Необратимые (гет)

В ушах возникает шум и мелкой рябью разбегается по всей голове, распугивая остальные звуки и голоса, хотя за столом говорят о чем-то важном. В попытке вернуться к делам более срочным, чем размышления о собственной судьбе и предстоящем обратном превращении, Гермиона нечаянно ловит взгляд Драко — пораженный и внимательный.

Ей хочется сказать ему что-нибудь вроде «Они серьезно? Драко. Я опять буду человеком» — а мысленно передать это не удается. Малфой отводит глаза и, уставившись в стол перед собой, перебирает пальцами. Энергия, исходящая от него, становится еще более мрачной, чем минуту назад. Гермиона пытается аккуратно пнуть его ногу под столом, но не уверена, что Драко чувствует это, потому что теперь он реагирует на внешний мир с чуткостью огромной двери, ведущей в эту гостиную.

Но наступит момент, и кому-то из них придется озвучить неизбежную истину: обстоятельства вот-вот разделят их преградой, которая почти наверняка будет означать конец привязанности, конец этой истории про «мы вдвоем посреди совсем-вампиров», зато возобновится личная история Драко. Только теперь она станет печальнее — потому что продолжится без Петры.

— Дикарь не сообщает нам ничего ценного по нескольким причинам, — объясняет тем временем Людовик. — Первое — его не пугают угрозы. У него нет ничего ценного, а значит, у нас отсутствуют рычаги. Второе: возможно, он и правда ничего не знает или не помнит. Отследить использование заклинаний или новых зелий, блокирующих ценную информацию в бессознательном, практически невозможно, и сыворотка правды с таким не справляется. Я прав, Драко?

К удивлению Гермионы, Малфой без промедления кивает, хотя и казался совершенно не вовлеченным в происходящее.

— Да, — говорит он. — Сыворотка не работает как противоядие.

— Но хорошая новость в том, что нашему пленнику не обязательно говорить вслух, ведь множество улик на нем самом: на его одежде, обуви и самое главное — в запахе.

— Джереми, что ты скажешь? — спрашивает Элмерс.

Людовик тут же замолкает, и все обращают внимание на ищейку.

— Рискну предположить, — начинает тот, — что дикарь либо не был в поместье, в котором напали на Гермиону, либо был очень давно. По крайней мере, я сходств не почувствовал.

— Этого следовало ожидать, — отвечает Дрейвн, устало почесывая бровь. — Мне неприятно признавать, но они определенно в курсе большинства наших шагов. Естественно, они знают, что поместье обшарено вдоль и поперек.

Джереми, убедившись, что вожак сказал всё, что хотел, продолжает:

— Но кое-какие мысли у меня все-таки есть. Можем проверить территориальные зоны — я предложу варианты по запахам на одежде.

— Спасибо, — говорит Элмерс. — Предложи варианты, но на вылазку отправятся другие.

На лицах Джереми и Людовика возникает едва сдерживаемое в границах дозволенного проявления эмоций удивление.

— Могу я поинтересоваться, почему ты так решил? — спокойно спрашивает наконец Людовик.

— Странно, что приходится это объяснять, — отвечает Элмерс. — Джереми слишком ценная фигура во всей этой игре. Давно пора было начать его беречь. Если будет возможность остаться в замке, Джереми будет оставаться.

Гермиона вдруг понимает, что замерла по какой-то из причин: от смешения мыслей о допрошенном дикаре, Петре, дальнейшей тактике и, черт возьми, собственном превращении обратно в человека — или от недовольного тона, с которым Дрейвн обратился к своему заместителю впервые в присутствии всей общины.

— Здравая мысль, — отмечает Людовик, не отводя от вожака настороженного взгляда. — Хотя не без недостатков, потому что полезнее ищейка все-таки «в поле».

Элмерс предпочитает не отвечать. Но всем и так ясно, что молчание означает отклонение протеста.

— Гермиона, — произносит он после небольшой бодрящей паузы, — завтра утром передаем дикаря аврорам. Скажите Поттеру, чтобы прислал кого-нибудь в наш лес.

— Как их сориентировать? — спрашивает Грейнджер, с усилием выталкивая из толпы своих мыслей в лидеры ту, которая связана с планами расследования.

— Километр к югу от замка. Эмиль их встретит.

