запрет в спальне, решив, что ее здоровью угрожает опасность.

— Матушка... Я решил, что тебя мучает жажда, — услышала она у самого уха знакомый голос. Открыв глаза, она увидела перед собою ласково улыбающегося Трена. Он протягивал ей кубок, наполненный чистой водой.

Эмин благодарно кивнула и с жадностью осушила его. Трен тут же протянул ей на раскрытой ладони большое блестящее краснобокое яблоко.

Она расплылась в слабой улыбке. Кто еще мог так мило заботиться о ней, как не младший сын? Из всех троих братьев только Трен называл ее «матушка». Рагнар и Рорин говорили не иначе, как «моя королева». Эмин все понимала правильно. Они любили ее, были готовы беречь и защищать до последней капли крови, как и любой гном Эребора. Но для них она была всего лишь женщиной, слабой, нуждающейся в покровительстве и опеке.

Эмин надеялась, что ее дети вырастут рядом с Фили и Кили, что те станут хорошим примером для них, что Рагнар и Рорин будут более мягкими, более похожими на двоюродных братьев, чем на своего отца. Но и этим надеждам не суждено было сбыться.

Сыновья Дис ушли из Эребора едва родился Трен. Кили засобирался в Эред-Луин внезапно, прятал глаза, когда Торин пытался дознаться, в чем дело, и упорно молчал, но решения не изменил. Эмин понимала, что могло стать причиной этого ухода, и племянника не винила. Винила она только себя. Кили пытался смириться с тем, что она стала женой его дяди долгих пять лет, но чувство оказалось сильнее, жизнь заходила в тупик, и молодой гном не выдержал.

Ожидаемо за братом потянулся Фили. Торин огорчился, но ни словом не попытался их отговорить от этой затеи, все понимая и принимая их решение. Зато Дис не смолчала. Она не собиралась покидать Эребор и подозревала, что сыновей видит в последний раз.

— Матушка, ты выглядишь усталой, — с беспокойством заглядывая Эмин в глаза, прошептал Трен. — Хочешь, я провожу тебя в твои покои?

— Предпочитаю досмотреть, с позволения сказать, представление до конца и убедиться, что мой сын останется цел, — возразила она, с дрожью наблюдая, как секира просвистела в пальце от уха Рагнара.

Трен хмыкнул и тут же заговорщицки зашептал ей на ухо:

— А вот отец и Двалин откровенно наслаждаются происходящим, ты не находишь? Рорин и вовсе едва сдерживается от того, чтобы бросится в бой тоже. Похоже, его останавливает лишь твое присутствие, потому, что он тоже заметил, что ты едва выносишь это зрелище.

Эмин сокрушенно вздохнула.

— Твои братья чересчур много значения придают мечемаханию.

— Как и я — книгам и свиткам, — парировал Трен. — С ними все будет в порядке, а вот насчет тебя не уверен. Неразумно в твоем положении так выматывать себя, — как ни в чем не бывало добавил он.

— Рот на замок, юноша! Что тебе взбрело? — прошипела Эмин. — Не слишком ли часто ты лезешь не в свое дело?

— Ты можешь мне верить, матушка, — улыбнулся мальчик. — Я никому не расскажу ваш с отцом маленький секрет. Он и так скоро станет известен. Я рад, что у меня появится сестра.

— Трен! Откуда... Послушай, ты ведь знаешь, что вероятность того, что родится девочка, ничтожно мала? Мне бы не хотелось, чтобы ты разочаровался.

Он уверенно покачал головой.

— Не в этот раз. Между нами, отец тоже хочет дочь. На самом деле он опасается, что мальчик окажется похожим на меня.

Эмин почувствовала прилив вины и сожаления. Она осторожно взяла сына за руку.

— Отец любит тебя, Трен, — мягко сказала она.

— Несомненно. Однако, это не мешает ему меня стыдиться.

— Трен!

— Я не в обиде, матушка, — с ноткой грусти произнес парень. — В этот раз, похоже, все наши надежды сбудутся. Я уверен, что у меня будет сестра. Смотри туда, — он указал на сражающихся. — Рагнар все же твой сын. Он хитер. А добрый Гимли всего лишь гном. Скоро все закончится.

Трен оказался прав. Гимли был вынослив и выдыхаться не собирался, а Рагнару вскоре надоела эта бесконечная безумная пляска. Он дождался, когда Гимли окажется ближе всего к стене, обошел его по короткой траектории, отрезая путь к отступлению, и одним движением обезоружив, припер к стене. Лезвие меча скрипнуло по стальным колечкам кольчуги.

— Ты убит, Гимли! — громко возвестил Двалин.

— Что я говорил, матушка? — удовлетворенно констатировал Трен и громко захлопал в ладоши. Восхищенно блестя глазами, к брату уже спешил Рорин. Эмин заметила, что их отец едва не лопается от гордости и удовольствия, хотя и старается спрятать эмоции. Она закатила глаза и покачала головой. Неисправимы.

Рагнар подошел и церемонно поклонился матери.

— Моя королева...

— Ты молодец, сын, — ласково сказала Эмин. Она посмотрела сыну в глаза, постаравшись вложить во взгляд всю силу убеждения. Ей нужно было, чтобы он понял ее. — Рагнар, помни, что хороший воин тот, что идет в бой по приказу и необходимости, а не по своей воле. Война — горькая неотвратимость, а не способ показать боевую удаль. Хороший воин должен ненавидеть необходимость убить сильнее, чем самого заклятого врага, — не дожидаясь его реакции, она повернулась к Гимли.

— Ты тоже искусно сражался, Гимли, сын Глоина. Твои родители могут гордиться тобой. С такими воинами Эребору не страшна никакая напасть.

Молодой рыжеволосый гном учтиво поклонился и мучительно покраснел. Было заметно, как ему польстил ласковый тон королевы. Гимли был еще совсем ребенком, когда они с матерью пришли в Эребор, и Эмин, ставшая Катрини подругой, часто играла с ним и читала ему диковинные сказки. Уважение и почтение к своей королеве граничило в нем с обожанием.

— Рагнар! Хватит на сегодня ученья, — крикнул Торин, хлопая сына по плечу. — Идем, ты мне нужен. Трен, проводи мать в покои да передай с рук на руки своей тетке. Пусть она проследит, чтобы Эмин поела и легла спать. И чтоб никаких книг! — пригрозил он.

— Торин, я не дитя, и я все еще тут, — проворчала девушка, неловко поднимаясь. — Я позабочусь о себе сама.

Однако Торин не счел необходимым ей ответить. Он притянул ее к себе в бережном полуобъятии и, ласково поцеловав в волосы, осторожно подтолкнул к Трену.

— Тебе все ясно? — он вопросительно посмотрел на сына.

— Да, отец, — кивнул тот и, подмигнув, потихоньку добавил: — Идем, матушка. Полагаю, спорить сейчас — бесполезная трата времени. Но я обещаю, что не выдам тебя, если ты решишь провести день за книгой.

* * *

Эмин извлекла из тайника, прихотливо скрытого в стене, два тяжелых книжных тома и стопку пергаментов, а также перо с чернильницей. В последнее время ее муж не спускал с нее глаз, да и рядом постоянно кто-то был, и поработать удавалось нечасто. Торин считал, что бдение над книгами и пергаментами плохо сказывается на ее самочувствии. Эмин подозревала, что ее муж более суеверен, чем можно было предположить, и всерьез полагает, что ее занятия наукой повлияют на мировосприятие будущего ребенка.

Как бы там ни было, ворох скрученных в свитки пергаментов рос и множился, оформляясь в нечто, под названием «Разъяснения магии».

Эмин обмакнула перо в чернила и заскрипела им по желтоватой поверхности свитка. Ровные круглые буковки синдарина ладно ложились одна к одной.

Существует поистине неисчислимое количество способов использования магии. Можно создать поток воды или сноп пламени, используя чистую энергию волшебства, которое повсеместно пронизывает окружающий мир, а можно направить огонь горящего костра, лаву, что извергает вулкан, или речные воды и обратить их в служение себе.

За годы жизни в Середиземье и долгое кропотливое изучение его истории, народов и магии, она успела понять, что с магией дела тут обстоят непросто. Настоящих волшебников, таких, как Гэндальф и она сама, было всего несколько. Саруман Белый, о котором лестно отзывался Серый маг, интересовал ее чрезвычайно, Эмин желала бы с ним познакомится, но тот делами гномов и людей не интересовался, обитал за тысячи лиг от Одинокой Горы и жилища своего не покидал.

Магия — текуча и многогранна. Люди не практикуют ее в открытую, и считается, что они не умеют ее направлять. Однако, среди них немало хороших целителей, врачующих тяжелые болезни и тяготы. Известно, что для этого мало знать лекарственные травы и уметь составлять целебные составы, нужно иметь веру, связь с природой, с теми потоками магии, которые и направляют руку целителя, хотя он зачастую и сам не знает об этом.

Драконы и вовсе способны видеть сквозь магию, — подумала Эмин, припомнив Смауга, который гонял по Горе их с Бильбо, якобы прикрытых невидимостью, будто зайцев.

Эмин отложила перо, убедившись, что чернила не запачкали пергамент, и устало потянулась, разминая руки. Она вынуждена была признать, что в последнее время действительно чувствовала себя неважно. Сказывалось почти полное отсутствие магии, угнетало молчание Луит, шалили нервы... Эмин всей душой надеялась, что это явление временное.

По крайней мере, ждать оставалось не так уж долго. Не больше двух лун.

Осень уже вступила в свои права, сентябрь даже успел присыпать сухим, словно крупа снегом, и день, который обозначила Дис, был не за горами.

Скрипнула дверь, и Эмин внутренне подобралась, приготовившись к очередной головомойке. Правда, в последнее время она стала настолько раздражительной и ранимой, что даже Торин все реже рисковал спорить с нею.

— Синдарин? — заглянув ей через плечо, заметил Торин. — Гномья королева пишет книгу на эльфийском языке?

— Ты надеялся, что я воспользуюсь тем кошмаром, который вы называете своим языком? — насмешливо отозвалась Эмин. — Пожалей мою бедную голову. К тому же, я не умею рисовать кракозямбры, которыми вы изъясняетесь на бумаге вместо букв.

Это было правдой. За двадцать лет, проведенные в Эреборе, она кое-как сумела освоить кхуздул, но пользоваться им категорически отказывалась.

— В следующий раз я попрошу Дис добавить в твой чай настой сон-травы, — полушутя-полусерьезно пригрозил Торин. — Проспишь сутки и хотя бы на это время забудешь о своих пергаментах. Похоже, тебе доставляет удовольствие игнорировать мои просьбы.

— Твои просьбы более всего напоминают приказы, — не осталась в долгу Эмин. — Попробуй сменить тон, и, возможно, я прислушаюсь к тебе.

— О, Дарин! Женщина, ты невыносима! Неужели так сложно понять, что я забочусь о тебе?

— Я знаю. — Эмин отложила рукопись. — Но я ведь человек. Я хочу решать сама за себя.

— Сейчас ты ничего не будешь решать. Оставь это мне, — он обнял ее, притягивая к себе. — Между прочим, когда ты выходила за меня замуж, то обещала подчиняться.

Эмин закатила глаза.

— Между прочим, меня не особенно спрашивали, хочу ли я замуж, — поддразнила она. — Скажи, что бы ты стал делать, если бы я все же отказала тебе?

Торин нахмурился. Улыбка погасла на его лице, он выпустил жену из объятий и отвернулся. Призрак тех далеких дней двадцатилетней давности встал перед ним, словно бы это было вчера. Он усмехнулся. Не в бровь, а в глаз.

— Я бы все равно сделал тебя своей, неважно по твоей воле или против нее, — серьезно сказал он. — Я слишком этого хотел. Я мог только надеяться, что ты не возненавидишь меня за это.

— Я любила тебя, Торин, поэтому и осталась с тобой, — мягко сказала Эмин. — И если бы это было не так, ни ты, ни ваши законы не удержали бы меня в Эреборе.

— Я удержал бы, — возразил он, оборачиваясь, и девушку поразило откровение в его взгляде. Торин не шутил. — Я бы не отпустил тебя обратно в Хоббитон и сравнял бы с землей Лесное Королевство, если бы ты вздумала уйти с остроухим.

— Торин, я очень устала, — тяжело вздохнув, произнесла Эмин. — От чрезмерной опеки и заботы. Все вокруг, начиная с тебя и заканчивая Треном, считают, что я беспомощна, как малое дитя, и считают своим долгом не оставлять меня ни на минуту. От всей этой кутерьмы мне тесно и душно в Горе. Еще немного и я сойду с ума.

Торин был ошарашен резкой сменой темы и неожиданно растерялся. С минуту он молчал, потом развел руками и спросил:

— Что ты хочешь? Ты знаешь, я сделаю все, чтобы ты была счастлива.

— Прими приглашение Барда. Его сын Байн женится. Тебя хотят видеть в Дейле.

Торин рассмеялся и отрицательно помотал головой. Она снова его перехитрила! Впредь наука — сначала будешь спрашивать, потом обещать.

— Тебя. Озерник хочет видеть тебя, — многозначительно заметил он. — Просто удивительно как ты располагаешь к себе и людей, и эльфов, и гномов.

— Преувеличиваешь, — возразила Эмин. — Бард очень ценит отношения с Эребором. Он умен, и не хочет повторения прошлых ошибок. Не отталкивай его дружбу.

— Я не собираюсь этого делать! Но меня раздражает то, как он на тебя смотрит. К тому же, там непременно появится этот остроухий гордец, — скривившись отозвался Торин.

— Ну конечно, Леголас придет. Это дань вежливости. Хотя я сомневаюсь, что тебе знакомо такое чувство, — проворчала Эмин.

— Ищешь повод встретиться со своим эльфийским другом? — с угрозой в голосе спросил Торин, но девушка нисколько не смутилась.

— Никаких поводов, — мурлыкнула она, теснее прижимаясь к мужу. — Говорю прямо — я не видела Леголаса почти полгода, и мне очень его не хватает. Я стосковалась по нему.

— О, Дарин! Куда катится этот мир? Моя жена как ни в чем не бывало признается, что тоскует по другому мужчине! — пожаловался в пространство Торин. — Хорошо, пусть будет по-твоему.

* * *

Дом Барда стоял в центре города, там, где кривые узкие улочки неуклонно поднимались в гору, и мало чем напоминал королевский дворец. Это было большое каменное строение, простое и добротное, высотою в три этажа, покрытое красной черепицей. Выше домов в Дейле не строили — землетрясения в горах время от времени бывали, хотя и не слишком сильные.

Внутри уже давно шумело веселье, сновали туда-сюда сноровистые прислужники, тонко и заливисто пела флейта. Бард вышел на широкую каменную веранду, с которой открывался вид на весь город и с наслаждением вдохнул прохладный вечерний воздух.

За двадцать лет Дейл раздался вширь и вглубь, придвинулся ближе к Одинокой Горе, пророс в тело горного кряжа, прочно обосновался в камне, и Бард был вынужден признать, что эта идея гномов была очень удачной. Глубокие пещеры, вырубленные в скальном массиве, обширные и скрытные, предназначались для того, чтобы жители смогли схорониться в случае приближения врага. Бард настоятельно рекомендовал селиться ближе к скале и пещерам семьям с детьми и стариками, а по внешнему периметру, ближе к крепостной стене, жили воины да одинокие мужчины.

Идея с крепостной стеной и укрывищами принадлежала Торину, он же присоветовал Барду необходимость вывести один подземный ход от Дейла к самому северному берегу Долгого озера, другим, подумав, соединили город с Эребором.

На строительстве гномы трудились едва ли не больше, чем люди. Да и сведущи в рытье пещер они были гораздо лучше. Бард понимал, что Торин делает это не по доброте душевной или из большого расположения к бывшим озерникам. Оба понимали, что дружить им гораздо выгоднее, чем просто существовать рядом, более того, только тесно сообщаясь, они могли обеспечить известную безопасность своим народам. К тому же, Бард был вынужден признать, что Торин сделал очень много для того, чтобы человеческая раса процветала в этой пустынной местности.

А еще у гномов была Эмин. Радужная волшебница. Подгорная королева. Та, которую в Дейле знал каждый, которой дети не боялись говорить «ты» и без стеснения зазывали в свои игры. Та, что много лет назад, не обращая внимания на ледяной зимний ветер и стужу, под открытым небом варила снадобья для внезапно оказавшихся бездомными озерников.

Бард сидел на треснувшем стволе поваленного бурей и выбеленного временем дерева, удобно вытянув длинные ноги. Его руки ловко и абсолютно бездумно вязали узлы на рыболовной сети. Это мастерство было отточено долгими годами практики, и занятие не требовало внимания и концентрации. Но позволяло незаметно наблюдать за тем, что интересовало лучника, и он то и дело бросал на маленькую волшебницу короткие и пристальные взгляды из-под ресниц.

Бард досадовал, когда Торин явился и увел волшебницу в Эребор. В тайне он надеялся, что девушка не станет слушать этого упрямого грубого гнома.

Сначала он сомневался в том, что она поступает по доброй воле — слишком уж властным был гномий король, слишком уж юной и невинной была она. Слишком странным был этот союз. Но время шло, и Барду стало ясно, что этих двоих связывает любовь. Воистину, необыкновенна судьба людская и неисповедимы пути валаров!

Сегодня был хороший день. Он женил сына на хорошей девушке, дочери градоправителя Эсгарота. Тот был стар, и в скором времени Байн займет его место. Сам Бард был еще силен и крепок, несмотря на то, что летом ему сравнялось шестьдесят, и надеялся служить на благо своего города еще многие годы.

И тот факт, что на его семейном празднике присутствовал и эльфийский принц, и Торин, говорил о многом. Бард был доволен, что они были здесь. Это давало людям понять, как сильны связи между народами Северо-Востока.

Он украдкой наблюдал за Эмин, которая о чем-то смеялась вместе с Сигрид, совершенно без стеснения обнимала Байна и его юную супругу, шепча ей на ухо нечто такое, отчего новобрачная мучительно краснела и отводила глаза. Удивительная и неумолимая вещь — время — было не властно над волшебницей. Теперь она казалась моложе его младшей дочери.

Торин в их общение не встревал, не желая мешать, однако же следил за женой, будто коршун за добычей.

Бард скользнул взглядом по гибкой фигурке гномьей королевы. Похоже он не ошибся, и намеренно просторное платье скрывало ее положение. Четвертый ребенок в семье гнома! Это уже было из ряда вон. Род Торина оказался сильным, а теперь, когда ни ему, ни его потомкам не грозило проклятие, которое некогда высвободил Трор, взяв у Горы ее сердце, он укрепится и будет править в Эреборе еще очень много веков. Сыновья, а после и внуки Торина будут расти с мыслью о том, что люди Дейла и Эсгарота — их друзья и союзники, связи станут прочнее, и, если этого пожелают валары, мир в долине будет вечным.

И это делало Барда спокойным. Это было хорошо.

* * *

Эмин сидела в сторонке, удобно и незаметно пристроившись в тени, и наблюдала за праздником. Усталость брала свое, час был поздний, но сегодня она чувствовала себя абсолютно радостной. Настроение не портило даже непрекращающееся, остро ощущавшееся покалывание в пояснице и духота, царившая в зале и пропахшая вином и горящей лучиной.

Леголас нахмурился, заметив, что Эмин выглядит бледной и утомленной. Он подошел к ней и осторожно взял ее за локоть.

— Хочешь, выйдем наружу? — тихо спросил он, и девушка благодарно кивнула.

— Ненадолго. Не хочу злить Торина, однако, мне действительно нужен свежий воздух.

— Твой муж слишком занят. Пытается переспорить Барда и, кажется, в этом преуспевает. Понятия не имею, в чем они не сошлись в этот раз.

Эмин пожала плечами. Торин и Бард безоговорочно сходились лишь в одном — в том, что касалось безопасности долины. Вероятно, теперь они обсуждали строительство очередных оборонительных сооружений.

Вечер был волшебным. Осенний холод еще не пришел в предгорья Одинокой. Теплая ночь наступила быстро, и их окружила густая темнота, такая, что бывает лишь летом — душистая, наполненная ароматами цветов и горной свежести. Теперь был конец сентября, и к этим ароматам примешивались запахи свежего сена и поздних яблок. Эмин глубоко вдохнула, чувствуя, как начинает кружиться голова.

Леголас вдруг остановился и скрестил руки на груди, выжидательно глядя на нее. Его глаза слабо мерцали в темноте, отражая звездный свет.

— Не молчи, Эмин. Успокой меня, — серьезно сказал он. — Тебя не было так долго, что я был готов прийти в Эребор сам.

— Я присылала тебе весточки, но прийти не могла. Ты все понимаешь... — она опустила глаза на свой весьма заметный живот.

Эльф издал сдавленный невеселый смешок.

— Между нами, у твоего мужа весьма своеобразный способ заботиться и любить, — заметил он, и Эмин была готова поклясться, что слышит в его голосе такие несвойственные спокойным эльфам гневные нотки.

Она нежно сжала руку своего друга.

— Торин не умеет по-другому. За годы, проведенные рядом с ним, я научилась его понимать и ко всему привыкла. Поэтому, умоляю, давай сменим тему, — улыбнулась она.

Леголас кивнул, стряхивая запутавшиеся в светлых прядях хлопья пепла. Обычно он убирал их на затылке в косу, но сегодня они струились по плечам, сдерживаемые только изящным серебряным обручем.

По всему Дейлу сегодня, провожая призрак лета, там и сям горели костры, осенние костры, которые люди всегда палили в сентябре в честь Земли, прославляя ее щедрость и благодаря за урожай и охотничью добычу. Это пламя полыхало в честь усопших и воинов, павших в битвах. Оно гудело и билось, словно сердце огромного зверя, осыпало искрами каменные улочки города. В небо взвивались клочья еще не остывшего красного пепла, проплывали над крышами домов и гасли в темноте ночи.

— Говорят, что пламя осенних костров открывает мертвым пути в лучшие миры, — задумчиво произнес Леголас. — Эльфы же верят, что дорогу эту освещает звездный свет.

Занятые тихим разговором, они не заметили, как вышли за пределы двора, на мощеную каменными плитами уклонную улочку. Здесь звуки праздника слышались тише, чем шепот ночного ветра в листве молодых падубов.

Внезапно ветер закружил вокруг них небольшой водоворот из палых листьев и донес тяжелый, приторный цветочный аромат ночных флоксов, от которого у Эмин сразу же к горлу подступила тошнота. Она невольно застонала и уткнулась лицом Леголасу в плечо.

— Нам лучше вернуться, — решительно сказал эльф, поддерживая ее за талию. — Уже поздно, и... Эмин, что с тобой?

— Тошнота пройдет, и я буду в порядке, — прошептала девушка, тяжело дыша. — Но ты прав, на сегодня довольно прогулок.

Они не прошли и нескольких шагов, когда Эмин снова остановилась. Слабость стала невыносимой, и она почти повисла на руке эльфа.

— Эмин? — Леголас взял ее лицо в ладони и слегка хлопнул по щеке. — Ты собралась упасть без чувств?

— Надеюсь, нет, — едва слышно прошептала она, потирая спину и морщась от неприятных ощущений. — О, Мерлин! — вдруг воскликнула она, съеживаясь.

Леголас осторожно притронулся ладонями к ее животу.

— Расскажи мне о своей боли, — попросил он. — Она идет из поясницы?

— Ох... да. Леголас, я понимаю, на что это похоже, но еще слишком рано, — она закусила губу, когда очередной приступ боли пронзил ее. — Хотя кое-что я почувствовала еще днем...

— И молчала?! — взвился эльф, подхватывая ее на руки. — О, Эру всемогущий! — воскликнул он, с ужасом глядя, как на ее голубом платье быстро расплывается темное пятно. — Потерпи, Эмин!

С полубессознательной девушкой на руках он стремглав бросился назад к дому, успел поймать во дворе за шиворот одного из мальчишек-прислужников, наказав ему бросать все и немедленно бежать к Торину и Барду.

* * *

Эмин металась в бреду и агонии уже несколько часов кряду, балансируя на грани реальности и забытья. Она то выныривала из бесконечного моря боли и слабости, то снова погружалась в жаркую вязкую темноту. Для нее больше не существовало ни времени, ни затемненной комнаты, где вокруг нее суетились дочери Барда и мрачная, точно тень, повитуха.

— Сколько это еще может продолжаться? — сказала Сигрид, с жалостью глядя на бескровное, покрытое липкой испариной лицо девушки, и толкнула ставни, чтобы впустить в комнату свежий ночной воздух.

— Столько, сколько положено, — отозвалась повитуха и, приложив ко лбу Эмин сухую сморщенную ладонь, добавила: — У нее жар, и он усиливается.

Тильда заварила листья ацелас, и скоро по комнате распространился его освежающий, бодрящий дух. Эмин сразу задышала ровнее и на некоторое время перестала метаться.

— Она слабеет, — заметила Сигрид. — Если ребенок не появится на свет в ближайшее время, она совсем не сможет бороться и погибнет.

— Теперь мы можем только ждать, — горестно объявила повитуха. — Больше я тут не могу ничего сделать — моего опыта и искусства не хватает, чтобы спасти ее. Впервые вижу, чтобы четвертые роды проходили так тяжело.

* * *

Время текло медленно. Мгновения падали, как капли, мучительно и неотвратимо, и для Торина, который сходил с ума от ожидания и неизвестности, ночь тоже превратилась в преисподнюю. Он неотрывно смотрел на дверь, за которой находилась его жена.

Рядом, уставившись в одну точку немигающим взглядом, застыл, будто мраморная статуя, Леголас. Глубокая складка залегла меж его бровей, губы были плотно сжаты в тонкую полоску, и Торин мог поклясться, что эльф прилагает немало усилий, чтобы казаться спокойным.

Когда в небе закатилась полная луна и погасли звезды, а небо потемнело перед рассветом, то уже всем стало ясно, что все идет не так.

Из комнаты показалась бледная Тильда. Она подняла на мужчин запавшие глаза, но ничего не сказала.

— Леди, что происходит? — взмолился Торин, метнувшись к ней. — Не молчите же вы!

— Мне нечем вас утешить, Ваше Величество, — тихо сказала женщина. — Просите валаров о помощи, это все, что я могу вам посоветовать.

— Ребенок, которого она носит — сильный маг, — вдруг заговорил Леголас. — Все последние месяцы, день за днем он впитывал ее волшебную энергию. Вот почему Эмин не могла колдовать. Теперь, пока она связана с ребенком, магии у нее нет, и нет ничего, что могло бы поддержать ее силы.

Торин уставился на него горящим воспаленным взглядом.

— Эльф, сделай что-нибудь! О вашей целительской магии ходят легенды, так покажи же ее могущество! Спаси моих жену и сына!

— Мы до последнего надеялись, что она справится сама, но видно не суждено... — развела руками Тильда.

— К балрогам эту самостоятельность! — взорвался Торин. — Она рожает в четвертый раз, и раньше ей никогда не было так худо!

В этот момент, прикрыв за собой двери, вышла повитуха. Она скользнула по ним виноватым взглядом и покачала головой. Леголас решительно двинулся вслед за Тильдой и исчез в комнате. Торин закрыл лицо руками и застонал.

Эмин открыла глаза, повинуясь очень знакомому ласковому голосу, который настойчиво звал ее по имени. В светлом, постепенно обретающем четкие границы, призраке, маячившем перед нею, она опознала Леголаса.

— Эмин, родная, вернись, — мягко приказал он, сжимая в своих руках ее ледяные ладони. — Я могу помочь, но ты тоже должна потрудиться, слышишь? Ты должна очень-очень постараться. Твой ребенок очень силен, но у тебя своих сил совсем не осталось. Если мы не прекратим это, он погибнет. Вы оба погибнете.

Тень пробежала по ее бледному лицу, она облизнула пересохшие губы и, не найдя сил ответить, слабо кивнула. Ладони Леголаса были твердыми и теплыми, они порхали по ее лицу и животу, успокаивали, защищали... Она словно бы отдаленно слышала, как эльф что-то бормотал на своем языке, не в силах уследить за смыслом. А еще от Леголаса шло такое родное, дающее силы тепло, что она с радостью доверилась и позволила ему окутать себя...

...Лучи утреннего солнца плясали по разноцветному стеклу оконного витража, разбрасывая по полу и белым простыням постели красные, зеленые и желтые солнечные зайчики.

Тильда, обмакнув льняную салфетку в чашу с водой, в которой плавали пластинки льда, протирала от пота лоб и шею Эмин.

— Принц Леголас поделился с тобой своим волшебством, — сказала она. — Эльфы — самые удивительные создания, которых я только встречала.

— Ты молодец, — улыбаясь, ласково произнес Леголас и погладил Эмин по волосам. Она кивнула на белоснежный сверток в его руках.

— Назови ее, — тихо сказала она, и почувствовала, что могла бы рассмеяться, увидев, как округлились от удивления глаза эльфа. — Она жива благодаря тебе. Дай ей имя, — настойчиво повторила она.

Леголас хотел возразить, но твердая решимость в еще туманных от слабости глазах волшебницы заставили его передумать. Он знал, какую честь она оказывает ему. Он молча поклонился ей, с величайшей осторожностью прижимая к себе ребенка.

— Утренняя заря подарила ее нам, — сказал он по-эльфийски. — Имя ей — Анариэль, Дочь Рассвета. — Леголас коснулся губами лба младенца. Девочка тихонько заурчала и открыла непостижимые, не похожие на младенческие глаза. Изумрудные глаза. — Будь светочем, Анариэль, в том мире, куда послала тебя судьба.

С этими словами он передал девочку матери.

— Анариэль, — с улыбкой повторила Эмин, разглядывая дочь, и беззвучно засмеялась. — Мерлин, Торин меня убьет...

— Полагаю, за эту ночь он пережил такой ужас, что теперь близок к помешательству и вряд ли обратит внимания на мелочи. На нем лица не было, когда я видел его в последний раз.

Торин ворвался в комнату растерянный и бледный, и эльф заметил облегчение, скользнувшее по его лицу, когда он увидел Эмин. Гном бросил на Леголаса жалобный затравленный взгляд.

— Что с моим сыном, эльф? Он жив?

Леголас беззастенчиво фыркнул и покачал головой.

— Дочь, гном. У тебя родилась дочь.

Лентой в черных волосах

Трен с наслаждением подставил лицо морозу, чувствуя, как холодный горный ветер осыпает его мелкой, поднятой с земли снежной крупой. Он улыбнулся непонятно чему и, прикрыв глаза, упал на снег, раскинув руки и разметав по холодному белому покрывалу золотисто-каштановые кудри. Затылок сразу заломило, морозные пальцы поползли по коже, заставляя поежиться. Ауле Великий! Как же хорошо!

Лучше всего думалось здесь, под бесконечным голубым небом, кристальным зимним солнцем, от сияния которого, отраженного в хрустале снежинок, ломило глаза, здесь, где стояла тишина, и ничто не мешало погрузиться в свой собственный мир и разложить мысли по полочкам. Не то, что в Горе. Гному нет ничего милее камня, но человеку нужны небеса над головой.

С недавних пор каждое утро, если оно было погожим, начиналось для Трена с вот такой долгой прогулки, наполненной помимо размышлений, еще и бесконечной любознательностью младшей сестры. Как и все дети ее возраста, девочка задавала вопросы, беда была в том, что их было в разы больше, чем можно было подумать. Младший принц подозревал, что Анариэль в свои неполные семь ищет разгадку тайнам мироздания и уже не так уж далека от своей цели.

Трен не был в обиде на то, что ему приходилось проводить много времени с сестрой. Он с самого начала знал, что ему уготована участь няньки, и едва ли кто-либо мог представить, что ему эта роль не только не претит, но и очень нравится.

Теплая мягкая тяжесть неожиданно обрушилась на него сверху, сдавливая грудь и вырывая невольный стон. По лицу хлестнули холодные черные косы. Трен инстинктивно обхватил Аниру руками и открыл глаза.

— Смотри, муиндор(1)! — на него в упор уставилась пара самых непостижимых глаз, которые только могли существовать в мире. Трен достаточно много времени проводил в копях и отлично знал, как выглядит изумруд чистой воды или самая необыкновенная бирюза, что не тускнеет со временем и остается яркой, будто яйцо дрозда. Он скосил глаза и увидел на ладони Анариэль крупную голубоватую снежинку.

Снежинка никак не желала таять. Лежала, блестя в лучах бледного зимнего солнца сотнями прозрачных граней, которые были еще тоньше и замысловатее, чем самое искусно сплетенное кружево, сверкала остренькими, слегка пушистыми от снежной бахромы лучиками, но не превращалась в простую капельку воды.

Крошечная девочка с разноцветными плетеными шнурками в длинных черных косах разглядывала это маленькое чудо на своей ладони с непривычной для ребенка ее лет пытливой сосредоточенностью. Румяное от мороза личико почти целиком утонуло в меховом воротнике шубки.

— Почему она не тает? — наконец озвучила она то, что заставило ее так глубоко задуматься.

Трен аккуратно снял сестру с себя и сел, отряхивая куртку от снега.

— А ты хочешь, чтобы она растаяла? — спросил он, внимательно глядя ей в глаза.

Девочка на мгновение задумалась, потом отрицательно помотала головой.

— Конечно, нет! Тогда я не смогу взять ее с собой и показать отцу.

— Вот поэтому она и не тает, — усмехнулся юноша. — Но будь готова к тому, что не все в этом мире будет подчиняться твоим желаниям, и с неба не посыплется золотой дождь по одному только щелчку пальцев.

Трен, как и Эмин, старался при каждом удобном случае осадить сестру, рассказать ей о том, что не стоит баловать с магией. Девочка была сильной. По прихоти судьбы она получила так же много, как когда-то ее мать. И даже сверх того, подозревал юноша. Только Эру знал, насколько мощной станет эта магия, когда Анира вырастет.

И эта злополучная хрупкая снежинка не таяла только потому, что девочка подсознательно хотела ее сохранить.

— Ты знаешь, почему зимой идет снег? — это был скорее вопрос — проверка его, Трена, знаний об этом мире. — Так знаешь?

Он пожал плечами.

— Наверное, оттого, что мороз превращает дождевые капли в снежинки, — ответил он, абсолютно неуверенный в своей правоте.

— А вот и нет! — воскликнула девочка, и Трен едва не рассмеялся в голос, услыхав торжество в ее голосе.

— Хорошо. Сдаюсь, — он поднял руки. — И почему же?

Анариэль тотчас удобно устроилась, взобравшись с ногами на крупный, плоский, покрытый изморозью валун, ее строгий учительский вид был еще более забавным оттого, что она была еще совсем малышкой, с круглым, по-младенчески милым лицом. Трен подозревал, что поза и выражение лица заимствованы у бедняги Ори, который обучал в Эреборе детей грамоте. К слову, принцесса была младшей из его учеников и тем ожившим кошмаром, что заставлял молодого гнома дрожать, как вересковый кустик на ветру, в ожидании очередного урока. В последнее время королева, наконец, сжалилась над ним и старалась заниматься с Анирой сама.

— Валары живут на небе, ведь так? Наша великая мать Йаванна посадила там белые цветы, и когда дует сильный ветер, он срывает их и приносит на землю, — с видом знатока изрекла девочка.

Трен опешил. Такой трактовки он не слыхал никогда и не нашел возражений.

— Постой... цветы ведь не растут зимой, — пробормотал он.

— Так снежинки — и есть цветы! — будто самую обыденную вещь объявила Анира. — Видишь, какие красивые? Потому, что когда у нас зима, очевидно, что на небе — лето. Наверное, там, где живут валары, всегда лето... — мечтательно протянула она. — Жаль, что цветы успевают замерзнуть, пока летят к нам.

— Кто тебе рассказал такое? — усмехнулся Трен.

Девочка состроила забавную гримаску.

— Леголас. А еще он показал мне Корону Дарина и научил писать мое имя, — она старательно выводила на снегу воздушные эльфийские руны. — Он говорит, что меня поцеловала луна.

Трен протянул руку и убрал с лица ребенка выпавшую из прически прядь. Никто не знал, почему так случилось, но она была серебристо-белой, как лунный свет, и причудливо выделялась в иссиня-черных локонах Аниры.

— Я мог догадаться. Вряд ли бы Ори рассказал бы тебе такую притчу, — заметил он. — Что ж, твой друг абсолютно прав. Ты родилась на границе дня и ночи, когда рассветные лучи уже озаряют пик Одинокой Горы, но темном небе все еще светит луна. Солнце приняло тебя в свои объятия, но луна успела подарить тебе свой поцелуй.

— Я не хочу учить этот ужасный язык, на котором он заставляет нас писать и читать! — вдруг выпалила девочка. — После его уроков у меня болит голова.

— Ты должна. Кхуздул — наш родной язык, — заученным, однако не слишком патриотичным тоном возразил Трен и иронично усмехнулся. — Справедливо было бы сказать, что Ори тоже плохо спится по ночам после общения с тобой. Жизнь не готовила его к тому, чтобы учить магически одаренных детей.

— Тебя он учил тоже.

— Да. Но я не перекрашивал его бороду в синий цвет и не взрывал чернильниц в опасной близости от редких древних фолиантов. Ладно, — сдался юноша. — Между нами — матушка тоже ненавидит гномий. Только не говори об этом отцу.

Анариэль разжала ладонь и сдула с пальцев очередную снежинку. Та, нетронутая и не растаявшая взвилась на ветру и улетела прочь.

— Трен, — позвала она. — Почему отец так не любит Леголаса?

— Потому, что он эльф, я полагаю.

— А кто тогда наша мама?

— Она человек.

— А ты?

— Я — сын своей матери, — улыбнулся Трен и щелкнул ее по кончику носа пальцем. — Как и ты — ее дочь.

— А как же Рагнар и Рорин? — не унималась девочка.

— Они — сыновья своего отца, Анира. Идем, нам пора возвращаться, если мы не хотим волновать родителей.

Девочка послушно засеменила следом, но через несколько шагов Трен остановился и, обернувшись, окинул ее строгим взглядом.

— Не забывай — ты можешь говорить по-эльфийски со мной, матушкой или Леголасом, но только за пределами Горы, — сказал он и уже мягче добавил: — Не огорчай отца. Он был вынужден смириться с тем, что тебя учит один из Волшебного народа. Он очень любит тебя, и ему больно видеть, что тебе близки те, кого он считает врагами.

* * *

На долину уже спустились сумерки, а Трен с Анирой, судя по всему, еще не возвращались. Эмин не слишком волновалась, предполагая, что ее младшие дети просто увлеклись прогулкой или же вовсе уже где-то в Горе, в компании Гимли и других молодых гномов. Они вообще были довольно самостоятельными и своевольными. Казалось, что правила существуют для кого угодно, только не для них.

Тем не менее, сон не шел к ней, и она поднялась на дозорную площадку, где ее спустя час и нашел Торин.

— Ночь не настолько теплая, чтобы стоять тут нагишом, — заметил он, закрывая ее от ветра. — Идем. Дети дома.

Эмин вопросительно подняла бровь.

— Трен принес ее четверть часа назад, — пояснил он и усмехнулся. — Крепко спящую. Похоже, для кого-то день был чересчур долгим. К слову, для меня тоже, я устал и решительно отказываюсь засыпать в одиночестве.

— Ничем не могу помочь. Я хотела еще немного полюбоваться на звезды, — как ни в чем не бывало отозвалась Эмин. — Но ты всегда можешь использовать в качестве грелки Аниру. Она будет рада.

Услыхав такие вести, Торин, не долго думая, решил проблему единственным действенным способом — сгреб жену в охапку.

Появление в их семье еще одного ребенка — девочки — стало радостью не только для самих родителей, но и для всех обитателей Эребора. Обделенные женской долей населения гномы никогда не понимали людей, которые более всего радовались рождению сыновей, а дочерей принимали лишь как досадную неотвратимость. Новый мужчина в роду, воин, мастер — это, конечно, хорошо, но женщина — гарантия того, что он не прервется и останется сильным.

Однако в первое время после кошмара, пережитого в доме Барда, Торин невольно испытывал смутную неприязнь к ребенку из-за причиненных Эмин страха и боли и не мог ничего с собой поделать. Он слишком любил жену, а вероятность потерять ее в ту ночь оказалась такой реальной, что даже по прошествии нескольких лет мысли об этом заставляли его содрогнуться.

Пока девочка находилась в Горе, Торин был спокоен, потому, что для каждого, начиная с него самого и его старших сыновей, Анира была сокровищем, хрупким и бесценным, которое следовало беречь и защищать. Рагнар и Рорин переносили на сестру собственную покровительственную любовь к матери, к тому непостижимому чуду, которое они видели в ней.

Для Трена Анира была самой желанной компанией, он общался с нею на равных, не боялся вопросов и проделок, не стремился доминировать и не заставлял делать того, что девочка не хотела. Торин не мог не признать, что его младшие дети очень похожи. Их роднило то, чего не было больше ни у кого здесь — живущая в них магия. Они были вместе с самого рождения Аниры. Трен неожиданно стал для нее и нянькой, и братом, и первым другом.

Еще одним, кто воспринимал ее спокойно, проявлял удивительное терпение и не уставал отвечать на ее бесконечные вопросы, стал, как ни странно, сын Глоина и Катрини. И если Трен был проводником Аниры в мире за пределами Эребора, то Гимли был тем, кто открывал ей красоту ее Родины.

Но девочку день за днем все сильнее тянуло прочь из Горы. Туда, где шумел на ветру лес, где вместо каменных сводов разворачивался над головой бесконечный купол неба. Торин упорно не желал понимать, что девочке необходимо эльфийское наставничество. Но его жена проявила удивительную стойкость в этом вопросе. Он помнил, как два года назад весь Эребор ходил ходуном несколько дней кряду, пока решался вопрос об общении Аниры с Леголасом.

Эмин нервно мерила шагами Зал Королей. Обычно они не выносили семейные ссоры за пределы собственных покоев, но теперь королева была в бешенстве, и все приличия благополучно летели ко всем чертям.

Спор повторялся изо дня в день, изматывал обоих и ни к чему не приводил. Эмин откладывала исполнение радикальных мер, давая Торину шанс за шансом, чтобы он все понял и сам пришел к верному решению. Тот, напротив, ждал, пока его жена сдастся и прекратит идти против него. В тайне он надеялся, что произойдет, как в случае с Треном. Однако дело обернулось куда серьезнее, и спор разрешил неожиданный случай, едва не ставший трагедией.

Анира любила, когда братья брали ее с собой в копи или мастерские. Исследование горных глубин доставляло ей не меньшее удовольствие, чем долгие прогулки с Треном по окрестностям горы или веселому шумному Дейлу. Особенно ее восхищало то, как ловко управляется в кузне Гимли.

Торин выбрал из двух зол меньшее, и в семье восстановился мир. Отдать дочь в учение эльфу стало самым тяжелым его решением и самой большой жертвой, на которую он только мог пойти ради Эмин и ее магии.

* * *

Вечерело, и от прибрежных валунов по земле побежали длинные узкие тени. Мягко светилась гладь Долгого озера, отражая красно-золотой отсвет заката. Ночь обещала быть теплой и тихой.

Анира сидела на берегу и, сосредоточенно закусив губу, рисовала эльфийские руны прямо на мокром песке, время от времени поглядывая на маячившую вдали темную махину Горы. Солнце кануло, закатившись прямо за нее, и окантовало ее светящейся золотистой кромкой. Где-то совсем близко засыпал Эсгарот.

Темнело стремительно. Леголас поднял к небу мерцающие в полумраке глаза.

— Останемся сегодня здесь, — сказал он. — Ночь хороша.

Анира молча оставила свое занятие и неслышно приблизилась. Он скорее почувствовал это, чем услышал. Удивительно, но девочка умела ходить почти так же тихо, как эльфы. На влажном песке ее следы были едва заметны, миниатюрный силуэт неразличимо сливался с синеватой темнотой.

Девочка накрыла магическим теплом их обоих, помня, что Леголас не любит огня. Ей тоже не слишком нравился этот обжигающий, чуждый живой природе жар, оставляющий после себя лишь пепел и разрушения. В Эреборе она часто спускалась в кузни вместе с братьями и Гимли, но никогда не могла без дрожи смотреть на чудовищные печи, в которых бесновалось адское пламя.

Леголас растянулся на траве, устремив взгляд в темноту. На севере, у кромки горизонта ярким ночным фонариком сиял Хеллуин. Рядом, рассыпав по земле и его груди длинные иссиня-черные волосы, улеглась Анира. Сегодня Эмин заплела ее по-эльфийски, прихватив тяжелые пряди на висках всего лишь парой замысловатых косичек.

На южных оконечностях Великого Леса растет редкий ночной цветок, черно-лазоревый, как летние сумерки, с горьковато-сладким, незабываемым ароматом, который Леголас назвал бы не иначе как совершенным. Маленькая гномья принцесса напоминала эльфу именно это растение, страстоцвет, и почему-то пахла также.

Он с наслаждением прикрыл глаза, чувствуя, как в груди уютным пушистым котенком свернулся покой.

— Сколько тебе лет, Леголас? — неожиданно спросила Анира. Обыкновенно, ее не интересовали подобные вещи.

— Я живу на свете на целое тысячелетие дольше, чем ты, — он усмехнулся, угадав ее удивление. — Это немало, но есть вещи гораздо старше меня.

— И что же?

— Эта ночь, например. Жизнь эльфа — вечность, но даже вечность — лишь вспышка во тьме. Она промелькнет, не успеешь и проводить взглядом, а темнота, та самая, что видела начало этого мира, увидит и его конец. Когда-нибудь. Не нужно грустить, мелламин(2), — ласково произнес он, видя, как девочка сникла. — Надеюсь, ни ты, ни я этого не увидим.

— А сколько проживу я?

— Никто этого не знает, Анира. Магия может даровать тебе жизнь, несоизмеримо длинную. А сила твоя очень велика. Не время думать об этом сейчас.

Девочка молчала с минуту, будто бы что-то обдумывая и взвешивая. Леголас едва сдержался, чтобы не рассмеяться — он почти физически чувствовал, как она собирается с духом, чтобы решиться на новый вопрос.

— Это правда, что ты любишь мою маму? — выпалила она и тут же добавила — Я слышала, как об этом говорил отец.

— Что ж, он недалек от истины, — после короткого раздумья согласился эльф. — Любовь бывает разной, мелламин. Одна похожа на морскую гладь в полный штиль, другая греет, будто майское солнце, и пахнет теплом родительских объятий, третья крепка, как булатная сталь, и помогает быть храбрым и сильным. Едва я узнал Эмин, я полюбил ее, ее жажду знаний, ее тягу к жизни, силу духа, ее честность, доброту и открытое сердце. Это не то чувство, что связывает твоих родителей, но от этого оно не менее сильное.

Леголас замолчал, надеясь, что Анира вполне удовлетворилась ответом и не будет спрашивать дальше. Он чувствовал, что не готов к расспросам и не сможет быть до конца откровенным с нею прямо сейчас.

Он вынужден был признать, что его жизнь поменялась с появлением в ней Эмин, а потом и Анариэль. Девочка проводила с ним едва ли не больше времени, чем с собственной семьей. И впервые за долгие сотни лет он ощущал такую потребность в ком-то, что одиночество, покой и самосовершенствование уже не были такими нужными. Куда более важным было день за днем ощущать рядом теплые волны магии, тихое дыхание и веселый смех этого необыкновенного ребенка.

Анариэль не походила на других детей, и уж тем более казалось, что она не имеет ничего общего с гномами. Вместе с тем, Леголас даже при ближайшем рассмотрении не находил в ее лице черт ее матери. Девочка не унаследовала ни ее буйных кудрей, ни золотистого тона кожи, ни теплых янтарных глаз. К тому же, она была поразительно похожа на Торина.

Леголас беспокойно заерзал, понимая, что этот факт вызывает в нем совершенно определенное неудовольствие. Иногда он ощущал, как в крови поднимается неизвестное, неприятное чувство. Если бы он был человеком, то без труда определил бы его, как ревность. По прошествии стольких лет, он все еще считал, что Эмин не место среди гномов, и теперь переносил эту уверенность и на ее дочь. Если бы он только мог решать, он забрал бы девочку из Эребора насовсем.

Однако договоренность была вполне жесткой, и, если Торина Леголас ничуть не боялся и с легкостью нарушил бы данное ему обещание, то Эмин создавать неприятностей он не желал.

Он прислушался к дыханию девочки. Оно становилось глубоким и размеренным — Анира засыпала. Леголас осторожно притянул ее ближе.

— Спи, Принцесса, — прошептал он. — Завтра мне придется вернуть тебя родителям.

Девочка что-то протестующе пробормотала, но глаз не открыла. Эльф улыбнулся.

— Когда лето здесь догорит и наступит сентябрь, мы пойдем с тобой на юг, в долину Имладрис, и догоним солнце. И пробудем в Ривенделле до самой весны, пока не зацветут сады, пока Пустоши сплошь не покроются сиреневыми цветами иван-чая. Ах, мелламин! Я бы хотел увести тебя к морю, где чайки плачут по ушедшим... Знаешь ли ты, что у морской воды цвет твоих глаз?..

* * *

Утренняя свежесть захолодила щеки, пробралась под тонкое платье, и сладкий предрассветный сон, окутывавший Аниру точно пеленой, рассеялся. Она попыталась уцепиться сознанием за обрывки ночных сновидений, но они ускользнули, не оставив следа.

Она быстро откатилась с места, где лежала, и стремительно вскочила на ноги. Леголаса не было. Ее окружали серые рассветные сумерки, именуемые в народе «куриной слепотой». Над головой все еще тускло поблескивали гаснущие звезды. Анира не слышала ни звука, кроме легкого нежного шелеста ветра в траве.

Девочка прикрыла глаза и мысленно ощупала магией лес, надеясь отыскать эльфа, и действительно обнаружила его совсем рядом, в нескольких футах от себя. Леголас был не один.

— Проснулась, Принцесса? — услыхала Анира голос своего друга и шорох кустов. Она вся подобралась, посчитав почему-то, что им грозит опасность и выставила руки перед собой, готовясь отразить возможный удар. — Эй, все в порядке. Посмотри, что за гость у нас этим утром!

Леголас отступил в сторону, пропуская вперед высокую фигуру, закутанную в серое и увенчанную конусной шляпой. В руках гость держал длинный узловатый посох со слабо светящимся навершием.

Анира тут же расслабилась и опустила руки, с интересом уставившись на неизвестного. Впрочем, он, конечно, был ей знаком. Юная принцесса слышала достаточно рассказов своей матери, порой так похожих на сказки, о приключениях и волшебстве, что не могла не признать в длиннобородом старце с пронзительным, чуть хитрым взглядом голубых глаз, мага Гэндальфа Серого. Она улыбнулась и, прижав ладонь к сердцу, слегка наклонила голову.

— Наконец-то мои глаза видят тебя, Анариэль, дочь Радужной Волшебницы, гномья принцесса и ученица эльфа, — маг усмехнулся. — Похоже, этот мир еще способен меня удивить.

* * *

Гэндальф, Торин и Эмин расположились в трофейном зале. Они провели над картами и свитками целый день, беседуя и слушая последние новости о центральных землях, которые принес старый волшебник. Анира же, пользуясь полной свободой и отсутствием родителей, до ночи пропала в кузнях, осчастливив своей компанией доброго Гимли.

Вестей было немного, и Гэндальф, расслабленный и абсолютно довольный жизнью, сначала больше спрашивал, чем говорил, неспешно покуривая свою неизменную трубку.

Он благосклонно слушал рассказы Эмин о тех временах, что пропустил — а не был он в Эреборе уже два десятка лет. О детях, о жизни в долине и о том, в каком тесном соседстве теперь живут гномы с людьми. Казалось, что его занимает абсолютно любая подробность. И конечно, в особенности его заинтересовала Анариэль.

Торин отнесся к визиту странствующего мага с настороженностью. Гэндальф никогда не приходил просто так, и, хотя он всегда был желанным гостем в Эреборе, появление его чаще всего сулило подгорному королю одни только неприятности. Однако в этот раз дело, похоже, должно было обойтись не в пример лучше, чем раньше.

Маг взирал на кипящую в долине и Эреборе жизнь с радостью. Он смог убедиться еще раз, что не ошибся в Торине, Эмин и Барде, и что они сумели построить действительно мощный союз народов. Ему было приятно видеть, что жизнь закаленных северян стала теперь мирной и спокойной.

Он пыхнул трубкой, выпустив к каменному потолку колечко сизого дыма, и пристально уставился на Эмин.

— Твоя дочь получила довольно магии, чтобы наделить ею нескольких таких, как мы с тобой, — задумчиво сказал волшебник. — Но Леголас умудрился наградить ее и частью собственной сущности.

Эмин вскинула на него удивленные глаза. Торин же тотчас недовольно заерзал. Слова странствующего мага его раздражали.

— Что ты хочешь этим сказать? — нахмурившись, спросил он.

— Ровным счетом ничего, мой друг. Пока еще слишком рано судить о том, что когда-нибудь может произойти, — туманно ответил он, всем своим видом давая понять, что не желает продолжать эту тему. — Скажи мне лучше другое — спокойно ли в долине?

— Чего ты боишься, Гэндальф? — тихо спросила Эмин. Ее не покидало ощущение, что маг не отказал своему обыкновению и принес тревожные вести.

— Пока — ничего. Но мир меняется. Здесь, на севере, пока тишь и покой. Вы слишком далеко от центральных областей, и покуда до вас дойдут последние вести и неприятности, ежели они появятся, сменится не одно время года. Но я лишь хочу, чтобы вы были осторожными.

И Торин, и Эмин смотрели на мага недоверчиво. Обоим казалось, что тот зря нагоняет туман. Привычка к размеренному бытию сказывалась вполне понятно — слишком много было позади спокойных лет. Королева, однако, сразу насторожилась.

— Ты бы молчал, если бы ничего не знал наверняка, правда, Гэндальф? — осторожно спросила она.

— Орки осмелели, — нехотя произнес маг. — Они снуют даже близ Шира, а уж в Пустошах и Мглистых горах их снова развелись целые стаи.

— С дядей все в порядке? — тотчас обеспокоилась Эмин. Последний, да и единственный раз она виделась с Бильбо на пути с перевала Двимморберг. Тогда она и Серый маг свернули с короткой дороги и заглянули на огонек к гостеприимному хоббиту. С тех пор они регулярно слали друг другу весточки, но расстояния между ними были слишком велики, и увидеться больше не довелось.

Гэндальф добро улыбнулся.

— Бильбо живет теперь и тихо, и славно — так, как и всегда хотел. За четверть века он, признаться, совсем не изменился, будто бы и не постарел ни на день. Не то, чтобы это меня тревожит... — маг замолчал, старательно обдумывая следующие слова. — Не суть, — отмахнулся он. — Это не более чем досужие домыслы выжившего из ума старика.

— Тем не менее, тебя что-то тревожит, — заметил Торин. — Иначе бы ты не стал заводить этих бесед.

— Я просто прошу вас быть осторожными, — ответил Гэндальф, понизив голос. — Не теряйте бдительности, обороняйте долину... Да предупредите аккуратно Барда, чтобы тот смотрел в оба. Сам я в Дейл не пойду — меня ждут неотложные дела, да и не хочу я объяснять людям что к чему, с этим и вы без меня отлично справитесь.

Он еще раз пытливо взглянул на Торина.

— Справедливости ради, я горжусь тобой. Ты смог переломить собственную гордость и упрямство. Да, я об Анире, — пояснил он, видя недоуменный взгляд короля. — Леголас стал ей прекрасным наставником, лучшим, чем можно было надеяться. Кто знает, чем обернется эта дружба... А вы берегите Эребор. Потому, что опасность может прийти даже с той стороны, откуда вы будете ее ждать менее всего. Ведь и о Некроманте никто просто-напросто ничего не слыхал. Сейчас в Дол-Гулдуре пусто и тихо, но откуда знать, что нечисть не избрала своим прибежищем другое место?

В таких разговорах прошел весь день и вся ночь, а на утро Серый маг покинул Эребор, оставив Торина и Эмин в недоумении и тревоге. Король, однако, предпочел внять наставлениям волшебника. Слишком хорошо он помнил, как плохо может обернуться дело, если жить слишком бесстрашно и неосмотрительно.

(1)брат (синдарин)

Спит огонь, закованный во льдах,

С самого утра гуляли в предгорьях Одинокой неистовые ветры. Завывали в каменных осыпях, выбеливая мокрые валуны и высушивая пролитые ночным дождем лужи, гнули к влажной черной земле могучие сосны и играючи швыряли среди облаков редких, отчаянно кричащих галок.

Анира проворно взбежала на вершину одинокого скального выступа, крутанулась в восторге и, прикрыв глаза ладонью наподобие козырька, пристально вгляделась в ясную солнечную даль.

— Две лиги, — объявила она и испытующе посмотрела на Леголаса, который остался у подножия скалы. Эльф поднял лицо вверх, и в его глазах отразились проплывающие мимо белые облака.

— Две с четвертью, — уверенно поправил он и широко улыбнулся. — Пробежимся?

Глаза девушки заблестели от предвкушения. Она набрала полную грудь воздуха и расцвела шальной, плутоватой улыбкой.

— А мы обгоним ветер?

— Если поторопимся! — крикнул Леголас и сразу сорвался с места. Анира взвизгнула, выражая не то восторг, не то досаду, и, не утрудив себя спуском с насыпи, смахнула с высоты десяти футов, в три прыжка догнав хитрого эльфа.

Они понеслись прочь от предгорий, поросших лесом, туда, где ветер беспрепятственно гулял по прибрежным равнинам Долгого озера. Со смехом и радостными вскриками, они синхронно огибали редкие валуны и шумно шлепали по глубоким лужам, поднимая тучи радужных брызг.

Анира летела, почти не касаясь ногами земли, и Леголас вдруг понял, что не может опередить ее больше, чем на несколько локтей. Девушка обладала открытым, гордым и стойким сердцем, и ее непросто было заставить уступить. Вероятно, совсем невозможно. Потому, что природа с лихвой восполнила ее внешнюю непохожесть на гномов и наделила Принцессу их знаменитым упрямством.

Анира хитрила, петляла меж камней, небольшие перескакивала, на крупные взлетала, не сбавляя хода и срезая путь, и в конце концов оказалась впереди Леголаса. Он не сразу понял, что его обошли, и переполнился гордостью за свою ученицу. Принцесса не была эльфом по крови, но магия, двадцать лет назад спасшая жизнь ей и Эмин, сыграла свою собственную мелодию, и девушка получила такие качества, которыми не мог обладать ни гном, ни человек.

Она любила свободу и небо над головой, неважно, было ли оно кристально-голубым, как глаза Леголаса, или низким и темным, как вселенская печаль, и с одинаковым восторгом подставляла лицо солнечным лучам, ветру или дождевым каплям. Теплые летние грозы и снежные бури месяца Гиритон(1) приводили ее в одинаковый восторг, а в бесконечном сверкающем полотне звездного неба она, казалось, могла углядеть гораздо больше, чем даже любой из Волшебного народа.

Последний отрезок пути они пробежали шаг в шаг, не уступив друг другу первенства, и с ходу влетели на пустынный берег Долгого озера. Мирно покачивался на волнах одинокий паром, неподалеку от кромки воды виднелся каменный круг с плохо затушенными остатками кострища. Анира подошла ближе, с неодобрением глядя на дымящиеся угли, которые вспыхивали тревожной краснотой с каждым порывом ветра.

— Торговцы. Видно, были здесь совсем недавно и ушли в Дейл по главной дороге, — небрежно бросила она, направляясь к озеру. Зачерпнув в горсть, она нашептала над водой, и та, выплеснувшись из ее ладони, повисла прозрачным, идущим рябью шаром прямо напротив ее лица. Анира сделала неуловимое движение глазами, и он с громким плеском обрушился на горячие угли. Раздалось шипение.

Леголас хмыкнул и досадно дернул плечом. И немедленно наткнулся на тяжелый немигающий взгляд Аниры. Эльфу показалось, что на него обрушился горный ледник. Так умела смотреть только его Принцесса.

— Ты снова пытаешься обратить магию в нечто материальное, — пояснил он на ее немой вопрос. — Ты и так полна ею! Что тебе стоило просто призвать поток воды? Эта стихия повинуется тебе лучше других. И моих знаний не хватает, чтобы ответить почему, — он задумчиво посмотрел на нее, удерживая глазами ее взгляд, протянул ладонь и невесомо погладил по щеке. — В твоих глазах столько воды, мелламин, что иногда мне кажется, что ты родилась из песни морского прилива. Скажи мне, почему я слышу в твоем голосе шум волн?

Анира неожиданно смутилась.

— Если бы только тебя услышал отец! Море... Это — нечто, ему неизвестное, — пробормотала она и мягко высвободилась. На ее фарфоровой коже расцвел робкий румянец. Эльф погасил улыбку. Чудесное зрелище.

Анира выросла. Леголас едва ли успел заметить, что она уже не дитя. Двадцать лет для его народа — лишь мгновение, и ему казалось, что только вчера он стоял в освещенной рассветными лучами солнца комнате и поднимал на руках крохотного младенца с такими невероятными изумрудными глазами, что даже ему, прожившему столько эпох и, казалось, видевшему в этом мире все, она показалась удивительным чудом.

Она и была им. Быстрая и бесшумная, как эльф, сильная и выносливая, как и любой из подгорного народа, она могла справиться даже с гномьей боевой секирой. Леголас внутренне усмехнулся. В этом он точно ей не помощник. И пусть она думает, что он не знаком с этим стилем боя. Ей не обязательно знать, что в этом вопросе он поддерживает ее отца, считая, что эта ветвь воинской премудрости не подходит для девушки.

На озере ветер ощущался еще сильнее. Он гнал по поверхности воды бурные волны с клочками пены и раскачивал паром, будто оторванную от плота пустую бочку.

Анира стояла, не цепляясь за поручни и широко расставив ноги. Волосы за ее спиной полоскались, словно крылья гигантской черной птицы. У них был такой глубокий черный с лазоревым отсветом цвет, что солнце не играло в них, как в светлых прядях Леголаса, а лучи его будто бы гасли, соприкасаясь с этой глубокой чернотой. В противоположность, серебристая полоса у самого лица будто светилась изнутри. Анариэль... нет, он не мог назвать ее по имени, потому, что не было в ней солнечного света, только отблеск морской волны в лунном свете да обжигающе холодное и манящее сиянье Хеллуина. Только Леголасу ни с кем и никогда не было так светло, как с ней.

— Мы направляемся в Эсгарот? — спросила девушка, обернув к нему порозовевшее от прохладного ветра лицо.

Эльф пожал плечами.

— Куда пожелаешь, Принцесса. Но все же я хочу, чтобы мы провели ночь в лесу. Сегодня она особенная — Весеннее Равноденствие. Кто знает, какие сны могут прийти к тебе в такую ночь?

— Ты говоришь, как эльф, — прыснула Анира, прикрыв рот ладошкой.

— Ничуть, — возразил Леголас. Он посерьезнел. — Твоя мать была младше тебя, когда открыла свою вторую сущность. Я хочу, чтобы ты тоже попыталась это сделать.

— И обзавестись кем-то наподобие этой невыносимой вредины Луит? Мама временами не может с нею сладить! — рассмеялась Анира. В ее голосе не слышалось энтузиазма. — Я совсем не уверена, что хотела бы обрести подобные способности и раздвоение личности впридачу.

— И все же мы попробуем. Сегодня, — коварно усмехнулся Леголас, увидев страх в ее глазах. — А на утро ты вернешься в Эребор. Мне придется оставить тебя, Анариэль, — сказал вдруг он и внимательно посмотрел ей в глаза. Девушка нахмурилась. Он называл ее по имени только когда сердился или затевал серьезный разговор.

— Это связано с твоим отцом? Он хочет отослать тебя?

— И да, и нет. Я иду на Запад. Там, на другой оконечности Лихолесья, тоже живут мои сородичи. До нас дошли слухи, что в тех местах снова появились орки и гигантские пауки. Отец боится, что неспокойные времена возвращаются, — он задумался. — Я и сам чувствую неясную тревогу, будто небо еще ясное и светит солнце, а в воздухе уже чувствуется запах грозы. Хочу сам посмотреть, что творится в Дол-Гулдуре и не поселилась ли там какая нечисть.

Анира мигом воодушевилась.

— Я пойду с тобой!

— Тогда меня ждет напасть пострашнее орков — твой отец, — усмехнулся Леголас. — Нет, мелламин, не теперь. Я вернусь к следующей молодой луне.

Анира замолчала, да так больше не проронила ни слова. Путь до Эсгарота занял несколько часов, и они успели отдохнуть и набраться сил после их сумасшедшего пробега по Пустоши Смауга. Они немного побродили по городу, а большей частью — пробежались по крышам и заборам, распугивая порядочных горожан.

Вечерние сумерки спустились быстро. Пронизанные последними золотисто-красными закатными лучами, они царили в городе, уже ничем не напоминающем старый затхлый и почерневший от сырости Эсгарот, придавая ему немного волшебный вид. Тени домов удлинились и потемнели, предвещая скорую ночь.

Девушка и эльф углубились в лес, оставив позади бесчисленные яркие уличные факелы и сторожевые костры озерного города, запаленные на самом берегу, рассеивающие серо-голубую тьму и отражающиеся в воде. Над Долгим озером небо было еще совсем ясным.

Уже глубокой ночью они очутились на высоком берегу Бурой речки, в небольшой, укрытой камнями и поросшей травой проталине.

— Я помню это место, — оглядываясь вокруг, заметил Леголас. — Много лет назад здесь останавливался отряд твоего отца, когда он еще только вел своих сородичей к Одинокой Горе и не знал, что их ждет — успех или гибель в огне драконьего пламени.

Взгляд эльфа затуманился, и Анира поняла, что тот погрузился в воспоминания. Она опустилась на землю и молча разглядывала трепещущий на ладони шар магического света.

Эмин мало рассказывала ей о Приключении и совсем ничего — о том мире, в котором она родилась. Все попытки выспросить у нее хотя бы что-то оставались бесплодными. Не отличался словоохотливостью и Торин, который, казалось, решил вовсе стереть из памяти ту часть жизни его жены, в которой не было его. А больше и спрашивать было некого. Старый Балин ушел в Морию пять лет назад, прихватив с собой Ори и еще несколько десятков молодых отчаянных гномов, в том числе и ее старших братьев, которых отец отпустил на удивление легко. Анира поразилась тому, что среди решивших попытать счастья в походе к брошенному царству Дарина не оказалось Гимли. Он был молодой воин с горячим сердцем, не знавшим страха. Но по какой-то причине он предпочел остаться в Эреборе.

— О чем ты думаешь? — услышала она голос эльфа. — Ты вдруг погасла, как светлячок под дождем.

— О братьях. Из Мории уже полгода нет вестей, и мама опечалена. Отец не подает вида, но я чувствую, что его сердце неспокойно. А теперь уходишь и ты, — она подняла на него глаза, в которых плескалась печаль. — Что же остается мне? Сидеть в Горе и гадать, не случилось ли беды с теми, кого я люблю?

Леголас улыбнулся.

— Так устроены все мы, мелламин. Так было, есть и будет до скончания века. Смотри, — он указал на небо, на котором наконец разошлись тучи и показался огромный желтый глаз луны в обрамлении холодных звезд. — Сегодня будет чудесная ночь, и, похоже, вчерашний дождь унесло ветрами. Он не побеспокоит нас.

Он опустился рядом с Анирой и поманил ее ближе, расстелив на земле свой плащ и заставив ее положить голову к нему на колени. И нежно улыбнулся, увидев свое отражение в ее изумрудных глазах.

— Лежи тихо, — приказал он, притрагиваясь пальцами к ее вискам. — Я помогу тебе очистить разум и сосредоточиться, поэтому ты не должна бороться. Запоминай все, что видишь, слышишь или чувствуешь. И не борись со сном. В сновидениях и тишине родится все, что нам нужно. Закрой глаза. Выбери себе какой-нибудь звук, мелодию, образ, запах — все, что угодно. И позволь этому раскрыться у тебя в голове, будто цветок под утренним солнцем.

— И это все? — с сомнением спросила девушка.

— Это не так просто, как ты себе представляешь. Вполне вероятно, что тебе ничего не удастся.

И Анира послушалась, утонув в разноцветье эмоций, чувств и запахов, среди которых она чутко ощущала присутствие Леголаса, его тепло, поддержку и любовь. Ощущение того, что он идет рядом с нею и держит за руку, было всепоглощающим. В радужной круговерти отчетливо виднелся свет впереди, а под ногами она увидела узкую галечную тропинку. И неожиданно испугалась, заметалась, пытаясь выйти из транса и отчаянно желая оказаться в надежных объятиях своего учителя прямо сейчас...

«Иди вперед». Она не услышала — ощутила это повеление всей кожей и неожиданно почувствовала нечто, напоминающее нежный толчок в спину. Так заботливый отец подталкивает своего застенчивого ребенка в сторону играющих детей. И Анира сделала несколько маленьких неуверенных шагов.

А потом она поняла, что падает. Долго, медленно и совершенно невесомо. В канву красочных видений негаданно вплелся сон, смежил веки, погасил буйство красок и последние отголоски страха...

«Спи, Принцесса». Анира услышала это на краю сна, так и не успев понять, сказал ли он это вслух или мысленно.

* * *

…Галечная тропинка никак не желала кончаться. Ветер трепал волосы, донося целую симфонию незнакомых ароматов. Сердце забилось чаще, рванувшись туда, за гряду высоких каменистых холмов, сплошь покрытых неизвестными синими цветами. Пахло свободой и небом и еще чем-то таким, от чего душа вырывалась из груди птицей и стремилась взмыть ввысь.

Оборвалась тропинка, и Анира зажмурилась оттого, что ей в лицо ударил яркий переливчатый свет, а когда она открыла глаза, то задохнулась от восторга, и ей под ноги выплеснулось нечто огромное и неохватное, полное шумом, свежестью, и оказавшееся таким родным...

Проснувшись, она рывком вскочила на ноги, уронив Леголаса, который по эльфийскому обыкновению не спал, а размышлял, уставившись в одну точку и вынырнув из реальности.

— Я видела!.. — она стояла, тяжело дыша. — Я была там!

— Что ты видела, мелламин? — спросил эльф, спокойно улыбаясь. — Что пришло к тебе во сне?

— Море, — выдохнула Анира. — Я видела море.

* * *

Зажженные масляные лампы, во множестве развешенные по стенам и потолку, мерно покачивались на цепях, заливая тренировочный зал мягким и ровным свечением. Они намеренно были расположены именно так, а не иначе, чтобы тени и свет не обманывали глаз, не вводили в отвлечение и не умаляли точности выпадов сражающихся.

Редкий день тут было тихо и пустынно, чаще всего, помимо постигающей воинскую премудрость молодежи, непременно присутствовали любопытствующие. Сам Торин чрезвычайно поощрял рвение молодых и часто самолично присутствовал на занятиях, наблюдая за успехами сыновей и их ровесников. Только вот тяги к этому сугубо мужскому занятию, которое обнаруживала его девятнадцатилетняя дочь, король не одобрял и не уставал пенять ей на ее излишнюю независимость и непокорность.

Пламя вздрагивало в такт колебаниям воздуха и необычно тихому, едва слышному звону стали. Кружился по пустому залу неистовый вихрь из черных кос, неуловимый и практически бесшумный, сопровождаемый только всплесками голубоватого металла и иногда срывающимся с губ шумным стонущим дыханием. Уворачиваясь от острых лезвий, метался вспугнутой птицей магический светлячок. Это было похоже на необыкновенный, суровой красоты танец, на ритуальную пляску, которая могла бы быть смертельной, если бы на месте безразличного волшебного сгустка света оказался бы враг.

Анира часто тренировалась одна, если Трен не мог составить ей компанию. Кроме младшего из братьев в Горе некому было стать ее партнером в воинских тренировках. Обыкновенно, женщины владели оружием, чаще всего кинжалом или совсем немного мечом, но возводить эту премудрость в культ, а тем более тренироваться с упорством, с каким это делала юная принцесса, было не принято.

Гимли наблюдал за нею уже битый час, укрывшись в тени колонны. Зрелище было... завораживающим. Обнаруживать себя не хотелось, хотя он и явился сюда за тем же, зачем и принцесса. Он должен был признать, что девушка мастерски владеет мечом. И этими эльфийскими зубочистками, с которыми она теперь так ловко управлялась.

Два криво изогнутых тонких клинка с навершиями в виде ястребиных головок для гномьей принцессы смастерил ее наставник. Гимли с презрением относился к Леголасу, собственно, как и к другим эльфам, но не мог отрицать, что оружие сработано мастерски. Он сам не единожды придирчиво рассматривал эти кинжалы, но его внимательный взгляд не нашел в них ни малейшего изъяна.

Как и в стиле боя юной принцессы.

Анира прекратила свою безумную пляску мгновенно, остановившись, как вкопанная, и вдруг уставилась в темноту за колонной. Ее глаза светились, как у тианской кошки во время охоты. Гимли подозревал, что в темноте она видела соответственно.

— Ты можешь выйти оттуда, Гимли, — с уверенностью произнесла она. — Я слышу, как ты пыхтишь.

Гном пренебрежительно хмыкнул, но на глаза показался, скрестив руки на груди и являя собой воплощенную невозмутимость. Он молча наблюдал, как Анира любовно и тщательно протерла лезвия кусочком холста, убрала в тонкие, с серебряной оплеткой ножны, приделанные к широкому кожаному поясу с двух сторон, будто близнецы, и только после этого позволила себе расслабиться. Она рванула шнуровку и с удовольствием скинула тонкую суконную куртку. Привычка одеваться в зеленый цвет, как лесные эльфы, прилепилась к ней нечаянно, давала возможность быть незаметной в лесной чаще и очень раздражала ее отца. Под курткой на девушке оказалась только белая рубашка из тонкого полотна, теперь она пропиталась потом и беззастенчиво прилипла к телу. Анира прогнулась, отбрасывая за спину влажные черные косы, и скосила на Гимли насмешливый взгляд.

— Махал! На что это ты пялишься?! — с притворной сердитостью вопросила она.

Гимли спешно отвел смущенный взгляд и отрицательно потряс головой, отчаянно надеясь, что девушка не заметит, насколько сильно он покраснел.

— Я все еще хочу, чтобы ты научил меня обращаться с боевой секирой, — падая на скамью, заметила Анира. — Что мне сделать, чтобы уговорить тебя?

— Я все еще не дерусь с женщинами, — фыркнул молодой гном. — И не хочу испытывать терпение своего короля.

— Я не прошу тебя со мной драться, я прошу научить.

— Есть разница?

— Ты невероятно зануден, — подытожила Анира, и Гимли обиженно засопел.

— Пускай тебя учит остроухий, — проворчал он. — К слову, почему ты одна? Куда делся твой ручной эльф?

— Не называй его так, — машинально поправила она. — Ты говоришь, как мой отец. Леголас где-то на Западе, вернется со дня на день...

В коридоре за стенами зала послышались гулкие, усиленные эхом легкие шаги, и чуткий слух Аниры уловил этот звук раньше, чем гость успел появиться. Через несколько мгновений она узнала голос своей тетки. Та была явно очень сердита.

— Анира! Я знаю, что ты тут! — взывала старая гномиха. — Найду — за косу уволоку!

— О, нет! Это тетя Дис, — затравленно завертелась на месте Анира, подхватывая и кое-как закрепляя вокруг пояса перевязь с мечом и кинжалами. — Поймает — засадит за вышиванье!

