Изменяя все (гет)

Едва открыв глаза, он тут же зажмурился от яркого солнечного света, ослепившего его. Голова раскалывалась от ноющей боли, мышцы затекли от долгого лежания — сколько же он пробыл без сознания? — во рту ощущался горьковатый привкус зелий. Переждав немного, Северус вновь осторожно разомкнул веки и осмотрелся. Судя по белым стенам, стерильной чистоте комнаты и удушливому запаху лечебных зелий, он находился в больничной палате.

Не обращая внимания на мышечную слабость, Северус сел в кровати, откинул одеяло и внимательно осмотрел себя: он был раздет, а все тело его покрывал толстый слой бинтов. Очевидно, испорченное в лаборатории зелье оказалось на редкость ядовитым.

— Наконец-то вы очнулись, — раздавшийся из-за спины тихий голос Грейнджер заставил его дернуться от неожиданности и обернуться на источник звука.

Странно, что он не заметил ее сразу. Она сидела на стуле в изголовье его кровати и выглядела осунувшейся и уставшей. Покрасневшие глаза ее опухли так, словно она безудержно рыдала все то время, пока Северус был без сознания. Неужели его состояние было настолько опасным?

— Хотите воды? — спросила она и, не дожидаясь ответа, наполнила стакан, стоящий на прикроватной тумбочке, протянула ему.

Жадно осушая стакан, Северус из-под прикрытых ресниц рассматривал Грейнджер. Она была печальна и на редкость молчалива, что не могло не удивлять. Казалось, ее вовсе не обрадовало улучшение его состояния. Не то чтобы это было важно для него, но...

— Вы трое суток были без сознания, — сказала Грейнджер, поднимаясь и забирая у него пустой стакан. — Зелье нанесло вам серьезные ожоги, но теперь вы в полном порядке, к вечеру вам сделают последнюю перевязку и отпустят домой. Если будете регулярно наносить мазь, через неделю и следов от ожогов не останется. Хорошо, что лицо не пострадало: вы вовремя отвернулись.

Она тяжело вздохнула и подошла к окну. Нахмурившись, Северус внимательно следил за ее перемещениями. Если все в порядке, почему, черт возьми, она так расстроена? Наверняка чего-то не договаривает.

— Что с Эмили? — хрипло спросил он, вспомнив леденящие кровь крики своей незадачливой ассистентки.

— Ей повезло меньше, — резкий ответ заставил его нахмуриться еще больше, но Грейнджер определенно не собиралась развивать эту тему: — Извините, я должна сказать целителю Ульвику, что вы пришли в себя.

Не глядя в его сторону, она быстро покинула палату, оставив его в недоумении. Что же произошло с этой несчастной Эмили? И почему Грейнджер вдруг стала изображать из себя глыбу льда?

Целитель Ульвик оказался пожилым, но очень энергичным и болтливым волшебником с бегающими глазами. Бормоча бессмысленные приободряющие слова, он бережно осмотрел Северуса, помахал над ним палочкой и, удовлетворенный результатом, улыбнулся:

— Да-да, все хорошо, как и говорила Гермиона. К вечеру уже будете дома. Вам очень повезло, что она оказалась рядом во время взрыва, — добавил он. — Иначе носить вам эти шрамы до конца ваших дней. Весьма способная девочка, жаль, что не хочет поработать в нашем отделении. Не каждый целитель сможет так быстро среагировать...

— Я хотел бы узнать о здоровье своей другой ассистентки, — прервал его Северус.

Ему почему-то было неприятно слушать о талантах его Грейнджер от этого старика. То, что он еще и называл ее по имени, тоже радости не доставляло.

— А, мисс Бертран, — улыбка Ульвика померкла. — Увы, пока нам не удается стабилизировать ее состояние. Но уже можно говорить о том, что зрение к ней так и не вернется. И, боюсь, от шрамов мы не сможем ее избавить. Бедняжка Гермиона очень переживает из-за этого. Но что поделать? В такой критической ситуации ей просто пришлось выбирать.

