Кордицепс, или Больно все умные (джен)

Кто ж не просыпался на больничной койке, не помня, как там оказался!.. Ну, то есть так со всеми поголовно бывает? В этом нет ничего такого? Я честно не знаю, вот и спрашиваю.

— Доброе утро, 2, — эта фраза оборвала мою нить рассуждений в тот же миг, как я проснулся. Не то чтоб это было сложно — если уж добивать метафору, то я эту нить и в иголку-то едва продел. Ну, как бы даже не успел толком понять, что кругом что-то не так? Когда она это сказала, я реально едва разлепил глаза, так что некогда было удивляться, что типа это не моя комната и всё такое.

Она продолжила:

— Я доктор Фелисити Орчард. Вижу, ты не спишь, так что давай сыграем. — А я спросонья дико тормозил, так что, ну... как бы на автомате повёлся? Она сидела за столиком у изножья моей кровати, ну я откинул одеяло, выбрался из кровати и сел рядом.

Причём я вообще не парился — ну, настолько был сонный, что до меня даже не дошло, что ситуация какая-то стрёмная. Поэтому и не стал спрашивать, что происходит. Она же как бы врач, ну типа в халате и вообще — чего я буду с ней спорить? Если доктор говорит что-то делать, надо сразу выполнять, а то мало ли, тебе с уколом накосячат или ещё чего. В общем, я взял себе деревянный стул и пригляделся к игре на столике.

Это был «Риск». Она уже разложила поле, а теперь придвинула к себе пластиковую коробку с зелёными фишками и отсчитала сорок войск. Я вспомнил, что для игры на двоих как раз столько и надо. Вот тут меня наконец выбило из утреннего тупняка, потому что вообще-то «Риск» на двоих — это довольно нудная тема, и что-то я не догнал, на фига ей в это играть. Ну а из этой мысли уже нарисовался более очевидный вопрос.

— Стоп, — сказал я. — А почему мы вообще играем в настолку? Что происходит?

Доктор Орчард вздохнула:

— Не беспокойся. Это просто чтобы было чем заняться во время разговора.

Ну ладно, норм. Мне как-то не хотелось придираться. Хотелось ответов, но я ж их явно получу, типа раз уж мы тут разговаривать собрались. Я потянулся к коробочке с коричневыми фишками и заметил, что они сделаны в форме римских цифр — то есть игровой набор был довольно старый.

Я принялся отсчитывать свои сорок войск, а доктор Орчард начала раздавать карты территорий.

— Так о чём мы будем говорить? — спросил я.

Она сперва раздала все карты и только потом ответила:

— О чём хочешь. У тебя наверняка возникли какие-нибудь вопросы.

— Ну ладно... тогда где я? — спросил я, расставляя войска на выданных мне территориях. Мне повезло: на старте сразу выпала Австралия и изрядная часть Африки, так что стратегия вырисовывалась довольно очевидная. Я раскидал по другим своим территориям ещё немного войск про запас, чтобы она не заняла свои материки целиком.

— Хм-м, — протянула доктор Орчард. Стартовый расклад на поле ей явно не понравился. Мы бросили кубики, чтобы определить, кто ходит первым, а она тем временем ответила на мой вопрос: — Ты в Исследовательском медицинском центре св. Шелхарта.

Я осмотрелся. В общем-то, не вопрос — тут определённо больничная палата. Ну, по крайней мере, очень на то похоже. Я в своё время лежал в парочке, ну и здешняя была какая-то слишком обжитая — типа там книжный шкаф, куча одеял на кровати и вообще. Это ж сколько меня тут хотят продержать?

Этот вопрос я и задал — а поскольку мне выпало пять против её единицы, то заодно я принялся вычищать из Восточной Африки войска, которыми она думала меня замедлить.

— По ситуации, — ответила она. — Впрочем, лучше заранее рассчитывать на долгий срок. Учитывая твоё состояние, я очень удивлюсь, если выздоровление займёт меньше четырёх месяцев.

У меня глаза на лоб полезли. Не то чтоб у меня была куча дел, но зависнуть в больнице на четыре месяца — это как-то дофига. Что со мной вообще случилось-то?

Я передал ей красные кубики для атаки, и у неё прям глаза загорелись — ну, как будто до сих пор она сидела и тупила, а теперь вдруг обрадовалась, что наконец-то есть чем заняться. Она начала захватывать территории в Европе и Северной Америке, а я воспользовался паузой и ввернул вопрос про «что случилось».

