Необратимые (гет)

Гермиона привычным жестом поправляет значок на мантии и входит в зал, отведенный для встреч с прессой. Дневной свет из больших окон равномерно растекается по белоснежным столам и покрытому бежевым ковром полу. Ксенофилиус Лавгуд тут же встает, чтобы поприветствовать ее рукопожатием и доброй улыбкой, а остальные редакторы и журналисты ограничиваются тем, что вежливо кивают. Рита Скитер сидит чуть в стороне, разложив на стуле подол ядовито-красного платья и хитро прищурившись, потому что рассчитывает, как всегда, на скандалы, которых замглавы Отдела регулирования магических популяций и контроля над ними Гермиона Грейнджер вечно недодаёт.

— Сегодня я бы хотела прокомментировать несколько спорных конфликтных ситуаций, возникших между волшебниками и кентаврами на прошедшей неделе. А затем постараюсь ответить на все интересующие вас вопросы — связанные с этими происшествиями и не связанные. Итак…

Гермиона, начиная с того, что пытается подобрать сразу несколько книжных синонимов к слову «идиоты» для людей, решивших затащить кентавра в «парк магических существ», проводит встречу в стандартном динамичном формате. Отвечая на вопросы, она почти не допускает пауз и говорит уверенным тоном, идти против которого до поры до времени не решается даже Скитер. Но когда наступает ее очередь, Рита театрально вздыхает и говорит:

— Все это, конечно, замечательно, но не стоит ли нам всем искать укрытие на тот случай, если совсем выйдут из-под контроля вампиры?

Остальные тут же обращают на коллегу удивленные взгляды. Гермиона вежливо улыбается ей и мысленно считает до трех.

— Простите, мисс Скитер, не могли бы вы задать вопрос четче? Что конкретно вас беспокоит?

— О, может быть, то, что на западе Лондона укусили двух волшебников с временным интервалом в сутки?

Прытко пишущее перо чуть дергается, демонстрируя свою боевую готовность. Кто-то из журналистов откашливается, а Гермиона избавляется от улыбки и серьезно отвечает:

— Мисс Скитер, если бы такое произошло, мы бы об этом знали.

— Видимо, подобная логическая цепочка не всегда срабатывает.

— Что вы об этом слышали?

— Только беспокойные сплетни. Но вы ведь не настолько глупы, мисс Грейнджер, чтобы игнорировать сплетни?

До конца встречи Гермиона сохраняет внешнее спокойствие; вытягивает из Скитер всю информацию и бросает быстрые взгляды на остальных присутствующих, с облегчением замечая, что никто из них не заинтересован рассказом Риты, пару раз уже проигравшей в суде из-за публикации непроверенных сведений. Но на самом деле Грейнджер обеспокоена такого рода слухами. Она решает встретиться с лидером мирной вампирской общины завтра же, а после того как прощается с журналистами и покидает зал, отправляется к Стенли Броуку, начальнику отдела, чтобы обсудить ситуацию.

Вампир-вожак Дрейвн Элмерс соглашается на встречу, выражает в ответном письме все свое неравнодушие по поводу «компрометирующих слухов» об их общине, обещает проявить участие и просит лишь поменять назначенное время — с трех часов дня на четыре. Гермиона тут же пишет ему, что это не проблема.

На следующий день она ожидает Элмерса в ресторане «Стокгольм», который давно стал удобным нейтральным местом для встреч, но даже спустя час двадцать вампир не приходит. Грейнджер еще раз смотрит на маленькие наручные часы, раздраженно вздыхает и, оставив чаевые, выходит на улицу. Там ее встречают теплые лучи весеннего солнца, но Гермиона слишком напряжена, чтобы этим насладиться.

— Он не пришел, Стенли.

Мужчина за сорок в расслабленно расстегнутой мантии оборачивается к буквально влетевшей в кабинет подчиненной.

— Что ж, с нашими магическими существами такое бывает. Ты же в курсе. Те же кентавры, вампиры — они всегда относятся к людям как… к людишкам. Видимо, возникли планы поважнее.

Гермиона кивает ему, но вместо того чтобы ответить, оборачивается в коридор, где замечает младшего сотрудника отдела.

— Макс, я хочу, чтобы завтра дело по двум запросившим свободу эльфам лежало у меня на столе, — проработанное настолько качественно, чтобы я удивилась.

— Мисс Грейнджер, я когда-нибудь делал свою работу плохо?

— Просто предупреждаю. Никаких осечек.

Макс, который уже четвертый год работает в подчинении у Грейнджер, дает вежливое обещание, но как только уходит из поля зрения, позволяет себе закатить глаза и громко бросить стопку пергаментов на рабочий стол.

— Гермиона, хочешь, я сам напишу Элмерсу? — возвращает ее к разговору Стенли. — Потребую ответа на правах главы отдела.

— Буду тебе благодарна. Сегодня я уже ничего не могу сделать, да и рабочий день закончился. Могу идти?

— Ну конечно, — отзывается Броук с улыбкой и достает чернильницу, чтобы тут же выполнить обещание. — До завтра.

* * *

Гермиона решает, что и так слишком долго просидела в одиноком безделье, и поэтому отправляется на ужин к Поттерам. Джинни встречает ее радостным приветствием и сообщает, что как раз хотела позвать ее, чтобы вместе испробовать новый рецепт пасты: пока дети у Молли, можно экспериментировать. Грейнджер с удовольствием втягивает носом кухонные ароматы и наливает себе стакан яблочного сока. Минут через десять домой возвращается Гарри. Он точно так же вдыхает запахи, кладет на стол почту из ящика и по очереди целует в щеки Джинни и Гермиону. Размякнув от домашнего тепла, они перебрасываются общими шутками, короткими рассказами о прошедшем дне и новостями от Рона, играющего на Чемпионате Англии, так что рабочее напряжение и с Гарри, и с Гермионы постепенно спадает.

— А как у тебя дела с... как его? С Джейкобом, кажется?

Грейнджер невольно кривит лицо, но замечая направленные на неё взгляды друзей, тут же напускает на себя беззаботный вид и пожимает плечами.

— По-моему, мы расстались.

— Как это: «по-моему, мы расстались»? — переспрашивает Джинни.

Гарри молчит, все так же внимательно смотрит на Гермиону, но на его лице нет ни намека на удивление. Вопрос Джинни связан именно с формулировкой. Сам факт здесь ни для кого не сюрприз.

— Ну, три дня назад он уехал в Эстонию. На два года. Важная работа, никто не заменит, да он и не позволил бы... — скучающим тоном рассказывает Гермиона. — Предложил поехать с ним. Но у меня тут своя работа, да и вообще...

Наступает пауза, и Гарри решает воспользоваться ею, чтобы прямо обозначить слона в комнате:

— ...и вообще, не так уж ты и хотела проводить с ним всю жизнь до самой смерти.

Гермиона не отвечает, лишь загадочно приподнимает брови и прячется за стаканом сока, который осушает до дна.

— Хм, а я сначала думала: «Ну вот, два трудоголика уж точно уживутся вместе», — комментирует Джинни, взмахивая палочкой, чтобы из навесного шкафчика медленно вылетели три тарелки.

Гермиона снова пожимает плечами.

— Что ж, видимо, это так не работает.

— Ты, значит, теперь одна скучаешь. Что делаешь завтра?

Пока Джинни и Гермиона обмениваются планами на ближайшие дни и обсуждают подарок Гермионы на юбилей ее отца — огромный телевизор, чтобы купить который, пришлось серьезно подумать о маггловских деньгах, — Гарри перебирает письма и газеты. Он останавливается на «Ежедневном пророке», чтобы просмотреть новости. Сегодня у него совершенно не было на это времени: пришлось весь рабочий день выяснять, кто из команды, отправленной на последнее задание с заместителем Поттера, виноват в провале операции. В первую очередь «заместитель» перестал так называться, и должность стала вакантной. Во время всех этих разборок Гарри вдруг осознал, сколько агрессии сидит в нем самом. И что-то ему подсказывает, что в обычных обстоятельствах пора прекращать быть с отрядом таким душкой. Когда он вообще успел расслабиться? Нет, это вредно, как минимум для эмоционального здоровья.

Глубоко вздохнув, Гарри переворачивает страницу, и тут же, на колдографии в четверть полосы, видит потускневшее и несколько помятое лицо старого знакомого. Волшебник ленивым движением головы отворачивается от вспышек.

— Хм, Люциуса Малфоя выпустили из Азкабана.

Гермиона и Джинни, занявшиеся сервировкой стола, замирают.

— Уже? — машинально спрашивает Гермиона.

— Угу. Семь лет прошло.

Гарри снова переворачивает страницу, и они сбрасывают с себя оцепенение.

— А что там с Драко Малфоем? — задумчиво интересуется Гермиона. — Года два о нем вообще ничего не слышно.

— Наверняка уехал куда-нибудь подальше, — говорит Гарри, не отрываясь от «Пророка». — Что ему здесь делать?

— А Нарцисса?

— Она продолжает жить в Малфой-мэноре, это точно. Пару раз были заявки: кто-то пытался пробить магический щит на поместье. Могу поспорить, положили глаз на те артефакты, которые семья отвоевала на суде.

— И что, Малфой просто оставил мать одну?

Гарри переводит взгляд на Гермиону.

— Не знаю.

— Это странно.

— О, да бросьте! — встревает Джинни. — Как будто вы разбираетесь в их семейных отношениях.

Гермиона хочет сказать что-то еще, но Джинни снова перебивает:

— Гарри, убирай все со стола, у нас ужин. И желательно во время него не упоминать Пожирателей. Всем спасибо.

* * *

— Стенли, у моего отца сегодня день рождения.

Броук поднимает на Гермиону удивленный взгляд.

— Я, конечно, понимаю, но что могу сделать? Вампир написал, что сожалеет о своем неприбытии и очень-очень просит встретиться с ним сегодня в шесть.

Грейнджер уже второй раз за этот разговор безнадежно взмахивает рукой. Она прибежала сюда сразу, как только получила служебную записку с неприятной новостью.

— В шесть заканчивается мой рабочий день. Я ведь не обязана, Стенли! Мы с семьей и так почти не видимся!

— Что ж, у тебя будет стимул обсудить все вопросы с Дрейвном Элмерсом как можно быстрее, чтобы успеть на день рождения. А уж небольшое опоздание родители тебе простят.

Говоря это, Броук даже не отрывается от пергаментов, которые перебирает и подписывает. Хотя обычно его решения взвешены и мудры, сейчас Гермиона злится на него и изо всех сил сдерживает негодование.

— Ты предлагаешь пойти мне? — говорит Стенли, когда пауза затягивается, а Грейнджер все еще стоит у его стола. — Это твоя работа.

Сжав зубы, Гермиона переводит взгляд на окно, глубоко вздыхает, а затем молча покидает кабинет начальника. На своем рабочем столе она отыскивает служебную записку, где отмечен адрес какого-то поместья: в этот раз Элмерсу, видите ли, неудобно встречаться в «Стокгольме». Грейнджер решает, что сейчас у нее нет времени разбираться, насколько это вообще безопасно, но планирует обязательно высказать свое недовольство Броуку завтра.

— Проклятые соплохвосты, еще и каминная сеть вместо трансгрессии! — возмущается она себе под нос.

Без пятнадцати шесть Гермиона берет горсть летучего пороха, вступает в камин и исчезает с нулевого этажа Министерства магии.

В поместье темно и пусто. Грейнджер выбирается из камина, чуть склонившись, и хмурится, пока осматривает помещение. Здесь чувствуется запах плесени; на столике у старинного, потемневшего зеркала скопился даже издалека заметный слой пыли.

Гермиона делает два неторопливых шага по комнате и думает только о том, как бы Элмерсу не хватило совести еще и опоздать. Она собирается присесть, но, к собственному удивлению, не находит в этой комнате ни одного стула — только столы, тумбы и секретер.

Она решает она про себя, что стулья нужны в любом случае, и переходит в другую комнату, где видит большое мягкое кресло, — это единственное, на чем можно сидеть.

Оглянувшись по сторонам и убедившись, что все еще одна, Гермиона достает из кармана мантии волшебную палочку, чтобы трансфигурировать что-нибудь из предметов мебели в стулья. Она поднимает руку, почти проделывает это с тумбой, но вдруг краем глаза замечает какое-то движение и резко оборачивается. Ее обдает потоком теплого застоявшегося воздуха. Кто-то хватает Гермиону за плечи, но крик застревает у нее в горле, рука с палочкой замирает на полпути, потому что резкая, неожиданная боль вспыхивает в шее, а потом быстро разбегается волной по всему телу.

Последнее, что помнит Гермиона, — как странно дернув руками и ногами, она зависает в воздухе и окончательно теряется в пространстве и времени…

Грейнджер просыпается, махом садится на диване, на котором почему-то спала, и вдыхает ртом как можно больше воздуха, потому что ей кажется, что она не дышала несколько часов. Сделав три панических вздоха, Гермиона наконец позволяет себе тихий стон: мышцы всего тела болят так, словно их вытягивают, скручивают, сплетают между собой. Она обнимает себя за плечи, опускает голову и сидит так пару секунд, пока не понимает, что одно чувство мучает ее гораздо сильнее, чем физические боли.

Жажда.

Дом при быстром осмотре оказывается далеко не тем поместьем, в которое Гермиона прибыла… Когда? Сегодня? Перейдя на старую маленькую кухню и там непослушными пальцами открывая один покосившийся шкафчик за другим, Грейнджер обнаруживает наконец стакан, наливает воды из-под крана и большими глотками выпивает.

Это не помогает.

Она держится за раковину, пытается устоять и привести мысли в порядок. Что с ней? Где она? Откуда все эти ощущения, от которых хочется просто… умереть?

— Мисс?

Гермиона мгновенно выпрямляется и протягивает руку к карману, в котором обычно лежит палочка, но хватает только пустоту.

Женщина, полная, низкого роста, ставит на пол корзинку с овощами и делает шаг в сторону Грейнджер.

