Дитя Рассвета (гет)

Здравствуй, странник, это я, ночь...

Крепче, странник, затворяй дверь,

Ночью ходит злая заморочь,

Мысль ночью — будто зимний зверь.

Спи, странник, и от снов хмелей,

Пьян будь вином и от любви,

Пусть утро темноты хмурней,

Ночь, странник, в гости не зови...

Одинокий осенний лист, подхваченный вечерним ветром, лодочкой вплыл в окно и, сделав круг по комнате, плавно опустился на постель. На белом вышитом покрывале он был как первый щедрый мазок киноварью на девственном холсте. Наверное, именно так художники рисуют осень — сразу берутся за кисть в нетерпении выпить взглядом вновь воссозданное буйство природных красок.

В эти дни Ривенделл был по-особенному безмятежен, как бывает безмятежна природа поздней осенью — затаившаяся и замолкнувшая в ожидании прихода зимы.

Анира читала книгу об основании Нуменора. Темный старинный том завис перед ее лицом, пожелтевшие страницы время от времени переворачивались послушные ее взгляду. Голова девушки лежала на коленях у Леголаса, и эльф смотрел вдаль и улыбался тенью улыбки, созерцая что-то неведомое внутри себя.

Леголасу казалось, что мир сходит с ума. Причем его собственное сумасшествие из тихого, коим оно было до того, как Элронд на пару с одним странствующим магом открыли ему глаза на некоторые вещи, теперь грозило перерасти в буйнопомешательство.

Анира была его ребенком. Теперь он ощущал облегчение, узнав все, что ему было необходимо, и то, каким образом так могло получиться, волновало его меньше всего.

Осознание правды оказалось испытанием. Леголас упустил тот момент, когда объявший его первоначальный ужас превратился в принятие, потом в осторожную радость, а после и в счастье, затопившее всю его суть, которому тесно было в нем. Люди считали счастье результатом труда и целью долгого тернистого пути, а он сам теперь верил в радость нечаянную. В дар валар. Или в дар Эмин... Правда, он совсем не знал, чем его заслужил.

Леголас быстро понял, как опрометчиво он поступил, пообещав Гэндальфу скрыть от Аниры правду. Молчать оказалось трудно.

— Я не хочу, чтобы ты шла в Морию, — нахмурился он, решившись начать давно задуманный разговор, и, увидев, что девушка не слышит его, поднял руки и схлопнул книгу. — Удели мне внимание, Анариэль.

Анира послушно поднялась и села, привалившись спиной к спине наставника. Леголас чувствовал ее неудовольствие и легкое раздражение. Книга с громким хлопком обрушилась на постель.

— Ради чего ты начинаешь этот разговор, меллон? Когда я вспоминаю все эти пустые споры, мне хочется стать немой. Конечно же, я пойду в Морию.

Леголас терпеливо вздохнул.

— Я говорю об этом не ради того, чтобы передать мысли, а ради того, чтобы набрести на них хотя бы ненароком. Слишком много их теснится у меня в голове. Одно я знаю точно — мир слишком опасен, чтобы вот так просто разгуливать по Средиземью. Ты видела слуг Врага.

Анира слегка побледнела и безотчетно потерла плечо. Рана давно затянулась, и девушка вспоминала о ней только тогда, когда, раздеваясь, видела в отражении тонкий серебристый шрам, похожий на полоску мифрила, тянущийся вдоль плеча. Но не забылся страх. Первый страх такой силы.

— Я прочла немало книг. Скажи, Леголас, это действительно Кольцо Врага? И оно может уничтожить наш мир?

— Оно может все, принцесса. Но более всего оно развращает души и высасывает жизнь. Тот, кто хранит его, живет долго, но словно бы истлевает и иссушается. Переходит в мир теней. Три эльфийских кольца, которых еще не коснулась скверна, могущественны, но все же Одно повелевает всеми когда-либо созданными волшебными кольцами.

— «Я — как масло, которое размазали по слишком большому ломтю хлеба»... Так говорит Бильбо, — процитировала Анира старого хоббита. — Кто бы мог подумать — ведь это всего лишь золотое кольцо.

Леголас дернулся. Ему совсем не понравилось то, что он услышал.

— Ты иногда бываешь очень легкомысленной. И уж очень неразумно называть вещь Врага «всего лишь золотым кольцом», — он покачал головой и неожиданно спросил: — Твой зверь больше не проявлял себя?

Девушка беспечно пожала плечами. Жест вышел натянутым и деланым.

— Она молчит. Меня это вполне устраивает.

— Ты могла погибнуть у брода, если бы не твоя драконица.

Она лгала. Она пыталась не единожды достучаться до той, чей голос у переправы через Бегущую выдернул ее из смертельно опасного забытья. То, что жило внутри, без сомнения спасло ее жизнь. И после этого с Анирой стали твориться странные вещи.

Не слишком. Но исподволь, словно бы через тонкую кисею тумана, то и дело всплывали мысли и чувства, ее — и не ее. Не четкие и ясные, а, скорее, мыслеобразы, возникающие, когда рядом находился тот или иной человек. Нежданно просыпались ощущения, которых раньше не было. Интуитивные. Чувственные.

Она невольно реагировала теперь на каждого, кто был близко. Узнавала по шагам Элронда, а Арвен — по шелесту платья, к Леголасу ее манило неодолимо, тепло его рук, когда он обнимал ее, дарило счастье и безмятежность. Он пахнул весенним лесом и теплым дождем, и, когда они были вместе, их сердца бились в унисон. В песнях окарины Линдира и журчании Бегущей чудился шум волн и чаячий гомон. В присутствии Боромира она ощущала страх и недоверие и не могла общаться с ним без трепета и неприязни.

Анира поняла, что все эти эмоции принадлежат не ей, а другому существу, когда ощутила волну настороженности перемешанной с легким презрением, едва только к ней прикоснулся Гимли. Словно бы это был не ее друг, а кто-то неизвестный, но от этого не менее притягательный. Это был интерес, любопытство, будто у ребенка, которого манит яркий диковинный жук, дотронуться до которого очень хочется, но страшно. В этот момент девушка впервые почувствовала, что в ней конфликтуют две разные сути. В то время как она сама хотела быть рядом с другом, кто-то другой опасался его.