— Я тоже пойду, — тихо, но уверенно заявляет Гермиона.

— Нет, — отрезает Элмерс. — Вы тоже будете оставаться в замке вплоть до крайней необходимости. Вы же планируете выпить зелье, так доживите до этого.

Никто не произносит ни звука, прислушиваясь к вибрациям комнаты, в которой воцарилась легкая, но уловимая диктатура. Дрейвн встает — громко скребут по полу ножки тяжелого стула — и движением руки призывает к себе с подноса в центре стола пустой стакан.

— Следите друг за другом, — говорит он общине, ожидающей приказа «вольно». — Не хочу, чтобы кто-то еще пострадал.

— Я думаю, никто этого не хочет, — замечает Людовик и тоже встает.

Гермиона смотрит в спину Драко, одним из первых покидающего комнату, — его вид беспокоит ее; она знает, что найдет его, даже если он решит от нее спрятаться, — но только после другой важной беседы.

Элмерс оценивающе глядит на Гермиону, пока она, дождавшись полного уединения, приближается к нему, обходя стулья.

— Вы что-нибудь скажете мне, Дрейвн?

Он слегка качает головой и наливает в стакан красную смесь.

— Не вижу смысла слишком много разговаривать на эту тему, Гермиона. Вы снова станете человеком — и мы расскажем всем только какую-нибудь сказочку, ни слова про камень. Нам станет гораздо легче, потому что вернется контроль над ситуацией из Министерства и у общины появится куда больше шансов продержаться до самого конца. Конца чего — пока непонятно. А утверждать какие-то конкретные цели вашей деятельности сразу после возвращения к людям я пока не готов. Мне надо подумать.

— Мы можем подумать вместе, — на автомате бросает Гермиона.

— Мы подумаем по отдельности, — возражает Элмерс. — А потом вы придете ко мне с предложениями.

— А вы — с указаниями.

— А я — с указаниями.

Голоса остаются ровными, тон — нейтральным. Это всего лишь факты, ничего личного.

— Дрейвн, я буду на стороне общины. Простите за непрошеный совет, но не стоит всецело отдаваться горю, когда еще столько всего на кону, — Гермиона замолкает, затем спрашивает: — Вы ведь не скрываете от нас ничего нового?

— Петру убили, а во всей этой войне замешан кто-то из нас. — Он кивает сам себе, как будто благодаря себя за окончательное признание неблаговидной правды. — Вы это знаете. И все это знают. Так что противостояние изначально было жестоким цирком. Я смотрю представление, которое терпеть не могу, но знаю, что его показывают для меня.

Гермионе кажется, что она подбирает слова, но на самом деле ей довольно очевидно: разговор дошел до той степени откровенности, когда легилименция становится совершенно естественной частью диалога. И все, что слышит сейчас Элмерс, глядя прямо в глаза, заглядывая глубже, чем его хотели бы допустить, — это вопрос «за что?». Что вы сделали, вожак Элмерс, что вы делаете, что собираетесь делать и куда уходит часть крови, присылаемой вам для мирного существования?

Дрейвн дает Гермионе время понять, что ее вопросы он принял к сведению, и мягко указывает на дверь.

— Поговорите с Драко, — как бы между прочим просит вожак, тем самым намекая еще на одну прочтенную на фоне остального мысль. — Мне нужен зельевар в рабочем состоянии. Старик Ламбер, который работал до него, не сможет заменить его сразу. Придется многое доучивать. Прогресс и в зельях не стоит на месте, знаете ли, — даже в вампирских.

Гермиона слишком утомилась от бесполезных попыток закрыть сознание, так что по поводу просьбы Элмерса еле-еле задумывается только об одном: что будет, если прямо сейчас пойти и начать разговор с Драко подобной фразой? О том, что прогресс в зельях не стоит на месте…

Думается, Малфой проклянет ее, и особенно печально, что вампирская сущность не отвратила его от использования волшебной палочки, — так что он еще и точно попадет.

* * *

Он стоит в библиотеке у дальнего стеллажа и смотрит на полки так, словно пытается прочитать книги, не открывая. Гермиона приближается к нему со спины и замечает, что он лениво прислушивается к шагам, но, конечно, не оборачивается.

