Ведьма - это состояние души (гет)

Хочу предупредить сразу: некоторые события, описываемые в главе, имели место в истории, но, как и в большинстве художественных произведений, на доскональную точность не претендуют. За чей-то баттхерт по этому поводу ответственность на себя не беру.

Лето 1940 года, Сент-Питер-Порт

Семь лет жизни у наставника Буше пролетели быстро, я бы даже сказала, незаметно — но это было бы неправдой. Редкие дни не проходили в занятиях и тренировках — он знал, казалось, все обо всем и, к моему счастью, щедро делился своими знаниями, я же в свою очередь старалась впитать их все, как губка.

За эти годы я научилась от Анатоля очень многому. Стоит ли говорить, что охотнее всего он давал мне то, что любил сам: чары, боевую магию и Темные искусства, к которым у меня, по его мнению, был выраженный талант. Он научил меня хранить тайны, защищая свой разум от практически любого воздействия, добился того, что палочка, как и нож, стали продолжением моих рук. Слышать, хоть и нечасто, высокую оценку от учителя было лестно, и от этого хотелось заниматься с ещё большим старанием.

Поначалу меня беспокоило, что я совсем ничего о нем не знаю, но, чем больше времени проходило, тем сильнее он мне открывался, даже когда я просто наблюдала. Сейчас, спустя годы, я понимаю, что ему было очень сложно жить в одиночестве, и он искал того, с кем мог бы хотя бы поговорить. С соседями месье Буше почти не общался, поддерживая лишь вежливые нейтральные отношения, представляясь им этаким добрым пожилым джентльменом, ищущим спокойной жизни и уединения. Но я знала правду. Он был один не потому, что ему этого вправду хотелось — его жену и дочь жестоко убили враги, имевшие с ним счёты из-за того, чем он занимался раньше, до того, как отошел от дел.

Сложно сказать, что повлияло на меня тогда: романтический флер ли в моей голове, которым было овеяно тайное и опасное дело, или же я усмотрела в этом бизнесе идеальное дополнение к той жизни, которая, как я была уверена, меня ждала...

— Запомни, Энди, если ты решила быть наемницей, ты должна рисковать только собой, — горько сказал мне однажды Анатоль. — Чужую кровь ты с рук смыть ещё сможешь, а вот кровь близких — никогда. Ни из сердца, ни из головы не выгонишь.

— У меня не будет семьи, ты же знаешь, — фыркнула я тогда, но его слова крепко въелись в память.

Мы уже говорили об этом. Когда он только начал рассказывать мне о различных темных проклятиях, я практически сразу спросила о своем, и о том, есть ли способ от него избавиться. Глупо и наивно было полагать, что, раз поколения до меня не справились, то мне вдруг удастся — но так хотелось в это верить! Поняв, что выхода не существует, я поклялась себе, что никогда не буду близка ни с одним мужчиной, раз уж это принесёт гибель мне, и сама я стану несущей смерть тому, кто будет мне небезразличен. Я решила, что буду только рада, если на мне это проклятие прервется навсегда.

— Не зарекайся, — глухо ответил он и посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом. Возможно, мне почудилось тогда, но я готова поклясться, что на долю секунды я уловила в серых глазах искорку сочувствия.

Но в целом все было гладко и хорошо, правда, иногда сердце неприятно кололо, когда он, забывшись, называл меня Габи. Анатоль, поняв, что только что слетело с его языка, в такие минуты сразу же замолкал, мгновенно переводя разговор на другую тему и старательно делая вид, что ничего не случилось. Я была ему за это благодарна, хоть и понимала, что обольщаться не стоит. Обижаться я на него не могла, да и вправе ли была? Конечно, нет... Особенно, после того, как в один прекрасный день осознала, что он мой самый близкий человек, даже куда ближе, чем сестра, и никого другого у меня нет.

Письма от Риннон приходили все реже, пока в одном из них, ставшем последним, она честно не призналась, что мистер Принц ждет от нее абсолютной преданности своей новой семье и отречения от прошлой, и просила ее понять. Я поняла. Правда, поняла. В конце концов, она должна быть хорошей девочкой, чтобы избавиться от проклятия, и новая, устроенная жизнь — действительно слишком лакомая награда за послушание, чтобы ее упускать.

Она должна быть хорошей девочкой. А я не должна. Но если ради того, чтобы ей было хорошо, мне нужно забыть, что у меня есть сестра, я забуду. Разглядывая лежащее на столике фото Нонни в подвенечном платье, я была в смятении и едва сдерживалась от слез, пообещав себе, что плакать я не стану. В таком подавленном состоянии меня и нашел Анатоль.

— Чего смурная такая? Что с лицом? — сел он рядом, вопросительно-иронично глядя на меня. — Оно у тебя того и гляди треснет...

Ну вот, опять издевается... Я, отвернувшись, махнула рукой на карточку и письмо.

— А, ты скорбишь по очередному бедолаге, что падет от ведьмовского наследия?

— Да что с ним сделается? — буркнула я. — Она теперь чиста.

— Завидуешь?

— Немного.

