Кто будет таким, как я? (джен)

Автор выражает признательность пользователю Rubycon, согласившемуся стать первым читателем первой половины главы.

Профессор Селвин прекрасно знал, как ему извлечь из отработок как можно больше пользы для себя, доставив при этом максимум неудовольствия ученикам. Обычно его отработки были связаны с приготовлением или обработкой ингредиентов для тех зелий, которые ученик должен проходить в данном учебном году: так польза выходила и непосредственно в подготовке ингредиентов к урокам, и в некоторой подготовке ученика. А ещё он мог выбрать какое-нибудь крайне неудачное для отрабатывающих время – так, Сид и Рейя не смогли из-за этого посетить наш с Райвенкло матч.

А что до игры... это был мой первый матч в факультетской команде, а потому он просто не мог не запомниться. Предыдущим вечером мы сидели допоздна, обсуждая в очередной раз предположительные сильные и слабые стороны соперника, против которого нам предстояло играть. У них тоже был новый ловец (какая-то девушка с третьего курса), новый охотник (тот самый Скотт, в одном купе с которым я ехал в Хогвартс в том году) и новый загонщик. Так что в этом плане баш приходился на баш. Зато у нас были Эрин и Лэшли, а у них были более хорошие охотники.

С погодой нам повезло: в этот день дождя не было, а пелена туч к началу события разошлась ровно настолько, что солнечные лучи падали, светя прямо нам в лицо, когда мы выходили на поле. Мне тогда казалось, что сейчас должен начаться то ли ритуальный, исполненный особенного смысла поединок, то ли настоящая битва в воздухе. Не знаю, что чувствовали все остальные, но мне казалось, что предстоящее событие — первое и последнее, единственное в своём роде.

Я тогда шёл на поле, как на последнюю битву, ради которой и были все прелюдии в виде уроков полётов на первом году обучения и тренировок в предыдущие два месяца. Забегая вперёд, необходимо отметить, что так оно и было — ни одна последующая игра не могла дать таких ощущений, а в тот момент... я точно знал, что не вернусь после матча — тот Гарри Поттер, что шёл под трибунами с метлой в руке, так и должен остаться на поле. Я не понимал, откуда это во мне появилось, но кажется, именно тогда почувствовал то, что доступно лишь идущему на смерть. Или на подвиг. То чувство Свободы и Любви, всеобъемлющей, всепоглощающей, рвущейся наружу и заполняющей пространство вокруг... Я не мог дождаться свистка, который должен начать игру.

— Вперёд и вверх! — и мы взмыли в небо, в божественных ветрах, словно, как мне тогда казалось, в свой последний и самый главный, ради которого была прожита вся предыдущая жизнь, полёт. Райвенкловцы тоже прокричали какой-то свой девиз (какая разница, какой именно, — в тот момент это было совершенно не важно!) и тоже поднялись вровень с нами. Ещё миг — и битва началась.

Дальнейшее мало походило на тренировки: нет, мы всё так же летали, перекидывая друг другу квоффл, пытаясь забить его в кольца или отнять у противника, всё так же пытались увернуться от проносившихся бладжеров — но ощущения были совершенно иные. Я как будто становился частью единого целого, и при этом в него входила не только наша команда, но и райвенкловцы, а может... а может, даже вопящая под комментарии Дина Томаса масса на стадионе, воздух вокруг нас, небо и земля.

Так я в любой момент чем-то знал, что должно случиться дальше: я знал, куда и зачем направлюсь сам, что будут делать мои партнёры, охотники противника, вратари, загонщики и ловцы, и знание это не было тем, которое получается при обработке мозгом происходящих событий, нет. Оно было иным, пришедшим в большей степени снаружи, а не изнутри. Когда мой пас на Тамсин оказался прерван одним из охотников команды Райвенкло, который сразу же свершил передачу за спину Прису, я не мог видеть ни передачи, ни первого забитого мяча в наши кольца, который последовал далее — но почему-то я совершенно точно чувствовал, как это происходит.

Всё вокруг было настолько реальным, что не могло быть ничем иным, как сном. Возможно, сном была и вся предыдущая жизнь, жалкое и бессмысленное существование у Дурслей, скорее всего сном была почти сказка первого года обучения в Хогвартсе — но матч не мог быть наяву совершенно точно, и он мог закончиться только пробуждением. Этот сон нельзя было контролировать — думаю, у всех игроков должно было быть подобное ощущение (тогда это казалось естественным) — словно все наши судьбы летели зёрнами в жернова, где и должны были перемолоться. Потому и оставалось чувство беспредельной свободы, которое я больше не чувствовал никогда, и это была свобода продвигаться к неизбежному финалу, по запланированному некой божественной сущностью или образовавшемуся самостоятельно (какая разница!) сценарию. Возможно, это и было абсолютной степенью свободы — когда ничто не стесняет тебя, и потому остаётся на самом деле только один путь.

