Макбет (гет)

Он слишком сильно сжимал её запястья; кожа казалась холодной и немного липкой, и Гермиона чувствовала учащённый пульс там, где их руки соприкасались. Было ли это её собственное сердцебиение или пульс Драко, она не знала.

— Кровь лили встарь, когда закон ещё не правил диким древним миром, — начал Драко, глядя ей прямо в глаза. Его голос звучал низко и глубоко — достаточно громкий, чтобы долетать до дальнего конца Большого зала, но не менее мрачный и пугающий.

Они дошли до середины сцены пира, сразу после первого появления духа недавно убитого Банко. Этот эпизод был у Гермионы одним из любимых — по крайней мере, до тех пор, пока состояние Драко не наложило на него тень мрачной иронии.

— И после продолжали совершать… — его пауза затянулась чуть дольше обычного, и Гермиона была единственной, кто заметил лёгкую дрожь в плечах. — …ужасные убийства, невыносимые для слуха. — Драко выпустил запястье Гермионы, чтобы коснуться её щеки с той стороны, которая была видна зрителям. Грейнджер размяла освобождённую руку, радуясь наличию банкетных столов, которые скрыли это действие. Ей бы не хотелось объяснять, почему Драко так крепко вцепился ей в запястье.

Он отступил от неё на шаг, выпуская вторую руку и качая головой.

— Но, бывало, расколют череп, человек умрёт — и тут всему конец. Теперь покойник, на теле чьём смертельных двадцать ран, встаёт из гроба, с места нас сгоняя… — Продолжая отступать, Драко подошёл к самому концу стола, обессилено падая на стул и зажимая рот ладонями, которые затем скользнули ниже, обхватывая шею. — И это страшнее самого убийства, — закончил он, не сводя глаз с Гермионы, голос его едва слышно дрожал, а каждое слово будто давалось с трудом.

Гермиона двинулась вперёд, склонившись рядом с ним.

— Без вас скучают гости, государь, — с особым выражением проговорила она.

Под прямыми углами от королевского стола, формируя букву «Т», располагались столы лордов. В день представления они будут уставлены едой, благодушно приготовленной домашними эльфами, но сейчас столы пустовали, за исключением кубков, которые требовались для тоста. Группа лордов, состоящая в основном из пятикурсников, которые не смогли получить роль со словами или произносили всего пару строк, расположилась по оба конца от королевского стола, изображая оживлённую беседу и бросая любопытные взгляды в сторону короля с королевой.

— Задумался, — произнёс Драко со вздохом, затем прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями, и поднялся на ноги. Гермиона тоже выпрямилась и отступила, сражаясь с внезапно подступившим желанием чихнуть. Сцену возвели совсем недавно, и запах свежей краски настойчиво лез в нос.

— Друзья, не беспокойтесь, — начал Драко бодро и громогласно, улыбаясь лордам и перемещаясь к левому концу стола. Он небрежно отмахнулся от временного помутнения, продолжив: — Не удивляйтесь недугу моему. Он не опасен. Домашние мои давно к нему привыкли. Я выпью за здоровье всех гостей!

Жестом указав на жену, он добавил:

— Налейте мне вина. — И это был знак для Гермионы, чтобы натянуть на лицо самую гостеприимную улыбку и наполнить его бокал. На столе стоял графин с водой — в день постановки её должен был заменить фруктовый сок, смешанный до цвета красного вина — из него Гермиона наполнила кубок Драко. Тот принял его и высоко поднял над головой. — За процветание всего стола и за недостающего нам друга, за дорогого Банко! Как жаль… — Драко снова замолчал, улыбка на его губах померкла, но он быстро взял себя в руки. По крайней мере, должен был по сценарию. Гермиона заметила искру, блеснувшую в его глазах, пальцы, крепко сжимавшие кубок, совсем как до этого они сжимали её запястья. — Как жаль, что с нами нет его!

Лорды подняли свои кубки в ответ и заговорили вразнобой (режиссёры потратили несколько недель, чтобы отучить их говорить синхронно, что выглядело крайне неестественно):

— Здоровье ваше!

Они отпили из кубков, но ровно в ту секунду, когда Драко поднёс к губам воображаемое вино, на сцене вновь возник дух Банко, прозрачный и мерцающий. Он сел на единственный свободный стул, предназначавшийся Макбету, глумливо подняв призрачный кубок в сторону короля.

Драко на мгновение замер, а затем пронзительно воскликнул:

— Сгинь! — и запустил кубком в стул, разбрызгивая воду, которая замочила одежды ближайших лордов, охнувших от неожиданности. — Скройся с глаз моих! — голос Драко был чем-то средним между криком и мольбой. Он попятился к правой стене и продолжил уже с отчаянием: — В костях твоих нет мозга, кровь застыла…

Он не должен был останавливаться.

— Кровь застыла…

В роли леди Макбет Гермионе следовало смотреть на него со смесью волнения и плохо скрытого раздражения, но внутри всё похолодело.