— Не бойся, угрозы для жизни нет. Ты пережил психологическую травму, и теперь у тебя генерализованная диссоциативная амнезия. Из Северо-западных территорий в Онтарио, — сказала она. Я как-то не сразу врубился, типа с какого это перепуга у меня болезнь из Канады, но потом она бросила на меня нетерпеливый взгляд, и до меня дошло, что надо кидать кубики на защиту. Что-то походу я не до конца ещё проснулся.

— Амнезия? — спросил я. — И что же я забыл? — Ну, точно не Канаду.

— Термин «диссоциативная амнезия» означает, что ты утратил большую часть воспоминаний из жизни. Это как правило. У тебя случай менее изученный — ты, скорее всего, помнишь факты, которые не касаются лично тебя. Исчезло всё, что ты использовал для самоидентификации. То есть имя, возраст, гендер, вероисповедание и так далее.

Так, проверим. Свой возраст и гендер я действительно не знал. Зато...

— Не, меня зовут 2. Это я всё-таки помню.

Она кивнула:

— Из Скандинавии в Украину. Боюсь, что «2» — это не настоящее твоё имя. Можешь им пользоваться, если хочешь, но это просто заглушка, которую мы подкинули твоему мозгу вместо забытого имени. В зависимости от склада психики у тебя могут обнаружиться и другие подобные псевдофакты. Впрочем, это довольно редкое явление.

Я кивнул. Стоило вдуматься — сразу дошло, что имя и правда левое. Я не помнил, чтоб меня хоть раз кто-то называл «2» — хотя если б она не сказала, я бы всё списал на амнезию.

Несколько ходов мы играли почти молча, а я пока раздумывал, какие вопросы позадавать. Как меня на самом деле зовут? Где я живу, чем занимаюсь? Есть ли у меня девушка? Или... может, парень? Какого я хотя бы пола? Так-то я знал, что у меня в штанах (ну, то есть под больничной рубашкой), но это ж ещё ничего не значит. ...Или значит? Мне смутно казалось, что по этому вопросу есть разные мнения, но в упор не получалось вспомнить, от кого я их слышал.

Кажется, доктор Орчард была совсем не против играть в тишине. Но я нарушил молчание — до меня вдруг дошло, что хватит и одного вопроса.

— Так это, — сказал я, — что я забыл-то?

Она бросила на меня странный взгляд и медленно повторила:

— Термин «Диссоциативная амнезия» означает, что ты утратил большую часть воспоминаний из...

— Не, не. Типа, что конкретно-то я забыл? Как меня на самом деле зовут, и вообще?

Она глубоко вздохнула.

— Я не могу тебе этого сказать, — проговорила она после очередной паузы.

Вот не такой ответ я хотел услышать. Блин, да это вообще не ответ. Это прям полная противоположность. Да ещё и формулировка шаблоннее некуда!

— ...А-а-а почему? — спросил я. Как будто были варианты, что я спрошу.

— Потому что, — объяснила она, закрыв глаза, — если я расскажу тебе забытое, прежде чем ты сам вспомнишь, это затормозит естественный процесс выздоровления. Твоему мозгу надо заново подсоединить старые воспоминания, а если скормить ему готовые ответы, он прекратит поиски. — Фраза явно была заученная. Может, она типа специалист по таким случаям.

Я опять бросил кубики на защиту, чтобы отбить масштабную атаку на Индонезию. Как по мне, объяснение было железное.

— Так значит, вам придётся давать мне подсказки? Чтоб я типа всё это вспомнил?

Она нахмурилась, но тут же старательно изобразила спокойствие. Типа ей нельзя сердиться при пациентах? Хотя я не очень понял, с чего бы ей сердиться.

— Так мы не делаем, — ответила она.

— Да? — переспросил я. — Ну а... как делаете?

У неё возник такой отсутствующий взгляд, словно она пыталась что-то вспомнить. Затем она вздохнула:

— Атакую Камчатку с Аляски.

Я бросил один кубик — у меня там стояла всего одна армия — и стал ждать ответ по существу. Только, э-э, не дождался. Она опять пошла в атаку, в Якутск и Иркутск.

— Слушайте, ну серьёзно... что вы типа можете рассказать-то? Ну то есть я не хочу себе испортить всё лечение, но хоть что-то полезное должно найтись.

— Из Иркутска в Монголию, — сказала она, бросив кубики.

Я не стал кидать на защиту.

— Это самое... вы бы помогли хоть немного. Не может такого быть, чтоб мне вообще ничего нельзя было знать.

— 2, ты сорвёшь себе лечение. Пожалуйста, кидай кубик. — Вид у неё был такой... типа не то чтоб она не хотела ничего рассказывать. Скорее будто не могла.

