Драко Малфой и Кровь Обречённого (гет)

Драко в эту ночь вновь не мог заснуть. Чтобы как-то скоротать время, он вспоминал события минувшего дня. Положение действительно было тяжелым. Пока что были посеяны семена войны, но скоро они прорастут и принесут первые плоды кровавого урожая. Драко не понимал, какое значение имеет эта война, как вообще можно думать о войне, когда ЗДЕСЬ ТАКОЕ.

Необъяснимое, и потому страшное.

Людям нравится убивать себе подобных. Словно бы слово «война» снимает ответственность за свою и чужую жизни, позволяет зверю взять контроль, оправдывает жестокость и удовлетворение самых низменных своих потребностей, в которых люди стыдятся признаться, получая ничего не значащие награды и медали.

А у них тоже война. И они каким-то образом стали ее центральной частью.

Наверняка война перетечет и в их мир, все же они живут на одной планете. Здесь же давно назревала конфликтная ситуация – положение неопределенности и скопление потаенных страхов раздразнило людей, как кусок окровавленного мяса раздразнит даже самого смирного пса. В Министерстве непорядок, школы закрывают и открывают, дать сколько-нибудь вразумительные ответы на вопросы никто не может, потому что даже сформулировать вопрос в такой обстановке нереально. Людям не хватит словарного запаса. Но поскольку своей численностью магический народ меньше магглов, то к войне они относятся несколько «бережнее», хотя, конечно, как и все человеческие существа, подвержены этому «дефекту», который зарождается внутри человека, словно раковая опухоль, которая берет свое с человека и не позволяет ему выйти незапятнанным.

Пока что принято не вмешиваться в людские распри, но Драко слышал, что армия все же будет потихоньку собираться, без официальной огласки. Отец Рона, Артур Уизли, который тоже был на собрании Ордена, сообщил, что в Министерстве паника. Это было довольно странно слышать, поскольку хоть войны и являлись редкостью, но все же они были. Артур пояснил, что теперь против них могут ополчиться не только вражеские войска, танки и бомбы, но еще и прислужники Темного Лорда и даже дементоры, которые на некоторое время пропали из виду, поджидая лучшего момента для нападения, когда силы магических войск дрогнут. Люди, конечно, не узнают, что им помогают магией, да и нельзя злоупотреблять ею в таком деле, как война, на глазах тысяч людей, и все же они примут в войне самое активное участие.

Если вы дотронетесь до одной струны гитары, то невольная вибрация наверняка пройдется по всем.

Что касалось найденного крестража… практически единогласно, к общему разочарование ЧЕТВЕРКИ, его приказали не трогать, ни в коем случае не пытаться открыть его, и, как сообщила МакГонагалл, после закрытия школы оставшаяся без работы, завтра прибудут два аврора и заберут его с собой, чтобы отдать специалистам, которые и решат, что делать с этой находкой, и является ли она, собственно, крестражем.

Засыпая, Драко успел подумать о Гермионе. Она, безусловно, изменилась, хотя ее застенчивость порой раздражала. И все же она была очень… живой. Настоящей. Такой, каким бы хотелось быть ему, но которой стала эта девушка. В ней было нечто успокаивающее душу, хоть она и была молоденькой девушкой, ненамного умудренной опытом, чем они, а может, и меньше. То, что раньше Драко презирал в ней, за что оскорблял – ее слишком бьющие в глаза людям выдающиеся способности, ее волосы, зубы, то, что она дружила с Поттером, все это потеряло смысл и преобразовалось. Она оказалась просто слишком одинокой поначалу, наполовину чужой этому миру, чтобы не блистать в учебе, чтобы еще и не иметь возможность подсказать что-то в трудную минуту. Зубы она исправила, свои волосы остригла практически наголо, они успели подрасти лишь на пару сантиметров. Дружба с Поттером, пожалуй, изменила ее в лучшую сторону – все же Драко видел в ней зачатки того эгоизма, что со временем перерастает в эгоцентризм, в желание привлечь к себе внимание, но не расположение. А дружа с Гарри и еще и с Уизли приходилось делиться собой.

