Кто будет таким, как я? (джен)

Сказать, что в момент, когда я не увидел в дневнике записей, я был разочарован значит… значит о многом умолчать и достаточно сильно смягчить краски. Внутри меня будто что-то оборвалось: казалось, что я на самом деле просто забыл проснуться – ничего подобного ни в коем случае не могло произойти. Нельзя поманить человека одной из самых желанных для разгадки тайн, а потом так жестоко обломать. Я листал страницу за страницей, но ничего так и не собиралось меняться, и никаких волшебных записей на бумаге не проявлялось.

Впрочем, достаточно быстро я успокоился и решил, что возможно, чернила внутри использовались невидимые, или сами записи, бумага, обложка – всё могло быть зачаровано неизвестным мне образом. В конце концов, там же могли храниться какие-то секреты владельца, а из той информации, что про него известна, следовало, что они могли быть далеко не невинными тайнами вроде первой любви, первого поцелуя. Возможно, первое проклятие, первый план по захвату власти, первые эксперименты в тёмной магии? Или я просто слишком был испорчен шаблонами типичных книжных злодеев, что представлял себе такого рода вещи?

Да и если подумать: даже если внутри записной книжки на самом деле ничего не скрывалось, то это в любом случае был не только артефакт (на что намекал хотя бы тот факт, что дневник попал мне в руки едва ли не в идеальной сохранности), но ещё и сувенир, оставленный «на память» одним из величайших, пусть и не с самой приятной точки зрения, магов недавнего прошлого. Из-за чего бы тогда, казалось, расстраиваться? Из-за своих завышенных ожиданий? Да глупо как-то – но всё равно обидно было. Но в то же время возникло и довольно редкое для меня в любом возрасте желание сходить в библиотеку и попробовать поискать информацию про какие-либо скрывающие чары, невидимые чернила и прочие средства не палить нужную информацию первому встречному. И более всего остального меня, конечно же, интересовали методы «взлома», если можно так обозвать данный процесс.

Школьная библиотека представляла собой две соседние комнаты, хотя правильнее было бы назвать их залами, потому что как минимум основное помещение было огромно – если оно и уступало размерами Большому залу, то совсем немного. Половину его занимали ряды вознёсшихся почти до самых потолков полок с литературой, учебной и не только, а другая была отдана под столы, за которыми ученики могли читать то, что выбрали себе в первой половине, и записывать необходимые сведения, почерпнутые из книг. В читальном зале казалось, будто ты находишься в каком-то святом месте, и здесь должна царить благоговейная тишина, между длинных рядов книг с одной стороны и столов – с другой. Было даже кому исполнять роль ревностного священнослужителя.

У входа сидела библиотекарша мадам Пинс: она впускала и выпускала студентов, проверяла сохранность литературы, она же могла выдать то или иное пособие с собой. Похожая внешне на хищную птицу, она словно высматривала в каждом посетителе возможную угрозу библиотечному покою: нельзя было проносить с собой еду, нельзя было громко разговаривать, не говоря о том, чтобы бегать, играть и вообще заниматься чем-либо кроме чтения, переписывания или, достаточно редко и тихо, обсуждения. Портить же библиотечное имущество было чревато не менее. Нарушитель изгонялся, словно бес из одержимого, до конца дня, а в некоторых случаях мог получить отработки, снятые с факультета баллы или даже штраф за порчу школьного имущества. Так что к библиотечным пособиям стоило относиться крайне бережно.

Вторым помещением была Запретная Секция, название своё получившая по понятным причинам. Вход туда был разрешён исключительно учителям и тем ученикам, которые имели письменное разрешение, подтверждающее доступ к тем или иным текстам. Дело в том, что информация, которая хранилась в тех пособиях, была предназначена для кого угодно – но уж точно не для школьников, и что не менее важно, считалась для нас потенциально опасной. То есть понятно, что какое-нибудь поджигающее заклятие тоже может быть опасно при небрежном использовании, что мы с Сидом уже доказали на первом курсе – но вот если бы мы репетировали тогда в коридоре заклятие свежевания… В общем, Хогвартс мы бы с товарищем тогда, наверное, не кончили. По крайней мере, если б вместо кошки Филча нам попался бы какой-нибудь ученик – то запретили б нам колдовать точно.