— Вполне благопристойное занятие для... Эй!

Девушка не дала ему договорить. Она пихнула Гимли в руки свою куртку и, крепко ухватив упирающегося гнома за косу, потащила вглубь зала.

— Быстрей! Выйдем через заднюю дверь, — громко зашептала она. — Ну, давай же!

Они вылетели через крохотную дверцу и оказались на узенькой пыльной лестнице. Анира не долго думая, потащила Гимли прочь, все ниже и ниже, по каменным мосточкам и переходам. Пару раз они с разбега наскочили на мирно спешащих по своим делам прохожих, перевернули тачку, доверху полную тяжелыми глиняными формами для отливки металла, расколотив, по меньшей мере, половину из них и услышав в свой адрес поток таких ругательств, что Анира, не особенно сведущая в родном языке, даже не поняла их значения. Потом коридоры стали пустынными, заметно потеплело, жарко запахло раскаленным металлом.

— Нет! — Гимли вдруг дернул ее в сторону. — Не в кузни. Сюда, — они свернули в темную низкую арку и оказались в тесном туннеле с неотесанными шершавыми стенами, ведущем вбок и вглубь Горы.

Анира не знала этого места, но покорно пошла за другом. Ею вдруг овладело неуемное сумасшедшее веселье. Стоило бы давно остановиться — никто не гнался за ними, не было нужды прятаться. Но идти вот так, взявшись за руки, в полутьме и неизвестности было так весело и волнующе. Наверное, в них все еще живут проказливые дети.

— Где мы? — останавливаясь, спросила она. Было почти совсем темно, душно и сыро, девушка, оставшаяся лишь в одной только влажной рубашке, теперь подрагивала от могильного холода, идущего от мокрого камня. Она торопливо влезла в куртку и засветила над их головами магический огонек.

— В копях, — отдышавшись, пояснил Гимли. — Далеко от центра Горы, к западу от главного моста. Это старая дорога. Вообще-то она давно заброшена, но отсюда можно попасть куда захочешь. Главное, знать, куда свернуть.

— И куда свернули мы?

— Помнишь, несколько недель назад, в подземельях взорвался газ?

Конечно, Анира помнила этот кошмарный день. Газовые карманы были редки в копях, и подобного раньше не случалось. Рудокопы работали споро и спокойно, обыкновенно перебрасываясь редкими репликами, пока один из них неожиданно не пробил киркою стену, оказавшуюся лишь тонкой перегородкой, скрывающий полость. Свечи, закрепленные на шлемах горняков, запалили вырвавшийся наружу газ, случился взрыв и обвал. По счастливой случайности народу там было мало, и никто не погиб, но стена, считавшаяся до этого монолитной, рухнула, открыв небольшую пещеру. Большего Анира не знала, кроме того, что Гимли был одним из тех, кто работал тут во время происшествия.

— Идем, я тебе что-то покажу. — Гимли потянул ее за руку. — Береги голову.

Галерея сузилась до ширины небольшого прохода, гном мог пройти тут только боком, в отличие от маленькой тоненькой Аниры.

Вдруг он остановился и отпустил ее руку. Светлячок, повинуясь взгляду девушки, послушно спорхнул ей в ладонь. Вокруг было уже так темно, что он был здесь единственным источником света.

— Погоди тут, — сказал Гимли и исчез в темном проеме в скале. Через несколько мгновений запахло дымом, и впереди, в скальном проеме, забрезжил яркий радужный свет.

Анира приблизилась и с любопытством заглянула внутрь.

Это была самая необыкновенная пещера, которую ей доводилось видеть. Сначала она не поняла, что вдруг так ярко и разноцветно раскинулось перед нею, подобно цветочному лугу. Но потом, когда ее глаза привыкли к свету, она поняла, что своды и стены маленького грота сплошь покрывают необыкновенно яркие, похожие цветом на сочные ягоды, кристаллы. Она восхищенно ахнула. Вся пещера была похожа на одну гигантскую друзу.

— Что это? — едва слышно прошептала она.

— Турмалин, — довольный ее реакцией, пояснил Гимли. — Не черный, которого везде полным полно, а самый редкий, мы и не думали, что он есть в Горе. Люди называют его ягодным. Цветок глубин. Камень Йаванны.

Туннель обрывался внезапно, и до пола пещеры было не меньше семи футов. Гимли уже был внизу. Он протянул руки.

— Иди сюда.

Анира поколебалась с мгновение, но послушно скользнула в объятия друга.

— Не думала, что под Горой может быть что-то, столь же прекрасное, как и живые цветы, — сказала она, осматриваясь по сторонам.

— Просто тебе нужно чаще бывать дома, — заметил Гимли, неохотно выпуская ее из рук, и девушке послышался в его голосе мягкий укор. — Закрой глаза, — вдруг приказал он. Анира зажмурилась, ей даже в голову не пришло испугаться. Она доверяла ему. Когда она открыла глаза, перед нею на его ладони очутился невероятно тонкий амулет из этого причудливого малинового с зеленью камня, выточенный в форме цветка, покоящегося на ложе из серебряных листьев. Принцесса безошибочно признала в этом голубоватом металле мифрил. Вещицу дополняла искусно сработанная кружевная цепочка.

— Мой отец — искусный ювелир, — сказал Гимли. — Я, понятное дело, и в подметки ему не гожусь, но тоже кое-что умею. И сделал его для тебя. Символ Йаванны...

— Он прекрасен, Гимли, — улыбнулась Анира, откидывая косы и позволяя ему надеть цепочку ей на шею. И неожиданно смутилась, почувствовав прикосновение его пальцев к своей коже. — Спасибо.

Она скучала по детству. Тогда он был просто старшим товарищем, который потакал всем ее капризам, брал с собой в мастерские и позволял выплетать из своей бороды замысловатые косички. Все было простым и понятным.

А потом побежали годы, и с этим что-то неотвратимо поменялось. Появились условности, недосказанности и почти осязаемое напряжение. Теперь Анира и Гимли часто ссорились, причем порой молодой гном становился таким вздорным и непримиримым, насмешливым и саркастичным по отношению к ней, что девушка переставала его понимать. Такой Гимли ей решительно не нравился.

Она отошла к дальней стене пещеры и отвернулась, скрывая замешательство. Потом коснулась пальцами ближайшего к ней кристалла, виднеющегося из тела горы. Он потек, изменил контуры и неожиданно расцвел крупной кроваво-красной розой, которая упала к ногам приблизившегося Гимли. По маленькому помещению поплыл одуряющий аромат. Он протянул руку и тут же укололся об острые шипы. Анира громко рассмеялась.

— Опять эта твоя магия! — возмутился гном. — И зачем тебе понадобилось это делать?

— Чтобы в недрах горы стало чуть теплей. Эребор красив, Гимли, и я люблю его, но здесь кругом лишь камень. Нет неба и солнца, поэтому нельзя вырастить цветы.

— Но так устроен мир, Нари! Ты — гномиха. Почему тебе не живется, как другим нашим женщинам?

— Человек, — покачала головой Анира. — Я человек.

— Это тебе остроухий глупости в голову вбил? — недобро сощурился гном. — Нари, держись от него подальше. Он чужой, как бы там ни было, и он эльф. Он учит тебя таким вещам, которые заставляют твоих братьев краснеть за тебя. — Гимли фыркнул. — Готов спорить, что он и драться тебя научил с помощью магии.

— Что?! Ты намекаешь, что я в бою использую волшебство? — вскинулась Анира.

Гимли с деланным безразличием пожал плечами.

— Возможно, магия может помочь восполнить недостатки в мастерстве...

Он не договорил. И отпрянул назад, почувствовав холодок стали на своей шее. Острие клинка Аниры опасно качнулось. Гном собрал в кулак всю свою невозмутимость и аккуратно отвел в сторону кончик меча.

— Бравада — это хорошо. Но, Нари, не отрицай — ты всего лишь женщина, и тебе никогда не стать равной мужчине в воинском искусстве, — уверенно изрек он.

— Проверим? — запальчиво прошипела девушка. — Прямо сейчас?

— Я не стану с тобой сражаться, — возразил Гимли, убирая руки за спину. — Не хочу случайно причинить тебе вред.

— Спор, Гимли! — зарычала Анира, сверкая глазами и пряча меч в ножны. — Мы будем драться на спор на глазах у других. Сейчас в тренировочном зале, должно быть, уже много народу. Но ты всегда можешь отказаться, и я буду знать, что твои слова — не более чем хвастовство, — сладко улыбнулась она.

— Да ты ополоумела! — вскричал Гимли. — Твой отец нам обоим задаст, да так, что потом о таких глупостях и думать забудешь!

— Не успеет, — сузила глаза девушка. — Я успею проучить тебя до этого.

— К балрогам тебя, женщина! Мое терпение кончилось! — вскипел Гимли, в сердцах пиная сапогом стену. — Пусть будет по-твоему, но клянусь памятью Дарина, ты пожалеешь о том, что в это ввязалась!.

* * *

Анира все рассчитала верно, и к тому моменту, когда она и рассерженный, мрачный Гимли вернулись в тренировочный зал, там уже было около дюжины молодых гномов, в том числе и Трен. За ними наблюдали несколько девушек. Принцесса порадовалась, что здесь нет Двалина, который, скорее всего, пресек бы их замысел в корне.

Шум сражения стих, как по команде, когда все заметили Аниру и Гимли. Втолковывать то, что происходило что-то знаковое, никому было не нужно, слишком уж говорящие выражения были на их лицах.

— Сестрица, от тебя можно факел зажечь, — полушутя полусерьезно заметил Трен, осторожно приблизившись. В его голосе, однако, зрела тревога. — Ты ответишь, если я спрошу, что произошло?

Анира бросила в сторону Гимли гневный взгляд.

— Он слишком много о себе думает! — выпалила она.

— А, по-моему, он много думает о тебе, — заметил Трен, аккуратно подцепляя пальцем цепочку на ее шее и извлекая на божий свет подаренный Гимли кулон. Анира зло дернула вещицу из его рук и спрятала за шиворот. Трен понимающе ухмыльнулся.

Подле них уже кучковался народ, гномы выжидающе смотрели на то, что произойдет дальше, и даже делились догадками, посмеиваясь и нимало не смущаясь, что их слышат.

— Призываю всех в свидетели! — крикнула Анира и обвела зал повелительным взглядом. — Между мною и Гимли возник спор, и единственная возможность его разрешить — поединок, — вокруг удивленно загомонили. — Он поставил под сомнение мое умение владеть оружием и мою честность, — она злорадно ухмыльнулась. — Тем самым оскорбив воинскую честь. Если здесь есть те, кому не по душе такое действо, уходите сейчас. И не советую трепаться о происходящем за пределами этого зала.

К выходу сразу же направилось несколько молодых гномов. Анира проводила их внимательным взором.

— Начнем?

Трен неодобрительно покачал головой и отступил в гущу толпы.

* * *

Королева не одобряла затеи Балина. Она считала поход в Морию предприятием, по меньшей мере рискованным, а вообще — абсолютно безрассудным. Причем она думала бы также, если бы даже ее старшие сыновья не решились составить компанию старому доброму гному.

Мория была далеко, и одному Эру было известно, что за ужас может скрываться в этих копях. Эмин подозревала, что в лучшем случае недра Карадраса, Фануиндхолла и Селебдора кишат орками, в худшем же... этого не знал никто.

Торин поддержал сыновей, решив, что они уже достаточно взрослые, а сидение в Горе не идет на пользу юным воинам. Эмин в тот момент никто не послушал.

Соискателям сопутствовала удача, и они смогли поникнуть в подземелья Мории, выкурить оттуда орков и утвердиться на новом месте. С тех пор прошло пять лет, и теперь оттуда не было вестей, а Эмин изводилась тяжелыми думами.

— Выпей, — приказала Дис, впихивая ей в руки дымящуюся кружку. — Это травяной чай. Успокоит душу и расслабит тело. Я верно понимаю причину твоей печали?

Эмин кивнула и невесело улыбнулась.

— Кажется, Торина совсем не беспокоит молчание Балина. Он, вероятно, считает меня просто истеричной женщиной.

— Мой брат полностью поддерживает начинания сумасшедшего старика.

Эмин невольно фыркнула прямо в кружку, забрызгав платье горячим душистым напитком. Дис никогда не отличалась церемонностью.

— В этом все и дело, — кивнула она. — Но там мои сыновья. А Рагнар и Рорин готовы были нырнуть в Келед-Зарам, если только это одобрил бы их отец. Кроме шуток — Балин стар для таких предприятий. К тому же, несмотря на то, что каждый ушедший с ним — воин, это ни разу не армия. Не более чем горстка энтузиастов. Что, если в Мории объявится напасть пострашнее орков?

Дис выгнула бровь.

— Разве не горстка из тринадцати гномов, одного хафлинга и одной человеческой девушки сумела вернуть нам Эребор?

— Смауга убил Бард, — возразила Эмин. — Если бы не это, неизвестно чем бы закончилась та история.

Дис примирительно погладила невестку по плечу.

— Рагнар и Рорин не могли всю жизнь провести, цепляясь за Гору. Они такие же, как и Торин, тем более что росли, имея перед собою пример для подражания. Позволь сыновьям быть взрослыми. В чем-то мой брат все же был прав, отпустив их.

Она с минуту помолчала, но тут же неожиданно всплеснула руками.

— Как я могла забыть! Сейчас меня гораздо больше беспокоит твоя дочь.

Эмин отставила в сторону чашку и в изумлении воззрилась на старую гномиху.

— Анира? А что с ней?

Едва Дис открыла рот, чтобы высказать свои опасения насчет юной племянницы и того чрезвычайно свободного образа жизни, который та вела, как двери распахнулись, и в покои без стука влетела раскрасневшаяся, возбужденная Катрини. Она запыхалась от быстрого бега, рыжие косы в беспорядке рассыпались по плечам. Было видно, что она очень обеспокоена. Она едва кивнула Дис.

— Госпожа... Эмин, идем скорее!

Королева спешно отбросила книгу.

— Катрини, что стряслось? На тебе лица нет!

Но та уже настойчиво тянула ее прочь.

— Там Гимли... и Анира.

Эмин разжала пальцы и не двинулась с места, выпуская вздох облегчения.

— Опять повздорили, да? — спокойно осведомилась она. — У меня создается ощущение, что чем старше они становятся, тем чаще не могут поладить друг с другом.

— Они в тренировочном зале прямо сейчас, дерутся на мечах! — с отчаяньем в голосе воскликнула Катрини.

— Что ты говоришь? Гимли же всегда отказывался поднять против нее оружие. Что там случилось?

— Я не знаю всего, — помотала головой рыжеволосая гномиха. — Но Нари чем-то сильно его задела, сын вышел из себя, и они заключили пари. Гимли и Анира сражаются на спор, Эмин, и это нужно немедленно остановить. Меня они ослушались.

— Вот как? Что же, если она проиграет, это станет ей хорошим уроком, — усмехнулась королева. — Впредь не станет ввязываться в подобные глупости.

Катрини внезапно остановилась и виновато посмотрела на подругу. Та насторожилась.

— Катрини? Какое условие твой сын поставил моей дочери?

— Ох, Эмин...

Анира любовно провела пальчиком по остро отточенному лезвию своего меча. Он был длиннее и тоньше, чем те, что обычно ковали гномы, но обладал удивительной балансировкой и как нельзя лучше подходил хрупкой, но вместе с тем сильной девушке. Гимли был мастером своего дела, не могла не признать принцесса.

Минуту Эмин просто удивленно моргала, с трудом сдерживаясь от того, чтобы призвать на головы этих глупых детей все небесные и не только кары, потом, увлекая за собой Катрини, побежала вперед с удвоенной скоростью.

— Эмин, — подруга заглянула ей в глаза. — Это было пари, свидетелями которому стало как минимум десять человек. Анире придется выполнить условие.

— Она еще не проиграла. Ты забываешь, что ее наставником в воинской премудрости является эльф. Я бы не ставила так опрометчиво на твоего сына, — уверенно возразила королева.

Гномиха снова остановилась и покачала головой.

— Мой сын будет драться яростно, будто слепой воин, — сказала она. — Потому, что его награда велика. Эмин, ты знаешь не все. Две луны назад Гимли просил у короля Торина руки твоей дочери, но тот отказал ему, отговорившись тем, что Анира еще слишком молода для брака.

— И я узнаю об этом сейчас? — возмутилась королева. — Пожалуй, мне есть, о чем поговорить с моим мужем! Если кто-то может остановить наших детей, так это только он, — она внимательно взглянула на подругу. — Не пойми меня неправильно, Катрини, но Торин прав — наша дочь еще ребенок. — Эмин вдруг рассмеялась. — Мне очень симпатичен твой сын, и именно поэтому я не желаю ему кошмарной судьбы в лице Аниры!

* * *

Трен понимал, что вмешиваться в происходящее ему не стоит, равно как и пытаться отговорить от этой сомнительной затеи свою безрассудную сестру и ее разгневанного друга. Нет, он совсем не беспокоился за Аниру и даже был почти уверен, что она сумеет обойти Гимли в этом поединке, однако все же надеялся, что мать с отцом появятся вовремя, и дело обойдется без отрезанных бород и вынужденных браков.

Им владело странное чувство смеси из волнения и азарта. Украдкой оглядевшись вокруг, он ухмыльнулся. Зрители были возбуждены и растревожены, и Трену вдруг подумалось, что их, пожалуй, очень позабавит любой исход этого поединка.

Удар за ударом Гимли изливал свою ярость, совершая размашистые и сокрушительные, однако практически бесполезные взмахи оружием. У него не было цели ранить Аниру, хотя любой из этих ударов, попади он в цель, раздробил бы девушке кости. Он всего лишь пытался сбить ее с толку и оттеснить в глубокую оборону, загнать в застенок и лишить возможности атаковать. И принцесса это понимала.

Гимли продолжал планомерно наступать, его тяжелый меч теперь просвистел параллельно земле, заставив ее отступить, и она отступила на шаг, давая противнику возможность порадоваться успеху. Потом метнулась вперед, уворачиваясь от очередного удара, и успела полоснуть Гимли по плечу. Брызнула кровь.

А в следующую секунду ей снова пришлось отступать, потому, что злой от досады и боли гном обрушил на нее целый каскад быстрых точных ударов, вынуждая пятиться к стене.

Очень показательно, Гимли. Теперь мне действительно не по себе.

Анира не учла, сколько сил, ярости и желания вложит ее друг в этот бой, и понимала, что вполне может проиграть. И тогда... Она старательно давила в себе страх и лихорадочно искала выход из глубокой обороны, в которую загнал ее молодой гном, и предприняла отчаянную попытку отвоевать пространство и вырваться в центр зала, но меч Гимли просвистел совсем близко от ее лица, предупреждая ее действие. Девушка увернулась, мельком услыхав испуганный шепот среди зрителей. На каменный пол упала нечаянно срезанная острым клинком прядь ее волос.

Мгновение они ошалело смотрели друг на друга, ясно понимая, что не уступит ни один. На лице Гимли читался смутный страх — он боялся, что не рассчитает сил и в следующий раз заденет Аниру по-настоящему.

— Боишься? — прошептал он, не опуская оружия и глядя ей прямо в глаза.

— Да, — услышал он такой же тихий и неожиданный для себя ответ.

— Боишься, что я могу тебя ранить? — спросил Гимли. — Или того, что придется выполнять мое условие?

— Да! — со злостью крикнула она. — Хватит болтать — ты тратишь мое время!

— Прекратить! — полный ярости рев Торина прозвучал под сводами зала, усиленный эхом, как гром камнепада. Анира присела от неожиданности, и Гимли ясно увидел трепет в ее глазах. Как бы там ни было, отца она боялась. Он опустил меч, уткнув его острием в каменный пол. Девушка последовала его примеру.

Народ незаметно и бесшумно схлынул прочь, быть свидетелями королевского гнева не хотелось никому. Анира бросила на мать умоляющий взгляд. Но Эмин только покачала головой и скрылась за спиной Торина.

«Натворила — и разбираться будешь сама. Ты достаточно взрослая, чтобы ответить за свои поступки», поймала девушка ее сердитую мысль.

Торин медленно обвел взглядом оставшихся. Молча кивнул Трену и Катрини, и они быстро покинули зал. Он обернулся к застывшим в напряженных позах Гимли и Анире.

— Я не буду спрашивать у вас, что тут происходит, — тихо сказал он, и принцесса нервно сглотнула. — Гимли, ты пойдешь со мной. Анира — немедленно к себе, — бросил он, не глядя на дочь. — И горе тебе, если посмеешь хоть нос наружу высунуть.

С этими словами он вышел вон. За ним последовала Эмин, сочувственно глянув на девушку. Последним покинул зал Гимли, успев незаметно подобрать с полу и спрятать за пазуху срезанную прядь волос принцессы.

(1)Гиритон — декабрь (синдарин)

Ошибок не ведаем, боль причиняем

Эмин чувствовала себя уставшей. Словно бы лежала на ее хрупких плечах тяжесть, лишала последних сил, гнула к земле, как ракитник под ураганом, не давая выпрямиться. Она путалась в складках уже ставшего привычным длинного платья, то и дело спотыкалась и непременно бы упала, если бы не твердые руки мужа, не отпускающие ее ни на мгновение. А еще невыносимо горько было внутри и хотелось заплакать, хотелось отчаянно, но слезы не приходили, сухая боль терзала воспаленные глаза.

Умер Бард. Ушел в лучший мир убийца Смауга Ужасающего, предводитель людей Северо-Востока, так много сделавший для того, чтобы жизнь в долине возродилась и процветала. Ее друг.

Судьба в очередной раз выбрала не слишком подходящий момент для того, чтобы напомнить о том, что именно она — хозяйка мира и выбирает долю для всех живущих. А Эмин за сорок лет уже успела позабыть о том, как короток людской век, и что семьдесят восемь для простого человека — весьма почтенный возраст.

Ей, приближающейся к шестидесяти годам, было жутко видеть в зеркале лицо и фигуру женщины, которой по виду невозможно было дать больше двадцати лет. И только мудрость в глазах выдавала прожитые десятилетия. Она всхлипнула и беспомощно расплакалась.

Она едва вынесла этот печальный день, слова утешения, которые шептал ей Торин, и соболезнования, высказанные Даином Железностопом. Предводитель гномов Железного взгорья пришел в Эребор несколько дней назад, незадолго после памятной дуэли в тренировочном зале. Он и Торин что-то беспрестанно обсуждали, не показываясь на глаза целыми днями, и Эмин в другое время непременно поинтересовалась бы, что у них за дела, но теперь ей было не до того.

Хотя она вынуждена была признать, что Даин поменялся в лучшую сторону. Был вежлив и почтителен, глядел с уважением, говорил с нею много и охотно на всеобщем языке, и при этом был, похоже, вполне искренен. И все же Эмин, помня, как он в открытую высказывал Торину недовольство тем, что королевой великого гномьего царства стала невежественная человеческая девчонка, которая, ко всему, совершенно не умеет себя вести, не могла отделаться от чувства неприязни к этому властному мрачному гному, мнение которого так ценил ее муж.

В своих покоях Эмин устало опустилась в кресло, чувствуя, как силы покидают ее. Золотисто-каштановые косы рассыпались по плечам, резко контрастируя с глубоко черной тканью платья. Она закрыла лицо руками.

Все свалилось одномоментно. Их сыновья и Балин, не присылающие вестей, конфликт Аниры с отцом, запропавший на Западе Леголас и все сгущающаяся тьма над Средиземьем.

Что ж, по крайней мере, Бард умер счастливым, в мирном королевстве, среди любящих его людей. Он не узнает ни о Некроманте, ни о мраке, расползающемся по стране. Это не его битва, и сыграна она будет без его участия. Он заслужил это отпущение.

— Ребенок, мне нужно с тобой поговорить, — подал голос Торин. — Об Анире.

— Мы не можем отложить этот разговор? — спросила Эмин. У нее жутко болела голова, и выслушивать недовольства собственной дочерью совершенно не хотелось.

— Сейчас, — настойчиво возразил король. — Я подумал и решил, что ей будет лучше выйти замуж.

Усталость мгновенно слетела с Эмин. Она недоуменно уставилась на мужа.

— Я верно расслышала? — как можно спокойнее осведомилась она. — Не ты ли наказал Гимли подождать именно потому, что она еще не в том возрасте, чтобы стать женой?

— Я выдаю ее не за Гимли, — он выдержал паузу. — За Даина.

— Что?! — Эмин вскочила, с грохотом опрокинув кресло. Голова мгновенно взорвалась болью, будто бы от тысяч острых игл. — Ты в своем уме?!

— Более чем. Ребенок, выслушай меня...

— Черта с два я это сделаю! — завопила королева, угрожающе наступая на мужа. — И не позволю тебе сотворить такое! Она моя, моя дочь, понимаешь?!

— Именно поэтому я и принял это решение. Эмин, ты не хуже меня знаешь, что значит Нари для нашего народа. Она не просто женщина, она принцесса. Но с каждым днем она все больше отдаляется от нас. Ее не держат эти стены, — Торин всплеснул руками, приглашая ее выслушать его. — Я виноват, я совершил немало ошибок. Я дал слишком много свободы тебе, закрыл глаза на твою до неприличия близкую дружбу с эльфом, позволил учить Аниру магии, и ты воспитала ее без должного почтения к наследию и обычаям подгорного народа. Ей наплевать на приличия и нормы. Дарин, она уже не с нами! Единственный способ вернуть ее гномам, который я вижу, это выдать ее замуж за одного из них.

— Но это же Даин!.. — застонала Эмин. — Ты делаешь невероятную ошибку! Он — оживший кошмар! Почему именно он?! Мерлин, почему, по крайней мере, не Гимли?

Торин уверенно покачал головой.

— Он слишком мягок. Анира живо переупрямит его, а он не сможет быть решительным с ней. Эта их затея с дуэлью очень наглядно объяснила, о чем я сейчас толкую. Эмин, я наблюдал за ними годы, видел их дружбу. Дарин! Я хотел, чтобы она переросла в нечто большее! Так и случилось, но Гимли сам совершил ошибку, он оказался безрассуден и глуп. К тому же его отношение к Анире таково, что граничит с одержимостью. Он сделает все, что она скажет, спрыгнет с дозорной площадки, ежели таким будет ее желание. Она будет вертеть им, как захочет, и в результате ничего не поменяется. Я не отдам Аниру тому, кто не может сказать ей «нет».

— А Даин сможет, уж поверь! — саркастично заметила Эмин. — Так вот что он забыл в Эреборе! Торин, так нельзя. Я знаю, что он твой родич, но моя дочь — не разменная монета для династического брака!

— А кто сказал тебе, что это династический брак? — усмехнулся он. — Даин пришел ко мне с вполне конкретной целью. И я дал ему свое согласие. Анира смирится. Если ты помнишь, ты тоже не радовалась собственной свадьбе. А ведь я оставил тебя в Горе почти силой.

Эмин посмотрела на него, как на упрямое неразумное дитя.

— Торин, я осталась, потому, что полюбила! Ничто не удержало бы меня рядом с тобой, если бы это было не так!

— Как бы там ни было — решение принято. Даин мой родственник, он силен, мудр и любит нашу дочь. При этом он достаточно здравомыслен, чтобы быть с нею твердым и не поощрять ту чушь, которую за последние годы вбил ей в голову этот остроухий князек из Лихолесья.

— Но, Торин...

— Решение принято! — повысил он голос. — Даин пробудет в Эреборе до осени, это даст им время узнать друг друга. Анире пока ни слова — она еще не готова принять свою судьбу, чего доброго, натворит глупостей, с нее станется.

Эмин промолчала. Несмотря на испытанный от таких известий шок, отсрочка, что Торин предоставлял их дочери, порадовала ее. Она подавила панику и решила, что за три месяца непременно сумеет найти способ и убедить мужа в том, что Даин Железностоп не сделает Аниру счастливой. У нее было время.

* * *

Новорожденный месяц тонул в черном сверкающем звездами море ночного неба. Его тонкие прозрачные рожки, похожие на сахарный леденец, светились тускло и печально. По крайней мере, так казалось Анире, которая с тоской всматривалась в ночь, не замечая ни холода, ни ветра, ни брата, который уже час стоял за ее плечом, молча скрестив руки на груди и не торопясь заговорить с ней.

— Хватит киснуть, — решительно сказал он. — Пойдем. С таким же успехом можно погрустить и в более теплом месте. В библиотеке или в твоих покоях. Анира, я с тобой разговариваю!

Девушка только раздраженно дернула плечом.

— Уходи, Трен. Я никого не хочу видеть.

— Именно поэтому ты не сводишь глаз с молодой луны. Спишь и видишь, как бы сбежать в Лихолесье, — насмешливо заметил он.

— И сбегу! — со слезами в голосе воскликнула Анира. Чуть только ногой не топнула. — Прямо сейчас и уйду, кто меня остановит? Ты?

Трен покачал головой.

— Не стану. Но вот тебе совет — не усугубляй. Отец и так зол, как стая голодных волколаков. В случае чего влетит не только тебе, — многозначительно добавил он.

Сердце его болело за сестру. Он видел, как та мечется, рвется прочь из Горы, но ничем не мог помочь. Торин слишком строго обошелся с дочерью, не послушал ни Эмин, ни даже Дис, которая неожиданно встала на защиту девушки. Запретил выходить, отобрал меч и кинжалы и слова не дал вставить. И больше с нею не разговаривал. Отгородился, будто стеной, будто боялся позволить себе слабину, ведь он очень любил Аниру. А потом и вовсе заперся с Даином, казалось бы, забыв о существовании дочери. Чутье подсказывало Трену, что все это неспроста и ничего хорошего его сестре не сулит. Он пытался дознаться, но Торин не счел нужным посвятить младшего сына в свои планы.

Анира старалась наладить с отцом отношения, скрипя душой, просила прощения, вопила и угрожала, но результатов не добилась.

Так проходили дни. Гимли с досады заперся в мастерских, и Трен подозревал, что ему досталось гораздо серьезнее, чем сестре. Также он знал, что ко всему прочему, Анира испытывает смутные угрызения совести, ведь, по сути, в том, что гнев ее отца обрушился на Гимли, была виновата именно она. Девушка любила своего друга и очень переживала.

— Идем, — снова повторил молодой принц, настойчиво увлекая ее за собой. — Не хватало еще замерзнуть и подхватить лихорадку.

— Все равно уйду, — упрямо проворчала Анира, и Трен не удержался от усмешки. Она была неисправима. — Леголас уже должен был возвратиться...

— И еще совет — поменьше поминай своего эльфа вслух, — тут же среагировал он. — Отец как никогда близок к тому, чтобы удавить его голыми руками. Он полагает, что твое непослушание — результат его пагубного влияния.

Так, переговариваясь и посмеиваясь друг над другом, они шли по коридорам и переходам, время от времени кивая редким прохожим. На верхних ярусах уже тушили на ночь масляные лампы и факелы, и народ разбредался по домам. Там они натолкнулись на Даина, и у Трена снова возникло неприятное ощущение надвигающихся неприятностей. У него буквально сосало под ложечкой от предчувствия, что этот гном явился из Железных гор не просто так.

Он поприветствовал принца и принцессу традиционным в таких случаях поклоном и вежливыми фразами, уделив, однако, больше внимания Анире. Трена передернуло. Ему решительно не понравилось то, как тот смотрел на его сестру.

Девушка ответила натянутой улыбкой и, пожелав доброй ночи, поспешила сбежать к себе, утянув с собой брата. Она плохо знала Даина и побаивалась его.

— Что у него за дела с отцом? — задумчиво спросила она. — Он зачастил в Эребор.

Трен ничего не ответил. Я постараюсь выяснить. Однако не уверен, что меня это обрадует.

— Вероятно, это касается безопасности долины, — вслух сказал он. — Уже поздно, иди к себе. — Трен поцеловал сестру в лоб и отправился в казармы.

Анира еще немного постояла у дверей своих покоев, потом решительно развернулась и пошла в противоположную сторону.

* * *

Леголас вернулся в Лесное Королевство на третий день новолуния, когда едва народившийся молодой месяц ознаменовал наступление месяца Нариэ(1).

Лето разгоралось, и на Западе уже ощущалась его близкая ласка, влажное, прелое лесное дыхание, которое не могла испарить даже полуденная сушь. Воздух в том краю был тяжел и тревожен, и, несмотря на то, что весь длинный летний день, с утренней зари и до заката, кругом пели птицы и шумела на ветру радостная листва, Леголас чувствовал, как в душе против воли селится предчувствие.

Не были невесть какой невидалью в Лихолесье чудовищные потомки Унголианты, да и орки, хоть и не попадались в открытую на глаза, но все же прятались по пещерам и гротам трусливыми, разрозненными стаями, не показывая носа на солнечный свет. Да только Леголаса не покидало ощущение беды и скорых перемен.

В поселении лесных эльфов на западной оконечности Лихолесья он неожиданно и с радостью повстречал Линдира, Элладана и Элрохира, с которыми был дружен.

Элрохир яростно сорвал с лица обрывки липкой, дурно пахнущей паутины и, скатав ее в грязный ком, брезгливо отбросил в траву. Его левую щеку пересекал длинный извилистый порез, нанесенный острым паучьим жвалом. По счастью, яд не проник глубоко, и эльф не пострадал.

Они с Анирой были в Ривенделле дважды. Впервые — когда ей было десять лет — они провели там осень и зиму.

Элронд приветил принцессу с небывалой лаской. Говорил с нею по-эльфийски, искренне восхищаясь ее умениям и сообразительности, расспрашивал об Эмин и братьях, и Леголасу думалось, что он до сих пор не слишком доверяет Торину, припоминая Аркенстон и безумие, что было проклятием рода гномьих королей.

Дети Владыки были добры к ней. Арвен стала ей старшей подругой и не уставала напоминать братьям, чтобы те не смели в ее присутствии по обыкновению надменно и обидно шутить над гномами.

Второй раз Анира пришла в Имладрис уже пятнадцатилетней девушкой, и принцу Лихолесья снова довелось испытать муки ревности, этого безжалостного человеческого чувства, проявлять которое в открытую было совсем не к лицу одному из волшебного народа.

Она унаследовала способность своей матери удивительно легко находить общий язык с кем угодно, будь то эльфы, люди или гномы, и очаровывать их своим необъяснимым обаянием.

Эльфов влекло к ней. Элладан и Элрохир, будто на чудо, смотрели на маленькую гномью принцессу, которая выглядела, как человек, и говорила по-эльфийски не хуже них самих. Леголас считал, что они очень походили на детей, получивших в подарок новую диковинную игрушку.

Эльф поморщился, потирая пораженную ногу. Рана, конечно, давно затянулась, но мышцы все еще помнили вторжение паучьего яда и слушались плохо.

Мысли теснились грозовыми тучами. Леголас все еще не мог поверить, что над его краем повисла опасность пострашнее чудовищных пауков. Элрохир заметил, что в Крепости Некроманта все еще ощущается его дух — сильный, темный и страшный. Это снова и снова убеждало эльфа в том, что опасения мудрых верны. Он рассказал о своих измышлениях отцу, но тот ожидаемо остался невозмутим и холоден. Трандуила не научила уму Битва Пяти Воинств, когда полчища гоблинов штурмовали Северо-Восток. Он до сих пор считал угрозу преувеличенной.

Леголас решил, что ему нужно собраться с мыслями. Он закинул за плечи свой лук и ушел в лес, чувствуя, как его неодолимо влечет в Эсгарот непонятное наитие. Хотелось послушать, как шепчет озерная вода, понаблюдать за суетливыми, ничего не подозревающими об угрозе людьми. И остаться на весь день, чтобы увидеть первый по-настоящему теплый летний закат.

— Давно вернулся? — чуть хрипловатый, натянутый голос, в котором ясно слышалась неуверенность и затаенная обида, заставил его вынырнуть из пучины неясных мыслеобразов и вернуться в реальность.

— В новолуние, — ответил он, дивясь тому, как тихо и незаметно Анира сумела к нему подобраться. Он совсем не услышал ее. Подошвы ее сапог были мокрыми, а штаны забрызганы грязью доверху. Бежала по лужам, не разбирая дороги, — машинально отметил про себя Леголас. — Что с тобой, принцесса? Тебя кто-то преследовал? — обеспокоено спросил он, отмечая ее растрепанный вид и лихорадочный блеск в глазах. Она казалась растревоженной и одновременно очень печальной.

Анира старательно грызла ивовую веточку, пряча взгляд и делая вид, что это главное, что ее сейчас интересует. Эльф смотрел на девушку с нежностью, чувствуя, насколько сильно он стосковался по ней.

— Анариэль. — Леголас подошел к ней вплотную и резко приподнял пальцем ее подбородок. Его синие глаза встретились с ее изумрудными. Через мгновение девушка первой отвела взгляд. — Рассказывай, и помни, что я не ценю вранье.

Он принял выжидательную позу, скрестив руки на груди, и уже через пару минут услышал сердитую тираду, перемежающуюся со всхлипами и сводящуюся к следующему: Анира поссорилась с отцом и в Эребор в ближайшее время возвращаться не намерена. Он тяжело вздохнул.

— Надо вернуться, принцесса. Торин остынет. А в лесу теперь уже не так безопасно, как раньше, а уж бродить тут в одиночку — и вовсе безрассудно, — он обнял ее, привлекая к себе и с неожиданной силой сжимая ее плечи. — Послушай, ты даже не представляешь, мелламин, что творилось на западе Лихолесья, — зашептал он ей на ухо. — Я не хочу, чтобы ты уходила дальше Дейла.

— Да что стряслось, меллон?! — отстранилась Анира. — Я никогда не видела тебя таким! Что тебя пугает?

Леголас помрачнел. Его ясный взгляд стал вдруг смурным и наполнился горечью.

— Вероятность того, что однажды с тобою случится что-нибудь плохое, — ответил он. — Возможность потерять тебя.

Они молча шли вдоль берега озера. Эсгарот уже превратился в россыпь огней в закатных сумерках, как вдруг эльф насторожился и жестом приказал девушке остановиться. И пристально всмотревшись в сероватую сумеречную кашу, потянул ее за ближайший крупный валун.

Зашевелились кусты, и из них, на мокрый песок озерного берега выбрались трое отвратительных существ с серо-зеленой кожей, покрытой шрамами и струпьями, как от парши или проказы. В узловатых руках они держали ятаганы из темного металла с изогнутыми кончиками, покрытые сухим бурым налетом затвердевшей крови. Она скрипуче переговаривались между собою на грубом наречии, по сравнению с которым гномий язык можно было бы назвать благозвучным.

Орки, — одними губами произнес Леголас, глядя в расширенные от удивления и страха глаза Аниры. Девушка кивнула. Она видела их только на гравюрах в старых книгах.

Эльф с минуту наблюдал за тем, как они, шипя и воровато оглядываясь, переговариваются о чем-то, то и дело указывая когтистыми лапами в сторону мирно засыпающего Эсгарота, потом бесшумно натянул тетиву лука...

Двое из них стояли слишком близко друг к другу, и ему хватило одной стрелы, чтобы пронзить метким выстрелом обе орочьи шеи за раз. Орки захлебнулись в беззвучном крике, захрипели и, как подкошенные, синхронно рухнули на землю, заливая белый озерный песок своей черной вонючей кровью. Третьего Леголас уже держал за жидкий грязный пучок волос, непонятно как сохранившийся на лысой, как шар, голове, приставив к горлу лезвие своего меча.

Анира вышла из укрытия и, осторожно обойдя кровавую кучу на песке, приблизилась к Леголасу.

— Что вы забыли рядом с озерным городом, отродье? — ледяным голосом спросил эльф. — Азог издох сорок лет назад. Кто теперь ведет вас?

— Тот, кто вам не по зубам, эльф! — прошипел орк, злобно осклабившись. — Убьешь меня? Давай, поторопись!

Леголас нехорошо усмехнулся.

— Будешь молчать — и твоя участь не станет столь легкой. Твои сородичи сами прикончат тебя, разорвут на куски, едва только ваш хозяин узнает, что ты так легко попался!

— Зря стараешься, эльф! Вам не выстоять... все утонете в крови, и огонь пожрет ваши тела...

Анира едва не выпрыгнула из собственной кожи, когда Леголас оборвал орочье шипенье, полоснув острием меча. В траву отлетела голова, оскалившаяся жуткой предсмертной гримасой.

— Ты же не хотел его убивать... — прошептала девушка.

— Он меня разозлил! — раздраженно отмахнулся эльф, стряхивая с лезвия черную кровь. Он подошел к двум другим трупам и выдернул свою стрелу. Что-то мягко всплеснуло, чавкнуло, и Анира увидела на своей одежде кровавые брызги. — Надо уходить.

К городу они шли в полном молчании. Девушка выглядела подавленной и усталой. Леголас не удивлялся. Несмотря на свои умения в обращении с оружием, она по-прежнему еще не видела ни битв, ни крови. Сегодняшний случай можно было по праву назвать боевым крещением.

— Отправляйся в Эребор, Анира, — строго сказал он, останавливаясь неподалеку от паромной переправы. — Я предупрежу эсгаротцев и пойду в лес. Эти орки — всего лишь разведчики, я уверен, что где-то в недрах Лихолесья их целая стая.

Девушка упрямо сжала губы.

— Я иду с тобой.

— Домой! — во внезапном гневе крикнул Леголас. — Под защиту отца и брата! Игры кончились, Анира. Свободные народы Средиземья готовятся к войне. В конце месяца я ухожу в Ривенделл, и мне неведомо, куда дальше заведет меня судьба. Я знаю твердо лишь одно — я буду со своим народом. Будь и ты со своим.

Эти слова подействовали на нее, как нежданный град посреди жаркого летнего дня. Она побледнела, сглотнула горький ком, перекрывший дыхание, и, повернувшись к эльфу спиной, побрела прочь.

Леголас же, с трудом подавив желание догнать ее и прижать к груди, стоял и смотрел вслед, пока она не растаяла в темноте ранней ночи. Он не видел ее долгие несколько недель, а теперь только Эру известно, когда они встретятся вновь. И все же он улыбался. Пусть злится. Так будет лучше. Так она будет в безопасности.

* * *

Аниру гнала вперед обида. Она же жгла глаза горячими слезами, которым девушка твердо вознамерилась не дать пролиться. Много чести.

В прохладном воздухе висела утренняя тишь. И хотя зорька уже разгорелась, здесь громада Одинокой Горы заслоняла солнце, и в предгорьях, все еще окутанных мглой, за каждым камнем притаились сумеречные тени. Горизонт алел, словно свежая рана.

На бегу Анира слышала лишь собственное дыхание да мерный шорох земли под легким сапогом. Она была тут совсем одна, лишь стайки ранних птиц были ей компанией. Царящие кругом безлюдье и тишь создавали обманчивое ощущение спокойствия, но девушке теперь казалось, что мир замер в ожидании беды.

Перед глазами стояли картины окровавленных орочьих трупов, мерзкие зеленоватые рожи и черные провалы рта в хищном злобном оскале. Она могла храбриться сколько угодно, но врать самой себе было совершенно необязательно. Она испугалась.

Надо предупредить отца. Вдруг эти твари бродят и неподалеку от Горы?

Анира ворвалась под своды пещер Эребора через северный вход, даже не взглянув на пораскрывавших рты стражников, легким шагом пробежала под массивными внутренними деревянными воротами, мимо колонн, сверху донизу выложенных плитками из карнеола и кроваво-красной яшмы. Сегодня ей везде чудилась кровь.

Всколыхнулись увлекаемые потоком воздуха гобелены, украшавшие арочные проходы главного коридора, и Анира резко затормозила, натолкнувшись на отца и брата. Из-за их спин тотчас вынырнула Эмин, побледневшая при виде растрепанной, запыхавшейся, с ног до головы забрызганной грязью и кровью дочери.

— Мерлин, Анира! — она сразу бросилась ощупывать ее, полагая, что девушка ранена. — Откуда ты?

— Это не моя кровь, мама... — отмахнулась девушка. — Отец, — она умоляюще посмотрела на Торина, даже не замечая, что тот едва сдерживает гнев. — Орки в Лихолесье. Разведчики, трое. Шли в Эсгарот. Леголас убил всех. Отец, они говорят о некоем Хозяине, который хочет поставить на колени свободные народы. — Анира тщетно пыталась найти ответ в глазах короля, но там были лишь ярость и боль. — О чем они толкуют?

Торин нарочито медленно выдохнул, усмиряя желание ухватить дочь за косу, отволочь домой и запереть до скончания дней.

— Это тебя не касается, девушка, — едва слышно произнес он. — С этого дня я запрещаю тебе выходить из Горы. За пределы твоих покоев — только в сопровождении.

— Но, отец...

— Хватит, Нари! Великий Ауле знает — я хотел дать тебе время. Я был терпелив, но ты опять меня ослушалась. Твоя мать и так места себе не находит, не зная, что с твоими братьями, а тут и ты исчезаешь без следа, никого не предупредив, и это в такое неспокойное время! — он замолчал, понимая, что попал в точку. Девушке стало совестно. — Ты не оставляешь мне выбора.

— Торин, ты обещал!.. — встряла Эмин, обвиняюще глядя на мужа и защитно обнимая дочь за плечи.

— Обещание придется нарушить. Постарайся все ей объяснить. Я увижу вас позже.

Увлекаемая матерью прочь Анира уже хотела поинтересоваться, что это за обещание, и каким образом это касается ее, но осеклась, натолкнувшись на жесткий и решительный отцовский взор. Она затравленно вертела головой, оглядываясь то на родителей, то на необычно печального брата, чувствуя, что его полный сочувствия взгляд адресован именно ей, и ничего не понимала.

— Мне жаль, малышка, — прошептал ей вслед Трен. — Отец, ты совершаешь ошибку. Даин Железностоп — не пара моей сестре. Этот брак, ежели он состоится, сломает ее.

— Не указывай мне, сын! — осек его Торин. — Ты еще недостаточно взрослый, чтобы судить о таких вещах.

Трен горестно пожал плечами, но не стал спорить. Он был глубоко опечален тем, какая судьба ждала его любимую сестру, но знал, что отец упрям, и вряд ли послушает их с матерью. Хотя в глубине души молодой принц все же надеялся, что свадьба расстроится.

* * *

Длинные волосы струились по спине. Эмин методично проводила костяным гребнем раз за разом, чувствуя, как накатывают новые волны головной боли. Она безуспешно пыталась унять этот звон, что есть силы прижимая пальцы к вискам. Расслабиться не получалось.

Минуту назад она оставила дочь в слезах и горе, запечатав двери в ее покои заклинанием, которое девушка сломать была пока не в состоянии.

На весть о том, какую судьбу уготовил ей отец, Анира реагировала бурно. Сначала рассмеялась и не поверила, посчитав, что родители просто хотят напугать ее и добиться послушания, потом, уразумев, что мать не шутит, внезапно присмирела, побледнела да зашлась в беззвучных рыданиях. Она не верила, что у отца хватило сердца так поступить с ней.

Эмин чувствовала, как душу рвет печаль за ее дитя.

— Торин! Отмени решение! — вдруг взмолилась она, не глядя на мужа. — Пожалей нашу дочь!

Тот тяжело вздохнул и присел на край кровати, отчаянно желая, чтобы жена повернулась к нему лицом. Забрал из ее рук гребень, отбросил прочь. Кость тихо щелкнула о каменный пол. Она хваталась за это занятие всякий раз, когда нервничала или разговор становился серьезным.

— Эмин, я знаю, что сейчас ты гневаешься на меня и чего доброго думаешь, что я выжил из ума, — терпеливо пояснил он. — Но поверь, это решение — лучшее, что здесь можно выдумать.

— Лучшее?! — вскинулась королева. — Для кого?! Своей прихотью ты обрекаешь Аниру не только на жизнь с нелюбимым, но и на неволю!

— Я пытаюсь ее защитить! — возразил Торин.

— От кого?

— От самой себя и от наглого эльфийского принца, который заморочил ей голову! — вскипел король. — К тому же ты сама слышала — назревает война. Наша дочь будет в безопасности в Железных горах.

— Как бы хорошо Даин не относился к ней, он потребует от Аниры любви, — мрачно произнесла Эмин. — А это именно то, чего она никогда не сможет ему дать. Торин, я уже сорок лет жду, когда ты наконец поймешь, что я и мои дети — люди по меньшей мере наполовину! Трену и Анире, как и мне, нужны оба наших мира. Ты соблюдаешь наши законы и обычаи, но, зная сам, какое высокое значение придают в нашем сообществе любви и семье, собственными руками отбираешь у дочери право на это счастье!

— Она привыкнет! — упрямо стоял на своем Торин. — Ребенок, я хочу закончить этот разговор, — примирительным тоном добавил он. — День был длинным, уже глубокая ночь, и я очень устал. Завтра я прикажу удвоить численность часовых в караулах и выслать патрули, чтобы непрерывно прочесывали долину. Если на озере объявились орки, то и сюда они дойдут очень скоро. Нужно предупредить Дейл, чтобы были настороже.

Когда Торин уснул, Эмин полежала немного, не смыкая глаз, размышляя и вслушиваясь в темноту и тишь, потом осторожно высвободилась из его объятий, стараясь не растревожить, тихо встала и оделась.

Она с нежностью посмотрела на спящего мужа.

Ты простишь меня теперь, как простил и тогда, когда я предала Аркенстон водам Келед-Зарам. Потому, что в последний раз в своей жизни я поступлю так, как не пристало королеве твоего народа, но вполне годится для гриффиндорки Гермионы Грейнджер.

И она бесшумно выскользнула в темный коридор.

* * *

Эмин нашла дочь примолкшей и пугающе спокойной. Она немного поговорила с нею, приласкала, стараясь не касаться болезненной темы брака, но Анира сама повела об этом речь.

— Мне жаль, но твой отец стоит на своем, — ответила Эмин на вопрос девушки. — Я тут больше ничего не могу сделать.

Анира всхлипнула и подняла на мать блестящие от слез глаза.

— Как ты решилась поселиться под Горой вместе с гномами, мама? — спросила она. — Ведь ты же чистокровный человек!

— Меня удержала тут любовь. Если бы не чувство к твоему отцу, я не думаю, что меня остановили бы двери и засовы, — она вдруг поднялась и заторопилась уходить. — Уже поздно милая, я тебя оставлю. Поразмысли и отдохни. Возможно, все не так плохо, как может показаться.

Когда она ушла, тихо притворив за собой дверь, Анира еще несколько минут сидела, не двигаясь с места, потом подошла к большому зеркалу и с внезапно вскипевшим в крови гневом всмотрелась в свое отражение. Если бы только у нее сейчас нашлись ножницы, она бы сумела состричь эти проклятые косы под самый корень!

Повинуясь предчувствию, она подошла к двери и толкнула ее вперед. Та, к удивлению, оказалась незапертой и легко подалась, открывшись почти без шума.

Эмин сдержала слово. Она дала своей дочери право выбирать.

* * *

Гимли раз за разом опускал огромный молот на полосу раскаленного почти добела металла, не видя, что и как делает. Сухой воздух мастерской прогрелся до той степени, что, казалось, готов был воспламениться. Капли пота стекались в целые струйки, падали с ресниц, сбегали за шиворот, пропитывая рубаху и заплетенные в тугую косу волосы.

Гимли не замечал ни их, ни жгучей боли в потянутых мышцах. Ему было все равно. Горечь требовала выхода, ярость — преобразования, боль и тоска — заглушения. И молот продолжал плющить ни в чем не повинную сталь.

Он досадовал на себя, свою слабость и нетерпение, что сыграли с ним дурную шутку, на Аниру, которая сводила его с ума и в присутствии которой его голова отказывалась работать напрочь. Ведь если бы тогда он не поддался ей с этой дурацкой затеей с дуэлью, все могло бы почти наверняка быть иначе.

Но дело было сделано. И Гимли до последнего верил, что король, вероятно, лишь пожурит своевольную дочь и, конечно, будет весьма недоволен им, но не будет принимать скоропалительных решений и уж точно не станет запрещать им видеться. Но все обернулось куда серьезнее.

Аниры не было. Она не появлялась ни в мастерских, ни в тренировочном зале, ни в библиотеке... Гимли понимал, что она, скорее всего, наказана и ей запрещено выходить. Это претило даже ему. Он не мог представить свою Нари взаперти. А потом он встретил ее в одном из коридоров, но с девушкой был брат, который тотчас заслонил ее собой и увел прочь. С тех пор он время от времени видел ее, но никогда — одну, и возможность поговорить никак не представлялась. Гимли быстро понял, что принцессу оберегают от него по приказу Торина.

А потом одно наложилось на другое, сверх того — дурные и смутные вести об опасности и возможной войне, разговоры об орках и другой нечисти пришли в Эребор. И в довершение всего — принцесса, которую Торин твердо вознамерился выдать за Даина Железностопа.

Об этом последнем Гимли узнал случайно, и в момент обзавелся худшим из ночных кошмаров.

— Мой король... — Гимли почтительно поклонился, позаботившись о том, чтобы не выдать своего трепета и волнения.

Он не поверил матери и ни на мгновение не допустил даже мысли о том, что Анира согласилась на этот брак добровольно. Он слишком хорошо знал свою принцессу.

Кругом посыпались искры. Молот с лязгом опустился на камень, не попав по металлу. Гимли огляделся кругом, точно видел это место в первый раз. Именно в этой мастерской много лет назад Анира своим выбросом стихийной магии едва не убила его, Трена и Рорина. Ему вдруг подумалось, что он мог бы сейчас учинить тут погром и без всякого волшебства, голыми руками.

Он не услышал, скорее, ощутил неуловимое движение воздуха, что заставило качнуться пламя в масляных лампах. Инстинктивно обернулся, полагая, что пришла мать, ведь он пропадал в мастерских давно, совсем не заботясь о еде и не замечая смены дня и ночи. Он выглянул в коридор.

Но в темном, едва освещенном дымным светом факелов коридоре было пусто. Гимли уже был готов вернуться к своему занятию, посчитав, что ему показалось, когда услышал тихий шорох. Он обернулся и увидел, как качнулся воздух, словно кто-то потянул за край невидимой вуали, и перед ним предстала Анира. Она тут же приложила палец к губам и опасливо выглянула в коридор. Тот, по счастью, был тих и безлюден.

Она молча смотрела на него несколько мгновений, но и их оказалось для Гимли довольно, чтобы заметить, что с ней творится неладное. Воздух вокруг нее потрескивал и вспыхивал редкими голубоватыми искорками, выдавая плохо контролируемую магию. Он не видел свою принцессу такой никогда. Чаще всего она смеялась или сердилась, но никогда не была похожа на пасмурный день. А еще она продолжала молчать и только не сводила с него лихорадочно блестящих, беспокойных, совершенно выплаканных глаз. Гимли передернуло, когда он понял, что именно он видит в них. Страх. Анира была напугана и искала поддержки. Искала ее у него.

— Нари! — не веря глазам, выдохнул он. — Ты пришла... Кто тебе позволил?

Она нервно сглотнула, закусила потрескавшиеся пересохшие губы.

— Никто. Невидимостью прикрылась. Я обещала маме не злить отца и не пользоваться магией, чтобы сбежать, но мне ничего другого не осталось.

Ее голос был бесцветным, ненастоящим. И очень усталым. Жили только глаза — возбужденные, горящие отчаяньем и надеждой. Красные от слез.

Через мгновение Гимли обнаружил ее, безутешно рыдающую, в своих объятиях. Он растерялся, потому что никогда не видел ее плачущей, и только бесконечно гладил и гладил ее по волосам. Косы. Под его пальцами были замысловато сплетенные брачные косы. Гимли грубо выругался.

— Так значит, это правда? — прорычал он. — Как отец может так поступать с тобой? Мы не выдаем своих дочерей замуж насильно!

— Мне страшно, Гимли, — прошептала Анира. — Отец ничего не желает слышать, он не откажется от своей затеи. И мне придется всю жизнь провести в темнице...

— Что говоришь? — он чуть отстранил ее и заставил посмотреть ему в глаза. — Нари, я не позволю такому случиться. Никогда, слышишь? Буду тебя защищать.

Она расцвела благодарной улыбкой и, всхлипнув, снова уткнулась лицом в его твердую грудь.

— Я не могу просить тебя о таком.

Гимли выгнул бровь.

— Пусть тебя это не беспокоит — ты еще ни о чем не попросила. Тем не менее, я все уже решил.

— А что...

— Завтра. Все завтра, — он приложил палец к ее губам, заставляя замолчать. — Боги, женщина, успокойся, наконец! — воскликнул он, видя, что Анира снова начинает всхлипывать. — Я же сказал, что никому тебя не отдам.

От усталости ли или от переживаний, девушка начала клевать носом. Не выпуская ее из объятий, Гимли уселся на лавку, повозился, устраиваясь удобнее и затягивая девушку к себе на грудь. Плевать он хотел на условности. Настанет утро — и оно что-то принесет. Он был уверен, что хорошее, ибо чаша зла на данный момент была исчерпана. Вероятнее всего — дорогу, а вместе с ней — надежду на лучшее.

Анира уснула, так и не выпустив из пальцев ткань его рубахи. Она мирно сопела, опаляя его кожу теплым дыханием и беспокойно вздрагивая во сне. Он рассеянно перебирал ее волосы, наслаждаясь ощущением ее теплого тела, доверчиво прильнувшего к нему и время от времени позволяя себе целомудренный поцелуй в лоб.

Он даже не заметил, когда успел расплести ее ненавистные косы. Поняв, что сделал, замер, отгоняя мимолетный испуг. Все же Гимли был гном, и такого рода вещи имели для него значение. Но теперь это вряд ли было так уж важно. Наверное, это правильно. Потому, что он обязательно избавит Нари от нежеланной доли.

Он прижал ее крепче и скоро тоже провалился в тревожный сон.

(1)Нариэ — июнь (квенья)

Лети, птица дивная с ветки на ветку,

Всю ночь Трену не спалось. Он поднялся на рассвете, измученный бессонницей, наскоро плеснул в лицо холодной водой, надеясь унять резь в воспаленных глазах, потом оделся и, кое-как пригладив длинные буйные вихры, вывалился в коридор. Он решил выйти из Горы, под яркое утреннее солнце, полагая, что его теплые лучи помогут ему прийти в себя.

Потирая усталые глаза, он чуть было не наткнулся на случайного раннего прохожего, извинился, услышав в ответ ворчливое пожелание лучше смотреть по сторонам, и привалился к прохладной каменной стене, да так и застыл, неизвестно чем пораженный.

Трен рассеянно провел пальцами по гладкой поверхности камня, не в силах справиться с ощущением неправильности происходящего. Дурное предчувствие мучило его еще накануне, а после не давало спать до самого утра, окуная в туманные, бессюжетные сновидения, полные неясности и тревоги.

Вероятно, я слишком огорчен судьбой Аниры, — подумал Трен и похолодел. -Анира!..

Стараясь унять сбившееся дыхание и сосредоточиться, молодой принц раскинул магические нити, силясь почувствовать присутствие сестры, те необыкновенно светлые потоки магии золотисто-нефритового цвета, от которых исходило тепло и ласка. Магический отпечаток его матери был похож на Аниру, но был гораздо более спокойный и темный, более насыщенный и безмятежный. Эмин он нашел без труда, а вот принцессы нигде не было.

Трен едва не бегом бросился к покоям сестры.

— Анира?! — позвал он, постучав и выждав несколько минут, но, не добившись отклика и толкнув плечом, резко распахнул дверь.

Внутри было пусто и, по обыкновению, беспорядочно. Трен заглянул в спальню и, едва бросив взгляд на разваленную холодную постель, понял, что этой ночью в ней никто не спал.

Отделаться от чувства беспокойства стало еще сложнее. Анира и раньше своевольничала и вполне могла наплевать на запрет отца и выйти из покоев в одиночку, но почему-то именно сейчас Трен был уверен, что дело оборачивается гораздо серьезнее.

Его тревога усилилась, когда в дверях он столкнулся с матерью. С очень спокойной, нимало не взволнованной матерью.

— Мама?! — он подозрительно прищурился. — Я не чувствую Аниру.

Эмин отвела взгляд. Лгать собственному сыну, лгать Трену, совсем не хотелось, да и вряд ли бы получилось. Она подошла к нему и, мягко надавив на плечи, усадила в кресло.

— Ее нет в Горе, так? — не вопрос, утверждение. — Отец будет в бешенстве.

Эмин кивнула. Никаких сомнений.

Ее ночь тоже была не из легких, а о том, каким будет грядущий день и реакция короля на случившееся, думать не хотелось. Однако она сама приняла это решение, когда оставила двери покоев своей дочери незапертыми.

Эмин почему-то была твердо уверена в том, где именно найдет Аниру. Возможно, была в этом заслуга материнской интуиции или просто женской мудрости и опыта, а может быть, она уже чувствовала вещи, о которых ее дочь пока не догадывалась и сама.

Трен схватился за голову.

— Матушка, ты понимаешь, что теперь будет? О, ты отлично знаешь, к кому первым делом отправится отец! К эльфам! Вы в очередной раз, да еще и на пороге войны, решили столкнуться лбами с эльфами? Потому как он ни на мгновение не усомнится в том, что исчезновение Аниры — дело рук Леголаса!

— А я не стану его в этом разубеждать, — спокойно сказала Эмин. — И, конечно, он не станет лезть на рожон с Трандуилом. Разгневается, и только. Твой отец не глуп, Трен, и вряд ли станет выносить семейные проблемы такого деликатного свойства на всеобщее обозрение. Я склонна думать, что его гнев падет на меня, и готова к этому.

— Я попытаюсь поговорить с Даином, — после минутного раздумья решил Трен. — Сдается мне, что с ним не все так просто. Видишь ли, — пояснил он, встретив вопросительный взгляд матери, — он, конечно, сложная и мрачноватая личность, но он порядочен до мозга костей. Для него очень много значат наши законы и обычаи.

— Я не понимаю, Трен...

— И я мама, — пожал плечами принц. — И я пока тоже...

* * *

Когда взошло солнце и Эребор пробудился, Гимли и Анира были уже далеко от Одинокой Горы. Путь до берега Долгого озера они преодолели бегом, не останавливаясь и не глядя по сторонам. Подхлестнутые опасениями королевы, они неслись вперед, словно подхваченные попутным ветром, и Анира, вопреки своему обыкновению, даже не взглянула на ясное солнечное утро, принявшее их в свои объятия.

Солнце и звонкое зеленое лето беззаветно любил Леголас. Дышал им, растворяясь в его теплых переливчатых лучах, теплых дождиках и высоких радугах, и Аниру учил тому же. И она привыкла пить летний день крупными жадными глотками, сродняясь с природой и магией окружающего ее мира.

Теперь же солнце напоминало ей о наставнике, о том, как безжалостно и жестоко он прогнал ее прочь, как обманул ее надежды и ее сердце. Горечь поднималась волнами душевной боли, застревала в горле удушающим комком и даже на бегу выжимала невольные злые слезы.

Анира не утруждалась смахивать их с ресниц — с этим отлично справлялся теплый ветер, крепко пахнущий полынью и озерной водой. Кроме того, до самого Долгого озера она не сбрасывала невидимый полог, опасаясь встретить на пути в долине нежданных путников. И в Дейле, и в Эсгароте каждый знал в лицо дочь Торина Дубощита, и ее опознали бы не задумываясь.

Гимли на бегу слышал только едва уловимый звук ее легких шагов да ровное дыхание, ничуть не сбивающееся от быстрого бега — Анира была по-эльфийски вынослива и легка и приучена к пробегам на длинные расстояния.

На берегу она явилась перед ним, сняв, наконец, невидимость и предварительно убедившись, что вокруг никого нет. Переправа пустовала.

Анира обернулась и с тоскою долгим взглядом посмотрела на Северо-восток, где поднималась громада Одинокой Горы. Оставленного ею дома. Она подавила грусть и вернулась к Гимли.

— Что дальше, Нари? — спросил он, стараясь дышать мелко и ровно, чтобы восстановить ритм сердца, сбитый быстрым пробегом. В отличие от Аниры, Гимли не был бегуном на спринтерские дистанции. — Поплывем в Эсгарот?

Девушка решительно потрясла головой.

— Обогнем озеро с востока и обойдем озерный город стороной. Тогда нам не нужно будет беспокоиться о том, что вокруг полным-полно ненужных глаз. Гимли, — ее голос вдруг стал вкрадчивым и немного виноватым. — Я не хочу соваться в Лихолесье.

— Боишься, что отец станет тебя искать или не хочешь попадаться на глаза остроухим? — невозмутимо поинтересовался гном, и Анира спешно спрятала взгляд. На деле она действительно опасалась столкнуться с эльфами, которых и в Эсгароте-то всегда было довольно, и от всей души надеялась, что Леголас, покинувший Лесное Королевство двумя днями ранее, нигде не задержался и успел уйти далеко вперед. Видеться с ним ей не хотелось.

— Хорошо, — примирительно сказал Гимли, видя, что девушка совсем сникла. — Что предлагаешь ты, принцесса?

Анира тут же деятельно засуетилась и полезла за спину гнома, в дорожный мешок, и после непродолжительный поисков извлекла оттуда темный потрепанный пергамент с начертанной на нем картой. Она разложила ее на камне и жестом пригласила Гимли склониться ближе.

— Сделаем крюк в двести лиг и минуем Лихолесье, — сказала Анира, воодушевленно водя пальцем по пергаменту. — Это лишних две недели пути, но ты сам сказал, что в Ривенделле тебе надо быть к сентябрю, а теперь конец июня. Время позволяет. С этого края Великий лес окружают болота и пустоши, но там много людских селений. Дорога безопаснее.

— Я знаю. Сорок лет назад мы с матерью шли этим путем в Эребор, к отцу, — кивнул Гимли. — Что ж, ежели ты так хочешь, то, признаться, и мне не нравится идея сократить дорогу и пройти через этот эльфийский лес. Поднимайся, принцесса, пора отправляться.

Они шли целый день и не остановились с наступлением ночи, желая уйти дальше от Эсгарота, который виднелся вдалеке россыпями огней в густой темноте. Над головами раскинулось ночное небо и холодный высокий Хеллуин замерцал на его кромке своим потусторонним голубоватым сиянием. Луна снова была полной и по-летнему низкой. Час за часом она лениво и неловко ползла вдоль горизонта, словно груженый водяными бочками тяжеловоз, безуспешно пытающийся взгромоздиться на гору.

Местность тут была низкой, и травянистая пустошь вскоре превратилась в мокрую болотистую низину. Под ногами захлюпало, из пружинящих торфяных кочек, обросших клочками осоки, тучами вылетал ночной гнус.

Анира даже не стала пользоваться магическим светом — луна и так была огромной, а вкупе с низкими летними звездами и вовсе превращала темень в светлый день. Видно было каждую травинку, каждый камешек и каждую дремлющую в камыше стрекозу. Дорожка впереди блестела мелкими и крупными лужами, но явно была, и была широкой. По обе стороны виднелись колеи от колес и многочисленные ямки от лошадиных копыт.

— Люди не возят грузы через Лихолесье, — заметил Гимли. — И правильно делают — сгинуть там ничего не стоит.

Анира ничего не ответила. Она бы руку дала на отсечение, но ни за что не призналась бы в собственной слабости. Она устала. Короткая, почти бессонная ночь в Эреборе, длинный дневной переход почти без остановок и ни единого полноценного привала вымотали ее. Кажущаяся бесконечной влажная душная ночь и назойливое жужжание насекомых лишали последних сил.

Гимли все видел и понимал. Он исподволь бросал на нее короткие взгляды, гадая, когда же наконец девчонка не выдержит и попросит пощады. Но этого не происходило. Анира упрямо шагала вровень с ним. И Гимли не выдержал первым.

— Геройствуешь? — сердито спросил он, останавливаясь и сбрасывая походный мешок на примеченный им маленький клочок сухой земли. Девушка подняла на него усталый, немного туманный и непонимающий взгляд.

— Надо уйти как можно дальше, — как заученный урок повторила она. — Ты не хуже меня это знаешь.

— Махал! Женщина, я знаю одно — хоть ты гномиха всего лишь на половину, упрямства в тебе хватит на их десяток. Если мы немедленно не остановимся, то в скорости мне придется тащить тебя на себе. Не то чтобы я был против, но тогда мы точно далеко не уйдем.

Анира поглядела укоризненно, но спорить не нашла сил.

— Кругом болото, — заметила она. — Ты прав, я готова упасть в любое мгновение, но падать в лужу отказываюсь категорически.

Они сделали короткий привал на самом сухом пятачке почвы, который только нашелся здесь, но решили погодить и надолго не останавливаться. Все же они были еще очень близко к Эсгароту.

Анира успела подремать часок и после почувствовала себя не в пример свежее. Есть не хотелось — трапезу тоже решили оставить для долгой стоянки. Гимли предпочел бодрствовать и охранять ее сон. Он тоже устал, но он был гном, выносливый и крепкий, как камень, и сил в нем оставалось еще много.

Новый день не принес ничего нового, кроме удушающего солнечного жара, испаряющего болото так быстро, что от грязной зеленоватой воды валил густой пар. Солнце палило нещадно, будто сумасшедшее, в воздухе висело дрожащее расплывчатое марево. Одежда путников намокла и липла к телу, соленый пот разъедал кожу, вызывая противное саднящее покалывание.

Духота не прошла даром, и уже ближе к вечеру, когда наконец кончились топи и сырость, местность повысилась и вблизи замаячили каменные скалы и кряжи, поросшие высокими соснами, небо предсказуемо разверзлось буйной летней грозой.

Анира и Гимли успели основательно промокнуть и замерзнуть, прежде чем укрылись в небольшой сухой пещере. Если бы не магия, они не смогли бы даже разжечь костер. Девушка высушила их волшебством, как и всю сменную одежду, что они несли с собой — вещмешок оказался мокрым насквозь. Узкий проход в пещеру, будто пологом, был закрыт завесой сплошного ливня и подступающей ночной темноты.

Гимли видел, что Анира была не в лучшем расположении духа. Она не притронулась к еде и не торопилась устраиваться на отдых, только бесконечно смотрела на пламя костра. И оно, послушное ее взгляду, время от времени свивалось в причудливые фигуры, а на каменной стене пещеры возникали сложные тени, в которых Гимли признавал то летящую птицу, то трепещущую бабочку, то силуэт молотобойца с киркой. В какое-то мгновение тень приняла знакомые очертания высокого горного пика, и гном увидел, что лицо Аниры снова с бесконечной тоской обернуто на Северо-восток.

При мысли о том, что она еще очень долго не увидит этих стен и своих родителей, Аниру пронзила острая боль.

— Отец ошибается на мой счет, Гимли, — не дожидаясь вопросов, печально произнесла она. — Я люблю Гору. Может быть, и ты обвинишь меня в неискренности, но я знаю, к какому народу принадлежу и вовсе не стремлюсь быть никем иным. И в моем сердце пещеры Эребора и просторы северо-восточных земель занимают одинаковое место. Если бы там была хоть малейшая возможность остаться, я бы никогда не покинула родительский дом.

— Верно говоришь. Но возможности у тебя, думается мне, не было, — сказал Гимли. — Послушай, Нари. Я не стану убеждать тебя в том, что все непременно образуется. Твой отец столь же упрям, сколько и умен, и от своей идеи так просто не откажется. Стоит ли теперь так печалиться, если сделанного не воротишь? Только не заставляй меня поверить в то, что ты жалеешь о том, что ушла со мной. Или лучше было бы оказаться замужем за Даином? Если так, то еще не поздно вернуться, — хитро глядя на нее, добавил он.

Анира поспешно потрясла головой. Хандрить сразу расхотелось. Она благодарно улыбнулась Гимли. А потом ни с того, ни с сего, будто маленькая девочка, метнулась к нему да повисла у него на шее, как часто делала с Треном, когда искала утешения и поддержки.

Молодой гном слегка оторопел, но прижал ее теснее, спокойно и ободряюще поглаживая по спине.

— Будет тебе, Нари. Это пройдет. Нервы, и только. И не вздумай реветь — и без твоих слез кругом потоп, будто пришла на землю одна из великих казней. Дарин, ты еще совсем дитя...

И Анира, успокоенная и притихшая, снова уснула у него на руках, как две ночи назад в Эреборе. А Гимли еще долго пытался унять сумбур, поселившийся в мыслях, и думал о том, что еще пара таких ночевок — и они начнут входить у него в привычку. В очень сладкую и приятную привычку, от которой он вряд ли захочет когда-нибудь отказаться.

* * *

День еще не вошел в силу, когда побелевший от ярости Торин, сметая все на своем пути, без церемоний ворвался в учебные классы. За ним едва поспевала Эмин, пытаясь образумить и понимая всю бесполезность этого занятия. Ей оставалось только надеяться, что в порыве он не покалечит Трена.

Под удивленные и любопытные взгляды недолеток он выволок вон своего младшего сына, который в эти утренние часы проводил уроки грамоты среди самых младших детей Эребора.

Похоже, отец нашел виноватого, — пронеслась мысль в голове юноши. Трен не стал даже сопротивляться и возмущаться, поскольку выражение лица Торина, его горящие бешенством глаза говорили о том, что он уже обнаружил пропажу Аниры, яснее ясного. Молодому принцу не понадобилось много времени, чтобы понять, на кого отец возлагает вину за исчезновение дочери.

Сам Торин в эти мгновения лихорадочно припоминал прошлый день, то, как выглядела и вела себя Анира, что говорила или делала, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, поймать любой намек, который помог бы ему понять, куда она могла деться и что натворить.

Он протащил сына несколько шагов и, ухватив его за темные кудри, с размаху прижал спиной к стене. И взъярился еще сильнее, увидев, что Трен не только не удивлен и не ошеломлен его грубым поведением, но и глядит спокойно и понимающе. Эта странность поразила бы его, если бы он ни в чем его не подозревал. Он что есть силы встряхнул сына.

— Где твоя сестра? — прорычал он не предвещавшим ничего хорошего тоном, подозрительно щуря похолодевшие стальные глаза. — Ее покои пусты, девчонки и след простыл и, сдается мне, кое-что ты знаешь.

— Ты напугал детей, — подчеркнуто спокойно заметил Трен, не отводя взгляда, и тот понял, что сын нисколько его не боится. — И я отказываюсь разговаривать в таком положении.

Король ослабил хватку и испытующе уставился на юношу.

— Рассказывай! — приказал он.

— Что ты хочешь услышать, отец? — спросил Трен, и Торину послышалась в его голосе легкая усмешка. — Что своим упрямством вынудил собственную дочь пуститься в бега?

Лицо короля снова перекосилось от ярости. Он обеими руками сгреб сына за куртку, отодрал от стены и снова с силой оттолкнул.

— Твоих рук дело?! — прошипел он, и Трен абсолютно честно помотал головой.

— Оставь сына! — холодным тоном приказала Эмин, решившись встрять в ссору, которая стала принимать катастрофический оборот. — Полагаешь, Анира спрашивала у кого-то из нас разрешения?

Торин переводил обескураженный и сердитый взор то на жену, то на сына и ничего не понимал. Оба они явно были в курсе происходящего, и то, что он единственный сейчас не владел ситуацией, непомерно бесило его.

— А ты думал, что она не осмелится сбежать? — продолжала королева. — И спокойно примет свою судьбу? Неужели ты усомнился в ее воле и силе духа? Благодаря тому, что ты не слушал ничего и никого, кроме себя, моя дочь теперь неизвестно где, и я бы не надеялась, что она скоро возвратится. Анира не знакома с опасностями, которые таят в себе дальние странствия. Что теперь с нею будет?