Оставаясь одна, она собиралась с духом и звала драконицу. Много раз, но безуспешно. На околице сознания иногда слышался ехидный злой смешок, но Анира была склонна относить это на счет своих расшалившихся нервов.

— Я не разделяю твоей беспечности, — продолжал говорить Леголас. — Есть вещи, которые ты в силу своего возраста и неискушенности понять не можешь. Но это вовсе не означает, что ничего не происходит. Анариэль, ты слушаешь меня? — спросил он, взяв ее лицо в ладони и нежно поглаживая по щеке. — Амин делла лле. Квара сина тен амин. Квара куи лле(1).

— Амин наа ле най, меллонамин(2).

И снова пришло то спокойное тепло, которое она ощущала, обнимая наставника. Анира улыбнулась — теперь она была уверена, что по какой-то причине ее драконице безумно нравится Леголас.

А вот Гимли такого мнения не разделял. В этот день он пришел в Лунный чертог, чтобы позвать Аниру прогуляться, и увидел ее в объятиях эльфа. Тот держал ее лицо в ладонях, и его губы были в пальце от ее губ... Они о чем-то говорили по-эльфийски. Гимли много бы дал, чтобы узнать о чем. Он убрался тотчас, не надеясь на свою выдержку. Сейчас он вполне мог попытаться убить Леголаса. Только вот причинять боли своей принцессе он не хотел.

* * *

Анира не сразу поняла, что Гимли ее избегает. Сначала она не замечала перемен, произошедших с ее другом — очнулся, наконец, Фродо, вернулись из своих странствий покрытые дорожной грязью, лошадиным потом и запекшейся орочьей кровью Элладан и Элрохир, и наступила всеобщая кутерьма. Радость от встречи притушила все остальные чувства, Анира, не видавшаяся с сыновьями Элронда уже очень давно, проводила много времени с ними и Леголасом и, подолгу просиживая в Каминном Зале, слушала их рассказы об орочьей охоте и окраинных землях. Элладан и Элрохир в свою очередь понемногу расспрашивали ее об Эреборе, то и дело подшучивали над гномами, не уставая замечать, как она на тех не похожа, и даже, смеясь, просили поглядеть — не выросли ли у нее ненароком острые эльфийские уши.

Анире было хорошо с эльфами. Только вечерами накрывала непонятная тоска, серая и беспросветная, как обложной дождь. Она стала плохо спать по ночам — возвращались кошмары и так пугавшие ее «морские» сны. В одну из таких ночей, проснувшись в липком поту посреди смятой холодной постели, Анира отчетливо поняла, что ей не хватает не чего-нибудь, а тяжелой руки на своих плечах, вечного досадливого ворчанья и взгляда, такого горячего, что он колол кожу и заставлял почему-то опускать глаза... И когда она перестала выдерживать этот его взгляд?

Ей не хватало Гимли. И в тот миг, когда Анира это поняла, ее перестала радовать даже компания Леголаса.

С ее другом что-то творилось, и это было напрямую связано с ней. Он не оставил ее совсем, нет. Лишь перестал присутствовать в ее жизни постоянно, словно бы отгородился, не приходил к ней сам, не заговаривал первым, а если и говорил, то почти не улыбался, не шутил обыкновенно, только слушал ее, глядя пристально и невесело, и каждую минуту словно чего-то ждал.

А еще он совсем перестал к ней прикасаться. Даже случайно. И то, что теперь между ними обосновалась эта ненужная прослойка пустоты, совсем не нравилось Анире.

Они не тренировались давно — с того дня, когда девушку ранил назгул у брода через Бегущую. Рана зажила быстро и опасностью ей не грозила, но досаждала долгими болями, и ни о каких упражнениях с мечом не могло быть и речи. Анира чувствовала, что размякла — слишком много было задушевных разговоров у камина, тихих вечеров и неспешных прогулок по имладрисским рощам. Она попросила Гимли позаниматься с ней и неожиданно получила скомканный отказ — он отговорился тем, что его ждет для разговора Гэндальф. Спустя короткое время сам Серый маг, сосредоточенно попыхивая трубкой, очень удивился и сказал, что никакого разговора между ним и Гимли не было и в помине. При этом он прятал в бороду озорную ухмылку.

Гимли по какой-то причине лгал ей, чего не делал никогда в жизни. И вот она улучила момент и поймала его ранним утром, да чтобы не успел сбежать, едва ли не силком потащила рощами к берегу Бегущей.

— Идем. Ты отлыниваешь от уроков.

Он натянуто пожал плечами и промолчал, но меч цапнул и покорно пошел за ней.

Теперь она была точно уверена, что Гимли злится, и злость эта направлена на нее. Анира чувствовала его взгляд, сверлящий дыру между ее лопаток, и волны неконтролируемого гнева, исходящие от него. От этого взгляда по телу заструился холодок.

С самого начала она задохнулась от бешеного темпа схватки, который задал Гимли — молчаливый, мрачный и сосредоточенный, он дрался не шутя, по-видимому не собираясь делать скидку на долгое отсутствие у Аниры тренировок. Казалось, что его меч наносит удары сам, а Гимли только держится за рукоятку, чтобы тот не вырвался из-под его воли. В первые минуты девушке еще удавалось атаковать, но вскоре она уже едва успевала просто парировать удары.

Звон стали эхом отдавался в плотном воздухе туманного утра, распугивая ранних пичуг и перебивая гомон реки. Анира уставала, дышала тяжело — первый признак близкого поражения — разгоряченное тело наливалось свинцом, и она отступала, шаг за шагом проигрывая пространство своему противнику. Гимли теснил ее все дальше от кромки высокого берега, теснил вглубь площадки, которую они использовали как плац, обрушивая на нее нешуточные выпады. Анира пятилась назад, безуспешно пытаясь прорваться сквозь его атаку, и в конце концов натолкнулась на скалу. Камни больно оцарапали спину, мимо лица просвистел клинок Гимли, просвистел — и с лязгом врезался в глубь скалы на ладонь, обдав девушку острой каменной крошкой.

— Что творишь?! — не выдержав, заорала Анира. — Убить меня захотел?