Если говорить о доступе в Запретную Секцию, то он представлялся ученикам только по письменному заявлению на имя того или иного учителя, который должен был ещё подписать адресованную ему бумагу. Более того, как правило, именно он определял название тех книг и манускриптов, которые ученику по этой бумаге позволялось прочитать, хотя в некоторых случаях мог ограничиться и более общими разрешениями вроде «книги по восточной ритуалистике 15-17 веков». Проще всего с разрешениями дела обстояли у старост – им их подписывали практически не глядя. Считалось, что на эти должности выбирают достаточно благонадёжных студентов, хотя в реальности дело обстояло таким образом не всегда. Но в целом никто не хотел лишиться должности факультетского старосты с её привилегиями – так что данный метод работал, пусть и не безукоризненно.

Мне бы на втором курсе никто никакого доступа никуда не дал бы – тут можно было и не применять навыков прорицаний, тем более что этот предмет и так начинался только с третьего курса. С другой стороны, объёмы всего того, что имело смысл прошерстить в моём случае, тоже оказались колоссальными. Действительно, что мне лучше всего подошло бы: учебники по чарам за третий и далее курсы, трактаты о магической криптографии, занимающие половину полки длиной в ярд, или, может, «бытовые книжные чары» Эдварда Паттисона («пусть ваши книги сияют магией!»)? А ведь подобных пособий были десятки, даже сотни! И с чего начинать, каким образом это всё перебирать – это было совершенно непонятно. Впрочем, если б нашлось какое-то универсальное отменяющее сокрытие информации заклятие – вот это было бы смешно. Правда, если б такие чары были и были бы доступны для любого второкурсника, то наложение скрывающих заклятий на книги не имело бы смысла в принципе – зачем, если любой ученик может их расколдовать? Так что успех в моём случае был маловероятен, но не мог же я сдаться, так и не попробовав ничего предпринять ради получения доступа к секретам одного из величайших магов столетия?

Первым делом я взял какие-то (кто вспомнит, какие именно…) книги с наборами разных бытовых чар – в том числе и по уходу за рукописями, и, наверное, едва ли не в самом начале нашёл заклятие, очищающее пергамент. Это, конечно, ничего особенного не значило, зато давало мне возможность написать что-нибудь в дневник, а потом вернуть его в исходный вид. Одной из первых моих гипотез была то, что зачарована непосредственно бумага – и именно это утверждение я и решил проверить первым. Открыв его на последней странице, я взял перо, и поставил на бумаге жирную, а потому отвратную на вид кляксу. Вначале ничего не происходило: пятно медленно и противно растекалось по странице, а я готовился опробовать найденное заклинание – зато уже через несколько секунд пятно начало исчезать. Ещё пара мгновений – и о том, что на этой бумаге кто-то что-то писал, ничто более не напоминало. Определённо, прогресс меня воодушевил, и я решил продолжить свои испытания-изыскания. Что должно случиться, если поставить не кляксу, а что-либо более осмысленное? Были идеи, что чернила исчезнут, словно впитываясь внутрь, точно так же, а может, преобразуются во что-то другое, или исчезнут, но не сразу, или… в общем, предположений хватало. Поэтому я снова взялся за перо и вывел «меня зовут Гарри».

Чернила впитались точно таким же образом – даже по времени реакция совпала (не то чтобы я догадался засечь всё с точностью хотя бы до секунд, но «на глазок» это выглядело именно так), что несколько разочаровало меня, но не охладило исследовательский пыл. И вот, когда я размышлял, какой же эксперимент стоит поставить следующим, случилось нечто совершенно неожиданное.

«А я – Том. Привет, кстати», — гласила внезапно проявившаяся надпись на том месте, где была моя. То, что мне кто-то ответил, настолько выбило меня из колеи, что я просто сидел и таращился во все глаза на маленькие, но очень аккуратные буковки. Почерк, кстати, можно было счесть едва ли не идеальным.