Торина раздирали надвое мучительные противоречия. Он боролся с желанием придушить младшего сына, ему хотелось наказать своевольную упрямую жену, явно приложившую руку к исчезновению Аниры, хотелось просто излить гнев и горечь, которые уже не помещались в сердце.

— Немедленно пошлю ее искать, — едва сдерживая ярость, произнес он. — Она не могла далеко уйти.

— Хочешь опозорить нас на всю долину? — веско возразила Эмин. — Вероятно, она ушла с Леголасом...

Торин сжал кулаки так, что они побелели. Но расчет молодой женщины оказался верным — королю моментально расхотелось поднимать шум.

— Ты должен понять, — смягчившись, сказала она, — Анира не вслед за эльфом побежала, а подальше от твоего произвола. Вернется, когда остынешь и от своей дурной затеи откажешься. Она — не канарейка, вроде тех, что наши рудокопы сажают в клетки да берут с собой в копи.

Первая волна злости уже прошла, и Торин устало привалился к прохладной стене и на мгновение прикрыл глаза. Душила черная тоска, сознание услужливо подбрасывало мысли о пропавших сыновьях и их неизвестной судьбе. А теперь исчезла и Анира.

— Что я теперь скажу Даину? — вдруг огрызнулся он. — Что не смог за сопливой девчонкой углядеть? Мне еще очень сильно повезет, если он не сочтет это оскорблением. Он мой родич и тот, кто в тяжелую минуту протянул мне руку помощи. Я не хочу портить с ним отношения.

— Даин умнее, чем ты думаешь, отец, — встрял освобожденный от его железной хватки Трен. — И уж точно он не станет бросаться многолетней дружбой, а тем паче родственными связями из-за разорванной помолвки. Позволь мне самому поговорить с ним. Я уверен, что он все поймет.

— Хочешь прослыть дипломатом? — проворчал Торин, неожиданно соглашаясь с сыном. Ему надо было хорошенько подумать обо всем случившемся, и к выяснениям с несостоявшимся зятем прямо сейчас он готов не был. — Что ж, попытайся. Да только убеди его в том, что Анира одумается и вернется, — он бросил на стоящую неподвижно Эмин тяжелый взгляд. — А с тобой я не закончил. Позже продолжим этот разговор.

* * *

Утро началось недобро и для Даина Железностопа. Уже немало дней прошло с той поры, как состоялся его разговор с Торином. Его венценосный родич дал согласие на их с принцессой брак, но до сих пор предводитель гномов Железного Кряжа не мог дождаться случая и побыть наедине со своей невестой.

А ему очень этого хотелось. Но время шло, а Анира оставалась холодной и недостижимой, как высокие зимние звезды. Он не раз пробовал заговорить с ней, время от времени ему даже удавалось застать ее одну в галереях, но при встрече девушка была вежливой ровно настолько, как того требовал этикет, говорила мало, в глаза не смотрела и при первой же возможности старалась убежать прочь. Даин мог бы поклясться, что она его побаивается.

Он знал, какое впечатление производит. Железный Кряж, где он родился и вырос, был суровым местом. Это было последнее гномье обиталище на дальнем севере Средиземья, своеобразный блокпост, цитадель, заслон от неизвестных окраинных земель и их возможных обитателей. Жили там в основном воины — армия у Даина была впечатляющая — но вот только женщин не набралось бы и пары десятков. Жизнь воина закалила его, сделала жестким и мрачным, пройденные битвы добавили отметин на теле, пересекли шрамами лицо. Он не был многословен сам и не любил праздной болтовни, а улыбаться и вовсе не умел. Неудивительно, что принцесса робела в его присутствии.

Хотя пять лет назад, в момент их первой встречи, она была не в пример смелее.

День Битвы Пяти Воинств так и остался на северо-востоке праздником. Хотя и была эта победа тяжелой, унесшей жизни многих его воинов, для Даина, предводителя гномов Железного взгорья, день этот был радостным. И дело было даже не в драконе, сгинувшем навсегда, и не в наследии предков, возвращенном его народу. Просто теперь чувство долгожданной свободы, поселившееся в этих землях и среди людей, и среди гномов, было одуряющим. И под сводами пещер Эребора дань памяти погибшим отдавали теперь не слезами и мгновениями молчания, а радостью, песнями и весельем.

В последующие годы он часто бывал в Эреборе, но заговорил с родичем о принцессе всего лишь раз. Он подозревал, что его родич все понимает и так. А Торин убедился, что первое впечатление его не обмануло.

Он не удивился, когда незнакомое чувство не отпустило его ни на следующий день, ни через неделю, ни через год. А спустя почти пять лет он вернулся к Торину и задал ему один единственный вопрос, который хранил в себе все последние годы. И король не отказал ему, но попросил для своей дочери немного времени, объяснив это тем, что она очень мало знает его, Даина, да и к тому же очень молода.

Осознание того, что Нари к концу лета станет его женой, делало бы его счастливым, если бы не ее беспрестанная беготня от него, которая очень огорчала и озадачивала. В его жизни, как и в жизни Торина, прежде были лишь битвы да тяжелый труд, но теперь сердце желало другого. Он помнил слова своей старой матери о том, что любовь приходит рано или поздно к каждому, не разбирая ни возрастов, ни рас, ни статусов.

Внезапное желание младшего принца поговорить с ним насторожило Даина. Трен остановил его на выходе из жилых ярусов, когда он направлялся на поиски Торина.

— Принц Трен, — слегка поклонился он. — Я нигде не вижу принцессу. Надеюсь, она здорова?

— Хочешь честный ответ, Даин? — не слишком дружелюбно отозвался юноша. — Понятия не имею. И пришел я к тебе тоже с вопросом: скажи мне, с каких пор мир поменялся так, что такой уважаемый и чтящий традиции гном как ты, вознамерился взять в жены девушку, даже не спросив ее согласия?

Даин попятился, пораженный и непонимающий. Воспитанный, как и любой другой гном, с мыслью о том, что женщина — главное сокровище, волею он ни в коем случае не причинил бы Анире вреда, не обидел бы и не огорчил, а уж то, о чем теперь толковал Трен, и вовсе не укладывалось в его мыслях. Неожиданно им овладел гнев.

— Что ты такое несешь, принц? — воскликнул он, принимая угрожающую позу. — Известно ли тебе, что своими обвинениями ты наносишь мне оскорбление?

— Ты и мой отец между собой решили судьбу моей сестры, — чеканя слова, произнес Трен. — А ее спросить забыли.

— Верно то, что я говорил о ней с Торином. Но он утверждал, что принцесса согласна на брак со мной. Меня признаться удивило то, что он просил подождать до осени, но она так юна и так мало меня знает. Мне показалось разумным это решение.

Трен тяжело вздохнул. Его опасения сбывались.

— Я ни в чем не виню тебя, Даин. Единственный виновный тут — мой отец.

— Да что же стряслось, принц? — обеспокоился гном. — Кроме прочего ты так и не сказал мне, почему Нари прячется от меня.

— Моя сестра никогда не хотела выходить за тебя замуж, — сказал Трен. — Отец сговорился с тобой за спиной остальных членов семьи, включая Аниру, которой все это касалось напрямую. До вчерашнего дня она и знать не знала, что невольно уже невеста, а когда узнала, то пришла в такое отчаянье, что решилась на побег.

Даину показалось, что на него вылили ушат ледяной воды. Верить услышанному не хотелось. Внезапно его пронзила отчаянная догадка.

— У нее был возлюбленный, так? — горько спросил он. — Она ушла не одна?

Трен отрицательно покачал головой.

— Анире девятнадцать. Она еще и не думала о любви, — возразил он. — А отправилась она в Ривенделл, к эльфам. Даин, прошу тебя, прояви здравомыслие. Ты наш родич и друг, и никто не хочет, чтобы ты затаил обиду. Позволь времени идти своим чередом. Мы здесь не хотим, чтобы о моей сестре говорили плохо. Если любишь ее, то позволь ей самой выбрать свою судьбу.

Даин задумался. По счастью, голос разума в нем был пока силен.

— Думаю, нам стоит сохранить случившееся в тайне, — наконец сказал он.

* * *

Дни проходили быстро. Длинные и солнечные, они тянулись сладкими медовыми каплями, пропитанные золотистым солнечным светом и одуряющим запахом цветущего разнотравья. Незаметно и неотвратимо приближалась середина лета, и вот уже пестрящий клеверными лугами июль стоял в зените.

С каждым днем становилось все жарче. Солнце палило так, что голая кожа становилась горячей и сухой, пахла жаром, а безумная жажда изматывала и лишала сил. Теперь Анира и Гимли делали по две стоянки, днем скрываясь от полуденной жары в спасительную тень, они сокращали ночевки до нескольких часов, необходимых для того, чтобы хоть немного поспать.

Они все еще держались стороной от человеческих селений, обходили их за лигу, хотя в этой местности они встречались нередко. Эта негласная договоренность — нежелание мозолить людям глаза — была меж ними безусловной, ведь они были весьма странной и колоритной парой. Гном в боевых доспехах и с парой топоров за спиной и девушка в мужской одежде, которую за гномиху принял бы разве что сумасшедший, вызвали бы ненужное любопытство и интерес. У Аниры было немного опыта в общении с людьми — она бывала только в Дейле и Эсгароте. Во время их походов в Ривенделл Леголас тоже предпочитал обходить человеческие селения окольными путями. Столкнуться лицом к лицу с незнакомыми людьми Анира не рвалась. Гимли ее мнение разделял по одному ему известным соображениям.

Теперь вокруг них расстилались поля и низкие холмы, сплошь покрытые сочными травами и цветами иван-чая. Они доходили путникам до груди, и им казалось, что они плывут в бесконечных лиловых душистых волнах.

Внутри у Аниры все плясало и пело. Печаль и сомнения, мучившие ее так долго, наконец, отпустили, уступив место пьянящему ощущению свободы. Она снова была легкой и беззаботной, как ребенок, одинаково искренне улыбалась и солнцу, и дождю, и Гимли, который изо всех сил старался сохранять серьезность и делал вид, что не замечает ее приподнятого настроения, чтобы ненароком абсолютно несолидно не расхохотаться вслух.

Теперь Анира кружила рядом с ним, то отставая, то обгоняя, то снова неожиданно выныривая из высоких травяных зарослей. Она что-то напевала, Гимли с удовольствием прислушивался к ее тихому мурлыканью, к незнакомой мелодии, и девушка, видя его интерес, широко улыбнулась и запела громче. Теперь он мог различать слова.

В травах густых стрекотал жаворонок,

Махал! Она сама, будто птица, которую охотник по случайности выпустил из силков, — подумал Гимли. Он невольно содрогнулся, представив, что было бы, если бы они не решились на этот побег. Даин был властен и непримирим, еще более нетерпим, чем Торин, и Гимли было жутко, когда он думал о том, какая ждала Аниру жизнь, если бы только отец успел выдать ее замуж. Теперь он старался забыть эти страхи. Теперь ему было довольно того, что Нари рядом, в безопасности, и ей ничего не угрожает. Уж он-то сумеет при надобности ее защитить.

— Почему ты улыбаешься? — вслух спросил он. — Песня весьма грустная.

— Но ее конец дает надежду на новое начало. К тому же, это всего лишь песня, — беззаботно отозвалась Анира.

Цветущее поле оборвалось внезапно, сменившись очередным перелеском. Местность тут продолжала медленно, но неуклонно повышаться, там и сям среди сосен встречались поросшие травой каменные осыпи.

— Впереди Мглистые Горы, — заметила Анира, когда полуденный зной вынудил их устроить стоянку. — Я знаю перевал, мы дважды ходили через него с Леголасом. Но мне все равно не по себе.

— Гномиха гор боится, — поддел Гимли. — Куда катится мир?

Девушка, однако, его иронии не разделяла.

— Мглистые горы — не Эребор, — возразила она. — Они мрачные, неприступные и холодные. И там небезопасно.

Гимли пожал плечами и ничего не ответил. О мире вокруг них его спутница знала гораздо больше него. Эльф, что учил ее долгие годы, не боялся гнева короля Торина и не слишком-то спрашивал его мнения. Он уводил принцессу с собой в одному ему известные дали, и их не бывало в долине неделями, а порой даже месяцами. Гимли знал, что она уже бывала там, куда они теперь направлялись, и Ривенделл с его обитателями — не диво для нее.

Анира лениво поигрывала мечом, рассеянно отмахиваясь от своего излюбленного магического фонарика. Она скучала по тренировкам, настоящим поединкам с сильными противниками вроде Трена или Леголаса, когда она могла выложиться полностью и действительно добавить своему умению обращаться с оружием отточенности и мастерства. Светлячок же был игрой, и только. Она скосила Гимли заинтересованный взгляд.

— Присоединишься? — спросила она, поднимаясь и протягивая ему руку.

— Мое мнение все еще прежнее — с тобой я драться не буду. И уж тем более я не буду носиться за этим живым фонариком, — отказался он, и Анира едва не прыснула, уловив в его голосе опаску. Она ухватила его за руку и настойчиво потащила за собой.

— Мы не дома, и тут нет никого, кто бы мог осудить наше поведение. У меня все тело ноет от вынужденного бездействия! Ну же, Гимли, или я решу, что ты просто-напросто боишься.

И гном сдался. Анира была сильным противником. Быстрая и ловкая, она иной раз пользовалась приемами, необычными и совершенно незнакомыми, и он понимал, что и ему есть чему у нее поучиться.

Странным образом его скоро увлекла эта игра, и он гонялся по поляне за светлячком, будто лиса за кроликом, не отставая от подруги. Магический фонарик был быстрее и ловчее, да еще и пребольно жалил, стоило только зазеваться.

Гимли не заметил, в какой момент Анира оставила тренировку и тихонько отошла, усаживаясь в тени дерева. Она от души развлекалась, глядя на то, как ее друг мечется из стороны в сторону. Она прищурила глаза, и, повинуясь ее взгляду, огонек заметался быстрее, описал вокруг Гимли пару быстрых кругов и аккуратно приземлился на его рыжеволосую макушку. Тот ничего не заметил и, тяжело дыша, озирался по сторонам в поисках невесть куда испарившегося противника.

Анира хихикнула и тут же зажала рот ладошкой. Вышло беззастенчивое некультурное хрюканье. Она попыталась принять серьезный вид, но вышло не слишком хорошо — растерянный Гимли, увенчанный магическим фонариком, будто нимбом, смотрелся бесподобно. Она хихикнула еще раз, а потом, встретившись с гневным взглядом друга, закатилась окончательно и без сил повалилась в траву. Гимли издал рычанье и, бросив меч на землю, направился к ней.

Увидав, что ей светит расплата за хулиганство, Анира сорвалась с места и кинулась прочь от друга. Некоторое время он гонял ее по поляне, как недавний светлячок, но потом решился использовать отвратительно нечестный прием и ухватил ее за длинную косу. Анира ойкнула, оба, сцепившись, покатились по траве. Гимли быстро оказался сверху и распластал ее по земле, надежно сцепив над головой запястья. В инстинктивном желании освободиться девушка выгнулась дугой, тонкая льняная рубашка натянулась, явственно и бесстыдно обрисовывая очертания маленькой крепкой груди...

Гимли бросило в жар. Минуту он просто смотрел на поверженную подругу, понимая, что они слишком заигрались, чувствуя, как из головы надежно выветриваются правильные мысли, а тело начинает существовать отдельно от разума. Он в одночасье забыл и о своей досаде и о том, что хотел как следует наподдать девчонке за неуместную шутку.

— Боишься? — совсем как тогда, в Эреборе, спросил он.

Анира отрицательно потрясла головой и дернулась, пытаясь освободить руки.

— С чего мне тебя бояться?

Гимли склонился ближе, ни на мгновение не ослабляя хватку. Сам себе он казался чужим, будто дьявол дергал его за невидимые ниточки, заставляя делать то, чего сам он никогда бы не осмелился. Даже собственный голос казался ему незнакомым.

— Ты ведь почти проиграла тогда, принцесса, — вкрадчиво проговорил он. — Не появись твой отец... Скажи, что бы ты стала делать? Отказалась бы выполнять мое условие?

— Вот еще! — огрызнулась Анира, делая очередную попытку вырваться. — Я бы не опустилась до того, чтобы разорвать пари!

— Значит, сбежала бы, как и от Даина?

— Нет... Довольно, ты можешь отпустить меня. Я извиняюсь.

Гимли удивленно задрал бровь и на просьбу внимания не обратил.

— Отчего же? Ты ведь не хотела замуж.

— Не хотела. Но ты — не Даин. Брак с тобой не стал бы самым большим злом в моей жизни. Я люблю Эребор и моих родителей. Ты — недостаточная причина, чтобы их покидать. Кроме того, — Анира вызывающе посмотрела ему в глаза, — скорее всего, ты просто хотел меня припугнуть.

Он усмехнулся, дивясь ее наивности. Она и вправду абсолютно не сознавала, какие чувства в нем вызывает. Беда была в том, что эти чувства с некоторых пор стали оформляться в желания, с которыми сложно было сладить.

— На твоем месте я не был бы так в этом уверен.

Анира сглотнула и испуганно уставилась на него своими непостижимыми глазами. Теперь уже он рассматривал ее откровенно, и в его тесном объятии не было ничего общего с тем спокойным дружеским теплом, которое она ощущала изо дня в день.

— Гимли, отпусти, — тихо попросила она, глядя ему в глаза. — Я тебя боюсь...

— Я знаю, — улыбнулся он и припал к ее губам в долгом поцелуе...

Собственно, сама песенка о жаворонке это ни что иное, как Alouette, которую сто лет назад спел Жиль Дрё. Большинство из вас знают ее, как одну из арий кантаты композитора Ариэля Рамиреса "Рождество Господне" или музыку из передачи В мире животных.

Пока душа и разум мечутся,

Быстроногий Леголас преодолел путь до Мглистых гор меньше, чем за четыре недели. Вопреки уверенности Аниры, он не пошел привычной дорогой, а также избрал путь в обход Лихолесья, и они с Гимли, если бы поторопились, действительно могли бы запросто в один прекрасный момент нагнать его.

Уже в сумерках он миновал туманные предгорья и решил все же остановиться на ночь только тогда, когда перед ним из темноты выплыл черный провал туннеля, ведущего к Имладрисскому перевалу.

Леголас редко тратил ночь на отдых. Было что-то таинственное и волнующее в ночных переходах, когда спутником ему были лишь темные тени и опрокинутая чаша звездного неба. Скорее, он предпочитал скрываться от ставшего слишком жарким солнца, чем от полной луны. Зрение, служившее ему даже в кромешной тьме, когда тучи заволакивали небо, и острый эльфийский слух, улавливающий даже шорох песка под лапками каменных ящериц, делали его частью удивительного мира ночной природы.

Ночь была тепла и черна, как и любая ночь на закате месяца Кервет(1), самого жаркого из летних месяцев, того, который люди называют временем теплых рек и богатой ловли. У эльфов эта пора зовется угасанием, потому, что после летнего солнцестояния, несмотря на то, что до осени остается еще два полных лунных цикла, день начинает потихоньку убывать, прибавляя срок ночных сумерек и неумолимо приближая зиму.

Леголас же с недавних пор называл конец июля временем звездного томления. Звездный свет, обыкновенно такой холодный, умиротворяющий и ласковый, теперь не дарил покоя, а сеял в душе смутную тревогу и непонятную, теснящую грудь печаль.

Ощущение того, что он что-то потерял или забыл не оставляло его с тех пор, как он ушел из родного Лихолесья. И днем, и ночью на ходу Леголас то и дело оглядывался назад, потом в сотый раз одергивал себя, досадуя на свое сердце, которое почему-то стало таким похожим на человеческое и теперь доставляло своему владельцу немало неприятностей.

Свою ошибку он осознал давно. Она состояла в том, что он считал себя свободным от страстей, свободным от предрассудков и слабостей.

Когда в его жизни появилась Эмин, Леголас впервые осмелился осудить отца и пойти тому наперекор. Все последующие годы он смотрел, как она учится жить в чужом для нее мире, и дивился силе духа маленькой человеческой девочки, которая в одночасье оказалась оторванной от всего, что ей было знакомо и дорого, но не только не отчаялась и не потеряла себя, но и сумела обрести дом и целый народ, для которого стала сердцем.

Его отец лелеял в сердце пренебрежение к гномам всегда, но после того, как Торин сумел победить его в поединке, оно превратилось в черную ненависть. Трандуил и слышать ничего не желал об Эреборе и его упрямых жителях.

Другое дело маленькая человеческая колдунья. О ней он расспрашивал Леголаса не раз, и всякий раз исподволь, словно бы к случаю, сохраняя безразличное и невозмутимое выражение на нечеловечески прекрасном царственном лице. Но молодого принца сложно было обмануть. Трандуил интересовался Радужной волшебницей.

— Ты хотел видеть меня, отец, — Леголас учтиво поклонился. От правил приличия, принятых среди его народа, он не отступал никогда и с отцом был подчеркнуто вежлив. Но не более того.

Непросто было и с Анирой. Леголаса не отпускало ощущение, что она не принадлежит ни к одному из миров, к которым, по сути, должна принадлежать по рождению. Человеческая внешность не делала ее человеком, а из Горы она рвалась прочь сама. Ей, несущей в себе такую разную кровь, было куда сложнее, чем ее матери.

В ней воплотилось и перемешалось столько всего разного и, казалось бы, несовместимого. Магия Эмин, ее способность чувствовать природу, творить и созидать, ее храбрость и доброта, а сверх того — знаменитое гномье упрямство и непримиримый характер отца, и даже его, Леголаса, уроки, то, как он видел этот мир, и как учил видеть ее — все это сделало девушку такой, какой она была теперь. Сложной. Противоречивой.

Леголас прикрыл глаза, чувствуя, что мысленно уносится к тем дням, когда они вдвоем гуляли по Лихолесью, сделал отчаянную попытку отогнать воспоминания и потерпел неудачу. Он уже был не властен даже над своими мыслями.

Он отослал Аниру не просто так. Когда на берегу Долгого озера объявились орки, Леголасу уже не было нужды сомневаться — угроза росла и ширилась в его сознании, расползалась, как огонь лесного пожара по сухой траве.

Когда он увидел принцессу рядом с тремя орочьими трупами, он словно бы очнулся от наваждения. Ему подумалось, что на белом озерном песке могла бы быть не черная поганая кровь, а кровь Аниры, и это она могла бы лежать с перерезанным горлом и угасшим взором, сломанная и беспомощная.

У Леголаса были свои резоны думать о таких вещах. Когда-то у него был друг. Это было так давно, что он был еще юным, как это лето. Ее звали Даэлин, она была эльфийка, одна из его соплеменников. Такая же юная, бесстрашная и открытая всему, какой теперь была Анира.

Орки забредали в Лихолесье и раньше, и однажды Леголас и его подруга наткнулись на орочью стаю, достаточно большую и способную наделать беды. Вместо того чтобы уйти за помощью или хотя бы отослать Даэлин, юный принц самонадеянно ввязался в драку, и случилась беда — девушка погибла.

Леголас отомстил за ее смерть, в одиночку перебив всю стаю, и пережил утрату. Однако мысль о том, что подобное могло бы случиться с Анирой, привела его в гнев и ужас. Поэтому он прогнал ее прочь, опасаясь, что мудрейшие правы, и даже родная долина стала теперь опасной. Эребор же пока жил собственной устоявшейся, надежной жизнью, и, зная, что суровый и непримиримый Торин запретит девушке покидать пределы Горы, Леголас отправил ее домой. Он не мог позволить себе потерять ее.

Леголас был рад тому, что не нуждается во сне. В противном случае ему бы не дали покоя тревожные и темные сновидения, они бы преследовали его, как обыкновенного человека, превращая его ночи в вязкое топкое болото, и он тонул бы в них, тонул, без надежды выбраться...

Но Леголас был эльф, и поэтому черные мысли, страхи и кошмары не могли мучить его во сне. Зато они неплохо справлялись с этим наяву. Хотя явь эта была и не такой, какой привыкли видеть ее люди.

Он постарался отринуть думы, вселяющие в его душу смятение, и стал смотреть в темную пустоту меж скал, на камни, казавшиеся серебристыми в звездном свете и, постепенно замедляя ритм сердца и дыхание, впал в оцепенение, которое заменяло всем эльфам сон. Он по-прежнему слышал ночные звуки и слабый шепот ветра в ветвях, его теплое прикосновение к своему лицу, но вместе с этим перед его глазами, словно белые кучевые облака на фоне звезд, плыли рожденные его собственным сознанием сновидения наяву, складываясь в непонятные даже ему самому картины.

Леголас желал бы утопить воспоминания во мраке забытья. Но это было людской привилегией и даром — забывать, возрождаться и обретать покой, умирая, когда подходит срок.

В можжевеловых зарослях пел соловей, ночной менестрель природы. Леголас слушал его с ноткой грусти. Ему не хватало Аниры, не хватало Эмин, и он не знал, что ожидает впереди всех их. Он понимал, что совершенно неожиданно запутался в собственной жизни. Советчиков рядом не было, да и не стал бы принц Лихолесья делиться сокровенным с кем бы то ни было.

Разве что с ночным соловьем.

* * *

Та же темная ночь спустилась на небольшой горный распадок, где устроили стоянку Анира и Гимли.

Небольшая кучка тлеющих углей уютно вздрагивала и едва слышно потрескивала, время от времени выпуская в ночное небо стайку красновато-золотистых искр, которые на короткий момент разбавляли темноту вокруг, освещая поляну, будто фейерверком, а потом гасли, и раскаленное белое нутро маленького костерка снова затухало.

Анира собрала для пламени лишь белых старых сухих веток, запалила их магией, и они горели ровно и жарко и, что самое важное, не давали дыма, который могли заметить излишне любопытные.

Дорога теперь проходила поблизости от человеческого жилья, настолько близко, что, приглядевшись, Анира видела на горизонте дымы от очагов.

Неяркие красноватые отблески раз за разом выхватывали из мрака то серый камень, то узловатый кустик можжевельника, то маленькую фигурку девушки, притулившейся на сваленном бурей стволе дерева. Она сидела молча, тщательно выбирая из волос травинки и сосновые иголки. Земля была усыпана ими тут повсеместно, и они щедро набились в ее растрепавшуюся косу.

Гимли устроился чуть поодаль, старательно делая вид, что Анира его ничуть не занимает. Он и сам не знал, чего ждет от нее. Эру Всемогущий! Хотя бы посмотрела с осуждением, возмутилась, а еще лучше — отвесила бы хорошего тумака. Глядишь, и разум вернулся бы на свое законное место. Но она не сказала ему ни слова и продолжала упорно молчать весь остаток дня, казалась рассеянной, что было крайне на нее не похоже, и это ее напускное безразличие заставляло Гимли нервничать и злиться. Он попробовал схватиться за какое-нибудь мало-мальски значимое дело, подбросил в огонь сухих веток, перебрал содержимое походного рюкзака и даже внимательно изучил карту, что взяла с собою Анира. То, что та была начертана на синдарине, он даже не заметил. В конце концов он принялся за починку ножен для своего меча, нагревая в ладонях тонкую бронзовую канитель и соединяя ею надорванные кожаные края по старым отверстиям. Довольно долгое время он был, казалось бы, поглощен этим занятием. Однако скрытные взгляды, которые он исподволь бросал на подругу, говорили об обратном.

— Не жди — извиняться не стану, — грубовато проворчал он, не выдерживая и отбрасывая свое занятие. Теперь они сидели спиной друг к другу, и Анира, похоже, даже не собиралась смотреть ему в глаза. — Что же ты молчишь?

— Жду, когда ты догадаешься помочь, — огрызнулась девушка.

— Что? — Гимли даже опешил.

— Волосы расчесать помоги, — раздраженно прошипела Анира. Это были первые слова, сказанные ею за целый вечер. — А то ты меня так по земле извалял, что весь остаток дня зяблики странно поглядывали — вероятно, думали, что на моей голове имеется подходящее для них гнездо!

Он открыл было рот, только вот что на это ответить не нашелся и, послушно подсев к Анире, взялся за гребешок. В голову лезли противоречивые мысли.

Гимли и вправду угрызениями совести не маялся — он ни о чем не жалел. Он лишь не переставал мысленно ругать себя идиотом.

Он не только сбил с толку и жутко перепугал подругу, но и весьма осложнил жизнь самому себе. Вероятно, начиная с этого дня, он вряд ли сможет спокойно спать по ночам. Потому что теперь он точно знал, что Анира пахнет страстоцветом, а ее руки, такие сильные, что шутя управляются с мечом и тугой тетивой лука, настолько тонкие и хрупкие в запястьях, что под мягкой кожей можно ощутить каждую косточку и жилку. А губы ее на вкус такие же сладкие, как тронутая морозом ягода снежноцвета...

Он не просто поцеловал ее. Медленно скользнул руками вниз по предплечьям, сдвигая длинные рукава ее рубашки и шалея от ощущения открывающейся прохладной кожи под своими мозолистыми пальцами. Потом, окончательно растеряв способность ясно мыслить, осторожно огладил ладонью нежную шею... и натолкнулся на ее полный ужаса взгляд.

Он понимал, что сделанное воротить назад невозможно. Анира еще совсем ребенок, и для нее происходящее пока лежит за гранью понимания. Вероятно, она еще никогда в жизни не задумывалась о любви и о том, что может вызывать в ком-то совершенно определенные чувства. История с Даином и несостоявшимся замужеством ввергла ее в невероятное удивление и отчаяние, а он, Гимли, своим необдуманным поступком только воскресил этот страх и предал доверие, которое она испытывала к нему.

Хотя, тот факт, что Анира просто и обыденно попросила его помочь и так доверчиво позволила прикоснуться к своим волосам, вселял в него надежду, что она не слишком сердится.

Гимли подумал о том, что теперь стоит просто вести себя так, будто ничего не случилось, хотя это и будет непросто. Ведь для него все изменилось гораздо раньше.

Он и Рорин не просто ладили. Их связывала дружба, крепкая и искренняя, несмотря на то, что средний сын Торина вырос на глазах у Гимли и, по сути, был по сравнению с ним ребенком. Годы стерли эту разницу в возрасте и невероятно подружили их.

Наконец Гимли вытащил из ее волос последнюю сухую веточку, и Анира принялась заплетать косы.

— Впереди есть деревня, — заметил он, отходя от нее на почтительное расстояние. — Это последнее человеческое селение к северу от Мглистых гор. Как бы мне этого не хотелось, но нам придется туда зайти. Нужно пополнить припасы.

То, что Анира вздрогнула, он скорее догадался, чем почувствовал. Она мельком глянула на него и кивнула.

В густых зарослях можжевельника, не умолкая ни на минуту, захлебывалась песней ночная пичуга. Стрекотала, посвистывала, срываясь на самой высокой ноте, словно бы талантливый, но неопытный певец, не справляющийся с голосом, данным ему от природы.

— Вон как изгаляется, — заметил Гимли. — Ежели он будет драть так глотку всю ночь, пожалуй, на следующую не сможет издать ни звука. Кто это?

— Дулинн, — тотчас ответила Анира и улыбнулась. — Соловей. Совсем еще молодой, должно быть, вылупился из яйца в начале этого лета.

— Почем ты знаешь? — подозрительно отозвался гном. Ему вдруг показалось таким важным и значимым — продолжать этот пустой, праздный разговор. Хотя бы только за тем, чтобы Анира не молчала.

— Слышишь? — она подняла лицо вверх и на минуту замолкла, приглашая и его прислушаться. — Поет нечисто. И звонко, и с душою, только вот не выводит трели, не журчит, как лесной ручей. В нашей долине не живут соловьи, им негде там вить гнезда. Даже в летнюю пору они не летают дальше Лихолесья, — и снова замолчала, теперь уже насовсем.

Гимли замолчал тоже. Как ни прискорбно, но говорить оказалось больше не о чем, не было повода, хотя слова рвались наружу не хуже этой ночной птичьей песни.

В эту ночь Анира и Гимли впервые устроились спать поодаль друг от друга.

* * *

Утро выдалось влажным и росистым. Анира проснулась не в лучшем расположении духа и всерьез гадала, что именно так ее злит — вчерашнее происшествие или то, что за ночь она вымокла и страшно замерзла. Она развернула карту и, прикинув расстояние до селения под названием Туманный Лог, поняла, что обойти его вряд ли удастся.

Сначала ей пришла в голову мысль сойти с дороги еще до того, как селение покажется в виду и ближе к вечеру, подыскав удобную низинку или пещеру, передохнуть там несколько часов, а к ночи, незамеченными, пройти мимо. Однако Гимли этот план забраковал — собиралась гроза, да и тракт уклонялся в сторону от той привычной дороги, которой ходили Анира с Леголасом, и недалеко от селения заворачивал дальше на юго-восток, а им предстояло еще несколько тяжелых лиг пути до Имладрисского перевала по каменистым бездорожным предгорьям вдоль мрачного туманного хребта. Им требовался хороший отдых, а не короткие перебежки в попытках скрыться от дождя, который, судя по обложенному до горизонта небу, обещал зарядить не менее чем на сутки.

К концу дня количество людей на дороге увеличилось — домой после дневного труда возвращались косари и охотники. Анира старалась не слишком разевать рот, рассматривая и людей, и окрестности, но вот на них с Гимли все встречные пялились с нездоровым любопытством. Это был местный деловой люд, чужаков в этих глухих краях бывало немного, а уж такая странная пара, как гном и человеческая девушка, попадалась впервые. Сворачивать и обходить селение стороной было поздно — это вызвало бы лишний интерес и подозрительность.

Туманный Лог расположился на дне неглубокой сухой низинки, заросшей ослепительно зеленой, как это часто бывает в предгорьях, травой и мелким кустарником. Рядом, вплотную подступая к Мглистым Горам, раскинулось маленькое кристально чистое озеро с льдисто-голубой водой и галечными берегами, с трех сторон окруженное острыми скалами. С края же, выходящего к Туманному Логу, начиналось бескрайнее поле, где сплошь рос и буйно цвел горный люпин.

Местные жители, вероятно, толк в защите от врагов знали. Селение окружал высокий частокол из неошкуренных сосновых бревен с обтесанными до остроты навершиями.

Гимли был мрачен и то и дело бросал на Аниру недовольные взгляды. Не доходя деревенских ворот, он резко остановился и выжидающе уставился на спутницу. Девушка посмотрела на него вопросительно.

— Что ты так на меня глядишь? На мне узоров нет и цветы не растут! — вызывающе выпалила она.

— Тебе нужно надеть плащ, — сердитым тоном заявил Гимли, критически оглядывая ее с головы до ног.

Анира проследила за его взглядом и, не найдя в своем облике ничего предосудительного, непонимающе развела руками.

— Что со мной не так?

— С чего начать? — насмешливо осведомился Гимли. Вид у него был абсолютно непримиримый. — С того, что даже у людей приличные женщины не разгуливают в мужской одежде?

Анира смутилась. Из-за жары она не носила не только плаща, но и куртки, и выше локтей подворачивала рукава, подставляя утреннему ветру голые руки. Она поежилась и туже зашнуровала ворот рубахи, а потом послушно набросила на плечи плащ. Тот был длинным и закрыл ее до пят, примяв тяжелой полой круглые листочки растущего под ногами подорожника. Гимли, однако, остался недоволен. Он что-то раздраженно проворчал себе под нос и, подойдя к Анире ближе, поднял и набросил ей на голову остроконечный просторный капюшон плаща, убирая под него ее длинные косы.

Девушка недовольно дернула плечом, но перечить не стала — взгляды встречных прохожих утомляли и злили и ее.

Так как время было светлое, и до ночи оставалось еще несколько часов, скрипучие бревенчатые створки, окованные железом, были еще распахнуты настежь. Однако, не успели они сделать и шага за ворота, как дорогу им перегородили двое местных — дюжие молодцы с оружием в руках. Судя по грозному и подозрительному выражению на их лицах, это были сторожа.

Видать, не слишком спокойная у них жизнь, раз они так насторожены, — подумал Гимли, успокаивающе сжимая руку Аниры. — Будто к нападению готовятся. И чужаков в нас признали сразу.

— Кто такие и зачем сюда явились? — не слишком дружелюбно поинтересовался один из стражников, направляя на гнома острие меча.

Гимли сделал примирительный жест рукой, но на всякий случай отступил на шаг.

— Меня зовут Гимли, сын Глоина, — спокойно ответил он. — Я и моя жена идем в Эред-Луин с северо-востока, — оба стражника как по команде уставились на Аниру, та вспыхнула, но смиренный вид принять успела и опустила глаза, погасив в них гневный огонек. — Дорога дальняя, впереди Мглистые Горы. Мы очень устали, и нам необходим отдых.

— Однако ты вооружен, будто идешь на войну, — заметил один из мужчин, кивая головой на притороченную за спиной Гимли секиру. Другой согласно хмыкнул. — Зачем нам пускать в мирное селение гнома, с ног до головы увешанного оружием? Ваш народ отличается вспыльчивостью, как бы ты не наделал тут беды.

— Полагаешь, я стал бы отправляться в такой дальний и опасный путь без оружия? — возмутился Гимли, придав своему голосу ровно столько гневности, сколько требовалось для того, чтобы впечатлить стражников. — Мне не слишком хочется сгинуть в Мглистых Горах или стать легкой добычей для бродячих варгов. А неприятностей я не ищу и добрых людей не побеспокою.

— Все верно. Время теперь тревожное — все так или иначе ждут беды, — важно согласился стражник и отодвинулся в сторону, пропуская их в ворота. — Постоялый двор найдешь в конце улицы. Однако, будь осторожен, гном, публика там бывает разная и не всегда настолько дружелюбная, как мы, — он хохотнул и еще раз пристально глянул на Аниру. — Не размахивай топором попусту. И постарайся тут не задерживаться — нам хватает и своих любителей лезть на рожон.

Гимли кивнул, приложил руку к груди в коротком благодарственном жесте и, потянув за собой Аниру, двинулся вперед.

— Дела, — выдал один из сторожей, почесывая в затылке и провожая их озадаченным взглядом. — Ну и парочка!

— Странные времена наступили, — веско возразил второй. — И еще чуднее можно увидеть. Но чтоб человеческая девчонка, да с гномом... Закрывай ворота! — окрикнул он напарника, праздно привалившегося к забору, и, прищурившись, глянул на небо. — Солнце скоро канет.

Чистая узкая улочка круто спускалась вниз под уклон. Под ногами шуршал мелкий щебень — вероятно, его привозили да сыпали сюда специально, чтобы не топило во время весенних паводков — озеро-то было совсем рядом — да чтобы подводам и тачкам было сподручнее ездить. Была тут и центральная площадь, а укрепленный посередь ее сбитый из гладких досок постамент использовался, очевидно, и в качестве трибуны, и места для публичных наказаний одновременно.

— Жена, значит? — не поднимая головы, прошипела Анира. — Почему бы?

— Совсем ничего не понимаешь, женщина? — неожиданно осердился Гимли. — С чего бы мне всюду таскать за собой девчонку, если она мне не жена? Даже у людей, при всей их невежественности в этом вопросе, есть правила приличия, — он усмехнулся. — И представь, какие были бы лица у тех двоих, ежели я назвал бы тебя сестрой!

Анира немного помолчала, переваривая новость, а потом понимающе рассмеялась. Ее друг снова был прав.

— Меня заинтересовало другое, — продолжал Гимли. — Видела, как сработаны их мечи?

— Их ковали не люди.

— Человеческие кузнецы совсем не плохи, да все же не так хороши, как наши, — удовлетворенный ее наблюдательностью, сказал Гимли. — Их работа всегда видна — она грубовата и не доведена до совершенства. А эти мечи, скорее всего, ковали гномы.

Мелкий назойливый дождь неожиданно перестал, и в низину, где засыпал Лог, потек густой голубоватый от сумерек туман. Улица растворялась в непрозрачной белой мути уже на расстоянии вытянутой руки. Анира и Гимли нарочито не спеша прошли через все селение, чтобы не привлекать лишнего внимания своей торопливостью, и остановились перед добротным каменным зданием высотою в два низких этажа с деревянной крышей. Вывески не было, однако аппетитные запахи пищи, исходящие оттуда, ясно говорили о том, что адресом они не ошиблись.

— Веди себя тихо, да не вздумай снимать капюшон, — предупредил гном, и они вошли в дымную и душную полутьму постоялого двора.

* * *

Народу в общем зале было еще немного, не больше полутора десятков человек. Все это были люди, причем местные, заглянувшие сюда, чтобы снять дневную усталость, да спастись от летней жары неторопливым разговором и пинтой пива или эля.

Обстановка была простенькой, почти бедной, как это часто бывает на постоялых дворах маленьких глухих селений. Грубо сколоченные из сосновых досок столы и скамьи, потемневшие и отполированные до блеска локтями и штанами посетителей, распространяли во влажной жаре зала лесной смолистый дух.

По залу плыл душистый дымок от лучины, что давала рассеянный желтый свет, усиленный бликами от воды, которые плясали по стенам, будто солнечные зайчики. Масло и восковые свечи были, по всей видимости, непозволительной роскошью для здешних мест, и помещения тут освещали по-бедняцки, вбивали в податливое дерево стенных и потолочных балок светцы — чугунные зажимы для горящей лучины с подставками для небольших лоханок с водой, и обгорающие угольки падали в воду и гасли, сводя на нет опасность пожара.

Гимли отвел Аниру к дальнему столу, что скрывался в полумраке и укромном закутке в стороне от остальных, а сам отошел к буфетной стойке, за которой скучала дородная женщина средних лет в сером лопоухом чепце из небеленого льна.

Она живо отреагировала на появление необычного посетителя, но очень удивленной не казалась — новость о них успела добраться сюда вперед путников.

— Чего вам угодно, господин хороший? — приветливо улыбаясь, спросила она. Гимли успел заметить, что поверх его головы она пытается рассмотреть сидящую поодаль Аниру. Он оглянулся на подругу, убеждаясь, что с той все в порядке.

— У вас найдется комната? — спросил он. — Мне и моей жене нужно где-нибудь переночевать.

— Приезжих у нас бывает мало, комнаты обыкновенно пустуют, — ответила женщина. — Вам надо переговорить с хозяином, — и она махнула рукой в сторону шаткой деревянной лестницы, ведущей на второй этаж.

Гимли поблагодарил кивком головы и озадаченно оглянулся на Аниру. Та улыбнулась и сделала успокаивающий жест рукой, показывая, что он может идти и с нею ничего не случится. Гном недовольно поморщился, ему не хотелось оставлять ее в одиночестве в таком месте, но повиновался, решив, что не задержится дольше, чем на несколько минут, и скрылся за поворотом лестницы.

Анире нравилась здешняя обстановка. В зале было чисто и опрятно, пол прикрывал толстый слой сухого белого песка и царила относительная тишина. Правда, людей прибавлялось, а вместе с этим становилось все шумнее. Девушка подтянула под себя ноги и сидела спокойно, стараясь не привлекать к себе внимания, и дожидалась друга.

В самом углу, недалеко от ее стола, на деревянном порожке сидел чумазый мальчишка лет десяти и щепил полено. У его ног постепенно росла горка ровненькой лучины.

Анира так увлеклась, наблюдая за ловкими движениями его рук, что прозевала троих недавно вошедших в зал мужчин, теперь явно заинтересовавшихся ею. Возможно, это и были самые обычные трудовые люди, незлобливые и неопасные, но они успели изрядно приложиться к пиву, и это прибавило им смелости и нахальства.

Они окружили Аниру плотным кольцом, один из них перегнулся через стол и, бесстыдно ухмыляясь, приблизил лицо вплотную к девушке, дохнув ей в лицо перегаром. Она медленно подняла на него блеснувшие гневом глаза и аккуратно отстранилась.

— Вы ошиблись столом, господин, — как можно спокойнее сказала она, чувствуя, как от волнения стали влажными ладони. — Здесь занято.

Мужчина был дюжий, по меньшей мере, на полторы головы выше ее, потный и раскрасневшийся от обильной выпивки. Он нехорошо усмехнулся.

— А может, я хочу составить тебе компанию, — хрипло рассмеялся он, пристально всматриваясь в полуприкрытое лицо девушки. Анира поежилась от этого липкого взгляда. У нее создалось противное ощущение того, что по лицу ползет назойливая муха. — Ты, похоже, скучаешь, красавица! Ты ведь правда красавица? — добавил он и, вдруг протянув ладонь, уцепил пальцами край ее капюшона и сдернул его с ее головы под одобрительный гогот своих дружков.

Молниеносным движением Анира отбросила его руку прочь и, выпрямившись во весь свой маленький рост, уставилась на обидчика огненным взглядом.

— Похоже, вы оставили на дне пивной кружки не только хорошие манеры, но и мозги! — прошипела она, непроизвольно нащупывая под дорожным плащом рукоять своего меча. — Оставьте меня в покое, иначе не пришлось бы вам пожалеть!

Окружающие, казалось, не замечали того, что обстановка в зале сменилась не в лучшую сторону. Глядели равнодушно или с вялым интересом — мол, разберутся сами.

Тот из мужчин, что посмел ее коснуться, не выглядел ни раскаявшимся, ни испуганным и продолжал есть ее глазами, на этот раз еще гаже и откровеннее, шаря бесстыжим взглядом по полным розовым губам и тонкой шее. Анира подобралась, приготовившись защищаться.

Она не уловила тот момент, когда взъяренный увиденной сценой, побелевший от гнева Гимли, словно кара небесная, обрушился на пристающего к ней выпивоху и сшиб того с ног, крепко приложив затылком о каменный пол. Белый песок сразу же потемнел от крови. Гимли приставил к горлу мужчины острие своего клинка. В этот момент ему хотелось одного — вонзить лезвие в его плоть, чтобы вся кровь по капле вытекла через глубокую канавку кровостока, искусно выделанную в стальном полотне, оставив тело бледным и бездыханным. Гном злобно оскалился и надавил сильнее. Моментально отрезвевшие мужчины с ужасом смотрели на своего окровавленного, едва дышащего товарища.

— Эй, гость! А ну отпусти его, — встрял тот, что был посмелее, наступая на Гимли. В глазах его, однако, был заметен тот же страх. — Ты же не хочешь, чтобы мы с друзьями выпотрошили тебя, будто праздничного гуся?

— Вы посмели к моей жене прикоснуться — смотрите, чтобы я вас не распотрошил! — прорычал Гимли.

В этот момент скрипнула входная дверь, и Гимли уже совсем рядом услышал спокойный грубый голос:

— Мне кажется, что все вы ужасно невежливы. Не лучше ли просто мирно разойтись и не портить друг другу вечер, тем более что тот едва начался и крайне хорош?

Анира обернулась и с удивлением обнаружила, что тот, кому принадлежит фраза, ни кто иной, как солидного вида седовласый гном с удивительно проникновенным взглядом умных черных глаз. На нем была грязная рабочая рубаха и потрепанный холщовый передник до самых колен. Кузнец. Вот откуда у сторожей мечи гномьей работы. Из-за спины его опасливо выглядывал мальчишка-прислужник, что недавно щепил лучину в углу зала. А вот и тот, кто привел подмогу.

Гном кивнул не менее удивленному Гимли, потом перевел взгляд на Аниру.

— Гамут иенет(2), - произнес он на кхуздуле.

— Вену(3)... — машинально отозвалась девушка. Гном удовлетворенно улыбнулся и повернулся к спорщикам.

— Что тут происходит?

— Мастер Орин, — уважительно обратился к нему один из мужчин, пристававших к Анире. — Мы просто хотели познакомиться с девушкой. Нечасто в наши края заглядывают прохожие. Нас просто не поняли.

Гимли презрительно хмыкнул.

— Вы оскорбительно повели себя по отношению к незнакомой женщине. А ты будь благоразумен, — он строго посмотрел на молодого гнома. — Откуда такая враждебность? Просто поговорить было нельзя? Разве тебе нужны неприятности? Или хочешь угодить в застенок? Не думаешь, что без тебя может стать с ней? — он указал на Аниру.

Гимли поворчал еще немного, но заметно расслабился и острие меча от горла обидчика убрал.

— Так-то лучше, — удовлетворился незнакомый гном. — Вы уже нашли комнату?

Гимли утвердительно кивнул.

— Это ничего, думаю, что хозяин вас извинит, узнав, что я пригласил своих сородичей стать моими гостями, пока они в Туманном Логе. Берите свои вещи и идите за мной, — повелительно сказал он. — А вы, — он обернулся к мужчинам, — проветритесь на свежем воздухе да расходитесь по домам. И забудьте, что тут случилось.

Он выжидающе глянул на Гимли и Аниру, которые все еще пребывали в ступоре и не двигались с места:

— Не торопитесь? Или желаете остаться в приятной компании? — и, не дожидаясь больше, вышел вон.

Те переглянулись и поспешили следом.

* * *

Мастер Орин, как с почтением все его здесь называли, жил в Туманном Логе, по гномьим меркам, не так уж давно. Он перебрался сюда вскоре после Битвы Пяти Воинств, в которой пали оба его брата — единственные его родственники, настолько близкие, что он удосуживался это признавать. Он был родом из Железных гор.

Потеряв родных, он не захотел больше оставаться среди своих соплеменников и отправился на юг в поисках места по сердцу и спокойной, лишенной волнений жизни. В Туманном Логе он тоже появился просто прохожим, но, увидев, в каком плачевном состоянии находится позаброшенная деревенская кузница, не совладал со своим сердцем настоящего мастера и решился привести ее в порядок. Да так и остался.

Здесь его уважали за мастерство и такой необычный для гнома спокойный и справедливый нрав, нередко звали в судьи, если среди жителей случались споры и тяжбы. И в этот вечер он, услыхав, что на постоялом дворе в ссору ввязались его сородичи, последовал за мальчишкой-прислужником, бросив все и не раздумывая.

Мастер Орин оказался владельцем добротной бревенчатой избы-пятистенки и обширного подворья с каменной кузницей и показал себя весьма радушным и заботливым хозяином.

Пока он расспрашивал Гимли об их путешествии и о том, как обстоят дела на северо-востоке, Анира, как и положено благопристойной женщине, сидела тихо, как мышь и в разговор мужчин не встревала, не забывая, однако, держать уши на макушке, и прятала заинтересованный взгляд в кружку с горячим чаем. Он был очень кстати, как и жарко натопленная печь, потому, что снаружи весьма похолодало.

День был нелегким и суетным, и Анира чувствовала себя страшно усталой. Разомлевшая от тепла и сытости, она беспрестанно клевала носом и не замечала, как пристально посматривает на нее мастер Орин.

— Я думаю, что догадываюсь, кто ты, — вдруг уверенно произнес он, и Анира едва не подпрыгнула, мигом очнувшись от дремоты. Она в страхе глянула на Гимли, который вмиг стал натянутым и настороженным, и это тоже не ускользнуло от пытливых глаз кузнеца.

— И до нашего захолустья иногда доходят новости, — продолжал он. — Кроме того, я еще не так стар, как может показаться, и за сорок лет ничего не забыл, — и пояснил: — Я помню человеческую девушку с глазами цвета яшмы, которую Торин Дубощит неведомо откуда привел в Эребор. Люди говорили, что она ведьма, вроде Таркуна(4), да мы не очень-то тогда в это верили. Ты не похожа на нее.

Анира и Гимли едва заметно и с облегчением вздохнули.

— Зато ты очень похожа на своего отца, — как ни в чем не бывало, разливая душистый травяной чай, добавил Орин и хитро глянул на девушку. — Про семейство Торина в Средиземье велось довольно разговоров — разных и противоречивых. И про его необычную дочку, которую и гномихой-то назвать сложно, тоже. Нари, милая, ложись-ка спать, — неожиданно приказал он. — Время очень позднее, ты того и гляди, свалишься без сил. А мы с добрым Гимли еще немного потолкуем. Спи спокойно, в моем доме тебе ничего не грозит.

В какое-то мгновение Анира запаниковала. Ей казалось, что старый гном видит ее насквозь. Она понимала, что разговор, скорее всего, пойдет о ней, именно поэтому Орин и отсылал ее так настойчиво, и боялась, что Гимли придется все ему рассказать, и тогда неизвестно чем закончится эта ночь. Однако спорить она не решилась.

Едва за нею закрылась дверь, улыбка сползла с лица старого гнома, и он вперился в Гимли таким вмиг заледеневшим взглядом, что тот даже поежился.

— То, что твоя спутница и не человек вовсе, я заподозрил сразу. И уверился в этом, когда обратился к ней на нашем языке, а она ответила. По твоим глазам вижу, что прав, — холодно произнес Орин. В его голосе не осталось и намека на ту теплоту, с которой он разговаривал с Анирой. — А теперь говори, кто ты такой и куда ведешь эту девушку. Да не смей рассказывать мне сказки о том, что она твоя жена!

Гимли хотел было возмутиться, но тяжелый взгляд, которым одарил его хозяин дома, заставил его захлопнуть рот и пригвоздил к месту.

— Сейчас меня не особенно волнует, что в доме моем гостит королевская дочка, — продолжал мастер. — Гораздо больше меня занимает то, почему вы путешествуете вдвоем. Люди не настолько сведущи в наших обычаях, чтобы заметить отсутствие брачных браслетов на ваших запястьях. Но не я. И Нари тебе не сестра и не родственница, потому, что смотришь ты на нее вполне откровенно, так, как смотрят на женщину, которую желают. Ставлю десять против одного, что ты увел ее из Эребора не с благословения родителей. А теперь скажи мне, Гимли, сын Глоина, что мешает мне заподозрить, что ты обесчестил юную девушку, и убить тебя прямо сейчас?

Гимли жутко оскорбили и рассердили эти обвинения, но он понимал, что вряд ли решит проблему, если снова полезет в драку. Тем более что хозяин внушал ему доверие и казался умным и рассудительным.

— На вашем месте, мастер, я бы не торопился с выводами, — тихо произнес он. И не нашел ничего лучше, как рассказать Орину откровенно обо всем, что произошло с ним и Анирой за последние несколько недель.

Тот выслушал молча и не перебивая. Сомнений в правдивости слов молодого гнома он не испытывал, слишком уж ясно все было написано на лицах этих детей. А Гимли и Анира были для него не более чем попавшими в переделку детьми.

— Думаю, что могу понять ту непростую ситуацию, в которой вы оказались, — после недолгого раздумья решил мастер, но не забыл оговориться: — Однако я ни в коем случае не оправдываю тебя, Гимли, и не поздравляю твою спутницу с тем, что она пошла против своих родителей вместо того, чтобы почитать их и уважать их решение. К тому же она непростительно безрассудно подвергает свою жизнь опасностям. Я уже не говорю о том, что вы двое успели нарушить почти все известные правила приличия.

Гимли из уважения к старшему гному слушал суровую отповедь со смирением, но в глазах его пряталось плохо скрываемое раздражение.

— Не смотри на меня, как на врага, — продолжал Орин. — Я гожусь в отцы вам обоим, поэтому и учу уму-разуму. Тебя впереди ждет большое дело, но помимо того, с чем послал тебя в Ривенделл твой король, у тебя в этом путешествии есть и свой интерес, даже не пытайся отрицать. И вот с этим советую быть осмотрительнее. Что ж, пора отдыхать, — поспешил он сменить тему, решив, что сказал все, что хотел. — Думаю, что вы не захотите тут задерживаться и покинете Туманный Лог уже с утра. Да, чуть не забыл. Надеюсь, ты для своего же блага устроишься спать тут и подругу беспокоить не станешь.

Гимли покраснел и согласно кивнул.

В комнату, где заночевала Анира, он заглянул только ранним утром, когда тусклое, еще седоватое от тумана солнце повисло в паре пальцев от кроваво-красной линии горизонта, предвещая ветреный день.

Девушка еще не проснулась и как вошел Гимли не услышала. Он тихо притворил за собою дверь и минуту просто разглядывал подругу, не решаясь разбудить и благодаря всех богов за то, что та легла спать одетой.

Она спала, почти полностью утопив лицо в подушку и обнимая ногами сбившееся в ком стеганое одеяло. Гимли с трудом удержался от хулиганского желания протянуть руку и пощекотать ее маленькую розовую пятку. Он подошел ближе и осторожно отвел с ее лица закрывавшие его длинные волосы. Анира медленно открыла один глаз, потом второй и, с трудом сфокусировав мутный со сна взгляд, села в постели, спустив босые ноги на деревянный пол. Он сел рядом, каждым кусочком кожи ощущая идущее от нее ленивое тепло. Она была очаровательно растрепанной. Абсолютно заспанная, с мятыми полосками на круглой розовой щеке и ярко-зелеными влажными глазами.

— Нужно отправляться, — сказал Гимли, рассеянно вертя в пальцах кончик одной из ее разлохмаченных косичек. — Мастер Орин немного проводит нас и покажет, какой тропой лучше выйти к перевалу.

— Мне снова снилось море, — зевая, заметила Анира. — По крайней мере, в этот раз я уверена, что это точно было оно. Там громко, как наяву, вопили чайки, — она повела плечами, словно ей что-то мешало, и поморщилась.

— Ты спишь в удивительно неловких позах, — улыбнулся Гимли. — Поэтому наутро у тебя всегда болит шея.

Анира ничего не ответила, только запустила руку за шиворот и через мгновение, поменявшись в лице, извлекла из-под рубашки то, что причиняло ей такую острую назойливую боль.

Это был небольшой предмет с тонкими острыми краями, овальный, плоско-вогнутый и совсем тонкий. В луче заглянувшего в маленькое окно солнца он заблестел-запереливался всеми оттенками синего и голубого и стал похож на перламутровую раковину, какие Анира еще ребенком собирала на берегу Долгого озера вместе с Треном.

Она повертела его в руках и недоуменно посмотрела на друга.

— Странная штуковина, — вынес вердикт Гимли и решительно поднялся. — Идем, нам уже пора.

Анира послушалась и вышла из комнаты вслед за ним, оставив побеспокоившую ее неопознанную находку на прикроватной тумбочке. Сейчас ей совсем не думалось обо всяких странностях.

(1)Кервет — июль (квенья)

(2)Гамут иенет — доброго вечера (кхуздул)

(3)Вену — здравствуйте (кхуздул)

(4)Таркун — гномье прозвище Гэндальфа Серого

Твои жестокие слова — ты был предельно откровенным -

Острей, чем лезвие клинка, больней, чем кипяток по венам...

Как в горах все тропы и проходки так или иначе сливаются в одну дорогу, узкую, не светлую, куда даже днем солнце заглядывает лишь изредка, и вовсе не безопасную, так и ночи Эмин соединялись теперь с днями, сплетались тяжелыми снами, свинцовыми от тысячи оттенков темноты и печали. Дни перестали быть цветными, и под Горой ли или за ее пределами молодая королева не находила себе места. Сон не приносил отдыха ни телу, ни разуму, полнился кошмарами, которые выгрызали душу и нервы так, что потом долго и мучительно болело сердце, пропуская удар за ударом, и сбивалось дыханье, а напряжение клокотало внутри да вырывалось наружу безудержными слезами.

В этих виденьях причудливо и жутко переплетались ее тяжелые воспоминания и самые ужасные страхи и сливались с рожденными воображением суккубами. Ей представлялись то мертвые, как камни, недвижные сыновья, то окровавленный Леголас с глазами, больше не напоминающими цветом летнее небо, а потухшими и подернутыми серой дымкой. И Анира, которая заблудилась неведомо где и не может отыскать дорогу домой.

Горы топорщились чернолесьем, сожженными мертвыми стволами, каменными сторожевыми башнями в поволоке тумана, желтого от своей густоты, будто погребальный дым, пыльные дороги сужались, теснимые со всех сторон монолитными каменными стенами, да так, что ей, Эмин, становилось душно, давили ее немилосердно и жестоко. И вдруг, расступившись, открыли на миг клочок неба, серого, как пепел осенних костров, а с него ей на голову, на сердце, будто камнепад, обрушилась туча черного воронья с оглушительным скрежещущим карканьем, силясь выдрать глаза и душу саму...

Эмин вскрикнула и, проснувшись, рывком села в постели, сжала руками горло, чтобы не захлебнуться рыданием, и мелко дышала, чтобы успокоить беспорядочно трепыхающееся сердце.

Было раннее утро, она уже научилась чувствовать его приход, живя под горой, где солнечный свет не мог сказать ей, который час. Угли в камине давно прогорели и рассыпались в прах, и холод каменных стен сразу раскинул свои цепкие объятия, заполз под мокрую от испарины сорочку, захолодил влажные волосы. По шее, выгоняя целую толпу крупных мурашек, медленно сползла холодная липкая капелька пота.

В спальне снова было пусто — Эмин была одна. Ей и прежде случалось видеть кошмары, но, просыпаясь, она непременно попадала в крепкие горячие объятия мужа и не страшилась ночных демонов. Теперь же она раз за разом оказывалась с ними наедине и всегда — один на один с холодом и темнотой непроглядной подкаменной ночи. Кругом была только тишь и едва слышный шепот пламени в масляных лампах, которые Эмин теперь не гасила, боясь проснуться в полной темноте.

Теперь она редко видела мужа и едва ли перекидывалась с ним хотя бы парой слов в течение всего дня. Торин почти не появлялся в их покоях, не говорил с ней, избегал даже взгляда и выглядел таким чужим, каким не был и в тот день, когда судьба свела их на пороге Бэг-энда.

Они ссорились и раньше, не единожды, всегда буйно, со страстью и яростью, сознавая каждый свою неправоту и не спеша ее признавать, будто бы в пламя, которое горело меж ними постоянно, чья-то невидимая рука невзначай выплескивала меру гремучей селитры. Сказывался вспыльчивый нрав Торина, горячая кровь рода Дарина, что кипела в его венах, и трепетное гордое человеческое сердце Эмин. Но вспышка гасла, и они примирялись так же скоро и неумолимо, потому что друг без друга просто не могли дышать. Чаще всего уступала именно Эмин, демонстрируя то равновесие женской хитрости и мудрости, которое требовалось для того, чтобы мужчина считал себя правым и выигравшим спор. Пламя успокаивалось, подбиралось и мягчело.

Но на этот раз все было иначе. Тихо. Пугающе спокойно. Пламя не вспыхнуло, а заиндевело, обратилось в лед, да так и застыло. И Эмин колотилась об него, раня сердце в кровь об острые холодные грани, но не могла разбить и ждала, ждала день за днем, что вернется утерянное тепло, и Торин, как прежде, обнимет ее и прижмет к груди... Но не дожидалась.

Она неожиданно почувствовала себя не просто одинокой, а полностью обездоленной, тоска сжала сердце, по щекам потекли слезы, которые она больше не имела сил сдерживать. Она больше не верила никому, не верила даже Дис, которая старалась убедить ее в том, что все наладится.

— Он больше не любит меня, так, Дис? — со слезами в голосе спросила Эмин и вмиг снова стала похожа на заблудившегося ребенка. Гномиха покачала головой. В любой другой момент она бы от души посмеялась над опасениями невестки, но теперь эти двое всерьез беспокоили ее. То, что Эмин и Торин отдалились друг от друга, причиняло боль и ей.

Сердце никак не желало успокаиваться. Понимая, что заснуть она уже не сможет, Эмин оделась и вышла из спальни.

В гостиной приглушенные лампы испускали тусклый, чуть дымный свет. Она вошла и с удивлением обнаружила там мужа. Радостно встрепенувшееся было сердце замерло, едва только она заметила абсолютно отчужденный, пустой взгляд, которым он, не мигая, смотрел прямо перед собой. Она тихо подошла и села рядом с ним. Некоторое время они молчали, и Эмин понимала, что разговор придется начать ей. Сейчас же, немедленно найти нужные слова, иначе Торин снова исчезнет, запрется от нее окончательно, и ее надежда на то, что все еще может наладиться, совсем угаснет.

— Почему ты так жесток, Торин? — не в силах больше выносить это тягостное молчание, спросила Эмин. Глаза снова наполнились и пролились слезами, но ее это уже не заботило. — За какую провинность ты наказываешь меня?

Он не поднял головы, не пошевелился и даже не взглянул на нее. Плечи Эмин опустились еще сильнее. Она вдруг сникла и растерялась, испугавшись того, что он может ей сейчас сказать и еще сильнее — что снова промолчит.

— Я наказываю себя, — вдруг произнес он. В голосе его было столько горечи и печали, что Эмин замерла, затаила дыхание. — Год за годом я жил, забывая все худое, что случилось на моем веку и думая, что все самое плохое уже избыто и ушло безвозвратно. Но где-то в глубине души я таил то, чего боялся. Уверенность в том, что расплата неотвратимо придет.

— О какой расплате ты говоришь?

— За тебя. За не принадлежащее мне счастье, которое я держал в руках сорок лет, не имея на это никакого права.

Он наконец поднял на нее взгляд, сухой и обжигающий, будто горящие угли. Эмин смотрела на него сквозь туман собственных слез и не верила своим ушам. Отчужденный, растерявший равновесие и будто помешанный, с темным огнем в глазах, он был не похож на самого себя. Ей казалось, что он бредит.

— Я позволил себе поверить в то, что жизнь, наполненная радостью, возможна и для меня тоже. Я никогда не оглядывался назад, не сомневался, не думал о том, что в один прекрасный момент я могу все потерять, словно бы меня уже не могло коснуться ничто плохое. Я был слишком самонадеян. Судьба двух моих сыновей мне неизвестна, что с ними стало, я не могу и догадываться. Трен — не тот, кто может стать опорой и гарантией нашего рода. Моя дочь, та, которая должна была составить будущее народа, сбежала к эльфам. К эльфам! И ты отпустила ее... Да не одну, а с остроухим! Между тобой и Леголасом с первой минуты было что-то такое, чего я понять не в состоянии, и с годами это что-то только крепчало. Будто бы еще один мир, принадлежащий только вам, в который вы пустили еще только Нари... Я боюсь, что моя дочь потеряна для Эребора навсегда. Да и ты далека от меня, словно пики Голубых гор...

— Меня пугают твои суждения, Торин, — покачала головой Эмин. — Неужели это все из-за того, что я не позволила тебе совершить ошибку и выдать единственную дочь за того, кто сделает ее несчастной? Не позволила тебе лишить ее права на любовь? Неужели только в этом и состоит моя вина?

Торин смотрел на нее печально и отчужденно, и Эмин с ужасом понимала, что он где-то далеко, уже не с нею, что он полностью погрузился в свою боль, закрылся от нее на все замки и возможности достучаться до него у нее нет.

— Моя вина велика, Эмин. — продолжал он. — Я сделал тебя своей женой и матерью своих детей, но никогда не спрашивал, хочешь ли ты этого. Мне следовало доживать свой век в одиночестве и не стоило состязаться с молодостью. Если бы не проклятый Трандуил, ты бы ушла в Эред-Луин с Кили, как и собиралась. Ты ведь любила его, я прав? Мне нужно было отпустить тебя еще тогда, не прикасаться к тебе, а держаться дальше и сердце свое защищать, пока оно еще мне принадлежало. А я вместо этого разрушил и твою, и его жизнь. Я должен был получить назад свое королевство, которое так желал вернуть, а ты бы так и осталась прекрасным воспоминанием, которое скрасило бы мой век. Тогда я бы смог перетерпеть эту боль. Теперь же мне ее не вынести, как и не исправить сделанной ошибки.

Эмин слушала, не перебивая, и теперь уже холодела от ужаса. Ее мир трещал, дрожал и грохотал каменной осыпью, и исчезало в этом бедствии все, что давало ей покой и уверенность столько долгих лет. Она и представить не могла, что один ее поступок, продиктованный материнской любовью, станет отправной точкой в крахе ее отношений с мужем. Нечеловеческий страх завладел ее сердцем. Закрыть бы руками лицо да бежать без оглядки, просить бы помощи и совета у богов. Да только у каких? Тех, что потеряны, или тех, что родными так и не стали? Потому, что она одна здесь, без него, без его любви совсем одна...

Неожиданно Эмин взъярилась. Вскочила, сверкая глазами и возбужденно дыша, вперилась в мужа огненным взором.

— Так вот чем я была для тебя все эти годы! Я, не задумываясь, покинула мир, в котором родилась, своих друзей, привычный уклад жизни, чтобы быть с тобой! — крикнула она. — И это затем, чтобы спустя четыре десятка лет услышать, что я была твоей ошибкой?! Думаешь, это ты удержал меня тут? Решил за меня, а я подчинилась? Ты слишком плохо знаешь людей, Торин Дубощит! Осталась, потому, что другой судьбы не хотела, хотя и не знала еще ровным счетом ничего о ваших законах и о том, что должна буду стать твоей женой! — Эмин перевела дух, подарила мужу жестокий, лишенный жалости взгляд. — Кили просил меня уйти с ним. С настойчивостью, которая могла бы поспорить с твоей. Но я этого не сделала, потому, что сама, сама чувствовала уже сердцем, что мое место рядом с тобой, что в тебе моя судьба. Очень жаль, что ты считаешь меня ошибкой всей твоей жизни.

Он медленно поднял понурую голову, глянул так, будто видел ее впервые, будто разбудили его эти горькие, правдивые — он знал это! — слова, что она хоронила от него, что высвободились, вырвались вместе с обидой, которую он нанес ей. Слова, что никогда не были бы сказаны, потому, что она берегла от них его, Торина, берегла с мудростью, свойственной лишь любящей женщине. Любящей... а он посмел усомниться в ее любви. Он поднялся, сделал в ее сторону шаг и лихорадочно пытался произнести то важное, что вернуло бы их прежних, их вместе, а не по отдельности. Но Эмин отвернулась и уже не смотрела на него, занятая собственной болью, не увидела страха в его глазах, страха, что он оттолкнул ее, и, может статься, оттолкнул навсегда.

— Эмин... — не найдя слов, он попытался дотронуться до нее, но она отдернула руку, будто обожженная каленым железом, отпрянула прочь и уже сама смотрела чужим взором, холодным и темным, как покрытый изморозью камень.

— Не трогай меня! Никогда больше! Не думала, что будешь безразличен к моим страданиям... — вскричала она и бросилась вон из покоев. Опомнившийся Торин выбежал следом, но коридор был уже пуст, и даже шагов совсем не слышалось.

— Эмин! — закричал он, вызвав жутковатое голодное эхо. — Эмин!

Но разве могла ему ответить пустота?

* * *

Впервые за долгие годы Трена всерьез беспокоили отношения его родителей друг с другом. И впервые он не поручился бы за будущее их семьи. Если бы Торин закатил скандал, принц бы даже не заволновался. Но тот просто промолчал. И продолжал избегать выяснений день за днем, все больше утопая в одному ему известных мыслях. Мать выглядела подавленной и безразличной, часто плакала, с надеждой высматривала его везде, пыталась завязать с ним разговор, и сердце юного принца сжималось от жалости к ней. Трен понимал и погрузившегося в себя отца, для которого исчезновение Аниры стало той каплей, что переполнило чашу его терпения к своевольностям жены. Обладающий тонким эмпирическим даром, чувствовал боль, горечь, обиду обоих, мучился от этого сам, переживая их душевные терзания, как собственный телесный недуг. Помочь он не мог ничем. На этот раз в семейную драму категорически отказалась встревать даже Дис.

Зато встрял Даин Железностоп. Еще в то утро, когда Анира исчезла из Эребора, а юный принц бросил ему в лицо обвинения в небрежении обычаями, ринулся к Торину за объяснениями, да поволок с собой еще и Трена, как свидетеля своему гневу, и был в ярости еще страшнее подгорного короля.

В пылающих глазах Даина душа обнажилась, будто вывернутая наизнанку. Смотрел на Торина не просто осуждающе — с яростью, словно хотел этим взглядом сердце тому выжечь, ни больше ни меньше. Длинный белый шрам — память о давних битвах — жутковато выделялся на побагровевшем лице, и даже всегда спокойному, уравновешенному Трену, которого было сложно испугать, стало не по себе.

Предводитель гномов Железного взгорья принял решение остаться в Эреборе до тех пор, пока не придут вести из Ривенделла — о том, какой враг выступил против свободных народов, да и об Анире, судьба которой его очень волновала. К тому же Даин ухитрился-таки разглядеть неуверенность своего родича в завтрашнем дне и видел, как Торину недостает старшего сына, который, несмотря на юность, был его правой рукой.

Сам Трен не удивился, узнав от матери и о том, как отреагировал Гимли на весть о скором замужестве Аниры, и вполне понимал его решение. Сложно или нет было тому поступиться всем тем, что с детства прививали ему родители, принц не знал. Однако снова и снова ловил себя на том, что рад тому, что спутником сестры стал именно сын Глоина, а не Леголас. И уж тем более Трена делал счастливым просто тот факт, что она ушла не одна.

О том, что заставило Гимли, не задумываясь, переступить через целый сонм их законов, гадать не приходилось — он любил Аниру. Любил давно и отчаянно, не придавая значения ее странностям, обращал мало внимания на ее магию, словно той не было вовсе, не помнил о половине человеческой крови, что текла в ее жилах, и, время от времени для порядка ворча и выказывая недовольство ее поведением, все же не старался ее изменить и вписать в рамки, обыкновенные для гномих. Вынес эту любовь из ее детства, когда, потакая ее шалостям, не боялся самого короля и бесконечно покрывал ее проделки. И когда Анира выросла, не испугался гнева ее отца снова и увел ее с собой, увел прочь от горькой доли. Правда, сейчас юная, взбалмошная, абсолютно невежественная в таких вещах и совершенно безразличная к делам любовным принцесса пока не могла принести молодому гному ничего, кроме сердечной боли. И тут Трен Гимли искренне сочувствовал.

Так юный принц размышлял уже много дней. Думал о сестре, печалился о братьях и болел душой за родителей. Беспокойство усилилось, выросло в тревогу, когда однажды поутру его посетило то холодное, зябкое ощущение, которое возникало только тогда, когда матери не было рядом. Темное, огромное, гулкое от эха чувство пустоты.

Будто бы в подтверждение этих мыслей, уже к концу дня появился его отец, совсем не безразличный, а взволнованный, с блестящими как у больного лихорадкой глазами и трудно определяемым выражением на лице.

— Трен! Мне нужно, чтобы ты отыскал свою мать! — без предисловий выпалил он, хватая сына за плечи и пугая его своим жутковатым видом.

Принц воспринял это явление в своей обычной спокойной манере. Отца он видел и не таким.

— Вы повздорили?

— Это не твоя забота! — тут же рыкнул Торин. — Просто отыщи ее, — уже мягче добавил он.

Трен аккуратно высвободился из его рук и прислушался к себе.

— Матушки нет в Горе, — уверенно сказал он после минутного раздумья. — Я не сильно ошибусь, если предположу, что ты этому поспособствовал?

Торин метнул в сына уничтожающий взгляд, но чуткий Трен в глубине его заметил ни что иное, как чувство вины. А еще страх. Его отец боялся за мать. Принц вздохнул.

— Отец, я не стараюсь блеснуть остроумием. Я просто хочу помочь. Расскажи мне, что случилось, и, возможно, я смогу что-то сделать.

И Торин, сам от себя не ожидая такой откровенности, сбиваясь и запинаясь, передал сыну суть их с Эмин разговора и то, как обидел он ее своими словами, и как она оставила его, исчезнув в неизвестном направлении. В другой момент Трен осудил бы его, непременно попеняв на то, как отвратительно глупо он повел себя, но Торин был так растерян и испуган, что принцу стало его жаль.