— Кровь…

Она увидела, как Драко нервно сглотнул, как его глаза заволокло туманом, когда он уставился на насмешливого, ужасающего призрака, как наигранное удивление лордов в ответ на поведение Макбета превратилось в настоящую растерянность, и в этот момент у неё не осталось сомнений.

— Кровь твоя…

Его губы продолжили двигаться, но из горла не вырывалось ни звука.

— Драко? — это была Меган, в вопросе которой звучало вежливое недоумение. — Ты в порядке?

Он не ответил. Гермиона понимала, что должна что-то сделать.

— Драко? — позвала она и, не получив ответной реакции, пересекла сцену, останавливаясь рядом. Он даже не заметил, что она подошла, не отрывая глаз от видения. В любую секунду трещина в сознании Драко могла пойти глубже, заставив его сказать что-то изобличительное — что-то, что в лучшем случае вызовет подозрения и раскроет тайну, а в худшем…

— Драко! — снова позвала она и протянула руку, чтобы потрясти его за плечо. Он вздрогнул и моргнул, возвращаясь в реальность. Гермиона готова была упасть от облегчения, но им требовалось объяснение произошедшему. Быстро перебрав в голове варианты, она спросила: — Опять голова?

— Гермиона? — переспросил он, недоуменно моргнув. — Что?

Она остро ощущала взгляды всех присутствующих, направленные на них.

— У тебя снова началось головокружение? — повторила Гермиона, встречаясь с ним взглядом, стараясь, чтобы Драко понял, что она пыталась сделать, и подыграл ей. — Как в прошлый раз? От того оглушающего заклинания.

— Оглушающее… — Его взгляд на мгновение переместился в сторону, где как раз стоял любопытный лорд-пятикурсник, вытянувший шею, чтобы получше всё рассмотреть, затем в другую сторону — на режиссёров, стоявших на дальнем конце Большого зала, и в его глазах зажглась искра понимания. — А, да.

Драко поднёс ладонь к виску, словно у него болела голова; Гермиона всё ещё могла разглядеть остатки растерянности и ужаса в его глазах.

— Тебе нужно сходить к мадам Помфри? — обеспокоенно спросила Рут.

— Нет-нет, я в порядке, — заверил Драко с тёплой улыбкой. Гермиона видела, что она неискренняя — улыбка, использованная, чтобы убедить в своих словах, — но сомневалась, что кто-то ещё это заметил. Только не человек, незнакомый с ситуацией, только не тот, кто недостаточно хорошо знал Драко. — Это случалось пару раз раньше, но я в порядке.

Рут нахмурилась.

— Но если это происходит не в первый раз и ты не знаешь причину, тебе всё же стоит сходить к мадам Помфри. Или к кому-то, кто разберётся в ситуации, — настаивала она.

— В конце концов, — вступил Стэн с неизменной улыбкой, — нельзя, чтобы у тебя закружилась голова во время выступления, верно? А премьера уже через неделю.

— Схожу сразу после репетиции, обещаю, — заверил Драко.

Меган одобрительно кивнула.

— Отлично, тогда начнём сначала. Бэкстейдж, вы готовы?

Голова парня-семикурсника высунулась из-за кулис.

— Можешь называть меня просто Питер, — заметил он с ухмылкой. — И да, я готов.

— Не дай этому кубку никого ударить, пока он летит, — мрачно попросила Меган. — Хорошо, с самого начала.

Питер поднял кубок с того места, на которое тот приземлился — куда его направили несколько использованных заклинаний — и протянул Гермионе, которая стояла ближе остальных. Забирая кубок у Питера с вежливым «спасибо», она заметила, что её рука дрожит. Они оказались так близко к раскрытию тайны. Если бы режиссёры не поверили, что состояние Драко было лишь следствием неудачного заклинания, если бы Драко сказал что-то изобличающее, если бы он не смог так легко выйти из своего состояния. Им просто повезло.

Прилагая все усилия, чтобы не расплескать воду, Гермиона вновь наполнила кубок для Драко. Нельзя надеяться, что удача будет сопутствовать им постоянно. Не существовало никакой гарантии, что в следующий раз он не разоблачит себя. И это могло произойти где угодно: на уроке, за обедом, во время репетиции, в общей гостиной Слизерина, когда Гермионы не будет рядом, чтобы помочь. И если его тайну раскроют…

Гермиона передала Драко чашу, уставившись на дрожащую поверхность воды, пока не почувствовала, как его пальцы обхватили основание кубка, лёгким движением коснувшись её кожи, и Гермиона невольно задержала дыхание. Глаза Драко были ярко-серого цвета, наполненные тёмной болью, слишком привычной в этом взгляде — словно небо в ожидании бури.

— Спасибо, — произнёс он, принимая кубок, и Гермиона была единственной, кто знал, за что именно он её благодарил.