— Пришлось выбирать?

— До прихода целителей у нее не было времени оказать помощь вам обоим. И она решила в первую очередь заняться вами, не дать зелью нанести вам больший вред. Но кто может обвинить ее в спасении непосредственного начальника? Ведь и по всем уставам Отдела тайн...

— Я понял, — невежливо оборвал его Северус.

Что ж, это все объясняло. Грейнджер в который раз спасла ему жизнь, тем самым позволив Эмили получить увечья, и теперь, конечно же, винит во всем себя. А между тем, взрыв котла произошел из-за того, что именно он, Северус, наложил на француженку заклинание забвения и она стала еще более рассеянной, чем раньше. Да и соблюдение безопасности в лаборатории — это тоже его задача, с которой он так постыдно не справился. Получалось, на нем было больше вины.

Неожиданно в дверь вломилась перепуганная девица в лиловом халате:

— Мистер Ульвик, пятая палата!

Ульвик тут же бросился в коридор, едва не сбив с ног входящую Грейнджер. Та проводила его тоскливым взглядом и нерешительно замерла на пороге. Смотреть на ее унылую физиономию было до того тошно, что Северус не выдержал:

— Прекратите себя винить! Вы и так сделали все, что могли.

— Нет, — возразила Грейнджер. — Не все. Мне следовало сначала помочь Эмили, ведь было видно, что она в худшем состоянии, чем вы. Но я этого не сделала. Моя любовь к вам... оказалась сильнее чувства долга. Это было так непрофессионально! — Она говорила все громче, ее голос звенел от злости и ненависти к себе. — Вы были совершенно правы, мистер Снейп, я никудышный целитель! Мне нельзя доверять чужие жизни! Я просто глупая, самоуверенная выскочка, ни на что не годная и...

Грейнджер все же заплакала — так горько и отчаянно, что у Северуса защемило сердце. Он даже хотел подойти к ней, обнять и успокоить, но вовремя вспомнил, что, обмотанный бинтами, похож сейчас на нелепую мумию, и сдержал свой сентиментальный порыв.

— Прекратите истерику, мисс Грейнджер! — сказал он вместо этого. И видит Мерлин, ему хотелось бы, чтобы голос его прозвучал строго, а не растерянно. — В конце концов, я виноват гораздо больше вас. Это я наложил на Эмили Обливиэйт.

— Из-за меня! — всхлипнула Грейнджер. — Если бы я не заревновала ее к вам, если бы я не назвала вас по фамилии и если бы я не спа... — внезапно она замолчала и испуганно посмотрела на него.

— Если бы вы не что?

Он действительно не понимал, в чем еще она может себя винить и почему это надо скрывать от него. Но Грейнджер больше не собиралась выдавать свою тайну — какой бы они ни была — и лишь молча вытирала слезы, пытаясь успокоиться.

— Эмили навсегда останется слепой, — глухо сказала она наконец. — И эти шрамы... Она ведь была такой красивой! Вы знали, что ей всего девятнадцать? Как ей теперь жить — изуродованной, искалеченной? Она так мечтала выйти замуж...

Обвиняющие слова Грейнджер тупым кинжалом разрывали грудь Северуса. Хотелось заткнуть уши, скрыться от этой девчонки, заменившей собой его совесть. Как будто мало было на нем вины до этого... Впрочем, он готов был взять на себя новый груз. Ничего, выдержит. И не такое выдерживал. Важно было не позволить Грейнджер взвалить на себя ответственность за случившееся. Она и так натерпелась из-за того, что решила отправиться в прошлое и спасти его.

— Мисс Грейнджер, — тихо позвал он. А когда она не обратила на него внимания, попробовал снова, уже мягче: — Гермиона! — Она подняла на него удивленный взгляд. Так-то лучше. — Вы умная, способная волшебница. Вы прекрасная ассистентка и хороший целитель. Но прежде всего вы человек — живой, эмоциональный и время от времени допускающий ошибки. Бессмысленно теперь убиваться из-за того, что не смогли помочь Эмили. Все произошло слишком внезапно. Любая другая женщина на вашем месте и вовсе застыла бы от ужаса и забыла все свои знания. А вы сумели собраться, позвать целителей, помочь мне. Конечно, вы не успели все взвесить и продумать, но даже то, что вы совершили, заслуживает уважения и восхищения.

