Изменяя все (гет)

— ...тридцать шесть пострадавших, и мистер МакМанус сказал, что это еще большая удача! Если бы не ты, Северус, жертв было бы гораздо больше.

Гермиона сидела на полу, положив голову на колени Северуса, — единственное бытовое проявление нежности, которое он допускал, — и делилась с ним подробностями очередного несчастного случая, произошедшего на работе. Этим утром один из невыразимцев по неосторожности активировал заключенное в древнем артефакте проклятие. Одержимый злобной сущностью, он направился к выходу из Отдела тайн, запуская темномагические заклинания в любого, кто попадался ему на пути. Северус, услышавший отчаянные крики и грохот в коридоре, конечно же, не мог оставаться в стороне и, к большому неудовольствию Гермионы, вступил в бой с обезумевшим невыразимцем. К слову, сражался он великолепно, невозможно было наблюдать за ним без искреннего восхищения, но к делу это не относится. Не прошло и десяти минут, как нападавший был обездвижен, а его жертвы доставлены в специальное отделение для сотрудников Отдела тайн в больнице Святого Мунго. Целитель Ульвик, заведующий этим отделением, попросил Гермиону помочь, и она, естественно, не отказалась. Поэтому домой вернулась лишь глубокой ночью, голодная, падающая с ног от усталости, но довольная: всех пострадавших удалось спасти. Больше всего порадовало то, что Северус не ложился спать, дожидаясь ее прихода, и отказался слушать подробности, пока она не поужинает и не выпьет животворящий эликсир.

— В общем, на завтра нам с тобой дали заслуженный выходной, а тебя даже хотят представить к награде, — закончила свой рассказ Гермиона.

— Лучше бы МакМанус позаботился о закупке тех ингредиентов, что я просил еще в прошлом месяце, — фыркнул Северус. — Не могу понять, почему Отдел тайн до сих пор не обзавелся собственной службой безопасности: у них что ни день, то новая неприятность.

Гермиона виновато опустила глаза. Увы, это было правдой. За последние полгода произошло столько несчастных случаев и нелепых инцидентов, что даже пошли слухи о проклятии, насланном на Отдел тайн. И только Гермиона знала о главной причине неурядиц. И мучилась от угрызений совести, успокаивая себя только тем, что, по крайней мере, пока никто серьезно не пострадал.

Хуже всего было то, что все эти происшествия не позволяли забыть о висящей над Северусом — ее Северусом! — смертельной опасности. Смерть подбиралась все ближе и ближе к нему, тянулась своими когтистыми лапами, готовая отнять его у Гермионы, стоит ей хоть на секунду замешкаться. А сам Северус, как назло, постоянно стремился всем помочь, всех спасти и все уладить, будто следить за безопасностью Отдела тайн было его святой обязанностью! Этот его пунктик героя ужасно раздражал... и заставлял любить его еще сильнее.

Их роман длился уже восемь месяцев. Целых восемь месяцев всепоглощающего счастья, бесконечного привыкания друг к другу и обоюдной неловкости! Поначалу было особенно тяжело. Отношения с Северусом больше всего напоминали приручение особо опасного дикого зверя. Ко всему новому — а для него, очевидно, все в романтических отношениях было новым — он относился с недоверием, настороженностью и привыкал с трудом. Целый месяц они учились называть друг друга по именам, еще два ушло на то, чтобы Северус перестал дергаться каждый раз, когда Гермиона пыталась обнять или поцеловать его, только к началу лета они смогли забыть о смущении во время... ну... того, о чем с Гарри нельзя было разговаривать ни при каких обстоятельствах, и лишь в июле наконец решили жить вместе в доме в Паучьем тупике.

И до сих пор Северус на дух не переносил нежностей, милований, дурацких коверканий имени и любовных прозвищ, бессмысленных разговоров о любви — словом, любых сентиментальных глупостей. К счастью, в этом Гермиона его полностью поддерживала. Или почти полностью.

Он по-прежнему оставался язвительным и строгим, был готов взорваться по малейшему поводу и не позволял лезть к нему в душу, избегая личных вопросов. И тем более сладостными были те редкие моменты, когда он вдруг сам проявлял свое теплое отношение к Гермионе — втайне от нее. Так, он всегда невербально накладывал утепляющее заклинание на пол, стоило ей занять свое любимое место на коврике у его кресла. Или незаметно подливал ей в чай умиротворяющий бальзам, когда ежемесячное буйство гормонов превращало ее в истеричную мегеру. А однажды ночью она даже проснулась от того, что он ласково перебирал ее волосы.

Гермиона с азартом исследователя открывала новые для нее привычки Северуса, с любовью подмечала каждую деталь его поведения и характера. Например, он никогда не позволял себе поваляться в кровати: стоило ему открыть глаза, как он тут же вставал и уходил в душ. Задумавшись о чем-то, он всегда очерчивал губы своим длинным, тонким пальцем. А еще он на дух не переносил шоколад и брюссельскую капусту и боялся холода, что было особенно странно для человека, проведшего большую часть своей жизни в промозглых подземельях Хогвартса.

Особенно ей нравилось то, что бытовая сторона их отношений была начисто лишена каких-либо правил. Северус никогда не скандалил по поводу еды, будь она приготовлена невкусно или же не приготовлена вовсе. Его не волновали ни забытые на полу чашки с недопитым кофе, ни шерсть подросшего Марселя, вечно остающаяся на обивке мебели и, соответственно, на черной одежде Северуса, ни длинные волосы в ванной, которые Гермиона постоянно забывала за собой убирать. Хотя за оставленные не на своем месте книги готов был придушить.

Отношения с Северусом при всей их сложности казались почти идеальными. Было, конечно, кое-что… Впрочем, Гермионе не хотелось думать об этом. Она была счастлива — во всяком случае, счастливее, чем когда-либо. И тем страшнее было думать о том, что все может кончиться в одночасье.

— Северус, ты можешь пообещать мне кое-что? — вдруг спросила она, повернувшись к нему и взяв его за руку. Он заметно напрягся, но лишь вопросительно посмотрел на нее в ответ. — Обещай, что будешь осторожным, не станешь больше так рисковать.

