Наказанный развратник (джен)

АВОТиЯ стоял на прежнем месте. Саше почему-то всегда казалось, что здание театра может легко оторваться от земли и двинуться вниз по улице, словно крупный, но грациозный зверь. Громада двинулась и рассекает волны… Словно специально к его приезду опять похолодало, с серого неба летели крупные мохнатые снежинки. Саша потряс головой. В ушах все еще шумит после перелета и бессонной ночи. И чего он опять так разволновался?

У подъезда стоял Роман, потерянно таращась в телефон.

— А, Саня! А мы тебя не раньше той недели ждали.

— Да я как-то… так получилось, — забормотал Саша, вдруг почувствовав себя виноватым.

Если б он не решился все-таки приехать, роль Лепорелло досталась бы Роману. И у него вышел бы отличный Лепорелло, как всегда.

— А Сундуков тут? — спросил Саша поскорее, чтобы что-нибудь сказать.

— Ага. С утра не в духе, со всеми переругался. Вера пригрозила, что уйдет из спектакля, а он ей: «Ну и скатертью дорожка! Давно бы так!»

— А она что?

— Ну а что она… Ничего. Никуда она не уйдет, понятно же. Но тоже обозлилась. Тут еще Иван влез, помирить их хотел, а вышло еще хуже. Говорит: «Ну что ты, не надо так с Верой, она же… ну, ты понимаешь…» А она услышала и взбеленилась: «А что я? Нет, ну что я? Я что, невменяемая?!» Короче, Ивану тоже прилетело.

— А Сёма? Он там?

— Не знаю. Не видел. Я ж на минутку только заехал, у меня вообще сегодня выходной. Сунулся к ним, а там такая веселуха.

Саша вздохнул. Нет, ну это нормальный рабочий процесс, давно пора бы привыкнуть. У режиссера работа нервная. У Веры трудный характер. Ваня обаятельный, как кот Бегемот, но наряду со всеобщим обожанием собирает урожай щипков и тычков от коллег и даже от друзей. Это все понятно. Но так хотелось, чтобы в первый день все прошло гладко, чтобы можно было просто порадоваться встрече и новой работе. Хорошо, что хотя бы Роман, похоже, на него не в обиде из-за Лепорелло.

— Ладно, Сань, давай. Удачи.

— Ага, удача мне потребуется. При таких-то раскладах…

Роман уже спускался по ступенькам, но обернулся и впервые с начала разговора остановил на нем внимательный взгляд, прохладный и пронизывающий, как весенний сквозняк.

— Да, с Сундуком работать трудно. Особенно теперь. Думаешь, у тебя получится?

Саша криво усмехнулся и промямлил что-то неразборчивое.

Премьера «Дон Жуана» в Славике должна была состояться еще в прошлом сезоне. Уже был утвержден состав, уже шли репетиции и шились костюмы, но дело застопорилось, едва начавшись. Сначала режиссер загремел в больницу, потом из-за каких-то административных проволочек пришлось перенести дату премьеры. Все это вместе взятое никак не согласовывалось со строгим графиком приглашенных звезд, и работа развалилась окончательно. Саша наблюдал за началом этой истории, а о ее бесславном завершении узнал от Вани, когда сам был уже в Париже. И вот в этом сезоне невезучий «Дон Жуан» наконец попал в заботливые руки: Сундуков взялся поставить его с нуля, с другим составом и в других декорациях. «А в прошлом году интересная была концепция, — рассказывал Ваня, пока они коротали время в аэропорту. — Там все происходит в психбольнице, все ходят в пижамах, Дон Жуан — в костюме мухомора, а Командор…» — «Голый?» — догадался Саша. «Ага. Ну он же статуя! Так что голый, как младенец. Святослав должен был его петь». — «Святослав? Голым? А, ну тогда понятно. Этот проект был обречен на провал с самого начала». Они посмеялись, но Саша внутренне вздохнул с облегчением. Сундуков был известен приверженностью к благородному консерватизму и старомодной пышности. Он не заставит Командора петь голым и не отправит никого в психбольницу. И никаких мухоморов.