* * *

Гермиона скользнула большим пальцем вдоль края страницы, почти не обращая внимания, что на ней написано. Даже убаюкивающие чернила «Истории Хогвартса» не могли отвлечь её. Рон и Гарри справлялись с этой задачей лучше: они хотя бы могли вытащить Гермиону из задумчивости, если она выглядела уж слишком взволнованной, но парни ушли на тренировку больше часа назад, а Гермиона успела прочитать едва ли пять страниц книги, пока беспокойство за Драко не заняло её мысли без остатка.

Премьера постановки приближалась с угрожающей скоростью, а сразу после выступлений начинались рождественские каникулы, которые означали, что Драко вернётся домой к своему отцу. Гермиона изо всех сил пыталась помочь ему, но его почти-приступ во время репетиции доказал, что Драко становилось только хуже. До этого момента он всегда скрывал своё состояние на людях.

И что произойдёт, если он сорвётся прямо при отце? Даже в Хогвартсе, где Драко мог отвлечься на домашнюю работу и рассчитывать на помощь Гермионы, он не мог долго сохранять здравый смысл. Возможно, его хватит на день — о целой неделе даже речи не шло, при этом каникулы длились больше четырнадцати дней. В конце концов Драко сорвётся — это был лишь вопрос времени. И отец узнает о его безумии, узнает, что убийство маглов и маглорождённых сводит его с ума, узнает об участии самой Гермионы во всей этой истории, узнает, что его сын… испытывал чувства к маглорождённой девушке.

Как он поступит? Гермиона не была близко знакома с тонкостями семейных отношений между Драко и его отцом, но никак не могла представить, чтобы человек вроде Люциуса Малфоя принял новости с понимающей улыбкой и позволил Драко никого не убивать, если ему этого не хочется. В лучшем случае он попытается усилить убеждённость сына в том, что маглы — бесполезные недо-люди, страдания которых должны доставлять Драко удовольствие, тем самым разрушив любой прогресс, которого тот достиг в избавлении от предрассудков. А в худшем случае?

Гермиона не хотела представлять, что Люциус Малфой мог сотворить в гневе.

Она не хотела отпускать Драко домой. Он должен был остаться здесь, в Хогвартсе, где она могла помочь ему избавиться от предубеждений и, возможно, объединиться со Снейпом и убедить Драко покинуть Волдеморта. Но Гермиона уже спросила, не хочет ли он остаться, и Драко отказался, хотя на его лице явственно читалась внутренняя борьба. Драко сказал, что он Малфой; он должен поступать так, как велит его отец, а Люциус желал, чтобы сын приехал домой. Для практики в Тёмных искусствах и прислуживания Тёмному Лорду, как подозревала Гермиона, но уточнять не стала.

Но ещё он был Драко, просто Драко, и Гермиона знала, что если позволит ему уехать домой, то будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Тем временем до конца семестра было рукой подать; оставалось меньше недели до постановки, а через день после премьеры студенты разъезжались по домам. Гермиона упала духом; за такой короткий срок она никак не могла убедить Драко остаться в школе. Она попытается, конечно, попытается — только это ей теперь и оставалось. Возможно, если она…

— Гермиона? Алло?

Внезапно раздавшийся голос выдернул её из задумчивости, и Гермиона подняла голову, встречаясь взглядом с Роном. Его лицо разрумянилось от полёта на метле, а в каждой руке он сжимал по бутылке сливочного пива. Рон смотрел на неё из-под сведённых бровей, но широко улыбнулся, когда Гермиона обратила на него внимание.

— Значит, ты всё-таки слышишь. Я уж было решил, что ты научилась спать с открытыми глазами, — беззлобно пошутил он, протягивая ей бутылку. Гермиона с улыбкой приняла угощение, и Рон опустился в кресло рядом с ней.

— Как прошла тренировка? — поинтересовалась Гермиона — это был первый вопрос, пришедший в голову, к тому же ещё и на весьма безобидную тему. Вопрос, который скорее всего не свернёт на обсуждение опасных вещей вроде Драко, Пожирателей смерти или безумия. — Но вы закончили чуть раньше, верно?

Гермиона уже собиралась спросить о Гарри, но вспомнила, что у него было назначено занятие по окклюменции.

— Да, но ты видела, какая там погода? — отозвался Рон, указывая на ближайшее окно горлышком бутылки. Небо за стеклом потемнело, затянувшись мрачными кучевыми облаками, предвещавшими грозу, и Гермиона только сейчас поняла, что уже давно уловила лёгкий свист и призрачный шум дождя.

— Не самая лётная погода, согласна? — заметил Рон.

— Тогда я удивлена, что вас не было так долго, — отозвалась Гермиона, сведя брови. Одежда Рона не промокла — вероятно, высушивающие чары — но это не оправдание для рассекания на метле под дождём. — Ты, наверно, совсем замёрз.