— Вы в порядке? Я нашла вас недалеко от своего дома без сознания и решила аккуратно левитировать внутрь. Надеюсь, у вас ничего не сломано? Ох, это кровь на шее? Я не заметила. Давайте промоем и обработаем рану…

— Стойте!

Это звучит громко и грубо, так что женщина замирает, испуганно распахнув глаза.

Кровь на шее.

Кровь.

Эти слова крутятся у Гермионы в голове, снова и снова, пока она не понимает, что уже довольно долго смотрит в одну точку, — туда, где над воротом вязаной кофты хозяйки дома бьется пульс.

Туда, где у нее самой болит особенно сильно.

— Не подходите, — говорит Грейнджер уже не так громко, но голос незнакомой природы настойчиво шепчет где-то в голове, что, если она решит избавиться от жажды прямо здесь и сейчас, женщина, стоящая перед ней, не успеет даже моргнуть.

Когда инстинкты почти одерживают победу — для этого достаточно нескольких секунд, — рядом раздается хлопок и кто-то снова хватает Гермиону за руку, уже приготовившуюся к атаке.

— Мадам, спасибо, что приютили девушку.

Грейнджер оборачивается через плечо и видит перед собой только мужской подбородок.

— Дальше мы с ней сами.

Из-за слабости и парной трансгрессии Гермиона во второй раз отключается сразу после того, как водоворот перемещения выплевывает ее в реальность.

* * *

В голове у Гермионы нещадно гудит. Она морщится, но не открывает глаза. Руки и ноги до боли онемели. Грейнджер собирается выпустить просящийся наружу стон, но гул в голове немного затихает, и становится ясно, что в комнате кто-то есть.

— …будет скандал, вот что точно.

— Это она обеспечивает связь с прессой?

— Она.

— Скажите спасибо, что нам принесли не министра магии.

— Чарльз, ты издеваешься?

— Я просто пытаюсь вас успокоить.

— Это не работает.

Потом наступает тишина, и Гермиона с ужасом осознает, что причиной тому ее неаккуратное движение, — потому что терпеть болезненную судорогу больше нет никаких сил.

— Вы очнулись?

Голос кажется знакомым; он, похоже, принадлежит какому-то немолодому мужчине. Вопрос звучит мирно и даже заботливо — это удивляет Гермиону, так что она, несмотря на сковывающий страх, решает, что пора открывать глаза.

В нескольких ярдах от софы, на которой она лежит, расположен черный овальный стол; вокруг него сидят человек пятнадцать, и все внимательно смотрят на гостью. Везде, абсолютно во всем преобладают темные тона; Гермиона несколько раз моргает, у нее возникает ощущение, что глаза видят как-то иначе: чересчур контрастно, слишком четко. Даже маленькие блеклые огоньки по углам комнаты, которые еле-еле освещают пространство вокруг, раздражают.

— Как вы себя чувствуете?

Грейнджер теперь может различить, кто задает ей вопросы, и прекращает попытки рассмотреть остальных. При взгляде на вытянутое лицо с короткой черной бородой удивительно быстро на помощь приходит память.

— Дрейвн… — с трудом выдавливает она.

Кто-то из остальных четырнадцати беспокойно откашливается, но вожак оглядывается на сидящих, подавая им незаметный знак, и стулья начинают отодвигаться. Через полминуты в комнате остается только Дрейвн Элмерс и еще двое.

— Гермиона, я прошу вас сконцентрироваться на моем голосе и сохранять спокойствие, — говорит Элмерс. — Вам нужно напрячься и сесть. Сможете?

В эту секунду у Гермионы нет никакой уверенности в том, что у нее получится. Но вожак берет ее за локоть и мягко, но настойчиво тянет вверх.

— Давайте. На раз, два, три…

Приняв сидячее положение, Грейнджер тут же прикрывает ладонью глаза, потому что все вокруг плывет так сильно, что начинает тошнить.

— Можете описать, что чувствуете? Что самое неприятное?

— В горле… в горле пересохло.

Когда Гермиона осмеливается посмотреть на Элмерса, он понимающе кивает ей и задумчиво сжимает губы.

— Давайте сначала решим эту проблему. Вам поможет Петра, вот она. А как только справитесь, я вернусь и мы с вами все обсудим. Уверен, у вас много вопросов и претензий, но это потом. Договорились?

Гермиона очень смутно понимает, что имеет в виду вампир, однако, прежде чем она решает, соглашаться ли, Элверс выпрямляется и выходит через открытые настежь двери.

Перед Грейнджер тут же появляется непрозрачный стакан, который держит Петра. Он плотно закрыт крышкой, а из отверстия торчит длинная черная трубочка.

Гермиона чувствует себя потерянной и испуганной. Она протягивает дрожащие руки к стакану и торопливо перебирает в голове тысячу вопросов — выбирая из них самые важные и подходящие, чтобы спросить у этой девушки, вряд ли имеющей высокий статус, а потому менее опасной. Но подняв на нее глаза, Гермиона сталкивается с таким парализующим впечатлением — впечатлением высокомерия, недружелюбия, холодности, — что сдерживает все вопросы. Иссиня-черные волосы Петры лежат на плечах крупными локонами, и каждое ее движение пускает волны по легкой шелковой накидке. Гермиона почему-то хочет, но не может понять, что за платье под накидкой: слишком непривычные линии и сложные рисунки, и она так взволнована, что не может сконцентрироваться.

— Пейте, пока не остыло, — говорит Петра хорошо поставленным голосом.

От жуткой догадки, которую Гермиона не хочет, боится обдумывать, руки начинают дрожать сильнее.

— Я думала, это вода, — говорит Грейнджер и прочищает горло, чтобы избавиться от хрипотцы. Она осознает, что хочет потянуть время.

— Пейте, — настойчиво повторяет Петра. — Иначе долго не продержитесь.

— Иначе… и что тогда со мной будет?

— Впадете в кому. Знаете, сколько работы придется проделать нашему зельевару, чтобы привести вас в чувство? — поясняет Петра и недвусмысленно стучит по крышке длинным ногтем. — И от вас будет гораздо больше проблем, чем уже есть.

Гермионе хочется разозлиться на девушку за это фамильярное и грубое замечание. Но то, что она чувствует, больше напоминает детскую обиду. Вперемежку со страхом, который не собирается покидать ее, обида выжимает из глаз слезы, и Грейнджер поспешно моргает, чтобы не выглядеть совсем уж жалкой.

— Никак не избежать?

— Не избежать, пейте.

И она решается, потому что со всей оставшейся смелостью принимает мысль, что выбора нет.

Это кажется противным только первую секунду, когда кровь касается языка. Потом происходит нечто удивительное. Внутри как будто все просыпается, расцветает и ободряется; горло с благодарностью принимает еще и еще один глоток плотной жидкости, и Гермиона невольно обхватывает стакан обеими руками, как будто боится, что его отнимут, и даже двигается на софе, усаживаясь удобнее. Она с наслаждением закрывает глаза, уже совсем не чувствуя в них слез, продолжая жадно тянуть угощение. Глубокое и взволнованное дыхание становится редким и спокойным, а к тому моменту, когда через трубочку проходят последние капли, Грейнджер совершенно избавляется от дрожи. Ей кажется, что она счастлива. Что боль ушла, что жажда больше не вернется.

Все это время Петра стоит напротив и наблюдает за ней. Когда Гермиона открывает глаза, она протягивает руку за стаканом, а приняв его, вдруг говорит:

— Ну вот, твои услуги все-таки не понадобились.

Гермиона, пребывая в дымке своего минутного счастья, не может сообразить, кому адресована эта реплика. Но постепенно перед глазами все проясняется, а в момент полного отрезвления Петра делает шаг в сторону, собираясь покинуть комнату, — и тогда Грейнджер видит его.

Драко Малфой стоит, прислонившись плечом к дверному косяку, внимательно глядя на Гермиону из темноты.

— Принести тебе стаканчик? — спрашивает Петра.

Малфой бросает на нее быстрый взгляд и отвечает:

— Я сам.

Наступает неловкое молчание: Петра стоит в дверях, видимо, ожидая, что Драко последует за ней, но он не двигается с места. Гермиона пытается разглядеть, что происходит в той половине комнаты, и, к своему удивлению, довольно легко различает вопросительное выражение лица вампирши.

Малфой, поколебавшись, все-таки говорит:

— Оставь нас на минуту. Мы знакомы.

Спустя две секунды, на протяжении которых Гермиона терпит на себе неприятный, оценивающий женский взгляд, дверь захлопывается.

Драко медленно идет в ее сторону, и Гермиона думает, что сейчас он сядет рядом. Но Малфой останавливается в центре комнаты, как будто не решаясь приблизиться, прячет руки в карманы брюк и спрашивает:

— Как ты, Грейнджер?

Эйфория стакана крови проходит. На смену ей к Гермионе возвращается целая туча эмоций: главенствуют растерянность и страх, бьется в голове вопрос, не сон ли то, что происходит с ней («Господи, пусть сон!»). А если она начинает задумываться, что выпила и почему так себя почувствовала, все ближе и ближе подбирается волна паники. Вопрос Малфоя делает только хуже, потому что кажется абсолютно неподходящим, странным; Грейнджер никогда не думала, что услышит такое неприкрытое беспокойство в голосе бывшего однокурсника, да и лучше бы не слышала никогда.

Пока Гермиона пропускает все эти мысли через сознание и снова пытается избавиться от дрожи, Драко терпеливо ждет.

— Я… не знаю, — заговаривает Грейнджер наконец. — Плохо. Плохо, — твердит она.

Малфой хмурится.

— Тебе должно было стать лучше.

Она поднимает на него глаза, сильно сжимая пальцами сиденье софы по обе стороны от своих коленей, чтобы не трястись, но это мало помогает.

— Малфой, скажи, что это была не кровь.

Он молча смотрит на нее несколько секунд, потом неторопливо, подбирая слова, произносит:

— Ну, по большей части все-таки кровь…

Гермиона сглатывает.

— Чья?

Малфой взмахивает рукой, спрашивая разрешения присесть. Гермиона уступает место, неловко двигаясь на софе, потому что все еще плохо контролирует тело. Пока Драко подходит, Грейнджер быстро осматривает его. Он кажется ей худее, чем был в Хогвартсе, и как будто немного выше. На нем простые черные брюки, а вот на темной рубашке видны геометрические рисунки и декоративные швы изумрудного цвета, которые подчеркивают сложный фасон, — это сильно напоминает платье Петры.

— У тебя голова больше не гудит? Ноги не немеют?

Гермиона прислушивается к ощущениям и отрицательно качает головой.

— Значит, все-таки чувствуешь себя лучше.

— Малфой, чтоб тебя! — не выдерживает Грейнджер. — Я не вижу здесь вообще ничего хорошего. Чья это была кровь?

— Это смесь. Я готовлю ее из нескольких компонентов: часть — кровь, собранная у людей-доноров, часть — кровь животных, остальное — это сложное зелье, которое соединяет две первые составляющие в единое целое. Ну, и что-то вроде… витаминов.

Ему самому неловко произносить это слово, а Гермиона и вовсе впадает в ступор.

— Ни один человек не пострадал ради твоего коктейля, Грейнджер.

Она смотрит на Малфоя удивленно и почти зло. У нее в голове не укладывается, как он может сейчас шутить.

— И животных разводят специально для общины, — добавляет Драко в попытке избавить их обоих от напряженной тишины. — А вообще, ты же знаешь, наверное… Теперь у тебя будет возможность изучить все подробнее. Изнутри.

Его слова заставляют Гермиону вздрогнуть.

— На что ты намекаешь?

Она спрашивает, но не хочет знать ответ. Обивка софы издает под ее пальцами жалобный треск. Грейнджер собирается начать гневную речь, накричать на Малфоя, приказать, чтобы он вывел ее отсюда, показал камин или место, откуда можно трансгрессировать, чтобы прекратил говорить этим показательно тактичным тоном и одновременно издеваться. Чтобы помог! Но губы не слушаются.

— Какое-то время тебе точно придется провести здесь, — отвечает Драко так, что в интонациях улавливается сопереживание.

Но Грейнджер ненавидит его сейчас. Ненавидит! Она впивается глазами в каменный пол под своими ногами в тонких капроновых колготках. Ей не хочется думать о том, что ступни совершенно не чувствуют холода. Вообще-то больше всего Гермионе хотелось бы снова отключиться, а проснуться дома, или у Поттеров в гостиной, или в маггловском доме своих родителей, или хотя бы на работе.

— Зельевар, значит, здесь ты? — спрашивает она довольно грубым тоном, маскирующим неуверенность.

— Сейчас да.

В коридоре раздаются шаги, и они одновременно поднимают головы. В комнату входит Дрейвн. Он выглядит сосредоточенным, идет быстро, с прямой осанкой, по пути бросив цепкий взгляд на Драко и Гермиону.

— Мисс Грейнджер, я предлагаю поговорить у меня в кабинете.

Он протягивает ей руку, и Гермиона хватается за нее, поднимается, заставляя упрямое тело выполнять приказы головы. Она собирается выяснить все и уйти отсюда.

* * *

Мягкая мебель в кабинете Дрейвна Элмерса сплошь кожаная. Свет из камина, расположенного довольно далеко от стола, слабый, так что все снова кажется темнее, чем есть на самом деле. Гермиона уже начинает привыкать, что это не мешает ей видеть всё без каких-либо зрительных усилий.

— Садитесь, пожалуйста.

Грейнджер опускается в мягкое кресло, а Элмерс обходит стол и садится напротив.

— У нас так много вопросов, которые надо обсудить, что сложно выбрать самый важный. Если вы позволите, я начну с того, почему мы с вами не смогли встретиться, хотя договаривались.

Гермиона испытывает секундное удивление, но заставляет себя сосредоточиться. Сейчас те неудавшиеся встречи представляются ей событиями далекого прошлого: они абсолютно затмились переживаниями, которые свалились на нее после.

— Скажу прямо, потому что сейчас таить что-то — значит только осложнять нашу с вами ситуацию. Я не смог попасть в ресторан, потому что за час до назначенного времени на меня было совершено нападение.