— Что я творю? — прорычал Гимли, и лицо его исказилось жуткой маской. — За собой следи, женщина!

В следующее миг Анира закричала, ощутив резкий рывок и сразу за ним сильную боль — Гимли выбил у нее из руки меч, да с такой силой, что ее плечо едва не выскочило из сустава. Он отпихнул клинок ногой, и тот со звоном откатился в сторону. Еще через мгновение ее затылок едва не треснул от боли — Гимли ухватил ее за косу, разом намотав ту на кулак. На беззащитно открытом горле Анира ощутила холодное, как лед, кусающее кожу лезвие его меча.

— Рехнулся?! — прошипела она, кривясь от боли. Сердце замирало от страха — она была почти уверена в том, что он может ее убить.

— Сильнее, чем ты думаешь! — он отбросил меч в сторону и с размаху прижал ее к стене, не выпуская из руки ее косу.

— Окстись, Гимли! — попыталась воззвать к его рассудку Анира. — Ты не в себе! Балрог тебя задери, ты чуть не перерезал мне горло!

— Я видел вас! Тебя и остроухого! — взорвался гном, снова встряхивая ее, будто опилочную куклу. У Аниры уже в голове мутилось от этой тряски, все тело ныло, как открывшийся нарыв. Она не понимала, о чем он толкует, только желала, чтобы он отпустил либо убил ее поскорее, чтобы этот кошмар окончился. — Чем я заслужил твою ложь? Там, ночью в садах, ты не отталкивала меня, помнишь? А теперь позволяешь своему эльфу обнимать себя?

Вытаращившая глаза Анира хотела было возразить, но ее вдруг охватило неизъяснимое возмущение. Она начала бешено вырываться, не обращая внимания на усиливающуюся боль в потянутом плече.

— Совсем осатанел?! — зарычала она не хуже Гимли. — Назови хотя бы одну причину, которая давала бы тебе право следить за каждым моим шагом! Кто ты мне? Не отец, не брат, не муж...

— Я тот, для кого ты важнее всего на свете — этого довольно! Для эльфа ты никогда не перестанешь быть гномихой! Он разобьет твое сердце!

Гимли вдруг замолчал, оборвав поток исступленных слов, будто ушли из него все силы, а с ними и этот бешеный гнев, что зрел в нем долгие дни, подпитываемый ревностью так же щедро, как река — весенними дождями. Взглянул на Аниру будто впервые и увидел, что за ее злостью скрыт страх, и боится она не кого-нибудь, а его, Гимли. Он со стоном вцепился в нее, придавив своей тяжестью и обессиленно припал лбом к каменной стене.

— Я люблю тебя, — прошептал он, сжимая ее плечи. — Неужели ты играешь со мной, принцесса? Не надо. Ненавидеть тебя я все равно не смогу, но не вынесу, если сначала ты дашь мне надежду, а потом отнимешь у меня все.

Это было уже слишком для нервов Аниры. Ее мелко затрясло, на глазах показались слезы, и она медленно стала сползать по стене. Гимли подхватил ее, не давая упасть, и крепко притиснул к груди.

— Я совсем обезумел, Нари, — пробормотал он. — Прости меня...

Анира чувствовала себя странно. Приступ истерики вдруг прекратился, еще не успев начаться, и внутри разлилось чувство уверенности и легкого возбуждения. Вместе с этим мир вокруг нее стал преображаться — стали яркими краски, обострились запахи, и звуки стали чище и отчетливей. Близость мужчины вдруг взволновала — недвусмысленно и остро, кожа заныла, требуя новых прикосновений, и то, что эти желания принадлежат не ей, а подстегнуты чужой волей, Анира поняла, уже целуя Гимли и прижимаясь к нему всем телом. В голове шумело, действительность сузилась в одну точку, в полыхающий внутри костер.

В первые несколько мгновений Гимли даже не задался вопросом, что произошло — он просто распластал девушку по скале и с жадностью ответил на поцелуй. Потом целовал ее уже сам, пробуя на вкус нежную кожу на шее и ямочке между тонкими ключицами... а потом вдруг резко оттолкнул и, удерживая на вытянутых руках, заглянул в ее глаза. Невыносимая горечь заволокла все вокруг — это была не его принцесса.

Влажные, подернутые пеленой желания глаза — как бирюза, присыпанная золотой пылью, изогнутые в злой усмешке губы... Он отпрянул от нее, как от полыхнувшей пламенем кузнечной печи.

— Верни мне Нари, — с угрозой сказал он. — Зачем ты это делаешь?

— Она никогда не будет твоей.

— И пусть.

— Я даю шанс, которого у тебя никогда не будет.

— Мне не нужен такой шанс. Мне нужна только Нари, а ты — не она.

Еще несколько мгновений девушка просто смотрела на него, склонив голову набок, и в ее глазах Гимли заметил огонек интереса. Удивление. А потом Анира обмякла и, безвольно съехав по стене, осела на землю. Лицо у нее было измученное.

Гимли устало опустился рядом.

— Это ничего, Нари, — успокаивающе пошептал он, притягивая ее в объятие. — Это ничего...

* * *

Дни незаметно бежали вперед. Все ближе подкрадывалась зима, и с медленно, но неотвратимо выцветающего осеннего неба, смотрела ночами бледная луна, укутанная в холодное радужное гало, будто дама в теплые меха. С севера, со стороны Мглистых гор временами дул леденящий ветер, и тогда звезды дрожали от подступающей стужи, грозя осыпаться в темноту колкими льдинками. Заканчивалась осень, близился месяц Гиритон — месяц сухой листвы, голых ветвей и ночных заморозков, время длинных вечеров у камина и теплого пряного вина...

Это был день Совета. Ранним утром, когда еще не стаяла над водами Бегущей туманная дымка, Анира оделась и спустилась в конюшни, чтобы вывести Светоча спозаранку, когда кругом никого еще не было. Бегущая сверкала в лучах разгорающегося неяркого солнца, над водой, влекомые ветром, летели паутинки и последние сморщенные листья. Смолисто пахло сосной.