— У тебя есть основания обвинять меня в неблагоразумии и безрассудстве? Думаешь, я, как оголтелый гриффиндорец, бросаюсь в любую заварушку, не оценив при этом свои возможности?

Его лицо оставалось настолько бесстрастным, что было непонятно, сердится он или ерничает.

— Ты же знаешь, что я имею в виду, — нахмурилась Гермиона. — Тебе ведь необязательно вечно всех спасать!

— И это говоришь мне ты? Та самая Гермиона Грейнджер, которая пособничала Поттеру во всех его спасательных миссиях?

Все-таки ерничает. Пожалуй, это было единственное, что ее действительно раздражало в Северусе: иногда он напрочь отказывался воспринимать ее всерьез. Она встала на колени, чтобы было удобнее разговаривать, и еще крепче сжала его прохладные руки.

— Но сегодня ты действительно вел себя безрассудно! Ты же не мог знать, какое именно проклятие активировал этот несчастный. Да ты вообще еще ничего не успел понять, а уже вылетел в коридор с палочкой наизготовку!

— Ты... отчитываешь меня? — тихо спросил Северус, в его голосе отчетливо слышалась угроза.

— О, Мерлин! Нет, конечно! — раздосадовано простонала Гермиона. — Просто я волнуюсь за тебя. И не хочу тебя потерять.

Северус внимательно посмотрел на нее, словно пытался найти в ее словах какой-то другой, извращенный смысл.

— Не знаю, с чего ты взяла, что мне нужна наседка. Кажется, ты иногда забываешь, что я не Уизли, — холодно произнес он после недолгого молчания. — И не помню, чтобы давал тебе повод сомневаться в моих силах и способностях.

Аккуратно высвободив руки, он поднялся из кресла и направился в душ. Гермиона проследила за ним печальным взглядом. В который раз она задумалась над тем, стоит ли ему рассказать о найденном и благополучно сгоревшем при пожаре дневнике Блэка. Что бы он сделал, если бы узнал правду? И как бы отреагировал на то, что она так долго скрывала это от него? Нет, лучше было вовсе не думать об этом и просто наслаждаться жизнью, пока на это оставалось время.

Спать они легли, когда уже светало. Северус отвернулся к окну — он всегда так делал, когда злился. Гермиона тоскливо посмотрела на его напряженную спину.

— Северус, не сердись, пожалуйста, — примирительно сказала она, дотронувшись до его плеча. — Я нисколько не сомневаюсь в тебе. Но я не могу не переживать за тебя только потому, что ты сильный. Волноваться за того, кого любишь, совершенно естественно.

«И ты понял бы это, если бы любил меня», — добавила Гермиона мысленно. Это и было тем единственным, что омрачало ее счастье. Она даже не тешила себя надеждой на его ответное чувство. Недавно он вновь учил ее передавать сообщения: ее новый патронус, уже полностью оформившийся в ястреба, был ужасно нетерпеливым и так стремился поскорее выполнить задание, что не успевал дослушать сообщение до конца. Показывая, как усмирить патронуса, Северус вызвал свою красавицу-лань, чем развеял последние иллюзии Гермионы. Она, конечно, сделала вид, что ее это ничуть не взволновало, но на сердце все равно остался неприятный осадок. Кому ж не хочется быть любимой?..

Северус повернулся к ней. Она почти не видела его лица, оказавшегося в тени, но физически ощущала его внимательный, изучающий взгляд. Когда он так смотрел — мучительно долго, сосредоточенно, напряженно — Гермионе казалось, что он умеет применять легилименцию без палочки. Потому она на всякий случай отвела взгляд.

— Ты мне не доверяешь? — неожиданно спросил он.

— Что? Конечно, я...

— Ты что-то скрываешь от меня.

Беспристрастная констатация факта. Гермиона нервно сглотнула.

— Я... ничего от тебя не скрываю. — Она молила Мерлина, чтобы голос не выдал ее. — Да и какие у меня могут быть тайны? Ты знаешь обо мне все, абсолютно все.

— Почему ты не захотела учиться окклюменции?

Он действительно как-то предложил ей это — во второй раз! — и она снова отказалась, наспех придумав невразумительную отмазку о частых головных болях. Теперь же Гермиона не знала, как оправдаться. Казалось, ее сказочный мир рушился на глазах. Нельзя, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Северус начал сомневаться в ней! Он не простит ей предательства — это было очевидно.

— Есть кое-что, о чем я не могу тебе рассказать, — мучительно подбирая слова, начала Гермиона. — Тебя это никак не касается, ты бы даже счел это глупостью, наверное. Но я просто не хочу, чтобы кто-то знал обо мне...

— Ложь, — спокойно сказал Северус, снова отвернулся к окну и, помолчав немного, тихо добавил: — Позволь дать себе совет, Гермиона: если не умеешь обманывать, лучше молчи. И сама не начинай разговоры на скользкую тему.

* * *

Северус слышал ее тихие всхлипывания за спиной. Ничего, будет знать, как лезть к нему со своей чрезмерной опекой, словно он какой-нибудь недозрелый слюнтяй. На самом деле он не собирался выпытывать ее тайны: не то чтобы ему было неинтересно, но он уважал ее право иметь личные секреты. В конце концов, он ведь тоже не изливал ей душу.

Хотя Гермиона и отвоевывала все больше и больше места в его жизни, их отношения устраивали его. Она ненавязчиво давала ему то, в чем он, как оказалось, всегда нуждался: тепло, внимание, участие, — но при этом не посягала на его свободу, не требовала больше, чем он мог дать. Она действительно принимала его таким, какой он есть, и уважала его, и искренне восхищалась им. Чувствовать себя нужным и любимым оказалось неожиданно приятно. И он был ей за это благодарен, несмотря на то что не понимал, чем заслужил эту любовь.

Но все же отношения с Гермионой, к большому неудовольствию Северуса, размягчали его, он даже стал задумываться о будущем, чего никогда не делал раньше. Конечно, в детстве и юности у него были расплывчатые планы на будущее. В своих мечтах он видел себя сильным магом, могущественным и уважаемым, представлял, как все враги преклоняются перед ним, осознают, что недооценили его и его способности. Воображал свои великие открытия в зельеварении, небывалые достижения в Темной магии. Именно поэтому он с радостью примкнул к Темному Лорду, когда представилась возможность. Но со смертью Лили детским тщеславным фантазиям пришел конец. Больше он никогда не позволял себе предаваться пустым мечтаниям. Собственно, у него и выбора не было: его судьба была предрешена. Он должен был защитить Поттера и умереть. Этой целью он жил почти двадцать лет.

