Месть Фарката Бона (гет)

С чего ни возьмёшься за рассказ — а всё на три части не разорвешься, это как кусать от сладкой треугольной пурны (1) — где-то да сок из начинки потечет! Поэтому вам, мои любезные, придется этак поскакать вослед моему повествованию, ибо некоторые события происходили одновременно… Ух, и не выберешь, о котором наперед рассказать!

Итак, вернемся на Юг в волшебную обитель, куда прибыл Брай вместе с Дарнейлой, дитем её и воинством; оно и приятней, потому что там весна была уже в самом разгаре.

* * *

— Садись, поешь с дороги, какая ты миленькая и… молоденькая! — сказала вошедшей девушке мать Анарда, отворачиваясь от окна. Ее нестарое красивое лицо, однако, зримо несло в своих чертах печать лет, а может быть, и столетий.

— Благодарю, государыня, — тихо ответила Дарнейла, кланяясь, и осмотрелась: комната, залитая утренним светом, была велика и богато обставлена, но чем-то напоминала келью. Хотя теплый ветерок играл вышитыми занавесками, на полированных плитах пола скакали солнечные зайчики, но шелковые гобелены на стенах казались неуместно мрачными, изображая сражения и непонятные зловещие процессии. Даже прекрасная резная мебель темного дуба выглядела слишком массивной и холодной.

— Не лихо ли было в пути? Рассказывай. — Великая месма сама прежде села к столу, подавая пример гостье. — А где же дитя твое, дитя? — Она, ласково улыбаясь, подала той рубином блеснувший бокал и отпила от своего.

— Дороги спокойны. И охрана моя была надежна... То есть ваши воины, госпожа… — обмолвилась Дарнейла и засмущалась. — А дочка моя с отрядом. Я не знала, что надо принести ее с собой в покои.

— Но это хорошо. — Как будто и не слушая, кивнула настоятельница. — Ты кушай-кушай. Пусть девочка… Как звать малышку?

— Имнея Целата, — успокоилась Килла. Да видать рано!

— Вот и славно. Хорошее имя. Теперь будет расти маленькая месма в обители, как и положено. А ты еще… Жаль рано Оренна отошла, не выполнила долг — не обучила. Но силу чувствую в тебе я небывалую!

— Да как же! — охнула, не утерпев, молодая мать. И уронила на пол звонко тренькнувшую золотую двузубую вилку. — Нет! Я думала, представиться, а на долгий постой не собиралась… Госпожа! Там же у меня люди, хозяйство… И как же мне с дочкой разлучиться?!

— О! Ты многого не знаешь… — Анарда Никтогия не хмурилась и даже не сердилась на пылкую, непочтительную деревенскую… глупышку.

— Матушка, позволите? — В комнату, сразу показавшеюся Дарнейле темной и тесной, вошла, скатывая рукава на красные ручищи, высокая толстенная бабеха (иначе и не назовешь!), одетая в серую юбку и меховую опаху. — С новой преемницей в порядке, осот-то (2). Дар есть. Здоровьичко хорошее, голосиста така девица! Ух! Благословение бы наложить пора. Изволите сами?

— Зира. — Настоятельница махнула той из-за стола. — Мы не закончили еще. Поди пока. Да не врывайся как смерч… невежа.

— Чего уж тута! — похожая на медведицу месма ничуть не смутилась. — Усе сестры собрались, а времечко ужо к утренней трапезе подходит.

— Выйди, — приказала шумной толстухе Никтогия Оломей и чуть заметно поморщилась. Затем, обращаясь к Дарнейле, сказала:

— Да что ж ты побледнела, глупышка? Никто ни тебя, ни девочку не обидит! Напротив, богатыми дарами наградим. Мы дочерей своих любим. И если хочешь, ну возвращайся в свой Гейсарней, только поучись немного.

— Да, Повелительница. — И правда побледневшая Дарнейла руки, сведенные от страху на коленях, чуть разжала. — Я вам верю. — И, вдруг осмелев, сама от себя не ожидая, спросила: — А пошто сыновей отдаете? Не любите?

Оломейская владычица поднялась. И видно стало, как она стара и даже немощна, ибо задрожали жилы на тонкой шее и плечи расправились неровной дугой. И голос ее был глух:

— Не все тебе успела сказать старая пропойца Герна… Пусть грехи ее Модена омоет. Так слушай: мужчин мы пользуем только однажды, Килла… Как мужей. И всегда без любви чад наших зачинаем — таков закон!

Дарнейла охнула, и почти забытое действо в лесу вспомнилось. Удивилась она, что боли почему-то виденье не принесло, а только тревогу, которая дрожью отозвалась в животе:

— Да за что же так? Да обоим так… распутство! Без любви, и позор! Ой, простите, простите! — Она вскочила, чуть тарелку на себя не опрокинула, дорогую, узорного стекла.

— И так можно, нам стыда не бывает в том. Когда месма, девочка, выбирает отца своему ребенку — ей всякий путь разрешен, хоть любого от жены законной увести, хоть монарха взять!

— А мальчики, младенцы коли родятся? Вины же на них нет? — Килла почти закричала, хоть и понимала, что нельзя, недолжно так с Повелительницей говорить. Но горло слезами сжимало: — Вот беда-то!.. — И зажала рот ладонями.

— Вот и отсылаем, чтобы не знать. Недостойны юноши нашей силы. Хоть и невинны рождаются. Пойдем, — сказала Мать Обители Дум и тут вдруг, сведя брови, как в душу бедной Дарнейлле страшными белыми глазами глянула:

— А твой же делатель… Насильно тебя взял?

— Нет, нет… по нраву мне пришелся… Тогда, — месмочка отчего-то разом успокоилась. — Пусть его, ненавидеть не хочу…

— Ты так говоришь, будто он… Что, он жив еще? — сипло, но гулко, будто воздух из ее груди без помех выходил, как из пустого чана, проговорила Анарда Никтогия. — Брая! — приказала она громко. — Квод свежий снарядить за час. Говори имя, госпожа Гейсарней, имя его как?!

____________

(1) — Говорил уже, булки такие вкусные, из сладкого теста, толстенные, да пряные.

(2) — Вот так-то (простореч.)