— Ну, во время полёта немного согреваешься, — отмахнулся Рон. — Меня больше удивляет, что ты не заметила. Что ты там читаешь? — Он потянулся за книгой, которая мирно покоилась на коленях подруги, и потянул к себе. Гермиона не стала ему мешать. — Эти частицы могут оставаться в крови носителя до полугода после того, как он покинет школу, однако также могут быть немедленно выведены из организма с помощью зелья, как в случае директора четырнадцатого века, изгнанного из школы после… Постой. «История Хогвартса», да? — догадался Рон, подняв глаза на Гермиону и улыбнувшись, когда та утвердительно кивнула.

— Ты слишком хорошо меня знаешь, — пожаловалась она.

— Не-а. Гарри сказал, что ты читала её, когда мы уходили. А ещё он сказал, что ты была в самом начале, так что… — Рон перелистнул несколько страниц. — Ты или закончила книгу и начала снова, или прочитала три страницы.

Гермиона ощутила, как лицо заливается краской.

— Я отвлеклась, задумалась кое о чём. Ты же меня знаешь.

— Чёрт, — весело выругался Рон, но, заметив недоумение на лице Гермионы, пояснил: — Мы с Гарри поспорили; я должен ему три сикля.

— Вы поспорили на то, как много я прочитаю? — уточнила Гермиона, и эта мысль странным образом её позабавила.

— Не совсем. Я сказал, что ты будешь читать, пока мы на тренировке, а Гарри утверждал, что ты попытаешься читать, но не сможешь сконцентрироваться, — пояснил Рон и сделал глоток сливочного пива, с любопытством наблюдая за Гермионой, прежде чем спросить: — Так о чём ты думала?

— Эм… ни о чём особенном, — ответила она, чувствуя себя крайне неуютно. Гермионе никогда не нравилось лгать, даже если она ни при каких условиях не могла рассказать Рону правду — чувство вины всё равно не давало покоя. — Просто о домашней работе и всякой ерунде. Замечталась.

Рон расплылся в неожиданно триумфальной улыбке.

— Не-а, — весело сказал он, — я тебе не верю. Тебя что-то беспокоит, — добавил Рон, не делая паузы и не давая Гермионе возможности ответить. — Мы с Гарри говорили об этом по дороге на тренировку, пытались выяснить, что могло тебя так взволновать. — Он сделал ещё один глоток сливочного пива, не спуская глаз с Гермионы. Его лицо при этом сохраняло выражение любопытства с толикой беспокойства. После стольких лет дружбы с Роном, Гермиона знала, о чём он думал.

— Я просто волнуюсь за постановку, — услышала она свой голос, чувствуя, как щёки вновь заливает румянец. — До премьеры осталось совсем немного, и вдруг я забуду слова или…

Но Рон уже отрицательно качал головой.

— Мы думали об этом, — сказал он, смерив её долгим взглядом поверх бутылки. — И решили, что если бы ты волновалась за постановку, то вела бы себя, как во время прослушиваний: бегала бы как сумасшедшая и бормотала свои слова. И это не волнение за Гарри: когда ты переживаешь за него, ты постоянно за ним следишь, даже когда не осознаёшь этого, и спрашиваешь, как он себя чувствует.

Гермиона открыла было рот, чтобы поспорить, но, приняв поражение, тут же снова его закрыла.

— Ты слишком хорошо меня знаешь, — снова пожаловалась она, в ответ на что Рон лишь приглушённо хохотнул. Чтобы занять себя хоть чем-то, Гермиона сделала глоток сливочного пива.

— И обычно ты рассказываешь нам, что тебя тревожит, — добавил Рон. — Или как минимум мне, если волнуешься за Гарри. Но не в этот раз. Так что теперь волнуемся уже мы, потому что, ну, значит, это что-то важное, да?

Гермиона отвела взгляд, искоса уставившись на умирающие языки пламени в камине, пускавшие жутковатые отблески по всей гостиной. Она хотела рассказать обо всём Рону и Гарри. Ей никогда не нравилось хранить секреты от друзей, и Гермиона очень, очень нуждалась в помощи. Не для того, чтобы ей сказали, что делать, или сняли часть ноши, связанной с безумием Драко. С этим мог справиться и Снейп. В тот момент Гермиона по-настоящему хотела, чтобы кто-то просто её понял. Немного сострадания и поддержки.

Вот только если она расскажет Рону, он наверняка услышит лишь то, что Драко стал Пожирателем смерти, и начнёт волноваться за её безопасность. К тому же Гермиона не могла предать Драко. Ради его же безопасности рассказать обо всём Снейпу — это она могла оправдать перед своей совестью; посвящать в тайну Рона ради собственного спокойствия казалось как минимум неправильным.

— Гермиона? — раздался терпеливый голос друга. — Ты опять заснула.

— Прости, — вздохнула она, прокручивая бутылку сливочного пива в ладонях. — Просто задумалась.