И он почти не кривил душой. Почти.

Наблюдать за тем, как в глазах Грейнджер вновь загорается вера в себя, было неожиданно приятно. Поэтому он готов был говорить все эти сентиментальные глупости, с которыми и сам мог быть не согласен. Под конец его утешительной речи ее щеки покрылись нежным румянцем, а на губах появилась робкая улыбка, и Северус, глядя на нее, чувствовал, как тепло разливается в его груди. И едва сдерживался, чтобы не улыбнуться в ответ. Ее медово-карие глаза светились благодарностью, теплый, открытый взгляд ласкал и притягивал его, и Северус чувствовал, как что-то внутри него откликается на этот взгляд, не позволяет разрушить хрупкую, внезапно возникшую между ними связь.

— Я же не сказала вам самого главного! — вдруг воскликнула Грейнджер, возвращая его в реальность. — Ваша метка, сэр. Зелье уничтожило ее!

Пока он медленно, словно загипнотизированный, снимал бинты с левого предплечья, она еще долго говорила о странных свойствах испорченного зелья, о том, что с меткой исчезло и проклятие Кэрроу, о Драко, которому тоже нанесли сохраненное для анализа зелье... Добравшись до бледной кожи, покрытой уродливыми рубцеватыми разводами, и не найдя привычного изображения черепа со змеей, Северус застыл.

Метки не стало, а вместе с ней уходил в прошлое и самый ненавистный период его жизни. И он только сейчас наконец почувствовал свободу. Осознал, что все действительно, бесповоротно, безвозвратно, навсегда кончилось. И даже проклятие больше не висело над ним, угрожая оборвать жизнь в любую минуту. Теперь не нужно лихорадочно искать выход, рыться в старинных книгах, зависеть от Грейнджер и того, захочет ли она провести с ним ночь. Не нужно терпеть ее теплых объятий, нежных прикосновений тонкой руки, дурманящего запаха ее невозможных волос, обжигающего шею дыхания.

Наверное, ему следовало бы чувствовать себя счастливым?..

* * *

Гермиона корила себя за то, что не может искренне порадоваться полному выздоровлению Снейпа. Старательно выдавливала из себя улыбку, беззаботно собирала свои вещи из дома в Паучьем тупике, спокойно объясняла способ применения мази от ожогов. И чувствовала, как сердце ее разрывается на части.

Когда они вместе вернулись из больницы Святого Мунго, Гермиона не стала дожидаться, пока ее выгонят, а решила сохранить остатки гордости и самоуважения и уйти сама, тем более что дом Блэков был почти восстановлен. В глубине души она, конечно, надеялась, что Снейп остановит ее, но даже она не могла придумать ни одной достойной причины, почему ей следовало бы остаться в его доме. Он же, наблюдая за ее сборами, был странно молчалив и выглядел отрешенным. Вероятно, до сих пор не мог поверить своему счастью.

Рано или поздно это должно было случиться, но только не так — без подготовки, неожиданно, выбивая землю из-под ног. От отчаяния, от заполнявшей грудь пустоты хотелось кричать. Гермиона лишалась и тех жалких крох, что были любезно дарованы ей судьбой: возможности обнимать жилистое, упругое тело Снейпа, прижиматься к его теплой спине, чувствовать размеренное биение сердца, ощущать прохладное дыхание на своей обнаженной руке... Как ей теперь жить без этого?

Что еще хуже, Снейп оставался один и даже не подозревал о висящей над ним смертельной угрозе. И Гермиона обречена холодеть от ужаса каждый вечер, представляя самые страшные картины его гибели, с болезненным нетерпением ждать встречи с ним на работе — просто чтобы убедиться, что он жив и здоров, а потом в конце рабочего дня прощаться с ним как в последний раз, мучительно гадая, увидятся ли они вновь.