Понимание любви пришло сразу после свободы — и я был носителем этой частицы божественного, прорывающейся наружу, не в силах вынести заточение в теле, и освещающей лежащий во мгле мир. Наверное, так же она наполняла и остальных, делая на первый вид малоосмысленный процесс игры с мячами культовым и прекрасным, а человеческие фигурки, отмеченные касанием Высшего (чем бы это ни было — Богом, Вселенной, Солнцем... мне в тот миг казалось, что именно им), имеющими Цель. И самым страшным в те мгновения было эту цель забыть (или потерять — но это в принципе не было возможно).

Не знаю, чувствуют ли что-либо подобное профессиональные игроки в квиддич, но мне представляется, что нет. Скорее я поверил бы в то, что такие чувства могли испытывать во время Магической войны авроры или последователи Волдеморта. Впрочем, последние — вряд ли. По крайней мере, если они и впрямь присоединились по принуждению (магией или ещё как), а не добровольно. Для этого надо полностью добровольно пройти свой предопределённый путь.

— Назад! — это Тамсин, которой я передал квоффл, пытается пробить, и мне на всякий случай дают сигнал, дабы я успел прикрыть Скотта, если бросок вдруг окажется неудачным (хотя «вдруг» он может оказаться именно что удачным). И я устремляюсь за противником. И не зря, потому что их вратарь сумел извернуться, поймать квоффл и перекинуть его на бывшего ещё секунду назад свободным Рэймонда. Теперь, когда мяч оказался у меня, надо было рваться вперёд — и так бы я и поступил, если бы не пришлось в последний момент резко затормозить, пропуская мимо несущийся бладжер. Дальше надо нырнуть под успевшего развернуться и теперь летящего на меня Скотта, потом резко забрать вправо и снова выйти вверх, неудачно долбанувшись при этом головой о ручку скоттовской метлы. Впрочем, ему должно быть хуже: я-то просто больно ударился о деревянную палку, рассёк себе лоб до брови, и теперь тоненькая струйка крови могла стекать прямо к левому глазу, а вот Рэймонда-то должно было неплохо тряхнуть, а значит, он не сразу сможет продолжать борьбу. Ещё несколько мгновений — и я, несущий свою божественную частицу, уже перед кольцами. Вратарь рвётся навстречу — да, я здесь! Прими мою любовь!

Наверное, со стороны трибун наше представление казалось непредсказуемым, и никто не мог просчитать, что же будет в следующий момент: действительно, команды были почти равны, а того чувства принадлежности к великому у них, в отличие от меня, не было. По крайней мере, когда я был зрителем, ничего похожего не испытывал и не мог испытать. Порядок и Смысл мог существовать только для того, кто смотрел на игру изнутри, равно как и Любовь, частицами которой мы все и были.

Снитч впервые был замечен, когда счёт был восемьдесят-шестьдесят не в нашу пользу, и к сожалению, увидела его первой девушка-ловец Райвенкло. Малкольм, первым понявший, что должно случиться, попытался помешать, но уже не успевал. Седрик находился слишком далеко, и ему тоже не хватало времени, а потому следующим игроком, который должен был помешать ей завладеть снитчем, был я. И я ринулся наперерез. От бладжера, отбитого в её сторону Эрин, она смогла увернуться, не прервав полёта за золотым мячиком, а вот я не был бладжером, и на всей возможной скорости нёсся прямо на неё. Забавно, я тогда мог стать мертвецом целых два раза: в процессе непосредственно столкновения и уже после него, от общения с Рейей (до её мамы я мог бы и не дожить), которая убила бы меня за порчу метлы. Но я тогда совершенно точно знал, что нужно делать — равно как и то, что столкновения не будет, если его не должно быть. А если должно — то значит, так и случится.

И действительно, в последний момент девушке пришлось сменить свою траекторию, и получить по своему лицу не жёсткой деревянной ручкой, а всего лишь прутьями. А мы получили штрафной удар в свои ворота и новую попытку переиграть ловца соперника, пребывающего в ярости, то ли от упущенного снитча, то ли от исцарапанного в результате моей опасной игры лица. На самом деле, в том, чтобы действовать как камикадзе, было что-то непередаваемое, восхитительное. Особенно тогда, когда выбора, кроме как лететь на противника, не было — потому что только это и могло быть логичным завершением для той частицы, что находилась в тот момент внутри меня. И что-то неправильное было как раз в том, чтобы уйти в последний момент от столкновения...