— Видишь? Именно о этом я и говорю, — заметил Рон, мгновенно посерьёзнев. Он тяжело выдохнул и откинулся на спинку кресла, задумчиво обводя пальцем горлышко бутылки. — Гермиона, ты же знаешь, что можешь всё нам рассказать?

Она улыбнулась в ответ. Не только из-за сентиментальности в голосе друга и лишнего подтверждения, что Рону и Гарри она не безразлична, но ещё и потому, что фраза прозвучала так предсказуемо в их стиле. Подтверждение их дружбы Гермионе не требовалось — она и так была в ней уверена, вот только это всё равно не позволяло открыть парням истинную причину её волнения.

— Тебя Гарри подбил на этот разговор, верно? — предположила Гермиона. — Или вы задумали всё вдвоём.

Рон едва заметно нахмурился.

— Ну да. По большей части это была его идея. Но ты же понимаешь, что я говорю совершенно искренне? — быстро добавил он, поднимая голову, чтобы встретиться с Гермионой взглядом; и взгляд этот был мягким и немного взволнованным.

— Конечно, знаю, — отозвалась Гермиона, невольно улыбаясь и чувствуя, как по телу разливается тепло, которое нельзя было списать исключительно на сливочное пиво.

— Хорошо, — бодро сказал Рон, делая ещё один глоток, после чего поставил бутылку на стол и вернулся в своё кресло, бросив быстрый взгляд на Гермиону. Та с возрастающей неловкостью чувствовала, что Рон ждёт, когда она заговорит. Гермиона набрала в лёгкие воздуха, но почти сразу выдохнула. Как объяснить, что она не может открыть друзьям правду?

— Я очень-очень хочу, чтобы вы обо всём узнали, — начала она, думая, что это не самый плохой вариант. Рон кивнул и подался вперёд. Гермиона сделала решительный вдох. — Но я не могу никому рассказать.

Рон подскочил на месте, прежде чем она успела объясниться.

— Ты можешь рассказать нам, — настаивал он. — Всё что угодно. Неважно, даже если это что-то неприятное, мы не…

— Я никому не могу рассказать об этом, — повторила Гермиона, твёрдо глядя ему в глаза. — Потому что… Потому что я кое за кого волнуюсь. И это его проблема, а не моя — я не могу предать его доверие, — пояснила Гермиона, видя, как хмурится Рон, и ощущая некоторую неловкость. Она знала, что он просто хотел помочь, и знала, что своим беспокойством заставляет волноваться Рона и Гарри, но с этим Гермиона ничего не могла поделать. Выдать тайну Драко было бы гораздо хуже.

— Как скажешь, — сдался Рон со вздохом. — Можешь хотя бы сказать, за кого ты так переживаешь?

Гермиона прикусила губу. Если она ответит на вопрос честно, то придётся слишком многое объяснять, а Рон будет лишь сильнее волноваться и, возможно, разозлится, а ещё станет строить догадки, которые, к сожалению, окажутся верны. По крайней мере, в том, что касается участия Драко в делах Пожирателей — о сумасшествии Рон вряд ли узнает.

— На этот вопрос я тоже не могу ответить, иначе ты догадаешься, — произнесла Гермиона извиняющимся тоном. — Ты не знаком с этим человеком близко.

Рон слегка нахмурился, словно пытаясь угадать, но затем сдался и пожал плечами. И всё-таки он не выглядел слишком довольным.

— Хорошо, — кивнул Рон, — но я всё равно считаю, что ты можешь рассказать нам о чём угодно.

— Обязательно. Когда это станет возможно, — пообещала Гермиона, думая, что «если» в данном случае было бы уместнее, чем «когда». — Хочешь сыграть партию в шахматы, пока Гарри не вернулся? — спросила она, надеясь отвлечь Рона.

К тому же ей всё ещё предстояло решить, что делать с Драко.

* * *

Жалкая неделя пролетела слишком быстро — в замкнутом круге домашней работы и репетиций, друзей, встреч и уроков, с ужасающей скоростью приближая день премьеры.

Коридоры Хогвартса были наполнены радостным возбуждением; если бы не суббота, учителям пришлось бы отменить занятия. Первокурсники с криками носились по коридорам, понарошку убивая друг друга с непосредственностью, доступной лишь детям. Старшекурсники, не задействованные в постановке, делились бесконечными слухами: кто был лучшим актёром, какие костюмы сшили для пьесы, кто собирался пойти на премьеру.

Казалось, половина магической Англии собиралась прийти; билеты продавали по четыре галеона — всю выручку собирались пожертвовать больнице Св. Мунго. Студенты, принимавшие участие в постановке, судорожно бегали по школе, посещая последние репетиции, проверяя и перепроверяя свои костюмы и шёпотом повторяя слова.

Режиссёры выказывали разную степень волнения — разумеется, за исключением Адриана, который проспал добрую половину последней репетиции речи Привратника. Гермионы на той встрече не было, но в долетавших слухах фигурировали многочисленные варианты того, каким заклинанием Меган его прокляла — каждое новое предположение оказывалось креативнее предыдущего. Что бы она там ни сделала, Андриан теперь ходил без бровей.