— Я не знаю, где матушка, — сказал он, сочувственно глядя на отца. — По-хорошему, нужно дать ей время остыть. Успокойся и припомни — со своей магией она не беззащитна. И у нее есть Луит, — он нахмурился. — Но если не вернется до утра — это уже не шутки. Ее непременно надо будет искать.

— Лучше прямо сейчас, — возразил Торин. — Вдруг с ней уже что-нибудь случилось?

— Если бы она была ранена или мертва, я бы почувствовал это, — возразил Трен, заметив, как при этих словах побледнел его отец. — Махал! — вдруг воскликнул он. — Благодаря вам я, не испытавший еще любви, знаю, какая она. Так неужели же вы, те, кому выпало в жизни так полюбить, как дается не каждому, не можете принять друг друга и не причинять больше один другому боли?

* * *

Бежать! Вот то одно, чего хотела сейчас Эмин. Во что бы то ни стало вырваться отсюда, где было теперь так больно дышать, от ставшего таким чужим Торина, потому, что видеть осуждение и холод в его взгляде она уже не могла. Может, и станется так, что под голубым, летним все еще небом, развеется ее тоска и вернутся на круги своя мысли, чувства и чаянья...

Убежала прочь от мужа, не оглядываясь, поддавшись велению души, не услышала, как отчаянно он звал ее, и страха и горя в его голосе не услышала. Не постаралась даже прикрыться невидимостью, как всегда делала в тех случаях, когда ей нужно было выйти из Горы одной да без ведома Торина, потому, что была уверена — сегодня он не станет ее удерживать. У ворот сверкнула суровым взглядом на оторопевших, сбитых с толку стражников из ночного еще караула, кратко повелела пропустить, а они не посмели ей перечить, хотя и смотрели с неодобрением.

А Эмин уже призвала Луит и неслась, не разбирая дороги. На быстрых волчьих лапах расстояния сокращались невероятно, день летел мимо стремительно, будто ласточка перед дождем, и она, поглощенная собственными переживаниями, даже заметить не успела, как он склонился к закату, а она сама оказалась в Великом Лесу. Эмин обернулась собой и тоскливо посмотрела в начавшее рыжеть небо. Изнутри пришел сердитый, осуждающий рык Луит.

«Воротись домой, глупая волшебница! Наш мужчина, вероятно, уже сходит с ума, не зная, где ты и что с тобой!»

«Его это не заботит, Луит. Больше нет. И он озвучил это вполне ясно».

«Я никогда не думала, что ты настолько глупа! И куда ты только собралась? — насмешливо, с издевкой произнес голос. — Твоего длинноволосого красавчика нет и в помине, иначе он бы давно примчался к тебе навстречу, потому, что чует твое присутствие не хуже ищейки. А в озерный город ты не пойдешь, я слишком хорошо тебя знаю».

«Придержи язык, ты, надоедливый комок шерсти! — вдруг озлилась Эмин, посылая в Луит мысленный пинок. — Мне нужно побыть одной, а твоя болтовня безмерно раздражает!»

На краю сознания обиженно проскулили, и Эмин почти физически ощутила, как ее волчица раздраженно махнула хвостом и уплыла в неизвестные ментальные глубины. Она почти тотчас пожалела о своем гневном всплеске и попыталась исправиться.

«Луит, вернись, — позвала она. — Луит, я не хотела тебя обидеть».

Но та молчала, потому что имела не самый сговорчивый характер, да и Эмин была немало виновата перед нею. К тому же, сама королева начала запоздало понимать, что поступила не лучшим образом, и уж точно не так, как пристало ей. А в лучших традициях капризного ребенка. Она привалилась спиной к стволу старого дерева, сухому, белому и лишенному коры, и прикрыла глаза. Из-под ресниц снова покатились слезы.

И она сама — как этот карагач. Если не теперь, то будет такою совсем скоро. Потому, что словами Торина, будто ножом, была вспорота кора на ее юном еще древе, и очень скоро ветра и солнце иссушат его, и оно, беззащитное, погибнет... И она без него, без его любви погибнет тоже.

Обида еще ворочалась под сердцем колючим ежом, но печаль была теперь сильнее, и еще острее ощущалось собственное несчастье. Даже длинным светлым летним вечером бродить по Великому Лесу в одиночку было тоскливо. Эмин многое дала бы за то, чтобы рядом оказался Леголас. Ей не хватало его участия, мудрого слова и твердой ласковой руки на своем плече, его звучного ясного голоса и речей, по-эльфийски красивых, что плелись, будто замысловатое кружево и так нравились ей.

Но все же в этом одиночестве был какой-то особенный, скрытый покой. Мысли действительно выстраивались в ясный стройный ряд на удивление быстро, а вынужденное молчание и отсутствие вокруг голосов, включая и ее собственный, действовало на Эмин успокаивающе. Эта тишина, наполненная лишь голосами лесных тварей и вздохами ветра в густой листве деревьев, как бы вымывала из ее души страх за их с Торином будущее, за судьбу сыновей и долю дочери и действовала на нее на манер колыбельной.

То, что она совершила большую глупость, забредши в Лихолесье одна-одинешенька и без оружия, Эмин поняла, когда кануло солнце и темные кроны сомкнулись над ее головой. Со стороны Долгого озера небо было не багрово-синеватым, как всегда на закате, а угольно-черным, и подсвечивалось на горизонте длинными огненными вспышками. Вдали раскатисто загрохотал гром. Собиралась гроза.

Эмин снова попробовала призвать волчицу, но Луит обиделась крепко и упорно молчала. Королева поняла, что ночь ей придется провести под сенью Лихолесья. Она уже успела поругать себя за этот глупый полудетский порыв, за то, что убежала неведомо куда, вместо того, чтобы пойти и привычно поплакать на плече у Дис. Но дело было сделано.

Из размышлений Эмин вырвал посторонний звук, тяжелый металлический лязг оружейной перевязи и отвратительно грубый рычащий говор, который она узнала бы из тысячи. Орки. Встревожившись, она застыла и огляделась, пытаясь определить, с какой стороны к ней приближаются. Совсем близко из кустов с оглушительным клекотом взвилась стайка потревоженных птиц, и Эмин поняла, что времени у нее совсем нет. Она торопливо закатилась под ближайшие кусты с нависшими над землей ветками как раз в тот момент, когда из чащи с черными кривыми мечами наголо один за одним полезли те мерзкие создания, которых после Битвы Пяти Воинств она надеялась не повидать больше никогда.

Их было много, и они уже учуяли ее, это было заметно по тому, как хищно они нюхали воздух. Сердце Эмин бешено колотилось, она тщетно пыталась заставить себя дышать медленно и ровно, стараясь сосредоточиться на магических потоках и понимая, что сейчас только они способны защитить ее.

Орки остановились на дороге не более чем в пяти шагах от ее укрытия. Один из них, рослый и серокожий, неуловимо напомнивший похолодевшей от страха Эмин Азога Осквернителя, поведя носом, подошел почти вплотную. Она закрыла глаза, притронулась к магии, обволакивая себя невидимостью и приглушая звук своего дыхания... Орк что-то прошипел остальным и сделал шаг в ее сторону, вероятно почуяв магическую волну. Потом еще шаг, и еще... Вот он уже коснулся своей лапищей ближайшей ветки... Эмин стиснула зубы, чувствуя, как по телу побежала судорога. Она уже могла почувствовать орочью вонь. Безотчетно она сжала кулаки, ногти впились в ладонь, поранив мягкую плоть.

Едва только выступила первая капелька ее крови, орки переполошились, занюхали с утроенным усердием и скопом двинулись к ее кустам. Тот самый, что был ближе всех, с рычаньем ткнул в куст своим мечом, едва не попав Эмин в лицо. Она с трудом сдержала вопль ужаса.

А стая уже крушила кусты вокруг нее, и тихий предгрозовой воздух полнился сочным треском ломающихся веток и густым ароматом измятой листвы. Эмин, улучив момент, выдралась из колючих зарослей, задев плечом одного из орков, и кинулась прочь.

И почти сразу же замерла, когда сверху, из крон тысячелетних падубов, вместе с нежданным градом смертоносно точных серебристых стрел, посыпались-закружились листья и, стремительно перебегая по ветвям, обрушились на уродливые орочьи головы тонкие, гибкие лесные лучники. Звонкая эльфийская речь заглушила орочье шипенье, черные фигуры защетинились стрелами, падали, будто срезанные, забрызгивая черной кровью зеленую листву... Эмин повела рукой, сбрасывая невидимость.

Впереди всех она заметила эльфийку небольшого роста в травянисто-зеленой одежде, которая, казалось, бежала по воздуху, неуловимо быстро и точно выпуская стрелу за стрелой и взвивая за спиной золотые волосы, будто сказочные крылья. То, что именно она вела отряд, Эмин поняла по звонким приказам, которые та успевала выкрикивать. Перекувыркнувшись в воздухе, она упруго приземлилась на тропинку лицом к лицу со стоящей с расширенными глазами Эмин и выпустила последнюю стрелу из своего колчана той за плечо, попав промеж глаз орку, уже занесшему над нею свой ятаган. Эмин почувствовала на лице холодный ветерок, когда стрела просвистела мимо нее.

Пока эльфы, коротко переговариваясь, собирали свои стрелы, к ней, еще не очнувшийся от волнения и испуга, приблизилась ее спасительница, взглянула гордо, даже надменно, высоко вскинув подбородок, и слегка поклонилась, как того требовал этикет. Эмин внезапно поняла, что так поразило ее в этой лесной эльфийке. Ее волосы цвета расплавленного золота, спускающиеся на плечи и спину пышными объемными кольцами. Она никогда не видела эльфа с кудрявыми волосами. На фоне этой странности даже густо-фиалковые глаза девушки казались вполне тривиальной вещью.

— Я Эйриэн, лейтенант королевской стражи, — произнесла она на всеобщем языке. — Вам не следовало ходить по лесу в одиночку и без оружия, леди Эмин. Вам повезло, что мы следили за вами и давно высматривали эту стаю, поэтому успели прийти на помощь. Однако, тут все еще не безопасно. Вы должны последовать за мной. Владыка Трандуил просит вас воспользоваться его гостеприимством на эту ночь.

При звуке имени венценосного эльфа Эмин передернуло.

— Я благодарю вас за спасение моей жизни, но никуда не пойду, — твердо сказала она. — Я возвращаюсь в долину.

— Собирается гроза, — настойчиво продолжала эльфийка. — Уже темнеет. Вы не успеете добраться даже до Эсгарота.

— Я возвращаюсь в Эребор, — упрямо сжала губы Эмин. — Я ушла, никого не предупредив, мои муж и сын будут волноваться за меня.

Губы эльфийки слегка дернулись.

— Владыка ждет, леди, — повторила она, не утруждаясь дальнейшими уговорами и приглашая следовать за собой.

Эмин вздохнула и повиновалась, понимая всю бесполезность своих отпирательств и тщетно пытаясь взять себя в руки. Под ложечкой неприятно тянуло от мыслей о скорой встрече с Трандуилом. Она и предположить не могла, что ссора с мужем приведет ее туда, где началась их история — в царство лесного Владыки.

* * *

Трандуил не поменялся за прошедшие сорок лет, и Эмин посетило нехорошее ощущение того, что она вернулась в прошлое. Та же горделивая стать и холодное, лишенное эмоций лицо, сцепленные за спиной ладони и надменный взгляд свысока. Правда на этот раз в его причудливой короне были не багряные осенние ягоды, а веточки снежноцвета с цветами.

Эмин доставлял моральное неудобство тот факт, что она пришла сюда едва ли не под конвоем, будто была пленницей. И хотя эльфы, что привели ее во дворец, были предельно уважительны и деликатны, она не сомневалась в том, что они применили бы силу, вздумай она сопротивляться. Она бы ни за что не созналась бы, что боится, и не показала бы своего страха, но не чувствовать его не могла. Того давнего короткого, но насыщенного событиями знакомства с отцом Леголаса ей вполне хватило, чтобы понять, что Трандуил никогда не делает ничего просто так. Вероятно и теперь, настойчиво пригласив ее сюда, он преследовал одному ему известные цели.

Эмин слегка кивнула венценосному эльфу, соблюдая церемониал, но, однако же, головы не склонила. Выпрямилась во весь свой маленький рост, посмотрела ему в глаза без трепета, припомнив, что теперь ровня ему, и заговорила первой, с досадой отметя некстати пробравшиеся в голову мысли о том, на кого она похожа после вояжа по колючим кустам.

— Позволь поблагодарить за спасение моей жизни, Владыка, — с достоинством произнесла она. — Я могла бы погибнуть, не появись твои эльфы так неожиданно.

Трандуил смотрел на нее задумчиво. Последнюю фразу выделила голосом недвусмысленно, почти в открытую попеняв ему на то, что отрядил лучников следить за нею, держалась горделиво, если не вызывающе, и даже не думала отводить взгляд. И ту чумазую человеческую девчонку, что шла с гномами к Эребору, перепуганную, но дерзкую, из-за которой Торин Дубощит рискнул, не задумываясь, не только своей головой, но и жизнями своих товарищей, напоминала разве что сущим бедламом в длинных, до талии, растрепавшихся косах.

Риск, по всей видимости, оказался оправданным. Теперь перед Трандуилом стояла королева. Уверенная в себе, властная... И полная жизнью до краев, будто лист падуба — небесной водою после грозы. Эльфу стало жарко, когда он, словно в кипящее золото, окунулся в ее спокойный взор, в глубине которого так просто было прочесть успешно сдерживаемый гнев. Такого блеска в глазах невозможно увидеть ни у одной эльфийки. Это привилегия человека — выплескивать столько эмоций в одном только взгляде. Тогда, сорок лет назад, Торином, возможно, руководили чувства, но даже тогда он знал, какой она станет.

— Ты нарушаешь границы моих владений, волшебница, — вслух сказал он. — Что ты делала в моем лесу одна и в такой час?

— Твой сын дал мне разрешение бывать здесь всякий раз, когда я этого захочу, и ходить по Великому лесу свободно, — в тон ему ответила Эмин. — А на твой вопрос я предпочитаю промолчать — это мое личное дело.

— Леголас очень привязан к тебе, — неожиданно спокойно признал Трандуил. — И неразлучен с твоей дочерью. Я видел эту девушку и решил бы, что в ней нет и капли гномьей крови, однако ее дерзость и невоспитанность говорят сами за себя. Она невероятно похожа на Торина. Ты знаешь, откуда у нее белая прядь волос? — вдруг спросил он.

Эмин пожала плечами, постаравшись за безразличием спрятать досаду. Ей не хотелось говорить об Анире с Трандуилом.

— Гэндальф Серый утверждает, что это знак магической одаренности, — уклончиво отозвалась она.

— Странствующий маг всегда знает, что говорит, — многозначительно протянул Владыка, и Эмин решительно не понравилась его интонация. Она насторожилась. — Я не намерен ссориться и рад случаю поговорить по душам, — добавил он, предупреждая ее реакцию.

— Случаю? — усмехнулась Эмин. — Твои эльфы следили за мной. И гостеприимство твое больше напоминает приказ, чем вежливую просьбу.

— С тобой обошлись грубо? — тут же вскинулся Трандуил, сверкнув глазами в сторону Эйриэн и ее стражей, которые все еще находились в тронном зале и стояли на почтительном расстоянии от Владыки и его гостьи. Эмин поразилась — порыв эльфа был искренним, и все говорило о том, что он действительно не хотел усугублять отношения.

— Нет, Владыка, — поспешно возразила она, не желая создавать неприятностей спасшей ее эльфийке. — Но я должна вернуться в Эребор. Если мой муж узнает, что я в твоем дворце, он не станет задавать вопросы.

Трандуил помрачнел.

— Эти орки — не единственная стая в окрестностях. И близ Горы они рыщут тоже. До Эребора ты не дойдешь. Оставайся в моем доме до утра, а на рассвете отправишься в долину. Эйриэн! — позвал он, и девушка приблизилась. — Поутру возьмешь с собой отряд из сотни воинов и поведешь их к Дейлу вместе с леди Эмин.

— Откуда такая забота, Владыка? — насмешливо поинтересовалась королева. — На тебя это не похоже.

— Ты забрела в мой лес, волшебница. Если с тобой что-нибудь случится именно тут, твой муж станет моим ночным кошмаром. А нам, в преддверии войны, еще не хватало сцепиться друг с другом.

Эмин удивленно задрала бровь. Еще бы! Такие здравомысленные и правильные слова из уст заносчивого эльфийского короля! Ей не слишком верилось в его искренность.

Трандуил неожиданно резко приблизился к ней, и Эмин собрала все свое мужество, чтобы не отпрянуть назад. Он несколько мгновений сверлил ее взглядом, а потом спросил, без явственной неприязни, но с любопытством:

— Что ты сделала с моим сыном, волшебница? Какое проклятье наслала на него, что он перестал верить мне и подчиняться? Какая отрава, замешанная твоею рукой, сделала его таким зависимым от страстей, таким похожим на смертного?

Он не ждал ответа от нее, скорее уж — от себя. И припомнил недавний разговор с сыном, вынудивший его переступить через свою собственную гордость.

— Я не могу пойти в Ривенделл, отец, — втолковывал Леголас, упрямо качая головой и не глядя ему в глаза. — Ты можешь отослать к Элронду доверенного.

— Кому я могу доверять больше, чем собственному сыну? — запальчиво возражал Трандуил, уже понимая, что спор ни к чему не приведет.

Всего-то и было в ней, в этой маленькой женщине — неодолимая воля, бесстрашие и сила духа, да еще необыкновенная теплая женская нежность, которая не исчезала, даже когда та гневалась, а Леголасу хватило и этого, чтобы она проникла в его бессмертную душу. Трандуил не верил сыну. Он понимал, что мятежный царевич дорожит жизнью своей волшебницы и ее дочери, а все остальное волнует его гораздо меньше. Однако он не стал озвучивать своих мыслей перед Эмин.

— Леголас дал имя твоей дочери, — сказал он. — Полагаю тебе известно, что среди нашего народа не найти двоих, носящих одинаковое имя. Он подарил ей эльфийское имя, которое с этого момента принадлежит только ей и в анналах нашей истории не повторится. Дочь Рассвета, ребенок солнца... В одном этом столько радости и гордости, будто бы он назвал собственного ребенка. Я спрашиваю тебя еще раз, Эмин, Радужная волшебница Средиземья, гномья королева и друг эльфов, что связывает тебя с моим сыном?

Эмин с трудом сдержалась от того, чтобы прошипеть Владыке в лицо обвинения в двусмысленностях, и стойко выдержала его взгляд.

— Дружба, Трандуил, — высоко вскинув подбородок, произнесла она. — Многолетняя и искренняя. Хотя сомневаюсь, что тебе известно, что это такое.

Но Трандуил не верил и ей тоже. Он уже давно сделал собственные выводы и был почти уверен в их правильности. Для подтверждения ему следовало хорошо подумать и освежить в памяти нечто, прочитанное очень давно в фолиантах таких древних, что страницы их почти рассыпались в пыль. Гораздо сложнее было понять, что со всем этим делать.

* * *

Ночь проходила. Она тянулась так мучительно, что позволила оставшемуся наедине с собой Торину в полной мере прочувствовать всю ту пустоту, которая окружила его, оглушающую тишину и одиночество. Понимал, что ничем нельзя измерить его печаль, его вину и тот первобытный ужас, который заслонял собою весь мир при мысли о том, что могло случиться с Эмин, куда ее могла загнать горькая обида, и кто мог повстречаться ей этой ночью. Проклятая ночь тянулась так медленно, что он едва не лишился рассудка. Рвался навстречу, готов был бросить все и идти за ней в одиночку, невзирая на темень и грозу, лишь бы найти, вернуть и укрыть. Лишь бы не было поздно просить у нее прощения. Но, понимая, что и так наломал дров, пообещал Трену обождать до утра и обещание держал.

Трен был совершенно прав, а он сам ошибался. Он не сможет жить без Эмин теперь, и тогда, вздумай только он отпустить ее, он бы не пережил этого. Сколько раз мог умереть? Бессчетно... Если бы она осталась в Хоббитоне, а не пошла с его отрядом на восток, и сам бы не знал, отчего угасает... После Быстрой речки и ночи, проведенной на берегу, знал уже все. Злился на себя за собственную слабость и ревновал ее, как безумный, к своему юному племяннику, которому доставались ее самые нежные улыбки, прогонял прочь не единожды, каждый раз боясь, что она послушается и уйдет. Если бы случилась беда, и Эмин бы погибла, умер бы рядом с ней...

После Лихолесья лгал всем — ей, Балину, Кили, самому себе... Даже богам лгал. Потому, что, услышав о намерении Трандуила оставить Эмин в Лесном Королевстве, вместе с яростью испытал радость. Эгоистичную, злую... потому, что ничего не видел вокруг в этот момент, кроме шанса, надежды, засветившей ему во тьме ночи сигнальный огонек. После, все уже для себя решивший, не отходил от нее ни на шаг, чтобы все вокруг знали — Эмин его, и так будет до скончания века. И кривил, ох, как кривил душой, когда, месяц за месяцем борясь с собой, ждал, что она придет к нему сама, без принуждения. Потому, что вздумай она сказать «нет», отпустить бы не смог все равно...

Торин так глубоко окунулся в свои воспоминания и думы, что не сразу заметил появление Трена, который безуспешно пытался его дозваться, а, потеряв надежду привлечь его внимание, просто потащил отца вон. Юноша что-то говорил, был радостен и возбужден, но из всего, им сказанного, Торин услышал только первые несколько фраз. О том, что Эмин вернулась, и что ночью на нее напала стая орков. Проклял себя в тысячный раз за то, что был этому причиной, и в миллионный — за то, что сделал больно той, которую любил. И обмер, понимая, что мог этой ночью потерять ее навсегда.

Он знал, что сейчас, при всех, скажет ей немного. Но и эти простые слова застряли у него в горле, едва он увидел то, что привело его младшего сына в мальчишеский восторг. Эльфы. Помимо целой и невредимой жены у Северных Ворот обнаружились четыре стройных ряда эльфийских лучников. По двадцать пять в каждом, — ошалело подумал Торин, взирая на это диво с вытянувшимся лицом. Лесные эльфы редко оказывались в такой близости от Горы — король их не жаловал, хотя формально и сохранял с дивным народом мир и союз. А то, что он видел перед собой сейчас, привело его в такое удивление, что он и разозлился-то не сразу.

— Эмин, скажи, что мои глаза плохо служат мне, — произнес он совсем не то, что собирался.

— Ничуть, — сухо отозвалась та и к мужу приблизиться не поспешила. Надо же! Оказывается, теперь мы даже разговариваем. — Это эльфы из Лихолесья. Их прислал Трандуил. Отчасти, чтобы защитить меня, — она не шелохнулась, увидев, как разгневался Торин при звуке этого имени, и даже испытала что-то вроде мстительной радости. Она указала глазами на златовласую эльфийку рядом с собой. — Лейтенант Эйриэн и ее отряд останутся в долине и помогут нам и людям обеспечивать ее безопасность. Из лесной глуши все наглее лезут орки. Кто знает, какая еще нечисть вскорости явится сюда? Эльфийские лучники не будут лишними и в наших, и в человеческих патрулях.

— Им нечего тут делать! — зарычал Торин. — Пусть убираются в свою чащу!

Эмин серьезно посмотрела на мужа. Тот был зол, и она прекрасно видела, чего ему хочется. Торин снова желал все сделать по-своему, и снова здраво мыслить ему мешало треклятое гномье упрямство. И, хотя она видела, какой радостью загорелись его глаза, когда он увидел ее живой, как хотел поскорее поговорить с ней, Эмин усмирила порыв немедленно броситься ему на грудь. Решить вопрос с эльфами было наиболее важным сейчас, и давать спуску Торину она не собиралась. Сегодня она вообще была не намерена его щадить.

— Эльфы — свободный народ, — сказала она. — Они вольны быть там, где им заблагорассудится, тем более, что к тебе под гору лезть никто не собирается. А люди их помощь отвергать не станут. Ты тоже, если прислушаешься к голосу разума. Или ты позабыл, как сорок лет назад исход Битвы решился в нашу пользу только потому, что сражались мы все вместе, не глядя на кровь и форму ушей?

Сарказм неожиданно подействовал. Или же Торину в кои-то веки все-таки осточертело препираться, — мысленно улыбаясь, подумала Эмин.

— Пусть остаются, ежели им так нравится, — проворчал он. — Да только уберутся от Ворот и впредь не смеют и ступать дальше Бегущей. Если мои дозорные увидят хоть одного остроухого на мосту, я не стану с ними миндальничать.

Сказал — и остолбенел. Потому, что эльфийка, что привела отряд к Горе, не шелохнулась с места и, не удостоив его и взглядом, повернулась к Эмин, вопросительно подняв острую, как кинжал, бровь. Торин нахмурился, услышав за спиной сдавленное фырканье Трена.

Эмин благосклонно кивнула девушке. Та оживилась.

— Леди Эмин, я оставлю себе десятерых воинов. Мы расположимся у моста через Бегущую.

Эмин согласно улыбнулась эльфийке. Ее очень забавляло, что та совершенно не обращала внимания на гномьего короля.

— Пусть остальные твои лучники идут в Дейл, к правителю Байну, назначь среди них старшего, — сказала она. — Будут вместе с людьми стоять в дозоре. Байн — мудрый правитель и найдет достойное применение их зорким глазам и метким рукам.

Девушка сдержанно вернула улыбку и слегка поклонилась.

— Эйриэн, — тихо позвала Эмин, позаботившись, однако, о том, чтобы Торин ее слышал. — Благодарю за спасение моей жизни еще раз. Если тебе и твоим воинам что-нибудь понадобится, обратись ко мне или моему сыну, — она указала на Трена и вопросительно посмотрела на мужа. — Думаю, король не будет против.

Торин скрипнул зубами, но кивнул. Проклятые эльфы! Эмин тоже хороша — притащила вслед за собой целую сотню остроухих! Хотя, что жива — счастье... Нет уж, извинения извинениями, но этот фокус ей с рук не сойдет.

В любви и дружбе несомненно

Если бы у Аниры была возможность выбирать, она вовек и близко бы не подошла к Мглистым Горам — холодные и жуткие, они пугали ее. Да только путь к Последней Приветной Обители был всего один — сквозь враждебный туманный хребет и условно неопасный Имладрисский перевал. Но и до него еще предстояло добраться.

Они с Гимли поспешили убраться из оказавшегося не слишком гостеприимным Туманного Лога рано поутру, когда и солнце еще не встало, а горы на горизонте только начали розоветь, да утренники-воробьи устроили под крышей хозяйского дома обыкновенную свою возню.

Накануне поздно вечером, когда Анира уже спала, на подворье к мастеру Орину явились с извинениями трое местных выпивох, что пристали к девушке на постоялом дворе. Гимли их и слушать не стал и ожидаемо потянулся за мечом. Спас положение хозяин, который усмирил своего гостя и вытолкал незадачливых, пришедших с повинной мужчин взашей и с назиданием в иной раз знать меру в выпивке и любопытстве. Немного подумав, он решил не просто показать Гимли с Анирой дорогу к перевалу, но и проводить своих невольных гостей так далеко, как это только возможно.

Солнце едва поднялось — прохладное, высокое и не торопящееся набухать жаром, и Анира с тоской подумала о том, что наступивший август в Мглистых горах больше походит на позднюю осень. И хотя здесь, у их подножия еще цвел кипрей, а огромные деловитые полосатые шмели густо гудели над разнотравьем, тут уже чувствовалось легкое, почти незаметное касание холодов. В редких перелесках обострялись запахи, краски становились отчетливее и утрачивали оттенки — зелень не отливала солнечной желтизной или синевой, из красного исчезали воспоминания о лиловом, небесная голубизна потеряла теплоту и стала похожей на стекло.

Звенящая утренняя тишина как нельзя лучше располагала к размышлениям, и Анира погрузилась в себя. Ее молчание и подобающий порядочной женщине смиренный вид вполне соответствовали легенде и несказанно смешили Гимли, который лучше многих знал, каков на самом деле характер его подруги. Что до мастера Орина — он тоже успел это понять и целый день, пока они шли к перевалу, даже потихоньку подшучивал над ней.

Тропинка была нехоженой. Заросшая травой и жесткими колючками чертогона, прыгала меж валунов, убегала из-под ног и прятала под стланиковыми кустами ямы и ухабы. Анира без труда обходила их, не задумываясь, будто ее вело наитие, и временами успевала останавливать Гимли, который лез через кусты напролом. Здесь явно ходили, и много, только, вероятно, очень давно.

— Последние годы в Туманном Логе совсем не было прохожих, — угадав ее мысли, заметил мастер Орин. — Правда, незадолго до вас через селение прошел эльф...

Анира дернулась.

— Что за эльф? — осторожно спросила она, стараясь казаться безразличной. Это были ее первые слова за целый день. За плечом недовольно выговаривал Гимли, что-то об «остроухих, от которых, как от десятой спицы в колесе, даже в глухомани покоя нет».

Старый гном усмехнулся, поймав быстрый взволнованный взгляд Аниры, который та, покраснев, тут же спрятала.

— Я не спрашивал его имени, дитя мое. Эльфы гному без надобности. Он был один, ни с кем не заговаривал и дорогу не пытал, да и в Логе не задержался ни на час.

Девушка втянула голову в плечи. Больше она ни о чем не спрашивала. А потом мастер Орин неожиданно и быстро засобирался обратно в Туманный Лог. Он вдруг посерьезнел и обратился прямо к Анире, низко поклонился, впервые проявив к ней официальную учтивость.

— Моя леди, я хотел бы, чтобы обстоятельства, познакомившие нас, были более приличествующими, — с сожалением произнес он. — Даже несмотря на то, что я давно не поддерживаю отношений с сородичами, я очень рад встрече с вами. Как минимум в одном я согласен с вашим отцом — он видел в вас будущее народа. Я вижу то же самое. И я желал бы жить в стране, где вы были бы королевой.

После этого он спешно пожелал Анире и Гимли счастливого пути, наказав быть осторожными, и ушел прямо в начавшие сгущаться сумерки, оставив их одних.

Лагерем стали тут же, хотя до темноты было еще далеко и можно было бы дойти до первых горных распадков, отчасти потому, что место было высоким и сухим, круглую уютную полянку со всех сторон обступали высокие сосны, и плотный кучерявый кустарник не давал ветру возможности выхолаживать местечко.

Анира была тиха и задумчива, насущными делами занималась в полном молчании и, по мнению Гимли, совершенно бездумно. Сам он долго изводился и ворчал себе под нос, раздосадованный тем, что негодный эльф всплыл именно тогда, когда меньше всего ожидалось, а еще больше тем, как на упоминание о нем отреагировала принцесса. Она опечалилась. А Гимли имел довольно мозгов, чтобы понять, что печалит ее не то, что он проходил тут совсем недавно, и что они запросто могли столкнуться лицом к лицу, а то, что этого не произошло. Он по-прежнему не знал, по какой причине повздорили Анира и ее наставник, и все это не давало ему покоя, заставляя переживать мгновения мучительной ревности. Он бросил на подругу раздраженный взгляд, надеясь, что она хотя бы обратит внимание на его присутствие. Но та сидела хотя и рядом, плечом к плечу, а мыслями была где-то далеко... Гимли почувствовал, что начинает выходить из себя.

— Видать, это был твой остроухий, — наконец не выдержав, с крайним неудовольствием заметил он. — Кто же еще? Мне было бы интересно знать, почему он пошел дальней дорогой.

Анира подавленно молчала. А Гимли распалялся еще сильней. Он злился на Леголаса, прочно обосновавшегося в мыслях его подруги, злился на мастера Орина, который своими почтительными словами в адрес Аниры ухитрился напомнить ему, что она принцесса, и дружи он с ней хоть сто лет, даже несмотря на весьма мягкие в этом смысле обычаи их народа, ровней им не стать никогда...

— Да что такого случилось, что при одном только упоминании о нем, ты становишься похожей на тень? — негодуя, воскликнул он. — Твой отец был совершенно прав, когда говорил, что ничего хорошего из вашего общения не выйдет! Что тебе сделал этот самовлюбленный венценосный гордец? Обидел?

— Да нет же! — завопила Анира, подскакивая на ноги и сверля Гимли горящим, блестящим от слез взглядом. — Да если бы он хоть тысячу раз прогнал меня прочь, это не изменило бы ровным счетом ничего! Я тоскую по нему... — едва слышно прошептала она, опуская глаза.

Гимли показалось, будто на него вылили ушат воды, такой ледяной, что в ней намерзла тонкая ледяная корочка. Он застыл, удивленный и уничтоженный этими нехитрыми словами.

— Так значит, прогнал... — тихо сказал он, бессильно опускаясь на землю. Больше говорить не хотелось совсем. Анира улеглась рядом и немигающим взором уставилась в стремительно темнеющее небо. Ее глаза в неверном лунном свете казались почти черными. Она молчала, и Гимли тоже не чувствовал желания сделать попытку и завязать разговор.

Он лежал на траве, завернувшись в плащ и подсунув ладонь под затылок. Окружающие поляну высокие деревья время от времени кивали друг другу, их кроны то смыкались, то раздвигались высоко над головой, и звездный просвет меж ними то и дело причудливо менял форму. Между стволами по земле ползла легкая туманная поземка, и лунные лучи терялись в ней, безнадежно плутая среди белесых клочков.

Гимли испытывал мучительные чувства. Путь вперед, через горы уже казался чем-то второстепенным и ненужным. Ему хотелось потеряться здесь. Потеряв себя, он мог бы, наверное, избавиться от боли, что взбешенной кошкой царапала его изнутри. Рорин был прав, когда предупреждал, что Анира разобьет его сердце. Гимли, хотя и слыл среди гномов вспыльчивым, не был по натуре жесток и презирал кровопролитие ради забавы, однако попадись ему в этот момент Леголас, он не поручился бы за то, что не разорвет его на кусочки просто для собственного удовольствия.

Он вздрогнул и напрягся, когда почувствовал, как его окутывает такой знакомый горьковатый аромат — Анира придвинулась ближе. В следующее мгновение ее голова опустилась ему на плечо. Гимли позволил себе несколько коротких секунд удивления, потом посторонился, расслабляясь и давая девушке возможность поднырнуть под его локоть, и осторожно подгреб ее вплотную. Анира выпростала из-под плаща руку и обхватила его поперек туловища. Гимли спрятал лицо в ее волосах. Все. Валакирка вполне может рухнуть ему на голову прямо сейчас — вряд ли это будет иметь для него хоть какое-то значение.

— Замерзнешь, — прошептал он, накрывая ее руку своей ладонью. — Ночь холодна.

Он почувствовал, как она улыбается, и в следующий миг ощутил волну приятного тепла, будто на него дохнуло и обволокло легким жаром едва разгорающееся горнило.

— Расскажи мне о Мории, — вдруг попросила Анира. Гимли удивленно задрал бровь и скосил на нее глаза, насколько это позволяло их положение. Принцесса выглядела спокойной и даже ничуть не грустной. Она встретилась с ним взглядом, и молодой гном увидел в нем неподдельный интерес.

— Откуда вдруг эта блажь? — по обыкновению чуть ворчливо поинтересовался он. — Думаешь, я знаю больше твоего? О таких вещах тебе следовало бы спрашивать старого Балина или своего отца... — он вздохнул. — В Первую Эпоху это великое царство нашего народа звалось Кхазад-Дум. Морией его нарекли эльфы после того, как его оставили гномы на милость балрогам... Зачем тебе это, Нари?

— Должна же я знать, куда иду, — усмехнулась девушка. — И неужели же ты не допускаешь мысли о том, что мне интересна история моего народа?

— У меня всегда складывалось обратное впечатление, — рискнул уклончиво заметить Гимли и тут же получил тычок под ребра. — Я расскажу тебе...

Он устремил взгляд в сгустившуюся темноту, отыскивая в памяти запавшие некогда в душу строки, и нараспев прочел:

— Не гаснет в ночи огонь горнила,

И в бездне темной клокочет жар -

Преданья помнят, как это было,

Танцуй, мой молот — еще удар!..

Там пела сталь серебристым звоном,

И светом истинного серебра

Сияли строки над той короной,

Что под Зеркальным на дно легла.

Молчат чертоги, и зал приемов

Там паутиной оплел паук,

Гул эха там подземельным громом,

И ветра песни — печальный звук.

В бездонной копи — горящий ужас,

И скорбна тишь затворенных врат...

Летят столетья, но верить нужно -

Народ отыщет свой путь назад.

Придет правитель, изгонит пламя,

Откроет двери в подгорный зал,

И царство гномов проснется в камне -

Танцуй, мой молот, еще удар!..

— Хотя Кхазад-Дум изначально считался обиталищем рода Дарина, уже с Первой Эпохи там селились гномы из других племен, которые пришли с северо-запада, из Эред-Луин и разрушенных войной Белегоста и Ногрода... В те далекие и недолгие времена наш народ дружил с эльфами-нолдорами, что поселились в Эрегионе. Это были добрые времена, Нари, — раздумчиво произнес он, и девушке почудилась в его голосе нотка сожаления. Она впервые слышала, чтобы гном говорил об эльфах совершенно спокойно, без тени насмешки. — Я не знаю, что за нежить угрожает Средиземью на этот раз, но лучше бы свободные народы пришли к согласию и действовали сообща...

— Ты веришь, что Мория вернется к гномам? — спросила Анира. Для нее эти истории всегда были не более, чем сказками, она была юной, очень юной и очень далекой от преданий прошлого.

— Почему нет? У меня есть хорошая причина верить в это. В конце-концов, Эребор тоже был закрыт для нашего народа много десятков лет...

Ночь шла своим чередом, звезды продолжали свой неспешный, проторенный веками путь по небосводу, а Гимли все продолжал свой рассказ. Он говорил уже не только о Мории, но и об истории их народа, о Заповедном озере и злом пике Баразинбар, что неусыпно охраняет древнее царство гномов, о злобных духах Валараукар, которых народ Дарина зовет балрогами, и о великом сокровище, ради которого копи Мории спустились вглубь горы на лигу, и которое не встречается больше нигде в мире, об истинном серебре — мифриле. Большинство этих историй Анира слышала и раньше или уже прочла в старых гномьих книгах, но ее странным образом увлек этот полуночный разговор.

Она отстраненно подумала о том, что ее друг обладает необыкновенным даром повествования, подумала не в первый раз, ибо еще ребенком любила слушать сказки, а порой и жутковатые истории, которые он рассказывал ей. Анира только теперь поняла, почему она так тянулась к Гимли и продолжала доверять ему даже после того случая перед Туманным Логом. Он дарил ей покой и уверенность, поддержку во всем и чувство незыблемости ее собственного мира. Даже Леголас не мог дать ей этого. Она с улыбкой прислушивалась к его нарочито приглушенному грубому голосу, прильнув щекой к плотной ткани плаща, и чувствовала, как против воли проваливается в безмятежный сон.

Гимли замолчал, уловив тихое, размеренное сопение Аниры. Ее теплое тело потяжелело и расслабилось. Он ощущал ее дыхание на своем лице, на руках, что обнимали ее, и от этого мурашки врассыпную бежали по его коже. Ему хотелось прикасаться к ней по-иному, не так, как сейчас, хотелось обнимать не друга, а желанную женщину, и с восторгом ощущать отклик ее неискушенного тела. Прикоснуться к ней хотелось несмотря на запрет, установленный самому себе, хотелось до зубовного скрежета, до физической боли, снова почувствовать мягкость ее голой прохладной кожи. Он осекал себя снова и снова, понимая, что тогда, держа ее в объятиях, целуя ее, несмотря на то, что его рассудок потерпел разгромное поражение, он все же точно знал, что делает.

В тот день он перешел грань, из-за которой возврата нет — позволил пробудиться самому древнему желанию — быть властелином над той единственной женщиной, необходимой ему, чтобы дышать, и первые нотки того собственнического чувства, без которого не обходится ни одна мужская любовь, уже потихоньку звучали внутри его сущности. И пусть ему причиняло страдание отношение Аниры, которая не видела в нем никого, кроме близкого друга, он сам уже не мог так просто отказаться от нее.

Успокоиться и забыть? Нет, скорее уж Багровый Рог обрушится в Зеркальное, чем он отступится от Нари! Он не даст ей сбежать. И не позволит и дальше быть в неведении. Она должна знать о том, что он любит ее.

* * *

Еще один день слился в одно сплошное смазанное пятно — Гимли и Анира без устали куда-то карабкались, осторожно переставляли ноги по головокружительно узким карнизам, сбрасывая в пропасть сапогами крошево из камней, делали короткие передышки, почти не приносящие отдыха, и практически не разговаривали друг с другом.

Анира кралась по скалам гибкой ящерицей. Ее ноги находили малейшие уступы и неровности в скале, пальцы цеплялись за камни. Она шла впереди, и перед глазами у Гимли беспрестанно маячили ее длинные черные косы, струились и вились по плечам, как змеи, повисали отвесно, когда девушка запрокидывала голову, чтобы посмотреть вверх, цеплялись за шершавый серый камень и казались живыми. Зрелище завораживало. Со стороны казалось, что девушка, распростертая на фоне серой скалы, исполняет какой-то немыслимый в своей сложности мистический танец.

Гимли старался не отступать от нее ни на шаг. И хотя был недоволен тем, что она шла по такому опасному пути первой, все же признал ее правоту — Анире в отличие от него самого были знакомы Мглистые горы.

Они решили, что лучше остановиться на ночлег пораньше, чем рисковать и в сумерках лазить по ненадежным горным тропам, отыскали в скальном массиве небольшую нишу, даже не пещеру, и устроились там.

Ветер с потусторонним гулом гулял среди каменных уступов, трепал плащи и становился час от часу все холоднее. Здесь труднее дышалось — сказывалась высота и разряженность воздуха.

— Меня уже давно преследует ощущение, что тропка с минуты на минуту упрется в тупик, — признался Гимли. — Камни начинают меня раздражать.

— Гном гор боится? — передразнила Анира. Сама она больше страха не испытывала — скорее, постоянное напряжение и опаску.

— Ты прекрасно поняла, о чем я.

— Не сердись, — девушка примирительно потрепала его по плечу. — Я понимаю тебя. С дорогой всегда так — она тянется и тянется, а когда кажется, что уже больше не осталось сил, все неожиданно заканчивается. Даже путешествие длиной в тысячу лиг начинается с первого шага, а заканчивается последним. Они учат нас тому, чего бы мы никогда не узнали, сидя дома. Один день, проведенный в пути, дает мне больше, чем целый год в Горе.

Гимли подозрительно покосился на подругу. Она обыкновенно не обнаруживала сильной тяги к философствованиям, сохрани Махал от этой эльфийской блажи, но умела к месту ввернуть заставляющую задуматься фразу.

— Ты слишком буквально воспринимаешь дорогу, — с назиданием продолжила Анира. — Попробуй вообразить, что это — не тропа, по которой ступает твой сапог, не расстояние, измеряемое лигами, а то, что предначертано тебе в жизни. На пути, по которому я следую, часто бывает трудно принимать решения. Теперь я боюсь ошибиться и ранить тебя и себя, — она развела руками. — Дороги расходятся. Я на распутье. Выбор всегда требует жертв, но без потерь невозможно идти вперед. Получается, что наша жизнь — это сумма принятых нами решений.

Гимли почесал в затылке, переваривая услышанное, и неожиданно хохотнул.

— Мы не из тех, кто стремится к переменам и поворотам, Нари. Мы с тобой сами создаем их.

Анира никак не могла успокоиться. Сегодня ее словно тянул за язык проказливый дух.

— А что насчет твоей дороги, Гимли? — спросила она. — В сущности, я знаю о тебе совсем немного — ты родился в Эред-Луин, а наши отцы много лет назад вместе сражались за Эребор. Ты искусный кузнец, хороший ювелир, хотя и не любишь это занятие, а пуще прочего ты воин — один из лучших, кого я знаю. Ты близок с моим братом, однако не пошел в Морию с отрядом Балина. А ведь Рорин настойчиво звал тебя в это путешествие. Почему ты остался?

Гимли промолчал. Она хочет ответов? Что ж, она их получит. В конце концов, он и так не намерен больше ходить кругами. Он светло улыбнулся.

— Помнишь день свадьбы Бомбура и Фрины? И невидимого пакостника, благодаря которому он запомнился Эребору на долгие месяцы?

Анира немедленно покраснела до самых корней волос. Конечно, она помнила. Потому что этим пакостником была она сама.

Она обижалась. На отца, который отправил ее спать, на мать, что и не подумала заступиться, и пуще всего — на Рорина и Гимли, которые лишь посмеялись над ней и назвали ребенком. А она взрослая! Ей тринадцать лет...

— Отец крепко наказал меня за это, — рассмеялась Анира. — А ты всем говорил, что это была всего лишь шутка, и просил его быть не слишком строгим со мной. Почему?

— Потому, что именно в тот день началась моя дорога, Нари, — без намека на улыбку в посерьезневшем взгляде произнес Гимли. — В тот момент мне захотелось всего сразу — убить тебя или отшлепать розгами или смеяться до потери сознания... Чего больше — не знаю. Но главное — быть рядом, хотя, может быть, и в тени. Я не мог уйти в Морию. К тому моменту оставить тебя уже было выше моих сил.

Анира напряглась и опустила глаза. Разговор смущал ее все больше и больше. Она уже успела пожалеть о том, что сама его начала.

— Ты обещал, что не станешь...

— Я ничего не обещал! — рявкнул Гимли. — И больше не желаю притворяться. Неужели ты думаешь, что все это было просто так? Что на дуэли я потребовал твоего обязательства выйти за меня только затем, чтобы припугнуть? Что увел тебя из-под носа твоего жениха просто, чтобы ему досадить? Или исключительно по доброте душевной нарушил из-за тебя с десяток законов своего народа? Ты, вероятно, все это время слушала меня вполуха, Нари. И очень ошибаешься, если полагаешь, что меня мучает совесть за тот случай перед Туманным Логом. — Гимли перевел дух, дивясь самому себе и досадуя, но остановиться уже не мог. — Я хочу прояснить все прямо сейчас, покуда на это хватает моей решимости, и поблизости нет лишних ушей. Ты имеешь полное право злиться на меня. Можешь даже со мной подраться, если тебе очень захочется, но не проси меня делать вид, что ничего не происходит, — он впился в нее необычно острым, жестким взглядом и четко с расстановкой произнес: — Ты мне не друг, Нари. Не младшая сестренка. Даже не принцесса, не дочь моего короля. Меня не беспокоит, что ты волшебница — я не страшусь твоей силы и не благоговею перед ней. Ты женщина, которой я жажду обладать. Та, которая внушила мне не только любовь, но и желание, мучительнее которого мне еще не доводилось переносить. Правда такова, что я был далек от того, чтобы сжалиться над тобой — если бы только нам дали закончить дуэль, я заставил бы тебя исполнить условие, на которое ты так опрометчиво согласилась, в тот же день. Не нужно, Нари! — воскликнул он, останавливая ее намерение возразить. — Мы оба знаем, что до твоего поражения оставались считанные мгновения. Сейчас ты мыслишь, как человек, и переносишь на меня качества, которыми я не обладаю. Поэтому я хочу, чтобы ты уяснила одно — моя личная действительность уже не поменяется — я не смогу перестать любить тебя, и уже никогда для меня не будет существовать никакой другой женщины.

Анира молчала — что она могла сказать? Да и было ли сказанное такой уж неожиданностью? Теперь она могла признаться самой себе, что все осложнилось не сиюминутно, и друг перестал быть другом уже давно.

— Я отдаю себе отчет в том, что ты не любишь меня, — продолжал Гимли, осторожно взяв ее ладонь. — Но мне дает надежду осознание того, что твоего сердца любовь пока еще не касалась совсем, — он посмотрел на нее, и его взгляд стал неожиданно хитрым. В глубине голубых глаз загорелся золотистый огонек. — Я не могу сказать, что победил тебя на дуэли — как бы ни была близка моя победа, это не так. Зато я точно знаю, кто расплел твои брачные косы.

* * *

Анира знала, что спит и видит сон, но вместе с тем она явственно ощущала, что в своем сновидении не одинока, будто некто пробрался в ее сознание и направляет грезы по определенному руслу. Это ощущение было немного странным, но не неприятным, и рождало некую внутреннюю щекотку — стремление действовать. Сегодня видение было куда более реалистичным, сочным и не пугало ее как раньше. Теперь она понимала, что в этом раз за разом повторяющемся сне туда, куда она стремилась и шла, ее ведет незримый спутник. Подбадривает, поощряет, зовет...

Ветер играл с косами, как с хвостами парящих в вышине бумажных змеев. Солнце было белым, небо — бездонным и жарким, от цветущих вересковых кустов исходил тонкий аромат, а на лице чувствовалась прохладная влага. Анира облизнула губы и тотчас ощутила на языке солоноватую горечь.

Нет, нет!.. Она принадлежит им, там ее место, зачем ей просыпаться, когда море — такое родное и близкое — не перестает петь ей свою колыбельную песню?..

— Нари, проснись!..

В голосе слышалось не беспокойство, а уже самая что ни на есть настоящая паника. Анира рывком подбросила тело вверх, пытаясь отстраниться от Гимли, который железной хваткой удерживал ее за плечи, пытаясь поймать ее еще расфокусированный взгляд. Ее глаза внезапно расширились, тело пронзило непонятное и очень болезненное ощущение. Анира все же отпихнула прочь упорствующего Гимли, который что-то гневно и взволнованно выговаривал ей, и, не произнеся ни слова, подбежала к бившему из толщи скалы роднику, около которого они коротали ночь.

Родник, вернее маленький водопад с нитками прозрачной серой воды, от которой поднимался легкий туман, оказался ледяным. Анира упала на колени и, набрав в горсть колючей влаги, от холода которой немели пальцы, плеснула в лицо. Облегчение не наступило, напротив — накатила дурнота, и в районе солнечного сплетения развернулась мучительная, давящая, сбивающая дыхание боль. Аниру замутило. Она не сдержала стон и, сделав пару шагов к краю каменного карниза, с чувством вывернулась наизнанку. И обессиленно упала на спину, не чувствуя холода камня, который от ее кожи отделяла только тонкая льняная рубашка. Перед глазами плыло, по свинцовому небу тянулись звездные клочья Млечного пути — над Мглистыми горами висела непроглядная ночь.

Анира никогда не болела. Совсем и никогда. Наверное, ты становишься неженкой, принцесса.

— Что, во имя всех богов, с тобой творится? — всполошился Гимли, помогая ей подняться, и сердито нахмурился, когда Анира отрицательно помотала головой. — Уж не хочешь ли ты сказать, что вот так валяться тут входит в твое обыкновение? Нари, я пока еще в здравом рассудке! Сначала ты стонешь и кричишь во сне, будто ребенок, наслушавшийся страшных сказок. Я едва смог тебя добудиться! А теперь еще эта непонятная хворь...

Она внимательно посмотрела ему в глаза и шмыгнула носом, готовая заплакать.

— Что-то происходит, Гимли, — призналась она. — Что именно — я понять не могу. Мне снятся из рук вон странные сны.

— Ты думаешь, что это не простые кошмары?

Анира помотала головой.

— Нет, — уверенно сказала она, проводя рукой по волосам — они были влажными, набившимися мелким морским песком. От них крепко пахло морем. — И это не кошмары. Мне хорошо там, в моих снах...

— Это там-то тебе хорошо? Да так, что тебя потом в бараний рог скручивает? — возмутился Гимли. — Знаешь, Нари, я конечно на дух не переношу эльфов, но с этими твоими снами пора что-то делать. И интуиция подсказывает мне, что без их совета мы тут не обойдемся. Поэтому, давай-ка, поспешим в Ривенделл, — он окунул руки в родниковую воду и отер лицо. — Ой ли! Я тороплюсь в обиталище остроухих! Не иначе как мир сошел с ума...

* * *

Очутившись в Ривенделле, Леголас, казалось бы, успокоился. Время потекло медленнее и осязаемо размереннее, ушло чувство того, что он от чего-то бежит, ощущение угрозы поблекло и отодвинулось на второй план. Эльф понимал, что причина этому — магия Последней Приветной обители, укрывающая Ривенделл будто бы куполом покоя и незыблемости. Он был прав, когда предполагал, что страх еще не добрался сюда.

Придя в Обитель, он нашел то же самое, что и всегда — запредельный покой, к которому хотелось прикасаться снова и снова, располагающий к ясным мыслям, и почти медитативную неторопливость бытия, которая так нужна была ему прямо сейчас.

Элронда и его сыновей в долине не было. Предоставленный самому себе Леголас, бывший пока только гостем, каждый вечер поднимался на самую высокую площадку над водопадом, стоял в лучах закатного солнца, позволяя водным бликам отражаться в его немигающих глазах, час за часом смотрел на падающую отвесно вниз воду, почти не слыша ее отдаленного шума, и думал о своем. Мир все еще не исчез, он находился там, где ему и должно быть: его окружали воздушные, будто парящие в воздухе строения, каменные дорожки, вымощенные пестрым булыжником, рябили под ногами, стены оплетал вечнозеленый плющ, и на Ривенделл тихо опускалась тихая ласка первоначальной осени... Только вдалеке, на востоке, над Мглистыми Горами повисала темнота, изредка пронизываемая синеватыми вспышками зарниц.

В Лихолесье, наверное, уже вспыхнули клены. Скоро сентябрь поднимет бурю из сорванной с веток листвы и понесет ее над Долгим озером. Только падуб останется вечнозеленым, да красный тис не отдаст своего багряного наряда ветру...

Леголас поморщился от неожиданной ломоты в глазах. Приглушенные, спокойные, лишенные буйства краски, которыми был расцвечен Ривенделл, воспринимались преувеличенно четко, царящая кругом сказка как нельзя лучше иллюстрировала рознь между миром людей и миром эльфов — ту зыбкую и вместе с тем осязаемую границу между ними, между обыденным и чудесным. Леголас видел ее так же, как и другие эльфы — с преувеличенной остротой и тонкостью восприятия.

Где-то внизу приглушенно и нежно звучали арфы. Он не заметил того момента, когда в канву этого вечера ненавязчиво вплелась тонкая мелодия окарины(1) и сразу стала в этом узоре золотой нитью. В сравнении с ней звучание арфы потеряло свою магию, показалось грубоватым и скучным. Эльф обернулся на звук, и мелодия тотчас оборвалась. Он увидел, как по узкой лестнице к нему поднимается Линдир. Свет вечернего солнца окутывал его со спины, перетекал на плечи, и казалось, что над темноволосым эльфом танцует пламя. На его груди, на тонком ремешке, висел маленький, испещренный отверстиями разного размера предмет из полированного дерева с вырезанным по краю тонким рисунком из рун синдарина, формой напоминающий маленького гусенка, темно-синие глаза светились вдохновением.

Линдиру не зря было дано это имя. Певец. Он не представлялся отдельно от музыки, думал и чувствовал с помощью нее, она являлась частью его естества. Линдир познавал таким способом мир, приводил вселенную к порядку. Из всех он единственный здесь играл на окарине.

Он подошел неслышно и встал рядом с Леголасом, заложив руки за спину.

— О нас, об эльфах, говорят, будто мы существуем во снах, мечтах, в призрачном, перетекающем любые границы мире, — сказал он. — Это не совсем так. Мы просто видим действительность по-другому. Мы видим мир обнаженным, видим каждый кирпичик мироздания. Тот строительный материал, из которого сотворена реальность. Более того — иногда мы можем управлять им. Лепить из него, как человеческие дети лепят из мягкой речной глины свои незатейливые игрушки. В этом суть нашей магии.

Леголас молчал. Он был занят собственными мыслями и едва слышал то, о чем говорил его друг.

— Создавать иллюзии и жить мечтами — удел людей, — продолжал темноволосый эльф. — Поэтому реальный мир они видят подернутым дымкой. Они не способны впитать и десятой доли тех красок, которыми он расцвечен. Одно мешает другому. Люди сами возводят границы между собой и прекрасным.

Он устремил взор вдаль.

— Имладрис прекрасен круглый год, но конец лета тут особенно хорош. Погляди, какой волшебный золотой закат! Клянусь, такой можно увидеть, верно, только в Лориэне...

Леголас рассеянно кивнул.

— Но и тут небо, пожалуй, скоро заволокут тучи, — с едва заметной усмешкой промолвил Линдир. — Ты так хмур, что все грозовые облака, что висели над Мглистыми горами, потянулись за тобой. Что с тобой творится, меллон? Я не понимаю. В Ривенделле еще светло и спокойно, звучат арфы и ведутся долгие приятные речи, а ты похож на зимний день. Я вижу, что ты тоскуешь. О чем болит твоя бессмертная душа, Леголас?

Леголас отвернулся от созерцания вечерней красоты и привалился спиной к стене, сминая листья зеленого плюща. В воздухе разлился свежий травяной запах. Эльф прикрыл глаза, против воли лишний раз заглянув в себя, и нашел там страх и тоску. Высказаться хотелось неимоверно — чтобы слова повисали в густом вечернем воздухе, чтобы отзвуки собственного голоса эхом отдавались в тишине... Он постарался задавить это желание в корне и криво усмехнулся.

— Я шел в Ривенделл длинной дорогой, надеялся, что одиночество излечит меня. Что ж, я не первый, кто ошибся.

— Так случилось, что ты гостишь в доме величайшего из эльфийских князей. Помимо прочего, Элронд — мудрый советчик. Поделись с ним своей тяготой. Может, она не так и велика, как кажется.

— Моя тягота касается только меня, — резче, чем желал, ответил Леголас. — Она — не то, чем я хотел бы поделиться с кем бы то ни было. Даже с Владыкой Элрондом. Я и с самим собой не до конца откровенен, — он замолчал, чувствуя неловкость из-за проявленной слабости, и поспешил перевести разговор на нейтральную тему. — Я нигде не вижу обоих принцев. Мы виделись не так давно, на Западе Лихолесья, но мне помнится, что они собирались вернуться домой.

— Их нет в Имладрисе. Элладан и Элрохир все еще далеко на Западе, бьют орков. Ты знаешь — так они мстят за то, что те когда-то сделали с их матерью. Леди Келебриан так и не смогла оправиться от душевных ран после пленения и, промучившись год, уплыла за море. Хотя месть — не самое благородное дело, мы не можем винить их.

— Нет ничего благороднее, чем месть за дорогих людей, — убежденно возразил Леголас. — А ты не наказал бы обидевших того, кого ты любишь?

— Мне сложно об этом судить — не было причин, — заметил Линдир и посмотрел на друга с нескрываемым интересом. — Но у тебя, похоже, их немало. Откровенно говоря, меллон, ты похож на того, чья любовь печальна.

Леголас улыбнулся. Раньше он непременно с удовольствием поиронизировал бы сам над собой, но та пора, когда он считал все случившееся с ним только игрой, которой жизнь забавляется понарошку, безвозвратно прошла. Правда была острее, чем тонкий клинок, который он выковал для Аниры — все происходило на самом деле.

— Ты так уверен в том, что мне знакома любовь?

Линдир только рассмеялся.

— В твоих глазах солнце. Так не сможет смотреть тот, кто не видел самого прекрасного в этом мире.

— Самого прекрасного? — все же переспросил Леголас, отчетливо понимая, что именно услышит в ответ.

— Того, как улыбается во сне твоя возлюбленная, конечно.

Леголас тяжело вздохнул. Его красивое лицо исказилось гримасой глубоко упрятанной боли.

— Непогода наладилась, — вдруг сказал Линдир, всматриваясь в черную грозовую муть, заслонившую от взора подступы к Мглистым горам. Ветер переменил направление и гулял теперь над Ривенделлом, звенел в струнах водопадов, бросая двум эльфам в лицо холодную водяную пыль. Леголас вздохнул с облегчением — он был благодарен за долгожданную смену темы. — Там бушует настоящая буря. Может статься так, что из-за нее в долину не может спуститься случайный путник. Я сыграю на окарине мелодию света — может, она прогонит ненастную ночь.

* * *

К следующему вечеру дорога через перевал соизволила стать надежнее, пошла под уклон, приближая скорый выход из казавшегося бесконечным каменного лабиринта, но стала такой узкой, что пройти можно было только дыша друг другу в затылок. По обе стороны от тропинки встали отвесные скалы без единой трещинки в десять футов высотой, а сверху, из образовавшегося зазора, беспрестанно накрапывал мелкий дождь.

Анира решилась рискнуть и уговорила Гимли не останавливаться с наступлением ночи — им оставалось около полулиги пути по горам до места, где дорога сменялась полуразрушенными каменными ступенями, которые спускались круто вниз, в долину. Она неплохо видела в темноте и без труда отыскивала дорогу, подсвечивая им путь магическим фонариком. Гнома не слишком радовала перспектива лазать по горам с приходом сумерек, но ночевать среди камней еще раз хотелось и того меньше, поэтому он, поворчав для порядка, все же согласился.

Солнце еще не успело закатиться, как погода начала стремительно портиться. Вместо серых жиденьких облаков с мелкой дождевой пылью небо в считанные минуты заволокли черные с проседью тучи, и Анира безошибочно признала в них снежные. Подул ледяной ветер, по северной стороне горизонта разлилось багровое зарево. Девушка никогда еще не видела таких молний — бьющих широкими темно-лиловыми рукавами и превращающих небо в бушующий пожар.

— Нужно торопиться! — обернулась она к Гимли, перекрикивая ветер. Его завывания резонировали среди камней, оборачиваясь злобным хохотом. — Если промедлим, снежная буря накроет нас на середине спуска в долину!

— Тогда, возможно, стоит переждать ее здесь?

— У нас нет времени искать укрытие, да и вряд ли мы его тут найдем. Спустимся вниз, — повторила Анира, хватая его за руку и настойчиво таща вперед. — Ненастье не доберется до Ривенделла — скорее всего, сейчас в долине просто теплый и тихий вечер.

Но природа имела на эту ночь собственные планы, и к тому моменту, как проход между скалами раздвинулся, вокруг уже творился настоящий ад. Ночную темень, перемешанную с дождем и крупным градом, не мог рассеять даже магический свет. На расстоянии нескольких шагов все сливалось в сплошную кашу, и Анира поняла, что совершенно не видит, куда идти. Гимли потянул ее назад.

— Нари, остановись, кругом не видно ни зги! Или ты торопишься свалиться в пропасть?

Девушка с досадой пнула сапогом обломок скалы. Она уже приготовилась признать поражение и оставить намерение идти дальше до утра, как вдруг в завываниях ветра ей почудился знакомый звук. Анира обратилась в слух и через мгновение просияла торжествующей улыбкой. Она потащила Гимли вперед с удвоенной решимостью.

— С ума сошла? — упираясь, воскликнул тот. — Куда тебя несет?!

— Я знаю, куда иду! — торжествовала девушка, — Слышишь музыку? Там внизу Линдир играет на окарине!

— Черт-те-что!! — выругался Гимли, но руки не отнял. — Какой еще Линдир? Я не слышу ровным счетом ничего, кроме воя ветра.

Но Анира уже уверенно пробиралась сквозь мешанину из темноты и снега, не забывая щупать ногой спускающуюся в уклон тропинку. Звуки флейты стали ближе, и уже отчетливо различавшая мелодию девушка увидела выплывшие навстречу из мглы ведущие круто вниз ступеньки. Они терялись из виду на расстоянии пяти шагов, но и этого было достаточно, чтобы неторопливо, соблюдая осторожность, спускаться все дальше и дальше.

Гимли оступился несколько раз, помянул про себя всех нечистых духов и уже было решил, что ему уж точно суждено добраться до эльфийского прибежища кувырком вниз по склону, как тьма медленно начала рассеиваться, и он заметил, что ветер уже не так яростно старается сбросить их вниз. Теперь уже и он без труда мог услышать нежную мелодию, напоминающую песню ветра в речном тростнике. Под ногами, пока еще неясно различимый, расстилался погруженный в ночь Последний Приют.

Где-то в будущем предстояла еще неблизкая дорога, но на сегодня их путешествие было окончено...

(1)окарина — древний духовой музыкальный инструмент, флейта

С пути, что сужден, не свернуть,

Элронд не помнил, когда в последний раз наслаждался красотой окружающего — все отравляли заботы и скорби, войны трех эпох, потери и предчувствия темных времен. Гэндальф пропадал пропадом в старинных библиотеках, изучая рассыпающиеся в прах древние страницы, что повествовали о зле, не менее древнем, и объявиться не торопился. Элронда беспокоило это молчание. Поиски старым магом ответов затягивались, а темень подступала все ближе к Имладрису, окружая его, светлый и чистый, серыми сумерками. И все чаще взгляд Владыки обращался туда, где к востоку от великой реки Андуин лежала черная, выжженная, мертвая земля — Мордор, обиталище того, кто называл себя Темным Властелином и был самым первым врагом свободных народов Средиземья. Гэндальф был нужен ему, очень нужен, но пока недостижим.

Теперь же воплощением всего утраченного было золотисто-розовое осеннее утро, чуть прохладное и свежее после прошедшего на заре дождя, такое спокойное, что на лице Владыки сами собой разглаживались хмурые морщинки — следы забот.

Солнечная терраса, накрытая кружевным куполом беседки, оплетенной лиловым осенним вьюном, позволяла видеть, как на ладони, почти всю долину, спускающуюся к высоким берегам Бурной речки широкими наплывами и уступами. Внизу, на просторной площадке у самого моста, гарцевала пара статных коней — белоснежный с седыми стройными ногами и черный, как ночь, с ослепительно-лунной звездочкой во лбу. Над водой неслось радостное ржание лошадей и заливистый смех Аниры, которая, подобрав юбки, уворачивалась от звонко топочущих по булыжной мостовой копыт Светоча — черного жеребца Элрохира. Конь делал нарочито яростные выпады в ее сторону, но было заметно — он не имеет намерения причинить девушке вред.

Светоч был конь с характером и вот так нежно вел себя исключительно по отношению к Анире, которую помнил еще ребенком, да еще конечно к Элрохиру. Элладана и Элронда он лишь терпел, а из рук Арвен иногда брал мягкими губами кусочки сахара, но вольностей по отношению к себе не позволял. Элрохира в Ривенделле не было, Светоч, повредивший на прогулке ногу и оставленный им по этой причине дома, уже успел выздороветь и ярился, как никогда, и Анира стала единственной, кому он позволял прикасаться к себе и даже садиться верхом. Элронд не раз видел, как она, обняв услужливо склоненную шею коня, взлетала тому на спину без седла и стремени.

Арвен наблюдала за ними со спокойной улыбкой, поглаживая гриву Асфалота. Тот был степенен под стать хозяйке и смотрел на резвящихся Аниру и Светоча с царственной снисходительностью. Десятилетия не оставили следов на челе эльфийской принцессы, видимых человеку, но эльфу, тем паче Элронду, было известно, насколько глубока ее печаль. Арвен была эльдар, и вместе со сроком жизни, отпущенным ей, она несла в себе все, что было свойственно волшебному народу. Темнота и тревога вокруг печалили ее, выбирая радость и жизненную силу капля за каплей, и чем сильнее становился чародей в Черной крепости, тем более слабела она.

Анира и Арвен проводили вместе целые дни. Элронд часто заставал их над какой-нибудь старинной книгой, склонившихся голова к голове так, что смешивались их черные волосы. Гномья принцесса не нуждалась в уроках языка — она свободно говорила на синдарине и знала историю Арды не хуже самой Арвен.

Элронд теперь часто против воли ловил себя на том, что сравнивает их. Они неуловимо напоминали одна другую, каким бы странным не казалось это сравнение — ведь Арвен была старше Аниры на пару тысячелетий... Да и как не сравнивать? Арвен — символ. Та, в образе которой воплотилась Лютиэн. Вечерняя звезда эльфийского народа. Элронд понимал, что не ошибается, полагая, что Анира была для гномов примерно тем же самым.

— Что предзнаменует появление в поднебесном мире такого ребенка? — задал он сам себе вопрос, на который не знал ответа. Да и думать об этом пока было некогда. Ривенделл понемногу наполнялся гостями. Посланец людей с запада, сын наместника Гондора Боромир не нравился ему. Был не вспыльчив — скорее себе на уме. На глаза показывался мало и оба дня, что провел под крышей его обители, был похож на грозную осторожную тень.

— Если бы мне знать об этом... — отозвался Леголас — тот, кто в этот час делил с ним вечер. На самом краю веранды, на почтительном от них расстоянии устроился с независимым видом Гимли. Теперь он предпочитал слушать, тем более, что разговор касался его подруги. — Но я не могу знать...

— Ривенделл — не только пристанище для усталых и угнетенных. Он — сокровищница знания и мудрости. И знание это теперь не может объяснить, как твоей воспитаннице удается быть такой, какая она есть. Придя сюда, Анира впитывает магию долины, в ней словно бы расцветает эльфийская суть, взяться которой неоткуда... Хотя, возможно, я знаю не все, на что способна магия Имладриса.

— Они как сестры, — заметил Леголас, не сводя глаз с двух девушек, и вдруг насмешливо глянул на Гимли. — Торина хватил бы удар, если бы ему только случилось увидеть все это.

— Меня не удивляет их дружба, — сказал Элронд. — Противоположности не просто притягивают друг друга — им интересно быть рядом. Ты заметил, как мои сыновья тянутся к твоей воспитаннице? Она для них — нечто неизведанное. Они не знают, как она мыслит, о чем думает... Это волнует их. Помнится, так же они отнеслись когда-то и к ее матери.

— Элладан и Элрохир называют ее Ниминтель(1). Я думал, что на этой земле не может быть существа удивительнее, чем Эмин. Я ошибался.

— Анариэль во многом и твое творение, — заметил Владыка. — Как любой ученик — творение рук своего мастера.

— Лучше бы ему держать свои руки при себе, — ляпнул, не выдержав, Гимли, игнорируя взгляд Элронда, наполненный мягким укором. — Иначе случится так, что когда-нибудь кто-то постарается ему их вырвать.

— То, что Анира живет под Горой — не более чем досадная оплошность! — поспешно и неожиданно зло отозвался Леголас. — Я должен был забрать ее еще ребенком.

— Ты хотя бы сам слышишь себя? Кто бы позволил тебе это сделать, хочу я знать? — возмутился Гимли, принимая непримиримую и угрожающую позу.

— Если бы я решился, то не стал бы спрашивать ничьего позволения!

— Но решимости тебе не хватило, — спокойно подытожил Гимли. — Ни в тот раз, ни теперь.

Леголас глянул на него свирепо, открыл рот и... не нашелся, что сказать.

Гном был прав. Анира больше не была близка ему. Она ему не верила.

— Что ты сотворила? — нахмурился Леголас, сердито рассматривая ученицу. Та была решительной, жесткой и какой-то незнакомой. — Твое проклятое упрямство — наследство того невыносимого гнома, который по недоразумению приходится тебе отцом — не позволило тебе послушаться мудрого наставления и заставило ради забавы пуститься в опасный путь? Думала ли ты в тот момент о своей матери, потерявшей уже двоих сыновей?

Она так ничего и не рассказала ему. Она не приблизилась к нему ни разу. Леголас сгорал от желания расспросить Элронда, но тот ясно дал понять, что это привилегия Аниры — говорить или же молчать. Он посмотрел на Гимли, который все знал, с ненавистью.

— Амин делотта ле(2)... — едва слышно пробормотал он и ушел с террасы, провожаемый внимательным взглядом Владыки.

— Пустые разговоры, — крайне довольный собой бросил ему вслед гном. — Ветер среди пустоши, и только. Или я не прав?

* * *

По конюшне гулял легкий теплый ветерок. Он доносил с полей запах увядшей травы, из человеческих селений — яблочного сидра, разбитых тыкв и оставленного под дождем сена, а из поднебесья — неповторимый и ни с чем не сравнимый аромат снега — дух приближающейся зимы. По следам теплых зорь сентября уже крался укутанный в павшую листву ненастный месяц Нарбелет(3), предзнаменующий первые холода.

Но это за пределами Имладриса. Время в долине, казалось, подчинялось своим собственным, отличным от остального мира законам, а осень тут одаривала нежным теплом, мягким шумом водопадов и бесконечным покоем, оставляя в предгорьях Мглистого хребта все печали и ненастья, свойственные этому времени года. Да и времен этих было в календаре Ривенделла не четыре, а шесть, ибо различали эльфы ранние и поздние оттенки весны и осени.

Рыжие, карминные, золотые листья, густым ковром устилающие гладкий булыжный пол, время от времени собирались в маленькие ленивые водовороты и, подхваченные усилившимся ветерком, степенно, словно в медленном магическом танце, кружили по открытым денникам.

В этот ранний вечерний час весьма скучал Боромир. Он не был самым открытым и общительным человеком на свете, но тут, где людей не было вовсе, его одолела необъяснимая хандра. Эльфы, хотя и приняли его вежливо и учтиво и оказали обычные в таких случаях почести, коих удостаивается любой желанный гость, но, однако же, вели себя с ним отстраненно. Вернее сказать, осторожничали, — справедливо полагал гондорец. Кивали ему при встрече, на заданные вопросы отвечали подробно и ясно, но сами к общению не стремились. К тому же Боромира очень раздражал тот единственный встретившийся тут гном — при каждом случае тот бросал на него свирепые недвусмысленные взгляды. Боромир не знал, чем он заслужил такое неоднозначное внимание, но неприязнь эта была явной и взаимной.

Он любил лошадей. И хотя воспринимал их несколько по-другому и не настолько одушевлял, как делали это эльфы, но все же считал их удивительными и умнейшими созданиями. Правда, этот сумасшедший черный жеребец одного из сыновей эльфийского Владыки — просто дьявол. Боромир никогда прежде не был в имладрисских конюшнях и оказался в этой части Обители случайно, а к денникам завернул, привлеченный чьей-то песней, звуки которой гармонично сплетались с шелестом ветра. Кто-то неведомый негромко пел по-эльфийски низким, удивительно гипнотическим голосом.

Пела женщина. Она сидела в самом дальнем конце длинного прохода, устроившись на ворохе свежего пахучего сена, и рассеянно ласкала рукой длинную волнистую гриву черного, как адская смола, жеребца. Конь в ответ негромко похрапывал от удовольствия и небрежно шлепал мягкими губами по темноволосой макушке девушки. Певицу наполовину скрывала перегородка денника, и Боромир увидел только лужу серебристо-серого эльфийского шелка, растекшегося по камням пола, да тонкую белую ладонь, в такт мелодии двигающуюся по густой конской гриве. Он вытянул шею, силясь рассмотреть происходящее, и неожиданно стал свидетелем почти интимной картины. Светоч, конь, что день назад не позволил ему даже приблизиться к себе, жмурился и фыркал от удовольствия под руками неизвестной ласкающей его девушки и водил мордой, нежно прихватывая мягкими губами пряди ее длинных волос. Глаза ее были полуприкрыты, ресницы бросали на щеки длинные стрельчатые тени...

Гондорец невольно залюбовался картиной — зрелище было удивительно гармоничным. Сам он не мог похвастать, что обладает глубоким чувством такта, но тут готов был уйти немедленно, потому что ему казалось, что он вторгся туда, где ему быть не предназначено.

Он уже приподнялся на носки, чтобы не шуметь и повернуть назад, не беспокоя девушку, но конь, заметив незваного, скосил на него миндалевидный черный глаз и, яростно мотнув головой, разразился возмущенным ржаньем. Песня резко оборвалась, девушка испуганно охнула и повисла на могучей шее Светоча, выбросив в сторону Боромира руку в повелительном и предостерегающем жесте.