— Можно поинтересоваться? — тихо спрашивает она. — Ты планируешь больше никогда в жизни со мной не разговаривать?

Драко наклоняет голову и специально для нее изображает глубокий человеческий вздох.

— Почему же? Давай поболтаем. Только в менее публичном месте.

— А не значит ли это, что ты собираешься убить меня без свидетелей и перехватить сказочное зелье себе?

— Значит, — отвечает Драко. — Пойдем туда, где есть огонь. Засуну тебя в камин, и дело с концом.

Гермиона, не успевая осознать, улыбается, но моментально схватывает быстрый, точный укол тоски. Почти боли. Рука Драко — красивая мужская рука — поднимается, он слегка проходится ладонью по волосам, и почему-то становится ясно, чем он тут занимался: пытался расшифровать порядок раскладки книг, догнать в этом деле Грейнджер.

Ей будет не хватать его, будет не хватать.

И как сильно?

— Тогда пойдем. Найдем идеальное местечко для убийства.

Теперь даже Драко слышит в ее словах неожиданную для него горчинку, так что забывает про гордость и поворачивается к Гермионе лицом. Она снова выдавливает улыбку и вопросительно ему кивает.

— Почему стоим?

— Пойдем.

И хотя они действительно находят комнату с камином, в которую Гермиона еще ни разу не забредала, огонь не зажигается и Малфой больше не выражает никакой инициативы. Взирает снизу вверх из огромного кресла на Гермиону, остановившуюся у окна.

— Страшный ты человек, Грейнджер.

Она резко оборачивается, в полном недоумении ожидая продолжения, но Драко только прищуривается, как будто испытывая ее.

— Прости, что? — выдавливает Гермиона наконец, и в голосе слышатся угрожающие нотки.

Драко поднимается с кресла и обходит её раздражающе близко, чтобы налить себе крови.

— Выяснил, что ты обожаешь власть. Стремишься к ней и наслаждаешься ею. А самое опасное: по тебе не сразу понятно.

— С чего ты взял?

Малфой выдерживает долгую паузу, делая два медленных глотка, чем нервирует Гермиону еще сильнее. Она складывает руки на груди и переминается с ноги на ногу, что не остается незамеченным: Драко, похоже, засчитывает каждый ее жест за доказательство правильности своих слов.

— Ты всегда считалась самой умной на курсе, — говорит он. — Хотя не факт, что была таковой. Сообразительная… но уж не самая, наверное. Просто не все такие выскочки.

— Что за детский сад ты разводишь?

— Тогда тебе было этого достаточно. Потом… О! Потом от тебя зависела жизнь Поттера. Все это утоляло жажду власти, пока ты не стала совсем взрослой тетей, интеллекту которой делали все меньше комплиментов. Потому что — ну в конце концов — остальные в Министерстве дуры, что ли? Но тебе надо было стать начальницей. Надо было — иначе в чем вообще смысл жизни?

Гермиона берет в руки стакан, как будто в знак мирной беседы протянутый Малфоем, но все же сильно хмурится.

— Власть для меня не главное.

— Ты любишь себя обманывать.

— Делаешь вид, что отлично знаешь меня, Малфой?

— Ну, мне кажется, в чем-то я успел разобраться.

Стук стакана о стол — банальный знак непримирения Гермионы со словами и уничижительной манерой. Она делает пару шагов к креслу, в которое снова уселся Драко.

— И когда же это? У тебя что, заколдованная постель, которая выдает полное психоанатилическое досье на любого, кто в ней окажется?

В этот момент с лица Малфоя пропадает та нарочито расслабленная улыбка. Драко внимательно смотрит на нее, всю в напряженном ожидании ответа, снизу вверх и вдруг тихо отмечает:

— Ты рада, что выберешься отсюда.

На секунду в ее взгляде снова появляется растерянность. Было очевидно, что они вот-вот заговорят о самом важном, что ради этого весь спектакль с перемещением по дому в поисках огня… Тем не менее Гермиона недооценила Драко: он так мастерски поймал ее врасплох, что сохранить хладнокровие не получится. Уже не получилось. Он видит.

— Что ты имеешь в виду и что хочешь услышать в ответ? — спрашивает она.

Малфой лениво пожимает плечами, но Гермионе его апатия кажется недоигранной: то ли пальцы, то ли другой неуловимый микрожест выдает его сосредоточенность.