Мысли о собственной предрешенной смерти только поначалу пугают. Начинаешь проклинать свою судьбу, пытаешься найти выход, лазейку, продумывать запасные планы. Ничего не придумав, все отрицаешь, изо всех сил сопротивляешься, ненавидишь себя, свою жизнь и всех, кто превратил ее в жуткую пародию. Но потом находится такой человек, как Дамблдор, который постепенно внушает мысли о неотвратимости, правильности такого конца, говорит о высшем предназначении, жертве во благо других, услаждает слух речами о вечной славе и прочей ереси. И ты... смиряешься. Не сразу, нет. Медленно, день за днем ты свыкаешься со своей скорой смертью, теряешь интерес к существованию на земле, обрываешь последние связи с тем, что тебя еще держит здесь.

И только потом, когда ты уже превратился в живого мертвеца, вдруг понимаешь, что тебя обманули: не будет никакой вечной славы, нет никакого высшего предназначения. Есть только воля других — более талантливых, более успешных, более сильных, чем ты, — и только из-за них ты обрек себя на гибель. Оказывается, что ты сам, со всеми своими мечтами и желаниями, никогда не интересовал их. Тебя просто использовали. И продолжат использовать, пока в тебе остается хоть капля жизненных сил. А ты уже настолько погряз в их великих идеях, запутался в паутине их грандиозных планов, что не сможешь выбраться, как бы ни старался. И тогда жизнь окончательно теряет смысл. И, как ни странно, становится легче. Что может быть проще: прилежно выполняй все приказы, подчиняйся чужой воле и смиренно жди своего часа. Ты даже испытываешь мрачное удовольствие от размышлений над своей смертью. Придумываешь десятки вариантов, какой она будет и кто ее тебе принесет.

Северусу хотелось, чтобы это случилось внезапно и безболезненно. Без мучений, без ожидания, без страха. Когда не успеваешь даже осознать, что пришел конец, и потому не остается времени на трусость или слабость. Авада Кедавра или какой-нибудь сильнодействующий яд его бы вполне устроили. Он всегда мечтал умереть лично от рук Темного Лорда, это казалось ему даже почетным. Все же лучше, чем пасть от руки какого-нибудь Лонгботтома, или Люпина, или Лестрейнджа. И уж совсем разочаровала бы смерть, принесенная Поттером, хотя и в этом можно было найти изощренную иронию судьбы: вот уж действительно достойное завершение достойной жизни. Словом, Северус не просто готов был умереть, но и ждал смерти с нетерпением.

Однако Гермиона со своим неуемным человеколюбием испортила все планы. И первые два года после своего внезапного воскрешения он находился в полнейшей растерянности. Потом снова появилась простая и ясная цель — избавиться от проклятия Кэрроу, и опять можно было не задумываться о будущем. Сейчас же никаких оправданий собственному пассивному существованию не было. Необходимость как-то устраивать свою жизнь повисла над ним дамокловым мечом. Нужно было к чему-то стремиться, чего-то добиваться, строить какие-то планы. А Северус делать все это не умел и не любил. В минуты отчаяния ему даже приходила шальная мысль попросить у Гермионы написать для него какой-нибудь список.

Он не был приспособлен к настоящей, нормальной жизни. Да о чем говорить, если, в то время как другие лелеяли мысли о ценностях жизни, Северус смаковал детали своей неминуемой смерти? У него даже не было представления о, скажем, идеальной семье. Ему и довелось-то видеть только два примера семейных отношений: собственных родителей и Малфоев (о счастливых семейках других Пожирателей лучше было и вовсе не вспоминать). И с огромной натяжкой ни те, ни другие под идеал никак не подходили. Да, были еще Уизли, но Северус скорее предпочел бы умереть в полном одиночестве, чем каждый день терпеть сумасшедший дом, царящий в Норе.

К слову, он и совместную жизнь с Лили никогда не планировал. Да, она безгранично владела его мыслями и сердцем, но представлять ее в качестве своей жены, окруженной детишками с рыжими волосами и крючковатым носом, живущей с ним в каком-нибудь уютном домике из рождественских открыток, — до этого фантазия Северуса не доходила. Лили являлась его несбыточной мечтой, навязчивой одержимостью, и таковой должна была остаться. Только так он мог продолжать любить ее. Пошлые мысли о быте напрочь уничтожили бы идеал, бережно выпестованный за долгие годы.

С Гермионой все было иначе. Она была реальной, полнокровной, живой женщиной, совместная жизнь с которой — стоит поблагодарить проклятие Кэрроу — началась даже раньше, чем Северус почувствовал к ней симпатию. Гермиона не была идеальной или выдуманной, и в этом заключалось главное ее достоинство. И она любила, действительно любила его! Представлять свою жизнь без нее становилось все труднее с каждым днем. Произошло то, чего так боялся Северус: он все-таки привязался к ней. Но любил ли он ее?

Отвлекшись от своих мыслей, Северус повернулся к Гермионе. Она спала; первые лучи восходящего солнца освещали ее глубоко несчастное лицо, на котором были видны высохшие дорожки слез. Ее кошмарные волосы раскидались на подушке, и только одна выбившаяся прядь падала на лицо и едва заметно колыхалась при каждом выдохе. Северус осторожно поддел ее пальцем и заправил за ухо, но она тут же вернулась на свое прежнее место. Гермиона забавно нахмурилась, на что он легко улыбнулся и оттянул непослушную прядь вверх.

Ему нравилось наблюдать за ней, когда она спала. Он мог внимательно рассмотреть первые морщинки, уже появившиеся на ее молодом лице, посчитать едва заметные веснушки у носа, увидеть, как быстро и хаотично движутся глаза под сомкнутыми веками. Можно было даже обвести пальцем контур немного припухших ото сна губ, вспоминая их сладость и податливость.