Анира предоставила Светоча самого себе и опустилась на скальный выступ. Накрывала неизъяснимая печаль, такая щемящая, что глаза сами собой повлажнели от выступивших слез.

— Что ты здесь делаешь, Фродо? — не оборачиваясь, спросила она, заслышав в сосновой роще подозрительное фырканье Светоча. Конь полуросликов не трогал — напротив, даже позволял кормить себя сахаром, но всегда встречал таким вот настороженным фырканьем. — Этим утром Владыка Элронд собирает Совет. Соберись с мыслями — это тебе пригодится.

— Ради уединения я и пришел сюда, — отозвался хоббит, присаживаясь рядом. — Мне лучше всего думается, ежели я гляжу на воду или огонь. А здесь такая тишь, что, кажется, даже птицы боятся петь во весь голос.

Анира не ответила. Фродо был необычным хоббитом. Хоббиты, как и гномы, ближе были к земле и редко поднимали глаза к небу. Она же помнила племянника Бильбо совсем юным, когда он, блестя огромными, как чистые озера, глазами, рассказывал ей, что на опушке леса расцвел снежноцвет, а облако, плывущее над их головами, ни дать, ни взять — кролик в шляпе да с тростью в лапах...

— А ты разве не идешь на Совет? — услышала она голос хоббита и покачала головой.

— Нет, Фродо. Дело Кольца напрямую меня не касается, а что проку на Совете от того, кто не имеет там права голоса?

— Но твой спутник, Гимли — он же приглашен? — допытывался тот.

— Конечно. Мой отец возложил на него обязательство — представлять в Имладрисе Эребор. Это не мой путь, Фродо, — остановила она хоббита, видя, что он собирается спрашивать дальше. — И хватит вопросов. Любопытство — это червь, рыхлящий почву для ума. Но чрезмерное любопытство может привести к тому, что кое-кому прищемят нос. Можешь передать мои слова Мерри и Пиппину, — улыбнулась она.

— Не думаю, что твои слова их остановят, — рассмеялся Фродо. — Брендизайки и Туки — это стихийное бедствие вроде оползней или града среди июня, — он вдруг перестал улыбаться и заглянул ей в глаза. — Анариэль, почему мне кажется, что эти минуты безмятежности и покоя — последние?

Анира положила руку на его плечо и слегка сжала.

— Потому, что твое сердце чувствует дорогу, — просто сказала она. — Как и мое. Кел амрун, эйру эн амин!(3) — вдруг резко выпрямившись, произнесла она. За ее плечом стоял Владыка Элронд.

— Ступай, Фродо, — кивнув в знак приветствия, произнес эльф. — В Зале Совещаний уже собираются приглашенные.

Хоббит поспешил ретироваться. Анира было направилась следом, но Элронд остановил ее.

— Постой, Анариэль, я пришел, чтобы сказать тебе несколько слов. Я знаю, что ты не послушаешь меня, Дочь Рассвета, — сказал он, удерживая ее за плечи. — И все-таки я прошу — останься в Имладрисе. Пока здесь безопасно, лучше места для того, чтобы укрыться, тебе не найти. Торин Дубощит не будет ссориться со мной. Твоя жизнь дорога нам.

На глазах девушки заблестели слезы.

— Ада, — Анира взяла в руки ладонь Элронда и прижалась к ней лбом. — Я ценю вашу заботу обо мне, но совсем не заслуживаю ее. И я уже не бегу от отца, скорее от самой себя. Я должна найти свое место в этом мире, даже если он стал темен и сумрачен.

Элронд минуту всматривался в нее, словно что-то решая с самим собой. Солнечные блики от воды золотили его спокойное лицо и отражались в глазах — таких полных тревогой и несогласием с самим собой.

— Я не знаю, что ты найдешь в Мории, — наконец сказал он. — Мы здесь очень давно не слышали ничего о твоих сородичах, обосновавшихся там. Орки рыщут по Эриадору, не таясь, и даже светлый день теперь не преграда для них. Мне жаль, Анариэль, но ты должна быть готова к тому, что твоих братьев нет в живых. Что бы ни случилось, знай — двери Приветной Обители всегда будут открыты для тебя и твоей матери. Как и двери любого эльфийского чертога.

— Я буду надеяться на лучшее, Владыка, — дрогнувшим голосом сказала Анира. — Я ни на минуту не сомневаюсь, что они живы.

Элронд молчал, обдумывая как ему поступить. Он сам просил Леголаса и Гэндальфа хранить тайну, а теперь раздумывал, стоит ли ему нарушить собственный обет. Он тяжело вздохнул. Это не его доля. Он знал, чувствовал, что скоро девушка узнает о том, какова ее кровь, но не он, Элронд из Имладриса, будет тому причиной.

* * *

Солнце прокатилось по небосклону с востока на запад, отстояло в зените, чуть задело кроны деревьев на левом берегу реки, отчего высокие сосны и буки казались оплавленными по верхушкам, мазнуло багрянцем воды Бегущей и кануло, погрузив все вокруг в терракотовые сумерки, а двери Зала Совещаний все еще оставались наглухо закрытыми.

Анира нервничала. Она прошлась взад-вперед по площадке перед Залом, прислушалась к неясному гулу голосов, потом, чтобы занять себя, спустилась в конюшни, рассеянно потрепала Светоча по черной гриве, но успокоиться так и не смогла. Грызущая сердце тревога никак не желала ее отпускать.

В Чертогах Элронда царила непривычная тишина — молчали арфы, не слышно было эльфийских напевов, похожих на дуновение ветерка и птичьи трели, и даже флейта Линдира, разливавшая над Имладрисом свои колдовские звуки всякий вечер, совсем умолкла. Природа таилась и чего-то ждала, только холодный зимний ветер гонял по мощеным дорожкам последние сухие, как пергамент, листья. Не в силах справиться с наваждением, Анира прошла в библиотеку и еще чуть дальше — в смежный с нею небольшой овальный зал.