В общем, она просто изменилась, и это не могло не радовать.

И еще она была симпатичной.

Драко не мог не улыбнуться тому, что в такую сложную минуту подумал о столь обыденном и приятном, и заснул.

…Гарри, в отличие от Драко, в эту ночь было не суждено заснуть. Он тоже ворочался в постели, но, в конце концов, встал и принялся отмерять комнату шагами. Он вспоминал о Джинни. Если уж на то пошло, то его любовь к ней была неожиданностью даже для него. Словно бы до этого Джинни была призраком, девушкой, сквозь которую можно было увидеть противоположную стену, а теперь приняла очертания и форму, очень даже привлекательную, и появилась пред очами Гарри – и, чудо, он влюбился!

И еще рядом с ней создавалось ощущение умиротворенности. Может, и плохо было так думать, но Джинни ведь любила его раньше, а значит, он изначально ей приятен, значит, она не будет смеяться над его порой неловкими попытками наладить отношения. И еще она наверняка будет ждать… А Гарри все меньше и меньше времени оставляя на свою собственную жизнь.

Он решил написать Джинни письмо, с тем, чтобы завтра отправит вместе с Буклей, или, если хватит наглости, с отцом Рона, решил неожиданно для себя, потому что никогда не делал этого ранее. Он не знал, что написать ей. Что любит? Но он еще сам этого не знал. Она просто была очень дорога ему, как связь с реальной жизнью. К тому же, этот разговор должен был произойти с глазу на глаз, когда все проблемы окажутся в прошлом, и можно будет жить в будущем.

Гарри злился на себя, за то, что он такой, какой он есть, и боялся этого чувства, потому что был когда-то человек, который пожертвовал собой, чтобы спасти его… его сердце словно сжали ледяным обручем. Для кого-то это столь нереально. А он всю жизнь в поисках чего-то, наедине с осознанием того, что он очень многого не может, что спасти всех не удастся, что переживать чью-то смерть, потерю, придется одному. Не с друзьями. Потому что сказать, что погибло при землетрясении 1987 человек, или сказать, что МОГЛА БЫ погибнуть Джинни, совершенно разные вещи. Второе хуже. Потому что есть только ты и твоя боль, все остальное ненастоящее, по мере удаления. Джинни была ближе, и более настоящей, чем погибшие 1987 человек.

И было так страшно, что это все будет вечно, что его жизнь по какому-то недоразумению будет вечной, всегда, и что если уйдут проблемы, то и он уйдет, потому что не будет смысла, чувств, его, и только Джинни порой давала какое-то утешение, сама того не подозревая.

Он ведь правда очень хотел жить. Он боролся за свет и для себя тоже.

В его комнате не оказалось чернил и пергамента, друзей будить он не хотел, поэтому направился в кабинет, где до этого проходило собрание. В темноте Гарри нащупал стол, стулья, комод, выдвинул ящик и достал пергамент и чернила. В голову пришла мысль, что именно здесь решили на время оставить шкатулку, где она и стояла до этого – на куске ткани красного цвета, только теперь на небольшом столике у дальней стены.

Гарри повернулся, нет, не желая тайно открыть шкатулку, он не знал, как это сделать, а чтобы просто посмотреть. И посмотрел.

Шкатулка как шкатулка, казалось бы… дорогая, ручной работы, загадочная, но шкатулка. И надпись, конечно, заставила бы биться не одно сердце – «Ровена Когтевран».

Гарри подумал о том, что эта шкатулка таит опасность, наверняка. Очень большую опасность, горящую тревожными красными буквами на стеклах окон. Но никто, наверное, кроме самой Ровены, не подтвердил бы ему этого.

Вот он и решил спросить это у нее лично.

Рядом со шкатулкой, буквально в полуметре от нее, скрытая тенью, стояла и ее обладательница – собственно Ровена, в длинном платье глубокого синего цвета, и улыбалась, глядя прямо в глаза Гарри.