Обед перенесли на час вперёд, чтобы уместить генеральную репетицию. Она уже приближалась к концу, и Гермиона могла с лёгкостью угадать, что творится в голове у её коллег по сцене — в следующий раз они будут произносить свои слова на этой сцене ночью, когда знакомые факультетские столы заменят многочисленные ряды стульев, занятых зрителями; тёмные, скрытые тенью лица, смешивающиеся в одну безликую толпу с тысячей мерцающих, голодных глаз. Звучало как фильм ужасов.

Гермионе было интересно, есть ли среди актёров ещё кто-то, чьё волнение связано отнюдь не с постановкой.

Не то чтобы Гермиона совсем не волновалась — конечно, волновалась, — но лёгкое подташнивание перекрывал гораздо более примитивный и слепой страх. Не страх опозориться на сцене от того, что забыл слова или выставил себя дураком, но гораздо более простой, первобытный страх, который почти невозможно описать словами. Страх за того, кто был ей дорог.

Драко.

Завтра последний день семестра. Завтра она будет смотреть, как Драко покидает вокзал со своими родителями, скрывая то, что невозможно скрыть, а когда его тайну раскроют… Завтра, завтра, завтра — совсем как в монологе. У неё оставалось время до завтра.

И этого времени было совершенно недостаточно. Гермиона наблюдала за Драко из-за кулис, предварительно убедившись, что со стороны зрителей её не видно — лучше заранее привить себе хорошие привычки, особенно когда Меган смотрит. Они как раз подходили к эпизоду, в котором образы потомков Банко возникали перед напуганным Макбетом. Игра Драко, как и всегда, была безупречна. Гермиона вздохнула, наблюдая за ним с противоположного конца сцены, его интонации и движения ни о чём ей не говорили. По крайней мере, у него больше не случалось приступов безумия. Только бы не сглазить.

Гермиона прекрасно понимала, что времени оставалось катастрофически мало. Если она собиралась остановить Драко и убедить его не уезжать домой, надо было делать это сегодня, потому что не существовало никаких гарантий, что Гермиона увидит его утром. Но что ещё она могла сделать? Простая просьба остаться в Хогвартсе не сработала. Гермиона даже осторожно намекнула, что Драко не сможет хранить своё состояние в секрете все каникулы — что рано или поздно его родители обо всём узнают, и что последует за этим? Гермиона пробовала взывать к голосу рассудка, умолять; она бы даже угрожала ему, если бы знала чем. Драко и без того боялся, что его снова заставят убивать, не говоря уже о страхе перед родителями — если даже это не могло его остановить, тогда какие шансы были у Гермионы?

Как обычно, Драко выглядел задумчивым, избегал смотреть ей в глаза, объяснял, что не может остаться из страха перед Волдемортом или родителями, или — когда Гермиона его раздражала — говорил, что ему нравится убивать грязнокровок. Хотя, когда Драко называл эту причину, голос его звучал гораздо менее уверенно.

Заметный прогресс, который, тем не менее, потеряет всякое значение, если Гермиона потеряет Драко сейчас.

Она наблюдала за ним так, словно, если смотреть достаточно долго, на лбу у Драко возникнут ответы — тайное знание, которое позволит убедить его остаться в безопасности Хогвартса рядом с Гермионой.

Только потому, что она не спускала с него глаз, Гермиона заметила.

— Я Файф возьму себе и захвачу Макдуфа замок, — провозгласил Драко с мрачным выражением на лице и взглядом человека, подошедшего к границе Ада. — Всё, что будет в замке: его жену, детей, родню и слуг — я вырежу, — и с этими словами всё произошло. Драко едва заметно поморщился, и ладонь слабо дёрнулась в сторону другой руки.

Левой руки.

Гермиона затаила дыхание и нервно огляделась вокруг. Кто-нибудь ещё заметил? Нет. Большая часть актёров находилась дальше за кулисами, репетируя и повторяя свои сцены. Пауза в речи Драко получилась очень короткой, и никто из находившихся в зале не повскакивал с мест, обвиняя его в причастности к Пожирателям. Гермиона бросила на Драко ещё один взволнованный взгляд. А действительно ли произошло то, что она увидела? Или у неё воображение разыгралось? Реакция Драко была едва заметной, но…

— Пойдём, и покажи мне их, — закончил он, положив руку Ленноксу на плечи, и Гермиона осознала, что выходить со сцены они будут мимо неё. Терри Бут, игравший Леннокса, широко улыбнулся Драко и прошептал: «Отлично получилось!» — прежде чем скрылся в закулисье. Драко кивнул ему в спину, потирая — почти неосознанно — левое предплечье сквозь рукав. То самое место, на котором находилась метка. Гермиона вышла из тени, и их взгляды пересеклись.