Стемнело рано. Полная луна лила в оконные арки свой призрачный свет, и зал казался погруженным в потустороннее голубое свечение. Единственный пятисвечник не рассеивал прохладный сумрак, и по углам комнаты притаились зыбящиеся тени. Полоса лунного света ползла по полу к противоположной входу стене, на которой была начертана огромная от пола до потолка фреска, изображающая сцену развоплощения Темного Властелина. Анира остановилась перед картиной, рассматривая фигуру не поверженного еще Врага, пустой провал под забралом шлема там, где должно было быть лицо, тонкий ободок Кольца поверх кованой перчатки... Подробный, прописанный до мелочей сюжет, делал картину почти живой, реальной, и девушке показалось, будто она слышит шум битвы. Она долго всматривалась в лицо Исилдура — еще лежащего на земле, поднявши в вытянутой руке обломок Нарсила. Сломанный меч сиял, как солнечный или лунный свет, а Кольцо Врага, напротив, тусклое, едва виднелось. Арагорн был похож, очень похож на своего предка внешне, но сейчас на месте поддавшегося соблазну Кольца короля Арнора Анира почему-то видела другого мужчину — красивого, мужественного и сильного воина без капли страха в гордом сердце. Видела Боромира.

— Слабости наших душ не вредят нам только тогда, когда мы их знаем, — услышала она тихий и нежный голос Арвен. Эльфийка подошла неслышно и незаметно, слившись с полосой лунного света. Она была печальна. — Исилдур не знал этой слабости, не знал, какое лихо погубит его. У него не было шанса справиться с соблазном.

Анира понимала, что та имеет в виду. Она подошла и слегка коснулась плеча той, которая была ей почти сестрой.

— Арагорн знает о Кольце все. Знает этого врага в лицо. Я никогда не встречала человека благороднее, чем он.

Арвен вышла на середину зала, туда, где мраморная статуя, изображающая печальную женщину со склоненной головой, удерживала в бледных руках поднос, на котором лежали обломки Нарсила. Эльфийка протянула руку и дотронулась до тускло поблескивающего металла.

— «Нарсил мое имя. Могущественный меч. Меня выковал Телхар в Ногроде», — прочитала она надпись на обломках, и глаза ее загорелись благоговейным блеском. — Когда-нибудь пламя этого клинка воссияет снова, Король возвратится и поведет свободные народы в бой с Врагом.

Арвен замолчала и печально взглянула на Аниру.

— Ты более счастлива, чем я. Я завидую тебе.

— Почему?

Арвен отвернулась.

— Решение принято, — торжественно произнесла она. — Фродо понесет Кольцо в Мордор, и тех, кто пойдет с ним и будет защищать его, назовут Братством Кольца. Я не смогу сопровождать в этом опасном пути того, кого избрало мое сердце.

Анира ничего не поняла, но почему-то смутилась.

— Не знаю, о чем ты.

— Ты — нет, — улыбнулась Арвен. — Твое сердце знает. Иди спать, сестра. Это особенная ночь — драгоценная, потому, что последняя спокойная перед чередой тревожных. Это ночь для размышлений и откровенностей. Рассвет придет скорее, чем ты успеешь распрощаться с нею.

Арвен ушла, а Анира еще некоторое время просто разглядывала фреску. Даже изображение Темного Властелина было пугающим. Ей стало зябко, по плечу, раненому назгулом, рябью пробежал холодок.

— Не может так страшить тот, кто не имеет лица, — пробормотала она. — А имен у него столько, что истинное давно утеряно. Даже крохотный луч света пронзает тьму насквозь. Меч Элендила возродится.

— Это всего лишь сломанный меч, — услышала она за спиной грубый надсадный голос. — Даже самые искусные оружейники признают, что невозможно перековать клинок, разделенный на семь частей. Он бесполезен.

— Бесполезной не может быть даже старая выработанная штольня, — возразила Анира, смело взглянув Боромиру в глаза. — Проходит время, и она становится новым жилым помещением или подземным хранилищем. Что же говорить о столь легендарном оружии как Нарсил? Вы храбрый воин, по вашей стати видно горячее сердце и необузданный нрав. Почему же вы так небрежно отзываетесь о прославленном мече древности? Разве это достойно великого воина?

— Вы говорите как гномы, леди, — заметил гондорец. — Странно слышать такие сравнения из ваших уст — ведь вы воспитывались эльфами.

— Кровь народа Дарина, что течет в моих жилах, обязывает к этому, — с легкой неприязнью сказала Анира. Ей не нравился этот разговор. — Леголас Зеленолист — мой наставник и друг моей матери, но воспитал меня мой отец — Торин Дубощит.

Боромир замолк. Он взял в руки обломок Нарсила и провел по нему пальцем. И тут же с изумленным шипением отшвырнул обратно — из тонкого пореза часто закапала кровь. Анира накрыла ранку ладонью на мгновение — и от нее уже не осталось и следа.

Боромир пораженно уставился на девушку. Нет, он уже давно успел разузнать, кто она. И тем удивительнее казался ему теперь мир. Отец рассказывал ему о магах, как о древних, как сама Арда, старцах, тех, кого называли истари. И они не исцеляли раны одним прикосновением. Денетор вообще довольно пренебрежительно отзывался о волшебниках — дескать, те болтают попусту и сеют панику и плохие вести.

Анира была удивлением. Боромир отдавал себе отчет в том, что увлекся попытками разрешить эту загадку — в последнее время она все больше занимала его мысли. И гондорец окончил тем, что получил сдержанное и холодное, однако от этого не менее грозное предупреждение от Леголаса, попросившего не докучать девушке.

— Кольцо — вот истинно сильное оружие, — сказал он. — А не какой-то там меч. Мой народ гибнет на дальних рубежах, защищая центральные земли, а эльфы отказывают нам в помощи.

— Плохой помощи ты жаждешь, Боромир, сын Денетора, — нахмурилась Анира. — Кольцо и все, что с ним связано, не несет ничего кроме зла и фальши. Это оружие не наше, а Врага, и только Враг способен воистину повелевать им. Его предназначение — разрушать, а созидать оно не в состоянии.

Боромир окинул ее странным взглядом. В полумраке ее фигурка, облаченная в тунику и мужские штаны, казалась совсем хрупкой.

— Вам не место в походе, леди, — наконец сказал он. — Наше мероприятие — не легкая прогулка. Оно опасно.

— Позволь мне самой оценить опасность тех или иных мероприятий в моей жизни, — резко бросила девушка. — Я могу постоять за себя.

