Горе мне, горе! (джен)

Когда я наконец пришёл в Эффель Брандир⁽¹⁾, искусно прячась от людей за деревьями и кустами, чтобы они не испугались моего странного вида и не связали меня как безумного, была уже ночь. Три дня и три ночи прошло с нашего разговора с Мелиан. Я вошёл в Круг Совета, закутавшись в подобранный по дороге плащ, кем-то случайно брошенный или оставленный. Мне не было совестно, ведь я не украл этот плащ, со временем я просто возвратил бы его владельцу.

А вот и утро. Я увидел, как после омовения в Круг Совета приходят один за другим старейшины Дома Халет. Я смотрел на опаленные смутой дома горожан и с болью видел при свете солнца как мало халадинов осталось в Бретиле⁽²⁾. Убийство дракона и Брандира лишь спровоцировали новое бегство. Безумная надежда затеплилась в моём сердце. Ведь Владычица Мелиан ничего не говорила о казни. Если меня сегодня казнят за мои преступления, то я не совершу греха убийства и буду чист в глазах Эру и Мелиан.

Наконец, Харедор, самый молодой из старейшин, которому всего исполнилось только тридцать лет, заметил меня.

— Подайте этому несчастному человеку подаяние и выведите его из Круга Совета,— с состраданием в голосе произнёс он, видимо, приняв меня за бродягу.

— Меня не надо жалеть, о Харедор, сын Хартретона, — произнес я, открыв замотанное тряпкой лицо и сбросив заёмный плащ. — Я Турин, сын Хурина, несчастнейший и отверженнейший из людей. Выслушайте же, старейшины дома Халет, к чему человека приводит его гордыня и безрассудство.

И я отверз уста свои и говорил к ним, растерянным и замершим на месте, описывая свою жизнь. Я рассказал про нищее, голодное детство в Хитлуме, под властью Истерлингов, людей, предавшихся Морготу, про унижения моей матери и сестры, про то, что опасаясь за мою жизнь мать с сестрой отослали меня в Дориат, к королю Тинголу, которому некогда служил мой отец Хурин, безвестно сгинувший на войне. Я описал смерть острого на язык эльфа-насмешника, которого я напугал и затравил, а потом бунт против короля, отказ повиноваться его королевскому правосудию, уход в горы, житье-бытьё среди разбойников, затем приход Белега и его смерть, потом другие злоключения, в том числе касавшиеся гибели великого Нарготронда, королевства эльфов. Затем я поведал им, замершим от ужаса, гнева и отвращения, повесть о моей сестре-жене Ниэнор Ниниэль и о Брандире, этом несчастном, любившем её и убитом мною бессудно. Когда я закончил говорить, был уже полдень, и солнце, не обращая внимание на чувства собравшихся, весело светило сквозь кроны могучих деревьев.

Долго-долго длилось потрясенное молчание старейшин. Наконец, поднялся самый старый из них, Хальдун из дома Борлага, младшей ветви рода Халет, и с презрением молвил:

— Мы выслушали тебя, презренный разбойник, запятнавший свой род немыслимыми преступлениями, отвергнутый эльфами, Валар и Создателем. Единственное чего я не понимаю, почему ты еще жив и не покончил со своей жизнью. Должно быть, ты — ничтожный трус, недостойный носить оружие, поэтому ты хорошо сделал, что сам отказался от него.

Я молчал, завернувшись в тряпье, ничего не отвечая на его слова и склонив голову. Некоторое время Хальдун, отвернувшись, тихо беседовал с другими, я ожидал их приговора, не ведая страха. На душе было пусто и темно.

Наконец, Хальдун вышел в центр Круга Совета, ударил своим посохом об землю и громко провозгласил:

— Так как Дому Халет стало известно, что Турин из рода Хурина добровольно признался в своих преступлениях и является убийцей дракона, угрожавшего нашему селению, мы не можем предать его смерти или судить его по нашим законам, но да будет он навеки опозорен. Возьмите его, стража, и дайте ему пятьдесят плетей, а потом повесьте, связав ему руки и ноги, на древе и пусть висит там до вечера, не давайте ему пить и есть. Вечером дайте ему поесть и попить, а утром следующего дня привяжите его к столбу и пусть каждый из Дома Халет подойдет к столбу и плюнет ему в лицо. После же отвяжите его и гоните палками и камнями за пределы Бретиля, пока не скроется от наших глаз презренный преступник, отверженный бродяга и ничтожный трус.