«Ты б хоть поздоровался, что ли… а то совсем невежливо как-то получается», — следующая надпись вернула меня к реальности, и снова появилась возможность действовать. Я максимально быстро вернул всю литературу на место, сунул дневник под мышку и едва ли не бегом, в одиночку, не глядя ни на какие препятствия или других студентов, понёсся к себе в факультетскую гостиную. Но, подумав, решил не оставаться и там: не слишком хотелось отвечать на расспросы любопытствующих, почему это какой-то мальчик сидит и общается с дневником – такая ситуация не считалась особенно нормальной даже в магическом мире. Посему лучшим местом для общения с магической вещью выглядела спальня – там вероятность того, что кто-то решит прервать «разговор», была гораздо меньше.

«Вообще-то, игнорировать собеседника невежливо», — укорял меня зачарованный дневник.

«Извини, не было возможности написать», — постарался я вывести по возможности аккуратно.

«Ладно-ладно, я не злюсь», — появилась новая надпись.

«Слушай, а можешь мне пояснить кое-какие вещи по поводу устройства этого артефакта?» — я решил выпытать у собеседника как можно больше из интересовавших меня в тот момент вопросов.

«То, что я не считаю секретной информацией – могу. Что ты там хотел узнать?» — после этой фразы я задумался, пытаясь упорядочить так и норовившие разбежаться мысли.

«Для начала, хотелось бы знать, находишься ли ты внутри дневника или я переписываюсь через дневник с кем-то, кто находится в реальности с парным устройством?» — я спросил, пожалуй, первое, что пришло в голову.

«Очень интересное предположение, конечно… то, что с парным устройством – но нет, я нахожусь внутри… да, можно и так сказать. А можно сказать, что я и есть дневник. Такой ответ тебя устроит? — Буквы появлялись с такой скоростью, будто их кто-то очень быстро писал, но в несколько раз быстрее, чем при всём желании мог, к примеру, я. А пока я дочитывал этот отрывок, на бумаге появились новые слова: — Только давай поступим с тобой таким образом: почему только я должен отвечать на твои вопросы? Думаю, справедливо будет, если я тоже буду узнавать что-то о тебе. Так что давай, я тоже буду время от времени спрашивать тебя о чём-нибудь?»

«Ну давай. Только что-то не совсем уж личное и секретное, ладно?» — я согласился; всё равно глупо было отказываться – вдруг тогда артефакт не захотел бы более общаться со мной.

«Тогда скажи для начала, а как к тебе в руки попал мой дневник»

«Очень просто: я нашёл его в туалете. В женском, — я решил ответить максимально честно и шокирующе, но потом всё же добавил: — Неработающем, правда»

«О, тогда надо тебя поблагодарить за то, что ты не оставил его лежать в таком неподобающем месте… не буду, однако спрашивать, что ты там забыл», — надо мной явно подшучивали, зато давали возможность продолжить диалог, что конкретно в тот момент было гораздо важнее. Не издевались – и то ладно.

«Теперь твоя очередь отвечать, — перехватил я инициативу. – А чем именно ты являешься? Каким именно дневником? И я даже не о наложенных чарах – скорее о периоде жизни»

«А что тут непонятного? Я – школьный дневник Тома Марволо Риддла. Так что мне известно только то, что происходило с настоящим Т.М. Риддлом во время обучения – и не более того. На самом деле, о том, что творится за пределами этих страниц, я ничего не знаю. А что, ты знаешь Т. М. Риддла в реальности?»

Этот вопрос выбил меня из колеи. Я не знал, что именно следует ответить, и мог ли Том Риддл из дневника врать о своей неосведомлённости или вообще о чём-либо. Но решил, что пусть я в целом и должен отвечать по возможности правду, то упоминать о том, что в современном мире его приобретённое имя не называют, а настоящее я узнал случайно – не стоит. И про то, чем именно известен Том Риддл, он же Лорд Волдеморт и Сами-Знаете-Кто, тоже лучше не упоминать – а то мало ли что может случиться.

«Да нет, не знаю. Я всего лишь студент Хогвартса, так что ты можешь быть достаточно известным – но не лично мне»

«О, и на каком же факультете и курсе ты учишься?» — спросил меня Риддл-дневник.

«На Хаффлпаффе, сейчас второкурсник», — уж в данном случае смысла врать я не видел.

«Понятно. А я был старостой Слизерина», — похвасталась мне записная книжка.