Он встречает изумленный и встревоженный взгляд Гермионы и продолжает:

— Я был под Империусом и чуть не похоронил себя в костре за нашим замком. Причем сам его создал, представляете? Ожог на боку был настолько сильным, что, очевидно, если бы не мои внимательные люди, сегодня я бы с вами не разговаривал.

Грейнджер просто слушает Элмерса, и в первые мгновения рассказ кажется ей сказочным. Она решается спросить:

— А во второй раз? Если вы восстанавливались, зачем назначили вторую встречу?

Элмерс хмурится.

— Я не назначал второй встречи.

Если бы Гермиона не чувствовала, что ее тело и так приобрело страшно низкую температуру, то точно похолодела бы. Она сглатывает, объясняя:

— Мой начальник написал вам письмо и получил в ответ просьбу встретиться в магическом поместье в Сейнт Бис. В шесть вечера. Я не знаю… — Грейнджер бросает взгляд на стрельчатое окно, за которым стоит глубокая ночь. — Я не знаю, когда это было.

— Прошло больше суток, — задумчиво отвечает Элмерс и прикасается своей практически белой рукой к бороде, так что Гермиона невольно обращает внимание на этот контраст. — Джереми, наш ищейка, почувствовал вас уже в другом доме. У той женщины.

Грейнджер зачем-то кивает, хотя совершенно, совершенно не понимает, что, черт возьми, значит все произошедшее.

— Вы видели это письмо?

— Нет, — говорит Гермиона тихо. — Адрес передал мне начальник. Но… Нет. Он не мог обмануть. Ему незачем.

Теперь, для достоверности, она отрицательно качает головой. Элмерс поднимается с кресла и задумчиво встает у окна.

— Я думаю, все это не может быть не связано. Нападение на меня и превращение в вампира вас, человека, играющего самую важную роль в сохранении мирных связей между разумными магическими существами и волшебниками… Да простит меня мистер Броук.

Он произносит это туда, в сторону ночи, звезд и луны. Только через несколько секунд Дрейвн спохватывается и оглядывается на гостью. После слов о превращении, таких прямых, недвусмысленных, с ее лица сошла бы вся краска — опять же, если бы сейчас на нем была хоть какая-нибудь краска.

— Извините… — говорит Элмерс. — Это уже второй вопрос для обсуждения.

Он снова садится, теперь уже ближе к столу, и внимательно вглядывается в Гермиону своими темно-карими глазами.

— Я думаю, здесь тоже не стоит ничего скрывать. Вы на последней стадии превращения, Гермиона. И сейчас оно необратимо.

Она перестает четко воспринимать его слова. Медленно закрывает глаза и опускается на спинку кресла, постепенно вдавливаясь в нее, как будто прекращает наконец бороться с гигантским валуном осознания, лежащим на плечах. Гермиона собирается глубоко вздохнуть, но тут же, как по сигналу, к ней возвращаются обширные знания, которые в последние несколько часов, видимо, из психологической самозащиты, она отгоняла от себя, — и вспоминается простой факт: вампирам незачем дышать.

— Пока вы приходили в себя, я написал мистеру Броуку, что вы останетесь на какое-то время у нас, но не сообщил о происшествии, — доносится до Грейнджер приглушенно, словно через ватные беруши. — Вы превращены не по доброй воле, а поэтому, я полагаю, у нашей общины проблемы. Но я надеюсь, мы с вами решим вопросы мирно. Я бы не хотел…

Из всего сказанного Гермиона неожиданно делает свой собственный вывод: она так и не попала на юбилей отца. Из-под закрытых глаз на ее щеку сбегает слеза — прежде, чем Грейнджер вообще понимает, что сейчас заплачет.

— Гермиона? — зовет Элмерс.

Она открывает глаза и выпрямляется.

— Кто превратил меня?

— Я не знаю.

— А кто напал на вас?

— Кто-то, — несмело улыбается Дрейвн.

Гермиона снова раздражается из-за того, что в этом доме, видимо, принято не к месту шутить и улыбаться. Это чувство отражается на ее лице, поэтому Элмерс исправляется и предлагает:

— Я думаю, вы хотели бы побыть какое-то время одна. Я покажу вам вашу комнату.

— Скажите для начала, — останавливает его Гермиона, — нет никакого шанса, что я вернусь в человеческое обличье?

Элмерс в раздумьях перебирает уголки лежащих в стопке пергаментов.

— Шанс настолько ничтожен, что я бы не хотел вас обнадеживать. Чтобы сказать вам хоть что-то по этому поводу, мне нужно для начала поговорить со своими помощниками. Если позволите.

Гермиона мысленно цепляется за эту почти ничего не значащую, но все-таки надежду.

— Дрейвн, еще кое-что. Я потеряла палочку.

— Я уже отправил кое-кого к той женщине, чтобы спросить, не было ли при вас палочки. Напишите мне адрес поместья. Туда я тоже попрошу заглянуть двух подготовленных ребят.

В этот раз Грейнджер не нуждается в помощи и твердо встает на ноги. Она замечает даже, что тело наполнилось непривычной силой и легкостью, так что все обычные движения начинают ощущаться как неполноценные, заторможенные.

Они проходят два нешироких серых коридора, а посреди третьего Элмерс останавливается.

— Я предлагаю вам устроиться здесь. А за соседней дверью, — он указывает тонкими пальцами налево, — живет Петра. Ей поручено наблюдать за вами. Так что, пожалуйста, обращайтесь к ней, когда решите изучить замок или если понадобится какая-нибудь другая помощь.

Дрейвн уже собирается уходить, но Гермиона, прикоснувшись ладонью к ручке двери, оглядывается и окликает вампира:

— Я могу попросить кого-нибудь другого показать мне замок?

Элмерс кивает и почти без раздумий бросает:

— Лаборатория Драко на первом этаже. Справа от арки.

Гермиона лежит на большой заправленной кровати, сложив руки на животе, и смотрит в потолок. Ей в голову приходит мысль, что если она сейчас заставит себя заснуть, то докажет всем этим глупцам, что вовсе не обратилась, что до сих пор человек, волшебница. Но Грейнджер сама почти сразу смеется над этой идеей. А чтобы внутренний смех не перерос во внешнюю истерику, она закрывает глаза и пытается рационально осмыслить ситуацию, вспоминая все, что знает о вампирах.

Один из пунктов окружен в ее голове целым набором вопросительных знаков. Элмерс говорил, что их община уже давно создала такие зеркала, в которых отразится любой вампир, — и еще пошутил, что их дамам было довольно сложно до этого изобретения или скорее — этого усовершенствования. Но когда Гермиона захотела узнать подробности, Дрейвн мягко сменил тему, а она из дипломатических соображений позволила ему это.

Грейнджер вдруг понимает, что до этого момента избегала рассматривать лица вампиров, — кроме вожака, с которым была уже знакома. Она боялась найти в лицах свою неизбежность. Опасалась того, что отметит все детали и мысленно, еще до озвученного приговора, примерит на себя устрашающую бледность, темноту глаз и… клыки.

Гермиона решает дать себе еще немного времени и продолжает изучать свою новую спальню. Возле двери — расписная тумба, на которой стоит кувшин из черного стекла на теплой подставке, подогревающей красную смесь, и стакан. Грейнджер не осмеливается называть это кровью, даже про себя. И пока заменяет неприятное слово более-менее нейтральным словосочетанием.

На стуле у кровати лежит заботливо подготовленная для нее одежда. Гермиону удивляет, что она видит два комплекта: платье с туфлями-лодочками на низком каблуке, а рядом — рубашку, брюки и кроссовки. Все, впрочем, в темных тонах и простого фасона — ни намека на те запутанные линии на вещах других вампиров.

К зеркалу Гермиона подбирается так, словно за ним спрятан гиппогриф. Останавливается рядом, вздыхает — разрешает себе эту человеческую привычку. И протягивает руку.

Первую секунду в круглом, немного тусклом зеркале продолжает отражаться только противоположная стена. Это пугает Грейнджер, но прежде, чем она бросает свою затею, зеркало начинает неярко подсвечиваться, почти незаметно — а ладонью Гермиона ощущает мягкую, равномерную волну магии. И видит отражение своей руки.

Сосредоточившись, она медленно двигается в сторону, чтобы наконец столкнуться с собой лицом к лицу.

Волосы спутаны, кожа бледная, губы обветрены. Ярко выделяются глаза, а в них (и это единственное, чего Гермиона не ожидает увидеть) — в них словно сконцентрировался весь страх, испытанный ею за последние сутки. Накрашенные ресницы местами слиплись из-за слез, но выглядит все это не катастрофично. Она смотрит на ресницы, чтобы не опускать взгляд вниз. Но она знает. Чувствует за потрескавшимися губами острые клыки.

Чуть позже, проводя дрожащим указательным пальцем по острым уголкам длинных зубов и наблюдая за собственными движениями в зеркале, Гермиона не может избавиться от мысли, что была в полушаге от того, чтобы впиться ими в горло незнакомой заботливой женщины.

* * *

— Петра, это Гермиона.

Петра открывает дверь после второго стука и тут же пробегается по Грейнджер взглядом с головы до ног. Догадавшись, Гермиона говорит:

— Спасибо за одежду. Я… выбрала то, что удобнее.

Вампирша кивает, ничего не отвечая, но Гермионе кажется, что во взгляде читается презрение.

— Как вам спальня?

— Все хорошо, благодарю.

— Нужно выпивать стакан раз в три часа.

— Что?

— Для поддержания нормального состояния нужно выпивать стакан крови раз в три часа, — повторяет Петра.

Гермиона теряется, смотрит на наручные часы, но они не говорят ничего полезного, потому что когда был первый прием… смеси, она не имеет ни малейшего понятия.

— Вам надо подкрепиться через пятьдесят минут.

— О… хорошо. Спасибо.

Петра продолжает стоять в проеме, опираясь одной рукой на ручку двери, и, похоже, наслаждается неуверенностью новой знакомой.

— Петра, я бы хотела попросить… Можно отправить отсюда письмо?

— Конечно можно. Сейчас дам все, что нужно. Заходите.

Гермиона следует за Петрой внутрь ее комнаты, и спальня оказывается гораздо уютнее, чем ожидалось. Вокруг много синего и темно-серого, в углу — высокий книжный шкаф, несколько томов лежат на столе из красного дерева, раскрытые, а кровать заправлена мягким пледом.

Петра дает ей перо, чернила и пергамент и, чтобы освободить место, закрывает книги, предварительно положив закладки.

Гермиона решает написать лаконичное письмо Гарри и просит его в первую очередь связаться с родителями, чтобы сообщить, что она жива (в какой мере это правда, не узнает из письма даже друг), что очень сожалеет о своем отсутствии, что она, конечно, собиралась прийти, но не смогла справиться с кое-какими рабочими проблемами, которые до сих пор не отпускают ее в маггловский мир. Самому Гарри обещает рассказать все позже.

Петра ждет, стоя у кресла и, когда Гермиона убирает перо, говорит:

— Я могу отправить. А потом вы и сами разберетесь с местной совятней — когда изучите замок.

Грейнджер протягивает ей пергамент и осторожно спрашивает:

— Кстати, насчет этого… Вы не против, если я осмотрюсь сама?

Вампирша пожимает плечами. В этот момент Гермиона, вдруг заслышав внутреннее чутье, собственную интуицию, на всякий случай быстро закрывает сознание от легилименции.

Губы Петры складываются в улыбку. Эта улыбка — не знак дружбы, но она определенно предполагает какой-то специфический комплимент вроде…

«…догадливая».

— Без проблем. Чувствуйте себя как дома, — говорит Петра вслух. — Я отправлю письмо и вернусь сюда, — если вдруг стану нужна.

Гермиона благодарит ее и покидает спальню.

* * *

— Обычно со мной такого не происходит.

Драко замирает на мгновение, но теперь Гермиона не только знает о свойствах вампирского тела, но и ощущает на себе: он не мог не слышать, что кто-то пришел.

Малфой продолжает подсыпать что-то в котел и убирает огонь, пока она делает шаг внутрь лаборатории, оглядывая разноцветные колбы на длинном столе вдоль стены.

— Я имею в виду, что обычно в критических ситуациях хорошо соображаю. А тут даже забыла, что сама подписывала бумаги о правилах донорства.

Драко еле заметно ухмыляется и взмахивает палочкой, чтобы закрыть котел крышкой.

— В этом нет ничего странного, — отзывается он. — Нервная система во время превращения переживает редкостную катастрофу, — а потом быстро добавляет: — Не трогай здесь ничего.

Гермиона косится на него почти обиженно.

— Уж не настолько я отупела.

Драко закрывает в шкафчиках сыпучие ингредиенты для зелья, которое только что готовил, и снимает рабочую мантию, бросая на Гермиону, бродящую по комнате, изучающие взгляды.

— Ты уже осмотрела замок?

— Нет, — тут же отвечает она, мысленно ликуя, что не пришлось просить об одолжении. — Буду рада, если составишь компанию. Но… сначала у меня к тебе вопрос.

Обернувшись через плечо, Гермиона видит, что Драко ждет продолжения. Она не сразу справляется со всеми своими сомнениями. Малфой прищуривается, когда она приближается, и чуть отклоняется назад. Грейнджер замечает это, но сейчас причины ее не беспокоят — даже если движения Драко значат, что он до сих пор испытывает к ней неприязнь.

Волосы у Малфоя стали («…или всегда были?» — спрашивает себя Гермиона) совершенно белыми. Кожа бледная, а глаза — темно-серые, почти черные. Контрасты снова завораживают ее, заставляя медлить с вопросом.

— Когда мы разговаривали, я не обратила внимания… У тебя есть клыки?

— Мне казалось, ты уже поняла, что я тоже...

— Просто ответь на вопрос.

— Есть.

Малфой приоткрывает рот — и сразу становятся видны белоснежные острые уголки. Гермиона всматривается в них, сосредоточенно разглядывает на расстоянии в неосознанной попытке понять, побывали ли они в чьем-нибудь горле. Но спросить об этом она не решается.

— Тебя не было в списке.

— Что? — хмурится Драко.