— Я вижу перед собой женщину, но не воина, — хмыкнул гондорец. — Ребенка, которому вздумалось поиграть в приключения. Что ты видела в этом мире, принцесса? — насмешливо сказал он. — Кроме великолепия и покоя своей счастливой страны, на которую не смел посягнуть никто?

— Твой отец был младенцем, когда мои родители сражались за Эребор с орочьим игом Гундабада! — вспылила Анира. — За счастье и покой мой народ заплатил кровью!

Боромира не волновали ее слова. Он стоял невозмутимый как скала, сложив на груди узловатые мускулистые руки.

— Это не меняет сути, — сказал он. — Ты никогда не сражалась с орками и о войне знаешь только по рассказам старших. Как и твой друг. Подумай, и поймешь, что я прав.

* * *

В Зале Совещаний камин прогорел до самых углей. Огонь умирал в них, покрываясь пеплом, уходило уютное тепло, освобождая дорогу студеному поздневечернему ветерку, который просачивался в помещение сквозь оконные проемы.

Гимли выбрался из Зала последним. Выбрался — потому, что другого слова своему состоянию он подобрать не мог. Он чувствовал себя очень скверно. Целый день в кузнице или в штольне с пудовой киркой в руках не шли ни в какое сравнение с наконец-таки завершившимся советом, который продлился с самого утра до вечерних сумерек. Говорили много, пространно и подробно, спорили жарко и непримиримо — в особенности усердствовал гондорец, не желавший прислушаться даже к Элронду и упрямо твердивший о том, какую пользу в войне может принести это треклятое Кольцо.

Гимли невольно поежился — уж он-то быстро понял, каковой может быть вещь Врага. Для него такого рода переговоры были внове — молодой гном не привык много разглагольствовать. И уж точно он не мнил себя дипломатом — Торин возложил на него эту неподходящую роль в порыве и не потому, что считал достойным этой миссии, а всего лишь для того, чтобы отдалить его от Аниры. И Гимли довольно долго молчал, слушая, что говорят остальные, да изредка вставлял пару вежливых слов собственного мнения или вопрос, если таковой возникал. Да вот странность: как только невзрачное золотое колечко оказалось у всех на виду — перекочевало из кармана юного полурослика на круглый, выточенный из камня стол в центре зала — как у Гимли возникло неодолимое желание спорить да ругаться. И немедленно поссориться со всеми эльфами, находящимися в зале, разом. Ему вдруг стало казаться, что лгут остроухие, обманывают и хитрят, что Кольцо нужно им для каких-то собственных целей. И в воздухе вдруг так ощутимо запахло раздором и распрей, выплеснулась в кровь злоба, да такая, что руки сами собой потянулись к боевому топору. И тихохонько, из заполненных сумраком углов, будто слышался подстрекающий шепот, подталкивал, поощрял, распалял...

Что-то гневно кричал гондорец, не скрывая своей злости, шелестели на своем наречии эльфы, непривычно возбужденные и шумные, в углу жалкой кучкой съежились полурослики — увязались-таки тайком за Фродо — да молча курил трубку Гэндальф, скорбно нахмурившись и даже не пытаясь перекричать собрание. Сам Гимли внезапно почувствовал такой прилив злости, что в какой-то момент, почти не соображая, что делает, сорвался с места, на ходу занося топор, да шарахнул им по Кольцу, что есть силы, расколотив ко всем балрогам не только каменный стол, на котором оно лежало, но и сам топор тоже. В выложенном каменными плитками полу образовалась глубокая вмятина, а на дне ее как ни в чем не бывало поблескивало невредимое Кольцо, на котором не осталось даже царапины...

Как бы то ни было, Гимли вынес из Зала Совещаний четкую мысль — война разгорелась, и хоронящийся на востоке Враг — величайшее бедствие для свободных народов, а Кольцо — его оружие, и попади оно к нему в руки, конец всему настанет очень быстро. А Гимли было что защищать в этом мире. Поэтому он без промедления согласился стать частью Братства, сопровождать Фродо, вызвавшегося нести Кольцо в Мордор, чтобы уничтожить его. Как и Боромир, и Леголас, и странник с севера, имя которого было Арагорн, и который на деле оказался потомком великого короля людей...

Он привалился спиной к витой колонне и задумчиво рассматривал резные потолочные балки. Он ожидал встретить у дверей Зала Аниру, уверенный в том, что она провела здесь весь день, ожидая окончания совета, и испытал горькое разочарование, не найдя ее там. Элронд не дал им времени на долгие сборы, и эта ночь должна была стать последней в Имладрисе для девятерых, отправляющихся в путь. Гимли надеялся, что не для Аниры — как и Леголас, он не хотел, чтобы девушка шла с ними.

Они виделись мало. После того странного случая во время тренировки, Гимли, хотя и не отдалился от подруги, а все же старался проводить с ней наедине меньше времени, а их ставшие уже обыкновенными совместные ночные прогулки и вовсе прекратил, наступив на горло самому себе. Он по-прежнему изводился ревностью, но тревожить девушку не хотел.

Он вернулся к себе, окунулся наскоро в купальне в почти совсем холодную воду, стремясь прогнать усталость, наскоро собрал немногочисленный свой скарб, потом, попробовав пальцем лезвия своих парных топоров, остался недоволен и, достав кусок крупнозернистого песчаника, служившего ему точильным камнем, принялся доводить их до нужной степени остроты. И едва не располосовал себе руку, вздрогнув от неожиданности, когда в комнату без стука вошла Анира.

Она пришла к нему, одетая уже по-походному, с перекинутым через локоть плащом и собранной дорожной торбой, будто не долгая ночь была впереди, а врата зари уже звали в путь. Только черные волосы еще не заплетенные, рассыпались в беспорядке по плечам и поблескивали от влаги — девушка тоже купалась и высохнуть не успела. Гимли трудно сглотнул и почувствовал, как приступ болезненного желания скрутил мышцы живота в тугой узел. Давно он не был так близко к ней.

— Что случилось, Нари? — спросил тихо и вдруг забеспокоился, увидев ее непривычно напряженное лицо. Голос дрогнул, выдавая бурю чувств. — Почему не спишь?