«О, кстати! А про Наследника Слизерина ты ничего не знаешь, а то у нас… ну, проблема сейчас в школе, в общем», — не знаю, что меня дёрнуло спросить информацию у него – возможно то, что он упомянул слово «Слизерин» в своей предыдущей фразе. По крайней мере, именно этот вариант кажется мне самым правдоподобным.

«Хм-м… Думаю ты обратился к нужному человеку. — Ответ был сколь своевременным, столь и неожиданным. – Дело в том, что во времена моего обучения тоже случилось… убийство… Наследник Слизерина… Очень неприятная, в общем, история. Так тебя интересует, кто именно оказался Наследником?»

«Да, именно это меня и интересует», — не стал отпираться я.

«У нас им был Хагрид, ученик Гриффиндора. Он разводил акромантулов, и один укусил одну магглорождённую. Та, к несчастью, скончалась. У него, конечно, палочку-то отобрали и колдовать запретили, но девушку всё равно было не вернуть. Такая вот печальная история. Тебе это помогло?» — осведомился он о своём рассказе.

«К сожалению, не очень, — честно признался я. – У нас за этим стоит кто-то ещё. Тем более что жертвы были явно не от гигантских пауков».

Хагрид на роль Наследника Слизерина, честно сказать, не тянул никак. Хотя кто решил, что преступник вообще обязан оказаться чьим-либо наследником? Но даже если злодей и не связан на самом деле со Слизерином, то прямой и добродушный Хагрид никак не вязался с личностью того, кто способен охотиться на магглорождённых. Хотя… Внезапно подумалось, что прямота и добродушие могут быть и маской, за которой прячется трезвый, холодный расчёт. Нет, только вдуматься: Тёмный Лорд Хагрид, притворяющийся простым лесничим на службе Хогвартса. Таким, что никто и не должен заподозрить неладное от явно неспособного на сложные схемы полувеликана. А сам он тренирует армию акромантулов для захвата власти во всей Магической Британии… Но нет, в такого Хагрида не верилось никак – не было даже намёков на то, что что-то подобное в принципе возможно.

Зато сам Том Риддл вполне подходил на роль Наследника Слизерина, особенно если знать его способности к парселтангу, а также то, что из него выросло потом после выпуска. Действительно, при первом рассмотрении куда больше верилось в то, что будущий Главный Злодей был бы куда более вероятным кандидатом на убийство магглорождённой девочки, чем добродушный полувеликан, испытывающий слабость к странным зверюшкам. И если бы мы жили в сказке, то так бы оно, наверное, и было: ведь в сказке у Главного Злодея обязательно есть какой-то хитрый план, как бы подгадить своим ближним, да так, чтобы ещё подумали не на него. И в эту концепцию оговаривание Хагрида и вина самого Риддла весьма неплохо вписывались.

Проблема заключалась в том, что я вовремя вспомнил слова профессора Квирелла о том, что магический мир по сути сказкой не является, хоть он и непривычен для того, кто вырос с магглами. И если Том Риддл действительно убил во время обучения какую-то девочку, то с какой целью? Каким бы он ни был тёмным волшебником, кем бы он потом не стал, он же не мог, будучи в здравом уме, умертвить её просто во имя зла? Или он это сделал потому, что девочка его достала? Узнала его грязные тайны? Или потому, что захотел по какой-то неведомой причине устранить Хагрида? Нет, все эти теории имели право на существование, но при ближайшем рассмотрении мне показалось наиболее правдоподобным совсем другое. Всем известно, что Хагрид всегда очень любил животных – и чем опаснее существо, тем больше у него было шансов вызвать у полувеликана желание о нём позаботиться. Более того, даже во время моего обучения в Хогвартсе он не особенно умел заботиться о том, чтобы его зверушки никому не навредили – то есть все знали, что ему его творения вроде как не вредят, но к тому, чтобы самим познакомиться с его питомцами, относились с большой опаской. И не без причины. Значит, вполне логично было бы предположить, что во времена его юности желания завести себе животинку у него было не меньше, а умения эту самую животинку контролировать явно недоставало. Точнее, было ещё меньше, чем в моё время, если это вообще возможно. В свете этих фактов не менее логичным кажется такой исход: Хагрид заводит себе в школе акромантула (непонятно, откуда он мог бы его достать, но он всегда удивительным образом умел находить, о ком позаботиться), но не может за ним уследить, гигантский паук вырастает и убивает укусом какую-то магглорождённую, которая случайно зашла не туда, в школе появляются слухи о Наследнике Слизерина (да каких только слухов в подобной ситуации появиться не могло!), а дальше наступает печальный конец. То есть никто никого убивать не хотел (возможно, кроме акромантула – и то это неизвестно), но так вышло по неосторожности. Честно говоря, в такое развитие событий мне верилось гораздо больше, чем в то, что будущий Верховный Злодей взял и открыл охоту на магглорождённых.