— Слушайте, ну мне очень хочется знать. Расскажите хоть что можно... или, знаете, вдруг что-то по правилам запрещено говорить, а чисто как врач вы понимаете, что типа нормально?

Она пригвоздила меня взглядом, типа что ей надоело притворяться добренькой. Походу, выдержка у неё — как полураспад у плутония. Так... нет, стоп, вроде фишка плутония как раз в том, что полураспад у него дофига долгий? А у чего тогда короткий? Я химию только в школе когда-то проходил... Ладно, забейте.

— Я не стану рисковать, — ответила она.

— А типа договор у вас есть? Ну то есть я знаю, что врачи всегда стремаются, чтобы их не засудили, но я ж это... могу подписать бумажку, что типа не буду? Так ведь можно?

— 2, я имею в виду, что не стану рисковать твоим здоровьем. Это опасно.

Опасно? Ой ё. Это уже посерьёзнее, чем «затормозить выздоровление».

— Может, я тогда хоть... родным позвоню? Они вообще в курсе, что я в больнице?

Доктор Орчард сделала глубокий вдох — мне показалось, что на её лице промелькнула горечь, но она тут же снова нацепила покерфейс.

— Это тоже большой риск. Они... могут тебе что-нибудь рассказать.

— Так в этом и смысл, — заметил я. — Если расскажут они, то вас за это не засудят.

— Я же сказала, речь о твоём здоровье. Никаких звонков.

Не, ну она уже совсем издевается. Торчать в этой палате несколько месяцев, без связи со внешним миром, и никто не будет мне ничего рассказывать? Да я крышей поеду!

Ну и вообще... подозрительно как-то стало. Так-то пока я ей верил на слово, но уже столько косяков накопилось, что я подумал, не пора ли мне примерить кепку Шерлока Холмса. Кепка тут, конечно, иносказательная, но чот я прям представил, что если бы для таких случаев нужна была реальная — я бы как раз брал холмсовскую или даже ушанку. Чтоб лапши не навешали.

— Как-то подозрительно, — заявил я. — Сорри, но мне реально начинает казаться, что вы что-то мутите. Слишком уж резко сворачиваете все темы.

— Не надо. Прошу тебя, ходи...

Я вскочил из-за столика и принялся расхаживать по палате.

— Да вы даже отмазаться не пытаетесь, типа что «прости, я понимаю, как это стрёмно звучит», вообще никак! Просто отмахиваетесь, как будто всё нормально! И при этом не даёте позвонить родным, а мне тут типа несколько месяцев торчать? И я, значит, возьми такой и не парься?

— Всё с тобой будет хорошо, 2. Сядь, пожалуйста.

— А если нет! Может, не будет хорошо! Может, я в таком критическом состоянии, что типа стоит кому-то при мне хоть слово лишнее сказать, и я такой — ну, например, день рождения свой навсегда забуду! Может... может, я тут вообще уже в панике! Может, вы мне чего-нибудь расскажете, чтобы меня успокоить?!

Она снова вздохнула, на этот раз уже совсем нетерпеливо:

— Прошу тебя. Послушай. Я не могу ничего про тебя рассказать и причин тоже назвать не могу. Я... я доктор. Просто поверь мне.

Я замер на ходу и уставился на неё. Она... походу только что призналась, что соврала?

— Вы... причину объяснить, значит, не можете. А ничего, что вы всего минуту назад уже эту причину назвали? Типа что это затормозит выздоровление. Это что, враньё было?

Она сделала фейспалм:

— Ах ты... Ну ладно, ладно, да. Это было враньё. Я не могу ничего тебе рассказать по очень веской причине, но называть её мне тоже нельзя.

Ничего не объясняет и не может рассказать, почему? Вот уж к вопросу о штампах!

Всё-таки я сел обратно за столик. Взял два белых кубика и сделал бросок на защиту Индонезии — если я останусь в живых, то на следующем ходу обменяю три карты пехоты и поставлю туда подкрепление.

— Слушайте, — сказал я. — Если вас кто-то заставляет или тут ещё какая-то жесть, я могу попробовать помочь. Вместе мы... ну, я не знаю, что сумею сделать, но готов вложиться на полную, лишь бы разобраться.

Кажется, она засмеялась. Не в смысле что ахаха-лол, а скорее как-то грустно. Индонезию она дожимать не стала — вместо этого взяла карту и передала мне красные кубики.