Наверное, зря он с ней так сегодня. Она ведь действительно волновалась за него.

Внезапно густые ресницы дрогнули, и Гермиона приоткрыла сонные глаза.

— Северус?.. — чуть слышно проговорила она.

— Т-ш-ш, спи, — шепотом ответил он и, обняв, притянул ее к себе.

Гермиона с готовностью обвила его рукой и прижалась лицом к груди.

— Ты так приятно пахнешь, Северус... — пробормотала она, уже засыпая.

Никто не произносил его имя так, как она, — чувственно, немного растягивая первый слог, словно пробуя на вкус. Он улыбнулся, вспомнив, как она приучалась звать его по имени: постоянно путалась, называя его то «Снейверус», то «мистер Северус», смущалась и мило краснела. Впрочем, ему самому «Гермиона» тоже не сразу далась. Так они и общались первое время: «сэр Северус» и «мисс Гермиона». Достопочтенные аристократы, да и только!

Как бы ни сложились их отношения дальше, эти воспоминания, как и многие другие, навсегда останутся в его памяти. И от осознания этого становилось спокойнее на душе. Ведь теперь и он, Северус, мог говорить, что в его жизни был светлый период, когда он был — наверное, это состояние называется именно так? — счастлив. Значит, хоть какой-то смысл в его чертовом существовании все-таки был.

А с планами на будущее он что-нибудь придумает.

Поттер, надо отдать ему должное, пришел вовремя. Купленный в маггловском магазине огромный шоколадный торт, от одного вида которого Северуса тошнило, уже стоял на столике и ждал своего часа. Подарок для Гермионы был надежно спрятан в кармане черной мантии. И только сама виновница суматохи не торопилась выходить из ванной, более получаса сражаясь со своей шевелюрой.

— Она никогда раньше не относилась так серьезно к своим дням рождения, — вдруг сказал Поттер, только чтобы прервать неловкое молчание. — Она и подарков-то от нас с Роном никогда не ждала.

Он, надо полагать, до сих пор не мог свыкнуться с мыслью об отношениях подруги и «мерзкого сальноволосого Снейпа». И никогда не упускал случая напомнить о существовании Уизли. Впрочем, Северуса это нисколько не волновало. По крайней мере, он делал вид, что это его нисколько не волнует.

— Непонятно, зачем нужно было менять столь разумную позицию, — холодно ответил он.

Он начинал терять терпение. Гермионе не следовало оставлять их надолго наедине. Радовало только то, что и Поттер чувствовал себя неуютно.

В гостиной вновь воцарилось молчание.

— Как продвигается ваша работа в лаборатории? — опять попытался разрядить обстановку Поттер.

— А о погоде не хотите поговорить? — ядовито отозвался Северус.

— Погода была следующей темой в моем списке. Я готовился к приходу сюда, мистер Снейп.

— И много в вашем списке пунктов?

— Всего три, — улыбнулся Поттер. — Теперь ваша очередь задавать дурацкие вопросы.

Северус против воли хмыкнул. При всем желании он больше не мог ненавидеть Поттера: потеря статуса Избранного явно шла тому на пользу.

— Знаете, я действительно собирался поговорить с вами, — неожиданно посерьезнев, сказал Поттер. — Вы, конечно, скажете, что я лезу не в свое дело, но... мне кажется, это важно. Я всегда верил, что Рон и Гермиона созданы друг для друга. Я видел, как развивались их отношения, и радовался, когда у них все сложилось.

Внутри Северуса все заклокотало от злости. Единственное, что его сдерживало, — это нежелание портить праздник Гермионы.

— Поттер... — угрожающе прошипел он.

— Дайте мне договорить, мистер Снейп, — прервал его наглый мальчишка. — Так вот, хотя мне и неприятно это признавать, рядом с Роном Гермиона никогда не выглядела такой счастливой. Я не знаю, чем вы ее привлекли и что делаете для нее, но... Она действительно счастлива с вами. И я рад за нее. В общем-то, это все, что я хотел вам сказать.

Чертовы гриффиндорцы с их неуместной искренностью! Как же они любят ставить всех, и себя в том числе, в неловкое положение! Северус не знал, как реагировать на слова Поттера. Тот действительно лез не в свое дело и переходил все разумные границы со своей простодушной прямотой. С другой стороны, узнать, что Гермиона с ним, Северусом, счастливее, чем с Уизли, было приятно. И, чего уж там, льстило самолюбию. Не то чтобы он соперничал с Уизли...

От необходимости отвечать что-либо избавило на редкость своевременное появление Гермионы. Ей все-таки удалось аккуратно стянуть волосы на затылке, хотя Северус искренне не понимал, почему строгий пучок в стиле Минервы казался ей привлекательнее привычной гривы.

— Гарри, тебе все-таки удалось отпроситься пораньше с работы! — радостно улыбнулась она, подходя к Поттеру.

— Э-э, ну да, — замешкался тот. По его виноватому виду было понятно, что он даже не думал ставить кого-то в известность о своем уходе. — Но я ненадолго: Рон готовит для тебя — для другой тебя — сюрприз, и попросил меня помочь.

— Рон готовит для меня сюрприз? — изумилась Гермиона. — На мой день рождения?

Недоверчивая радость в ее голосе решительно не понравилась Северусу. Почему знаки внимания со стороны мужа, которого она не любила, были так важны для нее? Возможно, несмотря на все заверения в обратном, у нее все еще оставались чувства к нему?

От ревнивых мыслей его отвлекла неожиданно распахнувшаяся входная дверь. Холодный сентябрьский ветер ворвался в гостиную, раскидав пергаменты с пометками о ходе экспериментов, ранее аккуратной стопкой сложенные на тумбочке.

— Простите, это я, наверное, неплотно закрыл дверь, — пробормотал Поттер, кидаясь собирать разбросанные по полу пергаменты.

Очередной порыв ветра вырвал один из пергаментов прямо у него из рук, и Гермиона, наблюдая за тем, как Поттер пытается поймать его на лету, весело рассмеялась. Расслабленная, умиротворенная, она действительно сияла от счастья, и Северус невольно залюбовался ею. Почувствовав его взгляд, Гермиона посмотрела на него в ответ и ласково улыбнулась. Лучшего момента для вручения подарка невозможно было придумать.