Впрочем, не стоит думать, будто завершение не могло быть правильным — ни в коем случае. Через несколько минут гонка за снитчем возобновилась, и теперь к цели оказался ближе уже Седрик. А вот к обоим бладжерам оказались ближе загонщики противника, а значит, без посторонней помощи у нашего ловца не было шанса. Если от одного точно пущенного бладжера можно уйти и тут же вернуться на нужную траекторию (и Седрик на тренировках мог служить наглядной демонстрацией этого утверждения), пусть это и совсем не тривиальная задача, то от двух снарядов — уже невозможно, если те, кто отобьёт их в тебя, не облажаются. По крайней мере, ни я. ни наш ловец такого трюка выполнить не могли совершенно точно. Зато вся команда должна была по возможности помогать ему, когда он преследует снитч (ибо потерять при этом можно десять очков, а приобрести — все сто пятьдесят), а ещё я по некоему замыслу оказался поблизости.

Всё случилось так, как и должно было. Я мог только закрыть Седрика от одного из бладжеров, подставившись точно под удар, и райвенкловский загонщик не стал меня жалеть. Действительно, с чего бы — если самому себя не жалеть, то с чего бы этим должен заниматься противник. Тяжёлый мяч на всей скорости врезался в руку, которой я прикрывался, а в следующее мгновение я уже падал вниз, как звезда — разве что желание при этом вряд ли кто загадывал. Я не уверен, было ли мне больно или нет — помню только, что Солнце завертелось с какой-то явно большой скорости, осветив меня на прощанье своим лучом. Хотелось помазать ему на прощанье рукой — а может, я и махал, не помню. Впереди меня ждала земля, тоже вертевшаяся — весь мир вращался вокруг меня.

...Проснулся я в больничной палате, в постели, в совершенно нормальном состоянии. То, что было во время матча внутри, безвозвратно покинуло моё тело. И действительно, в лазарете лежал уже другой я, не тот, что был перед игрой (и, конечно же, не тот, что во время). Время снова стало монотонным и линейным, предопределённость исчезла вместе с ощущением свободы и какой-то частью меня. На тумбочке возле кровати я нащупал очки, но видеть от этого лучше не стал — была ночь, и никакого света в палате не предвиделось. Заодно там же были нащупаны оставленные, судя по всему, лично для меня подарки: открытки и гостинцы, насколько я понял.

Эту ночь я так и провёл: лёжа на кровати, поглощал шоколадных лягушек (аппетит дал о себе знать очень быстро) и размышлял о том, что же всё-таки произошло. Наверное, именно тогда я смог частично осознать свои чувства несколько часов назад, хотя понять до конца не получилось и позднее. В какой-то момент подумалось, что можно дождаться следующей игры, но нет — мысль о повторении подобного опыта я отмёл почти сразу. Это было чем-то, что не повторяется никогда: после подобных ощущений человек должен либо умереть, не в силах вместить в себе высшее, либо... тоже частично умереть, наверное. Хотя бы потому, что это самая частица сверхчеловеческого не может находиться внутри долго, равно как и не может покинуть носителя, не забрав часть его с собой и не оставив внутри свой след.

Утром меня практически сразу выписали, предварительно убедившись в том, что я полностью здоров и не желаю поваляться ещё денёк. Как оказалось, у меня был перелом руки (от попадания бладжера) и сотрясение (от попадания уже меня — в землю), но в отличие от неизвестного проклятия, которому подвергся Колин Криви из Гриффиндора, такие повреждения мадам Помфри лечила очень быстро. А потому я даже успел на завтрак, попасть на который хотелось как никогда в жизни (дал о себе знать переизбыток шоколада в организме, и очень хотелось пить).

— О! Ты уже в норме? — спросил меня Сид, как только я к нему подсел.

— Ну, вроде бы, — ответ я на несколько секунд прервал, дабы залить в себя большими глотками горячий чай, едва не обжигаясь во время этого процесса, — в норме, — и действительно, после чая внутри стало немного горячо, но лучше — жажда чуть успокоилась.

— Тогда поздравляю тебя... — мой друг выдержал театральную паузу, — ты говнюк, — добавил он грустно.

— Э-э-э... — я попытался подумать, в чём же причина его утверждения, и озвучил первое, что пришло в голову. — С метлой что-то случилось? Рейя будет меня убивать? — я даже успел испугаться, пока говорил.