— Вам лучше остаться там, где вы стоите, господин, — произнесла она. — Светоч не любит чужаков. Эльфы не стреноживают коней, он свободен, и если ему взбредет в голову дурное, то у меня не хватит сил его удержать. Он может причинить вам вред. Динна, маэ, динна!(4) — успокаивающе мурлыкнула она, припадая лицом к длинной морде животного. Светоч нежно фыркнул ей в ухо и, впившись горящими огнем глазами в незваного гостя, громко и угрожающе заржал. Гладкое блестящее копыто ударило о каменный пол, разнося по окрестностям гулкий звон.

Боромир низко поклонился. Он не знал ее и никогда не видел раньше, но перед этой девушкой гордому гондорцу почему-то хотелось склониться.

— Леди, прошу прощения — я нарушил ваше уединение, — учтиво произнес он. — Я немедленно ухожу.

— Не стоит. Вы гость и вольны быть там, где вам вздумается, — улыбнулась та. В следующее мгновение Боромир, которого не остановила даже опасность, исходившая от черного коня, обнаружил себя рядом с ней. Он скорее угадал, что она собирается подняться, и помог ей встать, уверенно поддержав под локоть твердой рукой. И тут же получил в награду щедрую теплую улыбку. Впрочем, руку девушка отняла немедленно... Выпрямилась, грациозным жестом оправила платье и тотчас отступила от него на почтительное расстояние.

— Благодарю. Желаю приятного вечера, Боромир, сын Денетора, — еще раз улыбнувшись, сказала она.

Гондорец удивленно заморгал.

— Леди знает мое имя?

— Гость из далекого западного государства людей в Ривенделле только один, — пояснила девушка. — Доброй ночи.

— Леди!.. — окликнул ее Боромир, лихорадочно соображая, что бы еще сказать. — Как мне поладить с этим демоном? — он указал на Светоча.

— Как? — она озорно улыбнулась. — Попробуйте угостить его кусочком сахара.

Она исчезла, взметнув серебристой полой платья ворох красных, как киноварь, кленовых листьев, а Боромир крепко задумался о том, кто она такая, потому что имени ее так и не услышал. Мысль о том, что она из простых эльфиек он отмел сразу — его глаз безошибочно отметил и ее манеру держаться, и стать, и даже некоторую властность. А в том, что она принадлежит к волшебному народу, гондорец не усомнился ни на минуту.

Он крутанулся, скрипнув по камням кожаной подошвой дорожного сапога, и вышел вон из конюшни под недовольное и злобное фырканье Светоча. Настроение неуловимым образом улучшилось.

Интересно было бы знать, как ее зовут.

* * *

Боромир и знать не знал, насколько скоро будет удовлетворен его интерес.

Этим же вечером он появился в трапезной зале, имея слишком хорошее настроение, чтобы пренебрегать обществом других обитателей Приветной Обители. Войдя, он слегка поклонился присутствующим, с удивлением заметив среди них самого Владыку, который вполголоса вел спокойную беседу с тем самым молодым гномом, посланником с северо-востока, который был так подозрительно настроен по отношению к нему, Боромиру. Увлеченным разговором тот, однако, не казался, хотя и держался с почтением и невиданной для вспыльчивого подгорного народа вежливостью. Гондорец не удержался от злой усмешки — усилия гнома были весьма заметны.

Он не спеша пригубил вино и расслабленно откинулся на спинку кресла. Вероятно, напиток был крепче, чем казался, и нежные звуки арфы дарили покой, погружая тело в приятную истому. Боромир с наслаждением глотнул еще и едва не поперхнулся, услыхав, как Элронд выговаривает кому-то повышенным, не лишенным недовольства голосом.

— Анира, Арвен! Потрудитесь говорить так, чтобы вас понимали все присутствующие. Использовать язык, незнакомый гостю, в его присутствии по меньшей мере невежливо, — укоризненно произнес он, потом тихо извинился перед гномом за прерванную беседу и поманил к себе двух только что вошедших девушек. Те синхронно кивнули, выражая согласие, и немедленно извинились.

Боромир уставился на них во все глаза и, неловко двинув локтем, опрокинул свой кубок. Рубиновая жидкость, точно кровь из раны, обагрила белоснежный рукав, но он этого даже не заметил. Девушек сопровождал высокий светловолосый эльф со сверхъестественно синими глазами и надменным выражением лица.

Взгляд Элронда уже потеплел и смягчился. Ласковым жестом он отослал свою дочь, и Арвен заняла место напротив, но, однако же, удержал ту, которую назвал Анирой. Ту самую девушку, что встретилась ему в конюшнях пару часов назад, — подумал удивленный Боромир.

Теперь он получил возможность рассмотреть ее пристальнее. Она была очень мала ростом и другим эльфам не доставала и до плеча. Платье характерного свободного кроя, то же самое, серебристо серого цвета с проступающим ненавязчивой вязью цветочным узором в точности повторяло наряд леди Арвен, и Боромир с удивлением отметил, как органично смотрятся рядом обе девушки. Черноволосые, тонкие и статные, они чем-то неуловимо походили одна на другую, и в какой-то момент на ум ему пришла шальная мысль о том, что они родственницы, возможно даже сестры. Но, приглядевшись, он понял, что сходство это — не более чем иллюзия. Их похожесть была той, которая бывает у двух снежинок — кружевная воздушность тех не повторялась в точности и через миллион замерзших капель.

Арвен, величественной и холодной, невыразимо прекрасной и далекой, как яркая звезда на ночном небосклоне, хотелось любоваться издали, как божеством, но Анира, казалось, источала тепло, жизнь и страсть, вызывала желание прикоснуться к этому живительному пламени... На лице ее играли яркие живые краски, сливочная кожа не обладала холодной прозрачностью фарфора, как у других эльфиек, а глаза в мягком вечернем свете потемнели и приобрели густой и теплый виридиановый оттенок.

— Ты слишком много времени проводишь за книгами. Есть ли еще то, о чем ты не успела прочесть? — с улыбкой обратился к ней Элронд, безотчетным жестом убирая за спину ее длинные тяжелые волосы. Боромир едва не поперхнулся во второй раз — у девушки оказались вполне человеческие ушки — маленькие, круглые и розовые, как раковинки жемчужниц. Все же человек. — Ты удивительно хорошо ладишь со Светочем. Выведи его завтра на заре — долгая прогулка будет полезна вам обоим. И помни, что я не позволяю тебе в одиночку уходить дальше моста через Быструю.

Девушка улыбнулась и слегка наклонила голову. Встретившись глазами с Боромиром, она приветливо кивнула ему, а потом, к вящему его удивлению, заняла место рядом с гномом, уже успевшим прожечь гондорца взглядом, и негромко, но оживленно заговорила с ним. Тот, по всей видимости, был весьма привычен к ее обществу и выглядел спокойным и крайне довольным.

— Не стоит так пристально разглядывать леди Анариэль, — мягко посоветовал сидящий рядом с ним Линдир. — Ваш интерес скоро заметят принц Леголас и Владыка. И если они, скорее всего, просто попросят вас умерить его, то он, — Линдир указал взглядом на гнома, не спускающего глаз с девушки, — тратить время на разговоры не станет и сразу кинется в драку.

Боромир скривился. Ему нужно выпить, и немедленно. На трезвую голову он не разберется во всех этих странностях. Он потянулся за вновь наполненным кубком и вдруг вспомнил, как несколько мгновений назад терпкая жидкость окатила широкий рукав его рубахи. Боромир опустил глаза. Чувство сухости не обмануло — пятна не было. Не было его и на светлой скатерти. Неужели же мало еще чертовщины тут творится?!

* * *

Острое сизое лезвие плавно скользило по бруску светлого, розоватого дерева. Нож был обычным, работы человеческого мастера, с широким односторонне острым клинком и мощной костяной рукояткой. Тем страннее и причудливей смотрелся он в тонких полупрозрачных пальцах эльфийки. Стружка, похожая на срезанные кудри светловолосой красавицы, плавно опадала на жухлую осеннюю траву. Под ровными, выверенными движениями бесформенная деревяшка оформлялась в нечто определенное...

Трен подумал, что девушка вырезает птицу с раскинутыми крыльями.

Она была так увлечена своим занятием, что подняла голову лишь тогда, когда тень принца закрыла ее от бледно-рыжего осеннего солнца. Увидев его, вздрогнула и немедленно убрала недоделанную фигурку за спину.

— Тебя зовут Эйриэн, — утвердительно произнес Трен. — И ты привела к Горе отряд по приказу Трандуила. Между тем, твое занятие весьма легкомысленно для эльфа, которому повинуется целая сотня воинов, — с улыбкой добавил он, кивая на то, что она прятала. — Ты самый странный эльф, которого я только встречал.

— И много ли ты встречал эльфов у себя под горой, гном? — вскинулась девушка, сверкнув на принца фиалковыми глазами. Порыв ветра ударил ей в спину, запутавшись в кудрявых волосах. Их подсветило солнце, и голова Эйриэн немедленно стала похожей на опушившийся одуванчик.

Наверное, именно так выглядела бы прическа матери, если бы та не держала привычкой заплетать их в косы.

Трен пожал плечами, показывая, насколько ему безразлична колкость.

— Я знаю, кто я есть. Мне нет нужды притворяться кем-то другим.

Эйриэн сложила руки на груди и в притворном удивлении приподняла бровь.

— Неужели? Ты в этом уверен? Хуже, чем гном, может быть только гном-полукровка. Хотя вряд ли повод задуматься о таком встречался раньше.

— Всякий народ насмехается над другим, и каждый из них прав в равной мере, — сказал Трен. — А по-настоящему здоров и самодостаточен тот из них, который не ощущает ежеминутно свою принадлежность к той или иной расе, как и не ощущает человек своих костей. Между тем, что касается конкретно тебя — то не знаю, чего в твоих словах больше — презрения к моему роду или страха. Последний мне, впрочем, не совсем понятен.

— Я не намерена выслушивать оскорбления из уст гнома...

— Не помню, чтобы я тебя оскорбил.

Эйриэн зло сощурилась. Ей невыносимо хотелось сказать этому не похожему на подгорных коротышек и совершенно спокойному парню что-то такое, что стерло бы с его красивого лица выражения уверенности и невозмутимости, возведенной в абсолют, но вместо этого она вышла из себя и растеряла последние крупицы спокойствия.

— Зачем ты сюда пришел? Если из праздного интереса — можешь немедленно повернуть назад: мне недосуг вести пустые разговоры! Я и мои воины не нарушали оговоренных границ. Или твой отец снова чем-то недоволен?

— Болтовня с эльфами? — равнодушно отозвался Трен. — Уволь, не вижу в этом ничего занимательного. Но отец хочет тебя видеть. Не берусь утверждать, но возможно он сменил гнев на милость и готов сотрудничать.

Эйриэн презрительно фыркнула и немедленно задрала нос.

— Говорить буду только с леди Эмин. Торин Дубощит мне не указ.

— Как пожелаешь, — согласился Трен, приглашая ее следовать за ним. Потом остановился так внезапно, что Эйриэн с лету наскочила на него. Его янтарные глаза взглянули на нее серьезно и предупреждающе. — Ты спасла матушке жизнь, я благодарю тебя за это. Теперь она будет стоять за тебя и твоих воинов горой. Хотя бы в пику отцу, который, мягко говоря, недолюбливает эльфов. Не делай и не говори ничего, что вызовет между моими родителями новые разногласия. А не то наживешь в моем лице врага.

— Много чести... — попробовала огрызнуться Эйриэн, но осеклась, поняв, что Трен не шутит. А он вдруг блеснул глазами и широко улыбнулся.

— Одного у тебя не отнять, — сказал он. — Ты мастерски режешь из дерева игрушки.

* * *

Бессонная ночь, которую Эмин провела в Лихолесье, осталась позади цепочкой сновидений, лишь отдаленно напоминающих ушедшую действительность. Кристально ясным было лишь одно воспоминание — холодные, безразличные слова мужа, его почерневший от горечи взгляд и собственная раздирающая все внутри уверенность, что он презирает ее...

Эмин долго думала, что скажет Торину при встрече, но не произнесла и пары слов из тех, что собиралась, а потом и вовсе сбежала, желая поскорее оказаться в своих покоях. Там, где все было знакомым и уютным, где безопасностью и спокойствием лучился каждый камешек, каждый язычок каминного пламени... Сегодня ее даже не огорчала уверенность в том, что Торин снова не пожелает провести ночь в их спальне. Теперь она могла признать то, что не готова к разговору и предпочитает его отложить.

Она рванула застежки на платье, торопясь и царапая пальцы в кровь об острую резную кромку, с облегчением сбросила с себя тяжелую ткань и бросилась в прохладную, смятую и разобранную постель, ощутив блаженный восторг оттого, что она наконец-то дома. Она чувствовала себя ребенком, начитавшимся книг о приключениях и отправившимся в дальний пеший поход, но вовремя перехваченным и возвращенным в лоно семьи. Внутренний голос настойчиво зудел, напоминая о том, чья собственно дурость и горячность привела к злоключениям в Лихолесье, но Эмин заткнула его усилием воли и, свернувшись в постели уютным клубочком, немедленно уснула.

Уже крепко спящей ее и обнаружил Торин. Он уже успел понять, что Эмин прячется, и не хотел беспокоить ее по крайней мере до следующего утра, но, промаявшись до полуночи, не выдержал. Ему было просто необходимо увидеть ее снова, посмотреть на нее живую и невредимую, чтобы поверить, что их личный кошмар наконец закончился.

Он ведь мог потерять ее сегодня. И виноват бы был в этом только он сам. Ее не было под Горой всего сутки. Ночь и день... а он уже чувствует себя так, будто ее не было рядом по меньшей мере месяц.

Она спала, как спят обыкновенно совсем маленькие дети — в расслабленной беззащитной позе с закинутыми вверх на подушки руками. Торин приблизился и тихо присел на край постели. Он трижды дурак! Она спала одна несколько недель — он не хотел даже подходить к ней, но не потому что презирал ее или гневался, а потому что боялся проявить слабость. Наказывая ее, наказывал себя. Сознательно отказывался от того, что было смыслом его существования — от ее близости. Вот почему в последнее время так давило в груди, так тяжело было дышать... Торин осторожно, чтобы не разбудить жену, отвел в сторону упавшую ей на лицо прядь волос. Эмин смешно сморщила нос от неожиданной щекотки и, потянувшись, снова затихла. Сброшенное одеяло комом сгрудилось в изножье.

Торин сглотнул. Сколько он не прикасался к ней? Месяц? Больше похоже на два... Два длинных, холодных, как осенняя изморозь, безрадостных месяца... Прежде чем он успел подумать, ладонь против его воли коснулась теплой открытой кожи в том нежном, созданном для поцелуев месте, где шея переходит в плечо, и уверенно скользнула ниже, ощутив тепло родной и желанной женщины. Эмин снова пошевелилась, будто нарочно подставляясь под ласку. На лице ее заиграла отрешенная сонная улыбка.

К острому, точно тонкое лезвие, желанию присоединилось другое, не менее мучительное ощущение.

Ревность. Страшная, тянущая жилы, как пыточные канаты на дыбе.

В это мгновение Эмин, окончательно проснувшись, распахнула глаза и чуть не вскрикнула от неожиданности, не вдруг опознав в темной, склонившейся над ней фигуре собственного мужа. В следующую секунду она рывком села в постели.

— Торин?..

— Где ты провела прошлую ночь, Эмин? — тихо произнес он, приблизив к ней лицо, и она почувствовала, как все внутри сжимается от страха — таким жутким был его обманчиво спокойный тон. — Кто взял тебя под свой кров?

Эмин облизала пересохшие губы.

— Ты знаешь. Трандуил проявил весьма настойчивое гостеприимство...

Торин придвинулся к ней, разгневанный и страшный, с ужасающей смесью ревности и желания во взоре. Он заполнил собою все, отгородил ее от всего мира, так, что Эмин почувствовала, что ей тяжело дышать.

— Скажи на милость, почему бы ему так печься о твоей безопасности?

— Ты решил выдушить из меня ответ?

— Если понадобится! — зарычал Торин, прижимая ее к постели.

— Его об этом просил Леголас...

Сказав это, Эмин тут же обругала себя полной дурой. Таких слов произносить было нельзя...

Торин стиснул ее плечи железной хваткой, и в его прикосновении жестокость непонятным образом мешалась с лаской. Пальцы нежно заглаживали красноватые следы, оставленные им же на молочно-белой коже, потом, переместившись, сдвинули край сорочки и осторожно пробежались по тонкой косточке ключицы. В глазах его плескалось самое настоящее бешенство. Эмин уперлась ладошками ему в грудь в тщетном защитном жесте и попыталась оттолкнуть.

— Ты знаешь... — еще тише повторила она. — О том, как он относится ко мне и Анире, — она вдруг резко стряхнула его руки, и внезапно разгневавшись, выкрикнула: — Ты целый месяц изображал из себя чужака, заставил меня поверить в то, что больше не любишь, что я тебе омерзительна! То, что ты наговорил мне вчера, было жестоко. Я не уверена, что хочу видеть тебя прямо сейчас...

Торин не имел намерения слушать дальше. Теперь он был уверен в том, что никуда не уйдет. Успеется. Он и так слишком долго был вдали от нее. Он отпрянул от жены и, не дав ей опомниться, скользнул руками вдоль по ее телу, к ногам, сомкнул пальцы на тонких щиколотках и стащил ее вниз, заставив упасть на спину. Сорочка задралась вверх, в глаза плеснуло зрелищем совершенного тела, в котором он знал каждый изгиб, каждый дюйм нежной белой кожи...

— Не хочешь меня видеть? — вкрадчивым голосом переспросил он. — Твоя воля. Я могу погасить лампы...

Эмин сладко содрогнулась, физически почувствовав, как жадный, изучающий, темный от желания взгляд мужа мохнатым ночным мотыльком пропорхнул по ее телу, по стройным ногам и оголенному животу. Упрямство пока еще верховодило ею — она дернулась и, почувствовав, что Торин перехватил ее руки, стала яростно вырываться. В ответ он подмял ее под себя и, тяжело дыша, уткнулся лицом в ее шею.

— Тшшш... утихни, прошу тебя... — он улыбнулся и приник губами к чувствительному участку кожи за ушком. — Не воюй... Я так давно не прикасался к тебе...

У Эмин закружилась голова. Все существо ее немедленно откликнулось на эти слова, предавая ее намерения и ярость. Этот требовательный призыв был слишком силен, чтобы ему противостоять, а тело ее так хорошо знало умные руки мужа, их огонь и ласку, что против ее воли, в то время, как она сама все еще продолжала отталкивать его, уже подчинялось его намерениям...

Торин провел рукой по ее груди и тут же издал раздраженное шипение. Ухватив в горсть, он рванул ткань, мешающую ему прикоснуться к коже Эмин, вызвав ее испуганный вскрик. Полотно жалобно затрещало, и через мгновение он уже отбрасывал в сторону обрывки того, что секунды назад было ночной сорочкой.

Эмин не знала его таким. Даже в их первую ночь Торин, отпустивший на волю те терзающие его желания, которые ему приходилось так долго скрывать, не был таким яростным. И после, помня о том, как хрупка она по сравнению с ним, всегда оставался так нежен, как только мог. Теперь же, потерявшийся среди любви, ревности и плотского желания, был по-настоящему пугающим.

Торин обхватил в стальное кольцо ладоней тонкую талию, торопливым движением приподнял девушку вверх, потом резко опустил на себя, заставив обнять его ногами. Надавил на чувствительную точку в центре поясницы, вынуждая выгнуться ему навстречу, и взял ее одним неумолимым глубоким толчком... Крик Эмин отозвался острым уколом в его сердце, отрезвил, охолонул ярость — Торин знал, что причинил ей боль своей поспешной страстью. Он прижал жену к груди — дрожащую и покоренную, успокоил ласковым и трепетным поцелуем в плечо, словно бы извиняясь и напоминая — это все еще он, который неспособен причинить ей вред.

Но Эмин не нуждалась более в его осторожности. Припала губами к его губам, обхватила его за шею и сама качнулась навстречу, побуждая к действию. Волна внутренней дрожи, предвосхищающая тот близкий момент, когда мужчина станет ее властелином, уже сотрясала ее лоно, поднимаясь выше, пронеслась толпой жарких мурашек, вызвав болезненное покалывание во вмиг отяжелевшей груди, и заставила девушку мучительно застонать.

Откуда взялась легенда о половинах душ? Откуда пришла она во все миры? И отчего бывают эти половины такими разными, что даже поблизости друг от друга не должны были бы пролегать их дороги? А случается — и находят они друг друга во тьме, в толпе или в пустыне, а не находят — и всю жизнь бродят, тоскуя о том, чего не могут постичь...

Эмин снова поразила его. Так истово противившаяся его объятиям несколько минут назад, теперь сама дарила ему самую сокровенную ласку, перехватив инициативу, повелевала им всецело, с шальной улыбкой на устах сбросила с плеч его руки, не позволяя прикасаться к себе, и вслед за собой, уже нырнувшей в волны высшего наслаждения, уверенно привела его к краю.

Торин позволил себе и ей лишь несколько коротких минут передышки. Полный решимости отомстить за свое поражение, уронил Эмин навзничь, а она и не думала воспротивиться ему ни единым движением. Снова стала покорной и послушной, распластанная по смятым простыням тяжелым твердым телом мужа, безоговорочно принимала в этой сладостной схватке его первенство и власть над собой...

Торин лежал, приподнявшись на локте, и рисовал пальцем неизвестную вязь на ее коже, собирая жемчужинки испарины, рассыпавшиеся по ее животу, и старался лишний раз не задерживать взгляд на полной налитой груди. Эмин расслабленно лежала на спине, широко раскинув руки и прикрыв глаза, и безропотно позволяла мужу делать с нею все, что ему было угодно. Небрежно наброшенное одеяло, едва прикрывающее ее бедра, влажный лоб с прилипшими забавными колечками мокрых волос, беззащитно открытое жадным поцелуям белое горло и игра тени в потаенных изгибах ее совершенного тела... Несмотря на близящийся рассвет, Торина снова жестоко мучило уже не раз удовлетворенное желание. Он чувствовал себя путником в жаркой пустыне, нечаянно набредшим на колодец с водой. И из этого колодца ему хотелось пить бесконечно... Он медленно потянул на себя край одеяла.

— Я твой муж, — предупредил он ее протест. — Супругам позволительно видеть друг друга обнаженными, — он не спеша поцеловал ее влажную, слегка солоноватую от пота кожу, чувствуя, как под ней неистово бьется в жилах все еще неуспокоенная кровь... — Нет ни в подлунном, ни в ином мире искушения большего и мучительного, чем женщина, как нет камня тверже адаманта... и нет любви, крепче моей...

— Больше не позволяй мне в этом усомниться, — тихо сказала Эмин и неожиданно добавила: — Но сейчас меня очень волнует другое. Трандуил интересуется Анирой. — Торин удивленно задрал бровь, и мгновение спустя его глаза загорелись нехорошим блеском. — Он задает странные вопросы. Хочет знать, почему Леголас так близок с ней, почему дал ей имя... — Эмин втянула голову в плечи, продолжая говорить и уже понимая, что снова сказала лишнее: — ...отчего относится к ней, как... к собственному ребенку...

Торин издал негодующее рычание, и Эмин снова оказалась прижатой к постели. Он навис над ней, грубо удерживая за плечи и сверля ее бешеным взглядом.

— И должен признать, что в этом я с ним солидарен! Я тоже хочу знать ответ на этот вопрос!

Эмин посмотрела на него так, будто перед нею был умалишенный.

— Дай знать, если снова собираешься меня оскорбить, — холодно сказала она. — Потому, что это будет в последний раз.

В глазах Торина пламя едва сдерживаемого гнева слегка притухло, и сквозь него мелькнуло веселье. Он наигранно медленно и многозначительно скользнул глазами по ее обнаженному телу. Ладонь тут же проследила направление взгляда, ее легкое ласкающее прикосновение заставило Эмин рвано вздохнуть. Торин плотоядно улыбнулся.

— По правде говоря, ты не в том положении, чтобы вести серьезные разговоры, — он вдруг перестал улыбаться. — Эмин, я был неправ. Нет, я все еще считаю, что Анира должна выйти за Даина и сделаю все, чтобы так и случилось. Но у меня не было права осудить тебя. Ты поступила так, как поступила бы на твоем месте всякая любящая мать. И уж тем более я повел себя, как глупый обидчивый юнец, когда оттолкнул тебя... — он взял ее лицо в ладони. — Ты сердце нашего народа. Ты мое сердце... Я не сделаю этой ошибки еще раз, Эмин. Я больше никогда не лишу Эребор его сердца. Меня только очень печалит, что моя дочь с эльфом.

— Это не совсем так... — осторожно произнесла Эмин, отводя взгляд. Смелее. Если я хочу рассказать ему правду, то это — самое удачное время для откровенностей. — Анира незадолго до ухода сильно повздорила с Леголасом. Причины я не знаю. Так что он ушел в Ривенделл тремя днями ранее нее, — она притормозила и пристально взглянула мужу в глаза. — Не уверена, что тебе станет легче от услышанного, но к исчезновению Аниры из Эребора Леголас не имеет никакого отношения. Склонна предположить, что они раздружились как раз из-за того, что он отказался взять ее с собой, — она сделала глубокий вдох. — Зато не отказался Гимли.

Торин издал стон и, отпрянув от Эмин, откинулся на подушки. Проклятье! Этот упрямец все-таки дождался случая! Он положительно не понимал, какое чувство верховодит им в этот момент — злость и желание при первой же возможности разорвать молодого наглеца, который посмел увести его дочь — уже обещанную в жены другому девушку! — неведомо куда, или смутное чувство радости, что этим наглецом был, к счастью, не эльф.

— Я недооценил степень его дурости, — процедил он сквозь зубы. — Полагаю, он отдавал себе отчет в том, что нарушает закон?

Эмин медленно кивнула.

— Конечно. Если бы ты осознавал силу его любви к твоей дочери, то удивлялся бы гораздо меньше. Торин, они оба еще очень молоды. И немало напоминают мне нас с тобой. Гимли, в отличие от Аниры, знает, чего хочет, а ее занимает только меч и магия. Она не видит дальше своего клинка. Сможет он разбудить в ней ответное чувство или нет — вопрос открытый, и даже я этого наверняка не скажу. Ты можешь быть уверен в одном — твоя дочь в безопасности рядом с ним. Не неволь ее. Позволь ей повзрослеть и выбрать друга по сердцу самой. В конце концов, тебя в выборе никто не ограничивал, — с легкой иронией добавила она.

— Все позже, — перебил Торин и, протянув руку, вопрошающе нежно погладил кончиками пальцев мягкую кожу ее живота. — Ты слишком много разговариваешь.

Когда он позволил себе более смелую ласку, Эмин улыбнулась и перехватила его ладонь.

— Пожалуйста, Торин, — она подняла на него туманные, подернутые пеленой сладкой усталости глаза. — Я очень-очень хочу спать...

* * *

— Нет, нет и нет! — неодобрительно потряс головой Гимли. Он обошел Аниру по кругу, придирчиво рассматривая то, как лежит в ее руке его внушительный меч, и, оставшись недовольным, бесцеремонно хлопнул ее по плечу, поправляя положение локтя. Девушка пошатнулась, но стойку не потеряла. — Мой меч — не эльфийская зубочистка, с которой ты обыкновенно тренируешься. Он тяжел. А ты пытаешься выписывать им в воздухе вензеля, будто эта детская игрушка из тисового дерева. Я знаю тебя — твоя хрупкость обманчива. Почувствуй в своих руках силу, пусть кисть руки станет твердой, как адамант.

Он сомкнул пальцы поверх ее запястья, и Анира ощутила уверенность и силу, идущую от него. Ощущение было весьма приятным.

— Вот так... Все верно, — удовлетворенно заметил Гимли, видя как безошибочно она перенимает жест. Он отступил на шаг, позволяя ей сделать выпад. Анира взмахнула мечом, описав правильный полукруг, рассеченный клинком воздух тонко загудел. Было странным видеть, как принадлежащий ему меч танцует в руках принцессы. Тот был тяжел и немного неповоротлив, зато в бою спасения от такого не было. Девушка сделала еще несколько движений и вдруг резко опустила клинок к земле. Гном успел заметить промелькнувшее на ее лице старательно скрытое выражение боли и, обругав себя глупцом, забрал у нее оружие.

— Он тяжел для тебя, — повторил Гимли, жалея, что согласился позволить ей эту тренировку. — Ты никогда не держала в руках такого оружия так долго. Еще немного — и ты выбила бы плечо.

Гимли и сам не знал, что заставило его изменить мнение и начать тренировать Аниру самостоятельно. Возможно, желание отдалить ее от Леголаса окончательно оказалось сильнее его прежних убеждений. И не только это.

Женщина — крепость. Приз за выигранную битву, дороже которого нет. Приз, который так или иначе жаждет получить каждый. Ему в ранней юности приходилось читать трактаты, в которых развивалась эта тема — Ори был слишком романтично настроенным наставником. Тогда, правда, он считал это не более чем пафосной глупостью. А потом, много позже, ему пришлось признать правоту поэтов древности. И если когда-то было время, когда он мечтал о подвигах и воинских доблестях, собирался идти в Морию и стать лучшим в обращении с мечом и секирой, то теперь он не помнил ни одного из тех далеких дней. Когда маленькая Анира доводила его до белого каления своими выходками, он не мог помыслить и в самом жутком кошмаре, что любовь к такой непохожей на гномьих женщин королевской дочке уже записана в книге его судьбы несмываемыми чернилами.

И теперь, стиснув зубы и спрятав подальше свои убеждения касательно того, что может быть позволено женщине, а что нет, Гимли вел не открытую войну, а долгую терпеливую осаду, почти без надежды на победу. Пусть, если только это понадобится, его союзником в этой схватке станет хитрость — качество слишком человеческое, однако же долгое общение с королевскими сыновьями научило его и такому.

Терраса, на которой они устроили импровизированный плац, выходила прямиком на реку Быструю. Она была одной из самых нижних, окаймленных рощами не успевшего пожелтеть бука с темно-зеленой, почти черной листвой. Где-то под ногами, в дымке низвергающейся вниз воды, клокотала река.

Здесь было столько простора! Воздуха, воли и полета, прохладных водяных струй, оплетающих долину подобно тому, как паутина оплетает в лесу можжевеловые кусты, невесомых, будто бы нерукотворных чертогов и парящих над землей вечерних огней... Анира любила Ривенделл. Здесь все ее чувства обострялись, и каждый камушек, каждая поздняя бабочка или летящий по ветру осенний листок воспринимались преувеличенно волнительно и ярко.

Она подошла к самому краю террасы, туда, где та обрывалась в темноту, и, подняв руку, провела ею в воздухе. И прозрачные нити водопада против всех законов природы, словно живые, задрожав и сплетясь в один узел, послушно потянулись к ней. Анира поманила пальцем образовавшийся водяной шар, тот заколыхался и неожиданно с тихим плеском принял форму, превратившись в птицу с расправленными крыльями. Та сорвалась с места и, сделав круг над головой застывшего в молчании Гимли, опустилась на нижнюю ветку старого толстоствольного бука. Почистила перышки, повела крыльями... и рассыпалась радугой брызг. По гладким кожистым листьям медленно стекали одинокие капли.

Анира прикрыла глаза. Теперь ей хотелось лететь, будто птица. Подняться в вечернее небо цвета горечавки, проглянувшее сквозь облака, и лететь, покуда не узнает она, где родятся звезды... Не в силах справиться со странным, граничащим с болью желанием, она раскинула руки в стороны. Несколько мгновений она наслаждалась ощущением свободы и неба, а потом ею овладела странная уверенность: еще мгновение — и руки станут крыльями, распахнутся на ветру...

Гимли наблюдал за ней с грустью. Видел, как послушна в ее руках одна из стихий, и с особенной остротой ощущал, насколько они с Анирой разнятся, и не мог не думать о будущем. Те недели наедине с нею были невиданным подарком, который преподнесла ему судьба, и прочие, кроме надежды, мысли следовало бы отмести растоптать и забыть. Вправе ли он быть неблагодарным и сетовать на жизнь? Разве что на те летние звездные ночи, разбудившие в нем невыносимую телесную жажду...

Он скорее почувствовал, чем увидел, что Анира не в себе — она продолжала стоять так близко к краю террасы, что носочки ее мягких кожаных сапог нависали над пропастью. Гимли сделал шаг в ее сторону и спокойно, чтобы не испугать, предупредил:

— Ветер усиливается, Нари. Не ровен час, сбросит тебя вниз. Неразумно подвергать себя такой опасности.

Девушка никак не отреагировала на его слова. Чувствуя, как в сердце крадется холодок, он осторожно приблизился и, крепко обхватив ее за талию, попытался оттащить от края. Анира с силой, невероятной для такой хрупкой девушки, рванулась из его рук, крутанулась, оказавшись с ним лицом к лицу...

Гимли ощутил, как встают дыбом волосы. В пальце от его лица были глаза Аниры — и одновременно не ее. Золотые, будто присыпанные тончайшей бирюзовой пылью, с тонким вертикальным зрачком, от которого разбегались во все стороны по радужке изумрудные лучики... Из-под черных волос, оплетая шею, будто украшение из драгоценных камней, виднелись ровные ряды сверкающей перламутровой с синевой... чешуи?!

Несмотря на объявший его ужас, у Гимли не возникло даже мимолетного желания оттолкнуть то, что мгновение назад было его подругой. Он притиснул ее крепче и что есть силы встряхнул.

— Нари! — рявкнул он. — Вернись!

Еще одну невыносимо длинную минуту он смотрел в эти жуткие нечеловеческие глаза, с облегчением наблюдая, как расширяются зрачки и они приобретают родной бирюзовый оттенок. Мгновение — и Анира непонимающе заозиралась вокруг, силясь освободиться из его объятий, и вдруг увидела свои открытые до локтей руки, с которых, медленно прячась под кожу, исчезала синеватая чешуя. В тех местах, где она вцепилась в плечи гнома, на его рубахе зияли прорехи, края которых были пропитаны кровью... Анира воззрилась на свои окровавленные пальцы, побелела и издала истеричный вопль.

— К Элронду. Немедленно, — вынес приговор Гимли.

(1)Ниминтель — маленькая сестра (синдарин)

(4)Динна, маэ, динна — спокойно, хороший, спокойно (синдарин)

Мне море ластится к ногам,

...Роуг металась в черной ярости. В бессилии и кандалах, не пускавших в небесный простор, в клетке, из которой невозможно было дотянуться до солнца... Ветер в клетке... Это могло бы быть забавным, если бы не безысходность, живущая в ней клубком оголенных нервов. Ее положение — как насмешка, как горький сарказм над ее сущностью. А ей так хотелось, чтобы крылья ее распахнулись на ветру!

Но была еще та, другая. Та, которая была тюрьмой, силками для Роуг. Та, что не слышала и не понимала ее и, сжавшись в жалкий дрожащий комок, рыдала от боли и ужаса, лихорадочно стирая с пальцев темную кровь своего странного друга-коротышки, который не отходил от нее ни на шаг... У Роуг были отменные когти.

Это несправедливо! Неужели ей придется влачить это бесславное существование в теле своей второй? Неужели же ей не могло посчастливиться родиться свободной? Эта перепуганная девчонка даже не тэлери...

Роуг разбудили ночные летние зарницы и буйная гроза. Зарево пролилось на землю вместе с дождем, и она очнулась, заструилась в крови этой человечихи, нежданной и ненавистной, а потом задохнулась, взглянув вокруг ее глазами и узрев кипрейные поля, пустоши да скалы. Никакого моря. Никакого соленого бриза над бирюзовой волной. И магия совсем другая... Чужая. Колючая. От нее у Роуг щипало в глотке.

И еще нестерпимо хотелось снова услышать голос того, который позвал ее первым, заставив ее сущность, по случайности живущую в крови этой нелепой девчонки, отделиться и начать расти и крепнуть. То был эльф, тэлери, от него исходили тепло и уверенность, и Роуг не задумываясь потянулась к нему, как к единственному близкому и понятному ей. Он был для нее как глоток пряного морского воздуха, как прохлада морской пены на коже...

И вот теперь ее вторая упорно сторонится его...

Вчера в зеркале водопада Роуг наконец увидела ее и почувствовала необъяснимую дрожь. А еще — тепло, упрятанное куда-то очень далеко. Жалость. Симпатию. И тотчас озлилась на маленькую девчонку с глазами цвета морских глубин, сумевшую пробудить в ней такую слабость. Да озлилась так сильно, что на короткие минуты сумела завладеть ее телом... И обезумела от радости.

Все испортил коротышка. От него сухо и душно пахло землей, камнем, горячим металлом... Отвратительное сочетание. Роуг с наслаждением запустила когти в его плоть и пожалела, что не успела разодрать ему грудь и достать до самого сердца.

Но у нее еще будет такая возможность. Пока она слаба и не может почти ничего, но это поправимо. Она не даст девчонке спокойной жизни, она будет призывать сны, которые ту так пугают, она будет отвечать на зов своих сородичей. Собьет ее с толку, заставит делать то, о чем та даже не думает, и потом затянет ее в холодные морские глубины.

Неспроста назвалась она Демоном...

* * *

Над Имладрисом отцветала ночь. Луна уже закатилась, на небосклоне одна за другой гасли звезды, и просторный внутренний чертог, в котором собрались трое, кому было сегодня не до сна, со всех сторон обступила предрассветная темень. По взлетающим до самого сводчатого потолка полукруглым стеллажам с древними фолиантами и пожелтевшими свитками блуждали светлые пятна — вдоль них полукругом было установлено несколько пятисвечников, льющих вокруг уютный мягкий свет. В зале витал выраженный теплый, пряный аромат древесины дару, из которой была сделана часть мебели.

Леголас мерил помещение нестройными рваными шагами, складка, залегшая меж бровей, никак не разглаживалась, небесные глаза мерцали тревожным блеском, ловя отсвет свечного пламени. Время от времени эльф останавливался и бросал длинные выразительные взгляды на свою ученицу. Невозможно описать, что он успел только подумать и представить, когда в полночь к нему вломился взбудораженный гном в окровавленной рубахе и с именем Аниры на устах.

Посреди зала в кресле с высокой спинкой, похожем на трон, восседал хмурый, но совершенно спокойный Владыка. Казалось, взволновать его было невозможно ничем.

Сама Анира молчала. С того момента, как Гимли привел ее к Элронду, она не произнесла ни слова и только теснее жалась к другу, который не выпускал ее из рук ни на мгновение, словно желая так защитить от всех напастей. Ее била крупная дрожь, зубы выстукивали чечетку, от запаха крови, пропитавшей рубаху Гимли, сильно мутило. Элронд залечил глубокие царапины на плечах и груди гнома — сама Анира в таком взвинченном состоянии не рискнула бы прикоснуться к другу магией.

— Во имя Эру! Почему?! — воскликнул Леголас, наконец переставая мелькать и впиваясь глазами в сникшую девушку. — Почему ты не рассказала мне о своих снах сразу?! Я был тем, кто начал это...

— Нашел время допытываться! — вспылил в ответ Гимли. Он не раз успел пожалеть о том, что его зачем-то понесло прямиком к остроухому красавчику, чтоб его балроги спалили! Он должен был отвести Аниру к Элронду, только и всего. — Лучше подумай, как ей помочь — за этим ты здесь!

— Мои вопросы вполне необходимы! Или ни с того, ни с сего перекидываться в чудовище вдруг стало в порядке вещей?

Леголас не скрывал раздражения, прятал за ним беспокойство и вежливость соблюдать не старался. Он мельком глянул на Аниру, уже понимая, что выразился не слишком удачно, но было поздно. При слове «чудовище» она снова уставилась на свои тонкие пальцы, еще несколько часов назад вдруг обернувшиеся длинными, острыми, как бритва когтями, снова как наяву увидела кровь Гимли на своих руках и, совсем по-детски горестно сморщив личико, безутешно разрыдалась. Никогда в жизни ей еще не было так страшно.

— Амин ума мерна(1), мелламин... — с сожалением прошептал он. Анира поджала губы и отвернулась.

— Хватит! — прогремел Элронд, поднимаясь со своего трона, и спорщики немедленно замолчали. Голос его, хотя и тихий, заполнил помещение до последнего уголка. От Владыки Имладриса волнами расходились уверенность и властность. — Она не чудовище.

Он подошел к полкам и, немного поискав, с удивительной легкостью достал оттуда книгу размером в ярд. Он плавно опустил фолиант на подставку, и тут же, послушная его взгляду, вспыхнула на ней маленькая свеча.

— Подойдите сюда. Все трое.

Он перевернул страницы и пригласил их склониться над книгой. Леголас заглянул в нее первым и мгновением позже неверяще уставился на Владыку.

— Вы не можете серьезно думать...

— Именно это я и делаю. Я бы был уверен в своих догадках до конца, если бы не одно но — я не понимаю, почему так случилось, — заметил Владыка. — Однако, я считаю, что прав — внутри Аниры просыпается дракон. Не простой дракон. Лугаэр — дракон моря, — он перевернул еще одну страницу и прочел:

— «Долгие столетия в Арде обитали драконы, и все они считались созданиями Моргота, выведенными для зла, битв и истребления. Но были среди них те, кто умел отличить добро от зла. Они ушли на юг, к краю земли, туда, где Мглистый хребет обрывается в морские волны. Там они полюбили Море и песни прибоя и, окунувшись в пучину, навсегда утратили пламя. А подружившись с тэлери, сроднились с их магией и песнями и стали слышать друг друга без слов — эльфы и драконы, и зов этот смешался с кровью. И подарили тэлери драконам бессмертные души, а те им — свою мощь и магию...»

— Это все детские сказки! — махнул рукой Гимли. — Ты видел когда-нибудь таких драконов, Владыка? Вот и я нет. Значит — бредни, годные лишь на то, чтобы пугать ими малых детей и взрослых тупиц!

Анира мягко высвободилась из его рук и тоже заглянула в книгу. В ее глазах уже загорелся интерес.

— Если подобная магия существует, то о ней должно быть написано в твоих книгах, — обратилась она к Элронду. — А если там нет ничего, кроме того, что ты уже прочел — почему ты так уверен, что я превращаюсь в дракона? А не в чайку или, скажем, в морского ежа?

— Ты не превращаешься в дракона. Дракон просыпается в тебе. Тэлери верят, что только в тех из них, кто достиг полной гармонии с морем, научился слышать и понимать его зов, может зародиться такое существо.

— Тэлери — эльфы! — воскликнула Анира. — Причем тут я? Я и море-то видела только во сне...

— Из тэлери была моя мать, — задумчиво придерживая пальцами подбородок, произнес Леголас. — Но я ее совсем не помню и очень мало знаю о ее народе, а отец этой темы никогда не затрагивал. Если кого и нужно спрашивать обо всем этом — то только его.

— Все это ясно, кроме одного — что нам делать? — недовольно спросил Гимли. — А если она снова обернется этой тварью?

— Если я понял верно, то пока беспокоиться не о чем, — слегка улыбнулся Элронд. — Сущность эта растет и крепнет долго, и Анира получит способность обратиться не раньше, чем ее тело достигнет зрелости.

— Зрелости? — фыркнула девушка. — Мне двадцать лет!

— Дракон не полетит, пока ты не расстанешься с девичеством, — мягко пояснил Леголас, и кончики его ушей заметно порозовели. Анира вспыхнула и, уставившись в пол, пробормотала:

— Тогда мне действительно нечего опасаться.

Элронд отослал ее и Гимли, едва заря тронула линию горизонта, наказав девушке успокоиться и поспать, однако приказал остаться Леголасу, остановив его едва уловимым жестом. Он перевернул еще несколько страниц и чуть отступил, приглашая юного эльфа приблизиться.

— Тебе известно, что тут написано? — спросил он.

Леголас едва взглянул на побледневшие от времени строки и кивнул.

— Да, Владыка.

— Ты знаешь, что это значит?

— Нет.

— Хорошо, — кивнул Элронд, поворачиваясь к нему спиной. — Ступай. Я буду думать.

* * *

Элронду не пришлось подумать, и вопрос о драконах, Анире и ее морских снах невольно отодвинулся на второй план. Тем более что девушка, кажется, немного успокоилась.

А с этой же ранней зарей в Ривенделл пожаловали гости. И если высокого строгого человека по имени Арагорн Владыка ждал и не удивился его приходу, то старый хоббит, друг эльфов Бильбо Беггинс оказался гостем неожиданным.

Но не нежеланным. Анира знала его немного, но достаточно для того, чтобы чувствовать к нему расположение и нежность. Тем более что он был давним другом ее матери — первым в Средиземье, о чем та не уставала повторять.

Бильбо постарел. Пять лет назад, когда они с Леголасом гостили у него в Бэг-энде, он был крепеньким хоббитом раннего пожилого возраста. В добротном сюртуке с золотыми пуговицами и цепочкой карманных часов на груди он был настоящим зажиточным уважаемым господином. И уж никак не похожим на того, кто когда-то сломя голову сорвался в поход вместе с гномами, бродячим магом и странной человеческой девчонкой. И только книги в кожаных обложках да свитки в старом сундуке, куда Анира и Фродо — хозяйский племянник — не раз тайком совали нос, напоминали о том, что Путешествие когда-то было.

Теперь Бильбо был не просто стар. Дряхлый и седой, он вызывал в Анире чувство щемящей жалости. Он часами расспрашивал ее об Эмин и Торине, держа ее ладонь в своих маленьких дрожащих старческих руках, покрытых возрастными пятнами, и беспрестанно жалел о том, что не остался сорок лет назад в Эреборе. Ведь повидаться с волшебницей ему довелось потом лишь однажды — когда Эмин и Гэндальф возвращались с перевала Двимморберг. Потом он спохватывался, улыбался и, тряся лунно-белой кучерявой головой, говорил о том, что они еще непременно увидятся — ведь он чувствует это сердцем.

Настроение его менялось часто. Порой он казался ей не печальным — обездоленным. Потерявшим себя, будто бы рассыпавшимся мозаикой, слишком мелкой, чтобы ее можно было собрать. В разговорах перескакивал с одного на другое, забывал сказанное минуту назад и путался в словах, а потом вдруг начинал читать стихи собственного сочинения и с гордостью рассказывал ей о том, как Жало получило свое имя. Или вдруг начинал сокрушаться, что она совсем не похожа на мать. Анира не мешала ему говорить — он не утомлял ее.

От Арагорна-Бродяжника Элронд ждал новостей о странствующем маге. И тот принес вести весьма странные.

— Последний раз я встретил Гэндальфа Серого дней двадцать назад на дороге неподалеку от Бри, — говорил странник, покуривая длинную трубку и не отводя глаз под пронизывающим взглядом Владыки. — Он был взволнован и, не побоюсь этого слова — испуган. Наказал встретить двух хоббитов, что пойдут в Ривенделл по старому тракту. По его словам они несут с собою нечто, непомерно важное и страшное для всех нас и не только. Он не говорил, что это, но неужели же я так глуп, чтобы не понять, что именно...

Старый маг выглядел неважно. Он больно ухватил Арагорна за плечо и заговорил громким паническим шепотом.

— Иди навстречу хоббитам, — после долгого молчания изрек Элронд. — Защити их. Я пригляжу за дочерью Торина Дубощита. Обе волшебницы пока в безопасности, но Гэндальф прав — если ими интересуется Враг, то сбрасывать это со счетов нельзя. Но отговаривать Аниру от похода в Морию я не в праве.

Арагорн слегка поклонился Владыке и вышел вон. Эта ночь будет отдыхом его натруженному телу и тревожному сердцу, а с зарей он отправится на поиски полуросликов.

Из Имладриса, тихо шурша палой листвой, не спеша уходил сентябрь...

* * *

Светоч с Анирой на спине ворвался в сады Ривенделла вместе с последними сумерками сентября, в облаке пара, исходящего от его лоснящегося разгоряченного тела, роняя с крупа хлопья невесомой пены и разрывая вечернее умиротворение Приветной Обители демоническим ржаньем, похожим на торжествующий хохот адовых слуг.

— Айя! Тампа танья(2)! — неслись ей вслед негодующие крики прохожих, не растоптанных только чудом.

— Тира тен расуэ(3)! — кричала в ответ девушка, и звук ее голоса несся ввысь, отражаясь от скал и речной воды непривычно звонким для вечернего времени эхом.

Они провели на прогулке весь день, однако упрямой и не признающей запретов Анире больше всего на свете хотелось вольной скачки по пустошам, где не было ни скал, ни крутых троп, ни лесов — только простор и звенящий от осенней прохлады кристальный воздух. Но Светоч будто бы знал о предупреждении Элронда и останавливался как вкопанный, едва ступив копытом в льдистые, вздымающиеся на камнях пенными бурунами воды Быстрой, и любые попытки Аниры заставить его перейти речку, которая глубиною едва ли достала бы ему до брюха, заканчивались неудачей и гневным клацаньем челюстями в опасной близости от ее лица и рук.

Конь ворвался на круглую площадь с огромным фонтаном в центре и вдруг, вздыбившись и едва не сбросив со спины седока, снова заржал и обрушился вниз, высекая искры по мощеной камнем площадке. Перед ним, сложив руки на груди, стоял Леголас. Анира посмотрела на наставника с вызовом.

— Где ты была целый день? — даже не пытаясь скрыть беспокойство, спросил эльф. — Имладрис безопасен, но нельзя пропадать так надолго, никому не сказавшись. Тебе удивительно повезло, что твой гном оказался благоразумен настолько, что не поднял панику.

— Элронд знает, что я вывожу Светоча всякий день. Он не ограничивает по времени наши прогулки.

Леголас спокойно обошел жеребца кругом и протянул к девушке руки.

— Довольно. Спускайся. Хочу говорить с тобой, как только ты отведешь этого демона в денник.

Анира пожала плечами и помощью не воспользовалась. Она погладила коня по влажной гриве и, слегка тронув ногами его бока, с довольным видом направила его к боковой тропинке, уходящей в сторону от главной дороги.

— Не задерживайся! — крикнул ей вслед Леголас, глядя на то, как поздневечерняя темнота заливает Ривенделл, и белые мраморные балюстрады, освещенные с каждой минутой ярчающим светом фонариков, переливаются бликами как солнечный свет на воде. — Я буду ждать тебя.

* * *

К его удивлению, девушка и правда явилась к Лунному чертогу, в котором располагалось ее жилище, удивительно быстро. Леголас хотел поговорить с ученицей серьезно, даже жестко, а не смог сдержать ласковой улыбки — она расцвела на губах сама собой: в эльфийской одежде для верховой езды, жутко растрепанная и разгоряченная быстрой скачкой и целым днем на вольном воздухе, напоенном осенними ароматами и холодом, покрытая с ног до головы пылью и рыжими сосновыми иглами, она была так похожа на одну из его народа, что Леголасу стало больно и тесно в груди. И он вдруг со всей ясностью понял, что больше не хочет быть ей чужим, и испугался этого открытия, как тот, кто прожил уже в мире так долго, что видел, как горы и моря меняют свои очертания, но с простым человеческим чувством справиться не мог. Он больше не мог вынести ни минуты этого так глупо и негаданно поселившегося меж ним и Анирой отчуждения. Или же он умрет от тоски. Не найдя и слова, он протянул к ней руки.

— Тулла амен, мелламин... (4)— прошептал он, глядя на нее с надеждой, и голос его дрогнул. Анира помедлила лишь мгновение и, качнувшись вперед, со всхлипом упала в его объятия. Чувствуя, как предательски защипало в глазах, Леголас поцеловал ее в волосы и слегка отстранил, ища в ее глазах свое прощение. — Амин мелла ле... Ираэта(5)... Принцесса, я так скучал.

— С тех пор, как ты прогнал меня тогда, у Эсгарота, река моей жизни стала слишком стремительной, — сказала девушка, отведя взгляд, и Леголас заметил, как первые слезы уже чертят на ее розовых щеках блестящие дорожки. — Я думала, что ты стыдишься меня и пожалел о том, что столько лет водил дружбу с гномихой, да так, что в одночасье решил забыть все, что было между нами.

— Я виноват в том, что тебе так показалось, — с сожалением произнес Леголас. — И я никогда не прощу себе то, что ничего толком не объяснил. Надеюсь, теперь ты понимаешь, что я хотел оградить тебя от опасностей?

Анира иронично хмыкнула. В ее глазах загорелся горький огонек не похожей ни на что печали.

— Отец тоже пожелал для меня лучшей доли, — она замолчала, собираясь с духом, и, посмотрев ему в глаза длинным пронзительным взглядом, жестко произнесла: — И не придумал ничего лучше, как выдать меня замуж за своего друга и родича.

Леголас отступил от нее, пораженный и подавленный, он смотрел на Аниру неверяще, будто бы перед ним была не она, а морок, принявший ее обличье, который ко всему говорил чудовищные вещи. Он почувствовал волну неукротимого бесконтрольного гнева.

Нет... Торин, конечно, безмерно упрям, а порой и непробиваемо глух к здравому смыслу, но как он, которому в его бренной жизни дарована такая любовь, посмел даже думать о том, чтобы лишить счастья свое дитя? Леголас отказывался верить и понимать.

— Это был Даин Железностоп, — тем временем продолжала Анира. Она нервничала и беспрестанно теребила кончик косы. Было видно, что ей горько и тяжело вспоминать об этом. — Позже я узнала, что была обещана ему еще пять лет назад. Невольно прочла мысли отца и увидела его воспоминание. Случайно.

— Ты выглядишь озабоченным, родич, — заметил Торин, придвигая к Даину огромную кружку с медовухой. Ему ли было не знать, что это — верный способ развязать язык даже такому замкнутому как его родственник. — Рассказывай, что тебя волнует. Ты гостил в Эреборе два месяца назад и вот возвращаешься снова без особенной причины да еще с таким лицом, будто в наших краях объявился второй Смауг.

— Мне заплели косы и заперли в Горе. Отец дал мне две недели на то, чтобы успокоиться и принять свою судьбу. Он отослал Гимли в Ривенделл, зная, что тот может помешать его замыслам. А спустя две ночи после того, как ты покинул Лихолесье, мы ушли из Эребора вместе.

— Я не знал... Эру, я не знал... — прошептал Леголас, снова привлекая ее к себе. Сколько дней он провел, думая о том, что таит она в душе, о чем не хочет говорить? И вот теперь реальность оказалась куда ужаснее его самых страшных предположений...

Анира мягко высвободилась из его рук и посмотрела на него так, что Леголас невольно содрогнулся.

— Я не хочу, чтобы ты враждовал с Гимли, — вдруг сказала она. — Он сделал для меня то, о чем я бы сама попросить не посмела, сделал, зная, чем это ему грозит, однако не задумался и на мгновение. Из-за меня он может стать изгоем для своего народа. Знай, что в том случае, если ваше недовольство друг другом зайдет слишком далеко, я приму его сторону, хотя сердце мое разорвется от боли.

Леголас медленно кивнул, чувствуя, как внутри мучительно саднит. Нет, ему совсем не по вкусу были слова ученицы. Хотя ради нее он был готов смириться и с таким.

— Ты помнишь, какой сегодня день? — спросил он, желая поменять тему.

— Ночь, — улыбнулась Анира. — Ночь моего рождения. Последняя ночь сентября.

Леголас бережно огладил ее по волосам, любовался ею, силясь определить то, что жило теперь внутри него, зная, что чувство это огромно, глубоко и правильно, и не понимая, какое имя он должен этому чувству дать.

— Я назвал тебя зарей, а ты похожа на звездную ночь. Я хотел открыть в тебе иную сущность, а ты оказалась таэнив, двуликой. Что ты принесешь мне, принцесса? Печаль и тоску или же счастье, о котором я даже не мечтаю?

С этими словами он легонько подтолкнул ее в сторону лесенки, ведущей к дверям ее комнаты.

— Кел каима(6), — прошептал он вслед. — Пусть тебе приснятся Два Древа.

* * *

Анира не понимала, почему ей не спалось. Ночь едва народилась, была покойной и теплой, как любая ночь имладрисского сентября. Никакие звуки не тревожили девушку в ее спальне, высокие воздушные, будто летящие, витые арки вместо окон и отсутствие того, что можно было бы с уверенностью назвать стенами, не беспокоили ее, а прохладный ночной воздух, доносящий пряный аромат сосен, приносил удовольствие и слегка кружил голову.

Возможно, все дело было в ее превращении и в том, что рассказал Элронд. Сегодня она уже могла думать обо всем этом без ужаса, а мысль о том, что внутри нее живет и крепнет огромное крылатое создание, уже не повергала в трепет и растерянность. Она справлялась с собой. Хотя по-прежнему не понимала, откуда в ней — дочери гнома и человеческой женщины! — взялась драконья суть.

Анира уже выпила теплого молока с медом, но сон так и не пришел к ней. Она еще немного полежала, прикрыв глаза и представляя сверкающий серп Валакирки на черном небесном сатине над Горой, а потом встала, набросила на голые плечи поверх ночной сорочки тонкий как паутина серебристо-серый халатик и вышла на балкон. Внизу мимо чертога змеилась белеющая в лунном свете мраморная тропинка, ведущая в сады и дальше — в сосновые боры. Анира успела заметить две почти призрачные высокие фигуры, растаявшие в неверном сумраке на уходящей во тьму дорожке.

Она не смогла бы сказать, что заставило ее спуститься по лестнице, что полукругом охватывала балкон, и последовать за ними, даже если бы захотела.

Над головою дремало необыкновенное небо, раскрашенное будто кистью незримого художника. Розоватые с серебром щедрые мазки — облака, бархатная лазурь, разбавленная идущим от земли золотистым светом — купол над Ривенделлом, и глубокая синь, переходящая в грозное индиго — небо над Мглистыми горами... Слегка опьяненная этой красотой, она проследовала мимо садов, вниз, где над высоким берегом Быстрой начинались сосновые рощи. Ветерок доносил обрывки фраз, и Анира без труда узнала голоса.

Теперь она была уверена в том, что в такой поздний час ей встретились Арвен и Арагорн.

Арагорн... Для нее, как и для многих других, он был загадкой. Она мало общалась с этим суровым человеком, обладающим удивительно мягкой улыбкой, которого все называли тут Бродяжником, а Владыка Элронд почему-то Элессаром. Арвен почти ничего не рассказывала о нем своей младшей подруге, но Анира видела, что в его присутствии та обыкновенно молчит и не поднимает глаз, и с удивлением замечала то, как краснеют острые кончики ее ушей каждый раз, когда взгляд серых глаз Арагорна останавливается на ней...

Размышляя, Анира незаметно сошла с тропинки и оказалась среди высоких гладких сосен. Она ступила за необъятный ствол, чувствуя кожей тепло золотистой шершавой коры, впитавшей все солнце сентябрьского дня, и мысленно ругая себя за нежданное подглядывание.

Арвен и Арагорн остановились посреди тропинки, и фигуры их, окутанные лунным светом, казались утратившими реальность. Они стояли, не отрывая друг от друга взгляд и держась за руки, и тихо говорили по-эльфийски. Анира от души порадовалась тому, что не слышит, о чем именно. Она смотрела на них, будто завороженная, и уверенная в том, что на ее глазах происходит нечто, не менее важное и значимое, чем перемена дня и ночи.

Сейчас Анира словно впервые увидела Арвен, ее всегда холодную и возвышенную эльфийскую красоту, и дочь Элронда в ее глазах стала теперь почему-то такой земной, излучающей тепло и нежность всем своим обликом. Девушка увидела саму женскую суть, таящуюся в ней и обнажившуюся под полным любви взглядом человеческого мужчины в потрепанной дорожной одежде. Арагорн слегка наклонился к Арвен и дотронулся рукой до ее лица...

Анира почувствовала, как неожиданно и жарко вспыхнули щеки. Став свидетельницей сокровенного, она понимала, что пора бы ей и отвернуться, но заставить себя не могла, потому что таинство, разворачивающееся перед нею, было чарующим. Ощутив, что ноги перестают ее держать, она припала спиной к шершавой древесной коре и в изнеможении прикрыла глаза, напоминая себе о том, что дышать все-таки необходимо. Сердце трепыхалось в груди пойманной бабочкой. Девушка не понимала, что с нею творится.

То, что происходит между мужчиной и женщиной, будь то любовь, или страсть, или нежность, никогда не интересовало Аниру. Не задумывалась она и над отношениями собственных родителей — у нее было много более важных на ее взгляд дел. Краем уха она не раз слышала, как другие гномихи говорили об этом вполголоса, с блеском в глазах и мечтательными улыбками, словно о каком-то таинстве, не терпящем громких разговоров, прекрасном и притягательном. Она не знала и сотой доли того, что связывало ее мать и отца, однако безошибочно улавливала в этих женских сплетнях нотки хорошей зависти и восторга и понимала, что каким-то образом любовь короля и королевы является для них эталоном. Теперь же, вдали от них, когда перед взором встала эта красота человеческого чувства, она ощущала, как внутри разливается непонятное тепло и приятное кружащее голову волнение.

Анира отступила в темноту, силясь унять дрожь в коленях, и тут же натолкнулась спиной на препятствие. На твердое, как скала, но очень живое и теплое препятствие... Она вскинула руки к горлу, чувствуя, что сердце ее переместилось именно туда. Гимли тут же закрыл ей рот жесткой ладонью и, крепко притиснув к себе, утянул в темноту сосновой рощи.

— Подсматриваешь, принцесса? — выдохнул он ей в ухо. — Ай, нехорошо...

Анира рванулась было из его рук, но, не преуспев, сочла за лучшее притихнуть.

— С каких пор ты за мной следишь? — яростно прошептала она.

— С тех самых, как ты бродишь светлыми лунными ночами в чем мать родила! — рыкнул Гимли, заставив ее отпрянуть. Он все еще сжимал ее в объятиях. — Этот человек с запада, похожий на зимнего волка... Он себе на уме и только и делает, что вынюхивает. Думаешь, я не вижу, что он смотрит на тебя как на лакомый кусок? Я бы голыми руками выдрал его бесстыжие глаза, если бы только ему случилось увидеть тебя сейчас.

Анира потупилась, проследила за его горящим гневным взглядом и запоздало зарделась, внутренне коря себя за неслыханное легкомыслие. Она действительно была одета абсолютно неподобающим образом. Дорогой она потеряла поясок, полы халата разметались в стороны, а вышитая ночная сорочка, тонкая и полупрозрачная, с низким вырезом, открывающим шею и округлые плечики, могла назваться одеждой только лишь с большой натяжкой. Анира почувствовала, как волна жгучего стыда окатила ее с головы до ног. Горячая ладонь Гимли прямо под ее грудью стала тяжелой и обжигала кожу сквозь невесомо тонкую ткань.

Он давно замолчал и теперь смотрел на нее неотрывно, и снова во взгляде его, черном от жажды и горящем, как уголья, было столько неприкрытого желания, что Анира отчаянно перепугалась. Она вскинула руки, желая его оттолкнуть, но Гимли решительно пресек ее слабую попытку, перехватив ее запястья.

— Не рвись... — прошептал он, притискивая ее спиной к своей груди. — Я ничего тебе не сделаю. Но сначала должны уйти они. Или хочешь, чтобы нас увидели?

Анира совсем растеряла самообладание и находилась в непонятном ей возбужденном состоянии. Больше всего хотелось бежать прочь, не оглядываясь — слишком уж оголенным откровением была та встреча в ночных садах, свидетельницей которой она стала. Слишком пугающим был обращенный к ней страстный изучающий взгляд ее друга... Вдруг Гимли быстрым движением прислонил ее к дереву, и задохнувшаяся от неожиданности Анира с запозданием поняла, что он прячет за своей внушительной темной фигурой ее светлые, почти светящиеся во мраке одежды...

Арвен и Арагорн прошли совсем рядом, ночной ветерок донес до Аниры легкий аромат волос эльфийки — аромат вереска и мелиссы. Арвен на мгновение замедлила шаг, обводя внимательным взглядом темноту, но Арагорн молча и загадочно улыбнувшись ей, повлек ее дальше. Анира со вздохом уткнулась лбом в шершавую древесную кору.

— Они поняли, что не одни, — пробормотала она. — Арвен знает меня довольно, чтобы понять, что это именно меня понесло ночью в сады... Махал, какой стыд!..

Она запрокинула голову. Небо над Ривенделлом все еще не почернело, а приобрело мягкий оттенок серого сланца, на котором серебристо мигали необыкновенно яркие звезды. Над Мглистыми горами повис огромный желтый глаз луны, окруженной ярким радужным гало. С гор в долину тек туман, и в сильно захолодевшем воздухе слабые ореолы окружали даже освещающие дорожки фонарики.

Гимли наблюдал за ней пристально, и тело его все еще не давало ей большей свободы, чем требуется для того, чтобы дышать. Он напоминал Анире раскаленную плавильную печь с ее сухим опаляющим жаром, проникающим в жилы и кости. Ей нестерпимо захотелось что-нибудь сказать, чтобы рассеять тяжелое молчание, повисшее в ночном воздухе, но она вдруг поняла, что впервые не может найти ни слова. Желание насмешничать и язвить испарилось безвозвратно вместе с храбростью и решительностью. Она закусила губу и опустила глаза.

Гимли ощутил прилив восторга. На этот раз она потерпела поражение. И, похоже, от себя самой. Молчала. Прислушивалась к себе. Он смутил ее. Впервые. Он был бы счастлив как следует подумать над этим, но сейчас разгоревшаяся с новой силой страсть, вызванная ее близостью, начисто лишала его способности соображать.

Прилетевший с реки прохладный ночной ветерок шевельнул волосы и окутал его запахом девушки, этим ароматом ночного цветка, на который так похожа была Анира... Гимли стиснул зубы, предпринимая отчаянную попытку вернуть самообладание, но потерпел неудачу. Ему казалось, что все барьеры сметены, и ничто не помешает ему удержать ее, прикасаться к ней... целовать ее так, как он хотел. Анира была сейчас в его руках, это ее мягкое тело, прикрытое лишь слоем тонкой бесполезной ткани, было вжато в его твердую грудь, и ему не нужно было воображать, что он касается ее. Он склонился лицом к ее плечу, втянул воздух, пропитанный ее ароматом... По телу, сметая остатки разума, прокатилась огненная волна. Девушка беспокойно заерзала в его руках, и Гимли едва не сошел с ума, ощутив прикосновение ее груди...

— Больше не ходи ночью по этим садам... — опасно изменившимся голосом прошептал он, касаясь губами ее волос. Оттолкни же меня, глупая девчонка! Ударь, накричи... Потому, что если ты этого не сделаешь — то, что произойдет дальше, не будет иметь ничего общего с той возвышенной сценой, которая так взволновала тебя, невинную. Потому, что я — не воспитанный эльфами Арагорн, а ты — не холодная полубогиня Арвен. Ты — женщина моего племени, и в жилах твоих течет расплавленный мифрил. И я ничего не жажду так сильно, как власти над тобой... Он сам едва уловил тот момент, когда его губы против воли невесомо коснулись ее шеи, поймав бешеную пляску пульса. Стон, вырвавшийся из его горла, был низким, предупреждающим... он действительно был в полушаге от того, чтобы бросить ее на мягкий ковер палой хвои и заявить на нее свои права.

Анира окончательно потерялась в происходящем. Такой Гимли пугал ее. Но одновременно с нею творилось нечто необыкновенное, то, над чем она не имела власти. Тело, разгоряченное ощущениями и таинственностью ночи, стало невероятно чувствительным, по нему наперегонки с мурашками волнами пробегало томительное тепло. Приятное тепло. Она не сразу поняла, что Гимли больше не препятствовал ей, ослабив объятие, и она вполне могла бы вывернуться и уйти... Его рука лишь слегка удерживала ее за предплечье, большим пальцем он лениво вычерчивал по гладкой коже круги, и прикосновение это заставляло ее вздрагивать. Он излучал жар даже сквозь надетую поверх рубахи кожаную тужурку, от него горько пахло табаком и железом, и Анира пришла в ужас от понимания того, что ее тело наслаждается его защитным и одновременно опасным теплом.

А потом, как много недель назад под полуденным летним небом посреди кипрейного моря, он приник губами к ее полураскрытым губам...

На этот раз он целовал ее медленно и очень нежно, стремясь ощутить малейшие оттенки ее вкуса и будто зная, что она не оттолкнет его прямо сейчас. Вкус меда на ее языке сводил его с ума. Он провел языком по ее губке, прося разрешения быть еще ближе, и ощутив, как дрожит она от его прикосновений, принял это за позволение. А когда она сама того не желая инстиктивно ответила на поцелуй, мир вокруг него умер. Со стоном, больше напоминающим рычание, Гимли обрушился на нее снова, смял огромными ручищами ткань сорочки в сумасшедшем стремлении добраться до открытой кожи, целовал исступленно, отбирая дыхание, потом, оторвавшись от ее губ и забыв обо всем на свете, спускался все ниже, обжигая поцелуями ее шею и плечи... Анира испуганно вскрикнула, чувствуя, как в ней поднимается паника, когда его ладонь накрыла и чуть сжала ее грудь... Гимли вынырнул из небытия, возбуждение схлынуло на несколько коротких мгновений, которых хватило для того, чтобы сообразить, что именно он только что чуть не сделал... Он взглянул Анире в глаза и, прочитав в них страх и растерянность, медленно выпустил ее из рук.

Он смотрел на нее, разгоряченную и смущенную, еще несколько долгих мгновений и думал о том, что умереть можно хоть прямо сейчас — все самое прекрасное в своей жизни он все равно уже видел... Затем он поспешно отпрянул и, отвернувшись, со стоном запустил пальцы в собственные волосы. Когда он снова повернулся к ней, черты его лица уже были заметно расслабившимися. Гимли бережно взял ничего не понимающую перепуганную девушку за руку и нежно перецеловал по одному ее пальчики.

— Да, больше не ходи ночью... — тихо повторил он, поглаживая ее ладонь. — Будь в своих покоях, где никто не сможет увидеть тебя. Не дари человеку с Запада своих улыбок — в душе его темнота, и ничего более... — Гимли говорил спокойно, вкрадчиво, но Анира похолодела, услыхав в его голосе невиданную жестокость. — Если он подойдет к тебе ближе, чем на три фута, я убью его. Ты — мое безумие, принцесса, да помогут мне валар. Когда ты так близко, я не могу удержать собственных рук, — он привлек ее в тихое, заботливое, лишенное огня объятие. — Ночь совсем остыла. Идем, не хочу, чтобы ты замерзла...

Анира позволила себя увести, но у дверей своих покоев неожиданно остановилась и, мучительно теребя край сорочки, произнесла:

— Может быть, прогуляться еще немного? Я хотела сказать, если ты не хочешь спать, конечно...

Он улыбнулся и вопросительно поднял бровь.

— Я боюсь тех снов, про море... — едва слышно прошептала она.

Гимли поменялся в лице.

— Ты что же — решила совсем не спать? — нахмурился он. — Доложу тебе, долго ты не протянешь... Давай сделаем так: я погожу, пока ты заснешь, и побуду с тобой до утра. Нари, я к тебе и пальцем не притронусь, обещаю, — поспешно добавил он, увидев в ее глазах сомнение. — Веришь мне?

Анира верила. Поэтому позволила ему войти, не задумываясь. Поколебавшись, скинула измятый, порванный по подолу во время шастанья по кустам халатик и нырнула в постель. Гимли хмыкнул, укрыл ее огромным, похожим на морскую пену одеялом до самого подбородка, будто дитя, а сам, сбросив прямо на пол куртку, сапоги и перевязь с мечом, деловито подвинул Аниру и устроился рядом поверх одеяла.

— Спи, принцесса. И сказку от меня не дожидайся, — фыркнул он.

Анира наморщила нос и напустила на лицо притворно-страдальческое выражение.

— А раньше, помнится, ты рассказывал волшебные сказки...

— Когда ты была ребенком, — кивнул Гимли. — Прости, принцесса, но сейчас мне решительно ничего не идет на ум — этой ночью явь была куда волшебнее любой сказки... — при этих его словах Анира залилась краской и безотчетно облизнула все еще припухшие от его поцелуев губы. Она все еще ощущала его вкус на кончике языка, а кожа ее сладко саднила и покалывала, помня его грубоватые ласки. — Спи. Тревожные сны не придут к тебе — меня испугаются...

Только когда Анира уснула, Гимли позволил себе снова рассматривать ее без боязни быть пойманным на этом. Махал! Он чуть не взял ее прямо там, в эльфийском саду! А ведь всем известно, что нельзя набрасываться на девушек прямо посреди леса, как дикий зверь... Он даже подумать боялся о том, что ощутил, лаская ее. Отклик. Несмелый, пугливый ответ. Сегодня он не помнил себя от удивления и радости и сомнений не испытывал — она впервые потянулась к нему... Гимли посмотрел на спящую подругу с улыбкой.

— Что ты со мной делаешь, принцесса? — прошептал он. — Пусть в тебе сидит хоть три дракона... Когда-нибудь я расскажу сказку об этом своим детям...

* * *

Поток воды послушно струился вокруг запястья на манер браслета, обвивая руку в несколько хрустальных колец. Если слова Элронда по поводу водяных драконов были верными, то это вполне объясняло, откуда у нее — родившейся с гномьей кровью и почти всю жизнь проведшей в Горе — такая любовь к воде и водоемам. Но не объясняло того, откуда у нее способности, которыми обладали лишь тэлери. Даже Леголас — тэлери по крови! — и знать не знал о таких вещах. А здесь, в Ривенделле, эта тяга к воде и вовсе усилилась в разы...

Конечно, самым простым было бы предположить, что Леголас и есть тот, кто замешан во всем этом, а те уроки эльфийского воспитания и магии, которые он преподавал ей год за годом, и позволили развить такой необычный для человека дар. Но сам Леголас не слишком любил воду. Не более чем любой другой лесной эльф. Разве что с особенной тайной и обожанием говорил о море, которого, как и она, наяву никогда не видел. Иногда, в те минуты, когда наставник уплывал в мечтах в морские серые гавани, Анире казалось, что в его полуприкрытых глазах она видит отблеск морской волны в солнечном блике, и от этого удивлялась еще больше, недоумевая откуда она вообще может знать то, как выглядит морская волна...

Фонтан перед мостом через Быструю реку приглушил на ночь свой глас и теперь не хохотал как днем, а сонно бормотал, будто рассказывая старую сказку. Анира еще немного поиграла с водой, потом, взглянув на поднявшуюся в небо луну, решила отправиться спать. В конце концов, она обещала Гимли не ходить ночами.

Она не знала почему, но слова ее друга касательно западного гостя из человеческой страны запали ей в сердце. Она не чувствовала к Боромиру неприязни, но к общению с ним отнюдь не стремилась. Было ли это опаской или предчувствием — сказать точно она не могла.

А гондорец будто бы специально искал удобного случая и с удивительным постоянством появлялся в ее поле зрения всякий раз, когда поблизости не оказывалось ни Гимли, ни Элронда с Леголасом. Вставал перед нею внушительный и мрачный, похожий на каменных королей, что сторожили парадные врата ее родины, вежливо приветствовал, задавал вопросы — большей частью ничего не значащие — и Анире становилось все сложнее откреститься от его настойчивого внимания. Она ничего не говорила Леголасу и тем паче Гимли, опасаясь, что тот решит проблему единственным известным ему способом — мечом и секирой. Меньше всего ей хотелось, чтобы из-за нее в гостеприимном доме Элронда разразилась драка.