— В моем кабинете лежит список с именами всех вампиров мирной общины. Когда ты стал таким?

— Два года назад.

— Почему нам не сообщили? Это нарушение соглашения...

Малфой качает головой и с силой сжимает одной рукой край столешницы.

— Потому что это было недобровольно, Грейнджер, — отрезает он. — Потому что у общины на самом деле давно проблемы. И нам с тобой повезло, что в какой-то момент мы очнулись в этом замке, а не посреди леса или даже города. Вряд ли это закончилось бы хорошо — для нас и для окружающих.

— С тобой случилось то же самое?

— Похожее.

Гермиона смотрит в пол, раздумывая над его словами. Получается, она так много проглядела на своем посту... Рита была права. Малфой не единственный. С вампирами происходит какая-то чертовщина, прямо под носом у отдела, — весь он оказался слепым, глухим и наивным.

— Если я сообщу об этом, тут же начнутся разбирательства.

— Я серьезно, Грейнджер, нам повезло, — продолжает Малфой уже более знакомым Гермионе со времен Хогвартса тоном — резким и нервным. — Я понимаю, что тебе страшно и больно смотреть действительности в лицо. Но в ближайшее время ты не сможешь отсюда выбраться. Так не хочешь ли изучить чертов замок?

Гермиона моргает, останавливая на время беспокойные размышления, и кивает. Простая мысль пронзает ее сознание: Малфой боится за себя, прекрасно зная, что быть вампиром в большинстве смыслов невыгодно, тем более вот таким «незарегистрированным».

Они молча выходят из лаборатории и поднимаются по старинной винтовой лестнице, чтобы начать осмотр с третьего этажа.

* * *

Драко аккуратно отодвигает штору и выглядывает в сад. На рассвете кто-то из вампиров, явно по устоявшемуся порядку, прошелся по дому и закрыл все окна плотной тканью.

— Сегодня пасмурно, — сообщает Малфой. — Так что можем и снаружи прогуляться.

Он открывает тяжелую двустворчатую дверь и пропускает Гермиону вперед.

— Так значит, — тихо спрашивает она, — никаких солнечных лучей?

— Если не обнаружишь у себя мазохистских наклонностей и желания восстанавливать двое суток верхний слой кожи — то да, лучше избегать.

Грейнджер нервно поводит плечом, а Драко провожает ее к центральной тропинке сада, сплошь усеянного ароматными цветами. Причем большую часть занимают белые розы — словно из принципа идеального сочетания с вампирской кожей.

Гермиона остается равнодушной к саду, хотя эти несколько минут добавляют новых ощущений: запахи цветов воспринимаются так остро, что теперь с трудом можно назвать их приятными. Больше ей нравится другое место — колоннада, образующая галерею вдоль стен замка, по правую сторону от центральной двери. Она проводит пальцами по гладкому мрамору колонн и признается Малфою, что хочет погулять здесь одна, но вдруг вспоминает кое-что и испуганно смотрит на часы.

— Пошли, — зовет Драко. — Я покажу, где стоит кувшин в гостиной. Потом выйдешь сюда сама.

* * *

Вечером Элмерс находит Гермиону в библиотеке и сообщает, что ночью познакомит ее со всеми вампирами общины. Грейнджер, которая как раз собиралась вернуться в собственную комнату, теперь идет туда, чтобы поменять удобную одежду на платье: она решает, что в компании полутора десятка вампиров так почувствует себя чуть увереннее. Хотя простое платье все еще мало напоминает их одежду.

Однако перед тем как заняться своим внешним видом, Гермиона вспоминает, что прошли очередные три часа, а кувшин в ее комнате после нескольких «подкреплений» в течение дня оказывается пустым.

Она раздумывает, к кому обратиться. Логично было бы пойти к Петре. Но Гермионе так не хочется снова сталкиваться с ее колючим взглядом свысока, что куда более привлекательной представляется идея постучаться к Малфою, который «на всякий случай» указал во время осмотра замка на дверь своей спальни. Оказалось, они живут на одном этаже, только комната Драко почти в конце коридора.

Гермиона подходит и замирает в растерянности, сама не в силах объяснить себе, что ее останавливает. Но потом она решает на всякий случай прислушаться: меньше всего хочется встретить в комнате Малфоя кого-то постороннего. И тогда Грейнджер различает звуки, которые не хотела бы слышать. Нечто похожее на… стоны.

Отпрянув, она быстро шагает прочь, к своей спальне, пытаясь справиться с ощущением, что краснеет, хотя это совершенно невозможно.

Дыхание вампирам ни к чему, но Гермиона в очередной раз прощает себе эту слабость, потому что волноваться и не иметь в арсенале простейших способов успокоиться — настоящая пытка.

Теперь не остается другого варианта, кроме как обратиться к Петре. Еще раз на всякий случай вздохнув, Грейнджер заносит кулак, чтобы постучать в ее дверь, и именно в этот момент Петра выходит из спальни Драко.

Не сразу заметив Гермиону, она оправляет узкую юбку и проводит рукой по волосам, возвращая им почти идеальный порядок.

Потом девушки долго смотрят друг на друга молча, пока Грейнджер не говорит настолько ровным голосом, насколько может:

— Если не сложно, мне нужна помощь с… кровью.

Комната, в которой Гермиона оказалась при пробуждении, в этот раз закрыта. От каменного коридора ее отделяет вытянувшаяся до потолка двустворчатая дверь из темного дерева. В попытке справиться с волнением Грейнджер рассматривает узоры, но когда понимает, что перед ней вовсе не цветочки и листочки, а целая коллекция миниатюр, местами довольно жестоких, переживаний становится только больше.

Элмерс пригласил Гермиону на собрание общины к часу ночи. Часы бьют один раз, и она отрывается от того фрагмента, где вампир с длинными клыками разрывает пополам трехглавую змею. Дверь под рукой открывается легко, и все в комнате резко замолкают, хотя до этого было слышно, что там тихо, но увлеченно переговариваются.

— Мисс Грейнджер, — кивает Дрейвн и плавным жестом указывает на свободный стул, — проходите, мы как раз вас ждали.

Гермиона сжимает ледяные ладони в кулаки, прежде чем сдвинуться с места, потому что вся община разглядывает ее, не таясь, и это нервирует.

— Как вы себя чувствуете? — снова обращается к ней Дрейвн, когда Грейнджер занимает свое место по левую руку от Малфоя и прямо напротив Петры.

Быстро оглядевшись, Гермиона пытается разгадать принцип рассадки. Она знает, что мирная вампирская община мало похожа на демократическое образование. Кто-то здесь обладает статусом выше, кто-то — ниже, и, судя по всему, влиятельность уменьшается по мере удаления от места Дрейвна, который сидит на противоположном от Гермионы конце стола.

— Учитывая сложившуюся ситуацию… в целом нормально, спасибо.

— Важное уточнение, — тут же раздается в ответ.

Голос кажется слишком громким для этой таинственной обстановки, к которой Гермиона еще не успела привыкнуть. Это говорит плотного телосложения мужчина лет пятидесяти (по человеческим меркам), лысый, сидящий справа от вожака. Он улыбается Гермионе, чуть приоткрыв зубы, в то время как она судорожно соображает, не успела ли сказать чего-то оскорбительного.

Отношения между Дрейвном как вампиром и Гермионой как замглавы Отдела регулирования магических популяций и контроля над ними складывались не сразу, постепенно. Они оба шли на компромиссы, когда дело касалось замечаний о разнице между ними, физической и моральной, в частности на время переговоров Грейнджер отказывалась от слова «нежить». Теперь, оказавшись среди стольких представителей этой нежити (потому что используй слово, не используй — суть не меняется), она прекрасно понимает, что все надо начинать сначала, с каждым по отдельности.

С другой стороны, теперь она одна из них. От этой мысли все еще передергивает, но Гермионе, возможно, будет легче подбирать наименования: оскорбляя их, она будет оскорблять и себя, а это обычно упрощает ситуацию.

— Я вот пытаюсь понять, поздравлять ли вас с присоединением к нашей общине, — говорит кто-то из сидящих в центре. Гермиона оборачивается на женский, почти девичий голос и видит миловидное лицо и короткие рыжие волосы, похожие на маленькое взорвавшееся вокруг головы солнце. — В любом случае мы хотим, чтобы вы чувствовали себя комфортно.

Грейнджер невольно бросает быстрый взгляд на Малфоя, который внимательно смотрит на нее, но в непроницаемом выражении его лица не может найти ни одного намека.

— Спасибо, м-м… мисс Дора Литлголд?

— Угадали, — весело откликается Дора.

— Я представлю вам всех, чтобы не пришлось гадать, — говорит Элмерс. — Это Людовик Кролок, моя правая рука.

— К вашим услугам целых пятьсот тринадцать лет, — подхватывает лысый вампир, продолжая улыбаться.

— За ним — Эмиль Паладе.

— Приятно познакомиться, — говорит Эмиль, и Гермиона мгновенно узнает его голос, а заодно и его подбородок. Именно этот вампир забрал ее из дома бедной женщины после превращения. У Паладе темные глаза — настолько, что глаза остальных присутствующих кажутся намного светлее. — У меня для вас сразу сюрприз, если Дрейвн позволит.

Его тон далеко не добродушный, скорее угрожающий, и не оставляет надежды на то, что сюрприз окажется приятным, но вожак кивает, и Эмиль делает пальцами ловкое движение. С огромной скоростью через всю комнату что-то прилетает ему в руку — Гермиона едва сдерживает восторженный вскрик, когда понимает, что это ее волшебная палочка.

— Вернули ваше сокровище, — своим хрипловатым голосом комментирует Эмиль, отправляя палочку по гладкой поверхности стола в направлении Грейнджер.

Гермиона ловит ее и искренне благодарит, сжимая пальцами пульсирующее волшебством дерево. Это слегка успокаивает ее. Хотя и очевидно, что, реши здесь все напасть, ей одной не справиться.

Дрейвн тем временем называет имена остальных вампиров.

— Джереми Моро, — говорит он, указывая на худого, очень молодо выглядящего вампира с длинными черными ресницами. — А за ним Петра, но вы уже знакомы.

И Гермиона, и Петра быстро смотрят друг на друга и как ни в чем не бывало склоняют головы, соглашаясь.

Дрейвн начинает перечислять имена вампиров, сидящих по другую сторону стола, и, когда доходит до Малфоя, тоже отмечает:

— И с Драко вы знакомы. Так что все. Добро пожаловать.

О, как бы они ни старались, Гермиона не хочет слышать здесь «добро пожаловать». И должно произойти что-то поистине важное, чтобы она обрадовалась подобному вампирскому гостеприимству.

— Мистер Элмерс, прошу простить меня, если это нетактично, но есть вопрос, который все еще тревожит меня и не дает покоя. Если есть хоть малейшая возможность вернуть себе человеческую сущность, что для этого надо сделать?

Все вампиры молча оборачиваются к вожаку, только Драко чуть дольше остальных задерживает на Гермионе взгляд. Она опять задумывается, что это может значить, но пока не находит разгадки.

— Это сложный вопрос, мисс Грейнджер. Вы, конечно, не первая, кто желает обратиться назад. Не первая и не последняя.

Теперь Гермиона сдерживается, чтобы не проверить, как на это заявление отреагировал Малфой. Конечно, он тоже этого хотел. И скорее всего, хочет до сих пор.

— Волшебники думают, что это невозможно, — говорит Грейнджер.

— Конечно, — отвечает Элмерс. — Для надежности — это именно то, что думают люди. Понимаете ли, во всем мире существует лишь пара унций камня, из которого готовится зелье, возвращающее вампиру человеческую сущность. И мы ищем этот камень много-много лет, беспрестанно, — добавляет Дрейвн, как бы извиняясь. — Если случится чудо, вы первая на очереди.

Гермионе все это не нравится.

— У меня важный статус, и как только в Министерстве узнают об обстоятельствах моего превращения…

— Я знаю, мисс Грейнджер, — Элмерс тут же становится серьезнее. — Именно поэтому я усилил поисковой отряд еще пятью вампирами — если вы не заметили, некоторых из официального списка нет за столом. Поверьте, это большие жертвы с моей стороны.

Часы бьют два раза, и Гермиона сосредоточивается на этом звуке, чтобы не дать воли расшалившимся нервам. Вампиры сидят молча, но Грейнджер все еще ощущает на себе их изучающие, и теперь еще кажется — предостерегающие взгляды.

— Как долго могут продлиться поиски?

— Давайте не говорить о максимуме, это слишком пессимистично. Готовьтесь провести с нами как минимум три месяца: во-первых, для вашей же безопасности, во-вторых — раньше вряд ли что-либо произойдет.

— Для моей безопасности?

— Первые месяцы вы не всегда будете чувствовать себя хорошо, — отзывается вместо вожака Эмиль, не отрывая взгляда своих темных глаз от Гермионы. — Не только, впрочем, первые — но это особенно опасный период. Вам будет хотеться больше крови. Больше и свежее, — он выдерживает паузу, после которой, растягивая слова, добавляет: — Я говорил Дрейвну, что нужно разрешать новичкам охотиться на животных. С природой не поспоришь, когда ты молодой дерзкий вампир.

— Это исключено, — отрезает Элмерс.

Гермиона тоже хочет сказать, что подобное разрешение чревато кучей дополнительных проблем, но вместо этого следит за тем, как меняется выражение лица Эмиля, когда ему отвечают таким резким отказом.

— Давайте не ссориться, господа, — встревает Людовик, он пытается быть дружелюбным, и это заметно. — Мисс Грейнджер и так нелегко.

— Да, — кивает Дрейвн. — Мы стараемся, Гермиона, честно. Справляется ли со своими обязанностями Петра?

Девушка напротив тут же напрягается.

— Да, я очень ей благодарна, — не раздумывая, отвечает Гермиона. — Одежда, стакан... крови по расписанию...

— Стакан крови по расписанию? — переспрашивает Джереми, взмахнув ресницами.

— Режим — это наилучший вариант для новичка, — отвечает ему Петра.

— Ты бываешь такой занудой, — задорно усмехается он.