— Нет, там вроде всё в порядке, — успокоил меня Сид, — Так что экзекуция отменяется, и вообще-то она, кажется, за тебя волновалась... Только не вздумай с ней об этом говорить, — он опять запнулся перед сменой темы. — Просто я же пропустил самое интересное! Не мог так на следующем матче устроить?! — после такого опуса мы оба могли только засмеяться.

Вообще меня в этот день многие подходили поздравить или поинтересоваться здоровьем. Когда это проделал Скотт, я даже воистину почувствовал себя звездой. Были на эту тему и подтрунивания, но незлые, а просто шуточные — злиться на меня было особо некому. Или почти некому.

— Тебя Чжоу знаешь, как поносила! — выдавал мне инсайдерскую информацию Рэймонд, обсуждая матч.

— Чжоу? — удивился я незнакомому имени.

— Ах, да... ты же не знаешь её? — он дождался моего кивка и продолжил. — Это наш новый ловец, которую ты чуть не убил своей атакой, — Скотт хлопнул меня по плечу. — Она теперь тебя, кажется, реально боится, представь себе, — интересно, что мой собеседник тоже не злился на меня за тот самоубийственный налёт, считая его нормальным игровым эпизодом. А ведь если бы никто из нас не свернул, то итог мог быть препакостнейшим.

Рейя мне по данному поводу тоже ничего не сказала, хотя именно её реакции я действительно опасался... Но обошлось. Можно было и дальше продолжать заниматься с ней разучиванием заклинаний, больше вспоминая о Наследнике Слизерина, чем о квиддичных матчах. Если говорить о самих занятиях, то вскоре я заметил ещё один из их интересных, но весьма закономерных, если задуматься, итогов: оказалось, что после отработки заклинаний первого курса качество исполнения росло не только у Рейи, как это и было задумано, но ещё и у меня. Действительно, всё, что мы отрабатывали, и в прошлом году, и в начале этого, у меня могло правильно получаться не с первого раза, либо не совсем так, как надо. Но теперь, после нескольких десятков повторений одних и тех же движений палочкой (для чего в прошлом году у меня далеко не всегда хватало терпения), тело начало выполнять их автоматически, что значительно улучшало получаемый результат.

Также из-за частого общения с кузиной Сида я стал замечать, что нередко первокурсники относятся к ней как-то странно, с опаской и даже пару раз спрашивал её о причинах. На первый раз мой вопрос остался без ответа, но потом она всё же соизволила рассказать.

— Какой-то умник пустил слух, что Наследницей могу быть я, — по её взгляду во время ответа я понял, что очень не хотел бы оказаться на месте этого выдумщика, — а некоторые в это даже поверили, — она сделала небольшую паузу, — или почти поверили — это не так важно.

— Ужас, — согласился я, — тебе ж должно быть теперь жутко неудобно...

— Давай не будем об этом, — попросила меня Рейя, и я, послушавшись, ушёл с неудобной темы.

Позже, размышляя над этим вопросом, я пришёл к выводу, что этот некто, пустивший слух, на самом деле мог применить какую-то свою логику. То есть, учитывая то, что он был первокурсником, знал он явно мало кого сильно старше себя, что сужало круг подозреваемых до ровесников. А кто с первого года обучения лучше всего подходит на роль Наследника? Если подумать, то Рейя, будучи рождённой в семье одних из наиболее известных слуг Волдеморта, на данную роль очень даже подходила. Наследница Слизерина на Хаффлпаффе — это, конечно, странно, но если прорабатывать данную версию, то считающийся наиболее безобидным факультет мог быть выбран специально, для маскировки. Нет, я не верил в такое развитие событий, но стоило признать, что определённая логика в том, что подозрение падало на Рейю, была.

Да и если считать, что Наследник владеет какой-то супер-магией, то искать его среди первокурсников тоже имело смысл — тем более, что происшествия случились именно в этом учебном году, тогда что мешало преступнику совершить свои злодеяния в прошлом, если он тогда уже проходил обучение? А если искать его среди поступивших в этом году... да, моей знакомой в этом плане однозначно не повезло.

Но по сути после матча количество упоминаний об этом самом неуловимом злодее стало постепенно снижаться, уступив место более привычным проблемам и заботам. Так, для нашей команды главной темой всё равно оставался квиддич — особенно когда мы отмечали успешное завершение матча, уже в полном составе, то есть со мной. После моего героического (или самоубийственного, или ещё какого — можно найти массу самых разнообразных эпитетов, в зависимости от отношения к моему поступку) досрочного ухода с матча Седрик сумел-таки поймать шустрый золотой мячик, тем самым вырвав победу из лап орла Райвенкло. Наш факультет, конечно, отметил такой исход матча небольшой вечеринкой, но не могли же мы не повторить это дело ещё раз, после выписки из больничного крыла героя этой игры, то бишь меня. В общем, в тот момент я понял, что быть героем и звездой на самом деле неудобно и утомительно, хоть не обходится и без приятных моментов. Но хорошо, что я не был ловцом — иначе точно стал бы «публичной фигурой», или как это называется.