Разобрать эмоции в глазах Драко должно было стать непосильной задачей, особенно в полумраке кулис, но Гермиона смогла. Его глаза были холодными. Не бессердечно или безразлично холодными, но холодными от страха — бледные, безнадежные и отчаянные, а Гермионе будто кто-то удавку на сердце накинул.

Тем временем на сцене говорила Сьюзен Боунс в роли Леди Макдуф.

— Что сделал он такого, чтоб бежать? — вопрошала она.

— Терпение…. — отвечал Росс, один из пятикурсников. Его голос звучал мягко и спокойно и словно доносился издалека, как будто ярко подсвеченная сцена с её радостно мерцающими свечами находилась в другом мире.

— А он имел терпенье? Его побег — безумье, — отвечала леди Макдуф. — По делам он не предатель, по своим же страхам им кажется.

При этих словах Драко поморщился, нарушая неподвижную тишину, окружившую их за сценой. Гермиона сделала шаг к нему, и шуршание платья показалось почти оглушающим. Очень медленно она положила ладонь на запястье Драко, закатала рукав до локтя — собственные пальцы казались слишком холодными, или это кожа Драко была такой обжигающе горячей? — и открыла Чёрную метку.

Последовало молчание, в котором будущее, возможности, зияющая пустота и призрачный, почти несуществующий шанс на спасение повисли над головами, словно тяжёлая длань Судьбы.

— Я иду после репетиции, — прошептал Драко в напряжённой тишине. — Вернусь к началу.

Это казалось настолько нелепым и абсурдным, что Гермиона почти засмеялась; но даже если бы она не сдержалась, смех получился бы мрачным и горьким. Зная, что им не следует разговаривать так близко к сцене — звук доносился до зрительного зала с удивительной лёгкостью — Гермиона вытащила палочку и прошептала: «Пармасонити».

— Не волнуйся, — сказал Драко бесцветным голосом уже с нормальной громкостью, которая после шёпота показалась почти оглушающей. — Он не станет наказывать меня за опоздание, он знает, что мне тяжело…

— Ты никуда не пойдёшь, — прервала Гермиона, и настойчивость в голосе удивила даже её саму. Ладонь всё ещё касалась его руки, удерживая закатанный рукав.

— Я должен пойти, — повторил Драко всё тем же безэмоциональным тоном, и его плечи едва заметно поникли. — Гермиона, ты знаешь, что я не могу остаться, просто не могу.

Она почувствовала, как его тело пробрала дрожь, как дёрнулась горячая рука под её ладонью, как часто забился пульс под подушечками пальцев — там, где кровь приливала к Метке. Словно та была раной, инфекцией, от которой тело пыталось избавиться.

Далёкий голос Росса со сцены отражался эхом в тишине:

— Жестоки времена, когда зовёмся изменниками мы, не зная сами своей вины.

Драко на мгновение прикрыл глаза, словно испытывал физическую боль.

— Всё слишком похоже, — пробормотал он. — Ты заметила?

— Что заметила? — уточнила Гермиона. — Драко, послушай меня, пожалуйста, хотя бы раз послушай меня. Останься. Не ходи на встречу, не уезжай домой. Может, он и решит наказать тебя, но это ничто по сравнению с тем, что произойдёт, если ты пойдёшь. Ты же понимаешь, что он снова заставит тебя убивать, ты знаешь, что твой отец обо всём узнает, ты знаешь, что…

— Пьеса, — прервал Драко; он словно не услышал ни слова из того, что сказала Гермиона. Его голос звучал очень тихо и очень спокойно, как эхо в окружающем мраке. Гермиона попыталась поймать его взгляд, но для Драко она будто не существовала; он смотрел сквозь неё. — Неужели ты не заметила? Как она зеркально отражает всё, что мы делаем? Или это наши действия отражают пьесу. Вот только зеркало сломано, потому что показывает не всё. Ты должна быть злой, — произнёс Драко, и его правая рука коснулась волос Гермионы, запутываясь в кудрявых локонах. Она чувствовала, как дрожат его пальцы. — Но ты не такая. Ты хорошая и пытаешься остановить зло, но у тебя ничего не выйдет.

Драко замер на мгновение, его лицо казалось мертвенно бледным даже в полумраке, который их окружал.

— Драко, — прошептала Гермиона, — ты не… это не…

— Я начинаю думать, что всё закончится точно так же, как в пьесе, — сказал Драко тоном, больше подходящим для мечтаний и летних раздумий, и ужасно неуместным в удушающей темноте. — Макбет умирает. Я тоже умру.

Рука инстинктивно сжалась на локте Драко.

— Нет, — прошипела Гермиона. — Нет, Драко, не надо быть таким… Это просто совпадение. Понимаешь? Пьеса отражает то, что происходит, но она не предсказывает будущее. И если ты только посмеешь снова снять заклинание с меча… — Она тяжело сглотнула, ощущая ободряющее прикосновение его руки к затылку.