Убедившись, что все внимание Поттера приковано к разбросанным пергаментам, Северус достал из кармана продолговатый бархатный футляр и протянул его Гермионе.

— С днем рождения, Гермиона, — тихо сказал он.

Ее глаза засияли, она медленно взяла футляр из его рук, раскрыла его и зачарованно посмотрела на изящный золотой браслет, состоящий из тонких, причудливо переплетенных звеньев.

— Северус, это…

Она больше не улыбалась, и Северус даже начал волноваться, что ей не понравился его подарок. Поттер между тем с несвойственной ему тактичностью все так же делал вид, что увлечен наведением порядка.

— Мне никто никогда не дарил украшений, — наконец выдохнула Гермиона и подняла на Северуса увлажнившиеся глаза. — Все дарят мне что-нибудь умное, или полезное, или нужное. Но это… это, наверное, самый нужный в моей жизни подарок. Он просто великолепен!

— Это не просто украшение, — заметил Северус, стараясь не показывать переполнявшую его гордость. — Браслет зачарован нагреваться каждый раз, когда моей жизни угрожает серьезная опасность. Надеюсь, ты перестанешь волноваться за меня по пустякам.

— Даже не мечтай, я всегда буду… — Гермиона, доставшая браслет из футляра, неожиданно осеклась и побледнела. В ужасе она посмотрела на Северуса. — Он… он горячий. Почему он сейчас горячий? — истерично спросила она.

— Может быть, потому что я собираюсь убить этого ублюдка? — раздался звенящий от ярости голос, и справа от Поттера проявился снявший с себя Дезиллюминационное заклинание Уизли. Его палочка была направлена на Северуса.

Конечно, он мог бы выхватить свою палочку и обезоружить мальчишку. Да и Поттер успел среагировать на голос и теперь стоял рядом с Уизли, готовый к атаке. Так что жизни Северуса все же ничего не угрожало. Гораздо больше его волновала реакция Гермионы на столь неожиданное появление мужа. Даже тупица Уизли был способен сделать верные выводы из того, чему он только что был свидетелем, и она наверняка понимала это.

— Рон, позволь мне… — дрожащим голосом начала она.

— Замолчи, Гермиона, — рявкнул тот, не сводя с Северуса горящего ненавистью взгляда. — А я ведь думал, что это Гарри изменяет Джинни, поэтому и решил проследить за ним сегодня. «Важное дело», да, Гарри? Покрывать интрижку моей жены — это для тебя важное дело?

— Рон, ты все не так понимаешь, — тихо сказал Поттер.

— Что тут можно не так понять? Этот урод дарит моей жене зачарованное на него украшение, а та его с восторгом принимает. И этот ее взгляд! Она никогда…

Внезапно Уизли зарычал и, грубо отпихнув Поттера, попытавшегося удержать его, бросился к выходу. Поттер ринулся было за ним, но раздавшийся с улицы хлопок аппарации остановил его, и он в растерянности посмотрел на Гермиону.

— Я не знаю, куда он мог направиться. Даже думать не хочу о том, что он может натворить в таком состоянии.

Северус тоже перевел взгляд на Гермиону: она словно окаменела, невидяще глядя перед собой. В глазах ее застыла обреченная решимость.

— Зато я знаю, где он, — бесцветным голосом произнесла она.

* * *

Шум паба оглушил ее. В первое мгновение царящий в этом грязном и убогом заведении полумрак, клубы дыма, извергаемые многочисленными сигарами и трубками, и удушливый запах алкоголя, пота и дешевых приторных духов дезориентировали Гермиону, но, едва разглядев Рона за столиком в дальнем углу, она направилась к нему через толпу подвыпивших волшебников и размалеванных девиц в развратных нарядах. Она и забыла, как ненавидела это место.

Рон сидел, угрюмо склонившись над бокалом, и никак не отреагировал на ее появление. Даже когда она села напротив него, он не поднял голову. От его несчастного, убитого вида у Гермионы защемило сердце. Его боль словно передавалась ей, и она никак не могла начать этот мучительный разговор. Рон не должен был узнать обо всем вот так — неожиданно, без каких-либо разъяснений, в тот момент, когда в их семейной жизни все было хорошо. Наконец она решилась.

— В будущем, в 2004 году, я воспользовалась хроноворотом, чтобы спасти Северуса. Я тогда не испытывала к нему каких-либо чувств, кроме уважения и благодарности за все, что он сделал, и хотела просто…восстановить справедливость. Кроме того, наши с тобой отношения не ладились, работа перестала приносить мне удовольствие, я чувствовала себя одинокой и несчастной и, наверное, поэтому решилась на такое безрассудство. Я была уверена, что смогу сразу же переместиться обратно в свое время, но ничего не вышло. С тех пор и Северус, и я скрываемся ото всех, чтобы не внести больших изменений в будущем. Так уж вышло, что… я узнала его лучше и полюбила. Он, хотя и не любит меня, хорошо ко мне относится и позволяет быть рядом с ним. И даже это делает меня такой счастливой, какой я никогда не была.

Гермиона никогда не умела разговаривать на подобные темы, равно как и приободрять или успокаивать. Поэтому ограничилась лишь сухим перечислением фактов. Очевидно, это было плохой тактикой: Рон становился все мрачнее с каждой секундой. Нужно было срочно что-то менять.

— Мне очень жаль, Рон, но я никак не могу повлиять на свои чувства. Два года после спасения Северуса я провела в одиночестве и много думала о наших с тобой отношениях, — попробовала она сделать свой монолог более эмоциональным. — В моей реальности у нас с тобой действительно ничего не вышло, мы мучали и истязали друг друга, наша жизнь была сплошной кровопролитной войной. Я знаю, что в этой, измененной мною же реальности все по-другому, но…

— Я купил для нас дом, — глухо сказал Рон, по-прежнему не глядя на нее. — Конечно, пришлось попросить Билла помочь мне с кредитом, и дом небольшой, но он возле Брайтона, прямо на берегу моря, как ты и хотела. Внутри он точная копия твоего родительского дома. Это был сюрприз ко дню твоего рождения.