— Ничего подобного, — сказала она. — Никто меня ни к чему не принуждает, и действую я в твоих же интересах. Просто тебе нельзя ничего знать, и компромиссов тут быть не может. Прости.

Ох не нравилось мне, как идёт разговор.

— Слушайте, ну эта телега про «не могу объяснить, почему не могу объяснить», она ведь на каком-то уровне кончается? Хоть что-то вы можете сказать, кроме «Просто поверь»?

— Нет, — вздохнула она. — Чем больше я скажу, тем выше риск. Когда я призналась, что соврала, это уже повысило опасность.

— Я так не согласен, — заявил я. — Вы тут говорите, что всё в моих интересах, но блин... Я здесь торчу, не могу никуда позвонить, а вы ничего не рассказываете — как бы выходит, что... либо вы опять врёте и на самом деле я был бы против, если б узнал, либо... — Я прервался. — Вы думаете, что если мне расскажете, то я из-за этого как-то накосячу. Потому что вы держите меня за идиота — типа я не врублюсь, насколько всё серьёзно, или сделаю что-нибудь дико опасное.

Она процедила сквозь зубы:

— Я не держу тебя за идиота. Причины вообще другие. Если бы ты всё знал, ты бы понял. Но тебе нельзя знать. Уймись, пожалуйста.

Я попытался врубиться, как она сама-то видит всю эту ситуацию. Та ещё задачка, потому что фиг разберёшь, обманывает она меня или всё-таки каким-то левым образом всерьёз пытается помочь. Она уже призналась, что один раз соврала — то есть верить ей на слово теперь внезапно нельзя. А с другой стороны — говорила она вроде всерьёз. Явно злилась, но вроде как не на меня, а типа на ситуацию вообще. Может, просто роль хорошо играет? Непонятно.

Если она не гонит, то я реально усложняю ей жизнь, когда задаю вопросы, которые так-то по-хорошему задавать не стоит. Но... я же с ума сойду от любопытства! Наверное, поэтому я и склонился в итоге к тому, что вестись не буду. В конце концов, что я теряю-то?

— Какие это другие? Я пытаюсь представить, почему вы мне можете чего-то не рассказывать, если дело не в том... что я эту штуку узнаю и что-то сделаю, чего вам не хочется. И как-то ничего не придумывается. Может, вы расскажете, а я пообещаю прикинуться, что ничего не слышал?..

Она покачала головой:

— Всё равно будет плохо.

— Ну конечно, — сказал я. — Только я не могу представить, из каких соображений вы бы вот так себя вели. Тут что-то другое. Но не буду же я... ну не знаю, сидеть и не думать над ответом! Как я себя заставлю-то?

— Не уймёшься, значит? — спросила она.

— Не-а, — отозвался я, виновато пожав плечами.

Она глубоко вздохнула:

— Ну ладно. Ладно. Всё равно не получалось. Попробуем заново, с чистого листа. Поищем другой подход.

Вот это другое дело! Хоть какой-то прогресс!

Если бы я тогда понимал ситуацию — может, и дошло бы, что говорит она не со мной, а сама с собой.

Она бросила на меня суровый взгляд.

— Будь по-твоему — ты ничего не слышал. Договорились? Как только я тебе объясню, ты всё забудешь и станешь вести себя так, словно я ничего тебе не говорила.

Я кивнул. Если всё и правда настолько серьёзно, что придётся притворяться... Ну, не то чтоб я дофига умел держать слово.

— У тебя в голове паразит. Это гриб неизвестного происхождения, который захватывает все участки мозга, в первую очередь концентрируясь в коре.

Так. Это... вроде похоже на правду, хотя я не мог понять, что именно мне тут показалось правдоподобным. Зато вполне логичное объяснение амнезии.

— Он не вызывает амнезию, — продолжила она, опять сбив меня с толку. — Мы ввели тебе антитело, которое борется с паразитом, а амнезия — побочный эффект. Сейчас препарат у тебя в организме — вероятно, от моих слов у тебя уже начинает болеть голова.

У меня и правда голова побаливала. Я, правда, не понял, при чём тут её рассказы — как вообще башка может трещать от слов? Это у гриба такая фишка, что ли?

— У этого гриба необычный репродуктивный цикл. Каким-то образом он умеет определять, когда сознание о нём думает — он переходит в фазу размножения только при активации нейронной структуры, которая достаточно точно описывает его биологические параметры. Мы не знаем, как такая особенность могла развиться естественным путём, поэтому подозреваем, что это какое-то специально разработанное оружие.

Паразит распространяется, когда я о нём думаю?! Да это... о господи, а ведь это и правда всё объясняет.