— Я ждала, что ты придешь. И вчера, и еще много вечеров до этого, — ответила девушка, посмотрела исподволь, будто несправедливо обиженный ребенок. В голосе звенели слезы. — Я тебя чем-то обидела?

Гимли отвел взгляд и сделал вид, что целиком поглощен работой. Лезвие с тихим шорохом скользило по камню, и с каждым движением его мышцы бугрились под темной кожей, и кожа горячела, наливалась жаром под пристальным взглядом прозрачных густо бирюзовых глаз. Захотелось потянуться за рубахой и прикрыться от этого ее взгляда, который жалил, как лучи полуденного летнего солнца.

— Тебе нужно выспаться — завтра тяжелый день, — грубовато проворчал он, надеясь, что Анира прекратит эту пытку и уйдет. — Неприлично молодой девушке темной ночью быть не в своей постели, а неизвестно где.

Послышался нарочито громкий стук — Анира зло швырнула торбу прямо на пол. Через мгновение к ней присоединился плащ.

— Не поздно ли о приличиях вспомнил? — холодно поинтересовалась она. Гимли вздрогнул и медленно поднял голову, встретившись с ее взглядом. Ни злости, ни гнева в том не было — только обида и какое-то колебание. — Никуда не уйду, пока не объяснишь, какой тролль тебя покусал!

Сказала вроде и сердито — а голос сорвался и затрепетал, выдавая смятенность. Анира набрала полную грудь воздуху и, рванувшись к Гимли, крепко обняла — тот едва успел выпустить из рук и столкнуть на пол топор, чтобы она ненароком не напоролась на острое лезвие. В груди мигом захолонуло, и он прижал ее так тесно, что вырвал тихий стон.

— Я боюсь, Гимли! Махал, как мне страшно! — жарко зашептала Анира. — Боромир прав — я всего лишь глупая женщина и труслива, как полевая мышь! Что я видела в жизни, кроме тишины и безопасности Эребора? Как я могу приносить пользу, если не в состоянии справиться сама с собой?

Гимли натянуто хохотнул, хотя и веселости не испытывал.

— Махал! Что ты себе надумала, принцесса? Или решила, что я тебя оставил? Пока я в состоянии держать в руках свой топор, тебе не нужно полагаться только на себя, — он чуть отстранил Аниру, взяв ее лицо в ладони. — Нари, выслушай меня. Твоя беда в том, что ты хочешь решать все сама. И в этом своем желании ты упрямее любой гномихи. Но даже самый сильный воин обречен на гибель, если он стоит один против целого мира. Ведь то, что иногда ты можешь полагаться на меня — не проявление слабости, верно? Я же не перестану от этого знать, что на деле ты заткнешь за пояс кого угодно, за исключением разве что Двалина. Что ты — кара небесная и проклятье валар на мою голову. Разреши мне заботиться о тебе. Любить тебя. Только не подходи так близко, не мучай...

— Не прогоняй меня, — тихо попросила Анира, и Гимли немедленно захотелось завыть на зимнюю луну, как голодный волколак.

Она опять ничего не поняла! Он не гнал ее, нет. Он оберегал ее от себя, не надеясь на собственную выдержку. Потому, что сама принцесса была напрочь лишена не только чувства самосохранения, но и хитрости. Иначе она не стояла бы сейчас так близко, вцепившись в его голые плечи. Он аккуратно отстранил девушку, увеличивая расстояние между ней и своим ноющим от желания телом. Анира неверно истолковала его жест и сразу сникла.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Ох, Нари!.. — застонал Гимли. — Лучше бы я этого хотел! Вот это мое тебе откровение, потому, что не хочу больше между нами недоговоров. Твоя близость лишает меня разума. Я должен думать о Братстве и предстоящем деле, а взамен этого думаю только о тебе. Ты — источник и причина моих самых недозволенных желаний. Что, если однажды я не смогу с ними совладать? Что, если снова напугаю тебя? Ты доверяешь мне, но я не всегда буду достойным этого доверия.

— Ты не можешь быть недостойным моего доверия, — возразила Анира. — Те недели, что мы провели вместе в дороге, как нельзя лучше доказывают это. Кроме прочего... — она вдруг густо покраснела и уставилась в пол, — тебе нечем меня пугать...

Гимли отпрянул от нее, не вполне веря своим ушам. Поймал за подбородок, заставив взглянуть в глаза, и приказал:

— Повтори.

Анира заполыхала еще пуще.

— Меня больше не пугают твои прикосновения, — еле выдавила она, по-прежнему избегая смотреть на него, и, шумно вздохнув, закончила: — Мне... это даже... приятно.

Гимли стиснул зубы так, что свело челюсти. Кровь бросилась в лицо, в голове звенело от напряжения, словно молот бил по наковальне. Он не мог оставаться невозмутимым, когда в пальце от его лица часто дышала, дрожа от волнения, та, которую он любил и желал, признаваясь в том, что ей приятны его объятия... Несколько мгновений он молчал, переваривая услышанное, потом мягко отстранил ее.

— Ты не ведаешь, о чем говоришь, — стараясь сохранять спокойствие, наконец процедил он. — Не понимаешь, чего я хочу, и своих желаний еще не знаешь.

Сердце Аниры сладко заныло. Опьянев от собственной смелости, она снова придвинулась ближе, шагнула в его объятия, не испытывая ни сомнений, ни страха — только полна была чем-то новым, неизвестным, горячим, как пламя в печах, и сладким, будто вересковый мед, и жар этот усиливался, тек по венам, толчками подгоняя все быстрее бегущую кровь. У Гимли едва не остановилось сердце, когда ее прохладные ладошки легли на его грудь, невесомо погладили, даря мучительную ласку, потом переместились на плечи и, наконец, скользнули на спину, туда, где и без того каменные мышцы от этих прикосновений становились тверже адаманта и гудели от напряжения, как туго натянутые струны новой арфы.

— Что же ты творишь, глупая? — обреченно прошептал Гимли. — Каково мне думать о том, что это сейчас не ты, а снова твоя зверюга?

Анира помотала головой. Нет, здесь сейчас была только она, и это ей казалось единственно правильным.