— Рон… — ошарашенно выдохнула Гермиона. — Я… О, Мерлин!..

Такого она не ожидала. Рон никогда не делал ей даже маленьких подарков, не оказывал ей и банальных знаков внимания, не умел проявлять инициативу и решать самостоятельно какие бы то ни было проблемы. Поверить в то, что он сам затеял покупку дома, сам обо всем позаботился и договорился — и это все ради нее! — было невозможно. И он подумал о ней, о ее интересах! Вспомнил, как она мечтала в тяжелое лето после войны о маленьком домике на берегу моря. Догадался использовать свои воспоминания о доме ее родителей, чтобы воссоздать обстановку. Потратил огромную сумму денег. И все это только ради того, чтобы доставить ей радость. Как она, прожив с ним целых четыре года, не узнала, что он в принципе способен на такие поступки? Что заставило его так измениться? И почему он изменился только сейчас, когда она наконец решилась отпустить его из своей жизни и нашла другую любовь?

Рон наконец посмотрел на нее, в глазах его стояли слезы.

— Знаешь, я верил в то, что мы с тобой счастливы. И был уверен, что мы проживем всю жизнь вместе, в окружении наших детей. Мне казалось, нам хорошо вдвоем. Да, раньше между нами бывали ссоры, но в прошлом году все изменилось. Я действительно был счастлив. Думал, что ты чувствуешь то же самое.

— Рон, наверняка так оно и есть! — поспешно заверила его Гермиона. — В этой реальности многое поменялось, и наши отношения…

Он обреченно помотал головой, останавливая ее.

— Я так думал, пока не увидел, как ты смотришь на него, как ты… светишься рядом с ним. Со мной ты никогда не была такой счастливой. Даже сейчас. — Рон закрыл лицо руками, теперь его тихий голос был едва различим среди возбужденного гудения паба. — И я понял, что ты никогда меня не любила. Все, во что я верил и на что надеялся, было ложью.

— Ты не должен так говорить. Я ведь любила тебя! И та, другая Гермиона из твоего мира по-прежнему любит тебя. У вас все сложится по-другому, не так, как у нас, я уверена.

Рон вновь поднял голову и горько усмехнулся.

— И ты думаешь, я смогу жить так, словно ничего не произошло? Счастливый бежать домой к любимой жене, зная, что через несколько лет она оставит меня ради Снейпа? Мерлин, Гермиона, это же Снейп! Как ты вообще могла… с ним?

В его глазах было столько боли, что Гермиона потянулась к нему, чтобы дотронуться до его руки, но он поспешно отшатнулся от нее.

— Я тоже знаю кое-что о времени и хроноворотах, Гермиона, нам рассказывали об этом в Школе авроров. Да, иногда можно что-то изменить, но, как правило, все идет именно так, как должно. И если бы ты в моей реальности не собиралась спасать Снейпа в будущем, ни тебя, ни его уже бы не существовало.

Он залпом допил свой напиток и решительно встал из-за стола.

— Ты предала меня, Гермиона, и предашь снова. И я никогда не смогу выкинуть эту мысль из головы.

Рон повернулся, чтобы уйти, и Гермиона, вскочив, схватила его за руку.

— Подожди, не уходи вот так! — всхлипнула она. — Рон, у тебя все может сложиться по-другому! Будущее можно изменить! И та Гермиона вовсе не виновата, что…

— Отвали от меня! — зло заорал Рон, одергивая руку. Их ссора уже начала привлекать внимание посетителей. — Мне больно, понимаешь? Ты причинила мне боль! В моей голове нет двух Гермион, есть только одна — моя жена, которую я люблю, ради которой я пахал, как проклятый, чтобы купить ей дом, и которую трахает наш бывший учитель.

На несколько секунд в пабе воцарилась тишина, все взгляды были обращены к ним. И затем с разных сторон одновременно раздались пьяные выкрики:

— Вот же дрянь какая!

— Бросай ее, парень, кому нужна такая шлюха!

— Иди к нам, выпей с нами!

— Такой красавчик легко найдет себе женщину получше!

Рон же, не обращая на них внимания, все так же пронзительно смотрел на Гермиону, словно ожидая от нее чего-то. Но что она могла? Сказать ему, что по-прежнему любит его? Покаяться и заверить, что бросит Северуса? Да, Рон все еще многое значил для нее, и ей было мучительно видеть его таким несчастным, но она не могла уйти от Северуса. Не могла врать о своих чувствах. Не хотела давать ложных надежд, ведь это было бы несправедливо по отношению к Рону. Неужели она обязана была пожертвовать собственным счастьем ради счастья друга? Кто был вправе требовать от нее такой жертвы? Она ведь так долго отвоевывала у судьбы этот шанс на счастливую жизнь — и сейчас должна была просто отказаться от него?

— Прости меня, Рон, — сказала она, глотая слезы. — Пожалуйста, прости меня. Мне правда очень жаль.

Он ничего не ответил и, резко развернувшись, направился к выходу. А она так и осталась стоять в темном углу паба, стараясь не замечать множества презрительных и укоризненных взглядов, устремленных на нее.

Она не помнила, как оказалась дома. Так плохо ей уже давно не было. У нее не было сил идти в спальню или на кухню, где, судя по горящему свету, находился Северус, и она, словно раненый зверь, рухнула на диван в гостиной и, уткнувшись мокрым лицом в жесткую спинку дивана, сжалась в комок. В бок впивался подаренный футляр, который она бросила сюда перед тем, как устремилась к Рону, и она скинула его на пол, о чем тут же пожалела. А ведь Северус пытался остановить ее и, когда она не послушалась, да еще и так небрежно отбросила его подарок, наверняка обиделся или разозлился, так что теперь ее ожидало еще одно неприятное и болезненное выяснение отношений. Мерлин, почему ее постоянно преследуют неудачи? Почему она просто не может быть счастливой? Разве она не заслуживает спокойной и беззаботной жизни?

Приближение Северуса она скорее почувствовала, чем услышала.

— Северус, пожалуйста, мы можем отложить разговор до завтра? — глухо попросила она.