— Ты, Гарри, только в следующий раз будь, это, — говорил мне изрядно поддатый по случаю повторного празднования Лэшли, — поосторожнее, что ли. А то мы перетрухнули, если честно.

— Э-э-э... ладно, — я отвечал смущённо, ибо к повышенному вниманию не привык,— спасибо.

Нет, мне действительно было приятно, что за меня переживали, но в то же время — как себя вести, я не знал. Понятно было только то, что свои ощущения во время матча лучше не пересказывать: всё равно передать их в точности (да и даже приблизительно, если честно) я не мог, а после самого факта попытки они бы потеряли большую часть своей ценности, превратившись из сокровенного и сверхъестественного в обычный, если можно так назвать, «срыв башни» во время игры. В принципе, любые подобные ощущения стоят того, чтобы потом о них не рассказывать, только отшучиваться при вопросах о том, чего же чувствовал в это время, или говорить какие-нибудь нелепицы...

В тот же вечер я впервые попробовал сливочное пиво. Что я мог про него сказать? Напиток оказался неожиданно вкусным, а опьянеть от него я так и не опьянел — мне дали безалкогольный сорт, который по умолчанию и продаётся в Хогсмиде. Нет, старшекурсники иногда доставали там и алкогольный вариант этого продукта, но для этого надо было либо заработать себе очень хорошее отношение мадам Розмерты, либо покупать его в Кабаньей Голове, трактире, который пользовался известностью самого неоднозначного места в Хогсмиде. Но в нём предпочитали покупать либо огневиски, либо обычное пиво, а вот сливочная его разновидность, как мне пояснили, там была не очень. А я... я тогда мог только поверить на слово — всё равно выпускали на прогулки только начиная с третьего курса.

Впрочем, моя известность отказалась кратковременной: о конце матча поговорили, обсосали тему, как персиковую косточку, и забыли до лучших времён. Разве что на тренировках меня теперь стали нагружать ещё больше, чтобы я «по максимуму использовал свой потенциал». Так что теперь после каждого такого занятия чувствовал себя выжатым и ни на что не годным.

Списки тех, кто остаётся на Рождество и последующие каникулы в Хогвартсе, собирали в первой половине декабря, и опять я попал в число тех неудачников, которым из школы поехать некуда. Несколько пугало то, что злоумышленника так и не нашли, но с этим фактом я ничего поделать не мог. Ни Сид, ни Рейя, ни Сьюзен по понятным причинам не должны были остаться в замке. Джастин Финч-Флэтчли, наслушавшись в прошлом году от меня о праздновании Рождества здесь, вначале хотел присоединиться, но внезапное появление Наследника после Хэллоуина внесло коррективы в его планы, что лично меня печалило. Зато была и ещё одна крайне интересная новость.

— Прикинь, — поделился ей со мной Пристли на очередном уроке по истории магии, — а у нас Малфой хочет остаться здесь на каникулы, вместе с Креббом и Гойлом.

— А чего так? — в свою очередь, поинтересовался я, поскольку ещё не сбросил его со счетов.

— Да говорит, что хочет понаблюдать за боящимися всего на свете грязнокровками, которым теперь указали на их место, — дальше слизеринец, наверное, хотел высказать, что он сам думает о Малфое, но сдержался, а потому образовалась пауза. — И дались ему они...

Сам Пристли, как и Нотт, относился к магглорождённым примерно так же, как и большинство с его факультета: он их замечал, мог с ними говорить об учёбе и даже иногда общаться, но принять их в свою компанию — никогда. В компанию принимали если не ровню, то тех, кто мог этой ровней стать. Мне вот помогла принадлежность к семье Поттеров и то, что я близко сошёлся с Сидом, который был наследником весьма уважаемого в Магической Британии семейства. А вот Драко вёл себя неправильно хотя бы потому, что уделял магглокровкам слишком много внимания. Нет, нельзя сказать, что на их факультете поставить выскочку из мира магглов на место считалось чем-то предосудительным — даже наоборот — но слишком частое повторение этого не приветствовалось. Ещё один пункт в копилочку. Правда, уже на следующем уроке стало не до этого: теперь всё внимание поглотило другое событие. Объявили об открытии дуэльного клуба.