— Хотите, я напоследок приготовлю для вас кофе? — нерешительно спросила она перед уходом и тут же прикусила язык, вспомнив, что после всех принятых зелий Снейпу нельзя было пить кофе еще как минимум неделю. — Простите, я забыла. Плохой все-таки из меня целитель, — грустно улыбнулась она. — Ну что же... до завтра?

Она неловко замерла возле входной двери. Стоило ли обнять его на прощанье? Сказать что-то пафосное и банальное? Поблагодарить за приют? Уходить просто так не хотелось: казалось, подходила к концу важная веха в их так и не начавшихся отношениях и нужно было поставить точку.

Снейп молчал, пристально глядя на нее. Лицо его было совершенно спокойно, и лишь в глазах читалось что-то такое, что не давало Гермионе уйти, лишало воли и сил на принятие каких бы то ни было решений. На секунду ей даже померещилось, что он хочет остановить ее, но наваждение быстро прошло.

— До завтра, мисс Грейнджер.

Сухое, спокойное, безразличное «До завтра, мисс Грейнджер» вернуло ее на землю. Это и была точка, не так ли? А разве она могла рассчитывать на что-то другое?

Ну что ж... Оставалось только слегка улыбнуться на прощанье, развернуться, пряча выступившие на глазах слезы, мягко закрыть за собой дверь, аппарировать на верхнюю ступеньку крыльца, войти в мрачный пустой дом, выпустить из ослабевших рук вырывающегося Марселя и убогий узелок с вещами, за считанные секунды взлететь по лестнице на пятый этаж, вбежать в восстановленную Кричером спальню, рухнуть на широкую кровать, изо всех сил прижав к себе подушку — его подушку! — потом понять, что именно этой новой подушки, в которой Гермиона прятала свое мокрое лицо, никогда не касалась голова Снейпа и она не была пропитана его терпким, горьковатым, таким любимым запахом, — и плакать, плакать в голос, пока в глазах не останется ни одной слезы, пока тревожный сон не завладеет усталым и обессиленным телом.

Последовавшая неделя была худшей в жизни Гермионы: безрадостное празднование нового года в компании Марселя, вечерние дежурства в больнице, заслуженный поток проклятий от пришедшей в себя Эмили, неловкость от совместной со Снейпом работы в лаборатории, сочувственные взгляды изредка навещавшего ее Гарри и долгие бессонные ночи, наполненные жалостью к себе и своей несчастной судьбе. Тоска по Снейпу оказалась слишком болезненной и доводила до грани безумия.

Вероятно, только этим и можно было объяснить то, что вечером девятого января Гермиона стояла на пороге дома в Паучьем тупике и сжималась под недоумевающим взглядом Снейпа.

— Я приготовила вам подарок.

Да, она чувствовала себя полной дурой, явившись к нему домой всего через час после того, как они попрощались. Но она не виновата, что ей не хватило духу отдать ему завернутый в простенькую бумагу сверток на работе. И тем более не виновата, что все же решилась на этот отчаянный поступок сейчас. Может, Гермиона все еще оставалась в душе наивным ребенком, но ей хотелось верить, что каждый в день рождения должен получить хотя бы один подарок. Даже Снейп. Тем более Снейп. Хотя он так не считал, если судить по кислому выражению его лица и сведенным к переносице бровям.

И все же он молча распахнул перед ней дверь, приглашая войти в гостиную. И, дойдя до середины комнаты, повернулся к Гермионе и выжидающе на нее посмотрел. Она окончательно смутилась и, неловко сунув ему в руки сверток, забормотала:

— Ничего такого особенного или ценного... Вернее, наверняка ценное для вас, хотя я и не знаю, как вы к этому отнесетесь. Вы, наверное, подумаете, что я опять лезу не в свое дело, и будете тысячу раз правы, но я просто хотела сделать вам приятное и...