К удивлению Гермионы, Петра шутливо закатывает глаза и резко напяливает на Джереми капюшон его чёрного балахона.

Несколько вампиров за столом смеются. Грейнджер переводит взгляд с одного на другого и немного теряется из-за того, что ее помощница демонстрирует свой вполне веселый нрав — и это, похоже, привычно для всех окружающих.

— Ладно, — прерывает их Элмерс. — До вашего прихода, мисс Грейнджер, мы обсуждали покушение на меня. Но, к сожалению, ни к каким серьезным выводам пока не пришли. Думаю, мы еще поговорим с вами лично, подходите утром в кабинет. А сейчас можем расходиться — если, конечно, у вас нет вопросов к остальным представителям общины.

У Гермионы есть вопросы. Но она не готова сформулировать их сейчас, поэтому отвечает вежливым отказом.

Стулья отодвигаются, все уходят. Грейнджер снова чувствует, что долго сидеть ей трудно: все время хочется сделать лишние движения, резко развернуться, быстро пройтись, этого требуют энергия и легкость во всем теле.

В дверях останавливается Петра, она многозначительно смотрит на Гермиону. Та нерешительно приближается.

— Я вам нужна? — спрашивает Петра.

— Думаю, в ближайшее время нет, — отвечает Грейнджер.

Когда Гермиона отворачивается, мимо проходит Малфой, даже не взглянув на нее, и затем удаляется в темноту коридора вместе с вампиршей.

* * *

Каждый раз, когда она прикладывает ладонь к груди и прислушивается, приходит страх. Он не исчезает оттого, что сердце не бьется уже не первый час. Наоборот — Гермионе кажется, что каждая прошедшая секунда отдаляет ее от возможности счастливо распрощаться с вампирами.

Обхватив бледными пальцами стакан, Грейнджер выпивает очередную порцию смеси. Клыки щелкают, выражая удовольствие вампирского тела, и все вокруг расплывается на несколько секунд, новые сущность и дом становятся неважными или даже привлекательными, ведь так легко двигаться, так необязательно дышать, так восхитительно чувствовать власть над теми, в ком течет живая кровь, — стоит только совершить решительный прыжок…

Через десяток секунд это проходит. Гермиона какое-то время сидит на краю кровати, заставляя себя не плакать («Ну что это такое?! Сколько можно реветь!»), а потом решает провести остаток ночи в большой, до потолка заполненной новыми и старыми книгами библиотеке.

Теперь необязательно отрываться от чтения на сон. Прелесть, казалось бы. Но Гермиона почему-то не рада и все время отвлекается от строк, задумчиво проводя ногтем по кожаному переплету книги про волшебный Древний Египет. Она продолжает вспоминать все, что знает о вампирах.

Кто-то из общины, вероятно, анимаг. После превращения в вампиров их анимагические сущности заменяются целым набором форм — но исключительно ночных животных и птиц. Гермиона бросает взгляд в окно, размышляя, улетел ли кто-нибудь гулять, обернувшись в летучую мышь.

Тогда в библиотеке слышится какой-то шорох. Тут же реагируя, Гермиона садится удобнее, чтобы в любой момент напасть или отпрыгнуть, а в руке теперь вместо книги сжимает волшебную палочку.

— Грейнджер, ты? Так и знал.

Из-за полки спокойно выходит Малфой и тут же скрывается за другим стеллажом: очевидно, он что-то ищет.

Гермиона выдыхает, прячет палочку и снова открывает книгу.

— Отличная библиотека, — говорит она, стараясь замаскировать светским тоном остатки волнения.

— Еще бы.

Драко снова появляется в поле зрения, подходит, ставит стопку книг на столик между креслами и садится на соседнее. Краем глаза Гермиона отмечает, что вся его литература связана с редкими или темными зельями. Грязно-коричневый том, схваченный длинными малфоевскими пальцами, почти рассыпается, но страницы волшебным образом остаются на местах.

— Еще не смирилась, Грейнджер?

Гермиона сразу понимает, о чем он. И первое, что испытывает от этого вопроса, — крайнее возмущение, потому что звучит он не иначе как издевка.

Только встретившись с Малфоем взглядом и собираясь уже высказать какую-нибудь колкость, она всецело осознает, что он, как и в первый их разговор, не собирается над ней смеяться.

— Нет, — просто отвечает она наконец. — Потом добавляет: — А ты?

Видимо, он не ожидает подобного, потому что отводит глаза, возвращая внимание книге, и немного медлит.

— Скорее нет, чем да. Вообще, надо бы спросить здесь всех, кто стал вампиром меньше ста лет назад, — по-моему, никто из них не привык тоже.

Глубоко вздохнув, Гермиона откладывает книгу и принимается крутить на пальце кольцо, подаренное мамой на прошлое Рождество.

— Малфой, я не знаю, в курсе ли ты… Твой отец вышел на свободу.

Драко чуть вздрагивает, и Гермиона замечает это.

— У тебя, наверное, в голове не укладывается, как можно отпустить на свободу Люциуса Малфоя, — резко выдает он.

Грейнджер удивляется этому упреку и хмурится.

— Я только поразилась, как быстро пролетело время. Сейчас мне все равно, в Азкабане твой отец или на свободе.

Малфой молчит, делая вид, что читает.

— Ты увидишься с ним? — решается спросить Гермиона.

Грейнджер кажется, что после этого вопроса все чувства так ясно отражаются на лице Драко, что ей самой становится больно. Впрочем, это вполне закономерно. Сейчас они в одинаковом положении: по сути, убитые, отделенные от близких, незримо, но внимательно охраняемые общиной от любых проявлений отчаяния или смелости.

— Я не знаю, позволят ли мне, — честно признается Малфой. — С матерью я не виделся ни разу с момента превращения. И ты знаешь, что происходит, когда мы встречаемся с человеком.

Гермиона борется с нахлынувшей горечью: она знает и может представить это в красках.

— Хорошо быть известным политиком, да? — говорит Малфой, в голос его снова возвращаются ядовитые интонации. — Ты только глянь, как все зашевелились, чтобы ускорить поиски камня и вернуть тебя волшебникам.

Какое-то время они оба молчат, но уже, впрочем, не притворяются, что увлечены чтением. Потом Гермиона, прерывая поистине библиотечную тишину, заставляет себя спросить:

— Ты знаешь, как давно в последний раз варили зелье для обратного превращения?

И слышит в ответ:

— Пятьсот двенадцать лет назад, Грейнджер.

Утром, вернувшись из душа в свою спальню, Гермиона находит на кровати платье — оно немного короче, отличается по фасону от вчерашнего, но все еще довольно простое. Как подтвердилось на собрании общины, все до единого носят довольно странную, с обилием замысловатых швов и линий одежду. Рядом с платьем лежит нераспечатанное письмо.

«Гермиона,

Я выбрался в маггловский квартал и позвонил твоим родителям: они были слишком обеспокоены, чтобы заставлять их ждать письма. Все передал. Они ждут тебя, как только ты сможешь освободиться.

Что у тебя за проблемы? Пожалуйста, отзовись как можно скорее и объясни. А лучше приходи к нам с Джинни, чтобы доказать, что жива и здорова. Рон вернулся с Чемпионата и подливает масла в огонь, выпытывая у нас, куда ты могла запропаститься.

Мы беспокоимся,

Гарри».

Она прижимает к себе пергамент, и ей действительно кажется, что от письма исходит неповторимое тепло, так нужное ее мертвецки холодному телу. Прижимает и думает.

Нужно что-то ответить. Но община явно непроста и не допустит самодеятельности, хотя Петра вместе с письмом и принесла все необходимые принадлежности для ответного отправления.

«Гарри,

Возьми помощников и проверь на все виды магии поместье по адресу, который напишу ниже. Официально будем считать, что запросил мой отдел. Подтверждение, кому бы оно ни понадобилось, в любой момент смогу отправить с совой.

Я опасаюсь сказать больше и уж тем более не смогу прийти к вам. И, боюсь, это затянется на несколько месяцев. Пожалуйста, скажи всем, кого ты упомянул в письме, что я люблю их. А сам ты и так все знаешь.

На всякий случай: не паникуй пока и не делай мне хуже.

Гермиона».

Смело решив восстановить в уме все повороты замка, ведущие к выходу в сторону совятни, она спускается по лестнице и сомневается, не зря ли умолчала о том, что произошло. Но на всем протяжении пути интуиция продолжает настойчиво шептать ей, что она поступает правильно. Так что, делая шаг в жилище местных сов, Гермиона не без тоски смиряется с собственным решением сохранить превращение в секрете от внешнего мира.

— Ну что, красавицы, кого из вас можно отправить в гости к знаменитому Гарри Поттеру?

Большинство сов никак не реагируют на это, только одна рыжеватая начинает беспокойно двигаться. Она кажется Гермионе слишком маленькой, и в итоге письмо прикрепляется к лапке крепкой на вид серой птицы. Стоит только отпустить ее в путь, как у рыжей усиливается суматоха: она вдруг резко взмахивает крыльями, поднимается над жердочкой, перелетает в центр совятни и в очаровательном повороте превращается в молоденькую девушку-вампира.

— Дора! — восклицает Гермиона от неожиданности.

— Прости, я не хотела тебя напугать, — скромно улыбается вампирша, при этом быстрым взглядом скользит по руке Грейнджер, которую та по привычке потянула к палочке. — Видимо, заснула вчера тут, когда вернулась из ночного полета.

Дора взъерошивает свои короткие волосы, и из них вылетает пара листьев.

— Как твои дела? — спрашивает она одновременно с этим.

Гермионе надоело выдумывать что-то оригинальное в ответ на подобные вопросы. Она отворачивается к окну, через которое видит маленькую серую точку — удаляющуюся сову, — тут же уносясь мыслями вслед за птицей и невольно отвечая молчанием. Дора подходит и встает рядом.

— Я превратилась семьдесят пять лет назад, добровольно, потому что не хотела больше жить так, как жила, — это долгая грустная история, потом как-нибудь расскажу. А смерти — темной, беспросветной, смерти, за которой поистине Ничего… я боялась. Но, знаешь, я понимаю тебя. Первый десяток лет вампирской жизни у меня ушел на сомнения и сожаления.

— Потом смирилась?

— Потом смирилась.

— Мне кажется, я не нравлюсь общине.

Дора делает шаг в сторону, облокачиваясь на свою собственную жердочку, чтобы удобнее было смотреть на Гермиону.

— Мы боимся тебя. А ты боишься нас — и не жди, что я успокою, будто бы зря. Нет, мы все здесь опасны. Одного слова, движения достаточно, чтобы напряженная атмосфера взорвалась к чертям. Но то, что ты не нравишься… это неправда.

Дора улыбается, заметно сдерживая веселье.

— Среди нас много хороших ребят. Просто обстоятельства — врагу не пожелаешь. Я думаю, и у тебя, и у общины это пройдет — эти наточенные друг на друга клыки, я имею в виду.

Серая птица уже растворилась в линии горизонта, но Грейнджер продолжает смотреть туда так пристально, что слезятся глаза. Утренний воздух свеж и приятен коже, но Дора закрывает окно и зашторивает его, указав пальцем на выходящее из-за облаков солнце. Часы в доме бьют семь раз — Гермиона уже не удивляется, что хоть и негромко, этот звук доносится до ее вампирских ушей.

— Ты можешь выбрать себе личную сову, — предлагает Дора. И смеясь добавляет: — Только не меня. Та, что ты отправила, и вот эти — свободны.

— Ты не превращаешься в летучую мышь? — спрашивает Гермиона, когда собеседница уже собирается уходить.

Дора оборачивается и усмехается, обнажая клыки:

— Летучие мыши — это моветон.

А после со всей своей сверхъестественной скоростью она покидает совятню: напоследок подмигнув, буквально растворяется в воздухе.

* * *

Стоит только Грейнджер занести кулак над дверью кабинета, как оттуда доносится голос вожака:

— Проходите, Гермиона.

В комнате, кроме Дрейвна Элмерса, оказывается и Людовик, его правая рука. Он сидит в глубоком кресле, сложив пальцы с длинными ногтями на своем круглом животе, и, как всегда, улыбается.

— Мы решили, что должны поговорить втроем, если вы не против, — усталым голосом поясняет Элмерс.

Гермиона молча занимает свободное место рядом с вампирами.

— Насчет покушения на меня… — продолжает Дрейвн. — Наш ищейка, Джереми, как только это случилось, обшарил весь лес вокруг. В общем, все, что мы знаем сейчас: это был чужак. Определенно вампир, а раз не из нашей общины — значит, дикий.

Людовик подтверждает слова Элмерса кивком.

— По моим сведениям, диких вампиров в Англии около двухсот, — говорит Гермиона. — И они уже семь сотен лет не подбирались к Лондону.

— Около того, — напряженно отзывается Элмерс. — И… да, верно.

— И больше никаких улик?

Людовик поясняет:

— Это была безупречно сильная магия. Далеко не все дикие вампиры способны на нее, а тем более учитывая силу самого Дрейвна, понимаете?..

— Понимаю, но это не улика, пока нет возможности проверить всех диких вампиров на силу их магии.

— Верно, — подытоживает вожак.

Наступает молчание, только где-то на первом этаже смеются над какой-то шуткой пара вампиров.

— А что с нападением на меня? — интересуется Гермиона.

— Мы позволяем себе предположить, что это тоже был дикарь. Хотя прямых доказательств нет, потому что вас предусмотрительно перенесли после укуса в совсем другое место. Но допустить, что это сделал кто-то из нас, — значило бы подразумевать…

— …гражданскую войну в общине, — заканчивает за Дрейвна Грейнджер, и тот поджимает губы.

— В вашей ситуации есть призрачная, но все-таки значимая нить, — бодро сообщает Людовик. — Любой обратившийся — по собственному желанию или насильно, все равно — чувствует сильную связь с укусившим его вампиром. Это ощущается буквально кожей и всеми внутренностями. Не до такой степени, чтобы прекратить себя контролировать, но достаточно, чтобы, скажем, лишний раз не спорить или, образно выражаясь, пойти за ним в заведомо изнуряющий и малоэффективный поход.