Это всё, даже если оно и сложилось в действительности таким образом, совершенно не значило, что Том Риддл был белым, добрым и пушистым и вообще только исполнял свои обязанности старосты – вполне вероятно, что у него и в то время были какие-то наклонности, которые и привели в конце концов к закономерно плачевному результату. Но это совершенно не значит, что он должен был быть каждой бочке затычкой, или что ни один несчастный случай не обходился без него, совсем нет. Возможно, именно история с Хагридом дала ему понять, как именно можно манипулировать людским мнением, или заставила тогда ещё сомневающегося мальчика стать на путь зла – кто знает. Но в любом случае, если подумать, в его версию событий верилось гораздо больше, чем в преднамеренное убийство. В конце концов, даже если убитая девочка узнала лишнее, должно же существовать множество способов заставить её замолчать, не прибегая к самым крайним мерам, и вряд ли Том Риддл не испробовал бы вначале их.

«Тогда я не знаю, кто это мог бы быть, — писал мне во время моих тягостных раздумий и переживаний за судьбы Хогвартса дневник, — так что извини. Но кое-какие догадки, пожалуй, могу дать. Не думай, что за злодеяниями обязательно стоит Наследник Слизерина. Вполне возможно, что его просто выдумали, и всё это сплошные нелепые слухи, за которыми ничего не кроется. В конце концов, тот же Хагрид ни к какому Слизерину отношения не имел, что не помешало многим называть его так вот странно».

«Да я уже тоже так подумал… но всё равно спасибо», — я решил проявить вежливость и поблагодарить собеседника. Ничего нового он мне, конечно же, не сказал, но зато попытался помочь.

«Слушай, — я подумал и спросил его ещё об одной вещи, — а ты вообще скорее дневник или личность самого Тома? — забавно, но только задав вопрос, я понял, насколько же бестактно он звучал. – Ой, извини…».

«Во-первых, не послушай – мне нечем слушать; и даже не посмотри – глаз, как ты можешь заметить, у дневника тоже не имеется; правильно скорее почувствуй – но это всё не особо важно, на самом деле, — появился ответ мне. — Во-вторых, ничего страшного, я скорее личность, а не просто дневник. Но мог бы, между прочим, и сам заметить», — хотя эмоции через письмо не передашь, мне показалось, что пишет он скорее ехидно, но беззлобно.

«Ой, и как тебя там не одиноко внутри?» — я снова сморозил какую-то бестактность, осознав это уже после написания. Действительно, если ему было дико, беспросветно одиноко, запертому где-то внутри страниц какой-то обыкновенной записной книжки, то зачем было лишний раз об этом напоминать? Всё-таки, кажется, я никогда не мог вовремя понять, о чём можно в той или иной ситуации говорить, а о чем стоит и промолчать.

«Да не то чтобы… впрочем, тебе, снаружи, этого всё равно не понять, — мне отвечали, тем не менее, как ни в чём не бывало. – Просто стоит принять тот факт, что мы с тобой находимся в разных вселенных, способны испытывать, возможно, разные чувства, хотя в этом я не уверен, но мир-то мы точно воспринимаем совершенно по-разному. И объяснять, выяснять между собой эти различия – это словно объяснять слепому про цвета. У нас будет диалог слепого с глухим, и ничего в итоге не выйдет. Лучше уж придумать что-то более конструктивное».