Очевидно, желая прервать бессвязный поток ее слов, Снейп все же начал разрывать упаковочную бумагу, и Гермиона замерла. Его реакции она и ждала, и боялась. Она уже проклинала себя за то, что решилась подарить именно это, а не банальную книгу. Или серебряные весы. Или чернильницу.

Увидев то, что находилось внутри, Снейп пошатнулся. Гермиона заметила, как побелели костяшки его пальцев, судорожно сжимавших рамку фотографии. Это была обычная маггловская фотокарточка, на которой была запечатлена счастливая Лили Эванс в свой шестнадцатый день рождения. Выпросить ее у Гарри оказалось непросто, хотя тетя Петуния после войны отдала ему целый альбом с детскими фотографиями матери. Лили была волшебно прекрасна: яркие рыжие волосы красивыми волнами обрамляли светлое личико с россыпью веснушек, на щеках были милые ямочки, зеленые глаза светились радостью и любовью к жизни. Сияющая, нежная, игривая, она была похожа на весеннее солнце, которое щедро дарит всему миру свое долгожданное тепло. В нее было нельзя не влюбиться. И уж точно невозможно было соперничать с ней.

Это было что-то вроде прощального подарка. Гермиона понимала, что теперь, когда Снейпу больше не нужна ее помощь, у нее больше нет шансов хоть как-то обратить на себя его внимание. Фотография любимой им женщины должна была обрадовать его, сделать хоть немного счастливее — а это именно то, чего всем сердцем желала Гермиона.

Когда Снейп поднял на нее глаза, ей стало страшно. Она ожидала чего угодно, только не яростного, на грани безумия, гнева.

— Вы с ума сошли? — прошипел он. — Решили поиздеваться надо мной?

— Нет, я вовсе не... — Гермиона нервно сглотнула и попятилась: казалось, он готов был убить ее. — У меня и в мыслях не было издеваться над вами! Просто я подумала, что...

— Ах, вы думали? И какая же светлая мысль могла озарить вашу пустую голову, чтобы вы принесли мне это?

— Я думала...

— Ну же, Грейнджер, порадуйте меня очередным идиотским объяснением вашей тупости!

— Я подумала, что если бы вас, любимого мужчины, не стало, я хотела бы иметь вашу фотографию! — скороговоркой выпалила Гермиона и, безуспешно сражаясь с подступающими рыданиями, бросилась к двери.

Однако, когда она уже взялась за ручку, Снейп все же догнал ее и, больно схватив за плечи, вжал в стену. Ожидая расправы, Гермиона зажмурилась от страха и до боли прикусила губу. Мерлин, почему она все делает не так? Она ведь всего лишь хотела сделать ему приятное!

Внезапно Снейп отпустил ее. Судорожно сглотнув, она осторожно открыла глаза. Он стоял так близко, что она чувствовала его горячее учащенное дыхание на своем мокром от слез лице. В его глазах больше не было гнева или ярости, только безмерная усталость и необъяснимая обреченность. Понять, о чем он думает, было невозможно.

Из глаз Гермионы все еще текли слезы, и Снейп, казалось, почти машинально проследил путь одной из них до подбородка, а потом перевел взгляд на покрасневшие искусанные губы. И так же машинально поднял руку, чтобы вытереть с них выступившую капельку крови. Осторожное, почти ласкающее прикосновение его пальца заставило сердце Гермионы замереть. Снейп снова внимательно посмотрел ей в глаза, словно пытаясь найти в них ответ на свой невысказанный вопрос, рука его скользнула по ее щеке, бережно стирая слезы, и, очертив контур подбородка, приподняла голову Гермионы. Завороженно, затаив дыхание, она наблюдала, как он наклоняется к ней все ближе и ближе — и судорожно выдохнула, когда он накрыл ее губы своими.