— Ты прав — я еще слишком молода, — сказала она, укладывая голову ему на плечо. — Но я уверена в одном — ты нужен мне. Если прогонишь — мне кажется, что я закричу от боли, — она вдруг отстранилась, посмотрела ему прямо в глаза туманным потеплевшим взором и припечатала: — Леголас мне — друг и наставник, не более того...

Может, она и хотела сказать что-то еще, но чаша самоконтроля Гимли выплеснулась через край, едва услышал он ее последние слова. Он прошипел сквозь зубы ругательства на родном языке и уткнулся лицом в ее шею, яростно вдыхая ее чистый, чуть прохладный аромат.

— Мокрые... — прошептал зачем-то, проведя ладонью по ее растрепанным волосам. Анира уже занесла руку, и он, сообразив, что она собирается сушиться магией, перехватил ее запястья. — Не нужно. Хочу сам тебя заплести, — он притянул ее к себе на колени. — Позволю тебе остаться сегодня, только если исполнишь мою просьбу, — прерывисто прошептал, чуть касаясь грубыми шершавыми пальцами ее влажных губ. — Пообещай не отгораживаться и не прятаться... Разреши мне быть чуть ближе, но не дразни меня. Я хочу верить, что когда все закончится, я с чистой совестью и не таясь приду к твоему отцу с твоим согласием выйти за меня... За одну ночь нельзя изменить жизнь, Нари, но можно изменить мысли, благодаря которым жизнь эта больше никогда не станет прежней.

Ее легкий кивок он не увидел — почувствовал. Как и ее губы на своей шее. Она что-то неразборчиво пробормотала, а они, мягкие и прохладные, коснулись его разгоряченной кожи, оставив на ней легкий влажный след. Он не помнил, когда успел вытряхнуть ее из суконной эльфийской куртки, со стоном приподняв за плечи, и чуть отстранил, но только затем, чтобы поймать губами ее губы. Разрешения не спрашивал — вместо этого приказывал сам, а она покорялась, позволяя ему показать ей, каково на самом деле испытываемое им желание, и не боялась ни капли, ни малой толики — только задыхалась от восторга. Гимли опомнился только тогда, когда его руки против воли уже тянули кверху выдернутую из-за пояса полу ее рубахи. Он отпрянул от нее за мгновение до того, как утонул в безумии.

— Спой мне, Нари, — хрипло прошептал он. — Успокой меня, отвлеки, пока я еще способен думать... Я так давно не слыхал, как ты поешь...

И Анира запела то, что как нельзя лучше ложилось на сердце в этот миг, и от песни ее веяло горьким ароматом полыни, буйным ветром Пустошей и странствиями. И теплом любви того, кто всегда был рядом.

— Этой ночью в темном небе

Пляшет огненный круг,

Обнимай меня теснее,

Милый друг.

Звезды сыплют перламутром,

С гор подует мистраль,

Ночь уйдет, наступит утро

А жаль... ночи жаль...

Сладок мед в твоем кубке и хмельное вино, ты

его пригубив, засыпай. Там

где-то ветер в полях травам косы плетет -

Синей лентой мои заплетай... засыпай.

Сны лишают нас покоя

Страх тревожит сердца,

Впереди дорога снова —

без конца...

В поднебесном океане

Месяц правит ладьей

Засыпай — в дорогу рано, друг мой...

Я с тобой...

Впереди долгий путь, стынь походных ночей, ты

меня от беды укрывай... Пусть

Ночь умрет на заре — не жалею о ней,

Только рядом со мной засыпай...

Гимли долго расчесывал и заплетал ей косы, то и дело прерываясь, чтобы дотронуться до ее плеча, приласкать или тронуть губы коротким поцелуем... Она не сопротивлялась, только слегка вздрагивала, и краска смущения все больше заливала ее лицо. Гимли прятал самодовольные усмешки, хотя ему сейчас было совсем не до смеха. Сидя совсем близко, за ее плечом, он видел, как она напряжена, как натянута, словно тетива тугого лука, ее тонкая спина, слышал гулкое биение ее сердечка...

...и с трудом удерживал свои руки, которые тянулись, чтобы стащить рубашку с ее плеча. А потом с другого... Разодрать эти ненужные тесемки, спустить вниз эту слишком грубую для ее нежной кожи ткань... до самой талии, открывая высокую девичью грудь, увенчанную нежными сосцами, такими твердыми и острыми, что они едва не прорывали тонкое полотно...

Гимли потряс головой, отгоняя эти бесстыдные мысли. Она доверяет ему. Полностью и так опрометчиво. И поэтому он не должен думать о таких вещах.

...не должен представлять ее обнаженной. Тающей в его руках...

Гимли ощутил желание хорошенько постучать буйной головой о стену. Будто бы это действительно могло ему помочь.

Когда Анира уснула, он осторожно, чтобы не потревожить ее, погладил по чуть влажным еще волосам, а потом, отделив несколько тонких прядок, сплел за ушком тонкую кружевную косичку-оберег и скрепил ее снятым с собственных волос кожаным шнурком. Кто увидит — поймет, что сплел ее сердечный друг... Верно ведь? Это его она называла так, когда пела свою колыбельную? Ведь его же?..

Наши самые сокровенные желания — как быстрая и опасная река. Вода в них — мечты, таятся в ней трудно минуемые и коварные водовороты страсти, острые камни ревности и водопад несбыточности, и по-настоящему счастлив только тот, кому удалось эту реку живым перейти...

Этой ночью Гимли так и не уснул и до самой зари простоял на балконе, стараясь усмирить метущееся от счастья и тревоги сердце.

(1)Амин делла лле. Квара сина тен амин. Квара куи лле — Я тревожусь. Сохрани себя в безопасности. Сохрани для меня свою жизнь.

(2)Амин наа ле най, меллонамин — Я постараюсь, мой друг

(3)Кел амрун, эйру эн амин — Доброе утро, мой лорд

Песня существует. Слова написаны на музыку Sad Violin Final Fantasy. Кошка смеет надеяться, то разгребется и запишет сие творение)) послушать музыку можно в группе, арт авторства ols вот http://www.pichome.ru/image/3T9