Вспомнив обо всем этом, Саша повеселел и бодро зашагал по коридору. Ваня говорил, что с утра они будут репетировать, но, судя по рассказу Романа, репетиция не задалась. Однако и Вера, и Ваня обнаружились в репетиционном зале. Саша заглянул в приоткрытую дверь и помахал им рукой, но его не заметили. Ссора с Сундуковым, очевидно, не так уж сильно поколебала их душевное равновесие, потому что они мирно сидели за столом перед ноутбуком и о чем-то беседовали. Вера, в отличие от Вани, заметно похудела. Это хорошо, Сёме ее на руках носить… или Ване?

— Я даже думаю, тут можно прямо так и начать, — говорила Вера. — «Я сидела у окна…» Нет, как-то куце получается. Я сидела у окна…

— «И размышляла о тщете всего сущего», — предложил Ваня.

— И размышляла… «Я сидела у окна всю ночь, размышляя о том, что это, очевидно, было мое последнее выступление. Интриги режиссера…» Нет, не буду про режиссера. Много чести.

— Правильно. Черт с ним совсем.

— «А на следующий день все критики написали, что Лебединская в этой роли была великолепна…» Нет, как-то бесцветно. «Критики написали, что Лебединская продемонстрировала мировой класс…»

— «Критики написали, что Лебединская была создана для этой роли…»

— Нет, не то что-то.

— «Критики не нашли слов от восторга», — влез со своим предложением Саша, хотя его никто не спрашивал и даже самого его присутствия не замечали.

— А, Саша, — Вера наконец подняла на него глаза. — Как долетел?

И снова погрузилась в текст.

— А где Сёма?

— Шалит, — рассеянно отозвалась Вера.

— Что?

— Обрабатывает Антиноя.

— Что?.. Кого?..

— Да подожди, — отмахнулась Вера. — Мне надо сейчас эту главу отправить…

— Он тебя, кстати, хотел видеть, — встрепенулся Ваня, — с утра спрашивал.

— Сёма?

— Антиной.

Вера досадливо поморщилась.

— Сашенька, ты бы пошел, я не знаю… выпил бы кофе, а?

— Точно, — Ваня глянул на него виновато, — выпей пока кофе с котиками. Мы скоро придем.

— С какими ко…

Вера опустила очки на кончик носа и бросила на него взгляд, который в более чувствительной персоне прожег бы дырку. Но Саша лишь улыбнулся, аккуратно притворил дверь и пошел пить кофе.

В буфете было почти пусто — никаких котиков и никаких Антиноев. Зато там обнаружился Сёма. Он не шалил, никого не трогал, смирно сидел за столиком с Сундуковым, внимательно слушал и согласно кивал. Саша помедлил на пороге, разглядывая режиссера с некоторой опаской. Слишком живы были воспоминания о Великовском… Но ничто в Сундукове не внушало тревоги. От него веяло добропорядочной скукой и основательностью.

Сёма словно почувствовал спиной его взгляд и обернулся.

— Саша!

— Ну хоть кто-то рад меня видеть!

— Я тоже рад, — сказал Сундуков, поднимаясь и протягивая руку. — Молодец!

Это означало «молодец, что приехал» и предвещало вопрос «почему не хотел?». Саша торопливо спросил:

— А где котики?

— На крыше, — сказал Сундуков недовольно.

С одной стороны, это было логично. С другой… все-таки странно.

— А что они там делают?

— Медитируют.

Это ясности не добавило.

— Я как-то отстал от жизни, — признался наконец Саша. — Вроде по отдельности все слова понимаю, а смысл ускользает. Что за котики такие, а?

— Ну котики… — Сёма пошевелил пальцами в воздухе, силясь выразить что-то невыразимое. — Люша и Тотоша.

— Спасибо. Ты мне очень помог. Умеешь ты так объяснить, что сразу все становится понятно!