Это чувство и вправду клокотало внутри. Злость, обида, зависть... Чтобы успокоить себя и хоть немного примирить с этим свою уязвленную гордость, я придумала железное обоснование, которое объясняло все: ее купили. Увели, как теленка на привязи. А она и не сопротивлялась, пошла и сделала, как велели. Новая семья... Ненавижу...

На мгновение от своих мыслей стало гадко, но я, прикусив до боли щеку и почувствовав на языке привкус железа, как ни старалась, не смогла прогнать их от себя ни тогда, ни впоследствии. Должно быть, я действительно отвратительный человек...

В июле на остров пришли фашисты, солдаты не только Гитлера, но и Гриндевальда. Подавляющее большинство магического населения Гернси к тому моменту поспешили покинуть свои дома, чтобы перебраться в Британию, в которой пока было безопасно. Не было там и военных — заходи и бери без боя. Они и взяли. Учитель, который тоже был занесен в списки на эвакуацию, уезжать отказался категорически, предоставив мне право выбирать, а я, не долго думая, решительно заявила, что остаюсь с ним.

Все было до тошноты благопристойно, такое ощущение, что у людей просто сменился хозяин, а они и не заметили. Новую власть приняли без волнений и конфликтов, а если они и имели место, то утихали за закрытыми дверями на кухнях и гостиных, не успев разгореться. Были такие всплески и у нас дома — Анатоль, плюясь ругательствами, как ядом, материл сквозь сжатые зубы гриндевальдовских оккупантов, называя их зарвавшимися ублюдочными щенками без чести на поводках у безумного придурка, а я, как могла, успокаивала его, часто принимая эмоциональный удар своего импульсивного наставника на себя.

Лучше уж так, чем... Я очень боялась, что рано или поздно, когда он не сможет сдержать себя в руках, случится непоправимое — о жестокости фашистских солдат ходили ужасающие легенды. Поговаривали, что те, кто живет под девизом «Ради общего блага», для достижения своих целей и впрямь не обременяли себя излишними моральными принципами и были способны на что угодно.

Однажды этот черный день настал. Тогда на остров впервые привезли первую партию французских военнопленных. Их вели по улицам через весь город, сопровождаемых конвоем из добровольцев вперемешку с силами захватчиков. Пленные шли мимо провожавших их взглядами жителей, и, к несчастью, среди толпы местных оказался Буше. К несчастью, среди пленных был его старый школьный друг. К несчастью, они встретились глазами. К несчастью, наставник не сумел сохранить хладнокровие и выхватил палочку. К несчастью...

Я вытирала мокрые тарелки, когда услышала грохот распахнутой настежь входной двери и, почувствовав беду, не медля ни секунды, помчалась в холл. На полу навзничь лежал мой учитель, и из-под него с пугающей скоростью растекалась кровь. Он глухо застонал, а я, сбросив оцепенение ужаса, бросилась к нему и аккуратно перевернула, помогая устроиться полулежа у дверного косяка. Мертвенно-бледная кожа, сквозь которую чернели кровоподтеки из-за лопнувших от нечеловеческого напряжения сосудов, не оставляла сомнений — его долго мучили непростительным, а грудь вся была исполосована глубокими порезами.

Растерявшись, я пыталась зажать их руками в надежде остановить кровь, не понимая, насколько эти попытки бесплодны. Мои рыдания прервал Анатоль, перехватив мою руку и изо всех сил, что у него еще оставались, больно сжав ее — как он всегда делал, когда требовал от меня собраться. Я охнула, зато смогла взять себя в руки и, сделав пару глубоких вздохов, прогнавших пелену слез, осознанно взглянуть ему в глаза.

— Времени мало, так что не трать впустую, слушай внимательно...

Он говорил едва слышно, но много, рассказывая про тайники в доме, где лежат деньги и наиболее ценные вещи, перечислял все то, что я обязательно должна взять с собой и сохранить, а от чего должна избавиться, периодически пресекая едва сдерживаемые мной приступы истерики. Наставник попросил меня уменьшить его тело, сжечь и уничтожить заклинанием прах, а я с вызывающим оторопь спокойствием внимала его воле, не смея возражать. Еще он рассказал мне, что есть человек в Сопротивлении, который может обо мне позаботиться, и, попросив письменный набор, игнорируя мое неуверенное «справлюсь сама», нетвердой рукой набросал для него записку. Черкнув размашистую подпись, он протянул мне окровавленный пергамент:

— Держи, печать сама поставишь... Видишь, какой я дурак, Энди? Как жил по-дурацки, так и сдох... — он закашлялся, отхаркивая кровь. — Зря я тебя послушал, надо было отправить в Лон...

Он не успел договорить, тяжело захрипел и спустя пару мгновений затих. Не помню, сколько времени я провела на коленях возле него, давясь слезами и красными по локоть руками тряся Анатоля за плечи. На что я надеялась? Что это всего лишь жуткий сон, и он сейчас очнется, назовет меня глупой сопливой дурочкой, никчемной девчонкой, и все снова будет хорошо? Не знаю... Вряд ли в такие моменты вообще можно о чем-то думать, кроме всепоглощающего горя.

Когда до меня дошло, что он уже сказал свои последние слова и больше никогда не взглянет на меня, я, удивляясь страшной гулкой пустоте, возникшей внутри, прикрыла смотрящие сквозь меня серые глаза и нашла свою волшебную палочку...