Убедившись, что Гермиона заинтересованно слушает, Людовик добавляет:

— Однажды я случайно оказался недалеко от укусившего меня дикаря. И знаю, о чем говорю.

Элмерс задумчиво стучит пальцами по столу. Несколько фактов остаются неозвученными. Во-первых, они не найдут напавшего, пока Гермиона не начнет путешествовать по местам обитания вампиров-дикарей, во-вторых — скоро ее отдел и особенно начальник потребуют объяснений и подробностей. Очень скоро.

— Мы не хотим конфликта с волшебным миром, Гермиона, — доверительно сообщает Дрейвн.

— Придется рассказать о моем превращении, — отвечает она. — Надо придумать как. Иначе дальше дело не пойдет. К тому же, мне кажется, нам нужны союзники, которые помогут с поиском нападавших.

Элмерс недовольно хмурится, а Людовик бросает на него понимающий взгляд и говорит:

— Мы несколько сотен лет избегали союзов с волшебниками. Большинству из них нельзя доверять: как только представляется случай, они втыкают в тебя осиновый кол.

— Но мне же вы доверились, — осторожно возражает Гермиона. — У меня есть отличные связи с авроратом, Дрейвн. С хорошим сегодняшним составом аврората.

— Я знаю, что вы писали Поттеру о поместье, в котором на вас напали.

Она изо всех сил сохраняет спокойное выражение лица.

— Я не сказала ему ничего лишнего. И скоро мы получим новости о том, какая магия могла использоваться там, как часто и, возможно, даже кем.

Вожак смотрит на нее пристально, не давая ответа, а раз не отказывается тут же, явно собирается взять время на размышления.

Пока Людовик начинает рассказывать, как однажды познакомился с великолепной волшебницей, оказавшейся вампироненавистницей, и окончательно разочаровался в любви и преданности, Гермиона прокручивает в голове одно довольно полезное, но печальное знание о вампирах: они ненавидят авроров больше, чем всех остальных живых существ.

* * *

Гермиона сталкивается с Петрой на первом этаже, и та сразу спрашивает:

— Выпили стакан крови?

— Да, полчаса назад, — отвечает Грейнджер.

Петра кивает и продолжает сметать с каминной полки пыль. Гермиона рассматривает девушку: черные волосы все так же блестят, изумрудные швы взбегают по косой юбке сарафана вверх, а на лифе, под грудью, они образуют рисунок — абстрактный, но чем-то напоминающий огромный распустившийся цветок розы.

— Петра, — осмеливается Гермиона, — я действительно благодарна за все, что вы делаете для меня. Я надеюсь, между нами не будет невысказанных обид. Мне вовсе не хочется иметь врага в вашем лице.

Вампирша оборачивается.

— У меня нет причин обижаться, мисс Грейнджер. Я просто такая, какая есть. Не пытайтесь найти во мне дружелюбного ангелочка — и не будет никаких конфликтов между ожиданиями и действительностью.

Не сказать, чтобы Гермиону удовлетворил этот разговор, но ясно одно: Петра не расположена к искренним беседам, по крайней мере, сейчас, — и Грейнджер уходит наверх.

Она останавливается посреди коридора. Душевная боль и недавно пришедшее на смену первоначальному страху чувство одиночества ощущаются при каждом шаге — так очевидно, будто подвернута нога или продуло спину.

Гермиона несколько секунд бездумно смотрит на дверь спальни Малфоя, а потом все-таки приближается и стучит.

— Открыто.

Она заглядывает, не решаясь вступить в комнату. Драко сидит на кровати, перелистывая старые пергаменты; он выглядит немного растрепанным и уставшим. Рукава рубашки аккуратно закатаны.

— Малфой, если я бешу тебя тем, что постоянно маячу перед глазами, скажи мне об этом сразу, ладно? Я просто буду знать и хотя бы не приходить вот так «в гости». Мне нужен кто-то, кого я знаю. Пусть и как несносного слизеринца.

Драко на протяжении всего монолога смотрит на Гермиону, в удивлении приподняв брови.

— Просто входи — к чему столько драмы и предисловий?

Она тихо закрывает за собой дверь и садится на стоящую напротив кровати софу, взглядом умоляя Малфоя не издеваться над ней. Впрочем, в глазах Драко нет и следа веселья.

Комната оформлена просто, в серых, черных и темно-зеленых тонах. Она немного больше, чем у Петры, но по форме такая же — идеальный квадрат.

— За мной постоянно следят, не так ли?

Несколько секунд Малфой молча складывает пергаменты.

— Тут половина общины блестящих легилиментов, — отвечает он наконец. — Конечно, надеяться, что удастся сохранить мысли при себе, не стоит.

— Можешь сказать, кто легилимент?

— Тут вопрос скорее в том, кого считать «блестящим». Знаю точно, что сам Элмерс почитывает мысли; его правая рука, Людовик — тоже. Эмиль. И Петра — мастер.

Гермиона опускает голову и слегка прикусывает губу. Любопытство не дает ей покоя. Кроме того, пауза сама по себе непрозрачно намекает Драко, что Грейнджер хочет знать кое-что, ее совершенно не касающееся.

— Ты… — мычит она, — ты встречаешься с ней?

Малфой, видимо, до последнего сомневался, догадывается ли Гермиона об этой щекотливой детали. Он с деланной беззаботностью пожимает плечами.

— Тебя интересует, стоит ли начинать романы с легилиментами, или это чистой воды тяга к сплетням?

Грейнджер вдруг не может сдержать улыбки и решает честно признаться:

— Скорее все-таки тяга к сплетням.

Губы Драко тоже складываются в легкую усмешку.

— Что-то вроде «встречаешься», да. Но обсуждать это с другими не советую.

Предупреждающая интонация только сильнее веселит Гермиону — она оправдывает это нервами и утыкается взглядом в пол, чтобы не рассмеяться в голос. Малфой тем временем прохаживается по комнате: что-то убирает в ящик стола, поправляет постель, открывает шкаф, отыскивая большое полотенце. Его движения — сплошная сдерживаемая энергия, Грейнджер ощущает ее почти физически и засматривается на Драко, сама не отдавая себе в этом отчета.

— Теперь не согреться, но все-таки приятно принимать горячий душ, — говорит он, и Гермиона согласно кивает. — Безобидная человеческая привычка. С алкоголем, кстати, точно так же. Теперь не опьянеешь, но почему бы все равно не выпить хорошего вина или коктейль?

Они встречаются взглядами.

— Если захочется, сообщи. Попросим у Эмиля, у него целый погреб бутылок.

— Хорошо, буду иметь в виду.

Гермиона встает и направляется к выходу. Но ее не покидает чувство, что она что-то забыла — здесь, в этой спальне, связанное с Малфоем. Она вполне осознает и расшифровывает эту мысль, уже когда стоит перед дверью. И резко оборачивается. Оказывается, что Драко шел прямо за ней — то ли чтобы проводить, то ли чтобы выйти из комнаты тоже. В любом случае они оказываются довольно близко друг к другу.

— У меня к тебе еще один сложный вопрос, — тихо произносит Грейнджер.

— Сложнее, чем «есть ли у тебя клыки?» — так же негромко шутит Драко.

— Если что-нибудь случится, — она проговаривает каждое слово внятно и с нажимом, — на чьей стороне ты окажешься?

Он не торопится отвечать, и то, что оба не дышат, делает паузу особенно острой. Потом Малфой бросает:

— Мы фактически обсудили это в прошлый раз.

— На стороне живых?

Он медленно, уверенно кивает.

Гермиона отворачивается и уходит. Дверь за спиной закрывается, оставляя ее одну в пустом коридоре. В доме, полном вампиров.

Лунный свет прикасается к гладкой поверхности колонн, скользит по ним и проливается на камни прилегающей к замку галереи. Лес столетних дубов, окружающий территорию поместья, шумит, оберегая стены и окна от сильных потоков ветра. Гермиона осматривается, отмечая про себя, что ночь гораздо более «к лицу» этому месту: и саду, белеющему цветками роз, и колоннаде, и даже устрашающего вида воротам необычайной высоты, почти соприкасающимся с той стороны с ветвями деревьев.

Тот факт, что поиски камня, необходимого для зелья, могут продлиться еще пять сотен лет, мешает Гермионе вполне насладиться воцарившейся тут и там готикой. Она не ощущает от темноты суеверного ужаса, уже нет; но не испытывает также ни малейшего желания провести здесь столько времени.

Замок не спит ни секунды. Гуляя снаружи, Гермиона прислушивается, пытаясь понять, насколько острый у нее теперь слух, — и иногда различает пару слов с первого этажа. Обычно это голос Людовика, остальные привыкли вести себя чуть тише.

Знакомство с мирной общиной вампиров убедило Грейнджер в том, что они не скрывают истинных намерений и действительно обходятся без охоты на живых. Но только община располагается так близко к Лондону, вампиры-одиночки давно не пробирались в цивилизованные города. Однако если слухи, рассказанные Ритой, — правда, значит, что-то поменялось во взгляде дикарей на жизнь. А раз смельчаков, укусивших волшебников, не поймали, это может сделать их наглее.

С другой стороны, вожак не всегда может отвечать за каждого своего вампира, постоянная слежка невозможна. Тем более очевидно, что не все здесь обожают друг друга. Если гражданская война, о которой не хочется говорить Элмерсу, все-таки зарождается, то общину нельзя списывать со счетов. Особенно учитывая эти странности: вампира, по словам Риты, видели в разных кабаках веселящимся бок о бок с людьми, которых на следующий день находили мёртвыми.

Какой-никакой, временный, но самоконтроль у нападающего развит.

Возвращаясь в замок, Гермиона обдумывает мысль о противостоянии самых влиятельных вампиров общины. Рассматривает это с разных сторон, сомневается… Но это кажется важным, и пока она не собирается спорить сама с собой.

По пути в комнату Грейнджер полностью осознает, что даже за стенами замка не была одна. Дора мило улыбается ей в гостиной, выходящей окнами как раз на ту галерею, где прохаживалась Гермиона.

Очередной стакан крови дарит ей несколько секунд избавления — от всех сомнений, догадок, подозрений. Она закрывает глаза, позволяя себе практически отдохнуть — или как минимум подкопить энергии еще на три часа своей бессонной новой жизни.

Но эйфорию прерывает доносящийся до ушей странный звук.

Стряхнув остатки блаженного состояния, Гермиона теперь четко слышит: кто-то разъяренно рычит, затем следуют беспокойный окрик и шаги. Она выглядывает за дверь, и мимо нее по коридору необыкновенно быстро проносятся Драко и Петра: первый — с волшебной палочкой и склянкой в руке, вторая — с какими-то тряпками. Большая скорость для них так естественна, что кажется, они не идут, не бегут, а скользят по воздуху.

— Что происходит?

Драко оборачивается, но слишком торопится, чтобы объяснять, поэтому Гермиона решает просто последовать за ним и Петрой. Через пару поворотов они оказываются у комнаты, в которой уже собралось несколько обитателей замка; в центре, на большом диване, сидит, скорчившись, ищейка Джереми Моро. Джереми держат за руки и ноги, голова его опущена, а плечи напряжены так, словно он вот-вот всех вокруг раскидает.

— Что с ним? — тихо спрашивает Гермиона, но ей снова никто не отвечает.

Петра скручивает тряпки, а Драко пропитывает их зельем. Джереми поднимают голову, чтобы заставить его прикусить зубами мокрые жгуты, а Малфой взмахом палочки завязывает их у него на затылке. В это мгновение Гермиона видит, что происходит с очаровательным молодым вампиром.

Его глаза совсем черные, тьма залила даже белки; тонкие губы открывают острые клыки, и Джереми шипит, возобновляя попытки вырваться, двигается по-звериному и смотрит на всех присутствующих мстительным, обезумевшим взглядом. Носком ботинка он добирается то до одного, то до другого, и вокруг слышатся ругательства.

Сначала Грейнджер не может отвести взгляд от этого зрелища, а потом начинает озираться по сторонам, сама не до конца понимая, что чувствует. Рядом с ней в дверном проеме стоит Эмиль. Гермиона смотрит на него какое-то время, прежде чем слышит, как он негромко, с легкой насмешкой в голосе говорит:

— Не так давно обсуждали приступы, с которыми вынуждены жить вампиры, если им запрещено охотиться… И вот вам живой и актуальный пример пароксизма.

После этого Грейнджер понимает, что страшно испугана.

Все вокруг начинает казаться каким-то нереальным, туманным и нечетким. Вампиры ждут, пока зелье подействует на Джереми, и кто-то еще достает волшебную палочку, чтобы атаковать, если ему удастся выскочить. Драко, услышав разговор, оборачивается. Гермиона выглядит так, словно вот-вот рухнет на пол.

— Грейнджер… Эй, Грейнджер!

Она видит то, как Малфой подходит к ней из глубины комнаты, и свои дрожащие пальцы, которые он обхватывает бледной рукой.

— Пошли. Шагай!

Он тащит ее прочь. После первого поворота Гермиона зачем-то пытается вырваться, но хватка у Драко железная. Только открыв дверь ее комнаты и усадив Грейнджер на кровать, он отпускает пальцы и тут же берет ее за плечи, чтобы настойчиво приказать:

— Сиди здесь, не выходи. У него это пройдет. Слышишь меня?

Вместо ответа Гермиона облокачивается на трясущиеся колени и закрывает лицо руками. Малфой уходит.

Она не знает, сколько проходит времени. В один момент шум стихает, и дом погружается в какую-то сверхъестественную тишину. Часы бьют, но Гермиона не считает.

«Я такая же, — думает она. — Я такая же».

Потом наконец решает встать, устало сверяется с часами, которые говорят ей, что приближается очередной «прием пищи», и подходит к зеркалу. Оно подсвечивается и начинает отражать Гермиону.

Выглядит ужасно.

Грейнджер скользит взглядом по копне взлохмаченных волос, впавшим темным глазам, практически белым губам. Очевидно — мертвец. И вряд ли воскреснет завтра или послезавтра.

Но ее больше не тянет плакать, и руки не трясутся. Она утомилась и опустошена.