Чем более глубоким и страстным становился поцелуй, тем меньше мыслей оставалось в голове Гермионы. Она до боли прижималась к горячему мужскому телу, словно пытаясь слиться с ним, стать одним целым, зарывалась пальцами в его волосы, судорожно сжимала мантию на его спине, не позволяя Снейпу ни на секунду отстраниться от нее или хотя бы задуматься над тем, что происходит. Она не помнила, кто первым начал избавляться от явно мешающей одежды и как они оказались в спальне. Происходящее казалось сном, и в этом сне сбывались самые сокровенные желания...

...Неужели это и есть счастье? Быть тесно прижатой к его горячей груди, ощущать приятную тяжесть его руки на своей талии, чувствовать, как его размеренное дыхание согревает затылок, покрываться мурашками от одного воспоминания о том, что его тонкие, жесткие губы и требовательные руки делали с ее податливым телом... Никогда еще Гермиона не чувствовала себя такой наполненной и целостной, словно все двадцать семь лет своей жизни даже не подозревала, что значит по-настоящему быть собой.

Несмотря на приятную усталость, она боялась засыпать, ведь тогда эта волшебная ночь кончится, а утро наверняка принесет очередные разочарования и боль. Как поведет себя завтра Снейп — или теперь уместнее звать его Северус? — предсказать было невозможно. Думать о том, что заставило его вдруг поцеловать ее, властно прижать к себе, отвести, не размыкая объятий, в спальню, не хотелось. Даже если его внезапная страсть была вызвана разбереженными воспоминаниями о Лили, даже если он всю ночь представлял вместо нее, Гермионы, другую женщину, ей было все равно. Он был с ней, заполнял ее, наслаждался ею — и этого было достаточно.

* * *

Что, черт его побери, он натворил? Почему его хваленая выдержка и самоконтроль вдруг изменили ему? Соскучился по объятиям молоденькой девчонки? Не смог устоять перед ее наивной открытостью и бескорыстностью? Потерял голову из-за отчаянного, вынужденного признания в любви к нему?

Извращенную гриффиндорскую логику Грейнджер понять было невозможно. Какая немыслимая глупость — осмелиться подарить ему фотографию Лили! И это безо всякого злого умысла, из лучших побуждений, в стремлении сделать ему приятное! Неужели для нее самой преподнести этот подарок не было унизительным? Что чувствовал бы он, Северус, если бы подарил Лили колдографию Поттера? Да он бы скорее отрубил себе руку, чем так безрассудно напомнил любимой женщине о сопернике!

Но, наверное, именно этот самоотверженный, жертвенный поступок Грейнджер и стал последней каплей. В этом было слишком много заботы и внимания к нему. И, когда она — молодая, красивая, любящая его — дрожала от страха и плакала, ожидая его закономерного гнева, Северус, измученный за неделю тоской по ее объятиям, не смог устоять.

Даже в самых смелых фантазиях он не представлял, что это будет так мучительно сладко. Грейнджер оказалась настолько послушной, нежной и податливой, что он, опьяненный желанием и ощущением власти над ней, не мог остановиться. Если в первые минуты он боялся оплошать, сделать что-то не так, причинить боль, выдать свою неопытность, то, почувствовав страстный отклик Грейнджер, вовсе перестал думать и поддался инстинктам. А теперь проклинал себя за это. И не знал, как вести себя дальше.

Поэтому, проснувшись раньше обычного и наспех приготовив завтрак, как последний идиот, битый час сидел на кухне и с ужасом ждал пробуждения Грейнджер. Наконец Северус услышал ее мягкие шаги в гостиной и весь подобрался. Должен ли он сделать вид, что ничего не произошло? Или, наоборот, поблагодарить за прекрасную ночь? Нужно ли целовать ее при встрече? Называть по имени? Улыбаться? Или, может, стоит быть откровенным и признаться, что считает случившееся ошибкой?

— Доброе утро, — услышал он робкий голос Грейнджер и повернулся к ней.

Она выглядела смущенной, но настолько вызывающе счастливой и умиротворенной, что это даже польстило его мужскому самолюбию. Значит, он все сделал правильно.

— Доброе, — хмуро ответил он, отмахиваясь от скабрезных мыслей.