Едва Анира поднялась с мраморного бортика фонтана, как послышался тихий, осторожный и будто бы скрытный стук копыт, и перед нею из темноты возник Асфалот с Арвен на спине. Девушка сразу поняла, что эльфийка не на шутку встревожена, более того — в ее серых глазах плескались страх и боль, перемешанные с почти человеческой паникой. Анира, заметив, что подруга просто хочет проскочить мимо, сделала шаг в сторону и ловко поймала Асфалота за край повода. Он был оседлан и взнуздан, и она поняла, что Арвен собирается не на короткую праздную прогулку.

— Куда ты едешь на ночь глядя, муинтель(7)? — с подозрением спросила она, не пуская коня. — И почему ничего не хочешь мне сказать?

Арвен поколебалась минуту, но все же спрыгнула на землю. Она была одета в темно-серое платье для верховой езды и теплый плащ, на руках у нее были плотные кожаные перчатки.

— Арагорну грозит опасность, — сказала она. — Что-то нехорошее происходит с ним и его спутниками в дороге. Он близко.

— Откуда знаешь? — с недоверием покосилась на нее Анира.

— Мое сердце знает, — улыбнулась Арвен. — Странник носит на груди принадлежащую мне вещь, наполненную моей благодатью, но и без нее я бы знала, что что-то пошло не так. Я должна ехать немедля...

— И ты считаешь, что лететь сквозь ночь навстречу неведомой опасности — лучший выход? — перебила Анира.

— Это единственный выход. — Арвен обняла ее за плечи и заглянула в лицо огромными тревожными глазами. — Отец запрещает выезжать и ни за что не позволит мне отправиться на выручку к Арагорну. А их время на исходе, я знаю это.

— Хорошо, — вдруг на удивление легко согласилась Анира и проворчала: — Все это здорово отдает пустоголовостью и безрассудством. Повремени, сестра, я еду с тобой.

— Нет! — решительно возразила Арвен. — Великая опасность лежит на этом пути! Я не могу рисковать тобой. Это только мой путь.

— Если ты сейчас начнешь нести свою высокопарную эльфийскую чушь, я подниму весь Ривенделл, включая твоего отца, — пригрозила Анира. — Не глупи. Тебе нужна помощь. Тебе нужна магия. Послушай меня, сестра. Странник идет с хоббитами, и то, что они несут с собою, нужно Темному Властелину пуще всего на свете. А что если придется убегать от погони? А что если что-то случится с тобой? Светоч и Асфалот — самые быстрые кони в Ривенделле. Ты знаешь кого-нибудь, кроме меня, кому Светоч позволит сесть на себя верхом?

Арвен промолчала. Она подумала о том, что если погони избежать не удастся, то Асфалоту придется вести за собой врага... И приняла решение.

— Хорошо. Бери Светоча и не попадайся никому на глаза. Я буду ждать тебя в буковой роще минуя мост через Быструю. Аска, Асфалот!(8) — прикрикнула она, трогая коня.

Анира не видела, как они перешли через мост. Мысленно попросив прощения у Элронда, Гимли и Леголаса, она спустилась в конюшни и, выведя Светоча без седла и стремян, унеслась прочь, разорвав тишину осенней ночи коротким, будто крик, топотом лошадиных копыт.

(1)Амин ума мерна, мелламин — я не хотел, милая

(2)Айя! Тампа танья! — Эй! Остановись!

(3)Тира тен расуэ! — поберегись!

(4)Тулла амен, — иди ко мне

(5)Амин мелла ле... ираэта — я люблю тебя... прости

(6)Кел каима — хороших снов

(7)муинтель — сестра

(8)Аска, Асфалот — торопись, Асфалот

Мы не клялись в любви друг другу,

Ночной ветер надрывался криком, будто потревоженная птица. Бил в лицо, сдувая со щек остатки живого тепла и вырывая изо рта голубой шуршащий пар, рвал из седла черной дланью и был так холоден, что входил в легкие с тихим шорохом, будто клинок в ножны, а каждый вдох отзывался болью в обожженной морозом гортани. Едва обозначенная тропинка змеей извивалась меж скальных зубьев, то и дело прячась под обнаженными корнями вековых сосен, и по мере того, как Анира и Арвен уезжали дальше от оставшейся где-то позади Приветной Обители, становилась все выше, а потом резко побежала под уклон. За спинами девушек сомкнулась густая ночная чернота, в которой осколками старых костей белели прихотливо разбросанные по обеим сторонам тропы приметные белые камни — по ним в дом Элронда мог найти путь только друг. Скоро закончились и они, промелькнули сосновые и буковые рощи с ковром жухлого осеннего разнотравья, и под копытами лошадей загремело унылое бездорожье Пустошей. Окончательно спустившись с неверной горной тропы на простор, девушки пустили коней во всю прыть, дав им полную свободу, и те помчались, вырывая копытами из скудной земли чахлые примороженные травяные кустики и мелкие камни.

Сердце Аниры трепыхалось, как шальное — то ли от стремительной скачки, то ли от предвкушения. Или от неясной пока тревоги, что росла с каждой минутой, с каждым стуком копыт Светоча, с каждой новой звездой, загорающейся на темном небосводе. Здесь царила тьма и беззвучный ночной холод, да и выглядело это место весьма негостеприимно. Время от времени чуткий слух девушки улавливал отдаленный жутковатый звук, не принадлежавший ни зверю, ни птице, и тогда Светоч яростно храпел и летел вперед еще быстрей. Особенного страха девушка не ощущала — она не умела бояться неизвестного ей — скорее некий трепет и возбуждение, но понимала, что зло и опасность ждут впереди, и они уже близко.

Когда ночь перевалила за середину, крепко захолодало, на камнях стремительно проносящихся мимо Пустошей, серебрилась в звездном свете изморозь. Ветер сорвал капюшон с головы Аниры, ледяной дождь, падающий с неба, на лету превращался в мелкий колкий град и присыпал ее косы белой крупой, они стали влажными и холодными и тяжело били по спине. Арвен и Асфалот маячили в нескольких саженях впереди расплывчатым белым пятном среди темноты.

Они остановились на распутье — тропа тут уже была не тропою, а тем, что называли здешние жители Старым Трактом. Выкатившаяся из туч луна строго смотрела с небес, освещая все кругом. Дорога располовинилась, одна убежала к горизонту по голой пустоши, другая змеилась среди росших тут и там редких кустов и, наконец, исчезала в чернеющей вдали лесной стене. Окутанные паром лошади тревожно нюхали воздух. Арвен успокаивающе похлопала Асфалота по широкой лунно-белой шее. Мелодично звякнули вплетенные в гриву колокольчики.

— Светоч чем-то напуган, — заметила Анира. — Чует орочий или варжий дух — наверняка по этим глухим местам в изобилии шныряют и те, и другие. Надо дать лошадям передохнуть хотя бы четверть часа.

— За Арагорном и хоббитами идут не орки, — возразила эльфийка. — Эти твари куда хуже. И останавливаться здесь нельзя.

— Хотела бы и я знать, кто это. Поспешим, сестра, — сказала Анира и указала в сторону леса. — Должно быть, Арагорн и его спутники затаились где-то там, в чаще.

Еще через несколько минут быстрой скачки деревья подступили вплотную. По опушке, окруженной густотравой луговиной, полз предутренний уже туман, обвивался вокруг осколков серых, обросших мхом скал и, уползая в лес, застревал в ветках, превращая кусты можжевельника в жуткие призраки. Тропа терялась в темноте на третьем шагу, плотно теснящиеся деревья и густой подлесок не пускали под свою сень лунный свет и делали чащу совершенно не просматриваемой. Анира придержала Светоча и зажгла магический фонарик. Тени метнулись врассыпную, мрак поголубел и нехотя отступил.

— Разделимся, — предложила она. — Так мы найдем их быстрее.

Арвен кивнула и тронула Асфалота. Анира видела, как эльфийка вынула из ножен свой меч и углубилась в чащу. Она машинально скользнула рукой по поясу. Перевязи не было. Волнение и торопливость ни к чему путному привести не могут. Девушка тяжело вздохнула и, надвинув на лицо капюшон, слилась с темнотой.

* * *

Вечер был чудесным. Сладким и медовым, как янтарное эльфийское вино, которого за вечерней трапезой было в изобилии. А люди еще говорят, что эльфы не пьют ничего крепче родниковой воды. Леголас рассмеялся над собственными мыслями, не заботясь о том, что кто-нибудь может его услышать, и мелодичный звук его немного бесшабашного смеха растаял, улетая в ночное небо. Белые звезды мирно светили вниз, чуть мерцая и подрагивая, по сильному телу тягучей густой волной расползались покой и нега. Он выпил сегодня, пожалуй, даже слишком много этого теплого бархатистого вина... Леголас не был невоздержан в таких вещах в отличие от многих своих лесных сородичей и чувства опьянения от напитка не испытывал — скорее, его пьянило почти забытое ощущение радости и легкости на душе.

Он примирился с Анирой. И больше ему не нужно будет заполнять горькую пустоту внутри себя ненужными размышлениями.

Леголас еще некоторое время смотрел на звезды сквозь окна своей комнаты, расслабленно вытянувшись на ложе и подложив под голову сцепленные ладони, пока эльфийский сон не снизошел на него, погрузив в покойное, полное легких, воздушных видений небытие...

...Кругом Леголаса обступило родное Лихолесье — такое, каким было много сотен лет назад, до прихода Некроманта из Дол-Гулдура и гигантских пауков, орков и варгов. Солнечное, радостное и звеняще счастливое. Над головою тихо и сонно бормотали зеленогривые клены и вязы. Потянуло легким ветерком, и до него долетел знакомый запах прелой листвы, какой бывает только в глухих чащах, куда не заглядывает солнце. Кроны деревьев то и дело размыкались, являя розоватое предвечернее небо и рваную линию горизонта. Леголас улыбнулся, глядя вдаль, потом чему-то радостно рассмеялся, и смех его гулко разносился по лесу. Все сейчас казалось ему новым, прекрасным и полным обещания...

...и очнулся.

Тут же рывком вскочил на ноги и, тяжело дыша, выбежал на балкон, остановился, упав грудью на балясину. Вокруг его обнимала все та же осенняя спокойная имладрисская ночь. Только в воздухе почему-то режуще пахло страстоцветом — так, что тяжело было дышать... Он коснулся пальцами губ...

...А в следующий миг уже бежал по освещенным золотистым светом ночных фонариков дорожкам к Лунному Чертогу. Это был сон, всего лишь видение, прекрасное и тревожное одновременно, Леголасу хотелось верить в это, но сердце не слушалось, ныло и кричало от дурного предчувствия, а ноги сами несли его туда, где должна была мирно и крепко спать Анира...

...И он уже не удивился, не найдя ее там.

* * *

В лесу было влажно и куда более тепло, чем на равнине. Анира неплохо ориентировалась в темноте, и сейчас свет магического огонька даже мешал ей, но без него она и Светоч были бы лишь жутковатой бесшумной тенью среди листвы, а получить от не признавшего ее Арагорна глоток закаленной стали совсем не хотелось.

Девушке казалось, что она пробирается сквозь заросли уже целую вечность. Одежда намокла, с ресниц падали капли дождя. Анира не слышала других звуков, кроме шороха, что создавал Светоч, собственного тихого дыхания и взволнованного биения своего сердца. Она не помнила, в какую сторону ушла Арвен, и замаячивший впереди тусклый свет стал для нее неожиданностью, как и едва слышный скрытный ропот голосов. Те тревожно стихли, едва конь, повинуясь ее приказу, двинулся вперед, ломая ветки. И, конечно же, острие меча Арагорна было направлено точно на нее... Анира сбросила капюшон и соскользнула со спины Светоча, по колено утопнув в высокой мокрой траве.

— Это всего лишь я... — выдохнула она, поднимая руки.

В глазах Арагорна мелькнуло узнавание, он медленно опустил меч и тут же замер, ощутив холодок стали у своего горла.

— Осторожность на этот раз изменила Следопыту, — раздался мелодичный голос Арвен. — Никогда не стоит концентрировать свое внимание на ком-то одном. Ты побежден.

Тут не было ни полянки, ни прогалины. Прямо посреди сырой чащи, освещенные парой тусклых чадящих факелов, кучковались хоббиты. Бледные от испуга лица выражали решимость и даже отвагу, а серебристые эльфийские кинжалы на изготовку в их руках не предполагали сомнений в том, что они не побоятся встать на защиту друг друга.

Трое, все они были ей хорошо знакомы. Младшие Тук и Брендизайк — неугомонная родня Бильбо из Приречья — и простоватый увалень Сэм Гэмджи, из Хоббитона. Чумазые и взъерошенные, они стояли полукругом, скрывая за спинами четвертого, в котором она, приблизившись, сразу узнала своего товарища по детским играм, юного племянника Бильбо — Фродо Бэггинса. Тот распростерся на земле, укутанный в плащи и походные одеяла, и выглядел неважно, если не сказать жутко. Серая кожа с землистым оттенком, покрытая сеткой черных кровяных венок, и глаза — огромные, белесые, потусторонние... Арвен уже склонилась над ним и торопливо разворачивала кокон, в который он был укутан, заставляя хоббита тонко поскуливать от боли.

Он был ранен в плечо. Ранка — маленькая, с уже сомкнувшимися краями и с виду неопасная — не вызывала бы беспокойства, если бы не почерневшая вокруг нее живая плоть. Анира ощутила приступ слабовольного ужаса. И какое в этом мире оружие способно нанести увечье, превратившее живого в существо, похожее на вурдалака из страшных человеческих сказок?

— Давно? — бросила Арвен, не отрываясь от раны.

— У Заверти. Сутки назад, — немедля откликнулся Арагорн. — Ты можешь ему помочь?

Арвен качнула головой.

— Только отец, — она вскинула на Бродяжника тревожные глаза. — Нужно торопиться. Еще немного — и Фродо не поможет и вся целительская сила моего народа.

В воздухе плыл отчетливый аромат снежноцвета — Арагорн прикладывал к ране хоббита его мятые листочки. Анира тотчас почувствовала, как отступают тревога и усталость. Она молчала, хотя на языке вертелось не меньше дюжины вопросов. Кто сотворил с Фродо такое? Почему его нельзя вылечить прямо сейчас? Что за опасность преследует их? Мельком глянула на хоббитов — те смотрели на нее во все глаза, как дети. Несколько минут назад, когда из темноты чащи выступили два жеребца — один черный, как ночь, сливающийся с мраком и с горящими глазами, другой — как лунный свет, они даже позабыли о стонущем на земле Фродо.

Арагорну же сделала честь его невозмутимость — он и бровью не повел. Только взгляд его стал острее гномьей стали. Полоснул им девушек, но тут же овладев собой, спросил напряженно:

— Элронд знает, что вы здесь?

Анира опустила глаза, Арвен вызывающе задрала подбородок.

— Я мог бы не спрашивать, — пробормотал Арагорн, снова склоняясь над Фродо.

— Кто это? — одними губами прошептал Сэм, не сводя с девушек огромных голубых глаз, и вдруг расцвел улыбкой, хлопнув себя по лбу. — Эльфы же, болван я этакий!

— Окстись, Сэм! — прошипел младший Тук, сверх того добавляя ему смачный подзатыльник. — Та, которая высокая — эльфа. А с косичками — это Нари, всего лишь Нари, племянница дядюшки Бильбо из Эребора. Помнишь ее, маленькую? — он воодушевился и, казалось, напрочь забыл о том, где они. — Она и Фродо бильбов меч из сундука утащили да порубили все цветы в палисаднике тетушки Гортензии — все представляли, что с орками дерутся. И попало им тогда, ох, попало! — хоббит хрюкнул. — Фродо три дня сесть не мог... А цветы у Гортензии в ту же ночь снова выросли — да сказочные! Сроду в Шире таких не бывало!..

А Сэм все хлопал глазами и глядел, как на диво. Он был младше остальных хоббитов и одногодком Анире и, конечно же, ее узнал, особливо после подсказки Перегрина Тука, но отказывался верить глазам — какая уж тут маленькая, пухлая, похожая на спелую ягоду Нари, для которой они наперегонки таскали из лесу раннюю землянику? Эльфа, да и только... А эльфов он прежде никогда не видел, только мечтал повстречать, наслушавшись рассказов старого Бильбо.

В это мгновение Фродо мучительно застонал, и тотчас, эхом вторя его надрывному стону, откликнулись вдали скрипучие, скрежещущие голоса, ответили визгом потусторонним и страшным. Хоббиты даже присели от страха.

— Кто это? — сорвавшись на шепот, спросила Анира. — Они ужасны...

— Это приспешники Темного Властелина, — выплюнул Арагорн. — Те, кто преследует нас уже трое суток. Пятеро из Девяти слуг Кольца. Назгулы, — последовало незнакомое слово. — Они — призраки, неутомимые и движимые только злобой. Одержимые. Им не нужно ни есть, ни пить, и они не остановятся, пока не настигнут нас. Оставайтесь тут, — бросил он девушкам. — Я возьму Асфалота и поскачу с Фродо в Имладрис. Призраки рядом, они стерегут Тракт, но вам ничего не будет грозить — им нужно только Кольцо.

Арвен мягко улыбнулась и отстранила его, уже взявшегося за недоуздок.

— Я легче. Асфалот полетит быстрее.

Арагорн кивнул, поколебавшись лишь мгновение. В его взгляде поселилась тревога. Он взял лицо Арвен в ладони и неотрывно смотрел той в глаза.

И Анира решилась.

— Кем бы они ни были, их влечет то, что несет с собою Фродо, — сказала она. — Зачем рисковать и преподносить им на блюдечке и то, и другое? Если я возьму Кольцо, то они бросятся вслед за мной, а Арвен не нужно будет скрываться от погони, и она доставит хоббита к Элронду вовремя. Никому не угнаться за Светочем, — предупредила она принявшуюся было возражать эльфийку.

Не дожидаясь, пока ее остановят, она наклонилась к Фродо, осторожно сняла с его шеи цепочку с массивным золотым кольцом, едва не вскрикнув от ощущения его холодной, как лед, кожи под своими пальцами. Приподняла к лицу, вперилась злым прищуром бирюзовых глаз, чуть шевельнула рукой, заставив вещицу качнуться из стороны в сторону, как маятник... Кольцо было тусклое, простое и тяжелое. На его зеркально гладкой поверхности не виднелось ни единой царапины.

Арагорн внимательно наблюдал за нею. В какой-то момент в его глазах появилось удивление, но он тут же поспешил отвести взгляд, словно опасаясь, что его заметят. Сам он смотреть на Кольцо избегал. Девушка резко сжала его в горсти.

— Это и есть самая опасная вещь в Средиземье? — с сомнением спросила она. — Я полагала, что это нечто более... пугающее.

Она набросила цепочку на шею поверх турмалинового кулона, подаренного Гимли, да заправила в ворот рубахи. Взлетела на спину Светоча, что стоял, нетерпеливо постукивая копытом, и, ударив ногами по его бокам, понеслась сквозь лес и тьму.

Арагорн водрузил бледного полубессознательного Фродо в седло Асфалота.

— Торопись, Арвен! — крикнул он. — Во весь дух!

Вокруг сгустилась темень — факелы успели погаснуть, рассеялся и светлячок Аниры. Первым отмер Сэм. В отчаянии подскочил к Бродяжнику и дернул того за рукав.

— Зачем ты отослал их? — вскричал он. — Там же Призраки!

Арагорн примирительно сжал плечо хоббита.

— Другой дороги нет, добрый Сэм, — сказал он. — А твоему другу немедля нужна эльфийская медицина. Теперь его спасет только быстрота Арвен да хитрость Аниры. Девушки решили верно. Поэтому — молись...

* * *

Занимался рассвет. Светоч летел вперед, оставив позади лес и мокрые от росы и ночного дождя луговины и разрезая разгоряченным телом белесый, как могильный саван, туман. Для Аниры все вокруг слилось в одно — и смутно-серый в волглых утренних сумерках Тракт, и горные отроги, облепленные вереском, и вой Призраков, доносимый ветром откуда-то совсем не издалека... Она ощущала, как в душе и теле поднимается непонятное возбуждение, смешанное с восторженным ужасом. Золотое кольцо на цепочке глухо позвякивало о турмалиновый цветок. Оно было тяжелым, таким, что это было даже странным и, оставаясь холодным, не принимало тепла ее тела, приникало к груди колкой льдинкой.

Светоч не нуждался в том, чтобы его понукали, он и так будто не касался копытами земли. Анира петляла среди редких кустов и каменистых осыпей, чувствуя, что адские кони вражьих слуг нагоняют ее. Холод и зловонное дыхание тлена и нежити преследовали ее, развеивали солнечное тепло и приглушали его свет. Анира была уверена — они не видели ее, но чуяли, словно голодная варжья свора, летели на запах сладкой человечьей крови и зов Кольца, ибо сами были Кольценосцами. Она уже не удивилась и не испытала страх, когда пятеро черных, как неизведанные подгорные бездны, всадников вывернули из узкой лощины скального распадка в нескольких саженях от нее.

Призраки разделились и теперь окружали ее все туже смыкающимся кольцом. Она бросила быстрый взгляд через плечо — Арвен нигде не было видно — и вцепилась в вороную гриву Светоча мертвой хваткой; конь уходил от погони, забирая немного вбок и путая преследователей. В какой-то момент он мотнулся в сторону, вышиб копытами тучу камней и пыли, и Анире показалось, что ее сейчас сорвет с его спины. Она пригнулась к лошадиному загривку и зажмурила глаза, когда Светоч встал на дыбы со злобным ржаньем, ударяя копытами передового из черных скакунов, который смог настичь их.

Но Призраки боялись ее — она чувствовала их страх, или то, что они способны были испытывать вместо него. Анира ощутила новый прилив восторга. По какой то причине они не только ненавидели ее, но и страшились. Сквозь стук копыт прорвалось леденящее душу шипенье:

— Покорись! Голову потеряешь, тенью станешь... Покорись!..

— Не раньше, чем печной дух добела отмоется(1)! — прорычала Анира. — Ревиа, Светоч! Ревиа иан сул!(2) — крикнула она, и слова, произнесенные на языке волшебного народа, словно светлой стеной отгородили ее от Призраков, заставив тех ненадолго отступить. Порыв ветра вмиг разогнал тучи, явив тусклое осеннее солнце. — Кела, хелкариэ!(3) — яростно закричала девушка, воодушевленная удачей, не подозревая о том, что невольно бросила одному из них в лицо то имя, которым когда-то называли его — еще человека из плоти и крови.

Но черные кони и не думали отставать.

Анира пригнулась к седлу, в вырезе рубахи повисло на цепочке кольцо, тускло и зловеще поймав отблеск хмурого солнечного луча. При виде его Призраки зашипели, твари, служившие им лошадьми, ринулись вперед с удвоенной силой, с обоих сторон к девушке потянулись призрачные костлявые руки... Анира видела, как впереди, в тисках горного разлома маячит Быстрая река, знала, что там ее спасение, но понимала, что хотя в скорости Светоч и не уступает черным скакунам, тех будто бы подстегивает чья-то злая воля. Она сделала попытку оторваться от них еще раз, но беспричинная, свинцовая усталость наваливалась на плечи тяжким грузом, неуклонно лишая последних сил...

Первый из Призраков выхватил из складок черного балахона меч, сверкнула могильной серостью призрачная сталь... Он сделал выпад, Анира рванулась в сторону, предугадав, что сейчас произойдет, и клинок, резанув воздух, злобно скрипнул — на пути к живой плоти встала мифриловая цепочка. Моргульский кинжал соскользнул вниз и длинно чиркнул по плечу, взрезая ткань и разгоряченное тело... Вопль Аниры разорвал утро, забился в горных теснинах, отразился от скал и вод Быстрой реки, смешался со скрипом и шипением черных всадников. Горячая кровь пролилась, стекая по плечу до самых пальцев, и девушка от отчаянья прокусила губу, стараясь сдержать еще один рвущийся наружу крик. От раны по телу во все стороны хлынул ледяной холод, тысячи игл впились в плоть, и она уже не понимала — изо льда они, или из пламени...

В глазах мутнело, веки смежались. Из оцепенения Аниру вывел всплеск воды под копытами Светоча. Брод через Быструю реку. Конь прошлепал по мелководью, переходя горный поток. Они были в Имладрисе...

Черные всадники замешкались на противоположном берегу, но Анира понимала — они хотят Кольцо, и священные воды эльфийской реки вряд ли остановят их, обезумевших и ведомых этой одержимостью. Рука онемела, ставшие деревянными пальцы разомкнулись, выпуская конскую гриву. Анира ощутила, как сознание ускользает от нее, скалы взметнулись и поползли вверх, и она, безвольно обмякнув, соскользнула со спины Светоча, беспомощно распростершись на галечном берегу. В щеку больно вжались мелкие мокрые камешки. Падая, с горечью думала о том, что суждено ей сгинуть здесь, вдали от Родины, так и не примирившись с отцом, не увидев больше величия и красоты Эребора, подгорных копей и лица матери... Ледяные воды Быстрой омыли ее и, побуревшие, унесли бурным потоком отравленную кровь. Совсем рядом раздалось торжествующее шипенье.

— Умрешь, эльф...

— Я не эльф, ты, бесплотный урод... — из последних сил прошептала Анира.

— Умрешь, умрешь, умрешь... — шепот, шорох, надтреснутый разноголосый сип не унимался, хохотал, насмешничая над нею, реальность уплывала куда-то в сторону, страха больше не было, как не было и желания бороться — слабость все полнее наливала свинцом безвольное тело. Сейчас она будет спать и видеть сны...

Вставай! Поднимайся, презренная человечиха!

Незнакомый властный голос ворвался в гаснущее сознание и заставил широко распахнуть глаза. Яростный и злобный, хлестнул, будто хвостатой плетью.

Я не желаю окончить жизнь, так и не начав ее! У меня еще и гребень не вырос, и шип на хвосте не закостенел! Не уходи! Мы сильнее их, наша магия сильнее!..

А Призраки уже ступали в буйные воды...

Подстрекаемая этим чужим гневным голосом, Анира кое-как перекатилась со спины на бок, встала на колени, потом выпрямилась, пошатываясь. Черный всадник возвысился над нею, он уже поднял клинок над ее головой, стремясь довершить начатое, как вдруг прилив невиданных сил прокатился по телу девушки, приведя ее в священный ужас. Она словно смотрела на происходящее изнутри, как зритель наблюдала за представлением, частью которого была она сама. Зрение обострилось, в нос ударило множество новых запахов, раньше неуловимых, а теперь таких явственных. Она слышала, как пахнет речная вода и рыбы в ее глуби, как пыльно разит тленом от черных лохмотьев ее врага и каленым железом — от его доспехов... Пораженная этим, она даже не заметила, как поднялись и взбурлили воды Быстрой.

Поднялась и ее рука, послушная уже чужой воле... Анира уже почти со спокойствием и смирением смотрела на отросшие на пальцах острые как лезвия двалиновой секиры золотистые когти, которые молниеносно полоснули по морде черного скакуна, разметав ошметки струпьев, ветхой ткани и брызги крови... А потом из горной расщелины, откуда вытекала Быстрая, ринулся, сметая все на своем пути, бесноватый поток, в котором чудился рокот камнепада и ржанье незримых коней. Хлынул — и смыл нечисть вместе с лошадьми, поглотив их полный злобы и бессилья жуткий вой...

Мокрая насквозь Анира успела заметить, как по берегу навстречу ей скачет на Асфалоте Арвен, и еще дальше — Леголас с белым, как мел, лицом, а потом жуткая боль вернулась, холод от обдуваемой осенним ветром намокшей одежды впился в тело, перед глазами разом померкло, и темная ночь среди бела дня сомкнулась над ней...

* * *

Когда Анира очнулась, ей показалось, что она плывет на эсгаротском пароме по Долгому озеру — ее мерно покачивало, а на лице ощущались брызги влаги. Открыв глаза, она поняла, что всего лишь сидит в седле впереди бережно удерживающего ее в надежных объятиях Леголаса, плотно укутанная в его плащ, и они уже въезжают в Приветную Обитель. Накрапывал мелкий пыльный дождь.

Она сразу же начала яростно выпутываться из спеленавшей ее руки ткани и засыпала эльфа вопросами. Леголас к разговорам расположен не был — сердце его все еще никак не могло успокоиться и бешено колотилось о ребра. Он был уверен, что девушка мертва, когда увидел ее, окровавленную и белую, как пена на водах Быстрой, распростертой на берегу. Неохотно он поведал Анире о том, что Фродо и Арвен в безопасности, и лечением хоббита уже занимается Владыка и другие целители. Фродо был плох, очень плох, хотя и не безнадежен. Элронд успел рассказать что-то о переходе в мир теней и осколке моргульского клинка, который, обладая собственной злой волей, всякий раз остается в ране и неумолимо движется к сердцу... Леголас поспешил успокоить девушку и сказал, что у хоббита имеется хороший шанс на выздоровление.

Сама Анира не вдруг вспомнила о своей ране — боль понемногу отступала, рука уже не висела безвольной плетью, потеплела и стала подвижной. Девушку немного потряхивало — у нее поднялся жар, но в целом она чувствовала себя сносно. И вызвала этим странный, полный нескрываемого удивления взгляд наставника.

Гимли встречал их. Облегчение, нахлынувшее на него, когда он увидел подругу живой, тут же сменилось неконтролируемым гневом. Еще перед рассветом, когда в Ривенделл явилась верхом на Асфалоте Арвен с полумертвым хоббитом в седле, и они узнали, что там, на подступах к Быстрой речке, Анира осталась одна лицом к лицу с пятью Призраками, отправившиеся на выручку ей эльфы с Леголасом во главе, отказались взять с собой гнома, и Гимли, обезумевший от тревоги, остался ждать в Ривенделле.

Завидев его, Анира перепугалась его тяжелого взгляда куда сильнее, чем назгулов. Послушно соскользнула с седла прямо в его протянутые руки, молча позволила себя унести, так и не решившись взглянуть ему в глаза. Волны молчаливого возмущения и гнева, которые он распространял вокруг себя, казалось, обжигали кожу. Но еще сильнее жгло ее чувство вины перед ним. Она понимала, что он имеет право сердиться, и заговорить с ним и оправдаться не пыталась.

Гимли осторожно поставил ее на ноги, молча кивнул на постель, приказывая сесть, и, перебросив за спину ее растрепавшиеся пыльные косы, бесцеремонно дернул тесемки и, нимало не смущаясь, спустил с плеч истерзанную, пропитанную кровью рубаху. Потом с величайшей осторожностью приподнял поврежденное плечо и высвободил его, вспоров кинжалом рукав сверху донизу и заставив девушку при этом густо покраснеть и судорожно вцепиться пальцами в ткань, удерживая ее у груди. Гимли едва заметно ухмыльнулся — сегодня ему было наплевать на ее смущение. После того, что она сотворила, он с трудом усмирял в себе желание перекинуть ее через колено и выпороть, как нашкодившую недолетку.

Почти сразу же в комнату вошла эльфийка с чашей теплого дымящегося отвара ацелас в одной руке и стопкой широких белых тканевых полос удивительной мягкости в другой. Гимли благодарно кивнул ей и снова сосредоточил внимание на ране Аниры. Та была неглубокой и напоминала скорее длинный тонкий порез. Девушка пыталась заживить ее волшебством, но неожиданно не особенно преуспела: края его сошлись, образовав красный рубец, безостановочно исходящий сукровицей. Кожа вокруг него припухла и натянулась, покраснела, будто обваренная кипятком; воспаленная, она истончилась и нездорово блестела.

— Помощь не требуется, — хмуро глянув на эльфийскую прислужницу, произнес Гимли, видя, что та колеблется и не спешит уйти. — Оставь принесенное и ступай.

Он намеренно не отдал Аниру в руки эльфийских целителей, отмахнулся и от Арвен, и от Леголаса, будто от пары назойливых мыслей, сказав, что его знаний достанет для того, чтобы обработать такую рану — дескать, пусть лучше займутся хоббитом, он теперь важнее, да и ему сейчас куда более худо, чем девушке.

Гимли утопил салфетку в зеленоватом травяном отваре и, слегка отжав, принялся смывать кровь и грязь. Помещение немедленно наполнилось теплым успокаивающим ароматом ацелас. Гном старался быть как можно бережнее, но Анира все равно кривилась от едкой, терзающей тело боли — та мало походила на боль от обычного пореза и была куда более мучительной. Откровенно говоря, это была самая мучительная боль, которую ей только приходилось испытывать в жизни. Наконец он закончил, с удовлетворением отмечая, что рана перестала кровоточить. Он перевязал плечо, накрыв порез пропитанным в целебной жидкости бинтом и, оставшись довольным результатом, встал перед девушкой с немым укором, сложив руки на груди. Его принцессе была просто необходима хорошая головомойка.

— Одно слово, Нари, — тихо и горько сказал он. — Почему ты ушла, мне не сказавшись? Чем я заслужил такое недоверие?

— Боялась, что поднимешь шум...

— Я когда-нибудь так делал? — в его голосе зазвенела обида. — Ни разу. Знаешь, когда мне станет спокойно? — вдруг распалился он. — Вот придем в Морию — отдам тебя братьям, пусть запрут, покуда не кончится эта заваруха с кольцом. Пока я не возвращусь... А вернусь — станешь моей женой, и мнения твоего никто не спросит.

Анира нервно икнула и, вытаращив на него глаза, часто заморгала.

— Что?

— А ты как думала? — усмехнулся Гимли, старательно упрятав подальше рвущееся наружу веселье. Ему безмерно понравился ее испуг. — Я вот уже два месяца на твоих косах сплю...

Анира при этих его словах дернулась и попыталась вскочить. Гимли с трудом удалось сдержать смех — сейчас она выглядела так, будто бы собралась бежать немедленно, куда глаза глядят — хоть в Морию, хоть обратно в Эребор.

— Сиди! — притворно сердито рыкнул он и водворил ее на место, придавливая здоровое плечо твердой рукой. — Говорю, как есть. Ты, Нари, уже сговоренной невестой со мною от своего жениха сбежала. А я твои косы расплел, обнимал тебя холодными ночами да твоим дыханием дышал... — он примолк, пристально вглядываясь в ее перепуганные глаза. — Как думаешь, много ли народу поверит в то, что ушли мы из Эребора не как любовники, и за все это время, что бродили вдвоем по долам и весям, я тебя и пальцем не коснулся?

Анира воззрилась на него с непередаваемым выражением на лице. Гимли осекся, вдруг смешался и отвел глаза. Коварная и услужливая память тотчас подбросила воспоминание о том, как он обнимал девушку в последнюю ночь сентября, о его бесстыдных поцелуях и ласках, зашедших далеко за границу дозволенного.

— Да уж, глупость сказал, сам знаю... — пробормотал гном и неожиданно огрызнулся: — Что смотришь? У меня эльфийские острые уши внезапно выросли? Или борода отвалилась?

Анира издала неопределенный звук, отдаленно напоминающий нечто среднее между нервным смешком и саркастичным фырканьем, и снова сделала попытку отстраниться.

— Сиди! — повторил Гимли. — Как бы там ни было — я несу за тебя ответственность — королеве обещал, что в целости до Мории доберешься. А ты что творишь? Что обо мне не думаешь — так это Ауле тебя рассудит. А родители твои чем так валар прогневили, что те им вместо любящей да совестливой дочери такое наказание ниспослали? В чертоги Мандоса заторопилась? Так там и без тебя тесно!

Он замолчал, исчерпав поток собственного красноречия, и, скользнув взглядом по ее обнаженным плечам, вдруг порывисто отвернулся.

— Переоденься, — бросил ей, не поворачивая головы. — Тебя будто варги рвали.

Анира покорно поднялась и выдернула из шкафа стопку свежей одежи.

— Нужно узнать, как Фродо...

— После узнаешь, — отрубил Гимли, прислушиваясь к тихому шороху у себя за спиной. — Сказали же — эльфийка поспела вовремя. Залатают твоего полурослика, как новый будет. Тебе тоже нужен отдых и покой.

— Гимли... — голос Аниры был по-детски жалостливым и просительным. — Скажи мне, что насчет Мории и женитьбы ты пошутил...

— Пошутил? — гном разразился коротким гортанным смехом. — Нари, правда и шутка — вещи тонкие, и граница меж ними весьма прозрачна. Правда вообще требует осторожного обращения. Выскажешь ее, не подумав, — и вот уже она приближается ко лжи и фальши. Возьми хоть зеркало — ничто в мире не лжет так точно и правдоподобно. Всю правду вообще нельзя никому рассказывать — иногда ее стоит таить даже от самого себя. Слишком уж жестокой она может быть. Умолчать — порой означает дать кому-то шанс...

Когда он повернулся, Анира уже влезла в чистую рубаху и штаны и теперь расплетала спутанные, набившиеся сухими листьями, веточками и дорожной пылью косы. Гимли подошел к ней и осторожно привлек к себе.

— Конечно, я пошутил, Нари, — примирительно сказал он. — Я не для того забрал тебя из Эребора, от немилого тебе суженого, чтобы в итоге стать тем, кто силком потащит тебя под обряд. Я никогда этого не сделаю.

Он протянул руки, осторожно, едва касаясь, поправил ворот ее рубахи, туже затягивая тесемки, и, все ж таки не удержавшись, поцеловал, едва коснувшись губами ее губ...

— Но в каждой шутке — только ее доля, — закончил он. — Помни об этом.

* * *

Через несколько дней окончательно стало ясно, что Фродо останется в мире живых, а Арагорн и хоббиты, прибредшие, наконец, в Ривенделл, отдохнули и набрались сил, Анире удалось немного расслабиться. Бродяжник рассказывал, что дорогой они не заметили и малого свидетельства присутствия Призраков, а значит, те надолго сгинули из этих мест. Это и было то, что видела она на берегу перед тем, как потерять сознание — восставшие воды Быстрой реки, повинуясь защитной магии Элронда и его Приветной Обители, да еще словам Арвен, обрушились на назгулов справедливой карой. Быстрая и была той границей, за которой даже воды, деревья и камни чуяли зло и не давали ему прохода. О гневном голосе в собственной голове, который теперь упорно молчал, Анира старалась не думать.

Теперь у постели Фродо, который еще в себя не приходил, подолгу просиживали то беспокойный Сэм, то слезливый старый Бильбо, да и сама Анира время от времени была ему сиделкой вместе с Арвен. Рана у девушки на плече совсем не беспокоила и удивительно быстро затянулась, оставив после себя только едва заметную тонкую полоску обновленной розоватой кожи.

Приходил и нежданно явившийся в дом Элронда Гэндальф. Согбенный и усталый, выглядел странствующий маг неважно, если не сказать плачевно, был задумчив, беспрестанно бормотал что-то себе под нос и вид имел до странности виноватый. Он и Владыка подолгу говорили, Элронд хмурился и с каждым днем становился все мрачнее. Анира подозревала, что присутствие в Имладрисе Кольца не радует его.

Сама же она никакого трепета перед Кольцом не испытывала, и не понимала, почему Гимли, глядя на него, содрогается и бессильно отворачивается, а Арвен — та так и вовсе находиться с ним рядом не может. Сидя у постели бессознательного Фродо, подолгу вертела вещь Врага в руках, рассматривала, подбрасывала на ладони, будто играясь, и все чаще при этом ловила на себе длинные, задумчивые взгляды Элронда и Гэндальфа. Однажды оба они явились в покои, где лежал хоббит, и застали ее за этим беспечным занятием. С ними был Леголас. Владыка долго хмурился и мерил ее острым пытливым взглядом, потом присел рядом и, ласково коснувшись ее плеча, спросил:

— Скажи мне, Анира, что ты сейчас чувствуешь?

Гэндальф замер, оглаживая седую бороду, и весь обратился в слух. Анира задумалась на мгновение. Пожала плечами.

— Ничего.

Сзади шумно выдохнул Леголас.

Девушка еще немного повертела вещицу в пальцах, пропустила меж ними цепочку. Она действительно ничего не ощущала. И не понимала суеты и благоговейного ужаса, окружающих это простое, незатейливое колечко. Безделушка и только. Вместе с тем, она отдавала себе отчет в том, что держит в руках самую страшную и могущественную вещь в мире, перед которой показать свой страх не чурается даже Гэндальф Серый. Она осторожно положила цепочку на тумбочку рядом с кроватью.

Старый маг и Элронд, молча и не сговариваясь, синхронно обернулись к Леголасу, даря ему двойной испытующий взор. Тот вопросительно поднял бровь.

— Анира, пригляди сегодня за Фродо, — мягко попросил Владыка и стремительно вышел из покоев, взглядом поманив за собой остальных.

Несколько минут спустя они собрались в Зале Совета. Все понимали, что разговор этот назревал давно, а теперь стал и вовсе необходим. Элронд устало опустился в кресло и задумчиво потер длинными пальцами лоб. Он выглядел до крайности озабоченным.

— Что все это означает?.. — задумчиво спросил он, не обращаясь ни к кому. — Я в растерянности, и чести мне это не делает.

— Это всего лишь означает, что книги были правы, и злая магия колец не имеет над Анирой силы, — усмехнулся Гэндальф. Он с наслаждением курил трубку, на лице его светилось выражение довольства. — Вы видели ее рану? Ангмарский чародей нанес ее призрачным клинком, как и Фродо. Да только Фродо лежит в беспамятстве уже много дней и чуть не отправился к праотцам, а для девушки эта рана оказалась всего лишь царапиной. И эльфийской медицины не потребовалось. И я не вижу поводов для беспокойства, — хитро прищурившись и выпустив к потолку сизое колечко табачного дыма, добавил он.

— Всего лишь? — вскинулся Леголас. — Да почему же, во имя валар? Чем она отличается от каждого из нас? Гэндальф, если тебе известно больше, чем нам, стоит рассказать.

Чародей неторопливо загасил трубку и, стряхнув с бороды табачные крошки, с достоинством ответил:

— Более всех известно как раз-таки тебе, Леголас, — он сделал паузу и глянул эльфу прямо в глаза, удерживая его взгляд. — Ребенок трех кровей. Дитя трех свободных народов Средиземья сильнее этой скверны. Кольцо Саурона не имеет власти над ней. Ни над разумом ее, ни над сердцем, ни над телом.

Леголас не нашелся, что ответить. Это было невероятным.

— Магия мудрее нас, — сказал он. — Мы живем, беспрестанно ссорясь и враждуя друг с другом. Эльфы, гномы и люди вместо того, чтобы объединяться против общего Врага, творят междоусобицы, которые ослабляют их, отравляют их сердца. Недаром в давние времена, когда мы жили в мире, ни один враг не мог поставить нас на колени... — вдруг эльф осекся и уставился на мага абсолютно безумным взглядом и произнес едва слышным шепотом: — Только вот нет и не может быть в Анире никакой третьей крови...

— Ты в этом уверен? — переспросил Гэндальф, став вдруг суровым и торжественным. — Подумай хорошенько, Леголас. И поведай то, о чем ты молчишь уже так давно.

— Что ты хочешь услышать от меня, маг? — с неудовольствием произнес эльф. — Что я всю жизнь любил мать Аниры? Полагаю, это тебе известно и без моего подтверждения.

— Однако тебе удавалось скрывать это много лет, — заметил ничуть не удивленный Элронд. — И весьма успешно. В том числе и от Эмин.

— Разумеется, я должен был молчать. Мне не хотелось стать причиной разлада в ее семье. Узнай о таком ее сумасшедший ревнивый муж, и Эмин бы никогда больше не увидела голубого неба. А я не увидел бы ее. Но я все еще не понимаю, какое отношение все это имеет к Анире.

— Ты эльф, Леголас, так догадайся уже сам! — раздраженно проворчал Гэндальф. — И человеку сложно спрятать такое сильное чувство, а уж эльфу и подавно. Твоя любовь жила внутри тебя, спрятанная ото всех, год за годом. Переплеталась с твоей магией, пропитывала кровь... Целых двадцать лет она не находила выхода. А потом произошло нечто, едва не стоившее Эмин жизни. И выход — весьма необычный и нежданный — нашелся.

— Родилась Анира, — кивнул Леголас. — Что ты имеешь в виду? — нахмурился он.

— Это скажи мне ты. Что ты чувствовал, когда увидел женщину, которую любил, умирающей?

Руки Леголаса непроизвольно сжались в кулаки. Его кристально ясная эльфийская память немедленно вынесла на поверхность картины той кошмарной ночи в Дейле, в доме Барда, когда они едва не потеряли Эмин и Аниру. Он опустил глаза, не в силах совладать с воспоминаниями и чувствами, которые те разбудили.

— Боль. Ужас. Удушье. Отчаяние... Я ощущал такое впервые в жизни. И был готов отдать не только магию моего народа, но и жизнь, если бы это потребовалось, чтобы спасти их.

Гэндальф удовлетворенно хмыкнул и обернулся к Элронду.

— Ты был прав. Когда Леголас прикоснулся к Эмин магией, позволил той перетечь в ее тело и укрепить его, вместе с этим высвободилось чувство, которое росло и крепло в нем все эти годы. Магия и любовь — две могущественные вещи, а когда они действуют вместе, это порой приводит к удивительным результатам. В момент рождения, помимо человеческой крови Эмин и ее магии и крови своего отца, Анира получила не только эльфийскую магию Леголаса, но и часть его сущности. Этим, а не магической одаренностью объясняется белая прядь в ее волосах и способности, присущие только эльфам. — Гэндальф сделал многозначительную паузу. — И наличие в ней трех разных кровей.

— Анира — и твой ребенок тоже, — подытожил Элронд, обратившись к застывшему статуей Леголасу. — И в магии, и по крови. Кровь Торина текла в ее жилах изначально. А ты наградил ее своей в момент рождения. Если бы этого не произошло, и магия сработала бы иначе или не сработала бы вовсе, не выжили бы ни Эмин, ни ребенок. Иного просто было не дано. Ты понимаешь, о чем я говорю? Чтобы они жили, была необходима твоя кровь и твоя жизненная сила. Анира твоя дочь.

— Этого не может быть, — уверенно помотал головой окончательно растерявшийся Леголас. — Я никогда... я даже в мыслях не приближался к Эмин...

— Это потребовалось бы человеку, — фыркнул маг. — Повторяю еще раз — магия и любовь в совокупности способны натворить такого, о чем ты и помыслить не можешь. Как бы то ни было, ты подарил ей кровь третьего свободного народа. — Гэндальф улыбнулся. — А стоило тебе дать ей имя — и ваша связь стала вечной и нерушимой.

— Поэтому я так тосковал несколько лет перед тем, как Торин дал свое согласие, и Эмин привела наконец Аниру ко мне. Поэтому мне было так тяжело отпускать ее от себя. О, Эру!.. — Леголас закрыл лицо руками. — Владыка! — он воззрился на стоящего с невозмутимой улыбкой Элронда. — Ты все знал, верно?

— С того момента, когда Анира и Гимли пришли ко мне за советом. Я прочел о морских драконах то, что натолкнуло меня на догадку. Теперь живущий в Анире дракон уж не кажется такой уж невидалью — все же она в некотором роде тэлери. Полагаю, твоим метаниям теперь пришел конец?

Леголас кивнул, вызвав удивленный и заинтересованный взгляд Гэндальфа.

— Я мучился оттого, что не понимал, какое чувства испытываю к Анире, — пояснил он. — Я думал, что переношу свои чувства к Эмин на ее дочь, и сходил от этого с ума. Хотя этот гном, что постоянно крутится вокруг нее, все еще непомерно меня раздражает.

Гэндальф фыркнул.

— Родительская ревность — вещь страшная, — заметил он. — Оставь их. Гимли любит ее.

— Я в этом не сомневаюсь. Но он ей не пара.

— Гимли не похож на Торина, — мягко возразил маг. — Когда придет время, Анира во всем разберется сама, а пока не докучай ей. И рассказывать ей о том, какую роль ты играешь в ее жизни, еще не время. И уж точно об этом не надо знать Эмин.

— Почему же? — с неожиданной запальчивостью воскликнул Леголас. — Ты сам сказал, что пришло время открыть все, что таится в душе.

Гэндальф посмотрел на эльфа так, будто перед ним было неразумное малое дитя.

— И она, конечно же, расскажет обо всем мужу. Ты можешь гарантировать, что Торин поверит в историю с магией рождения? Нет? Вот и я не уверен. Скорее же он просто надумает себе невесть что.

Леголас опустил голову.

— Не вздумайте возлагать на Аниру бремя Кольца, — сказал он. — Я против...

— Никто и не собирается, — успокоил его Элронд. — Это не ее дело, как бы она не была к нему невосприимчива. У нее вообще своя дорога. И не стоит недооценивать хоббитов. У Кольца есть свой Хранитель. Я хочу, чтобы девушка осталась здесь, но она пожелает идти в Морию. Остановить ее силой я не смогу. А значит — так тому и быть.

— Есть еще кое-что... — сказал Гэндальф. На лице его при этом отразились сожаление и вина. — Я имел неосторожность рассказать о ней Саруману. Я всего лишь хотел испросить совета — подозрения по поводу крови тэлери в ней давно не давали мне покоя. Я хотел знать, возможно ли то, о чем я думаю. Надо сказать, что в Ортханке оказались древние свитки, которые ясно говорили о том, что дети трех народов, ежели они появятся на свете, ознаменуют собой приход новой эпохи, в которой злу места не будет, ибо оно не имеет над ними силы. Крови перемешаются, барьеры исчезнут, и потомки трех свободных народов будут жить в мире, свободном от скверны. До поры на эти подробности внимания никто не обращал — сама мысль о существовании детей трех кровей была небылью.

Старый маг в одеждах белых, как и его волосы, был задумчив, но нарочито безразличен. Неспешно и важно проследовав в башню Ортханка, провел за собою Гэндальфа, смотрел на него свысока, и черные глаза его светились неведомой злостью — света мудрости в них Серый маг не увидел. И насторожился, хотя и не передумал рассказать о своих тяготах.

— Саруман заключил меня в тюрьме без стен, на самой вершине башни Ортханка. И побег стоил мне многих сил...

— Значит, белый колдун переметнулся на сторону зла. Ты зря рассказал ему об Анире, — произнес Леголас, и Гэндальф скорбно кивнул.

— Такие, как Анира — это начало конца для Врага и всех мелькоровых порождений, — сказал Элронд. — Только одно ее существование пророчит ему падение. Теперь Саурон будет искать ее не за тем, чтобы перетянуть на свою сторону. Он знает, что ее разум нельзя поработить ни с помощью Кольца, ни каким-нибудь иным способом, а помыслы ее он не сможет контролировать. А значит, он постарается ее уничтожить.

(1)не раньше, чем печной дух добела отмоется — вероятно, высказывание аналогично нашему когда рак на горе свистнет)) Анира имеет ввиду печного или каминного духа — персонажа гномьего фольклора, нечто среднее между домовиком и проказливым капризным полтергейстом. А поскольку печные духи живут в каминных трубах, то они всегда в саже и золе. Желая отмыться, они влезают в котлы с водой, которые хозяйки греют на очагах. Но печные духи неповоротливы и неловки — и посуду перебьют, и котел в очаг опрокинут, поэтому и гневаются на них добрые хозяйки и детей ими пугают. А те обижаются и продолжают пакостить. Вот только вымыться так и не могут))

(2)Ревиа, Светоч! Ревиа иан сул! — лети... лети, как ветер!

(3)Кела, хелкариэ! — прочь, хладные!.. Игра слов. Имеется ввиду предводитель Девяти Кольценосцев — Ангмарский чародей. При жизни имя ему было — Хелкар, что в переводе означает лед, холод. Конечно же, Анира этого не знала)

Мне на грудь опустился ворон,

Вязь лестниц и переходов была похожа на паутину лесного паука-крестовицы. Сначала Эйриэн, чтобы унять волнение, пыталась считать бесконечные широкие ступени без перил и арки, украшенные то полустершейся резьбой или непонятными ей гномьими рунами, то узором из поделочных камней, но скоро сбилась со счета. Ей казалось, что она уже спустилась в самые недра земли, в такие глубины, какие ранее не видел ни один из чудесного народа, и только дневной свет, который так и не прекратил сопровождать ее и то исчезал, то снова начинал литься откуда-то сверху, напоминал девушке, что она движется вовсе не вглубь Горы, а просто внутри нее.

Будь осторожной. Торин Дубощит ненавидит лесных эльфов. Да и гномы — обособленный народ. Они чрезвычайно чувствительны в вопросах чести, хотя сами представления о ней у них весьма странные. Следи за собой так, будто каждое мгновение ступаешь по ненадежному весеннему льду.

Так говорила ее мать, напутствуя перед дорогой к Одинокой Горе. Тогда в сердце Эйриэн не было трепета — она шла, чтобы выполнить приказ своего Владыки, гордая ответственностью, возложенной на нее, и его доверием. Гномы? Всего лишь сварливые коротышки, помешанные на золоте. Уродливые. Грубые. Отвратительные. Великая ошибка своего Создателя. Так думала Эйриэн, приближаясь со своим отрядом к Эребору. Шла туда с гордыней в сердце и надменным выражением на лице, готовая к долгому противостоянию. Однако то, что она нашла в Горе, опрокинуло ее мир. Будто бы ее находкой оказалась грязная мертвая раковина, выброшенная на берег штормом, хранящая в себе жемчужину. И наставления матери оказались вдруг ненужными.

Живя в Лесном Чертоге, Эйриэн, конечно, слышала о жене подгорного короля, которую Владыка Трандуил винил в том, что та околдовала его сына, и которую сам принц Леголас так любил, и не понимала суеты вокруг этой человеческой женщины, пусть даже и волшебницы. А в Эреборе она неожиданно увидела совсем другую Эмин, ту, в которой гармонично соединилась властная холодная королева и удивительная женщина — мягкая, мудрая и немного лукавая. И вот теперь, шествуя рядом с нею под сводами подгорного царства, Эйриэн, словно маленькая девочка, забывала обо всем на свете, не в силах отвести глаз и от самой Радужной волшебницы, и от открывающихся взору чудес. Эмин заметила ее интерес и, блеснув янтарными глазами, хитровато улыбнулась. Эйриэн почувствовала, как к щекам приливает жар. Именно так горячо и уже очень знакомо улыбался Трен.

С некоторых пор, куда бы ни пошла девушка, всюду она чудесным образом натыкалась на младшего принца, и если Эмин Радужная была для нее просто дивом, то об ее сына Эйриэн разбилась, рассыпалась миллиардом осколков без надежды когда-нибудь собраться воедино вновь. Едва удержала грозившую упасть маску холодности и превосходства, упрятала в дальний чертог своей души смятение и неясный страх и ощетинилась, будто свернувшийся в клубок еж. Напоминая себе ежечасно о том, что он всего лишь гном, старалась принизить принца и словом, и делом, дерзила, насмешничала, но раз за разом наталкивалась на жаркий золотой взгляд, то спокойный и умный, то озорной и бесшабашный, и понимала — Трен видит ее маску и ее саму, настоящую, неуверенную и смешавшуюся, спрятанную под нею. Он видел ее прозрачной, неприкрытой и уязвимой, и она металась, понимая, что у нее нет против него оружия.

Эйриэн опустила взгляд под ноги — пол коридора, по которому они шли, был выложен квадратными плитками нефрита и агата, природный рисунок их сливался в единый бесконечный орнамент. Они были отполированы до той степени, что девушка могла увидеть в них свое расплывчатое, окруженное золотистым ореолом отражение.

— Твое любопытство не зазорно, — останавливаясь, вдруг сказала Эмин. — Не бойся его показать.

Эйриэн смутилась и хотела было возразить, но натолкнулась на теплую улыбку королевы и только молча кивнула.

— Не слишком похоже на Лесной Чертог, верно?

Девушка посмотрела под ноги. Теперь они шли по длинному и очень узкому мосту без перил, где едва бы смогли разойтись двое. Опоры его уходили отвесно вглубь, туда, где виднелось бесконечное множество подобных мостов, расположенных на разных уровнях. Сверху это выглядело похожим на чудовищных размеров паутину. Эйриэн покачала головой. Нет, это совсем не похоже на то, что когда-либо видела она.

— Долго ли ты живешь на свете? — продолжала спрашивать королева. — Мне кажется, что ты довольно молода.

— Я родилась незадолго до того, как Смауг Ужасный разорил Долину.

— Двести десять лет... Еще совсем ребенок, — улыбнулась Эмин. — Ты преданно служишь Трандуилу?

Эйриэн вскинула подбородок. Глаза ее затеплели.

— Он мой король, — с чувством сказала она. — Вы смогли бы быть неверной своему королю?

Они прошли между колоннами из черно-полосатого слоистого оникса, увенчанными строгого рисунка мраморными капителями высотою в человеческий рост, которыми оканчивался величественный проход к Залу Королей. Стражники отворили перед ними тяжелые дубовые двери. Эмин, помедлив, обернулась к шедшей позади Эйриэн.

— Верность, которую мы храним королям, приносит много вреда. Она принуждает быть верным и тысяче их несправедливостей и беззаконий. Я не смогла бы быть неверной мужу, — блеснув глазами, сказала она. — Королю я была неверна не единожды.

Торин был занят — рассматривал огромную, в десять локтей, карту, водя над нею маленьким ручным подсвечником. Он вернул приветствие легким кивком и жестом попросил подождать. Зоркие глаза Эйриэн определили в пергаменте чертежи подземелья, соединяющего Эребор с Дейлом. Через минуту король закончил дела и, поманив к себе жену, опустился на трон.

— Трандуил не надумал еще отозвать из долины своих лучников? — без предисловия спросил он.

— Нет, Ваше Величество, напротив — он считает, что совместное патрулирование получилось плодотворным. За последние несколько недель нам четырежды удалось предотвратить нападения орков на людей близ Дейла и однажды — обезвредить группу, которую в сумерках проморгали ваши дозорные.

Торин скривился, будто хлебнул перестоявшей медовухи.

— Лесной король все еще не наигрался в благородство... — он перекатил фразу на языке, будто что-то горькое. — Значит, придется потерпеть.

Эйриэн вспыхнула и уже набрала полную грудь воздуха, чтобы высказать все, что она думает, но Торин остановил ее повелительным жестом.

— Я позвал тебя не за тем, чтобы ругаться, — он сделал паузу. — Позволяю твоим лучникам входить в Гору, когда им вздумается. Осень в этих местах — не лучшее время для того, чтобы жить под открытым небом.

Эйриэн остолбенела. Глянула на Эмин, удивленно приподняв бровь, и в ответ получила теплую искреннюю улыбку. Потом перевела взгляд на короля. Тот не шутил.

— Мои воины не будут углубляться в Гору, — преодолев удивление, сказала она. — Если позволите, мы займем старую караульную на Враньем Пике. И продолжим стеречь долину в составе гномьих патрулей.

— Добро, — кивнул Торин. — Ступай. Мое разрешение остается в силе. Тебя и твоих лучников будут пропускать в ворота без вопросов в любое время дня и ночи.

— Я прикажу своим воинам во время патрулирования подчиняться старшему в ваших отрядах, — добавила девушка и, слегка поклонившись, направилась к выходу. Легкой улыбки на лице Торина она уже не увидела.

— Ты сведешь меня с ума, Эмин, — пробормотал король, когда они с женой остались одни. — Я уже собственной рукой отворил двери Эребора для остроухих...

* * *

— Тебя, кажется, не слишком беспокоят подземелья?

Меня беспокоишь только ты. Эйриэн чуть не произнесла эту фразу вслух, но вовремя овладела собой. Ей действительно нравилось в Эреборе, и, пользуясь разрешением Торина, она часто бывала в Горе.

— Где та птица, которую ты смастерила? — спросил Трен, и глаза его блеснули.

— Ожила и улетела прочь, — огрызнулась в ответ девушка. — Уйди, принц. Я размышляю, а ты мешаешь мне сосредоточиться.

Но Трен и не подумал послушаться. Он от души расхохотался, вызвав у эльфийки очередной приступ досады.

— А я обладаю иными сведениями, — заговорщицким тоном сказал он. — Думаю, кто-то выпросил у тебя твою безделушку, а ты подарила ее с радостью. Когда ты прекратишь делать вид, что у тебя вместо сердца — кусок льда, а вместо души — колючки чертогона? Между прочим, сын Бомбура и Фрины не расстается со своей новой игрушкой и рассказывает всем вокруг, что леди, подарившая ему эту птицу, очень добрая, а глаза у нее сверкают, как ограненные аметисты...

Трен уселся на каменные ступени, преграждая Эйриэн путь вниз по лестнице.

— Ты совсем другая, — сказал, не отпуская ее взгляд. — Меня не обманешь.

— Тебе самому нет нужды обманывать! — бросила девушка, постаравшись обойти его, но Трен резко поднялся и оказался с нею лицом к лицу. — Никто толком не понимает, кто ты есть!

— Ну что ты, — улыбнулся принц, удерживая ее за руку, — я, как открытая книга, готов поведать все свои секреты.

— Книга может быть бесполезной для того, кто не знает языка, на котором она написана.

Улыбка слетела с губ Трена.

— Если только пожелаешь, можешь читать меня, сколько захочешь, — тихо сказал он. — Для тебя я всегда буду понятен и прост, как детская книга, сложенная из одних картинок...

Эйриэн перестала дышать, когда принц сделал шаг ближе, поднял руку и дотронулся кончиками пальцев до ее щеки. Она ощущала, как начинает пылать лицо, и не понимала, почему секунды продолжают капать, а она все еще не оттолкнула этого наглого парня и не убежала прочь, не понимала, отчего так теплеет внутри, почему так сложно посмотреть ему в глаза... Трен ласкающим жестом пропустил меж пальцами пружинку ее волос, откинул за плечо...

...и замер, пораженный, увидев, что скрывающиеся под пышными волосами Эйриэн уши вовсе не остроконечные, как у эльфов, а обычные, человеческие.

Девушка дико посмотрела на него и попятилась назад. Трен выбросил вперед руку и ловко ухватил ее за рукав, прежде чем она успела споткнуться о ступеньку. Она выдралась из его рук и бросилась прочь, не разбирая дороги.

— Постой! — окликнул юноша, но она уже исчезла в одном из коридоров. Тот кишел гномами, и Трен мгновенно потерял девушку из вида. — Эйриэн!

Он направился туда, где исчезла эльфийка. Несколько минут быстрого бега — и он оказался на широкой лестнице с невысокими ступенями. Та вела откуда-то из недр Горы, и ответвление ее упиралось в небольшой круглый зал с полом из полированного сердолика с вырезанным в нем изображением молота и наковальни и барельефами на стенах, окруженными каменными арками, из которых разбегалось в разные стороны несколько темных коридоров. Там он и нашел Эйриэн. Девушка сидела на полу, скрестив ноги, и плакала. Горько, безутешно... Трен приблизился и уселся рядом.

— Глупая, — укоризненно сказал он. — Знаешь ли ты, куда пришла? Это старинный лабиринт. Молодые воины тренируются здесь и приучаются не только мастерски владеть оружием, но и ориентироваться в полной темноте. Заблудись ты здесь — отыскать тебя было бы непросто.

Он немного помолчал.

— Я не стану спрашивать ни о чем, — озвучил то, чего она боялась. — Может быть, однажды ты доверишься мне настолько, что захочешь рассказать сама. Эйриэн, — позвал он. — Тайны — это орудие пыток для того, кто носит их в сердце. Маска не может быть вечной — вот ее недостаток. Если кто-то хочет казаться высоким и ходит на цыпочках, он рано или поздно устанет. Нам нравится быть не теми, кто мы есть на самом деле, но чем дольше мы носим маску, тем сложнее будет сорвать ее, не повредив собственной кожи. Стыдиться истинного лица и пытаться его поменять — значит потерять себя. Ты не боишься однажды забыть кто ты есть?

Эйриэн в ответ печально улыбнулась.

— Чтобы забыть это, нужно это знать. Я лгала тебе, Трен. Я не знаю, кто я...

* * *

— Что ты сказал?

Молчание повисло как занесенный над буйной головой боевой топор. Даже воздух в комнате погорячел — таким осязаемым был гнев, которым так и горел Даин. Торину стало душно. Он тяжело вздохнул, плеснул из кувшина воды на руки и отер лицо.

Даин долгое время крепился и не спрашивал об Анире. Словно бы была меж ним и Торином молчаливая договоренность — не касаться этой болезненной для обоих темы. Но сегодня его разбирала необъяснимая нервозность, он бродил за братом, будто цепью прикованный, и допытывался о чем-то, что мучило его, как не вытащенная вовремя и теперь воспалившаяся заноза. И Торин сдался. Выложил все, что узнал от Эмин, все, что она так легкомысленно ему доверила. Рассказал — и пожалел...

— Твой сын уверил меня, что она ушла одна! — король невольно дернулся, когда кулаки Даина обрушились на стол, за которым он сидел. На дубовой столешнице остались вмятины. — Ты знал, что он лжет? — Даин шарахнул по несчастному дереву еще раз. — Знал или нет?! Отвечай!

— Я думал, что она с эльфом, своим наставником, — устало произнес Торин, уже понимая — втолковывать что-либо одуревшему от ревности родственнику прямо сейчас, когда он горит, как лучина, не имеет смысла. — Брат, я и подумать не мог, что этот паршивец Гимли решится на такое!

— К балрогам эльфа! — бушевал Даин. Внезапно его лицо из гневного стало озабоченным. — Торин, ты уверен, что Нари ушла из дому добровольно? Может быть, Гимли, обозлившись на отказ, увел ее силой?

Король часто заморгал и, уразумев, о чем толкует его родич, с трудом сдержался от того, чтобы расхохотаться.

— Даин, ты уже неплохо знаешь мою дочь, — сказал он. — Аниру невозможно ни к чему принудить. Махал! Ее даже невозможно заставить соблюдать правила! Я не знаю никого, кто мог бы ей приказать. — Торин с чувством ткнул себя в грудь: — Моя — моя! — власть над нею призрачна. А ты говоришь, что какой-то мальчишка мог навязать ей свою волю!

Даин Аниру знал. И бешеная ревность еще пуще застилала белый свет удушливой чернотой, кровь закипала, как вода, в которую ненароком плеснули раскаленный металл, от мысли о том, что девушка пошла с Гимли по собственной воле. Сына Глоина он люто ненавидел уже несколько лет.

— Не знаю, как с ней совладать, — в очередной раз разводил руками Торин, втихую досадуя на Даина за его нетерпение. Ему не нравился этот разговор. Ощущение, что он оправдывается перед братом, как нерадивый ученик перед наставником, не оставляло его. — Я не понимаю, почему она так чурается тебя.

— Я убью его, Торин, — с каждым мгновением становясь все мрачнее, твердил Даин. — Никто из народа меня и словом не осудит. Нари, когда вернется, неволить не стану, но этого бесстыжего мальчишку своей рукой распотрошу. А если узнаю, что он хоть мизинцем ее коснулся, делать это буду медленно и не остановлюсь, пока его кровь вся до капли в землю не уйдет!

Король тяжело опустился на скамью. Ему было не в чем упрекнуть брата. Он хорошо, очень хорошо его понимал...

* * *

С утра небо хмурилось. Короткий зимний день так и не расцвел, а к полудню горизонт и вовсе безнадежно затянуло тучами. Черные и грозные, они тянулись с востока, грохотали обманным зимним громом да сверкали пустыми багровыми зарницами, такими непривычными для этого времени года, а оттого по-особенному зловещими. К вечеру чаша долины наполнилась туманом, сквозь молочную завесу его слышался со стороны Дейла надсадный собачий вой.

Эйриэн стояла, вытянувшись в струнку на тонкой кромке каменного балкона северной дозорной площадки — как раз над головами десятка недвижных, как камни, караульных. Те на девушку внимания не обращали, только старший дозора хмуро покосился из-под кустистых бровей — дескать, если остроухой хочется сверзиться вниз и разбить голову об острые камни, то это ее воля.

— Ты что-то видишь там, в тумане? — задрав курчавую голову, спросил снизу Трен. Как он ни напрягал зрение, разглядеть ничего не мог.

— Странно небо хмурится, — ответила, не оборачиваясь, Эйриэн. Она всматривалась в клубящуюся мглу уже не первый час, борясь с необъяснимой тревогой. — Нет, я ничего не вижу. Но мне неспокойно.

Она бесшумно спорхнула со стены и, проскользнув мимо юноши, побежала вниз по ступенькам.

— Принц Трен! — крикнула на ходу. — Прикажите дозорным открыть ворота! Я хочу присоединиться к моим лучникам.

— Могла бы обойтись без этих придворных реверансов. «Принц Трен»! — проворчал юноша, передразнивая эльфийку, и поспешил следом. — Я пойду с тобой!

Начальник караула с неохотой пропустил их — ворота уже были заперты на ночь. Трен немного замешкался и нагнал Эйриэн только посреди пустоши, на полдороги к юго-восточному отрогу Горы. Эльфийка стояла недвижная и напряженно вслушивалась в темноту, только с приоткрытых губ слетали сизые облачка пара. Впереди над колыхающимся туманным морем плыла верхушка Враньего Пика, в оконных проемах караульной были видны зажженные факелы.

— Что ты...

— Тихо! — оборвала девушка, хватая Трена за руку. — Слышишь? Ни звука. Ни вороньего бреха, ни сусличьего шебуршанья. Словно все затаилось в страхе...

— И холодом тянет... — добавил принц. Ему стало не по себе. — Иди в Гору. Я сам найду патруль и прикажу им вернуться.

Эйриэн тяжело сглотнула, чувствуя, что ей не хватает дыхания. По телу судорожной волной пробежал холод. Рука, потянувшаяся было за спину, к луку и колчану со стрелами, замерла на полдороге, и девушка только крепче вцепилась в Трена.

Навстречу им из тумана выплывал всадник, закутанный в черное и похожий на живую тень. Конь его тоже был черен, как первородный хаос, и наступившая ночь вокруг него темнела еще сильнее и будто бы пустела, словно была эта темнота мертвой, словно не было в ней места ничему живому, и холодом веяло от его призрачной фигуры, не чистым снежным морозом, а пыльным и затхлым холодом глубоких подземных склепов...

— Назад, к Горе, — прошептал Трен, не отрывая взгляда от приближающегося всадника и разворачивая застывшую девушку за плечо. — Быстро!

Он обогнал их. Пронесся мимо черным ветром, едва не задев эльфийку полой своего страшного одеяния, сбавил ход и прошествовал к воротам Эребора, а потом и исчез в них, и стражники расступились перед ним, будто завороженные. Когда взбудораженные Трен и Эйриэн ворвались в Гору и, отмахнувшись от встревоженных караульных, добежали до Зала Королей, их уже встретили наглухо запертые двери и Двалин, загородивший им проход и сообщивший, что неожиданный ночной визитер пожелал говорить с королем и королевой.

...Торина было сложно испугать черной хламидой и надвинутым на лицо капюшоном, однако и он чуял угрозу, исходящую от этого создания. Призрака, порождения злой воли, — был уверен король. Потому, что не было в нем дыхания жизни — только тлен.

— Кто ты, который пришел в мое королевство, не являя лица своего? — вопросил звучно, наполнив каждый уголок зала глубоким и уверенным своим голосом, и почувствовал, как немного расслабилась стоящая за его плечом Эмин. — Я не принимаю гостей, которые скрываются под ложной личиной.

— Тебе не нужно видеть мое лицо, — черные лохмотья всколыхнулись, голос заскрежетал, как ржавое железо. — Я посланник. Ты должен выслушать волю моего Повелителя.

— И кто твой повелитель?

— Тот, кто возвратился для мести. Тот, чья сила всех объединит.

Торин скрестил руки на груди.

— Я, пожалуй, буду поступать согласно собственной воле и чести и жить своим умом.

— Отказываешься признать силу и власть Повелителя? — прошипел злобно.

— Отказываюсь!

— Подумай. Велено дать срок. Приду снова.

— Пусть твой хозяин не утруждается, — встрял, выступая вперед, Даин. — И не суйся опять в наш край, а не то напорешься не на вежливый прием, а на острие моего топора!

Капюшон снова колыхнулся, и закованная в железный панцирь длань указала перстом прямиком на Эмин.

— Слушаешь гномов, волшебница? Приди к моему Повелителю и станешь ему одной из первых приближенных. Он ценит твою силу и склоняется перед ней, как перед равной.

— Уходи, — властно произнесла Эмин, постаравшись вложить в свой голос столько воли, сколько смогла. Эти слова прозвучали как приказ, и черная фигура качнулась назад, отступила. — Злу и холоду, которые окружают тебя, не место здесь.

Лампы в зале, будто вторя ей, тотчас загорелись ярче, пламя лизнуло воздух, обратившись в сторону темного визитера, потянулось к нему жарким ручейком, и тот зашипел, пятясь прочь.

— Подумай о своих детях, — проскрипел яростно. Голос засочился ядом и злобой. — Тьма Мории уже поглотила двоих. Черед за третьей.

Эмин дернулась и прикусила губу, чтобы не закричать. Во рту тотчас появился противный железный привкус. А тот продолжал шипеть, снова уверенно, будто почуяв ужас стоящей перед ним побледневшей женщины.

— Твоя дочь уже приговорена. Приди к Повелителю, и он сохранит ей жизнь.

— Довольно! — глухо, будто сквозь толщу воды услышала Эмин голос мужа. Рука Торина потянулась к рукояти меча. Он завел за спину жену, мягко толкнув ее в руки Даина, а сам наступал на нежеланного гостя, тесня его к выходу. — Убирайся, призрак! Ни ты, ни твой хозяин не заставите северо-восток склониться перед злом. Убирайся или испытаешь на себе, жарок ли огонь подгорных кузней!

— Думай не слишком долго, — покидая Гору, прошипел королю призрак. — Я спрошу о твоем решении во второй раз, а в третий, если не покоритесь, вы понесете страшную кару.

* * *

В одно мгновение Торин сгреб застывшую Эмин в объятия, притиснул к груди, ухватив за подбородок, глянул в глаза — пустые, словно душу вытянули.

— Он лжет, — зашептал в волосы, чувствуя, как прожигают ткань рубахи ее горячие слезы. — Он всего лишь вражья собачонка. Пусть лает — ветер унесет... — он пристально глянул на Даина поверх пушистой макушки жены. — Я иду в Дейл. Присмотри за ней.

Когда Торин выпустил ее и ушел, она не сумела сдержаться. Издав беззвучный вопль, попятилась, криво смахнув со стола свитки, упала на королевский трон, неловко ударившись боком об острую каменную кромку. Если бы смогла — съежилась бы в клубок, словно желая забиться в него поглубже, прильнуть к камню, который столько лет был незыблемой опорой, а теперь не мог защитить ни ее, ни ее семью. Боль кромсала сердце раскаленным ножом, и Эмин уже чувствовала, как от нее ускользает разум и горе заволакивает белый свет, как вдруг тяжелая теплая рука, придержавшая ее за плечо, вытолкнула ее обратно в реальность. Эмин открыла глаза и увидела Даина. Она помотала головой и закрыла лицо руками.

— Уходи. Прошу, оставь меня.

— Моя королева, успокойтесь, — сказал Даин, постаравшись, чтобы голос его звучал уверенно и мягко, несмотря на то, что и его душу словно нанизали на раскаленный добела железный прут. — Не поддавайтесь отчаянию.

Эмин бросила на него благодарный взор. Она не могла не признать — за короткое время он стал опорой не только Торину, но и ей. Нет, Даин не изменился, он по-прежнему был весьма замкнут, хмур и необщителен, но они пересмотрели свое отношение друг к другу, и теперь Эмин была рада, что он рядом с ними.