Гермиона хотела, чтобы Драко прикасался к ней, хотела чувствовать его ладонь на своей щеке, ощущать жар его кожи, который означал, что Драко ещё жив. Гермиона крепче сжала его руку, словно боялась, что он прямо сейчас упадёт на пол и умрёт у неё на руках, забрав с собой частичку самой Гермионы. Казалось, будто он рассыпается у неё на глазах призрачными частями пустоты, в которой от прежнего Драко — хорошего или плохого — ничего не осталось, и Гермиона не могла дышать, словно из мира выкачали весь воздух.

Она не хотела думать о том, что почувствует, если Драко действительно умрёт. Сама мысль вселяла ужас.

— Драко, пожалуйста, — взмолилась Гермиона дрожащим голосом. Она не могла смотреть ему в глаза. — Прошу тебя, останься. Останься ради меня, если других других причин у тебя нет. Потому что этого хочу я. Я хочу, чтобы ты был в безопасности, живой и счастливый, я хочу, чтобы ты остался здесь. Они не достанут тебя, они не смогут причинить тебе вред, если ты останешься, они ничего не смогут тебе сделать. Ты не должен идти.

— Жестоки времена, когда зовёмся изменниками мы, не зная сами своей вины, — шёпотом повторил Драко. На сцене леди Макдуф разговаривала с сыном. — Я не осознаю себя, Гермиона. Я не знаю, чего хочу. И каким бы ни был мой выбор, я окажусь предателем.

— Не надо… — начала было Гермиона, но Драко продолжил, словно не услышав.

— Если останусь, то предам родителей, семейное наследие и весь род. Если пойду, предам свои чувства. Видишь? Я не могу победить, чтобы ни сделал, выхода нет. Мне не выбраться, и я всё равно стану предателем.

— Но твои чувства, твоя совесть — они гораздо важнее, — прошептала Гермиона, встречаясь с ним взглядом, умоляя выслушать её. Если бы только она могла остановить Драко, если бы только она могла ему помочь…

— Но я не хочу умирать, — отозвался он, словно потерянный пятилетний ребёнок, — даже если пьеса говорит, что это неизбежно. И я не хочу, чтобы мне причиняли боль. А они сделают это, если я не пойду.

— А как же эта боль? — спросила Гермиона, осторожно протягивая руку и касаясь груди Драко, прямо над сердцем. — Неужели она не хуже?

Мгновение он молчал, уставившись в пол.

— Да, — наконец признал он. — Но я не могу остаться, Гермиона. Не могу. — Его голос срывался. — Я не могу остаться, я должен идти, моё дело, выживание человечества. Это… но ты же видишь всё по-другому, правда, ты не…

— Как и ты! — воскликнула Гермиона, задыхаясь от слёз, подступивших к горлу. — Не будь таким идиотом, Драко, ты знаешь, что делает человека человеком, ты знаешь, что я такой же человек, как ты, как любой другой, не надо…

У неё закончилось дыхание, и Гермионе пришлось закрыть глаза, чтобы сдержать слёзы, угрожавшие выкатиться в любой момент, поэтому она не видела выражение его лица, когда Драко подался вперёд и осторожно, почти опасливо, поцеловал её в лоб. Она вздрогнула.

— Я пойду, когда закончится репетиция, и вернусь как раз к постановке, — повторил он, словно это могло всё исправить, и Гермиона ощутила, как рука Драко выпутывается из её волос, как он отстраняется, оставляя её в одиночестве. Она открыла глаза, пытаясь выровнять рваное злое дыхание и пытаясь не закричать; всё рассыпалось у Гермионы на глазах, и она ничего, ничего не могла сделать.

— Хорошо, — отозвалась она. Голос звучал сдавленно и приглушённо. Гермиона ощутила внезапную усталость, будто все часы, которые она потратила на волнение и попытки помочь Драко за последние недели и месяцы внезапно вернулись и накинулись на неё единой волной. — Если ты этого хочешь, ладно. Уходи.

Она закрыла глаза, чувствуя, как первая слеза скатывается по щеке, и с трудом удерживая прямую осанку. Она не станет плакать, только не из-за него, только не потому что ему было слишком страшно сделать правильный выбор.

— Гермиона… — услышала она и попыталась не думать о его голосе.

— Просто уходи… — повторила Гермиона так тихо, что сама с трудом разобрала собственные слова. Но он, должно быть, послушал, потому что в следующий раз, когда Гермиона открыла глаза, поборов подступивший к горлу комок, Драко уже не было.

На сцене наёмники безжалостно закалывали сына леди Макдуф, пачкая кровью деревянный пол, после чего погнались за несчастной женщиной с мечами наголо, закончив преследование уже за кулисами. Гермиона не смогла сдержать дрожь. Если пьеса зеркально отражала реальность, или реальность — пьесу…

— Береги себя, — прошептала Гермиона ему вслед, и её слова растворились в темноте, прежде чем она осознала, что произнесла их вслух.