— Это Церлина и Мазетто, — сказал Сундуков. — Ну, в смысле исполнители, которые их поют.

— А почему они котики?

— Потому что они из КОТиКа. Ну из этого, как его… Камерный оперный театр имени Красавцева.

— Ага. А почему на крыше? Холодно еще, чтобы там медитировать.

— Они не на настоящей крыше, а на сцене… там декорации, ну и они на крыше сидят. Тотоша боится высоты, вот его и приучают помаленьку. А то ему надо будет Дон Жуана с крыши высматривать, а он на нее шагу ступить не может.

— Спасибо, — Саша улыбнулся Сундукову с искренней благодарностью. — А то я совсем запутался уже. Про котиков понятно теперь. А кто такой Антиной и как Сёма его обрабатывает?

Сёма поперхнулся чаем и сделал страшные глаза. Саша непонимающе заморгал. Сундуков отодвинул чашку, расплескав кофе на блюдце.

— Антиной — это, по-видимому, я, — сказал он.

В повисшей неприятной паузе вдруг пронзительно затрезвонил телефон, и Сундуков, насупившись, полез в карман.

— Да! Я. Что?.. Сейчас? Ну я не знаю, а что?..

Он встал из-за стола и отошел к окну.

— Ты с ума сошел! — зашипел Сёма. — Не называй его Антиноем!

— Да я ж не называл… Я откуда знаю? Вера сказала…

Саша смущенно оглянулся на Сундукова, который бубнил что-то в телефон. Его мощная кряжистая фигура заслоняла свет робкого апрельского солнца.

— А почему он… Антиной?

— Ну он же Антоний у нас по паспорту. Родители удружили… Ему вместо «здрасьте» каждый второй при встрече говорит: «Антоний, где твоя Клеопатра?»

— Ужас, — посочувствовал Саша. — Но Антоний — это все-таки ничего, почти нормально.

— Ну так-то да. Но у нас в прошлом месяце в афише опечатку сделали. И вместо «Антоний» написали «Антиной». Антиной Иванович Сундуков. И в таком виде его развесили везде. Ну на сайте ладно, быстро поправили, а вот на афишах…

Сундуков тяжело опустился на стул рядом с ними.

— Чертовы спамеры достали! Так о чем мы?

— О «Дон Жуане», — сказал Сёма. — Ты хотел что-то про концепцию.

— А, ну да. Так вот, я говорю, что этой опере надо вернуть ее первоначальный смысл. Это история о том, что разврат наказуем! Что беспорядочная личная жизнь до добра не доведет! Что не надо приглашать в свой дом на ужин кого попало!

— И людей убивать тоже нехорошо, — нерешительно вставил Саша.

Ему было неловко за то, что он обозвал ни в чем еще не провинившегося Сундукова Антиноем, и хотелось сказать ему что-то приятное. Сундуков обернулся к нему.

— Да, кстати, а вот Лепорелло… Как ты думаешь, как он жил до того, как пошел в услужение к Дон Жуану?

— Хорошо жил, — Саша пожал плечами. — Никакие статуи в гости не приходили, никто не проваливался в огненную бездну. Хорошая была жизнь.

Сёма посмотрел на него с укоризной.

— Вообще они ведь не так давно знакомы, если подумать, — продолжал Саша. — Года два-три, не больше.

— Это ты откуда взял? — прищурился Сундуков. — В либретто ничего такого нет.

— В либретто нет, но можно подсчитать. Вот смотрите. По сколько женщин в сутки соблазнял Дон Жуан? Ну так, в среднем.

— По десять, — сказал Сёма.

— Не многовато? — нахмурился Сундуков.

— Ну в либретто же написано, что по десять за раз! Он сам так говорит.

— Тю! Мало ли что он говорит. Здоровья ему не хватит, по десять-то за раз…

— Здоровья, может, и хватит, — сказал Саша, — не будем зря обижать благородного дона. А вот времени точно не хватит. Надо же ему иногда есть-пить, спать… мыться время от времени, ногти стричь, я не знаю… Путешествовать опять же! Они вон где только не были за эти два года, включая Турцию. Нет, по десятку в день никак не успеть.