Хальдун посмотрел на меня, ожидая увидеть на моём лице ужас или надеясь, что я буду молить о пощаде. Он вряд ли понимал, что я втайне молил об одном — чтобы они посильнее били меня и потуже связали мне руки и ноги, чтобы все плюнули мне в поганое лицо, которое смело целовать собственную сестру, и гнали потом как последнего разбойника, которым я и был в собственных глазах.

Пытка началась. Стражи подтащили меня к огромному бревну, перекинули через него, содрали со спины и плеч тряпьё, обнажив мою спину, и начали избиение. Сначала я молчал, а позже, когда кровь стала ручейками струиться с моей спины, начал слегка постанывать, терпя невыносимую боль без крика. Но пятьдесят плетей — это ничто для такого воина, как я. Окончив, стражники крепко связали мне руки и ноги и повесили за руки на дереве. Я висел, поворачиваясь слегка от полуденного ветерка туда и сюда, висел смирно, без единого звука, хотя на спине у меня кровоточила гигантская рана, а руки и ноги гудели как огромный встревоженный улей. Лениво текли мои мысли и в них дивился я милосердию Мелиан. Даже если все триста лет бодрствования моего будут полны такими же точно мучениями, всё равно этого будет мало, чтобы искупить совершенное мной зло. А благие народы, народы эльфов, гномов и людей не умеют по-настоящему пытать. Доводилось мне, Турину, пару раз попадать в лапы орков. Вот там были пытки так пытки. А это так — пощекотали только, сносно. Терпеть можно. Но наступил вечер. Меня отвязали, дали попить и бросили кусок мяса и хлеба в пыль, как собаке, приказав подобрать еду ртом, что я и сделал.

На следующий день рано утром старейшина Хальдун перечислил перед собравшимися в центре лесного поселения жителями мои преступления и огласил приговор. Я видел, как мрачнели и угрюмели лица людей, прежде любивших меня, как многие отворачивались, а другие ярились, гневались и сжимали кулаки. Мне хотелось крикнуть, что не стоит так расстраиваться из-за какого-то разбойника и преступника, которых много развелось в Арде стараниями Моргота, но я сдерживал свой поганый язык. Наконец, стража схватила меня и привязала к столбу и толпа надвинулась на меня, выкрикивая:

— Трус и предатель рода!

— Убийца друзей!

— Разрушитель королевств!

— Разбойник и вор!

С каждым таким криком в моё лицо летел очередной плевок. Были также пара пощечин и тычков, но стража хорошо знала своё дело и быстро прекращала любое самоуправство. Когда прошло время и солнце уже начало клонится к закату, меня отвязали, а толпа с улюлюканьем и свистом стала бросаться в меня камешками и тыкать палками, мне же приказали бежать. И я побежал, стремясь ни в коем случае не обогнать преследователей слишком сильно, не потерять их из виду. Так мы бежали несколько часов, после чего мои преследователи стали отставать от меня. Вскоре я вышел на границу Бретиля и приблизился к Поясу Мелиан, к пределам реки Сирион. С этой стороны магии Врага⁽³⁾ не было видно вовсе. Но я мог видеть Завесу.

Бурные волны магии Света и Жизни царили здесь, приливая и отливая как гигантская полноводная река. Весело прыгали и бегали мелкие зверьки, летали птицы, в траве стрекотали кузнечики. Всё живое радовалось этой магии, и только людям, эльфам, гномам и оркам она внушала неизбывный ужас. Но я знал, что мой удел — вечное скитание, и, закрыв глаза, вступил в пределы Завесы, смертельные для любого человека, эльфа, гнома или орка, покусившегося на то, чтобы пересечь её извне, но — не для меня.

1) главное поселение халадинов в лесу Бретиль

Вернуться к тексту

2) Незадолго до описываемых здесь событий в Доме Халет произошла гражданская война, многие жители бежали

Вернуться к тексту

3) здесь — Моргота

Вернуться к тексту