— Че... я что... что ж вы не предупредили, что я умру, если мне рассказать...

— Ты не умрёшь, — успокоила она. — У нас всё под контролем. Нам удалось изолировать паразита в конкретной области правой лобной доли, после чего тебе ввели препарат, который отсекает нейроны вокруг очага инфекции. Утратив связь с остальными участками мозга, гриб не сумеет размножиться и в конечном счёте погибнет. Для этого и нужно ждать несколько месяцев.

— А в правой лобной доле...

— Там ядро твоей личности. Можно сказать, «душа», если ты мыслишь в таких терминах. На самом деле всё несколько сложнее, но именно там гриб проще всего изолировать с минимальным ущербом для нормальной работы мозга. Когда эта область отомрёт, другие ткани её заменят.

— Стоп, то есть... моя душа... совсем... почему тогда мне нельзя рассказывать...

Она снова предвосхитила мой вопрос:

— Помнишь, что я говорила? Что пересказ забытых фактов тормозит выздоровление, потому что вместо восстановления старых воспоминаний создаёт новые? Это ложь. Как всё было бы просто, будь это правдой... К сожалению, когда тебе сообщают факт, который ты уже знал, твой мозг пытается регенерировать прежние нейронные связи. Мы называем это «нейронной смычкой»: когда ты узнаёшь что-то о себе, мозг заново подцепляется к этому старому факту.

Тогда... это значит, что я вспомню себя, и вместе с тем...

— Голова у тебя разболелась из-за того, что препарат в твоём организме пытается отсечь новые связи, которые я создаю. Если я сейчас прекращу объяснять, то боль утихнет, а ты забудешь всё сказанное — если, конечно, на достаточно долгий срок сознательно прекратишь об этом думать. Иначе же... Гриб может вырваться из карантина. Если я продолжу объяснять, препарат не справится с натиском. Когда паразит оказывается на свободе, антитело распознаёт вспышку инфекции и запускает глобальную иммунную реакцию организма. Все соединения с заражённой областью обрываются, что, увы, приводит к небольшим повреждениям мозга. Снижается самоконтроль, IQ и так далее. Почти все эффекты временные — примерно за неделю ты оправишься. Впрочем, ущерб и так почти незаметен, если только перезагрузка не происходит слишком много раз подряд.

Повреждения мозга? Ладно, пускай временные, но повреждения мозга?! Надо срочно... как она там сказала? Перестать об этом думать? Да как я ей перестану об этом думать?!

— Сейчас я начну пересказывать твои личные данные, что ускорит процесс и заблокирует поражённые участки памяти, включая этот разговор. Вот почему я не хотела тебе ничего рассказывать. Это была бы пустая трата времени. Но нет, — нахмурилась она, — сдалось же тебе поупорствовать. В таком состоянии я ни за что тебя не уговорю сидеть тихо и проходить лечение. Так что попробую заново. С чистого листа. Из интуитивных натуральных последовательностей твоё сознание выбрало числовую, поэтому тебя будут звать 3. Теперь я выяснила, каких тем с тобой лучше избегать, поэтому в идеале нас ждёт приятная и продуктивная беседа.

— Стойте! — заорал я. — Как... Я же... В смысле если правая доля или как её там отомрёт, это значит...

— Ты никогда больше не осознаешь, что ты Гэвин Батра — уж я постараюсь. Тебя всегда будут звать 3. По крайней мере, надеюсь, что не 4, 5 или сколько там ещё вылезет из-за твоих выкрутасов.

Она сверилась с листком на планшете, который извлекла из халата.

— Гэвин Батра. Ньюарк, штат Нью-Джерси. Двадцать два года. Мужчина. Трансгендер. Родители — Рахул и Рия Батра, вы с ними в ссоре. В две тысячи восемнадцатом году с красным дипломом окончил Художественный колледж Ринглинга. Лечился от наркозависимости.

От боли перед глазами поплыло: память вернулась — вся, целиком — и я вспомнил... что весь город умирал от розовой чумы, что она пробралась ко мне в голову, что я бы умер, если бы меня не заставили медитировать, что она... как-то называлась, кто-то назвал её «слоном», его за это отругали, и...

— ...в четырнадцатом отделении! — раздался за дверью испуганный вопль. Я не успел понять, кто это, боль застилала глаза, и вдруг меня повело, столкнуло со стула и уложило на койку, а в это время другой голос орал: «...всему персоналу!..», а доктор Орчард что-то рявкнула в ответ и нацепила что-то на лицо, а дальше я ничего не помню, потому что в мыслях был только...