Гермиона знала, что потом будет жалеть о таком обращении с ним. Он все неправильно поймет, не простит ее невнимательность к нему, швыряние его подарка и тем более бегство за Роном. И снова отстранится от нее, возведет вокруг себя стены, которые она с таким трудом разрушала все это время. Но сейчас она была настолько подавлена и разбита, что едва ли могла заставить себя быть милой и любящей. Разговор с Роном высосал из нее все силы, ее раздирали чувство вины и ненависть к себе. Она даже впервые задумалась над тем, что, возможно, совершила ошибку, отправившись в прошлое и не попробовав перед этим решить свои проблемы с мужем. Больше всего в эту минуту самоистязания ей нужна была помощь и поддержка. Вот только Северус, увы, не был тем человеком, который мог бы это дать.

Прислушиваясь к его удаляющимся шагам, Гермиона как никогда чувствовала горечь от того, что он не любил ее. Да, Северус всего лишь милостиво позволял ей любить себя, благосклонно принимал ее тепло и заботу, но сам не мог ответить ей тем же: отдавать было нечего. И, хотя Гермиона понимала это и раньше, пока все в их жизни шло относительно хорошо и спокойно, такое положение вещей устраивало ее. Но сейчас, почувствовав боль и не найдя в любимом хоть каплю сострадания, она вновь остро ощутила свое одиночество. Ущербность и лживость их отношений вдруг открылась ей, заставляя все больше и больше задумываться над тем, что же будет дальше. Вся эта сказка, длящаяся восемь волшебных месяцев, обернулась для нее мыльным пузырем, готовым лопнуть в любой момент.

— Гермиона, — внезапно услышала она мягкий голос позади себя.

Она замерла, не зная, что делать. Северус не должен был подходить к ней, только не сейчас, когда она так уязвима и расстроена из-за всего произошедшего, угнетенная своими раздирающими сердце мыслями об их отношениях. Она ведь вполне может наговорить чего угодно, совершить ужасные поступки, о которых будет потом жалеть всю свою жизнь.

— Гермиона, повернись, я принес тебе кое-что.

Нехотя она перевернулась на спину и приподнялась. Северус сел рядом с ней и протянул ей один из двух бокалов, которые держал в руках.

— Что это, зелье? — недоумевающе нахмурилась Гермиона.

— Это вино. У тебя день рождения, если ты забыла. А на столе все еще стоит гора шоколада, под которым похоронен тонкий слой отвратительного маггловского бисквита. И ты торжественно клялась, что сможешь съесть все это в одиночку сегодня же.

Гермиона почувствовала себя сбитой с толку. Если эта попытка отвлечь и развеселить ее не была проявлением заботы и внимания, то как еще ее можно объяснить? И все же не верилось, что Северус вдруг стал чутким по отношению к ней. Казалось, он затеял какую-то игру, но, чтобы понять ее суть, следовало подчиниться предложенным им правилам. Поэтому Гермиона, все еще хмурясь, приняла протянутый бокал. Северус одобрительно кивнул и отсалютовал ей своим бокалом.

— С днем рождения!

Когда они оба сделали несколько глотков, Северус поставил бокалы на стол и сказал:

— А теперь мы можем честно и правдиво поговорить друг с другом.

И только сейчас Гермиона поняла, в какую игру он ее втянул, и похолодела от ужаса.

— Ты… ты добавил в мое вино свой Веритасерум? — медленно спросила она, отказываясь верить в то, что он оказался способен на такую подлость.

— Да, — спокойно признал Северус. — Но в этот раз я решил поставить нас в равные условия: в моем бокале тоже было зелье. Мы выпили совсем немного, и действие Веритасерума продлится не более десяти минут, так что советую тебе заранее ограничить количество тайн, которые ты собираешься у меня выпытать.

— Но зачем? Зачем прибегать к помощи магии, если можно просто спросить? — недоумевала Гермиона.

— Потому что человек не всегда говорит правду даже тому, кому доверяет. Есть множество причин, заставляющих людей лгать: например, желание не обидеть или не причинить боль, стремление оградить от лишних беспокойств, страх потерять. Просто страх. Но хуже всего то, что мы часто лжем даже себе. Веритасерум дает прекрасную возможность быть абсолютно честным с другими… и с собой. И, между прочим, это был уже второй вопрос, который ты мне задала.

Северус был излишне словоохотлив, и в этом, конечно, было виновато проклятое зелье. Гермиона все еще злилась из-за того, что ее обманом заставили выпить Веритасерум, но… Северус ведь выпил его добровольно? То есть он сам готов был открыться ей, доверить свои тайны. Это ведь что-то значило?.. Если только он не солгал, что тоже принял зелье.

— Выпей вино из моего бокала, пожалуйста, — настойчиво попросила она.

Он ухмыльнулся:

— Какое трогательное доверие по отношению ко мне. Почему ты думаешь, что я мог солгать?

— Потому что ты на это способен, — нехотя призналась Гермиона. — Ты не из тех, кто играет по правилам, от тебя можно ждать чего угодно. И… я опасаюсь тебя. Я хочу доверять тебе, но в глубине души я постоянно боюсь, что ты меня обманываешь, используешь, скрываешь что-то важное. Я боюсь, что ты в любой момент можешь причинить мне боль. — Она и сама не могла понять, откуда берутся эти мысли. Разве она не доверяла Северусу? Разве не была счастлива рядом с ним? Каково ему слышать сейчас все это, после ее многочисленных заверений в любви? — Прости, Северус, я никогда об этом даже не задумывалась. Все, что я говорю, для меня самой новость.

— Не знаю, как ты представляешь себе отношения между мужчиной и женщиной, но мне всегда казалось, что доверие — это их обязательная основа. — Не отрывая от нее пристального взгляда, Северус потянулся за ее бокалом и сделал несколько глотков. — И что же, ты думаешь, я скрываю от тебя?

— Много чего, на самом деле. Ты никогда не рассказываешь мне о своем прошлом, не делишься воспоминаниями, пусть даже и болезненными. Но даже не это главное, хотя мне и хотелось бы узнать тебя лучше, разделить все твои кошмары и твою боль. Я не знаю, как ты относишься ко мне, испытываешь ли хоть какие-то чувства. Не обязательно любовь — ясно, что ее мне никогда не получить — но хотя бы симпатию, нежность, уважение, привязанность. Да что угодно! Я отгоняю от себя мысли, что тебе просто удобно рядом со мной, потому ты и соглашаешься терпеть меня в своем доме.