— Бывали хорошие дни, — возразил Сёма.

— А бывали плохие! Вон вся опера про то, что у него выдался очень неудачный день. Так что десять — это перебор.

— Семь, — сказал Сёма.

— Пять, — сказал Сундуков.

— Сойдемся на двух-трех, — подытожил Саша. — Теперь смотрите. Точное число его женщин нам известно, у Лепорелло все записано.

Сёма надел очки, положил на стол телефон и открыл на нем калькулятор.

— Я понял, к чему ты клонишь. Ну давай посчитаем. Валяй!

Саша откашлялся и затянул вполголоса:

In Italia seicento e quaranta,

in Almagna duecento e trentuna,

cento in Francia, in Turchia novantuna,

ma in Ispagna son già mille e tre!⁽¹⁾

— Значит, шестьсот сорок в Италии, потом двести тридцать, потом сто и девяносто… и тысяча три. Итого… две тысячи шестьдесят три.

— Теперь дели. Если они ведут этот список с того момента, как Лепорелло начал ему служить… Два года — это семьсот тридцать дней. Получается, в день у Дон Жуана было 2,826027397260274… женщины.

Сёма посмотрел на него испуганно.

— Ну округлим до трех, — милостиво согласился Саша. — А если Лепорелло служил ему три года, то получается… меньше двух женщин в сутки. Полтора землекопа.

— Землекопов я не соблазнял, — обиделся Сёма. — Не надо меня демонизировать. То есть не меня, а Дон Жуана.

Сундуков окинул Сашу одобрительным взглядом. Было видно, что такой серьезный подход к делу ему по душе.

— Я подумывал сделать для Лепорелло небольшую сцену во время увертюры, — сказал он. — Ну, в качестве пролога. Только в либретто ничего такого нет.

— Так можно дополнить либретто, — предложил Сёма. — Ну, например, что-нибудь о том, как Дон Жуан познакомился с Лепорелло.

— Нет, — Сундуков покачал головой. — Это отсебятина. Нехорошо.

— Ну почему сразу отсебятина? Ну пусть в либретто нет, но другие авторы про это писали…

— И про историю их знакомства писали?

— Ну да! Вот тот же Мольер…

— Нет, у Мольера не было, ты что-то путаешь, — строго сказал Сундуков.

— Ну тогда Тирсо де Молина.

— Сёма, не выдумывай, у него тоже не было.

— Ну, значит, у кого-то другого. Про Дон Жуана кто только не писал! Томмазо Хампсонелло, Лукино де Пиза…

— Точно, — подхватил Саша. — Херальдо Финлеас, Марио Цвеччино… Я тоже что-то такое припоминаю.

— Ну вот! — обрадовался Сёма. — Саша тоже знает. А он у нас такой, он всегда очень основательно готовится к роли, ты же сам видишь. А познакомились они так. Однажды поздним весенним вечером Лепорелло шел себе домой, беспечно насвистывая песенку, как вдруг прямо перед его носом что-то вывалилось из окна второго этажа! Это был Дон Жуан, который сбегал от своей очередной пассии…

— Голым, — уточнил Саша. — Потому что он только успел раздеться, как заявился ревнивый муж, и пришлось ему улепетывать от красотки в чем мать родила.

— Ну вот. И он возник из темноты прямо перед носом у Лепорелло и говорит: «Мне нужна твоя одежда, ботинки и мотоцикл!»

— Погодите, — перебил Сундуков. — Во-первых, мотоцикла у Лепорелло не было. Но это фигура речи, я понимаю. Во-вторых, у Дон Жуана была шпага, зачем бы ему сбегать? Он мог сразиться, как сразился с Командором!