— А ты ответишь именно так, как я хочу?

Гермиона молчит, надеясь, что Драко наконец даст волю гневу и прекратит танцы с бубном и словами.

— Я имею в виду: ты не испытываешь никаких мук совести из-за своего возвращения. Я знал, что это произойдет. И, наверное, не имею права тебя винить… Но я же немного эгоист, знаешь. Я тебе это и без психоаналитической постели сообщить могу.

Грейнджер невольно отводит взгляд на дверь, глубоко задумываясь над тем, что чувствует и что хочет сказать. То, что, будь они в мирных условиях, Гермиона свихнулась бы на нем? Влюбилась бы по уши, продолжая работать на своей министерской должности, если бы не угроза жизни, уже случившаяся смерть, их собственное, в конце концов, «бессмертие»? Что-то подсказывало ей, что они сошлись бы в любой из возможных вселенных и почувствовали бы эту химию и приступ притяжения, по всем показателям ломающий нормальный ход вещей, берущий начало из их детской и подростковой ненависти.

«Щелк» должен был случиться между ними обязательно, при хорошем или плохом сценарии.

— Сядь, Грейнджер. У меня шея устанет так с тобой говорить.

Вяло, почти никак не отреагировав на шутку про затекшие мышцы, которые затечь не могут, Гермиона садится на диван. Отсюда ей видно профиль Малфоя, так что очередная пауза проходит для нее в разглядывании светлых волос.

— Если злишься на меня за то, что я отняла у тебя право на зелье — я готова выслушать, Драко. И мне очень, очень жаль.

Он приподнимает бровь, глядя на Грейнджер исподлобья, а на губах снова возникает еле заметная усмешка.

— Я не буду ничего тебе высказывать. А то вернешься к Поттерам и начнешь описывать, какой я нытик. Нет, я не об этом.

— Драко, ты мне небезразличен.

Гермиона решает отомстить Драко тем же: неожиданной и болезненной сменой темы. Впрочем, это не столько смена темы, сколько переход к самой сути — как решительный прыжок с моста в пропасть.

Драко не сразу, но довольно быстро справляется с собой.

— Что ж, спасибо, — говорит он.

— Ты ведь к этому вел? Тебя грызут сомнения, не использовала ли я тебя. Продолжись здесь между нами школьная вражда, ты бы не стал уступать так легко, а боролся бы за обещанное тебе право на воскрешение. Хотя…

— …хотя все равно не выиграл бы.

Гермиона кивает, и Малфою становится заметно, что она не испытывает ни малейшего удовольствия от озвученного.

— Драко, ты не можешь просто взять жизнь и трансформировать ее так, как хочется. Я пытаюсь смириться с лишениями. Не думай, что мне просто.

Малфой задумчиво проводит ладонью по гладкому кофейному столику, стоящему по правую руку.

— Я рад, — говорит он, — что ты испытываешь такое удовольствие от мысли о возвращении в нормальную жизнь — и ни капли сожаления о расставании с вампирским миром. Претензия была в этом. Озвученной она кажется мне довольно глупой. Так что… да, обстоятельства, смириться. Мудро. На этом закончим.

Драко оглядывает комнату, как будто пытается хоть на чем-то сфокусироваться, и собирается встать, но Гермиона решительно произносит:

— О расставании с тобой.

Он замирает.

— Что?

— Ты хотел сказать: ни капли сожаления о расставании с тобой. Претензия стала глупой из-за того, что ты подменил слова.

— Она в любом случае уже не кажется мне заслуживающей обсуждений. Ты свободна, Гермиона, а тараканы в моей голове — только мои. Мне не надо пытаться подружить вас.

Словно сквозь дурман, она наблюдает за тем, как Драко уходит. Он задерживается только на секунду, а то и меньше, но потом твёрдо решает закончить разговор тем, что есть.

Оставшись в одиночестве, Гермиона прикидывает, насколько будут похожи ощущения. Предстанет ли ее человеческая жизнь прежней, обычной, привычной? Или какое-то время будет выглядеть как эта нежилая комната? Без Драко и огня в камине.

Голова говорит, что потери не страшны. Что-то в сердце намекает на другое.

Без Драко становится ясно как день, что комната несуразна и уродлива.