Вспоминая то, что случилось дальше, можно смело утверждать, что конструктивный диалог у нас получился. В конце концов, даже оставаясь где-то внутри записной книжки, юный Том Риддл (забавно звучит, учитывая, что переписывался с ним двенадцатилетний подросток) всё равно сохранил любознательность – а уж я её и не терял. Не мешало мне и то обстоятельство, что переписка словно отнимала у меня немалое количество сил – желание узнать о таком выдающемся волшебнике было гораздо сильнее. Так оказалось, что сам он вырос в приюте и о детстве своём вспоминать не слишком любил, по понятным причинам. В школе он действительно прекрасно учился (ещё бы, если после ада детского дома он попал в сказку с волшебством), стал даже старостой, что для человека с его происхождением на Слизерине было почти невозможно, а ещё он умел помогать с домашним заданием и просто объяснять те или иные предметы.

В итоге вышло совсем смешно: я спрашивал одного из величайших (пусть на момент создания дневника ещё и не вошедшего в полную силу) волшебников двадцатого века в первую очередь даже не про какие-то секреты, тайны… даже не про время, в которое он жил, нет – я стремился узнать теоретическое обоснование для домашнего задания по чарам, а потом про то, как правильно читать скрытые магией письма. В будущем мне обещали рассказать также про шифровку, дешифровку… но вот про то, на что мог бы ответить именно он, Том Риддл, я его тогда так и не спросил.

Если размышлять о произошедшем с точки зрения какой-нибудь психологии, то, наверное, должно стать понятно, почему, к примеру, человечество, имея в своём арсенале возможность бороздить просторы космоса и стремиться к этому, предпочитает торговать дрелями или сидеть перед телевизором, пожирая продукты из ближайшего магазина. Действительно, мне ли предъявлять после этого какие-то претензии по поводу приземлённости мышления и неспособности оторваться от повседневных дел и забот ради мечты, когда я сам вместо того, чтобы получать эксклюзивную в своём роде, уникальную, бесценную информацию, тратил время на то, что можно прочитать в любом учебнике или спросить у любого старшекурсника.

Наверное, так можно сказать почти про каждого из нас: мы хотели бы стать великими, узнать непознаваемое, совершить невозможное – и мы могли бы, если бы захотели и предприняли для этого усилия, целенаправленно двигаясь вперёд, к намеченным достижениям. Но мы предпочитаем сделать что-то для «здесь и сейчас», откладывая достижение Великой Цели на день, а потом ещё на один, ещё и ещё… А можем и вовсе забыть о том, что кажется таким важным, важнее производства дрелей или домашки по чарам, и так и не суметь разглядеть ничего под своим носом. И сниться нам станут не неведомые края, не упорядочивание каких-нибудь химических элементов, не далёкие звёзды и даже не мировое господство или бессмертие, а какие-нибудь дрели, тридцать семь игрушек вместо тридцати шести или, к примеру, новая скоростная метла и место вратаря в квиддичной команде.

Может, именно этот факт и отличает обычных людей и волшебников от тех, кто становится потом великими, а не только способность и целеустремлённость? Может быть, в каждом из нас есть какая-то возможность реализоваться, добиться, достичь чего-то, что кажется совершенно невозможным непостижимым: только мы в итоге забываем про это, сосредоточившись на синице в руке – но только погнавшись за журавлём в небе можно загореться яркой звездой на небосклоне истории.

А может быть, всё это чушь, и след и роль личности в мире и истории предопределены заранее или распределяются случайным, неизвестным никому образом. Может быть и так, что только у немногих заложены те способности, что помогают достичь вершины, а остальным остаётся покорять холмы вместо гор или толпиться где-то у самого подножия. Всё может быть.

…А я тогда долго-долго, сколько хватало сил, писал и писал, читал и читал, общаясь с дневником, словно с живым человеком, только что обретённым другом, ставшим за несколько часов едва ли не самым лучшим, спрашивал, рассказывал, шутил, смеялся – я даже забыл, что именно из этого самого Тома Риддла, старосты Слизерина, готового выслушать тебя или помочь теми или иными словами, впоследствии получится… то самое нечто. Но ведь всякое же в жизни бывает, и никогда не дано предугадать нам, что может произойти с тем или иным человеком. Возможно, даже прорицания не в силах нам здесь помочь, как бы они не старались… А потом я просто пошёл спать. Не потому, что наскучило это общение или кончились силы – просто все мы время от времени спим. Глупое замечание, да?