— Он пришел сюда не за согласием Торина вступить под знамена Врага, — продолжал Даин, — потому, что знал — король Эребора ни за что не согласится стать приспешником темноты. Он пришел, чтобы лишить вас надежды. И расчет его оказался верен — вы изведетесь предположениями, ослабнете и будете готовы на все. Не поддавайтесь этому. Торин прав — он лжет о Мории. Если бы там что-то случилось, до нас непременно дошли бы вести. И Нари сейчас с эльфами, а к эльфам просто так не подступится даже самая страшная тьма. Не делайте Врагу одолжений — перестаньте верить его словам.

— Я отпустила ее, — горько сказала Эмин, глядя Даину в глаза и словно ожидая его реакции. — Если бы не я, сейчас Анира была бы в безопасности. Ты сумел бы ее защитить. А я не захотела для нее такой судьбы. Моя дочь не любит тебя. Почему же ты — приверженец традиций — хочешь лишить ее свободы? Что для тебя Анира?

Даин задумался, вытаскивая на поверхность мысли о тех памятных днях, когда принцесса гостила в его доме.

Он вез Аниру в свое царство со смешанными чувствами. Ждал, что она будет унывать и печалиться — ведь поехала только по настоянию отца. А та, напротив, всю дорогу храбрилась — улыбалась, смотрела ему в глаза и не пыталась отгородиться. Сильная девочка. Она вызывала в Даине восхищение, тем паче, что он знал, как сложно ей быть приветливой с ним.

— Жизнь, — наконец сказал он, серьезно посмотрев на королеву. — В ней моя жизнь. Но я не стану отбирать у Нари свободу. У нее будет выбор.

— Торин когда-то не дал мне выбора, — заметила Эмин. — Но я любила его.

— Соблазн лишить ее выбора велик, королева, — усмехнулся гном. — Однако у меня была возможность увидеть в ней не только принцессу из рода Дарина.

— Для меня большая радость узнать, что ты думаешь именно так, владыка Даин, — улыбнулась Эмин. Этот странный разговор принес ей облегчение и покой. — Но мне все же жаль. Я надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь полюбить снова, — добавила она, и Даину почудилась в ее голосе затаенная печаль.

— Это неважно, моя королева, — сказал он. — Мне дано было полюбить, а этот дар достается далеко не каждому из нашего народа. Я благодарен за него.

* * *

Проснувшись, Торин высвободился из объятий Эмин и сел на краю постели. Он тяжело вздохнул и потер глаза. Голова гудела, как колокол, отбивающий набат, он не чувствовал себя отдохнувшим, напротив, усталость давила на плечи с новой силой.

— Торин? — сонным голосом окликнула его Эмин. — Еще рано. Ты должен поспать.

— Я снова ухожу в Дейл, — покачав головой, сказал тот. Обернулся, погладил жену по волосам, и улыбка сама собой коснулась губ. — Нежданный визитер побывал и у Байна. Тот, разумеется, отправил его ко всем дьяволам, но теперь нашим народам надо всерьез готовиться к войне.

— Мир был долгим, Торин. Настолько, что я уже уверилась в том, что это навсегда, — печально произнесла Эмин, заключая его в объятия.

— Я бы хотел, чтобы это было так, — сказал Торин. Он втащил жену к себе на колени и теперь баюкал, как ребенка. — Я скитался годы, прежде чем пришел в Эред-Луин. И все это время спутником моим был тяжкий труд. Хочешь знать, о чем я думаю? В простом труде больше чести, чем в воинской доблести. И это не зависит от того, на праведной ли стороне сражается воин. Он принужден убивать. И пусть он проливает кровь своих врагов, все равно это сродни воровству. Только цена иная — человеческие жизни. А какая честь может быть в воровстве?

Эмин потерлась щекой о его ладонь и заглянула в глаза.

— Я горжусь тобой, Торин, — прошептала она. — Ты сумел привести свой народ к лучшей жизни тогда, когда надежда угасла. Ты проливал чужую кровь не единожды, но сердце твое не очерствело. Впереди ждут испытания, но на этот раз ты не один. Что бы ни случилось, я всегда буду рядом и всегда буду принадлежать одному тебе.

Торин печально улыбнулся.

— Я не могу обещать тебе то же самое, Эмин. Потому, что живу на свете уже очень долго, а век мой не будет ни на день длиннее того, что уготовил своим детям Махал, — он поцеловал ее в изгиб шеи. — Но я не хочу думать об этом теперь. И дети наши вернутся. Ни во что иное мне просто не верится.

— Утром я отправила ворона с посланием для Аниры, — сказала Эмин. — Надеюсь, он отыщет ее и принесет нам от нее весточку... — она помрачнела. — Из Мории вестники возвращаются ни с чем уже в который раз. Врата ее закрыты.

— Этому должно быть объяснение. Верь мне. Так или иначе, скоро все выяснится.

После того, как Торин ушел, Эмин уже не спалось, и она спустилась в библиотеку в надежде отвлечься от дурных мыслей. Но у богов были на нее другие планы.

— Моя королева! — молодой гном из караульной стражи вошел в распахнутые двери читальни. — Вас просят о встрече.

— Кто? Почему он не желает дождаться Торина? — спросила Эмин, откладывая книгу — Вы пропустили в ворота чужака?

— Это эльф, госпожа, — смутился стражник. — Лица его я не видел. И он желает говорить с вами, а не с королем.

— Спасибо, Сигар, попроси его подождать в приемном зале.

Гость был высок и статен, однако скрывался под серебристо-серым плащом. Эмин ощутила прилив радости, заметив кончики золотистых волос, выбившихся из-под капюшона — на мгновение ей показалось, что это Леголас. Радость померкла так же быстро, как и нахлынула — Эмин сообразила, что ее друг не стал бы от нее прятаться. А когда эльф скинул капюшон, причина ее ошибки сразу стала ясной.

— Владыка Трандуил? — изумленно вскинув брови, произнесла она. — Могу я узнать, чем обязана такой чести?

— У вас был гость, — без предисловий заявил Владыка. — Весьма необычный.

— Я бы назвала его приспешником Врага.

— Это не меняет сути. Он угрожал?

— Само собой. Чего ты ищешь здесь, Трандуил? Тебе никогда не было дела до других, тем более до гномов! Я уверена — уж к тебе-то этот призрак не сунулся!

— Ты права, — кивнул Владыка. — Прислужникам Врага невыносим свет эльдар, и ни за что не приблизился бы он к моему королевству. Но мне есть дело до моей крови и тех, в чьих жилах она течет.

Эмин округлила глаза. Она его не понимала. Трандуил метнулся к ней, впился горящим взглядом, не давая никакой возможности отвернуться.

— Шутки кончились, Эмин! — прошипел гневно, осуждающе. — Твоей дочери грозит опасность, и ты это знаешь! Пусть не покидает Гору ни под каким предлогом, пусть будет осмотрительнее...

— Что тебе за дело до Аниры?! — взвилась, не выдержав, Эмин. — Что за интерес? Ты не впервые заговариваешь о ней!

— Я защищаю свою кровь! — упрямо повторил Трандуил. Эмин воззрилась на него, как на умалишенного.

— Да ты спятил, Владыка! — ничуть не шутя, сказала она. — Почаще выходи из своей пещеры на свежий воздух...

— Мой сын полюбил тебя! — заорал Трандуил. — А ты вышла замуж за этого невежественного коротышку, помешанного на мести! Леголас скрывал это год за годом, и даже бессмертие стало для него мукой без тебя! А потом родилась твоя дочь, и он отдал ей всю нерастраченную любовь...

Эмин слушала, широко раскрыв глаза, и не верила. Столько лет Леголас был ее другом, и она даже помыслить не могла, что его голубые глаза тайком смотрят на нее, как на женщину.

— Ты ошибаешься, Владыка, — наконец спокойно возразила она. — Этого не может быть. Ты принял дружбу за любовь.

— Ты и сама знаешь, что неправа, — тихо сказал Трандуил. — Я тоже думал, что ошибаюсь. Пока не родилась твоя дочь.

Леголас возвратился из Дейла на закате, когда короткий осенний день почти совсем погас. Его не было долго, и Трандуил тревожился.

Эмин закрыла лицо руками. Все вдруг стало таким понятным: и его злость на Торина, который запирал ее в Горе, беспокойство, непременная нежность, странный огонь в таких прохладных, будто морские воды, глазах и не менее странная печаль, с которой он смотрел ей вслед...

— Нет... я не верю... Трандуил? — Эмин подняла на него блестящие от слез глаза. — Причем тут Анира?

— Леголас приводил девочку в Чертог не однажды, когда та была маленькой, и после, когда повзрослела... И смотрел на нее так, как ни на кого до этого не смотрел. Я наблюдал за нею и дивился все больше. Она была похожа на кого угодно, но не на гнома. Я решил было, что ошибся, и Леголас отдал свое сердце не тебе, а твоей дочери. Но однажды я понял, что не любовь мужчины к женщине руководит моим сыном, но чувство куда более сильное — любовь родителя к своему ребенку.

— Ты потерял рассудок, Трандуил, — услыхав такие вести, с облегчением выпалила Эмин. — Никогда меня не касался ни один мужчина, кроме моего мужа. Так что твое предположение не более чем ошибка, которую я имею право счесть оскорблением.

— В твоей дочери — кровь гномов, людей и эльфов, — стоял на своем венценосный эльф. — Моя кровь, волшебница.

Он отдал ей всю нерастраченную любовь к тебе...

— Эмин... — голос Владыки стал тихим и просительным. — Я могу обвинить тебя во многом. Я могу ненавидеть твоего мужа. Но я не могу корить своего сына за то, что он выбрал самую необыкновенную из женщин. И уж точно я не могу не чувствовать, как бьется в жилах Анариэль кровь эльдар.

Трандуил отвернулся от пораженной женщины.

— Я не могу знать, что именно и как ей передал Леголас. Но это случилось в момент ее рождения. Разве среди гномов есть женщины с такими глазами как у нее? Или среди людей? Я скажу тебе, где я видел такие глаза. Такие глаза были у Алантиэн. У матери Леголаса.

арт к главе http://www.pichome.ru/image/eDF

...и картинка, это к вопросу о Железных холмах http://www.pichome.ru/image/eDP

Здравствуй, странник, это я, ночь...

Крепче, странник, затворяй дверь,

Ночью ходит злая заморочь,

Мысль ночью — будто зимний зверь.

Спи, странник, и от снов хмелей,

Пьян будь вином и от любви,

Пусть утро темноты хмурней,

Ночь, странник, в гости не зови...

Одинокий осенний лист, подхваченный вечерним ветром, лодочкой вплыл в окно и, сделав круг по комнате, плавно опустился на постель. На белом вышитом покрывале он был как первый щедрый мазок киноварью на девственном холсте. Наверное, именно так художники рисуют осень — сразу берутся за кисть в нетерпении выпить взглядом вновь воссозданное буйство природных красок.

В эти дни Ривенделл был по-особенному безмятежен, как бывает безмятежна природа поздней осенью — затаившаяся и замолкнувшая в ожидании прихода зимы.

Анира читала книгу об основании Нуменора. Темный старинный том завис перед ее лицом, пожелтевшие страницы время от времени переворачивались послушные ее взгляду. Голова девушки лежала на коленях у Леголаса, и эльф смотрел вдаль и улыбался тенью улыбки, созерцая что-то неведомое внутри себя.

Леголасу казалось, что мир сходит с ума. Причем его собственное сумасшествие из тихого, коим оно было до того, как Элронд на пару с одним странствующим магом открыли ему глаза на некоторые вещи, теперь грозило перерасти в буйнопомешательство.

Анира была его ребенком. Теперь он ощущал облегчение, узнав все, что ему было необходимо, и то, каким образом так могло получиться, волновало его меньше всего.

Осознание правды оказалось испытанием. Леголас упустил тот момент, когда объявший его первоначальный ужас превратился в принятие, потом в осторожную радость, а после и в счастье, затопившее всю его суть, которому тесно было в нем. Люди считали счастье результатом труда и целью долгого тернистого пути, а он сам теперь верил в радость нечаянную. В дар валар. Или в дар Эмин... Правда, он совсем не знал, чем его заслужил.

Леголас быстро понял, как опрометчиво он поступил, пообещав Гэндальфу скрыть от Аниры правду. Молчать оказалось трудно.

— Я не хочу, чтобы ты шла в Морию, — нахмурился он, решившись начать давно задуманный разговор, и, увидев, что девушка не слышит его, поднял руки и схлопнул книгу. — Удели мне внимание, Анариэль.

Анира послушно поднялась и села, привалившись спиной к спине наставника. Леголас чувствовал ее неудовольствие и легкое раздражение. Книга с громким хлопком обрушилась на постель.

— Ради чего ты начинаешь этот разговор, меллон? Когда я вспоминаю все эти пустые споры, мне хочется стать немой. Конечно же, я пойду в Морию.

Леголас терпеливо вздохнул.

— Я говорю об этом не ради того, чтобы передать мысли, а ради того, чтобы набрести на них хотя бы ненароком. Слишком много их теснится у меня в голове. Одно я знаю точно — мир слишком опасен, чтобы вот так просто разгуливать по Средиземью. Ты видела слуг Врага.

Анира слегка побледнела и безотчетно потерла плечо. Рана давно затянулась, и девушка вспоминала о ней только тогда, когда, раздеваясь, видела в отражении тонкий серебристый шрам, похожий на полоску мифрила, тянущийся вдоль плеча. Но не забылся страх. Первый страх такой силы.

— Я прочла немало книг. Скажи, Леголас, это действительно Кольцо Врага? И оно может уничтожить наш мир?

— Оно может все, принцесса. Но более всего оно развращает души и высасывает жизнь. Тот, кто хранит его, живет долго, но словно бы истлевает и иссушается. Переходит в мир теней. Три эльфийских кольца, которых еще не коснулась скверна, могущественны, но все же Одно повелевает всеми когда-либо созданными волшебными кольцами.

— «Я — как масло, которое размазали по слишком большому ломтю хлеба»... Так говорит Бильбо, — процитировала Анира старого хоббита. — Кто бы мог подумать — ведь это всего лишь золотое кольцо.

Леголас дернулся. Ему совсем не понравилось то, что он услышал.

— Ты иногда бываешь очень легкомысленной. И уж очень неразумно называть вещь Врага «всего лишь золотым кольцом», — он покачал головой и неожиданно спросил: — Твой зверь больше не проявлял себя?

Девушка беспечно пожала плечами. Жест вышел натянутым и деланым.

— Она молчит. Меня это вполне устраивает.

— Ты могла погибнуть у брода, если бы не твоя драконица.

Она лгала. Она пыталась не единожды достучаться до той, чей голос у переправы через Бегущую выдернул ее из смертельно опасного забытья. То, что жило внутри, без сомнения спасло ее жизнь. И после этого с Анирой стали твориться странные вещи.

Не слишком. Но исподволь, словно бы через тонкую кисею тумана, то и дело всплывали мысли и чувства, ее — и не ее. Не четкие и ясные, а, скорее, мыслеобразы, возникающие, когда рядом находился тот или иной человек. Нежданно просыпались ощущения, которых раньше не было. Интуитивные. Чувственные.

Она невольно реагировала теперь на каждого, кто был близко. Узнавала по шагам Элронда, а Арвен — по шелесту платья, к Леголасу ее манило неодолимо, тепло его рук, когда он обнимал ее, дарило счастье и безмятежность. Он пахнул весенним лесом и теплым дождем, и, когда они были вместе, их сердца бились в унисон. В песнях окарины Линдира и журчании Бегущей чудился шум волн и чаячий гомон. В присутствии Боромира она ощущала страх и недоверие и не могла общаться с ним без трепета и неприязни.

Анира поняла, что все эти эмоции принадлежат не ей, а другому существу, когда ощутила волну настороженности перемешанной с легким презрением, едва только к ней прикоснулся Гимли. Словно бы это был не ее друг, а кто-то неизвестный, но от этого не менее притягательный. Это был интерес, любопытство, будто у ребенка, которого манит яркий диковинный жук, дотронуться до которого очень хочется, но страшно. В этот момент девушка впервые почувствовала, что в ней конфликтуют две разные сути. В то время как она сама хотела быть рядом с другом, кто-то другой опасался его.

Оставаясь одна, она собиралась с духом и звала драконицу. Много раз, но безуспешно. На околице сознания иногда слышался ехидный злой смешок, но Анира была склонна относить это на счет своих расшалившихся нервов.

— Я не разделяю твоей беспечности, — продолжал говорить Леголас. — Есть вещи, которые ты в силу своего возраста и неискушенности понять не можешь. Но это вовсе не означает, что ничего не происходит. Анариэль, ты слушаешь меня? — спросил он, взяв ее лицо в ладони и нежно поглаживая по щеке. — Амин делла лле. Квара сина тен амин. Квара куи лле(1).

— Амин наа ле най, меллонамин(2).

И снова пришло то спокойное тепло, которое она ощущала, обнимая наставника. Анира улыбнулась — теперь она была уверена, что по какой-то причине ее драконице безумно нравится Леголас.

А вот Гимли такого мнения не разделял. В этот день он пришел в Лунный чертог, чтобы позвать Аниру прогуляться, и увидел ее в объятиях эльфа. Тот держал ее лицо в ладонях, и его губы были в пальце от ее губ... Они о чем-то говорили по-эльфийски. Гимли много бы дал, чтобы узнать о чем. Он убрался тотчас, не надеясь на свою выдержку. Сейчас он вполне мог попытаться убить Леголаса. Только вот причинять боли своей принцессе он не хотел.

* * *

Анира не сразу поняла, что Гимли ее избегает. Сначала она не замечала перемен, произошедших с ее другом — очнулся, наконец, Фродо, вернулись из своих странствий покрытые дорожной грязью, лошадиным потом и запекшейся орочьей кровью Элладан и Элрохир, и наступила всеобщая кутерьма. Радость от встречи притушила все остальные чувства, Анира, не видавшаяся с сыновьями Элронда уже очень давно, проводила много времени с ними и Леголасом и, подолгу просиживая в Каминном Зале, слушала их рассказы об орочьей охоте и окраинных землях. Элладан и Элрохир в свою очередь понемногу расспрашивали ее об Эреборе, то и дело подшучивали над гномами, не уставая замечать, как она на тех не похожа, и даже, смеясь, просили поглядеть — не выросли ли у нее ненароком острые эльфийские уши.

Анире было хорошо с эльфами. Только вечерами накрывала непонятная тоска, серая и беспросветная, как обложной дождь. Она стала плохо спать по ночам — возвращались кошмары и так пугавшие ее «морские» сны. В одну из таких ночей, проснувшись в липком поту посреди смятой холодной постели, Анира отчетливо поняла, что ей не хватает не чего-нибудь, а тяжелой руки на своих плечах, вечного досадливого ворчанья и взгляда, такого горячего, что он колол кожу и заставлял почему-то опускать глаза... И когда она перестала выдерживать этот его взгляд?

Ей не хватало Гимли. И в тот миг, когда Анира это поняла, ее перестала радовать даже компания Леголаса.

С ее другом что-то творилось, и это было напрямую связано с ней. Он не оставил ее совсем, нет. Лишь перестал присутствовать в ее жизни постоянно, словно бы отгородился, не приходил к ней сам, не заговаривал первым, а если и говорил, то почти не улыбался, не шутил обыкновенно, только слушал ее, глядя пристально и невесело, и каждую минуту словно чего-то ждал.

А еще он совсем перестал к ней прикасаться. Даже случайно. И то, что теперь между ними обосновалась эта ненужная прослойка пустоты, совсем не нравилось Анире.

Они не тренировались давно — с того дня, когда девушку ранил назгул у брода через Бегущую. Рана зажила быстро и опасностью ей не грозила, но досаждала долгими болями, и ни о каких упражнениях с мечом не могло быть и речи. Анира чувствовала, что размякла — слишком много было задушевных разговоров у камина, тихих вечеров и неспешных прогулок по имладрисским рощам. Она попросила Гимли позаниматься с ней и неожиданно получила скомканный отказ — он отговорился тем, что его ждет для разговора Гэндальф. Спустя короткое время сам Серый маг, сосредоточенно попыхивая трубкой, очень удивился и сказал, что никакого разговора между ним и Гимли не было и в помине. При этом он прятал в бороду озорную ухмылку.

Гимли по какой-то причине лгал ей, чего не делал никогда в жизни. И вот она улучила момент и поймала его ранним утром, да чтобы не успел сбежать, едва ли не силком потащила рощами к берегу Бегущей.

— Идем. Ты отлыниваешь от уроков.

Он натянуто пожал плечами и промолчал, но меч цапнул и покорно пошел за ней.

Теперь она была точно уверена, что Гимли злится, и злость эта направлена на нее. Анира чувствовала его взгляд, сверлящий дыру между ее лопаток, и волны неконтролируемого гнева, исходящие от него. От этого взгляда по телу заструился холодок.

С самого начала она задохнулась от бешеного темпа схватки, который задал Гимли — молчаливый, мрачный и сосредоточенный, он дрался не шутя, по-видимому не собираясь делать скидку на долгое отсутствие у Аниры тренировок. Казалось, что его меч наносит удары сам, а Гимли только держится за рукоятку, чтобы тот не вырвался из-под его воли. В первые минуты девушке еще удавалось атаковать, но вскоре она уже едва успевала просто парировать удары.

Звон стали эхом отдавался в плотном воздухе туманного утра, распугивая ранних пичуг и перебивая гомон реки. Анира уставала, дышала тяжело — первый признак близкого поражения — разгоряченное тело наливалось свинцом, и она отступала, шаг за шагом проигрывая пространство своему противнику. Гимли теснил ее все дальше от кромки высокого берега, теснил вглубь площадки, которую они использовали как плац, обрушивая на нее нешуточные выпады. Анира пятилась назад, безуспешно пытаясь прорваться сквозь его атаку, и в конце концов натолкнулась на скалу. Камни больно оцарапали спину, мимо лица просвистел клинок Гимли, просвистел — и с лязгом врезался в глубь скалы на ладонь, обдав девушку острой каменной крошкой.

— Что творишь?! — не выдержав, заорала Анира. — Убить меня захотел?

— Что я творю? — прорычал Гимли, и лицо его исказилось жуткой маской. — За собой следи, женщина!

В следующее миг Анира закричала, ощутив резкий рывок и сразу за ним сильную боль — Гимли выбил у нее из руки меч, да с такой силой, что ее плечо едва не выскочило из сустава. Он отпихнул клинок ногой, и тот со звоном откатился в сторону. Еще через мгновение ее затылок едва не треснул от боли — Гимли ухватил ее за косу, разом намотав ту на кулак. На беззащитно открытом горле Анира ощутила холодное, как лед, кусающее кожу лезвие его меча.

— Рехнулся?! — прошипела она, кривясь от боли. Сердце замирало от страха — она была почти уверена в том, что он может ее убить.

— Сильнее, чем ты думаешь! — он отбросил меч в сторону и с размаху прижал ее к стене, не выпуская из руки ее косу.

— Окстись, Гимли! — попыталась воззвать к его рассудку Анира. — Ты не в себе! Балрог тебя задери, ты чуть не перерезал мне горло!

— Я видел вас! Тебя и остроухого! — взорвался гном, снова встряхивая ее, будто опилочную куклу. У Аниры уже в голове мутилось от этой тряски, все тело ныло, как открывшийся нарыв. Она не понимала, о чем он толкует, только желала, чтобы он отпустил либо убил ее поскорее, чтобы этот кошмар окончился. — Чем я заслужил твою ложь? Там, ночью в садах, ты не отталкивала меня, помнишь? А теперь позволяешь своему эльфу обнимать себя?

Вытаращившая глаза Анира хотела было возразить, но ее вдруг охватило неизъяснимое возмущение. Она начала бешено вырываться, не обращая внимания на усиливающуюся боль в потянутом плече.

— Совсем осатанел?! — зарычала она не хуже Гимли. — Назови хотя бы одну причину, которая давала бы тебе право следить за каждым моим шагом! Кто ты мне? Не отец, не брат, не муж...

— Я тот, для кого ты важнее всего на свете — этого довольно! Для эльфа ты никогда не перестанешь быть гномихой! Он разобьет твое сердце!

Гимли вдруг замолчал, оборвав поток исступленных слов, будто ушли из него все силы, а с ними и этот бешеный гнев, что зрел в нем долгие дни, подпитываемый ревностью так же щедро, как река — весенними дождями. Взглянул на Аниру будто впервые и увидел, что за ее злостью скрыт страх, и боится она не кого-нибудь, а его, Гимли. Он со стоном вцепился в нее, придавив своей тяжестью и обессиленно припал лбом к каменной стене.

— Я люблю тебя, — прошептал он, сжимая ее плечи. — Неужели ты играешь со мной, принцесса? Не надо. Ненавидеть тебя я все равно не смогу, но не вынесу, если сначала ты дашь мне надежду, а потом отнимешь у меня все.

Это было уже слишком для нервов Аниры. Ее мелко затрясло, на глазах показались слезы, и она медленно стала сползать по стене. Гимли подхватил ее, не давая упасть, и крепко притиснул к груди.

— Я совсем обезумел, Нари, — пробормотал он. — Прости меня...

Анира чувствовала себя странно. Приступ истерики вдруг прекратился, еще не успев начаться, и внутри разлилось чувство уверенности и легкого возбуждения. Вместе с этим мир вокруг нее стал преображаться — стали яркими краски, обострились запахи, и звуки стали чище и отчетливей. Близость мужчины вдруг взволновала — недвусмысленно и остро, кожа заныла, требуя новых прикосновений, и то, что эти желания принадлежат не ей, а подстегнуты чужой волей, Анира поняла, уже целуя Гимли и прижимаясь к нему всем телом. В голове шумело, действительность сузилась в одну точку, в полыхающий внутри костер.

В первые несколько мгновений Гимли даже не задался вопросом, что произошло — он просто распластал девушку по скале и с жадностью ответил на поцелуй. Потом целовал ее уже сам, пробуя на вкус нежную кожу на шее и ямочке между тонкими ключицами... а потом вдруг резко оттолкнул и, удерживая на вытянутых руках, заглянул в ее глаза. Невыносимая горечь заволокла все вокруг — это была не его принцесса.

Влажные, подернутые пеленой желания глаза — как бирюза, присыпанная золотой пылью, изогнутые в злой усмешке губы... Он отпрянул от нее, как от полыхнувшей пламенем кузнечной печи.

— Верни мне Нари, — с угрозой сказал он. — Зачем ты это делаешь?

— Она никогда не будет твоей.

— И пусть.

— Я даю шанс, которого у тебя никогда не будет.

— Мне не нужен такой шанс. Мне нужна только Нари, а ты — не она.

Еще несколько мгновений девушка просто смотрела на него, склонив голову набок, и в ее глазах Гимли заметил огонек интереса. Удивление. А потом Анира обмякла и, безвольно съехав по стене, осела на землю. Лицо у нее было измученное.

Гимли устало опустился рядом.

— Это ничего, Нари, — успокаивающе пошептал он, притягивая ее в объятие. — Это ничего...

* * *

Дни незаметно бежали вперед. Все ближе подкрадывалась зима, и с медленно, но неотвратимо выцветающего осеннего неба, смотрела ночами бледная луна, укутанная в холодное радужное гало, будто дама в теплые меха. С севера, со стороны Мглистых гор временами дул леденящий ветер, и тогда звезды дрожали от подступающей стужи, грозя осыпаться в темноту колкими льдинками. Заканчивалась осень, близился месяц Гиритон — месяц сухой листвы, голых ветвей и ночных заморозков, время длинных вечеров у камина и теплого пряного вина...

Это был день Совета. Ранним утром, когда еще не стаяла над водами Бегущей туманная дымка, Анира оделась и спустилась в конюшни, чтобы вывести Светоча спозаранку, когда кругом никого еще не было. Бегущая сверкала в лучах разгорающегося неяркого солнца, над водой, влекомые ветром, летели паутинки и последние сморщенные листья. Смолисто пахло сосной.

Анира предоставила Светоча самого себе и опустилась на скальный выступ. Накрывала неизъяснимая печаль, такая щемящая, что глаза сами собой повлажнели от выступивших слез.

— Что ты здесь делаешь, Фродо? — не оборачиваясь, спросила она, заслышав в сосновой роще подозрительное фырканье Светоча. Конь полуросликов не трогал — напротив, даже позволял кормить себя сахаром, но всегда встречал таким вот настороженным фырканьем. — Этим утром Владыка Элронд собирает Совет. Соберись с мыслями — это тебе пригодится.

— Ради уединения я и пришел сюда, — отозвался хоббит, присаживаясь рядом. — Мне лучше всего думается, ежели я гляжу на воду или огонь. А здесь такая тишь, что, кажется, даже птицы боятся петь во весь голос.

Анира не ответила. Фродо был необычным хоббитом. Хоббиты, как и гномы, ближе были к земле и редко поднимали глаза к небу. Она же помнила племянника Бильбо совсем юным, когда он, блестя огромными, как чистые озера, глазами, рассказывал ей, что на опушке леса расцвел снежноцвет, а облако, плывущее над их головами, ни дать, ни взять — кролик в шляпе да с тростью в лапах...

— А ты разве не идешь на Совет? — услышала она голос хоббита и покачала головой.

— Нет, Фродо. Дело Кольца напрямую меня не касается, а что проку на Совете от того, кто не имеет там права голоса?

— Но твой спутник, Гимли — он же приглашен? — допытывался тот.

— Конечно. Мой отец возложил на него обязательство — представлять в Имладрисе Эребор. Это не мой путь, Фродо, — остановила она хоббита, видя, что он собирается спрашивать дальше. — И хватит вопросов. Любопытство — это червь, рыхлящий почву для ума. Но чрезмерное любопытство может привести к тому, что кое-кому прищемят нос. Можешь передать мои слова Мерри и Пиппину, — улыбнулась она.

— Не думаю, что твои слова их остановят, — рассмеялся Фродо. — Брендизайки и Туки — это стихийное бедствие вроде оползней или града среди июня, — он вдруг перестал улыбаться и заглянул ей в глаза. — Анариэль, почему мне кажется, что эти минуты безмятежности и покоя — последние?

Анира положила руку на его плечо и слегка сжала.

— Потому, что твое сердце чувствует дорогу, — просто сказала она. — Как и мое. Кел амрун, эйру эн амин!(3) — вдруг резко выпрямившись, произнесла она. За ее плечом стоял Владыка Элронд.

— Ступай, Фродо, — кивнув в знак приветствия, произнес эльф. — В Зале Совещаний уже собираются приглашенные.

Хоббит поспешил ретироваться. Анира было направилась следом, но Элронд остановил ее.

— Постой, Анариэль, я пришел, чтобы сказать тебе несколько слов. Я знаю, что ты не послушаешь меня, Дочь Рассвета, — сказал он, удерживая ее за плечи. — И все-таки я прошу — останься в Имладрисе. Пока здесь безопасно, лучше места для того, чтобы укрыться, тебе не найти. Торин Дубощит не будет ссориться со мной. Твоя жизнь дорога нам.

На глазах девушки заблестели слезы.

— Ада, — Анира взяла в руки ладонь Элронда и прижалась к ней лбом. — Я ценю вашу заботу обо мне, но совсем не заслуживаю ее. И я уже не бегу от отца, скорее от самой себя. Я должна найти свое место в этом мире, даже если он стал темен и сумрачен.

Элронд минуту всматривался в нее, словно что-то решая с самим собой. Солнечные блики от воды золотили его спокойное лицо и отражались в глазах — таких полных тревогой и несогласием с самим собой.

— Я не знаю, что ты найдешь в Мории, — наконец сказал он. — Мы здесь очень давно не слышали ничего о твоих сородичах, обосновавшихся там. Орки рыщут по Эриадору, не таясь, и даже светлый день теперь не преграда для них. Мне жаль, Анариэль, но ты должна быть готова к тому, что твоих братьев нет в живых. Что бы ни случилось, знай — двери Приветной Обители всегда будут открыты для тебя и твоей матери. Как и двери любого эльфийского чертога.

— Я буду надеяться на лучшее, Владыка, — дрогнувшим голосом сказала Анира. — Я ни на минуту не сомневаюсь, что они живы.

Элронд молчал, обдумывая как ему поступить. Он сам просил Леголаса и Гэндальфа хранить тайну, а теперь раздумывал, стоит ли ему нарушить собственный обет. Он тяжело вздохнул. Это не его доля. Он знал, чувствовал, что скоро девушка узнает о том, какова ее кровь, но не он, Элронд из Имладриса, будет тому причиной.

* * *

Солнце прокатилось по небосклону с востока на запад, отстояло в зените, чуть задело кроны деревьев на левом берегу реки, отчего высокие сосны и буки казались оплавленными по верхушкам, мазнуло багрянцем воды Бегущей и кануло, погрузив все вокруг в терракотовые сумерки, а двери Зала Совещаний все еще оставались наглухо закрытыми.

Анира нервничала. Она прошлась взад-вперед по площадке перед Залом, прислушалась к неясному гулу голосов, потом, чтобы занять себя, спустилась в конюшни, рассеянно потрепала Светоча по черной гриве, но успокоиться так и не смогла. Грызущая сердце тревога никак не желала ее отпускать.

В Чертогах Элронда царила непривычная тишина — молчали арфы, не слышно было эльфийских напевов, похожих на дуновение ветерка и птичьи трели, и даже флейта Линдира, разливавшая над Имладрисом свои колдовские звуки всякий вечер, совсем умолкла. Природа таилась и чего-то ждала, только холодный зимний ветер гонял по мощеным дорожкам последние сухие, как пергамент, листья. Не в силах справиться с наваждением, Анира прошла в библиотеку и еще чуть дальше — в смежный с нею небольшой овальный зал.

Стемнело рано. Полная луна лила в оконные арки свой призрачный свет, и зал казался погруженным в потустороннее голубое свечение. Единственный пятисвечник не рассеивал прохладный сумрак, и по углам комнаты притаились зыбящиеся тени. Полоса лунного света ползла по полу к противоположной входу стене, на которой была начертана огромная от пола до потолка фреска, изображающая сцену развоплощения Темного Властелина. Анира остановилась перед картиной, рассматривая фигуру не поверженного еще Врага, пустой провал под забралом шлема там, где должно было быть лицо, тонкий ободок Кольца поверх кованой перчатки... Подробный, прописанный до мелочей сюжет, делал картину почти живой, реальной, и девушке показалось, будто она слышит шум битвы. Она долго всматривалась в лицо Исилдура — еще лежащего на земле, поднявши в вытянутой руке обломок Нарсила. Сломанный меч сиял, как солнечный или лунный свет, а Кольцо Врага, напротив, тусклое, едва виднелось. Арагорн был похож, очень похож на своего предка внешне, но сейчас на месте поддавшегося соблазну Кольца короля Арнора Анира почему-то видела другого мужчину — красивого, мужественного и сильного воина без капли страха в гордом сердце. Видела Боромира.

— Слабости наших душ не вредят нам только тогда, когда мы их знаем, — услышала она тихий и нежный голос Арвен. Эльфийка подошла неслышно и незаметно, слившись с полосой лунного света. Она была печальна. — Исилдур не знал этой слабости, не знал, какое лихо погубит его. У него не было шанса справиться с соблазном.

Анира понимала, что та имеет в виду. Она подошла и слегка коснулась плеча той, которая была ей почти сестрой.

— Арагорн знает о Кольце все. Знает этого врага в лицо. Я никогда не встречала человека благороднее, чем он.

Арвен вышла на середину зала, туда, где мраморная статуя, изображающая печальную женщину со склоненной головой, удерживала в бледных руках поднос, на котором лежали обломки Нарсила. Эльфийка протянула руку и дотронулась до тускло поблескивающего металла.

— «Нарсил мое имя. Могущественный меч. Меня выковал Телхар в Ногроде», — прочитала она надпись на обломках, и глаза ее загорелись благоговейным блеском. — Когда-нибудь пламя этого клинка воссияет снова, Король возвратится и поведет свободные народы в бой с Врагом.

Арвен замолчала и печально взглянула на Аниру.

— Ты более счастлива, чем я. Я завидую тебе.

— Почему?

Арвен отвернулась.

— Решение принято, — торжественно произнесла она. — Фродо понесет Кольцо в Мордор, и тех, кто пойдет с ним и будет защищать его, назовут Братством Кольца. Я не смогу сопровождать в этом опасном пути того, кого избрало мое сердце.

Анира ничего не поняла, но почему-то смутилась.

— Не знаю, о чем ты.

— Ты — нет, — улыбнулась Арвен. — Твое сердце знает. Иди спать, сестра. Это особенная ночь — драгоценная, потому, что последняя спокойная перед чередой тревожных. Это ночь для размышлений и откровенностей. Рассвет придет скорее, чем ты успеешь распрощаться с нею.

Арвен ушла, а Анира еще некоторое время просто разглядывала фреску. Даже изображение Темного Властелина было пугающим. Ей стало зябко, по плечу, раненому назгулом, рябью пробежал холодок.

— Не может так страшить тот, кто не имеет лица, — пробормотала она. — А имен у него столько, что истинное давно утеряно. Даже крохотный луч света пронзает тьму насквозь. Меч Элендила возродится.

— Это всего лишь сломанный меч, — услышала она за спиной грубый надсадный голос. — Даже самые искусные оружейники признают, что невозможно перековать клинок, разделенный на семь частей. Он бесполезен.

— Бесполезной не может быть даже старая выработанная штольня, — возразила Анира, смело взглянув Боромиру в глаза. — Проходит время, и она становится новым жилым помещением или подземным хранилищем. Что же говорить о столь легендарном оружии как Нарсил? Вы храбрый воин, по вашей стати видно горячее сердце и необузданный нрав. Почему же вы так небрежно отзываетесь о прославленном мече древности? Разве это достойно великого воина?

— Вы говорите как гномы, леди, — заметил гондорец. — Странно слышать такие сравнения из ваших уст — ведь вы воспитывались эльфами.

— Кровь народа Дарина, что течет в моих жилах, обязывает к этому, — с легкой неприязнью сказала Анира. Ей не нравился этот разговор. — Леголас Зеленолист — мой наставник и друг моей матери, но воспитал меня мой отец — Торин Дубощит.

Боромир замолк. Он взял в руки обломок Нарсила и провел по нему пальцем. И тут же с изумленным шипением отшвырнул обратно — из тонкого пореза часто закапала кровь. Анира накрыла ранку ладонью на мгновение — и от нее уже не осталось и следа.

Боромир пораженно уставился на девушку. Нет, он уже давно успел разузнать, кто она. И тем удивительнее казался ему теперь мир. Отец рассказывал ему о магах, как о древних, как сама Арда, старцах, тех, кого называли истари. И они не исцеляли раны одним прикосновением. Денетор вообще довольно пренебрежительно отзывался о волшебниках — дескать, те болтают попусту и сеют панику и плохие вести.

Анира была удивлением. Боромир отдавал себе отчет в том, что увлекся попытками разрешить эту загадку — в последнее время она все больше занимала его мысли. И гондорец окончил тем, что получил сдержанное и холодное, однако от этого не менее грозное предупреждение от Леголаса, попросившего не докучать девушке.

— Кольцо — вот истинно сильное оружие, — сказал он. — А не какой-то там меч. Мой народ гибнет на дальних рубежах, защищая центральные земли, а эльфы отказывают нам в помощи.

— Плохой помощи ты жаждешь, Боромир, сын Денетора, — нахмурилась Анира. — Кольцо и все, что с ним связано, не несет ничего кроме зла и фальши. Это оружие не наше, а Врага, и только Враг способен воистину повелевать им. Его предназначение — разрушать, а созидать оно не в состоянии.

Боромир окинул ее странным взглядом. В полумраке ее фигурка, облаченная в тунику и мужские штаны, казалась совсем хрупкой.

— Вам не место в походе, леди, — наконец сказал он. — Наше мероприятие — не легкая прогулка. Оно опасно.

— Позволь мне самой оценить опасность тех или иных мероприятий в моей жизни, — резко бросила девушка. — Я могу постоять за себя.

— Я вижу перед собой женщину, но не воина, — хмыкнул гондорец. — Ребенка, которому вздумалось поиграть в приключения. Что ты видела в этом мире, принцесса? — насмешливо сказал он. — Кроме великолепия и покоя своей счастливой страны, на которую не смел посягнуть никто?

— Твой отец был младенцем, когда мои родители сражались за Эребор с орочьим игом Гундабада! — вспылила Анира. — За счастье и покой мой народ заплатил кровью!

Боромира не волновали ее слова. Он стоял невозмутимый как скала, сложив на груди узловатые мускулистые руки.

— Это не меняет сути, — сказал он. — Ты никогда не сражалась с орками и о войне знаешь только по рассказам старших. Как и твой друг. Подумай, и поймешь, что я прав.

* * *

В Зале Совещаний камин прогорел до самых углей. Огонь умирал в них, покрываясь пеплом, уходило уютное тепло, освобождая дорогу студеному поздневечернему ветерку, который просачивался в помещение сквозь оконные проемы.

Гимли выбрался из Зала последним. Выбрался — потому, что другого слова своему состоянию он подобрать не мог. Он чувствовал себя очень скверно. Целый день в кузнице или в штольне с пудовой киркой в руках не шли ни в какое сравнение с наконец-таки завершившимся советом, который продлился с самого утра до вечерних сумерек. Говорили много, пространно и подробно, спорили жарко и непримиримо — в особенности усердствовал гондорец, не желавший прислушаться даже к Элронду и упрямо твердивший о том, какую пользу в войне может принести это треклятое Кольцо.

Гимли невольно поежился — уж он-то быстро понял, каковой может быть вещь Врага. Для него такого рода переговоры были внове — молодой гном не привык много разглагольствовать. И уж точно он не мнил себя дипломатом — Торин возложил на него эту неподходящую роль в порыве и не потому, что считал достойным этой миссии, а всего лишь для того, чтобы отдалить его от Аниры. И Гимли довольно долго молчал, слушая, что говорят остальные, да изредка вставлял пару вежливых слов собственного мнения или вопрос, если таковой возникал. Да вот странность: как только невзрачное золотое колечко оказалось у всех на виду — перекочевало из кармана юного полурослика на круглый, выточенный из камня стол в центре зала — как у Гимли возникло неодолимое желание спорить да ругаться. И немедленно поссориться со всеми эльфами, находящимися в зале, разом. Ему вдруг стало казаться, что лгут остроухие, обманывают и хитрят, что Кольцо нужно им для каких-то собственных целей. И в воздухе вдруг так ощутимо запахло раздором и распрей, выплеснулась в кровь злоба, да такая, что руки сами собой потянулись к боевому топору. И тихохонько, из заполненных сумраком углов, будто слышался подстрекающий шепот, подталкивал, поощрял, распалял...

Что-то гневно кричал гондорец, не скрывая своей злости, шелестели на своем наречии эльфы, непривычно возбужденные и шумные, в углу жалкой кучкой съежились полурослики — увязались-таки тайком за Фродо — да молча курил трубку Гэндальф, скорбно нахмурившись и даже не пытаясь перекричать собрание. Сам Гимли внезапно почувствовал такой прилив злости, что в какой-то момент, почти не соображая, что делает, сорвался с места, на ходу занося топор, да шарахнул им по Кольцу, что есть силы, расколотив ко всем балрогам не только каменный стол, на котором оно лежало, но и сам топор тоже. В выложенном каменными плитками полу образовалась глубокая вмятина, а на дне ее как ни в чем не бывало поблескивало невредимое Кольцо, на котором не осталось даже царапины...

Как бы то ни было, Гимли вынес из Зала Совещаний четкую мысль — война разгорелась, и хоронящийся на востоке Враг — величайшее бедствие для свободных народов, а Кольцо — его оружие, и попади оно к нему в руки, конец всему настанет очень быстро. А Гимли было что защищать в этом мире. Поэтому он без промедления согласился стать частью Братства, сопровождать Фродо, вызвавшегося нести Кольцо в Мордор, чтобы уничтожить его. Как и Боромир, и Леголас, и странник с севера, имя которого было Арагорн, и который на деле оказался потомком великого короля людей...

Он привалился спиной к витой колонне и задумчиво рассматривал резные потолочные балки. Он ожидал встретить у дверей Зала Аниру, уверенный в том, что она провела здесь весь день, ожидая окончания совета, и испытал горькое разочарование, не найдя ее там. Элронд не дал им времени на долгие сборы, и эта ночь должна была стать последней в Имладрисе для девятерых, отправляющихся в путь. Гимли надеялся, что не для Аниры — как и Леголас, он не хотел, чтобы девушка шла с ними.

Они виделись мало. После того странного случая во время тренировки, Гимли, хотя и не отдалился от подруги, а все же старался проводить с ней наедине меньше времени, а их ставшие уже обыкновенными совместные ночные прогулки и вовсе прекратил, наступив на горло самому себе. Он по-прежнему изводился ревностью, но тревожить девушку не хотел.

Он вернулся к себе, окунулся наскоро в купальне в почти совсем холодную воду, стремясь прогнать усталость, наскоро собрал немногочисленный свой скарб, потом, попробовав пальцем лезвия своих парных топоров, остался недоволен и, достав кусок крупнозернистого песчаника, служившего ему точильным камнем, принялся доводить их до нужной степени остроты. И едва не располосовал себе руку, вздрогнув от неожиданности, когда в комнату без стука вошла Анира.

Она пришла к нему, одетая уже по-походному, с перекинутым через локоть плащом и собранной дорожной торбой, будто не долгая ночь была впереди, а врата зари уже звали в путь. Только черные волосы еще не заплетенные, рассыпались в беспорядке по плечам и поблескивали от влаги — девушка тоже купалась и высохнуть не успела. Гимли трудно сглотнул и почувствовал, как приступ болезненного желания скрутил мышцы живота в тугой узел. Давно он не был так близко к ней.

— Что случилось, Нари? — спросил тихо и вдруг забеспокоился, увидев ее непривычно напряженное лицо. Голос дрогнул, выдавая бурю чувств. — Почему не спишь?

— Я ждала, что ты придешь. И вчера, и еще много вечеров до этого, — ответила девушка, посмотрела исподволь, будто несправедливо обиженный ребенок. В голосе звенели слезы. — Я тебя чем-то обидела?

Гимли отвел взгляд и сделал вид, что целиком поглощен работой. Лезвие с тихим шорохом скользило по камню, и с каждым движением его мышцы бугрились под темной кожей, и кожа горячела, наливалась жаром под пристальным взглядом прозрачных густо бирюзовых глаз. Захотелось потянуться за рубахой и прикрыться от этого ее взгляда, который жалил, как лучи полуденного летнего солнца.

— Тебе нужно выспаться — завтра тяжелый день, — грубовато проворчал он, надеясь, что Анира прекратит эту пытку и уйдет. — Неприлично молодой девушке темной ночью быть не в своей постели, а неизвестно где.

Послышался нарочито громкий стук — Анира зло швырнула торбу прямо на пол. Через мгновение к ней присоединился плащ.

— Не поздно ли о приличиях вспомнил? — холодно поинтересовалась она. Гимли вздрогнул и медленно поднял голову, встретившись с ее взглядом. Ни злости, ни гнева в том не было — только обида и какое-то колебание. — Никуда не уйду, пока не объяснишь, какой тролль тебя покусал!

Сказала вроде и сердито — а голос сорвался и затрепетал, выдавая смятенность. Анира набрала полную грудь воздуху и, рванувшись к Гимли, крепко обняла — тот едва успел выпустить из рук и столкнуть на пол топор, чтобы она ненароком не напоролась на острое лезвие. В груди мигом захолонуло, и он прижал ее так тесно, что вырвал тихий стон.

— Я боюсь, Гимли! Махал, как мне страшно! — жарко зашептала Анира. — Боромир прав — я всего лишь глупая женщина и труслива, как полевая мышь! Что я видела в жизни, кроме тишины и безопасности Эребора? Как я могу приносить пользу, если не в состоянии справиться сама с собой?

Гимли натянуто хохотнул, хотя и веселости не испытывал.

— Махал! Что ты себе надумала, принцесса? Или решила, что я тебя оставил? Пока я в состоянии держать в руках свой топор, тебе не нужно полагаться только на себя, — он чуть отстранил Аниру, взяв ее лицо в ладони. — Нари, выслушай меня. Твоя беда в том, что ты хочешь решать все сама. И в этом своем желании ты упрямее любой гномихи. Но даже самый сильный воин обречен на гибель, если он стоит один против целого мира. Ведь то, что иногда ты можешь полагаться на меня — не проявление слабости, верно? Я же не перестану от этого знать, что на деле ты заткнешь за пояс кого угодно, за исключением разве что Двалина. Что ты — кара небесная и проклятье валар на мою голову. Разреши мне заботиться о тебе. Любить тебя. Только не подходи так близко, не мучай...

— Не прогоняй меня, — тихо попросила Анира, и Гимли немедленно захотелось завыть на зимнюю луну, как голодный волколак.

Она опять ничего не поняла! Он не гнал ее, нет. Он оберегал ее от себя, не надеясь на собственную выдержку. Потому, что сама принцесса была напрочь лишена не только чувства самосохранения, но и хитрости. Иначе она не стояла бы сейчас так близко, вцепившись в его голые плечи. Он аккуратно отстранил девушку, увеличивая расстояние между ней и своим ноющим от желания телом. Анира неверно истолковала его жест и сразу сникла.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Ох, Нари!.. — застонал Гимли. — Лучше бы я этого хотел! Вот это мое тебе откровение, потому, что не хочу больше между нами недоговоров. Твоя близость лишает меня разума. Я должен думать о Братстве и предстоящем деле, а взамен этого думаю только о тебе. Ты — источник и причина моих самых недозволенных желаний. Что, если однажды я не смогу с ними совладать? Что, если снова напугаю тебя? Ты доверяешь мне, но я не всегда буду достойным этого доверия.

— Ты не можешь быть недостойным моего доверия, — возразила Анира. — Те недели, что мы провели вместе в дороге, как нельзя лучше доказывают это. Кроме прочего... — она вдруг густо покраснела и уставилась в пол, — тебе нечем меня пугать...

Гимли отпрянул от нее, не вполне веря своим ушам. Поймал за подбородок, заставив взглянуть в глаза, и приказал:

— Повтори.

Анира заполыхала еще пуще.

— Меня больше не пугают твои прикосновения, — еле выдавила она, по-прежнему избегая смотреть на него, и, шумно вздохнув, закончила: — Мне... это даже... приятно.

Гимли стиснул зубы так, что свело челюсти. Кровь бросилась в лицо, в голове звенело от напряжения, словно молот бил по наковальне. Он не мог оставаться невозмутимым, когда в пальце от его лица часто дышала, дрожа от волнения, та, которую он любил и желал, признаваясь в том, что ей приятны его объятия... Несколько мгновений он молчал, переваривая услышанное, потом мягко отстранил ее.

— Ты не ведаешь, о чем говоришь, — стараясь сохранять спокойствие, наконец процедил он. — Не понимаешь, чего я хочу, и своих желаний еще не знаешь.

Сердце Аниры сладко заныло. Опьянев от собственной смелости, она снова придвинулась ближе, шагнула в его объятия, не испытывая ни сомнений, ни страха — только полна была чем-то новым, неизвестным, горячим, как пламя в печах, и сладким, будто вересковый мед, и жар этот усиливался, тек по венам, толчками подгоняя все быстрее бегущую кровь. У Гимли едва не остановилось сердце, когда ее прохладные ладошки легли на его грудь, невесомо погладили, даря мучительную ласку, потом переместились на плечи и, наконец, скользнули на спину, туда, где и без того каменные мышцы от этих прикосновений становились тверже адаманта и гудели от напряжения, как туго натянутые струны новой арфы.

— Что же ты творишь, глупая? — обреченно прошептал Гимли. — Каково мне думать о том, что это сейчас не ты, а снова твоя зверюга?

Анира помотала головой. Нет, здесь сейчас была только она, и это ей казалось единственно правильным.

— Ты прав — я еще слишком молода, — сказала она, укладывая голову ему на плечо. — Но я уверена в одном — ты нужен мне. Если прогонишь — мне кажется, что я закричу от боли, — она вдруг отстранилась, посмотрела ему прямо в глаза туманным потеплевшим взором и припечатала: — Леголас мне — друг и наставник, не более того...

Может, она и хотела сказать что-то еще, но чаша самоконтроля Гимли выплеснулась через край, едва услышал он ее последние слова. Он прошипел сквозь зубы ругательства на родном языке и уткнулся лицом в ее шею, яростно вдыхая ее чистый, чуть прохладный аромат.

— Мокрые... — прошептал зачем-то, проведя ладонью по ее растрепанным волосам. Анира уже занесла руку, и он, сообразив, что она собирается сушиться магией, перехватил ее запястья. — Не нужно. Хочу сам тебя заплести, — он притянул ее к себе на колени. — Позволю тебе остаться сегодня, только если исполнишь мою просьбу, — прерывисто прошептал, чуть касаясь грубыми шершавыми пальцами ее влажных губ. — Пообещай не отгораживаться и не прятаться... Разреши мне быть чуть ближе, но не дразни меня. Я хочу верить, что когда все закончится, я с чистой совестью и не таясь приду к твоему отцу с твоим согласием выйти за меня... За одну ночь нельзя изменить жизнь, Нари, но можно изменить мысли, благодаря которым жизнь эта больше никогда не станет прежней.

Ее легкий кивок он не увидел — почувствовал. Как и ее губы на своей шее. Она что-то неразборчиво пробормотала, а они, мягкие и прохладные, коснулись его разгоряченной кожи, оставив на ней легкий влажный след. Он не помнил, когда успел вытряхнуть ее из суконной эльфийской куртки, со стоном приподняв за плечи, и чуть отстранил, но только затем, чтобы поймать губами ее губы. Разрешения не спрашивал — вместо этого приказывал сам, а она покорялась, позволяя ему показать ей, каково на самом деле испытываемое им желание, и не боялась ни капли, ни малой толики — только задыхалась от восторга. Гимли опомнился только тогда, когда его руки против воли уже тянули кверху выдернутую из-за пояса полу ее рубахи. Он отпрянул от нее за мгновение до того, как утонул в безумии.

— Спой мне, Нари, — хрипло прошептал он. — Успокой меня, отвлеки, пока я еще способен думать... Я так давно не слыхал, как ты поешь...

И Анира запела то, что как нельзя лучше ложилось на сердце в этот миг, и от песни ее веяло горьким ароматом полыни, буйным ветром Пустошей и странствиями. И теплом любви того, кто всегда был рядом.

— Этой ночью в темном небе

Пляшет огненный круг,

Обнимай меня теснее,

Милый друг.

Звезды сыплют перламутром,

С гор подует мистраль,

Ночь уйдет, наступит утро

А жаль... ночи жаль...

Сладок мед в твоем кубке и хмельное вино, ты

его пригубив, засыпай. Там

где-то ветер в полях травам косы плетет -

Синей лентой мои заплетай... засыпай.

Сны лишают нас покоя

Страх тревожит сердца,

Впереди дорога снова —

без конца...

В поднебесном океане

Месяц правит ладьей

Засыпай — в дорогу рано, друг мой...

Я с тобой...

Впереди долгий путь, стынь походных ночей, ты

меня от беды укрывай... Пусть

Ночь умрет на заре — не жалею о ней,

Только рядом со мной засыпай...

Гимли долго расчесывал и заплетал ей косы, то и дело прерываясь, чтобы дотронуться до ее плеча, приласкать или тронуть губы коротким поцелуем... Она не сопротивлялась, только слегка вздрагивала, и краска смущения все больше заливала ее лицо. Гимли прятал самодовольные усмешки, хотя ему сейчас было совсем не до смеха. Сидя совсем близко, за ее плечом, он видел, как она напряжена, как натянута, словно тетива тугого лука, ее тонкая спина, слышал гулкое биение ее сердечка...

...и с трудом удерживал свои руки, которые тянулись, чтобы стащить рубашку с ее плеча. А потом с другого... Разодрать эти ненужные тесемки, спустить вниз эту слишком грубую для ее нежной кожи ткань... до самой талии, открывая высокую девичью грудь, увенчанную нежными сосцами, такими твердыми и острыми, что они едва не прорывали тонкое полотно...

Гимли потряс головой, отгоняя эти бесстыдные мысли. Она доверяет ему. Полностью и так опрометчиво. И поэтому он не должен думать о таких вещах.

...не должен представлять ее обнаженной. Тающей в его руках...

Гимли ощутил желание хорошенько постучать буйной головой о стену. Будто бы это действительно могло ему помочь.

Когда Анира уснула, он осторожно, чтобы не потревожить ее, погладил по чуть влажным еще волосам, а потом, отделив несколько тонких прядок, сплел за ушком тонкую кружевную косичку-оберег и скрепил ее снятым с собственных волос кожаным шнурком. Кто увидит — поймет, что сплел ее сердечный друг... Верно ведь? Это его она называла так, когда пела свою колыбельную? Ведь его же?..

Наши самые сокровенные желания — как быстрая и опасная река. Вода в них — мечты, таятся в ней трудно минуемые и коварные водовороты страсти, острые камни ревности и водопад несбыточности, и по-настоящему счастлив только тот, кому удалось эту реку живым перейти...

Этой ночью Гимли так и не уснул и до самой зари простоял на балконе, стараясь усмирить метущееся от счастья и тревоги сердце.

(1)Амин делла лле. Квара сина тен амин. Квара куи лле — Я тревожусь. Сохрани себя в безопасности. Сохрани для меня свою жизнь.

(2)Амин наа ле най, меллонамин — Я постараюсь, мой друг

(3)Кел амрун, эйру эн амин — Доброе утро, мой лорд

Песня существует. Слова написаны на музыку Sad Violin Final Fantasy. Кошка смеет надеяться, то разгребется и запишет сие творение)) послушать музыку можно в группе, арт авторства ols вот http://www.pichome.ru/image/3T9

Песок течет сквозь пальцы. Время

Песок последний утечет...

Зима грянула. За пределами Имладриса безраздельно владела небесами, поглотила солнце и сами воспоминания о неспешной золотистой осени, царившей в Последней Приветной Обители — так, будто и не было вовсе тех сладких спокойных дней.

Бесконечные холмы тонули в дымке — серой дождевой или молочно-туманной или розово-золотистой, рассветной — и медленно ползли на север. Отряд неуклонно продвигался на юг. Но дни все еще оставались тут холодными и по большей части пасмурными. Солнце, казалось бы еще теплое, зенитное, являло свой лик редко и будто нехотя, а когда и показывалось, то от его белого зимнего свечения становилось еще холоднее. Ветер крепчал длинными зимними ночами, пробирался под теплые стеганые плащи, находил лазейку в плотном сукне и под надежную кожу курток просачивался, как ледяное молоко, да уютно устраивался, заставляя даже самых стойких путников зябко ежиться.

Анира укутывала отряд в кокон своей магии, согревая хоббитов, которые от зимних холодов страдали пуще остальных и беспрестанно мерзли и хлюпали покрасневшими носами, а сама мчалась вперед вместе с Леголасом, обгоняя ветер и стужу. Порой они опережали остальных на пол-лиги или даже больше, выбирая торный путь в бесконечных холмах и беспорядочных скальных уступах. Анира не отставала от наставника. Ей дышалось здесь вольно и хорошо, тело наполнялось свободой и какой-то особенной силой, душа разворачивалась, как широкое полотнище на ветру, и не думалось лишний раз о худом.

Остальных дорога не радовала. Арагорн нарочно выбирал путь длинный и непростой, но хоть сколько-нибудь безопасный, стараясь держаться в отдалении от тракта, однако же не теряя тот из виду, и отряд день за днем шагал по каменистым равнинам, поросшим вереском, все круче заворачивая к югу. Мглистые горы сопровождали их неотступно, оставаясь по левую руку. Здесь, все ближе к морю, они были еще выше и не так мрачны, а их снежные шапки пламенели, ловя рассветные солнечные блики.

На двадцать первый день путешествия солнце стало выглядывать чаще, ветер сменил направление, и отчетливо запахло теплом.

Анира скоро забросила теплый плащ в заплечную сумку — утро разыгралось и не шутя припекло — и, сойдя с тропы, взбежала туда, где каменистое плато обрывалось круто вниз. Камня вокруг стало заметно больше, холмы превращались в увалы и кряжи, и край скалы, на котором остановилась девушка, нависал над пропастью словно высунутый троллев язык. На самом его кончике, цепляясь корнями за камни, висела разлапистая карликовая сосенка. Солнце дразнило — лаская открытую кожу обманчиво горячими лучами, исподтишка кусало ледяным пустошным ветром.

Анира застыла на краю, вся подавшись вперед, и, сложив ладони козырьком, напряженно всмотрелась в даль.

— До спуска осталось немного! — через мгновение крикнула она остальным. — Леголас возвращается!

— Тебе не показалось? — с подозрением спросил Гимли, с осторожностью приблизившись к краю. Он нагнал девушку и теперь стоял за ее плечом. — Низина полна туманом, что та чаша с молоком!

— За туманом, — уверенно сказала Анира. — Видишь, по ту сторону ущелья?

— Я похож на ястреба или кречета? — в ответ проворчал Гимли. — Видеть за лигу — шутка ли!

Он косился на подругу с недоверием, но прошел час, и эльф снова присоединился к отряду, подтвердив ее правоту.

Небо было льдисто-розоватым, свободным от надоевших серых, истекающих влагой туч, спокойным и безмятежным. Но едва путники начали спуск в долину, как в воздухе запахло тревогой.

— Гром скорее грянет тут со спокойного, чем с грозового неба, — проговорил Боромир, останавливаясь и тревожно оглядываясь назад. Он замыкал отряд и часто хмуро посматривал на горизонт. — Господин эльф, тут как нельзя лучше пригодятся ваши зоркие глаза. Поглядите-ка, что это за облако, которое приближается к нам так стремительно?

Оно было туманное, черное и рваное, и больше всего походило на клочок грозовой тучи, по случайности отбившейся после ливня. И выглядело странно на абсолютно чистом небе.

— Опять хмарь собирается! — недовольно сказал Гимли. — После давешнего дождя еще земля не просохла, только льдом за ночь подернулась! Ночевать на голых камнях да еще под дождем — невеликое удовольствие.

— Такая ночевка — меньшая из наших возможных бед, — пробормотал Гэндальф, проследив за взглядом Боромира. Лицо его вытянулось.

— Это не облако! — вдруг воскликнул Леголас. — Против ветра не облака летят, а вражьи соглядатаи! Прячьтесь!

Анира проворно толкнула мешкающих хоббитов под колючие стланиковые кусты. Она ни о чем не спрашивала — как и Леголас она уже не видела облако — только огромную стаю черного воронья, колыхающуюся и меняющую очертания, которая летела прямо на них. Девушка не знала, опасны они или нет, но полный тревоги возглас наставника побудил ее не мешкать ни мгновения. Она набросила невидимость на всех, включая не успевающих укрыться Мерри и Пиппина, прекрасно понимая, что животные и птицы обладают собственным чутьем и обмануть их невозможно.

Стая, оглушительно каркая, пронеслась мимо, прочертила острыми крыльями по каменистой земле и стланиковым кустам, под которыми затаились путники. Это были крупные злобные вороны, гораздо крупнее тех, что обитали на отрогах Одинокой Горы. Хоббиты и дышать забыли — лежали ни живы, ни мертвы, и думалось им, что заметь их эти дьявольские птицы — растерзали бы в клочья.

На минуту стая сбилась в тугой ком, а мгновением позже исчезла вдали с пронзительным криком. В воздухе, неловко кувыркаясь, забарахталась птица и упала камнем в облачке кружащихся черно-лазоревых перьев. Анире показалось, что одинокий ворон попросту отстал от сородичей, но сердце вдруг трепыхнулось, заныло, и неясное предчувствие подбросило ее, заставив бежать туда, куда он упал.

— Шпионы Сарумана! — выплюнул с ненавистью Леголас. — Теперь кругом его соглядатаи, куда бы мы не отправились. Южным путем нам тоже не пройти.

На земле, уцепившись за камни острыми коготками, сидел ворон. Молодой, совсем еще вороненок, он любопытно косился на протягивающую к нему руки Аниру блестящим ежевичным глазом и не спешил сторониться. Девушка дотронулась до маслянисто синих перьев и тут же отдернула руку. На кончиках пальцев остались бурые разводы.

— Он ранен, — сказала она. — Его потрепали вороны Сарумана. Повезло, что жив остался.

— Хочешь сказать, что он не один из них? — с сомнением откликнулся Гимли. Анира улыбнулась и покачала головой. Уставилась птице в глаза, подставила ладонь, не разрывая контакта и позволяя перебраться на руку. Через мгновение сникла, потухла глазами и словно посерела лицом.

— Имя его Снорр, — сказала она. — И искал он меня. Принес весть от матери.

— И добрую ли весть? — с участием спросил Арагорн.

— Не лихую, и это уже добро, — невесело отозвалась Анира. — Но и до Эребора добралось лихо. У них был посланник Врага. Искал союза и повиновения. — Она зло усмехнулась. — Ему повезло что он не нашел топора Торина Дубощита.

— Воистину, — улыбнулся Арагорн. — Я уверен, что Торин сумеет защитить свой народ.

— Мать ждет ответа, но Снорр не сможет добраться до Эребора. Рану я магией исцелила, но пока ему не полететь, — девушка сочувственно поглядела на птицу. — Сожалею, но тебе придется идти с нами и дальше.

Ворон согласно крякнул и, мягко потянув клювом косичку за ухом девушки, принялся ее перебирать. Он уже успел влезть на ее плечо. Гимли усмехнулся.

— Похоже, все согласны, — сказал он.

Стемнело. Решили рискнуть и развести костер — хоббиты совсем продрогли даже невзирая на магическое тепло, встреча со стаей злобного воронья не прибавила хороших мыслей. К тому же все были голодны. Гимли молчал, но Анира втихую улыбалась, зная, что именно в таких случаях думает ее друг.

Тяжесть в животе облегчает жизнь ногам.

А после ужина костерками занялись-затлели разговоры.

— За Мглистым хребтом лежит долина великой реки Андуин, — голос Арагорна, мягкий, но такой полный внутренней мощью, негромко звучал в ночной тишине. — Прекрасный край, плодородный и теплый. Там живут люди. Дорога через него тоже хороша и коротка и сопутствует нашей цели, но именно на ней нас будут поджидать шпионы Врага.

— Они будут преследовать нас всюду, вздумай мы даже полезть во тьму Мории, — веско сказал Боромир. — Хотя лезть под землю мне без радости.

— Я тоже не пошел бы в эти копи, будь у нас хоть сколько-нибудь возможный выбор, — согласно кивнул Арагорн. — Но правда такова, что этого выбора может не стать. Поэтому я хочу быть готовым к любому повороту.

— Ни один вражий соглядатай не сунется туда, где правят сыновья Дарина! — заносчиво возразил Гимли. — Я думаю, что идти нам надо именно через Морию.

— Почему нет? — встряла в спор Анира. За последние несколько часов она не проронила и слова, и остальные оставили ее в покое, понимая, как взволновала девушку весть из родного дома. — Это стало бы отдыхом для вас и позволило бы пройти незамеченными.

— Ты не знаешь достоверно, что сейчас происходит во тьме этих пещер, — возразил Гэндальф. — Возможно, орки и прочая нечисть и не сунутся туда снаружи, а вот изнутри может прийти и нечто более страшное. Полагаю, отец рассказывал тебе о Валараукар?

Анира передернула плечами — скрыла потаенный, упрятанный в раннее детство страх. На лицо ее набежала мимолетная тень.

— Гимли рассказывал мне про балрогов. Они все давно вымерли.

— Они — духи тьмы, Анира, — мягко сказал Леголас. — Они не могут умереть. Только ослабнуть и затаиться, чтобы сил новых скопить.

Спор прекратили и больше к нему не возвращались. Арагорн первым заступил в караул. Вскоре к нему присоединился Леголас. Они тихо говорили по-эльфийски, и даже востроухая Анира не могла расслышать их разговора.

Рядом Пиппин и Мерри затеяли шутливую возню, попытавшись втянуть в нее и Аниру, но натолкнулись на тяжелый взгляд Гимли и перестали ей досаждать и переключились на Боромира.

Девушка следила за гондорцем с любопытством. Было похоже на то, что ему нравилась эта забава. Он не выглядел ни раздосадованным, ни скучающим и охотно показывал хоббитам, пожелавшим у него поучиться, приемы боя на мечах. Анира развеселилась, увидев, как Мерри и Пиппину удалось осилить его и свалить на землю.

— И тебе бы поучиться, принцесса, а то невеликая радость вызволять из беды девчонку, которая и меч в руках держать не умеет, — едко сказал Боромир, отплевываясь от пыли и понимаясь. — Путь длинный. Могу преподать тебе урок.

Анира вспыхнула.

— Мне такие уроки без надобности — знаю побольше твоего. И путь мой близится к завершению. Гимли оставит меня в Мории, с братьями.

— Почему этот гном решает твою судьбу? — серьезно спросил Боромир, кольнув ее острой сталью своих глаз. — Ты принадлежишь ему?

Анира вздернула подбородок.

— Я не принадлежу никому. И впредь не стану. Но Гимли дал обет оберегать меня. Я буду прислушиваться к его воле.

Она повернулась к нему спиной, давая понять, что дальнейший спор не имеет смысла. Боромир проглотил гнев. Она всегда прекращала нежеланный разговор вот так, обрывая на полуслове почти грубо; сблизившись в отряде со всеми, была приветлива с каждым, с хоббитами добра, а с неуклюжим толстяком, что таскал на горбе целый набор походных кастрюль и смотрел на нее с нескрываемым обожанием, и вовсе ласкова. Со всеми, кроме него, Боромира.

Он сверлил взглядом ее удаляющуюся спину. Девушка вернулась к своему другу, который на краю облюбованной Арагорном на ночь ложбинки уже устраивался на ночевку. Опустилась рядом с ним на ворох покрытых походным одеялом стланиковых лап, улыбнулась, о чем-то заговорила... Их забота друг о друге бросалась в глаза чаще всего именно по вечерам, когда утомленные дорогой, они сидели вот так, по очереди утоляли жажду, передавая друг дружке флягу с водой, и засыпали рядом, укутавшись сразу в два плаща.

Боромира воспитали в гордости и славе, прежде сын Гондора не знал ни небрежения, ни отказа. Ему нравилась Анира, ее своеволие, внутренняя сила, которой та прямо лучилась, загадка ее происхождения будоражила кровь... Но он никак не хотел принять ее подчеркнуто прохладное отношение и выпускал раздражение, изводя придирками и ее, и себя самого. Мира меж ними это отнюдь не добавляло.

— О чем толковал с тобой этот человек? — постаравшись казаться спокойным и безразличным, спросил Гимли.

— О том, что грядет, — отстраненно ответила Анира. Она завернулась в плащ и подняла взгляд к ночному небу. — Будущее — точно как эти звезды. Где-то там, в глубине, неведомое и пугающее. Вот только кто-то хватает эти звезды горстями, рискуя, а кто-то, осторожничая, проспит весь звездопад.

— Гномы редко смотрят на звезды, Нари, — осторожно ответил Гимли, удивленный сменой ее настроения. — Жаркий огонь кузнечного горнила для нас милее солнца, а блеск камней ярче света звезд.

— В именах, которые наш народ дает своим детям, скрываются вовсе не названия драгоценных камней, — возразила Анира. — Ауле создал нас против воли Эру, а Йаванна, наша мать, так любила природу, что взяла с него слово, что гномы будут носить имена животных и птиц, солнечного света и лунного холода. Чтобы мы не забывали о том, что там, за пределами глубоких горных недр.

Гимли поглядел на нее странно.

— Мне нравится когда ты говоришь о себе, как о части народа. Но все же ты не истинная дочь Дарина. Я буду дураком, если возьмусь и дальше смотреть на тебя как на одну из нас. Все это время я будто бы заслоняю взор самому себе, хотя должен был увидеть, какая ты, едва взяв тебя впервые на руки. Делать так и дальше — все равно что медленно резать самого себя пилой. Лучше я наберусь мужества и признаюсь самому себе в том, что ошибался целую жизнь.

— Мне не слишком нравится этот разговор, — нахмурившись, честно призналась Анира.

— Гэндальф и Арагорн не хотят идти через Морию. Про твоего эльфа и говорить нечего. Но я отправлюсь к Вратам вместе с тобой. Передам с рук на руки братьям и вернусь догонять отряд — я давал клятву быть членом братства и защищать Фродо. Но и королеве Эмин я клялся в ту ночь, когда мы ушли из-под Горы, что сберегу тебя. Я намерен сдержать оба обещания.

Анира уставилась в землю и нервно сглотнула. В глазах заблестели слезы.

— Я не хочу отсиживаться в Мории. Пойду и дальше с отрядом... Сейчас я так нужна своей семье, а я бросила их, просто бросила... Не могу и вас оставить, когда может случиться так, что помощь моя спасет кому-нибудь жизнь.

Гимли как подброшенный вскочил на ноги.

— Даже не думай! — осердился он. — Никогда я не стану подвергать твою жизнь такой опасности! Этот разговор окончен раз и навсегда, тебе ясно?

Анира молча кивнула, и он, смягчившись, сторожно приблизился и взял ее за руки.

— Это не блажь моя. Просто стараюсь тебя уберечь. Это время вдали от меня поможет тебе разобраться раз и навсегда в желаниях своего сердца.

— Я полагала, что мне в этом поможешь ты.

— Нет. Я и так попрал наши законы довольно, чтобы расстаться с честью и с головой в придачу. И если голова меня волнует мало, то остатки чести я хотел бы сохранить. Мое счастье будет великим, если ты полюбишь меня и станешь моей, но я не хочу быть тем, кто возьмет тебя без обряда. Вот тебе еще одна причина остаться в Мории.

Анира поморщилась.

— Твои причины — как град среди лета: возникают из ниоткуда, превращаются в ничто и особенной значимости не имеют.

— Нари, ты меня плохо расслышала? — вспылил Гимли. — Я каждую ночь будто прогуливаюсь по острию меча! Слышу тебя, твое тепло... Полагаешь, мне спокойно спится рядом с тобой? Стоит мне закрыть глаза, и я заново вижу ту последнюю ночь в Имладрисе, будь она неладна! Я обнимал тебя, Нари. Так как не имел права обнимать. Теперь я знаю, как ты сделана, и знание это терзает меня не только ночами. Страх в том, что я тогда посчитал тебя своей. Смотрел на тебя и видел женщину, которая принадлежит мне. Отделаться от этого чувства я уже не могу...

И снова Анира привычно уже шагнула ближе, уткнулась лбом в его плечо, вздохнула. Гимли отстранился и устало потер кулаком переносицу.

— Ты не поняла. Я ничего у тебя не просил.

— Для того, чтобы получить, совсем необязательно просить. Иногда желаемое дается нам, когда мы об этом не просим. Ты самый лучший, благородный друг, которого только можно себе пожелать. Ты подарил мне свою любовь тогда, когда я не ждала и не просила о ней.

— А сейчас, Нари? Тебе больше не грозит опасность. Зачем тебе моя любовь сейчас? Нужна ли она тебе?

Анира отпрянула.

— Ты.. да как ты... Я бы уже была женой Даина! Зачем о таком спрашиваешь? Это тебе моя любовь без надобности!...

Гимли сгреб ее в охапку прежде, чем она успела даже дернуться.