Мерлин, пусть она сама поможет ему! Наверняка ведь, в отличие от него, уже оказывалась в подобной ситуации. Но Грейнджер, конечно, игнорировала его мысленные мольбы и молчала, выжидающе глядя на него. Чего она ждала? Что он должен был сделать или сказать? Непонятность, новизна ситуации раздражала. Северус неловко прочистил горло.

— Я... приготовил завтрак.

Да, молодец, Северус! Констатация очевидного — это лучшее, на что способен сейчас твой хваленый мозг! От стыда и неловкости хотелось провалиться сквозь землю. Таким идиотом он не чувствовал себя с подросткового возраста.

Однако Грейнджер, не подозревающая о ее душевных мучениях, радостно улыбнулась и, кажется, немного расслабилась:

— Хотите, я сварю кофе?

Он коротко кивнул. По ее фирменному кофе он скучал не меньше, чем по ночным объятиям. Кроме того, приготовление ароматного напитка избавляло от необходимости разговаривать и смотреть друг на друга. И все же Северус невольно скользнул взглядом по хрупкой фигуре Грейнджер, едва просматривающейся под мешковатым свитером. Память тут же подкинула картины ее прекрасного обнаженного тела, тающего в его руках. Мерлин, это определенно не то, о чем стоило думать прямо сейчас!

Наконец дымящаяся чашка стояла перед ним, сама Грейнджер сидела на стуле напротив, с аппетитом поглощая приготовленный им завтрак, а блаженная тишина все больше походила на напряженное молчание. Неожиданно Грейнджер подняла на него глаза и, верно оценив его угрюмый взгляд, тяжело вздохнула и отставила от себя тарелку.

— Ладно, давайте поговорим, — обреченно проговорила она. — Вы наверняка считаете эту ночь огромной ошибкой и собираетесь делать вид, что ничего не произошло. И я не могу вас в этом винить. Вы знаете, как я к вам отношусь, и догадываетесь, что значит эта ночь для меня. Но меньше всего я хотела бы навязываться вам, поэтому... если вы хотите... если вы прикажете...

Опустив взгляд, она замолчала. Наверняка ей казалось, что, предоставив Северусу самому принимать решение об их дальнейших отношениях, она тем самым облегчит ему жизнь. Как же. Если бы он знал, чего хочет! Он привык игнорировать собственные потребности, подавлять любые желания, которые противоречили тому, что правильно или необходимо. Впустить в свою жизнь женщину было чем-то новым, непредсказуемым и рискованным. Что, если он привяжется к ней? Полюбит ее? Сможет ли его сердце вынести потерю еще одной любви? В том, что эти отношения не продлятся долго, Северус не сомневался: рано или поздно Грейнджер выкинет свои надуманные фантазии из головы, столкнется с ним настоящим, поймет, каков он на самом деле, — и сбежит от него в ту же секунду.

Вместе с тем она могла бы — пусть и ненадолго — сделать его счастливым. Глупо было отрицать, что его тянуло к ней. Рядом с ней было спокойно и уютно, она согревала его своим теплом, окружала заботой и вниманием, которые всегда были для него непозволительной роскошью, и он мог позволить себе быть собой, расслабиться, отказаться от давно приобретенной привычки просчитывать наперед каждый шаг, задумываться над каждым словом. Ей можно было доверять, на нее можно было положиться, не опасаясь предательства или коварного расчета с ее стороны, и это много значило для Северуса. Грейнджер готова была отдаваться, ничего не требуя взамен. Разве не об этом мечтают все мужчины? Не говоря уже о наслаждении, которое обещало ее молодое, упругое тело. Конечно, он не заслуживает всего этого, но...

Грейнджер все еще смиренно ждала его ответа, а Северус по-прежнему не знал, что сказать. Впервые он хотел вновь оказаться в том времени, когда все решения принимали за него другие, не оставляя ему право выбора. А ведь он, глупец, так стремился к этой свободе!

— Ваш завтрак сейчас остынет, — наконец произнес он и, немного помедлив, добавил: — Гермиона.