Собственные слова ранили даже саму Гермиону, на Северуса и его реакцию ей и вовсе не хотелось смотреть. Вместе с тем она была благодарна за возможность высказаться. Навряд ли у нее хоть когда-либо хватило бы на это смелости без помощи Веритасерума.

— Это несправедливо, что только я говорю тебе гадости, — сказала она. — Ты ведь тоже не доверяешь мне?

— Доверяю, — ответил Северус, и Гермиона подняла на него округлившиеся глаза. — Я знаю, что ты от меня что-то скрываешь, но, полагаю, у тебя есть для этого важные причины. И я не пытаюсь узнать твою тайну именно потому, что доверяю тебе и уважаю твое право иметь секреты. Во всем остальном ты искренна и честна со мной. Мне так казалось, по крайней мере.

— Так и есть, — горячо заверила его Гермиона, готовая провалиться сквозь землю. — Ты не должен сомневаться во мне только из-за того, что я сейчас говорю. Я действительно люблю тебя и восхищаюсь тобой. И я счастлива рядом с тобой.

— Ты говоришь правду?

— Нет.

Слово сорвалось с губ так быстро, что она просто не успела его сдержать. Она испуганно посмотрела на Северуса: лицо того казалось застывшей маской. Но Гермиону это не обманывало, она легко могла себе представить бушующую внутри него бурю эмоций.

— Спроси меня, в чем именно я солгала, — скороговоркой проговорила она. — Пожалуйста, пока ты не потерял остатки доверия ко мне!

— В чем именно ты солгала? — глухо повторил Северус.

— На самом деле я не совсем счастлива. Я уже давно задумываюсь об этом, но, как правило, изо всех сил гоню от себя эти мысли, чтобы спокойно радоваться хотя бы тому, что имею, и наслаждаться жизнью с тобой. Сегодня же я вдруг поняла, насколько тебе безразлична. Тебя не волнует то, что происходит в моей душе, чем я живу. Ты не можешь поддержать меня или утешить, не хочешь поделиться хотя бы каплей тепла. Не сочувствуешь и не сопереживаешь мне. То есть ты не даешь мне того, что называется одним словом — любовь. Только не думай, что я обвиняю тебя в этом. Я не могу, не имею права требовать от тебя любви, но… иногда мне, как и всем, хочется чувствовать себя любимой, знать, что есть кто-то, кто готов принять меня целиком, со всеми моими недостатками, кто нуждается во мне — не за мои знания и умения, а просто потому, что без меня не может. Конечно, я знала, что так будет. Но мне казалось, если я буду любить тебя, этого будет достаточно. Похоже, я ошибалась.

Некоторое время они молчали, не глядя друг на друга. Гермиона не понимала, чего хотел добиться Северус, заставив их двоих говорить всю неприятную правду. Неужели он намеревался окончательно разрушить их и без того шаткие отношения? Что ж, пока именно к этому они и идут.

— Ты считаешь, что я все скрываю от тебя, — прервал молчание Северус, — и вместе с тем не задаешь ни одного вопроса, который волнует тебя. Почему?

— Наверное, по той же причине, по которой ты не выпытываешь мою тайну. Я уважаю твое право иметь секреты. Не хочу, чтобы ты рассказывал мне о чем-то не потому, что хочешь поделиться, а потому, что просто не имеешь выбора. А еще, возможно, на некоторые вопросы я не хочу знать ответ. Вернее, боюсь, что он мне не понравится.

— Ты все еще любишь Уизли? — неожиданно спросил Северус.

— Нет, — с облегчением призналась она и обрадовалась своему ответу. — Я испытываю к нему родственные чувства, он по-прежнему мой друг и близкий мне человек. Мне хочется о нем заботиться, и я очень переживаю за него. Но с чувством к тебе это не может сравниться. Я никогда не любила его так, как тебя. И мне никогда не было с ним так хорошо. Хотя ему я доверяла… какое-то время.

Северус кивнул и внимательно посмотрел на нее, словно подбадривая ее задать ему стоящий вопрос. Но Гермиона действительно не хотела спрашивать его о прошлом, планах на будущее, или о его истинном отношении к ней. Вряд ли его ответы могли бы укрепить их связь.

— Зачем ты все это затеял? Ты сказал, что доверяешь мне, тогда зачем было устраивать этот вечер признаний? Неужели для того, чтобы узнать, люблю ли я Рона?

— Не только, — нахмурился Северус, и по его тону Гермиона внезапно поняла, что, сама того не желая, попала в точку. — Я хотел признаться тебе…

Он замолчал, борясь с действием Веритасерума. Как бы Гермионе ни хотелось услышать конец признания, она не могла смотреть на мучения Северуса.

— Какой твой любимый цвет?

— Золотой, — нехотя ответил он.

— Золотой? Цвет Гриффиндора? — засмеялась Гермиона.

Смех получился немного истеричным, но был приятной передышкой среди того шквала напряжения и отрицательных эмоций, в который превратился ее день рождения.

— Да, именно цвет Гриффиндора, — нетерпеливо подтвердил Северус. — Почему ты не дала мне договорить?

— Потому что ты этого не хотел. Я помню, как мучительно было сопротивляться твоему зелью в прошлый раз, и решила оградить тебя от страданий. А еще я боюсь того, что ты мог сказать.

— Что именно?

— Что ты любишь кого-то другого. Что ты не можешь больше меня выносить. Что я тебе не нужна или просто надоела. Что я вызываю у тебя отвращение, но ты притворяешься из чувства благодарности или жалости ко мне, — послушно перечисляла Гермиона свои страхи. — Больше всего я боюсь, что ты оставишь меня.

— Я хотел сказать обратное, — тихо проговорил Северус, избегая ее взгляда.

Гермиона нервно сглотнула, не в силах поверить ему. Он поднял на нее глаза и медленно кивнул, поощряя задать нужный вопрос.

— Что ты хотел сказать? — осторожно спросила она.

— Что я люблю тебя.