— А шпагу припрятала та самая бойкая девица, чей якобы муж неожиданно пришел домой, — пояснил Саша. — Потому что они были мошенники, и это была их обычная схема — она присматривала богатенького кавалера и заманивала его к себе в дом, а потом его выставляли на улицу, обобрав до нитки. И Дон Жуан тоже попался на эту приманку… Вот. Лепорелло, услышав эту историю и вдоволь посмеявшись над простодушным кабальеро, все-таки согласился одолжить ему что-нибудь из своей одежды, чтобы тот мог хотя бы добраться до дома. И вызвался проводить его до этого самого дома.

— Потому что он был очень добрый! — растроганно улыбнулся Сёма.

— Нет, он просто хотел получить обратно свой плащ, ну или что он там ему одолжил для прикрытия наготы. В общем пришли они в дом Дон Жуана. А там такой… ну, короче, шикарный дом и все такое. Лепорелло на это посмотрел и говорит: «Да вы никак и впрямь важный сеньор?» А Дон Жуан, чтобы как-то поправить свое реноме, расхвастался: «Да, еще какой важный! Это все мое! Я, знаешь, брат, вообще ого-го! И соблазняю по десять красоток за одну ночь!» И в подтверждение своих слов показал ему вот эту свою бухгалтерию… А Лепорелло ведь неграмотный, откуда ему знать, что там не перечень любовных побед, а счета от портного и рецепты от преждевременного облысения? Он и поверил… тем более что в остальном Дон Жуан ему не наврал, он и правда богатый и знатный сеньор. И Лепорелло сам вызвался ему служить. И стали они как… как Дон Кихот и Санчо Панса. Наивный деревенский парень принял за чистую монету россказни своего хозяина… И чем больше он верит, тем больше Дон Жуан рисуется перед ним и храбрится. А на самом деле…

— На самом деле он никому не нужен, — кивнул Сёма. — Потому что он неудачник. За все сценическое время у него ни разу ничего не получилось ни с одной из женщин! И даже какая-то безымянная девица, которая приняла его вначале за Лепорелло, мгновенно его отшила, как только поняла, что обозналась… И что получается? Девушка Лепорелло верна своему возлюбленному, а Дон Жуану все его донжуанство ни разу не помогло. Неудачник как есть. И даже Лепорелло наверняка со временем обо всем догадался, но продолжает подыгрывать хозяину — то ли из жалости, то ли из жадности, хотя и порывается все время уйти. А Дон Жуан сам по себе никому не нужен. Он покупает преданность Лепорелло за деньги, он подкупает крестьян угощением и шоколадом… И Лепорелло, пожалуй, все же в глубине души его жалеет. Бедного этого чудака с его фантазиями, такими жалкими и такими понятными, о том, как он крут и прекрасен… мог бы быть, просто ему все время не везет.

Сундуков позвенел ложечкой в пустой кружке.

— По-моему, вы это все только что выдумали, — сказал он неуверенно. — Но это неважно. Во-первых, Лепорелло грамотный, он же там потом читает надпись на памятнике. Во-вторых, нам все равно не уместить всю эту фантастическую историю в одну коротенькую увертюру. В-третьих, Сёма не может бегать по сцене голым…

— Почему не могу? — удивился Сёма. — Совершенно не вижу, почему бы благородному дону не пройтись туда-сюда голым.

Сундуков посмотрел на него озадаченно и промокнул лоб бумажной салфеткой.

— У тебя в контракте написано, что ты на сцене не раздеваешься.

— Да? — еще больше изумился Сёма.

— Да! В твоем контракте, подписанном лично тобой в трех местах! Ты что, не знал?

— Нет. Никогда не читаю контракты. Это пошлость, читать контракты.

— И вообще… нам тогда возрастные ограничения придется ставить! Если Сёма будет там голый… А у нас и так народ в оперу не ломится, чтобы дополнительные препоны им создавать.

— Вот потому и не ломится, — веско сказал Саша. — Потому что мы не показываем им голого Сёму. В этом все дело.

1) Итальянок шестьсот было сорок,

немок было две сотни и тридцать,

сотня француженок, турчанок девяносто,

ну, а наших испанок,

а испанок так тысяча три!

Вернуться к тексту