На комоде Гермиона вдруг замечает прямоугольную черную косметичку, которой еще вчера тут не было. Открывает и методично достает оттуда вещь за вещью — целый боевой набор, великодушно принесенный, вероятно, Петрой. Еще раз покосившись на свое печальное отражение, она неуверенно красит губы светлой помадой, а затем несколько раз, буквально с экспериментальной хладнокровностью, проводит кисточкой туши по ресницам.

Лицо в отражении лишь немного оживает, но Гермионе и не хочется большего: она пока не готова обманывать ни себя, ни других, рисуя себе розовые щеки. Перед тем как отвернуться от зеркала и не подходить к нему ближайшие сутки, она быстро скрепляет едва расчесанные волосы на затылке.

* * *

Несколько часов подряд в этот день Грейнджер проводит в библиотеке — больше рассматривая множество корешков и обложек, чем что-либо читая. Здесь чуть светлее, чем в остальных комнатах, и это несколько успокаивает Гермиону — пусть не совсем комфортно глазам. Она даже находит каталоги, разбираясь в том, как расположены на первый взгляд беспорядочно расставленные книги.

Только один раз приходится выйти — чтобы выпить смесь. Встретив на лестнице Драко с другим вампиром и поймав внимательный взгляд, она делает знак, что все в порядке. Гермионе немного стыдно перед Малфоем за свою слабость, хоть умом она и понимает, что смущаться глупо. Просто хочет быть сильной, как всегда, хочет, чтобы ее считали неуязвимой. На своем посту Грейнджер так срослась с этой ролью, что любое отклонение кажется катастрофой.

Когда глаза совсем раздражаются и их начинает щипать, Гермиона покидает библиотеку и бездумно плетется по замку. Идет по лестницам, рассматривает двери, потолки, но в конце концов почему-то оказывается именно там, где увидела сегодня худшую сторону «мирной» вампирской жизни. Она заглядывает с опаской, но потом расслабляется: Джереми лежит на диване, уже без тряпок во рту, вполне умиротворенный, а рядом на стуле сидит Петра, с ровной осанкой, как верный солдат.

— Привет, — неуверенно выдавливает Гермиона.

Петра оборачивается и смотрит на нее без капли злости, уставшими от переживаний глазами.

— Привет.

Когда Гермиона проходит в комнату, Джереми, чтобы ей не было неловко стоять, чуть двигается и слабым голосом говорит:

— Садись в ногах, если уместишься.

— Как ты? — спрашивает она, приняв его приглашение.

— Ну, такое...

— Эти зелья сильно ослабляют вампирский организм, — объясняет Петра. — На время, конечно, — но все равно приятного мало.

Джереми что-то согласно мычит. Глаза у него крепко закрыты.

— Он что, уснул? — удивляется Гермиона.

— Можно сказать и так. По сути, это единственный случай, когда мы «спим». Опять же — спасибо зельеварам.

Неловкое молчание длится совсем недолго: сейчас Гермионе слишком хочется знать что-то более интересное, чем подробности интрижек с этими самыми зельеварами.

— Дрейвн говорил, Джереми — ищейка.

Петра кивает.

— Он может отличать вашу магию от магии дикарей? — продолжает Грейнджер. — А еще чувствует, когда кто-то превращается? Насколько далеко?

— Ну, тот дом, в котором мы вас нашли, примерно на границе его способностей.

— Значит, Джереми знает, сколько людей укусили в Лондоне и окрестностях?

— Только тех, кого превратили, а не убили.

— У вас есть точное число, и вы знаете, что все это сделали дикие?

Петра буквально сверлит Грейнджер взглядом, но та молча ждет ответа.

— К чему ты ведешь, Гермиона? — спрашивает Петра, впервые называя ее по имени.

— Ты знаешь. Зачем лишний раз проговаривать мысли вслух?

В ее голове копаются, это чувствуется. Гермиона борется с неприятными ощущениями и чем-то вроде инстинкта защиты личной жизни, позволяя вампирше разглядеть те наметки, гипотезы, которые она построила во время ночной прогулки. Грейнджер осознает весь риск: ее подозрения насчет главных вампиров общины, в особенности, конечно, вечно недовольного Эмиля, могут сразу после этой беседы доложить вожаку.

— Что ж, — наконец отзывается Петра, — лично я думаю, ты права.

Гермиона от неожиданности моргает.

— Насчет внутреннего недовольства. Тут многие — сами за себя, причем довольно давно.

— Ты считаешь, община замешана в этих нападениях?

Однако Петра мягко отвечает:

— Я этого не говорила, — и встает, чтобы привести в порядок комнату после утреннего происшествия.

В основном она двигается с обычной скоростью, но когда замечает, что штора неплотно закрывает окно и яркий солнечный свет дотянулся несколькими лучами до пола, растворяется в воздухе и тут же оказывается в другой половине комнаты, чтобы все исправить. Петра делает это без малейшей претенциозности, как самый естественный, обыкновенный жест.

Гермиона, восхитившись этим, переводит взгляд на спящего вампира. В нем мало что осталось от звериного: чернеют длинные мальчишечьи ресницы, губы сомкнуты в полуулыбке, все тело расслаблено.

— Со мной тоже это случится, да?

— Да. Но мы будем рядом.

Петра рассматривает книги на полке и берет одну в руки, чтобы полистать.

— Спасибо, — искренне произносит Гермиона.

Петра кивает.

— При встрече с человеком вампир выглядит так же?

— В принципе да.

— Как Элмерсу удается сохранять самообладание?

Петра возвращается, снова садится на стул и пожимает худыми плечами под шифоновой кофточкой.

— Столетия тренировок. У Людовика тоже получается выбираться в мир без критических последствий.

— А Эмиль?

— Вроде тоже, — вспоминает Петра. — Он что-то говорил, но я ни разу не была свидетелем.

Вампирша сцепляет пальцы в замок, поднимает руки и медленно, с удовольствием потягивается.

— Не хочешь прогуляться? — предлагает Гермиона. — Я бы посидела с Джереми. Только скажи, как действовать, если… вдруг что.

— Да нет, спасибо. Он скоро очнется, и тогда я буду свободна и спокойна.

И Петра еле заметно улыбается, глядя ей в глаза.

— Ладно, — несмело улыбается Гермиона в ответ. — Я тогда пойду. Буду неподалеку.

Дождавшись ее тихого «угу», Грейнджер уходит.

От воротничка черной рубашки до верхней пуговицы бежит маленькая волна декоративного изумрудного шва. Гермиона внимательно разглядывает его в зеркале, анализируя собственные чувства. До этого на ее одежде не было ни одной детали из тех, которые она так часто замечала у других вампиров. И вот сегодня…

Грейнджер поднимает глаза, и ей кажется, что в это утро она выглядит намного лучше. Но спустя несколько секунд решает, что это лишь иллюзия, и проделывает с лицом и волосами точно те же манипуляции, что и вчера, а потом поспешно уходит от зеркала, даже не проверив, не вылезла ли где-нибудь из «хвостика» непослушная прядь.

Из лаборатории доносится звон склянок. Гермиона стучит костяшками пальцев по дверному косяку.

— Давай-давай, входи, Грейнджер, — отзывается Малфой.

Он лишь на мгновение отвлекается от дела, а потом продолжает переносить ингредиенты по воздуху, то и дело менять силу огня под блестящими котлами и помешивать булькающие в них зелья. Все это похоже на выступление мага-фокусника: обычный волшебник не двигается так быстро, плавно и гармонично. Гермиона, заняв высокий стул у стены, пытается проследить за манипуляциями, но вместо этого задерживает взгляд на сосредоточенном лице Драко: на сведенных бровях, когда он замечает, что в банке заканчиваются лапки жука-пожарника, на острых скулах и на четкой линии приподнятых в уголках губ. Малфой явно получает от работы удовольствие.

Из-за очередного поворота белая прядь падает ему на лоб — Драко быстро убирает ее взмахом волшебной палочки, а Гермиона испытывает от этого секундное разочарование: легкий беспорядок на голове слишком ему к лицу.

— Хочешь разгадать все мои тайны, а, Грейнджер? — ухмыляется Малфой. — Думаешь, все узнаешь, если будешь так пристально смотреть?

Гермиона могла бы растеряться оттого, что ее застали за неприлично внимательным наблюдением, но как раз в этот момент Малфой невербальным заклинанием отправляет в котел сразу три порошка в разных пропорциях и тут же возвращает баночки на полки, опять же — на разные. Только после того, как Грейнджер сдерживает свое «вау», восхитившись лишь мысленно, к ней возвращается способность парировать:

— Я и так знаю рецепт зелья, я его подписывала. Давно, правда…

— Но у меня есть и другие секреты, — Драко, справившийся наконец с основной работой, опирается двумя руками о стол и задорно подмигивает Гермионе.

Та усмехается и закатывает глаза. Она вдруг ощущает прилив веселья, заразившись от увлеченного зельеварением Малфоя.

— Ты, кстати, хорошо сегодня выглядишь.

Гермиона застывает.

— Я имею в виду, что самая первая стадия превращения явно прошла. И к тебе приходит вампирская привлекательность — без нее никуда, — он говорит тоном ученого, рассматривающего любимый образец под микроскопом.

— Что ж, — бормочет Гермиона, — спасибо.

Драко еще на пару секунд задерживает на ней взгляд, а потом снова возвращает внимание котлам.

— Чем занималась вчера?

— В основном гуляла по библиотеке, — говорит она, от неловкости почесывая шею. — Разобралась в каталогах, нашла шифры общинных документов. Собираюсь в следующий раз достать ваш кодекс и перечитать.

— Серьезно? — искренне удивляется Малфой. — А я так и не понял эти коды. Показалось, кто-то специально запутал полки: по какому принципу расставлены книги, осталось для меня загадкой.

— Значит, плохо старался или быстро сдался, — беззаботно бросает Гермиона. — Ну или я умнее тебя.

— Ха-ха-ха, — театральничает Драко, схватившись за живот, — какая наивная!

Но тут же снова отвлекается, чтобы разлить зелье по сосудам. Грейнджер слезает со стула и принимается читать этикетки на самых разных банках: маленьких и больших, круглых, квадратных, треугольных...

— Где у вас хранится кровь? — интересуется она.

— Она не хранится. Элмерс передает мне все компоненты, и я тут же готовлю зелье.

Гермиона слегка хмурится.

— Он что, сам этим занимается? Говорил, есть два вампира, получающие кровь, даже написал мне их имена.

— Ну, иногда берет одного в помощники, но в основном все-таки делает это лично, — рассказывает Малфой, явно равнодушный к подробностям местной логистики. — Элмерс вообще довольно принципиальный и недоверчивый в некоторых вопросах, так что меня это не удивляет. Я неделю, практически без перерывов, выполнял задания предыдущего зельевара, прежде чем вожак разрешил мне попробовать сварить стаканчик главного вампирского зелья. И выпил этот стакан лично я.

Говоря это, Драко всем видом показывает, что опыт был рискованный.

— Ты явно напрактиковался с той поры, — признает Гермиона и отворачивается, заинтересованная очередным ингредиентом за стеклянной дверцей шкафчика.

— О, что это? — вопрошает Малфой, внимательно глядя ей в спину. — Комплимент?

Грейнджер отмахивается.

— Можешь считать и так. Просто не люблю оставаться в долгу.

— Что ты, я не выдаю кредитов…

Гермиона хочет пошутить в ответ, но в коридоре слышатся быстрые шаги, а в дверном проеме появляется яркое пятно рыжей шевелюры.

— Тук-тук, — пропевает Дора. — Драко, в доме два пустых кувшина.

Она демонстрирует Малфою посуду в обеих руках, и тот кивает:

— Давай.

Все происходит словно в замедленной съемке. Дора, стоя все на том же месте, подкидывает кувшины, и они летят по лаборатории. Гермионе кажется, что сейчас она услышит громкий звон разбитого стекла, — но тут же поражается тому, что, пока длится этот полет, она успевает выхватить волшебную палочку и даже произнесла бы Акцио, если бы не поняла, что Драко совершенно спокойно протягивает руки и вот-вот все поймает.

— Как напугали! — выдыхает Грейнджер, когда представление заканчивается.

Дора и Малфой глядят на нее одинаково самодовольно.

— На улице такие густые тучи, что можно не ждать солнца, — сообщает Дора. — Не хотите прогуляться?

— Мне нужно еще кое-что доделать, — отвечает Драко.

А Гермиона с готовностью кивает.

— Я пойду.

Они покидают лабораторию, обходят старинную винтовую лестницу и выходят в прохладу утра через центральные двери.

— Драко говорил, вы учились вместе, — бросает Дора через плечо.

— Да, — коротко отзывается Гермиона, надеясь, что этого достаточно. Но собеседница улыбается и продолжает расспросы:

— Вы дружили?

— А что сказал Драко? — отбивается Грейнджер, не пытаясь спрятать саркастичные нотки в голосе.

— Мягко говоря, нет, — тянет Дора на малфоевский манер.

Гермиона выражением лица говорит, что точнее не опишешь, и вампирша усмехается.

— Но теперь вы вроде ладите?

Грейнджер не отвечает, неожиданно для себя растерявшись. Глупое чувство, словно ни единая душа не должна знать об их с Малфоем едва возникшем мирном общении, отражается в глазах Гермионы, но Дора, к счастью, слишком увлечена тем, что рассматривает оттенки мрачного неба.

— Давай обойдем замок.

Новые пейзажи отвлекают и завораживают. Над густым, темным лесом возвышается острая верхушка дальней горы, покрытая туманом. Запахи окружающей природы, усиленные вампирским чутьем, смешиваются в приятный освежающий коктейль.

— Дора, а ты сама ладишь со всеми в общине?

Девушка пожимает плечами.

— В общем-то да, врагов пока не нажила.

— И с Эмилем?

Гермионе замечает секундную паузу и уже почти ликует, ожидая подтверждения всех своих подозрений, но Дора спокойно переспрашивает:

— А почему я должна с ним ссориться?