— Сбежать решила? — спросил, выдохнул прямо в губы. — Всегда сплеча рубишь, и все у тебя просто. Сказала несколько слов, даже не задумавшись — будто в смолу кипящую окунула. А я то ли дотла сгорел, то ли пьян этими словами пуще, чем от самого хмельного меда... — он тихо рассмеялся. — Однажды я напомню тебе о них. И попрошу все, что ты можешь мне подарить. А может быть и потребую. Знаешь, что я тебе скажу? В иной раз я Даину даже завидую. — Гимли притянул удивленно поглядевшую на него девушку совсем близко и, коснувшись губами ее уха прошептал: — И знаешь, почему? Потому, что это мне на роду написано с принцессой-упрямицей мучиться. Да и что мне Даин? Пусть живет спокойно. А ты моя, да простят меня Валар. Моя жизнь, моя доля, моя судьба... Только моя. И покоя мне не нужно.

Леголас слышал этот разговор. Стоял, схоронившись в ночной темноте, и проклинал себя за слабость, но уйти не мог и вольно-невольно подслушал все от первого до последнего слова. Увидел он тоже немало. А вот Анира и Гимли, поглощенные друг другом, вряд ли замечали в тот миг хоть что-то вокруг.

* * *

Безлунная зимняя ночь опустилась и на Враний Пик. Темнота быстро затекала в укромные уголки, под каждый камешек, под каждый скальный выступ, во всякую маленькую щель, и мир зябко вздрагивал визгливыми криками ночных птиц.

Трен остановился у подножия лестницы, ведущей наверх, в караульную, и встряхнулся, будто зимний волк дернул шкурой, заиндевевшей от мороза. Он плотнее завернулся в плащ и начал подъем к башне, что маячила где-то высоко над головой разгоняющим темноту теплым светом факелов. Легкий на ногу, Трен не производил много шума, но природа вокруг итак не была молчаливой. Она шуршала сотней едва различимых звуков, и принцу это нравилось. Молчание — мертво. Он остановился, с удовольствием прислушиваясь к хрусту снежной корочки под своим сапогом. Где-то в небе, невидимая, клекотнула ночная охотница сова; свист крыла, рассекающего воздух смешался со сдавленным мышиным писком... Трен улыбнулся и продолжил свой путь.

Лестница круто повернула на новый виток, и за поворотом он увидел факелы — по одному каждые четыре-пять ступеней. Горели они ярко; сильно потрескивая и пощелкивая, выпускали в черное небо снопы искр. Наверху едва слышно журчал синдарский говор. Он смолк почти сразу, и Трена пригвоздил к месту звонкий окрик, раздавшийся среди минутной тиши:

— Мани наа эсса энле!(1)

— Ведуи илиэр!(2) — ответил Трен темноте. — Я пришел поговорить с Эйриэн.

Он снова услышал, как заговорили меж собой эльфы, с удивлением опознав в их речи недолгий, но жаркий спор, и на этот раз отчетливо различил собственное имя.

— Эла!(3)

— коротко крикнули сверху и переливчато рассмеялись, а на башне засветилось еще несколько новых факелов.

Получив разрешение, Трен снова стал подниматься, стараясь прятать привыкшие к полумраку глаза от яркого света.

Эйриэн занимала его мысли последние несколько недель — после того, как в Эреборе побывал посланник Врага, и страсти понемногу улеглись, девушка, словно опомнившись и сообразив, что сказала принцу слишком много, незаметно исчезла и перестала появляться в Горе совсем, всякий раз отсылая к Торину с докладом одного из своих воинов.

Трен неожиданно обнаружил, что ему не хватает гордой надменной эльфийки. Без их ежедневных встреч, препирательств и насмешек в адрес друг друга, когда они вели себя так, будто соревновались в остроязычии, его мир стал похож на черно-белую радугу. А тут еще выпал снег, забрав у долины краски осени... Он углубил его задумчивость и печаль.

Трен поломал голову, думая о том, что за тяготу скрывает Эйриэн под своей надуманной личиной. А в том, что она что-то прячет, он уже не сомневался. Бессчетное количество раз он собирался рассказать обо всем матери и попросить ее совета и столько же отказывался от этой мысли в последнее мгновение. Он не мог предать так нечаянно открытую им тайну эльфийки. Сначала он должен был поговорить с ней сам.

Наверху, в сторожевой башне, по стенам были уже не просто одиночные факелы в кованых петлях, а трехсвечники с короткими массивными держаками, и в каждом из них сидело по три ярко полыхающих древка. Потемневшие от времени, они были прочно вделаны в тесно притертую кладку стены и покрыты слоем копоти и гари. С тех пор как на Враньем Пике обосновались эльфы, старая караульная стала уютной и оживленной, даже вороны снова стали устраивать здесь гнезда — умным птицам нравилось такое соседство.

Легкая горечь коснулась сердца — Эйриэн вышла навстречу, но была такой хмурой, что для Трена сразу притух свет факелов. Постояла минуту, неподвижно прислонив голову к каменной стене, потом кивнула, приглашая следовать за собой, и шагнула в темноту, прочь от дверей караульной, туда, где широко раскидывалась открытая семи ветрам дозорная площадка.

— Спрашивай, о чем хочешь спросить, принц, и уходи, — с вызовом произнесла она, отворачиваясь от него. — Тебе здесь не место.

— Ты пренебрегаешь своими обязанностями дипломатического посланца, — придав своему голосу толику насмешки, отозвался Трен. — Отец хочет слышать отчеты от тебя лично, а не от твоих воинов.

Он видел все. Ее губы едва заметно дрожали, кончики пальцев, стиснутые добела в замок, безотчетно потирали друг друга, глаза блестели. Она волновалась. Очень по-человечески.

— Эйриэн, взгляни на меня, — мягко приказал он.

Она послушалась и больше не старалась казаться спокойной. Трен видел, как она силилась придать взгляду привычные презрение и злость, но потерпела неудачу и окончательно растеряла уверенность. Теперь в ней не было ничего от капитана королевской стражи.

— Ты пришел сюда не за этим, — горько сказала она, — и все видел сам, Трен. Думаешь мне стало легче, когда ты узнал мою тайну? Я презирала тебя, полукровку, потому что всегда считала, что невозможно равно принадлежать к двум народам — одна из кровей непременно перетянет на свою сторону. Это мешает служить интересам своего народа. Это крадет самое значимое в этом мире знание — кто ты есть на самом деле. Я всю жизнь стараюсь быть тем, кем мне хотелось бы, но все эти старания не изгонят из моих жил человеческую кровь.

— Ты так презираешь людей, — спокойно спросил Трен, — что самое великое зло для тебя — принадлежать к этой расе?

Эйриэн покачала головой и сморгнула злые слезы.

— Не знаю, кто я, — сказала она. — Единственные родители, которых я знала — те что меня вырастили — не были моими настоящими родителями. Когда я подросла и стала задавать вопросы, мне рассказали, что отец мой был человек, а мать из эльфов Лотлориэна. Она хотела, чтобы я росла как эльдар и поэтому осталась в Лесном королевстве с разрешения Владыки. Но через год сгорел в пламени Смауга Дейл, а вместе с ним и мой отец. Мать умерла от печали, а меня отдали на воспитание добрым подданным Трандуила... — Эйриэн посмотрела на принца печально. — Никто не знает, какой век отмерен мне богами, Трен. Я живу на свете уже двести лет и, возможно, проживу еще столько же. А может быть и вечность, как мой народ.

— Чему тут печалиться? — улыбнулся Трен. — Думаешь, я про себя знаю больше твоего? Это проклятие всех, кто несет в себе больше одной крови, Эйриэн. Мы обречены жить так, а не иначе, и этого не изменят даже Валар. Что мы для них? Наши родители сами выбрали такую долю для себя и для нас. Лично я не вижу в этом печали. Каждый день все свои тридцать пять лет я гляжу на мать и отца и понимаю — ничего правильнее них в мире быть не может. Они были предназначены друг другу с того мгновения как мать утратила свой мир.

— Ты не понимаешь, — с болью в голосе сказала девушка, поворачиваясь к нему спиной. — Меня это никогда не занимало. Я росла и становилась лучшей в учении, а потом и в тренировках. В своих глазах я наконец начала становиться настоящей эльда и стала забывать об обстоятельствах своего появления на свет. Я почти забыла об этом. Впереди была только жизнь, вечная и счастливая.

Трен удержал ее за плечо и аккуратно подтянул ближе.

— Договаривай до конца, прошу. Чего я не понимаю, Эйриэн? — спросил он. — Расскажи мне. Мне казалось, что между нами довольно доверия.

— Теперь я больше не хочу жить эльфийскую вечность, Трен, — прошептала она в ответ, устало поглядев на него. — Я не хочу жить вечность, потому что ты этой вечности не проживешь...

Она отвернулась и, высвободив плечо, побрела назад к караульной, больше не желая разговаривать.

— Постой! — очнувшись воскликнул Трен. — Это правда? То, что ты сказала?

— Правда, которая ничего не значит, — покачала головой девушка.

— Если слова были произнесены — они что-то значат. Всегда. Иначе зачем их произносить?

Эйриэн остановилась и зло посмотрела на Трена.

— Твои родители, принц, — сказала она, — погляди на них. Они любят друг друга, но век твоего отца клонится к закату. Пройдет время — и он оставит твою мать. Сможет ли она жить еще несколько сотен лет, если ей от ее любви останутся только воспоминания? Я не хочу так, Трен. Я не хочу видеть, как ты ляжешь под камнем. Пусть лучше это случится вдали от меня. Пока я еще могу оставить это. Я могу оставить себе свое сердце.

— Зачем тебе еще одно сердце, Эйриэн? — серьезно спросил Трен.

— Что?

— Зачем тебе второе сердце? У тебя есть мое.

В глазах девушки на мгновение мелькнула радость, мелькнула и тут же погасла, будто под ночной дождь вылетел светлячок.

— Твой отец не обрадуется, услышав такие речи. Он ненавидит меня.

— Не тебя — твоего короля. Скажу ему прямо сейчас. Если опустится до ненависти, то пусть ненавидит нас обоих.

— Не надо, — остановила его Эйриэн, положив руку на плечо. Положила — да так и не убрала, только придвинулась ближе, голос сорвался до шепота. — У твоего отца так много забот. Не прибавляй ему новой печали. Не имеет значения, что чувствуем мы с тобой — времена и так подернулись теменью. Ты принц. Живы ли твои братья или нет, сейчас ты единственный живой сын рядом с твоим отцом. Будь ему опорой. Заботься о матери. Будь сыном Дарина, а не человеком — рабом своих страстей.

Трен не смог удержать рвущейся наружу досады.

— Ты при случае складно говоришь, — сказал он, — и права во всем, кроме одного, Эйриэн. Наши чувства имеют значение.

Он заметил растущий на скале притулившийся в камнях цветок. Он был белый, с листочками-звездочками, дерзко смотрел из-под каменной надолби. Он наклонился и коснулся цветка пальцами. Потом переместил руку, быстро, чтобы не успела отпрянуть, и осторожно поймал ее за подбородок.

— Видишь? Это ты, Эйриэн. Ты мой каменный цветок. Проросла в камне Горы и проросла в моем сердце. Видишь, как крепко он цепляется корнями? Если вырвать его, то и камень посыплется пылью. И мое сердце тоже разобьется, если тебя вырвать из него. Манке танья туула? Кормамин линдуа элла лле(4)

.

Она подняла глаза медленно, повинуясь, и Трену в сердце мотыльком впорхнуло счастье, потому что увиделось ему — чуть упали, разомкнулись в ее сердце тесные затворы. Словно впустила она в тесницы те радость, и тревоги, день и ночь мутившие ее душу, поотступили, погасли. Впустила не принца, не человека и не гнома. И не того, кого так нежданно полюбила. Впустила равного, который понял ее непростую суть, понял, принял и готов был разделить. А Трен был уверен, что готов.

Только бы эти глаза, у которых цвет ранних весенних маргариток, всегда смотрели на него с такой радостью и любовью.

* * *

Эмин готова была отдать все, что угодно, только бы отогнать тоску, нестерпимое напряжение от необходимости ждать, ждать, ждать... Ждать известий от детей — хороших или плохих, ждать, возвратится ли посланник Врага... День за днем выходила на скованную льдом дозорную площадку, чутким ухом вслушивалась в холодную зимнюю тишь, прикипала и к отдаленному грохоту окованных толстыми шинами тележных колес, что гремели по каменным улицам Дейла, и к звону колокольчиков, и к собачьему бреху. А с иной стороны, из подгорных копей, доносился набат рабочей кирки, скрежет лебедок и шум подземной реки, только не было в том многообразии звуков одного — шума тонкого крыла на ветру и приветного карканья...

В Горе было тревожно. Посланник Врага ушел, оставив после себя сонм тяжких раздумий и липких кошмарных снов, ушел, но вернулся снова, как и обещал, и снова не нашел в Эреборе ничего, кроме разъяренного Торина и леденяще спокойного как сама смерть Даина, а, уйдя ни с чем, сулил беды и в третий свой приход грозил стереть с лица долины даже воспоминания о последнем великом королевстве гномов. Ни Эмин, ни Торин, ни Даин в эти обещания поначалу совсем не верили, но черный посланник принес с собою холодную темноту и отголоски бед, и в кое-что верить приходилось.

Долину будто сглазили. Дело перестало спориться и гореть в руках мастеров. Инструмент плохо слушался, лопата землекопа соскальзывала с земляного пласта и врезалась в сапог, кирка норовила клюнуть каменотеса в лоб, своды самых надежных шахт опасно потрескивали и крошили на головы рабочих мелкий и крупный камень. После нескольких крупных обвалов в Горе поползли слухи о новом проклятии, свалившемся на головы подгорного народа — старики судачили и вспоминали Смауга и Аркенстон.

В штольнях и каменоломнях стало тише — веселые в работе гномы все чаще молчали и день ото дня становились все угрюмее. Смолкли привычные рабочие песни и разговоры.

Торин злился страшно и в гневе был ужаснее десятка Смаугов, но поделать ничего не мог. И тогда Эмин впервые обратилась к богам. Не к тем, оставленным в мире, ею утраченном, а к тем, которых чтил ее муж. Говорила и чувствовала, как становится легче. Боль и тревога не отступили, и не посветлело на душе, но чудесным образом прибавилось сил, и достало их и на то, чтобы поддержать Торина, сгорающего от невозможности что-то изменить, и на то, чтобы ждать без слез...

Так проходили дни. Чередой своей они походили друг на друга, как черные вороны, и пик Одинокой Горы не видел солнца, только седой морозный туман.

Кружил хлесткий колючий снег. Эмин всматривалась в него, кутаясь в меховую накидку, и Торин точно знал, что она силится увидеть в этой маете. Черное крыло посланника, которого она отправила к дочери. Но вороны прятались на Враньем пике, соседствуя с эльфами, оглашали тревожным карканьем окрестности и долину не покидали, и молодого вороненка Эмин так и не увидела. Она устала надеяться и сочла это нехорошим знаком.

— Две луны, — дрогнувшим голосом сказала она, ощутив присутствие мужа. — А вестей все нет...

Сердце у Торина мучительно сжалось. Всегда самой большой мукой для него было видеть, как что-то причиняет сдрадания его жене. Ему вдруг нестерпимо захотелось вернуть время назад. Снова оказаться на пороге Бэг-энда и увидеть ее в проеме отворившейся двери, окруженную мягким свечным гало, еще незнакомую, но уже такую волнующую. Он не отдал бы ни единого мгновения из того времени. Каждое — пусть то ссора или радость — было драгоценно для него. Торин не изменил бы ничего из того, что с ними произошло. Разве что — пережил бы еще раз, как самое дорогое и ценное, что происходило в его долгой жизни. Он положил руки на плечи Эмин и зарылся лицом в холодные присыпанные сухим снегом волосы.

— Вести не появятся от того, что ты изводишь себя.

— Ты тоже себя казнишь, только молча. Ты сильнее меня, Торин.

Она откинулась спиной на сильную грудь мужа, не сдерживая больше слез, и повиновалась, когда он увел ее в недра Горы. В долине разгуливалось ненастье.

Этой ночью они любили друг друга трепетно и жарко, но любовь эта горчила, как зрелый вересковый мед. Неторопливо и до самого рассвета не могли разомкнуть обьятий, будто прикасались друг к другу впервые, и не было меж их первой встречей и нынешней ночью сорока долгих лет, будто можно было наперед насладиться ласками и поцелуев впрок скопить.

Торин смотрел в глаза жены и понимал, что боль, тисками сжимающая сердце, не отпустила, а только усилилась. Здесь, за толстыми стенами их покоев, в их опочивальне всегда все было по-иному, чем снаружи. Здесь незримо хранились все самые счастливые мгновения — от той ночи, когда Эмин вошла сюда его женой и впервые разделила с ним ложе, до рождения их сыновей. И до недавних ночей — наполненных чистой незамутненной зрелой нежностью... Это был совсем иной мир, их мир, в котором не было места лжи и фальши. Даже печали тут не казались такими черными.

Отчего теперь было так тесно и горько Торину в этом мире? И чудилась ему в обьятиях совсем юная Эмин, та, которая звала еще себя другим именем и боялась его любви? Закрывал глаза, и в шепоте каминного пламени слышал треск мокроватых, облепленных мхом веток в огне походного костра, целовал жену, а кожа ее пахла рекой и утренним холодом, как и первый его украденный поцелуй...

Когда Эмин заснула, где-то за Горой поднимался уже заспанный смурной рассвет. Торин глядел в ее расслабившееся спокойное лицо и чувствовал, как одинокая непрошенная слеза обжигает щеку. Слабость ли? Нет, напротив — сила. Любовь Эмин делает его сильнее. И его собственная любовь. Потому что каждый его день, каждый вздох принадлежат ей.

Торин погладил спящую жену по волосам и вышел, стараясь не потревожить ее сон. Пусть спит. А ему тоже есть о чем потолковать с богами.

* * *

— Здесь заканчивается тракт. Самое время тем, кто желает оставить отряд, повернуть в другую сторону, — Гэндальф сурово посмотрел на членов Братства, остановив взор свой на Анире.

— Стало быть, здесь мы сворачиваем к вратам Мории, — поймав этот его выжидательный взгляд, хмуро отозвался вместо девушки Гимли. — Гэндальф, я все же очень не советую лезть в лапы к Карадрасу. Есть путь более скрытный.

— И невероятно опасный, — заметил Арагорн.

Гимли согласно кивнул.

— Ваша воля. Я надеюсь догнать отряд, как только смогу, — уклончиво сказал он.

— Тогда я желаю тебе доброго пути, — слегка поклонился Гэндальф. — Вам обоим. Мы идем через Карадрас, ибо Хранитель избрал этот путь. А решающее слово принадлежит ему.

Отряд растворился в начавшей вьюжить снежной дымке уже на пятом шагу. Здесь, на перекрестье дорог, тропа, ведущая к перевалу — Багровым Воротам — круто забирала вверх. Гимли обернулся к подруге.

— Идем. Нужно найти место потише, а то мы забрались так высоко, что скоро и тут разгуляется буран.

Они спустились в небольшую лощину, от которой вниз убегала едва заметная разрушенная дорога — все, что осталось тут от старого тракта. Когда-то давно здесь росли деревья, теперь же край был мертв и уныл. Анира присела на почти обратившийся в камень ствол поваленной сосны и с беспокойством смотрела назад, туда, где по склонам Карадраса стекала клубящаяся серая мгла, смотрела и боялась отвести взгляд. Тревожится за оставленных спутников, — понял Гимли. Он и сам удивлялся тому, как быстро и неистово разбушевалась стихия — Багровый Рог грохотал над их головами, ветер завывал как стая голодных волколаков. Сверху, оседая белыми звездочками на волосах, падали редкие снежинки. Снорр, наевшись походного хлеба, далее мерзнуть не пожелал и, перебравшись к девушке в капюшон, зарылся в волосы.

— Это только буран, Нари, — сказал Гимли, но смотреть в гущу бури не перестал. — Взъярится и успокоится.

Анира упрямо встряхнула косами.

— Что-то не так.

— Всего лишь снежная буря. На склонах высоких гор такие случаются часто.

Он подошел к ней и обнял за плечи.

— Нужно отдохнуть. Уже завтра мы будем у Врат Мории.

— Такие метели в южных горах — редкость, если они и случаются, то только на очень большой высоте, — твердила свое Анира. — Да и не похоже это на обычный буран. Скорее на чью-то злую волю...

Она вдруг порывисто поднялась и забросила за плечи торбу.

— Идем! С ними стряслась беда!

У Гимли глаза полезли на лоб.

— Беда?! Нари, с хоббитами помимо двух сильных воинов еще волшебник и эльф! Неужели ты думаешь, что они не совладают с такой напастью, как снежная буря?

Он еще продолжал ворчать о странностях и безрассудствах отдельно взятых женщин, от которых в походе и впрямь одни проблемы, но делал это однако уже на ходу, стараясь поспевать за быстроногой подругой, летящей вперед как ночной ветер.

Крепчал ветер. Красный камень Багрового Рога тут и там выступал сквозь снег как открытые раны. Уже через час подъема снежная тьма заволокла все вокруг, но Анира безошибочно находила дорогу, все ускоряя шаг, будто ведомая одной ей понятным наитием.

— Быстрее! — скомандовала она, едва оглянувшись на друга.

— Куда же еще быстрее! — переводя дух, огрызнулся Гимли. — Быстрее только заяц от лисы бегает! Хотя ты бежишь так, словно за тобой гонятся злые духи!

Еще выше тропинка быстро превратилась в узкий горный карниз с мутной неведомой пропастью по правую руку и отвесной стеной без единой зазубрины — по правую, и Гимли, мягко говоря, не слишком любивший высоту, едва ли не прирос к скале. Метеля тянула к ним свои белесые длани, вьюжила, цеплялась за ноги, мешая идти и угрожая сбросить с тропы, как будто бы была живой.

Если бы не постоянная опасность свалиться вниз, Гимли поразмышлял бы над умением своей подруги бегать чуть ли не быстрее ветра и находить дорогу в кромешной тьме и снежной каше. Тем более, что Анира хотя и была ловкой, но раньше подобных умений не обнаруживала...

Еще через некоторое время карниз круто повернул в сторону, и за поворотом нашлась крохотная площадка, почти полностью занесенная снегом, на которой и притулился отряд.

— Я тебе не остроухий молодец, чтобы по снегу порхать, не оставляя следов! — недовольно пыхтел Гимли, орудуя руками во влажном снегу будто землекоп лопатой. Сугробы тут доходили ему до груди.

— Зачем вы вернулись? — воскликнул Леголас. Его звездноволосая голова вынырнула из снега. — Не хватало еще вытаскивать коротышку за бороду!

Гимли зарычал, но не стал огрызаться и вместо этого полез откапывать Мерри и Пиппина, которые успели уже превратиться в маленькие сугробы-недоросли.

Хоббиты выглядели неважно. Кожа их посерела и была холодной как лед, они беспрестанно зевали и клевали носами, и гном не шутя нахлестал их по щекам, потому, что всем известно, что сонная морозная хмарь и дрема — самое опасное, что может приключиться в холода, заснешь, а проснешься уже в Чертогах Мандоса...

— Спускаемся! — скомандовал Гэндальф. Он единственный не казался удивленным появлением их товарищей. — Карадрас не пропустит нас! Этого пути нам не преодолеть...

Словно бы в ответ на его слова сверху послышался отдаленный гул и скатился камень, потом еще один и еще...

— К стене! — закричал Арагорн.

Леголас схватил замешкавшихся Фродо и Сэма за шиворот будто котят, и в это мгновение с клубящегося мглой неба на головы путникам обрушилась настоящая стихия. Стена мелких и крупных камней пополам со слежавшимся мокрым снегом заслонила эльфа и хоббитов, и они растворились в мутной мгле. Анира закричала и бездумно рванулась в их сторону, но ее Боромир ловко поймал ее и, грубо встряхнув, с размаху прижал к стене, прикрывая собой.

— Если и остальные ваши женщины такие же безголовые, то я не завидую вашим мужчинам! — гневно крикнул он. — От тебя и мокрого места бы не осталось!

Камни, мелкие и крупные, падали на путников пополам с плотным тяжелым снегом, поехавшим со склонов Багрового Рога, бесконечной лавиной, и не было видно ни земли ни неба, только ветер яростно завывал вокруг, и в звуке этом, гулко отраженном от горных теснин, слышался потусторонний злобный и торжествующий хохот...

Анира тихо всхлипывала в руках удерживающего ее Боромира, силясь разглядеть хоть что-нибудь в той стороне, где исчезли ее наставник и хоббиты. В капюшоне беспокойно возился Снорр.

— С ним все будет в порядке, принцесса, — произнес гондорец гораздо мягче, чем желал. — Увидишь сама, как только иссякнет этот снег.

Грохот в высотах стал затихать, и путники понемногу начали покидать свое укрытие, прокладывая себе дорогу в снежных завалах. В нескольких сотнях футов из-под снега показался невредимый Леголас и тут же застыл с нечитаемым выражением на лице, увидев, как к нему спешит, размазывая слезы по щекам, Анира... Легко ступает по снежным завалам, почти не оставляя следов и не проваливаясь. Эльф мотнул головой, отгоняя несвоевременное удивление и принялся вытаскивать из-под снега Фродо и Сэма, которые были засыпаны с головой.

— Спускаемся! — повторил Гэндальф. — Иначе следующая лавина унесет с собой жизни половины из нас.

На спуске, когда они покидали негостеприимный перевал, он поравнялся с Леголасом и тихо произнес:

— Твоя кровь в ней сильна. Не показывай удивления, но будь готов ответить на ее вопросы, когда она их задаст.

Измученные путники спустились к подножию Багрового Рога глубокой ночью, запертые жестокой метелью в глухой горной ложбине, зажатой меж громадинами трех снежноголовых пиков, не увидели они ни заката солнца, стоящего красным шаром над окраиной неба, обрамленной черной полосой далеких лесов, ни улегающейся по дорогам дневной пыли, и только звезды явились тут рано, как со дна глубокого пересохшего колодца.

Тут же споро развели костерок, стремясь погреться в тепле живого пламени. Хоббиты, которых Анира высушила и согрела магией, уже спали, повалившись кто где стоял, задремал даже выносливый Боромир да заступил в ночной дозор Арагорн. Не сиделось на месте только Гимли — он все посматривал на Леголаса и обдумывал свои нежданно рожденные догадки. Улучив момент, он подошел так близко, что коснулся того плечом и проговорил торжественно и угрожающе:

— Я видел, как ты смотрел на нее там, на склоне Баразинбара. Ты что-то скрываешь, эльф.

Леголас сверкнул подобно серебристой молнии, сгреб Гимли за шиворот и прошипел:

— Больше никаких вопросов, гном. Иначе я скормлю тебя озерному Стражу, едва мы доберемся до стен Мории, а всем скажу, что ты оказался так неуклюж, что сам умудрился свалиться в озеро. Довольно того, что я терплю рядом с ней твое присутствие.

Гимли выдрался из цепкой руки и бешено посмотрел на Леголаса.

— Я же тебя терпеть не стану, — прорычал он, и уже спокойнее добавил: — Ты в гневе. Чувство, для эльфа весьма необычное. И это еще раз подтверждает то, что я прав, Леголас. Ты знаешь о ней что-то важное. То, чего не знаю я.

(1)Мани наа эсса энле! — Назови себя!

(2) Ведуи илиэр — Приветствую всех

(3) Эла! — Поднимайся!

(4) Манке танья туула? Кормамин линдуа элла лле — Откуда только это взялось? Мое сердце поет, когда я вижу тебя

Примечания:

К главе существует два чудесных арта, olsmar кстати визуализировала Трена и Эйриэн))) но за ними — только в Домик в альбомы и на стену ибо не грузит у меня сюда плашет ничего(((

В заговоры закованы,

Травлены черной местью,

Бездною окольцованы,

Нам — на свидание с смертью,

Нам — под венец с вечностью,

Утром тьма не истает;

Пламя снаружи — теплится,

Пламя внутри — сжигает...

Тревожное ожидание наполнило Гору. Просочилось сквозь камень, проникло в каждую штольню, в каждую пещеру, гудело под сводами темных залов, таилось в паутинах коридоров и укромных поворотах пустых ночных галерей. Ни один уголок не остался не потревоженным; холод неотвратимой опасности звенел над Пустошью Смауга среднезимными морозами, скупые солнечные блики, изредка раздвигающие угрюмые снежные тучи, беспокойно вздрагивали, касаясь склонов Горы, и гасли, содранные с места порывами колючего ветра.

Посланник Саурона побывал в Эреборе и Дейле еще дважды, и оба раза не удалось ему запугать свободный народ Северо-Востока. Он ушел ни с чем, а тем больше — с черной злобой, пообещав людям и гномам скорую и жестокую расплату за гордость и несговорчивость.

Торин не боялся Врага — слишком знакомыми были его угрозы, а за долгую жизнь ему не раз приходилось принимать подобных вражьим посланникам соискателей. Благодать долины рождала черную зависть, процветающие непокорные народы — злобу, да только Торин не видел в них ничего. Лишь свору собак, дерущихся из-за куска мяса, который невозможно достать. Не боялся и Байн — он унаследовал храбрость и мудрость от своего отца и прислушивался-приглядывался к тому, как правит гномий король — довольно, чтобы заразиться его горячностью и непримиримостью. Теперь оба они готовились отразить опасность, грозящую их народам.

И опасность эта не заставила себя ждать.

В одно туманное оттепельное утро не вернулся из ночного дозора отряд гномов и эльфов. Эйриэн, которая по случайности провела эту ночь в Горе, рвалась на поиски, но Торин остался неумолим — приказал ворота закрыть и удвоить караулы, а ей — оставаться и ждать. И она ждала, не покидая дозорной площадки и напряженно всматриваясь в густой, как дым погребального костра, туман. А когда он наконец рассеялся, увидела их...

Они звались истерлинги. Наемники с Востока, угрюмые, облаченные в кожаные одежды, из-под которых были видны не боящиеся холодов сильные смуглые тела, сплошь покрытые кроваво-красной татуировкой, они нагрянули в одно туманное оттепельное утро, как черная оползневая вода, и заполонили в один час всю долину. Их грубый гортанный гомон, похожий на волчий лай, отрывисто раздавался в гулком зимнем воздухе.

Дейл ощетинился копьями. Байн по достоинству оценил настояние Торина и порадовался высокой и неприступной крепостной стене вокруг города — пока та была цела, опасность людям не грозила.

В тот же день Торин собрал большой совет.

Слухи об этих наемниках ходили мрачные. Говорили, будто сам Черный Властелин дал им в руки оружие и научил сражаться, превратив полудиких кочевников, не знавших до этого ни ремесла, ни воинской премудрости, в силу стихийную и страшную. Говорили, что, лишенные страха и бесконечно преданные Саурону, они уничтожали целые деревни, под покровом темноты приплывая на черных своих кадригах, днища которых всегда были выкрашены красным. Говорили, что днищами своих кадриг они давят пленников, чтобы красная людская кровь пропитывала смолистое дерево...

Торин и верил, и не верил в эти истории. Он слушал Байна, переставляя с места на место кубок из сердолика; свет установленной на столе масляной светильни играл в его тонких стенках, просвечивая их насквозь и оставляя на руках Торина багровые блики. Король рывком выпустил сосуд из пальцев. Кровь. И здесь она, и снаружи. Скоро небо снова заплачет огнем, а на пропитанной кровью земле из-под изрубленных сталью доспехов буйно взрастет алферин. Скоро...

Он с сочувствием посмотрел на спавшую с лица Эйриэн. Не хотел оскорбить ее жалостью, но и равнодушным оставаться не мог.

Враний Пик пал. Едва рассеялся ночной туман, эльфийка первой увидела, как дымится в могильной тишине разрушенная караульная, и ни один факел не горит на ее ступенях. Торин понимал, что дозорный гномий отряд, а с ним и все эльфы, погибли. Упрятав подальше собственную скорбь и гнев, он запретил рвущейся на поиски соплеменников Эйриэн покидать Гору.

— Я уверен, что они сражались храбро и унесли с собой немало вражьих жизней, — сказал Торин, приблизившись к эльфийке. — Ты должна уважать их подвиг, а не торопиться на свидание с предками, — мягко пристыдил он и неожиданно получил в ответ не яростный отпор, а едва заметный согласный кивок.

Эмин покачнулась, будто в бреду, в несбывшемся сне. Полоснуло по сердцу, словно достал до того обоюдоострый клинок, словно вспорол тот клинок не до конца еще закрывшуюся рану. Трен был первым, на кого взглянула эльфийка после слов Торина. И не просто первым — единственным. Острое, как удар голодной стали удивление сменилось отстраненной многогранной болью; было в ней все — неверие, беспокойство, несмелая радость... А больше всего — сожаление. Не было им дано это счастье — искать друг у друга поддержки, не было этих безмолвных, но таких понятных двоим переглядок... У нее и у Торина — не было. Потому, что долго шли друг к другу, слишком долго, часто из-за упрямства и на усладу собственной гордости, и в тяжелые переломные мгновения были наедине каждый со своими демонами. У Трена же все будет по-другому, и нелегкое бремя противоречия своих таких разных, но стремящихся слиться кровей, дальше они понесут уже вместе... Глухо, тягуче, будто из другой реальности, достигал ее сознания напряженный голос мужа.

— Им не пробиться в Гору просто так — силенок не хватит, да и орудий столь мощных, что могли бы сокрушить гранит, я не видел, — говорил Торин. — Но Дейл долгой осады не выдержит.

— А как же крепостная стена? — возразил было Трен, но Байн покачал головой сожалеюще и обреченно.

— Перво-наперво она защитит, в этом нет сомнений, — сказал он. — Но теперь зима. Люди привыкли охотиться в отрогах Горы, добывать рыбу в водах Бегущей... Запасы у нас имеются, но думается мне, что они не слишком велики. Что случится, когда они иссякнут? Базальт и песчаник, из которых сложена стена, станут хрупкими в сильные морозы. Да и сама стена не везде монолитна. Кто знает, какие твари пришли с этими наемниками? Земные или летучие? Во мне нет уверенности, что мои люди в безопасности за стенами Дейла.

— Как нет этой уверенности ни у одного из нас... — раздумчиво произнес Торин.

Он замолчал лишь на мгновение — со стороны незаметно, но Эмин успела ухватить в его взгляде и сомнение, и решительность, будто бы вдруг принял нелегкое для себя решение, которое по-хорошему носить в себе и носить, и не один день, но время истекает, исчезает, истончается, как полуденная тень на солнечных часах... Знала, что он решил, потому, что знала его настоящего.

— Я не вижу другого выхода, кроме как увести людей внутрь Горы. Всех.

Молчание в зале стало густым, вибрирующим. Даин скрестил руки на груди, посмотрел одобрительно, и едва ли не в первый раз увидела Эмин, как в его суровых глазах блеснула шальная улыбка.

— Смелое решение, брат, — кивнул он и неожиданно расхохотался. — Хотя и неожиданное. Ты можешь располагать мной как угодно.

— Я готов служить тебе, отец, — почтительно склонил голову Трен.

Торин обвел присутствующих тяжелым взглядом, задержавшись на каждом.

— Через три дня угаснет полнолуние, и в долине будет черно, как среди весенней пустоши. Пусть эта темнота станет нашим союзником.

* * *

Трен нашел Эйриэн на западном склоне Горы, где она пропадала день за днем. Эту небольшую, открытую всем ветрам площадку, использовали для боевых тренировок.

Низкое зимнее солнце, словно груженый тяжеловоз, катилось вдоль линии горизонта, оставляя за собой кровавый след. Над долиной мерцали первые серебристые звезды.

Эйриэн сидела на корточках, устроив на колене напряженные руки и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, неотрывно смотрела в густеющие сумерки. Она никак не отреагировала на появление принца, и было неясно, заметила она его или нет.

— Холодная ночь, — осторожно, чтобы не испугать неожиданностью своего появления, произнес юноша. Эйриэн не вздрогнула и не обернулась, и он понял, что эльфийка все-таки услышала его невесомые, почти бесшумные шаги. — Завтра будет ветрено.

— Дивная ночь, — кивнула она и, глянув на принца из-под упругого локона, криво усмехнулась. — Если бы не свора южных шакалов, учуявших скорую поживу.

Трен протянул руку, коснулся ее волос там, где короткие золотистые завитки едва прикрывали тонкую шею. В груди стало тесно и горько.

— Я знаю, что это неправильно, Эйриэн, — тихо сказал он. — Эльфы удивительные существа. Они несут в себе преизобилие жизни, которое выплескивается в мир, делая его чуть более волшебным, чем он есть. Смерть для вас — это не нечто естественное. Она неправильна, абсурдна, безобразна... Она подкрадывается к вам, как предатель, в густом тумане под покровом ночи, как неведомое чудовище пещерных глубин... Но таков теперь наш смутный век. Надежда — основа всего. Мы должны верить, что будущее окажется лучше прошлого и настоящего, иначе наша жизнь превратится в пустой страх и прозябание в ожидании смерти. Только и всего.

— Я должна была быть с ними.

— Не должна. Иначе я бы не пережил ту ночь.

Эйриэн смутилась. Что было там, на Враньем Пике? Ей все-таки не привиделась любовь в этих янтарных, как осеннее солнце, глазах? Счастье, что нет!.. Только что теперь, когда как она осмелела настолько, что призналась в чувствах сама? Ты поэт и певец своей жизни: если с арфы сброшен старый чехол — играй! Играй все то, что невозможно сказать словами...

Она все еще подыскивала эти слова, не желая, чтобы потух разговор, и ощутила радость и покой, когда Трен поднял ее, заключая в горячие объятия. Они с принцем были одинакового роста, и стоять вот так, уложив голову ему на плечо, было неловко, но Эйриэн страстно желала продлить это мгновение. Чувства, которые он дарил ей, не были сравнимы ни с чем.

Трен чуть отстранил ее и посмотрел в фиалковые глаза, постаравшись в этом взгляде передать ей как можно больше тепла и уверенности.

— Посмотри на меня, Эйриэн, — сказал он. — Я знаю, чего ты хочешь. Вернуться в Великий Лес. Но это не просто безрассудно — это равносильно самоубийству. Между тобой и твоим народом сейчас полчища свирепых орков и наемников-берсерков. Я не отпущу тебя на верную гибель. Не теперь, когда я едва тебя обрел.

Она могла бы с ним не согласиться — и в другой момент обязательно поступила бы именно так. Но сейчас силы были на исходе, а сердце, переполненное горем, желало справляться с ним не в одиночестве, а вот так, чувствуя близко, совсем близко, другое сердце — горячее, сильное и полное любви.

* * *

Отвесные стены, мрачные и неприступные, уносились ввысь непостижимо высоко, а их далекие неведомые вершины скрывала мгла клубящегося ночного ненастья. У подножия курился холодный мокрый туман, такой густой, что путникам казалось, что они бредут по колена в ледяном молоке. Если задрать голову да смотреть, не переводя дыхания, то виделось, что небо — буйное море, а скалы — корабль, несущийся по волнам... При виде этого зрелища Аниру пробирала малодушная дрожь. Никогда еще ей не приходилось видеть подобных гор вблизи.

— Где-то здесь находятся единственные оставшиеся ворота, через которые можно попасть в Морию с этой стороны, — сказал Арагорн. — Видите русло? Это Сираннона, Привратница. Здесь она пересохла, а ниже по течению ее запрудил обвал. Теперь там не каменистая долина, а огромное озеро, которое, к сожалению, затопило Западные Ворота.

Анира указала на чернеющую вдали воду, над которой громоздились зловещие зубастые утесы.

— Это и есть озеро?

Арагорн кивнул.

— Туда и лежит наш путь. Между кромкой воды и стеной есть полоска суши — старайтесь держаться ее и ни в коем случае не тревожьте воду, — предупредил он.

Но в предупреждениях его никто не нуждался. Хоббиты жались к монолитной, без единой трещинки Морийской Стене, с опаской поглядывая на черную с прозеленью воду, из которой то тут, то там торчали мертвые, осклизлые остовы деревьев, росших когда-то вдоль тракта.

— Почему здесь так тихо? — спросила Анира, неловко осматриваясь по сторонам. Чувство потерянности не покидало ее. Да еще вода разлившегося озера внушала если и не ужас, то трепет, ибо только она здесь не безмолвствовала, а словно бы жила, то расходясь кругами, то колыхаясь неожиданным злобным бульканьем, то снова замирала, и тогда над долиной опять смыкалась тишина.

— Тихо? Что ты хочешь сказать, дитя? — поинтересовался Гэндальф.

— Почему так пустынно? Вокруг словно бы все спит, и на сотню лиг вокруг одни только тени и холод...

— Мория отличается от Эребора и других гномьих городов, Нари, — пояснил Гимли. — Снаружи это только горы, а наружу тут выходят редко — слишком уж опасные места. Поэтому самое главное здесь упрятано глубоко внутри.

— Эти воды не такие уж мертвые, какими кажутся, — понизив голос, произнес Арагорн. — Говорят, что у озера есть Страж, и он не слишком любит тех, кто его тревожит.

Анира почувствовала, как от этих слов по спине бежит холодок. Она снова оглянулась на озеро, по поверхности которого, качаясь, бежали волны.

— Однако,прежде чем все станет ясно, нам предстоит найти вход, — подытожил Гэндальф, указывая на темные силуэты могучих деревьев, возникшие из сумрака прямо перед ними. — Это морийские дубы. Эльфийские ворота рядом.

— Но они не видны просто так ни днем, ни ночью, — добавил Леголас. — Только в лунном свете. А луна сегодня спряталась за снеговыми тучами.

— Значит, мы подождем, — ответил маг, присаживаясь на валун и доставая свою неизменную трубку. — Надеюсь, ничто не потревожит нас в этой ночи.

Деревья мели кронами хмурое с белесыми клочками облаков небо; просветов не было видно — только тьма и вой ветра в вышине, да седой пик Карадраса, грозно глядящий на путников сверху вниз. Анира чувствовала себя до странности несобранной, расстроенной; хмурый взгляд ее то скользил по Морийской стене, то возвращался к поверхности черного озера, то обращался к Снорру, которого она рассеянно кормила хлебными крошками. Тот неуклюже скакал по тонкой снежной пороше, оставляя на ней мелкие треугольные следы и, кося на девушку умным черным глазом, ловко подхватывал угощение на лету.

Гимли некоторое время наблюдал за Анирой издали, позволяя так необходимые ей минуты одиночества и раздумья, но скоро не выдержал.

— Ты на себя не похожа, — приблизившись заметил он и привычным жестом плотнее запахнул на ней походный плащ. — Молчишь, думаешь о чем-то так мучительно, что я слышу, как мысли вопят в твоей голове. Братьев боишься? Или того, что там, за стенами?

Анира кивнула.

— В последнее время я только и делаю, что боюсь. Внутри меня совсем ничего не осталось, кроме страха. Иногда мне кажется, что дракона тоже нет.

Гимли поменялся в лице.

— Есть, Нари, — хмуро возразил он. — Хотя я бы предпочел обратное...

Анира немедленно насторожилась.

— Ты что-то знаешь.

— Да пропади оно все пропадом! — взвился вдруг Гимли. — Знаю ли я? Лучше бы ничего не знал! По какой-то причине — я клянусь памятью Дарина, что понятия не имею по какой! — она хочет, чтобы ты стала моей... Не смотри на меня так, будто не понимаешь, о чем я толкую! Ты уже не ребенок...

Он осекся на полуслове и густо покраснел. Анира отвернулась.

— Я ее темница, Гимли, — с тоской произнесла она. — Она стремится к свободе, только и всего. Разве можно винить узника в том, что он хочет увидеть солнечный свет?

Она повернулась к нему спиной, давая понять, что больше не хочет разговаривать, и отошла дальше, туда, где голоса товарищей по отряду были слышны лишь как неразборчивое бормотанье. Ей было холодно. Зловещая тишина этого места была слишком пустой, слишком безжизненной. Мертвой. Девушка не могла почувствовать ни малейшей искорки живой теплоты, как ни старалась.

Не ходи в темноту.

Анира дернулась и едва не завопила в голос. Она зажала рот рукой, чтобы не спросить вслух, кто с ней говорит.

Там нет ничего, только темнота и где-то глубоко под нею — огонь.

Голос был глубокий и немного недовольный. Словно говорил с нею нехотя, но по досадной нужности. Анира поспешно, но стараясь не привлекать внимания, отошла в сторонку и наклонилась к земле, делая вид, что поправляет ремешки на сапогах. Сделала несколько коротких поверхностных вдохов, стараясь успокоиться, и попутно лепила внутри себя, словно снежный ком, безмолвный вопрос.

Почему молчала?

Ты не пыталась отправиться туда, где тебе быть не следует.

А теперь? Не желаешь лезть под землю?

Голос не ответил, и Анира поняла, что попала в точку, когда ощутила внутри себя чужую, незнакомую, но очень явственную досаду.

Скажи мне свое имя, — как можно мягче попросила она.

Внутри еще немного помолчали, мучаясь, очевидно, сомнениями.

Роуг.

Анира едва не рассмеялась вслух.

Демон? Странное имя для того, кто любит море и небесный простор. Зачем ты преследуешь моего друга, Роуг? Он не сделал тебе ничего дурного.

Голос стал небрежно-равнодушным.

Он прост и незатейлив, как день и ночь. В нем нет ничего особенного.

И все же ты предпочитаешь разговаривать с ним, а не со мной. И не только разговаривать, — с нажимом добавила Анира. — Я знаю, зачем ты стараешься подобраться к Гимли. У тебя ничего не выйдет.

Он слишком сильно тебя желает. Легкая добыча.

Он благороден и любит меня. Это чувство куда сильнее, чем просто желание.

На краю сознания презрительно фыркнули.

Я родилась с памятью моего народа и с его мудростью. А ты просто дитя. Забавно слушать суждения ребенка о том, в чем он не смыслит.

В этом ты тоже смыслишь немного. Как бы там ни было, хочешь ты этого или нет, но нам придется поладить.

Именно поэтому я и прошу тебя не ходить в копи. Там нет ничего для тебя, эльфийская девочка с человеческим сердцем. Только огонь и смерть.

Анира уже собиралась осведомиться, что Роуг хочет этим сказать, но ее отвлекли расшумевшиеся вдруг товарищи по отряду. Она обернулась и увидела, как Гэндальф ощупывает гладкую каменную стену, что-то бормоча и постукивая по ней жезлом. Гимли крутился рядом, жарко споря с магом, Арагорн и Боромир наблюдали молча, один с тревогой, другой с некоторым недоверием. Хоббиты сгрудились тут же, шепотом переговариваясь и с опаской поглядывая на стоялую воду, по которой снова бежали неспокойные круги.

Из облаков выглянула луна, и едва ее первый луч коснулся неестественно гладкой стены, около которой продолжал бормотать заклятья Гэндальф, как по камню побежали тонкие голубоватые сияющие ручейки, складываясь в сложный и прекрасный узор...

— Корона Дарина! — воскликнула Анира, с восторгом взирая на искусно выполненный рисунок. — Это итильдин, верно, Гэндальф?

— Да, дитя, — ответил маг. — Удивительный металл, созданный на основе мифрила. Карта твоего прадеда, Трора, которую много лет назад прочли в Ривенделле Торин и Эмин, была нарисована чернилами, основой для которых послужил итильдин.

— "Заклинание, друг, откроет перед тобой эти Врата. Скажи — и войдешь", — перевел Гэндальф сияющую надпись, — но я совершенно не знаю, как это понимать...

Он озадаченно постучал посохом о дверь и тихо бормотал что-то, очевидно, заклинания, которые, впрочем, делу не помогли вовсе.

— А, может, "друг" — это и есть заклинание? — вдруг робко спросил Фродо. — Дружба ведь великая сила, а в прошлом дружили даже эльфы с гномами...

Гэндальф замолчал, оборвав последнюю магическую формулу на полуслове, и воззрился на него новым взглядом. Несколько мгновений он просто во все глаза глядел на хоббита, а потом, что-то решив внутри себя, недоверчиво затряс седовласой головой. Плечи Фродо опустились было, но Анира шагнула к Вратам и, притронувшись кончиками пальцев к серебристым паутинкам, громко произнесла:

— Меллон!

В стене немедленно обозначились створки ворот, обозначились да бесшумно раскрылись, выпустив наружу клочок непроглядной темноты.

— Что ж, — хмыкнул Гэндальф, — похоже, что я в очередной раз недооценил хоббитовскую сообразительность.

А вот сами хоббиты, ничего подобного не ожидавшие, от испуга шарахнулись назад, и Пиппин, поскользнувшись, угодил по колена в вонючую, покрытую ряской воду озера, вскрикнул, а мгновением позже и завопил от страха, потому, что кто-то неведомый ухватил его за ногу да поволок в мертвецкую воду, которая бурлила и кипела у самого берега, протягивая к хоббитам свои жуткие щупальца. Мерри завопил и рванул на выручку, Сэм и Фродо за ним. Анира не вдруг поняла, что это не вода вовсе, а неизвестное чудовище, похожее на клубок змей, выбирается на сушу и снова скрывается в зловонной пучине, таща под воду уже всех четверых полуросликов.

Она выхватила парные клинки и, не раздумывая, рубанула наугад, и сверху на нее тут же рухнул Фродо. Анира ухватила его за шиворот и поволокла к спасительным Вратам. Над головой просвистела стрела Леголаса. Рядом Боромир, Арагорн и Гимли сражались с двумя десятками змеистых щупалец, которыми разозленное болью чудовище тянулось все дальше...

— В пещеру! — прокричал Гэндальф, отступая в темноту.

У входа в подземелье мгновенно возникла свалка. Щупальца дотянулись до Врат и злобно вцепились в каменные створки, кроша гранит, будто это был мягкий песчаник. Снаружи загрохотало, с потолка посыпались камни, и Хранители едва успели взбежать по лестнице, ведущей наверх, в темноту, как убравшиеся назад в озеро щупальца окончательно обрушили за собой вход, и привратную пещеру затопила темнота...

* * *

Анира завертелась, мгновенно потеряв в обрушившейся тьме чувство пространства; она натыкалась то на путающихся под ногами и испуганно гомонящих хоббитов, то на крупные обломки стены, дышала судорожно, чувствуя, что ей безнадежно мало этого застоялого, полного каменной пыли воздуха. Пережитый у озера ужас вернулся удушливой волной, темнота обступила со всех сторон, стиснула в ледяных объятиях. Тлен, пыль и холод тут были такими, что сомнений не возникало — жизнь отсюда ушла, и ушла давно.

Слабый голубой магический свет разорвал косматую черноту, рассеял ее на несколько шагов вокруг, высветив мрачное лицо Гэндальфа.

— Четыре дня, — объявил маг, окидывая отряд тяжелым взглядом. — Будьте тише и осторожнее, и тогда надежда на то, что Черная Бездна выпустит нас наружу, не станет бесплотной.

Анира вся подалась вперед, хотела возразить, упомянуть о Балине и братьях, но не решилась. И Гимли сжал ее руку — крепко, больно, а сердце сжалось в ответ — больше не было уверенности — как ни старалась, Анира не могла ее вернуть.

Они миновали широкую лестницу, ведущую вверх, к сводчатой арке, знаменующей вход в Морийское царство, но после нескольких поворотов коридора Анира заметила, что они двигаются под уклон. Донимала усиливающаяся жара и угнетала непроглядная темнота, которую магический светлячок рассеивал всего лишь на несколько шагов.

— Копи близко, — сказал Гимли, словно ответив на ее мысли. — Морийские штольни спускаются глубоко, не чета эреборским. Мне не хочется об этом думать, но иногда кажется, что мои предки докопались до самой преисподней, стремясь к мифрилу.

— Они и докопались, Гимли, — чуть повернув голову, заметил Гэндальф. — До неведомых глубин, где во тьме спал огонь. Они пробудили балрогов, а после оставили Морию, обуреваемые ужасом. Теперь здесь нет ни золота, ни драгоценностей, а мифрил уже скорее легенда, чем быль. Остатки былой роскоши растащили орки, и теперь если где и есть этот прекрасный металл, то весь он в Мордоре.

— У Гимли есть кинжал с мифрильным лезвием, — раздумчиво сказала Анира. — И у меня — парные эльфийские клинки.

Из темноты то и дело выплывали галереи, лестницы и мосты, пересекающие главный коридор, и тогда путники чувствовали на своих лицах дыхание свежей прохлады.

— Воздуховоды, — походя объяснял ей Гимли. — В Эреборе ты такого не увидишь. Пещеры Морийского царства слишком глубоки, и естественное движение воздуха здесь ничтожно. Если бы не сложная сеть этих сообщающихся с внешним миром отверстий, в некоторых помещениях можно было бы попросту задохнуться.

Только сейчас она поняла что имелось в виду под гномьей природной выносливостью. Все они хотели как можно быстрее выйти к Восточным Вратам, к Черноречью, поэтому, не сговариваясь, отказывались от привала раз за разом. Не жаловался никто, хотя приходилось несладко даже самым сильным из них. Но Гимли был совершенно неутомим. Непоколебимый, как скала, он шагал рядом с Гэндальфом, изредка переговариваясь с ним вполголоса, и тогда Анира понимала, что они советовались перед очередным поворотом или разветвлением коридора. Она не могла взять в толк, почему волшебник спрашивает мнения ее друга, потому что тот, хотя и принадлежал по происхождению к морийским гномам, но знал об этих копях куда меньше, чем Гэндальф и Арагорн, которым уже довелось пересечь эти подземелья раньше.

Они упорно двигались дальше, и по мере того, как иссякали силы путников, гасли тихие разговоры — усилий требовал каждый шаг по неровной каменистой тропинке. Анира поняла, что смертельно устала, когда поймала себя на том, что каждую минуту думает о ночлеге.

…Они оказались в прохладной черной пустоте неожиданно. Словно темнота вместо густой и тяжелой стала, как легкий прозрачный батист, колыхающийся на ветру. Повинуясь внутреннему чувству, Анира рывком удержала Боромира за плечо, и вовремя. Магический огонек метнулся вперед и вниз, осветив бездонную пропасть под ногами гондорца. Потолка и вовсе не было видно — стены расступились и потонули во мраке.

— Это самая глубокая из морийских шахт, — сказал Гэндальф. — Именно здесь проходит рудная жила истинного серебра. Глядите!

Он поднес посох к стенам пещеры, и все увидели, как в черноте сплошного гранита змеятся и убегают в глубокие мрачные недра ручейки белой сверкающей породы.

Будто бы камень неведомо как сумел впитать в себя звездный свет, а теперь этот свет, навек заключенный в граните, гнал прочь непроглядную тьму.

— Орки бросили ее — они не умели добывать руду и не знали настоящую цену мифрилу. И заплатили им дань Саурону. Теперь твой кинжал, Гимли, стоит половину Хоббитона.

— На той стороне начинаются жилые пещеры, — сказал Арагорн. — Окон, ведущих на поверхность, тут великое множество, поэтому так легко дышится. Мы бы и сейчас увидели свет, да по всему видать, что там, снаружи, глубокая ночь.

Они прошли цепочкой по самому краешку шахты и вступили в небольшой зал с тремя полукружиями арок, судя по всему, являющийся сторожевым помещением на перекрестье дорог.

Анира осторожно осмотрелась — насколько хватало дрожащего слабого света, разрешенного магом. Гладко вытесанные стены с креплениями для факелов, покрытый слоем пыли пол с черным провалом колодца посередине; в таинственно подмигивающей, будто знающей какой-то страшный секрет темноте его терялись длинные хвосты цепей.

— Глубоко там? — спросил Пиппин, вытягивая шею, словно осторожный любопытный гусь.

— Тебе хватит и еще останется, — отозвался Гэндальф. — Отдыхайте. Ибо следующий случай представится нескоро.

Усталость придавила Аниру каменной плитой. Уснуть она не могла и откровенно завидовала хоббитам, которые, натерпевшись страхов, уже спали — сытые и спокойные. Эльфийское питье не прибавило ей бодрости, есть совсем не хотелось — она лишь покормила крошками Снорра, а потом и вовсе отдала ему свою долю хлеба — как и хоббиты, птица отсутствием аппетита не страдала.

— Когда здесь жили наши предки, все было по-иному, — улыбаясь, сказал Гимли, словно угадав ее мысли. Взгляд его стал мечтательным и устремился в пустоту. — Не было враждебной темноты, кругом сияли яркие огни, а в очагах укрощенное пламя румянило хлеб и сочное мясо; повсюду звучали трудовые песни, и чертоги были светлы и полны радости. Эти горы были тогда совсем юными, Нари. Почти такими же, как мы с тобой. А тебя позвала сюда кровь, но не нужда. Вот, послушай, что я тебе расскажу...

- Горы безмолвные сквозь облака

Выпьют прорехами звездный свет,

Жилы потянутся через века

Тысячу тысяч безмолвных лет.

Жилы из света — в них кровь бела,

Бездны чертоги черным-черны -

Кровью из звездного серебра

Словно водою они полны.

Долг призовет сыновей в дозор,

И да свершится закон иной -

Густо смешается с кровью гор

Красная кровь от души живой...

— Откуда ты умеешь так говорить? — едва слышно спросила Анира. Все это время она слушала друга, затаив дыхание и не сводя восхищенного взгляда. — Откуда знаешь такие песни? Ты говоришь об этом с такой любовью, что мне становится трудно дышать.

Гимли улыбнулся.

— Меня тоже учил Ори.

— А вот я была нерадивой ученицей.

— Ори — мечтатель. Его сердце всегда тянулось к приключениям. А еще он очень хотел найти любовь. Весьма глупо, по-моему. Ведь любовь не ищут, как золото или клад, но находят ее случайно, как чистейший алмаз среди черной породы. Хотя я не так уж и прав, пожалуй. Алмаз слишком холоден, как и блеск золота. Не стоит сравнивать его с таким чувством как любовь.

Анира запрокинула к нему лицо. В полутьме ее кожа казалась голубоватой, а глаза совсем черными.

— Почему я так странно чувствую себя здесь? — спросила она. — Спускаться в эти копи Арагорн и Леголас не хотели, а Гэндальф попросту боялся. Я видела страх в его глазах, когда мы оказались у Врат. А меня напополам разрывают страх и восторг. Во тьме коридоров таится опасность, но там же я чувствую тепло жизни, что когда-то кипела здесь.

— Наши предки верили, что все горы мира связаны между собой. И сердца тех, кто несет в себе кровь подгорного народа — наши сердца! — чувствуют это и чувствуют друг друга. Те края, где мы родились — как детская любовь к отцу и матери. Как первая юношеская влюбленность. А в таких местах, как Мория, в нашей крови говорит память всех предшествующих поколений. Время влюбленностей для нас прошло, Нари. Настало время истинной любви. А такая любовь закаляется только в невзгодах и тяготах. Ты понимаешь, о чем я?

Анира понимала. Позже, когда все, кроме Леголаса, первым оставшегося в дозоре, уснули, она вышла из караульной и вернулась назад к мифриловой шахте. Стояла на самом краю, прислонившись к стене и поглаживая кончиками пальцев там, где темный гранит пересекали тонкие, как волос, серебряные ручейки, и слушала, как дышит бездна у ее ног. Возвратившись, остановилась в узком арочном проеме, ведущем в зал, где расположился отряд. Она рассматривала спящих товарищей, подолгу задерживая взгляд на каждом. Хранители. Она не принимала бремя клятвы и не обещала хранить верность их цели, но почему тогда так сжимается сердце? Почему каждый из них так близок и важен? И хоббиты, и даже этот скрытный гондорец, который во сне не смог удержать свою суровую маску, и теперь стало видно, как молод и красив он на самом деле...

А потом она устроилась в одиночестве возле самого выхода из зала и сидя заснула — сама не заметила как...

* * *

Утро принесло с собой оживление — Гэндальф возвестил о том, что Восточные Врата близко, и их путешествие во тьме Мории близится к концу. Воздух становился чище и светлее, дорога вела по-прежнему вниз, что немало переполошило беспокойных хоббитов — им все казалось, что так они не выйдут на дневной свет никогда.

— Снаружи местность понижается — вот и морийская дорога идет вниз, — хмуро и нехотя отвечал Гимли на их испуганные вопросы. — Восточные Ворота выходят на равнины. Или вы хотели бы выйти наружу на самой верхушке Азанулбизара?..

Им с Анирой было сложно разделить всеобщую радость — оба слишком хорошо понимали, что их надежды не сбылись, и никого из сородичей они здесь уже не встретят. Этой темы они не касались намеренно — все казалось, что накличут беду. Но среди длинных ночей, когда стынь морийского камня проникала даже сквозь толстую ткань походных плащей, а тревога не давала уснуть, думали каждый о своем — и оба об одном и том же. И час от часу становились мрачнее, чем темнота вокруг.

За день пути от Морийского моста коридор вывел путников на небольшую круглую площадку с приотворенными, будто оставленными в спешке вратами из древесины железного дуба. Других коридоров и выходов тут не наблюдалось, и Гэндальф предположил, что они слегка отклонились от намеченной заранее дороги, потому, что местность эта оказалась ему незнакома.

За воротами обнаружилось весьма просторное помещение — слишком светлое для подземелий. Свет тут падал откуда-то сверху. Было ли там пробито слуховое окно, или трещины в граните впустили в подземелье призрак дневного света, понять было невозможно: потолки были слишком высоки, и слишком серым и густым был полог каменной пыли, скрывающий их.

— Куда это мы попали? — пробормотал Пиппин. Он рассеянно крутил головой. — Похоже на зал славы или оружейную. Хотя оружия я тут не вижу.

— Почему же? — возразил Сэм. Он наклонился, подбирая что-то с пола. — Вполне себе меч, только обломленный.

— Стрел тут тоже немало, — отозвался Фродо. — Что-то здесь произошло, и боюсь, что не слишком хорошее.

Это были черные орочьи стрелы, острохвостые, с грубыми двугранными наконечниками, пропитанными ядом. Рядом валялись и шестигранные, в которых Анира без труда опознала гномьи. Глаза, привыкающие к тусклому полусвету-полутьме, теперь различали обрывки покрытых пылью пергаментов, разбросанных по полу, и темные бурые пятна на камне...

Анира отерла лицо ладонью, чувствуя, что ей становится невыносимо жарко. Она подняла глаза и встретилась взглядом с Гимли. Каждая черта его грубоватого лица, обычно резко и четко обрисованная, теперь вздрагивала, словно он прилагал великое усилие, чтобы удержать себя в руках.

— Это не оружейная, — прошептала она. Слова запоздалые, едва слышные, и от этого какие-то жуткие, но сама девушка вряд ли осознавала, как затихли Хранители, услышав их. Взгляд ее прикипел к серомраморной колонне в центре зала — та сверху донизу была изрезана рунами на древнеморийском языке. Анира пробежала глазами надпись и трудно сглотнула. — Это крипта...

Она не видела, как опустил на лицо капюшон своей серой хламиды Гэндальф, как тихо, будто иссякнув, скорбно притух свет на навершии его посоха. Глядела, прикованная взором, на видные в рассеивающемся мраке серые гробницы, начиная высвобождаться из рук Гимли — сначала медленно, потом все неистовее. А он боролся с нею, боролся молча, зная что нельзя дать ей подойти туда, к этим страшным серым плитам, не дать увидеть имен, высеченных на безразличном камне, которые он хорошо, слишком хорошо знал. В конце концов он выпустил ее, резко отняв руки.

И все переменилось в единое мгновение — и осталось прежним. Лицо девушки почти не изменилось, только губы дрогнули и слегка побелели. Для нее все смялось в испорченный лист пергамента — все, что случилось до этого и все что будет после. Анира подошла к гробницам и вдруг испытала холодный ужас.

Она поняла, что еще не умеет терять. И теперь реальность была настолько непоправимой, что это делало ее беспомощной. Имя Рагнара на памятной плите она прочла последним. Надпись читалась трудно — была сделана наспех, руны — не гномьи, а эльфийские — плясали, там и здесь перечеркиваясь следом от сорвавшегося зубила.

— Ори писал... — зачем-то сказала вслух. — Все самое важное он всегда писал на синдарине. Гном — и на синдарине...

— Я предвидел такой исход, — сказал Гэндальф. Лицо его стало глубоко печальным. — Балин был столь же смелым, сколько безрассудным. Мне жаль его безмерно, но ни о ком и ни о чем я не жалею больше, чем о детях Эмин. Смерть не должна была стать их судьбой, но тем не менее Рагнар и Рорин встретили ее достойно. Мне хочется верить, что они погибли не зря.

Анира резко вскинула голову, впилась в него сухим, острым, как колючки чертогона, взглядом.

— Предвидел? — прошептала она. Пальцы сомкнулись на сером камне так, будто девушка хотела раскрошить гранит. Острая кромка плиты распорола кожу, и в пыль упало несколько темных капель. — Предвидел... Почему же тогда ты не явился в Эребор и не отговорил Балина от этой затеи пока еще не стало поздно?! Не отворачивайся и смей говорить мне, что так было начертано судьбой!

— Судьба... — тихо произнес Гэндальф. — Она лепит и мнет человека, словно глину. Иногда она чересчур больно бьет, так сильно, что кажется, будто она хочет нас раздавить. А потом проходит время, и оказывается, что она всего лишь прихлопнула комара у нас на носу. Делая человеку больно, судьба прокладывает его путь, только и всего, Анира. И кому, как не тебе, дочери Эмин, знать, каким тяжким этот путь может быть.

Хоббиты, прежде шумные, теперь и дохнуть боялись громче, чем следовало. Леголас уже рванулся к ней, но был остановлен предупреждающим взглядом Арагорна. Не надо. Не смей.

— Ты чародей, Гэндальф, — сказала она. — И позволяешь себе судить обо всем с точки зрения того, кто живет тысячи лет. Но мы не живем тысячи лет. Мы смертны.

— Каждому уготован срок, принцесса, — встрял Боромир. — И никто не знает своего последнего часа.

Анира вырвалась, выпрямилась и поймала взгляд гондорца.

— Мы стараемся, пока нам дана жизнь, чтобы смерти досталось как

можно меньше того, что она может уничтожить! А у моих братьев она отобрала все — молодость, будущую любовь и нерожденных детей. Она собрала слишком богатый урожай!

— Но тени смерти рождаются помимо нашей воли, — спокойно возразил Боромир. — И их не в силах прогнать даже твоя магия.

Анира не могла ничего ответить, потому что ответа на такие вопросы не было и не могло быть. Судьба, так сказал Гэндальф. Но разве можно будет сказать так той, которая ждала своих сыновей?

И тут она поняла, что так беспокоило ее. Был звук, кроме тяжелого дыхания Гимли, кроме бешеного стука ее собственного сердца. Звук, которого не должно было быть. Неуклонно нарастающий, он заполнял тревогой каждый уголок серой крипты, каждый коридор, каждую пещеру снаружи.

Барабаны.

Барабаны били в глубине.

* * *

Гэндальф бегло выглянул в коридор и, обернув к путникам помрачневшее вмиг лицо, приказал:

— Уходим! Через другую дверь. Времени нам это не сэкономит, но жизнь побережет.

Хоббиты, словно серые мыши, юркнули в стенной проем вслед за Арагорном; на мгновение задержавшись, в темноте исчез и Боромир.

Гимли тронул Аниру за плечо — она не двинулась с места, и ему пришлось встряхнуть ее. И, даже добившись ее внимания, он не получил в ответ ничего, кроме пустого, ничего не выражающего взгляда. Тогда он тяжело вздохнул и решительно взял ее за руку. Та была холодной, как лед.

— Идем, — мягко сказал он. — Мы все еще живы, и место наше не здесь.

Анира поглядела на него растерянно. Рассеянно проследила, как в дверном проеме исчезает тонкий силуэт Леголаса. Прежде чем раствориться в темноте коридора, эльф обернулся, помедлил мгновение, посмотрел на нее, словно хотел что-то сказать. Анира сморгнула в попытке отогнать овладевшую ею оторопь. Опустила глаза — пальцы все еще сжимали холодный камень; капли ее крови на нем уже побурели и начали подсыхать. Гимли был здесь. Заглядывал в лицо полным тревоги взглядом — а в нем всполохами бушевала боль. Балин был его родичем, а Рорин — близким другом, почти братом. И она, оглушенная своим горем, даже не вспомнила об этом. Она резко развернулась и направилась к выходу. Не выдержав, оглянулась назад — в последний раз. Это ее доля. Пережить, справиться с горем самой и помочь справиться матери.

Они в несколько мгновений нагнали отряд, минуя более широкий и легкий путь, который уже перестал быть безопасным — кишел орками, гоблинами и другими отвратительными тварями, которых Анира прежде не видела даже на картинках. В туннелях все ближе и ближе слышался отвратительный визг, щелканье и металлический лязг оружия — сотни ног нестройно шуршали по каменным плитам, разрывая морийскую тишину в клочья. Они казались тенями среди множества теней; сливаясь с пыльным мраком, были как пятна плесени на каменных стенах старого брошенного колодца. И теснили путников, все же теснили...

В воздухе мерцали блики волшебного света — посох Гэндальфа и сверкающее инеисто-голубым Жало освещали путь и пока что отпугивали нагонявших отряд преследователей. Хоббитов загнали в середину и бежали вперед в узком пятне этого волшебного света. Клочья темноты метались меж голодными клинками, как загнанные звери. Орки текли со стен, ползли по колоннам, подобно зловонной черной жиже, и кольцо их смыкалось вокруг отряда, как удавка на шее обреченного на гибель.

Леголас давно бросил за спину лук — стрелы закончились, а подбирать их не было времени. Он обнажил парные клинки, и на его лице расцвела азартная улыбка. Первого орка он отбросил резким тычком в лоб, второму снес голову безупречно точным перекрестьем своих сабель. И, замешкавшись, непременно пал бы жертвой третьего, если бы не Гимли и его двухпудовый топор...

Анира не узнавала своего друга. Гимли метался по задним флангам отряда, рождая среди орков столпотворение и ужас. Топор его не было видно под слоем орочьей крови. На лезвии появилась глубокая щербина, и она рвала плоть еще сильнее, чем само острие. Анира завидовала ему. Ей и самой хотелось выпустить боль и гнев — а не получалось. Она никогда не видела столько крови, никогда прежде не забирала жизнь, а теперь убивала так, словно это было для нее обычным делом. Разворот, выпад, удар, булькающий хрип, а потом — мягкий мокрый всплеск... Убивала, а не ощущала ни удовлетворения, ни радости, ни злости. С клинка капало темное и липкое, как заполняющий углы морийских залов мрак. Текло в сжатую вокруг рукояти ладонь, и немеющие пальцы скользили по ней, делаясь безвольными и неверными.

Впереди зал сужался — туда, к выходу, и стремился Гэндальф. Вокруг по камню чиркали черные орочьи стрелы, а сами безобразные лучники прятались наверху, за выступами треснутых колонн, в темноте, где потолки уносились в необозримую высь.

Анира попыталась прикрыть отряд магией хотя бы от дождя летящих сверху стрел, но оказалось, что держать щит и сражаться на бегу одновременно — слишком сложно и совсем невозможно без подготовки.

А к такому ее никто не готовил.

— Держитесь теснее друг к другу! — крикнул Арагорн.

Анира занесла меч в очередной раз, но тут что-то острое вонзилось ей в бедро. Она дернулась; лезвие меча, вместо того, чтобы вонзиться в тело врага, чиркнуло по каменному выступу; девушка споткнулась, возмущенная такой непривычной жгучей болью, и упала на одно колено.

Ногу невыносимо пекло. Тяжело дыша, Анира позволила себе опереться на плечо Гимли и потянулась рукой к бедру. Пальцы тотчас окунулись в теплое и липкое; усилившаяся в мгновение ока боль бешено запульсировала в уставшем теле. Девушка стиснула зубы.

— Порядок... — прошипела она в ответ на немой вопрос друга.

И тут что-то поменялось.

Сначала под ногами послышался глухой грохот, словно отголосок дальнего землетрясения. Затем прошло несколько томительных, тревожных и тихих минут. Странной тишиной заложило уши — время было словно бабочка, застывшая в янтаре. Орки теснили их, не решаясь приблизиться и одновременно тревожно поводили носами. В воздухе ощутимо пахло дымом и горячим металлом. А потом орки застыли, перестав гомонить, замерли, принюхиваясь, а мгновением позже внезапно бросились врассыпную.

— Балрог... — едва шевеля губами произнес Леголас, и тут же закричал голосом высоким, зазвеневшим, таким, каким Анира его не слышала никогда, потому что звенел в нем потусторонний страх: — Балрог пришел!

Балрог. Демон глубин, Великое Лихо Дарина. Страшная сказка, которая вот-вот обернется действительностью.

— Бегите... — выдохнул Гэндальф, и Анира увидела, что он смотрит вглубь огромного зала, туда, где дальние арки зловеще краснеют, озаряясь горячим светом. — Бегите, или погибнете!

И они побежали. Вслед за магом, наперерез сквозь резные монументальные арки, к коридору, ведущему прочь от этого страшного пламенного света. Короткий туннель вывел путников к бесконечно длинной узкой лестнице, ведущей круто вниз, в конце которой они увидели то, к чему стремились — Морийский мост и маленькую тусклую, бесконечно далекую светлую точку впереди — Западные ворота...

Коридор был узок, и пламя вырвалось из него тугой струей, а, вырвавшись на волю, расцвело чудовищных размеров огнищем, опалило каменную арку туннеля и изножие узкого моста, по которому уже вовсю бежали к спасительному выходу путники.

Анира остановилась, обернулась назад, к тьме древней Мории, которая не была больше тьмой, но была огнем — жидким, текучим, в котором пылал, сгорая без следа, мрак. В лицо дохнуло жаром страшным, потусторонним. На фоне огненного безумия возник растрепанный, покрытый грязью и какой-то безумный Гэндальф.

— Беги, неразумная! — крикнул он, больно толкнув ее в плечо.

Но она продолжала стоять и все еще смотрела, не в силах отвести взор, как в безнадежно узком проеме каменной арки из огня материализуется ее детский страх. Заглянула в себя, словно на дно темного колодца, а увидела родник в ночном лесу, потому что страха больше не было — только воспоминания о нем, а сам он не сгорел — лишь переплавился в любопытство. Косматое чудовище с провалами пылающих глазниц, а космы — из адского пламени и черного дыма...

Анира обернулась на крики друзей — Морийский мост весь изошел трещинами, сыпался крошевом в бездну, торопил.

— …не пройдешь!..

Горячий ветер донес голос мага, изменившийся и властный. Полоскалась по ветру хламида Гэндальфа, и он сам, окруженный словно ореолом, таким ярким белым светом, что огненное чудовище глубин казалось уже не таким значительным рядом с ним, страшный и величественный, преградил путь адскому огню белым светом.

Анира почувствовала, что от кончиков пальцев ручейками бежал холод — как живительная сила воды она странным образом давала уверенность в том, что огонь не коснется ее — не посмеет... Она побежала только тогда, когда посох мага, исторгнув слепящее белое сияние, заставил демона отступить. Обернувшись, она увидела, как Гэндальф поднимает посох, ударяя им о камень снова и снова, и камень стонет, исходя ручьями трещин...

С чудовищным грохотом рушилась в бездну арка моста, отделяя Аниру от морийской тьмы, от огненного демона, падающего в бездну, от его огненных хлыстов, от полчищ орков и от пыльной серой крипты, где ее жизнь совершила такой неожиданный и печальный поворот...