Это заставляет Гермиону внимательно вглядеться в лицо девушки. Ветер шевелит рыжие волосы оттого, что Дора идет очень быстрым шагом — но такая скорость оказывается совершенно комфортной для вампирской прогулки, так что Грейнджер с удовольствием подстраивается.

— Не знаю… Мне показалось, что он не вполне доволен местными порядками.

— А что, обязательно быть всем довольным?

Гермиона наконец испытывает сожаление из-за своей чрезмерной откровенности.

— Эмиль никогда и никому не причинял вреда, — принимается рассказывать Дора прежде, чем Грейнджер успевает извиниться и сменить тему разговора. — Он один из самых умных и сильных вампиров в общине. Иногда и другие из наших говорят, что он мутит воду и постоянно спорит с Элмерсом на пустом месте, но, как по мне, лучше бы они почаще прислушивались к его замечаниям, чем перемывали друг другу кости.

Где-то вдалеке кричит чайка. Гермиона пережидает, учитывая, что звучит это так, словно птица только что вмешалась в беседу громким воплем прямо на ухо; потом спрашивает:

— А кто превратил тебя, Дора?

Дора даже замедляет скорость, и на ее лице мелькает едва уловимая эмоция.

— У нас тут новообращенный с выдающимися интеллектуальными способностями? — спрашивает она. — Эмиль. Но это никак не влияет на мое мнение о нем.

Грейнджер не верит в объективность и с трудом скрывает удовлетворение от решения этой задачки. Признаваться в собственном скептицизме она не планирует, хотя это вполне очевидно, и обе они это чувствуют. Дора выглядит слегка недовольной, но оправдываться или убеждать, в свою очередь, не торопится тоже.

— Ты говорила, это было добровольно?

Напряженная пауза частично развеивается из-за искренней заинтересованности Гермионы и ее преднамеренного дружелюбного тона, так что Дора кивает.

— Он оказал мне бесценную услугу. Мы познакомились в баре, когда он еще выбирался в мир. Сейчас это кажется ему бессмысленным, — она ненадолго затихает, и кажется, что какие-то размышления уводят ее в сторону от рассказа, но потом вампирша продолжает: — Я приходила в этот бар с разными мужчинами. Работа у меня была такая… прямо скажем, нехитрая.

Дора избегает смотреть на Грейнджер и невольно ускоряет шаг, в третий раз собираясь обходить вокруг замка. Гермиона же бросает на нее внимательный взгляд, словно пытается найти хоть один намек на отпечатки древнейшей профессии, но не видит решительно ни одного признака ни во внешности, ни в манерах.

Тем временем слова Доры становятся раздраженными, а фразы — отрывистыми:

— Отец очень меня любил: с моими доходами ему работать было совсем необязательно. Меня взял под крылышко его старый дружок, и папаша был бесконечно благодарен ему за хлебное место для дочурки. А заодно за неусыпный контроль.

— У тебя не было мамы? — почти шепотом спрашивает Гермиона.

— Она была магглой, и отец отнял меня сразу, как я родилась, запретив даже думать о встрече. Никогда ее не видела. Не знаю даже, как зовут.

Гермиона не обижается на резкий тон, которым Дора отвечает ей, потому что сейчас незримым третьим собеседником становится мистер Литлголд, которому и посвящается весь яд обычно нежного голоска.

— А Эмиль… он…

Дора приподнимает бровь.

— Эмиль не снимал меня, если ты об этом. Он подошел ко мне в тот редкий день, когда я была одна. И сказал, что знает обо мне немного больше, чем обычно знает о человеке случайный встречный. Чем знатно напугал, если честно! Но потом мы поговорили, он открыл свой секрет, и я поняла, чего хочу больше всего в жизни. В общем, закончилось этим…

Она красивым жестом обводит свое вампирское тело и явно приглашает посмеяться, но Гермиона не может ответить на улыбку, потому что слишком ясно видит блестящие в глазах Доры слезы.

— Спасибо, что поделилась, — мягко произносит Грейнджер, остановившись.

Дора замирает рядом, смотрит вдаль, потом говорит:

— Обычно во время прогулок я пробегаю кружок-другой в лесу. Есть за что зацепиться, где попрыгать… Ну, чтобы размяться.

Гермиона тут же сталкивается с внутренним барьером. Неуверенность и страх, как постоянные соседи, заявляют о себе с завидной быстротой.

— Я пока не готова, — признается она.

Дора внимательно смотрит на нее, склонив голову.

— Тебе придется трудно, если не примешь то, кем стала.

Грейнджер отводит взгляд, чтобы снова не начать рассматривать бледную кожу, клыки и черные глаза Доры.

— Давай в другой раз…

— Через неделю ночью? Договорились.

И не дожидаясь, когда открывшая рот Гермиона ответит очередным отказом, Дора отталкивается от земли, чтобы через мгновение оказаться у ворот замка.

— Зря трусишь, — громко сообщает она оттуда. — Тебе понравится.

Секунда — и Грейнджер остается совсем одна.

* * *

Первая половина ответного письма Гарри состоит из набора вопросов вроде «Тебя держат в плену?», «Тебя пытают?», «Чувствуешь себя плохо?», «Почту контролируют?» и многих других. Гермиона методично, по порядку записывает на чистом пергаменте кучу «да» и «нет» — на вопрос про почту, немного помявшись, она выводит положительный ответ.

Вторая половина содержит в себе чуть больше полезной информации.

«Задачку ты мне подкинула нелегкую, пришлось уговорить на выезд Патрика из Отдела тайн. Из совсем свежих следов магии — действие камина и то, что обычно остается от внутренней защитной магии волшебника, чей-то выброс в ситуации опасности. А вот со старыми следами интереснее. Несмотря на свой заброшенный вид, поместье давно и регулярно использовалось кем-то. Патрик говорит, не людьми, а разумными магическими существами — вероятнее всего, вампирами. Двумя или тремя. В основном чувствуется простое присутствие. Возможно, пару раз использовалось что-то из Непростительных, но следы тщательно заметались».

В строчке про вампиров Гермиона без труда прочитывает, что Гарри, складывая два и два, учитывает специфику ее работы и догадывается о многом. Последняя короткая фраза, буквально три слова, пульсирует его беспокойством и сдерживаемой решительностью:

«Я жду новостей».

Как только Гермиона заходит к Элмерсу и говорит ему, что получила письмо от Гарри Поттера, он решает собрать общину. Через пятнадцать минут все сидят на своих местах, внимательно глядя на вожака.

— Мисс Грейнджер узнала кое-какую информацию о поместье, где на нее напали.

— От кого? — быстро спрашивает Джереми.

— От главы аврората, — с легким недовольством проговаривает Элмерс, но община не начинает бунта, к чему Гермиона была бы вполне готова.

— Ходят слухи, вы ответили ему, что ваши письма читают, — вдруг заявляет Людовик и громко смеется.

Гермиона отвечает смелой, уверенной улыбкой. Она и сама не ожидает от себя этого, но подобная реакция явно вызывает заинтересованность со стороны большинства присутствующих вампиров.

— Именно так и ответила, — спокойно отвечает Грейнджер.

Людовику не приходится долго веселиться, так как тема разговора тут же сменяется. Краем глаза Гермиона замечает, что Малфой смотрит в стол, пряча усмешку, и чуть качает головой на ее самоотверженную наглость. Элмерс тем временем пересказывает все новости и замолкает, ожидая предложений.

— Поставим дежурных на поместье? — деловым тоном отзывается Эмиль.

Грейнджер бросает на него короткий взгляд, чувствуя при этом, что на нее саму смотрит Дора.

— Да, — отвечает Элмерс, на секунду задумавшись. — Назначь двоих под свою ответственность.

Эмиль кивает.

Вожак наклоняется над столом, сцепив руки в замок, и обращается напрямую к Гермионе:

— Я собираюсь встретиться с мистером Броуком. Лучше всего было бы взять вас с собой, но новообращенный вампир не может контролировать себя в присутствии живого человека. Напишите ему письмо и сообщите о том, что случилось. Предупредите, чтобы не вздумал привести на нашу встречу кого-то постороннего. Иначе все закончится очень плохо.

Гермиона перехватывает пристальный взгляд и тоже смотрит в глаза, заставляя себя не выражать никаких эмоций, кроме хладнокровного внимания.

— Что вы будете обсуждать?

— Возможности сохранения мирного соглашения. Надеюсь на вашу поддержку в письме, кстати говоря.

— А что с камнем, Дрейвн?

— Пока ничего.

Когда в комнате становится шумно от множества отодвигаемых от стола стульев, Драко, в этот раз так же сидящий рядом, говорит Гермионе практически на ухо:

— Кажется, тебя скоро уволят.

Она в раздражении оборачивается и отчеканивает:

— Верх юмористического мастерства, Малфой.

Грейнджер собирается как можно дальше уйти от него, но, к сожалению, спальни все еще находятся на одном этаже, так что весь путь по лестнице она чувствует Драко за своей спиной.

В общем коридоре они расходятся. Перед тем как спрятаться в комнате, Гермиона слышит очень тихие голоса Петры и Малфоя в нескольких шагах:

— Зайдешь?

— Нет, Драко.

— Почему?

Петра не отвечает ему. Закрывая дверь, Гермиона видит, что Малфой застыл в удивлении.

Едва завидев Дрейвна Элмерса в дверях, хостес ресторана «Стокгольм» — миловидная блондинка лет тридцати — вылетает из-за своего стола и возникает рядом с гостем, жестом приглашая следовать за ней в приглушенно освещенный зал. Элмерс бросает на девушку быстрый взгляд; он чувствует, как мгновенно напрягается его истосковавшееся по свежей человеческой крови горло, как десны покалывает, и это извещает о том, что острые клыки готовы проткнуть человеческую плоть. Народу в «Стокгольме» всегда мало, но для пробуждения вампирских инстинктов достаточно беззащитных шеек красивых администраторов.

Дрейвн щелкает костяшками пальцев, по привычке сосредоточиваясь на других ощущениях.

— Прошу, мистер Элмерс, — хостес останавливается у кабинки, защищенной заглушающими чарами. Чуть только вампир делает шаг внутрь, отодвигая шторку, девушка торопливо удаляется.

Она знает, что этот посетитель никогда ничего не заказывает, и, кажется, догадывается о чем-то еще.

— Добрый день, — приветствует Дрейвн, занимая свое место.

Глава Отдела регулирования магических популяций и контроля над ними Стенли Броук бросает на стол меню, которое до этого держал перед собой, на самом деле размышляя о чем-то, совершенно далеком от гастрономических пристрастий. Броук и Элмерс обмениваются взглядами, и нескольких секунд вполне хватает, чтобы оба поняли: никто не собирается поддаваться — умолять, раскаиваться или извиняться.

— Где мисс Грейнджер? — спрашивает Стенли.

— У нас, — коротко отзывается Элмерс. — Она под надежной защитой.

— Разве вы можете обеспечить ей защиту?

— Мы стараемся изо всех сил, а это немало.

Броук тяжело вздыхает. От нервных раздумий на виске у него взбухает венка, и Элмерс, быстро проведя языком по ноющим клыкам, снова решительно сосредоточивается на синих глазах перед собой.

— В тот вечер вы были ответственны за мисс Грейнджер, — заявляет Броук. — А вместо безопасности мы получили смерть сотрудника.

Элмерс молчит пару секунд, явно задетый несправедливостью обвинений.

— Я не назначал второй встречи, мистер Броук, — вкрадчиво произносит он после этого, так, словно приходится пояснять очевидные вещи. — Следовательно, вины общины в этом нет. Но я все равно иду навстречу. Вы разве не замечаете?

Броук прищуривается; он легко различает в тоне скрытую угрозу, слышать такое ему не впервой.

— Вы отвечаете за всю общину, мистер Элмерс?

— А вы отвечаете за всех, кому мисс Грейнджер перешла дорогу за годы своей службы?

Броук качает головой, затем серьезно объявляет:

— Мы так никогда не договоримся.

— Я думаю, договоримся, — возражает Дрейвн. — У нас есть общие интересы. Мы оба хотим найти виновного. И единственное, что сейчас нужно, — сохранить мирное соглашение и начать честные поиски преступника. Признавая, что он может оказаться на любой стороне.

— У вас есть подозреваемые?

— Пока — все дикие вампиры магической Британии. Но мы поставили дежурных на поместье, где напали на Грейнджер.

— Вряд ли он сунется туда снова, — качает головой Броук. — Надо обдумывать другие пути расследования.

— Я не детектив, — замечает Элмерс с легкой улыбкой. — Но если дикие вампиры попадутся нам в руки, они не уйдут.

Внимательно взглянув на Дрейвна, Броук сдерживает очередной глубокий вздох.

— Я разбираюсь с теми укусами, про которые ходили слухи. Ничего нового, кроме того, что сообщила Рита Скитер. Двое молодых людей, холостые, пропали без вести, а последний раз их видели с подозрительно похожим на вампира мужчиной.

— Есть описание внешности? — хмурясь, интересуется Элмерс.

— Вот ведь чудо, все помнят очень смутно!

Глядя на Броука, раздраженно хлопнувшего ладонью по столу, Дрейвн ожидает, когда глава отдела озвучит главное:

— Думайте что хотите, но раз мужчины провели какое-то время в компании вампира, а не сразу подставили ему горло, то этот вампир, похоже, натренирован в самоконтроле. Как некоторые из вашей общины.

Элмерс молчит, серьёзно задумавшись.

— Если продолжатся подобные укусы, — заключает Броук, — я по долгу службы припишу их общине.

— Что вы хотите от меня? — холодно спрашивает Дрейвн.

— Мне нужна мисс Грейнджер, — говорит Броук, немного помедлив. — Она может что-то вспомнить. К тому же… Гермиона остается моим ключевым сотрудником.

Броук видит промелькнувшее в лице вампира понимание и замолкает, ожидая ответного хода.

— Я не запрещаю вам обмениваться письмами, — спокойно произносит Элмерс. — И обещаю не блокировать почту. Работайте, — добавляет он благосклонно.

— Тогда мы на связи. Оставляю решение о сохранении соглашения за собой и мисс Грейнджер. Надо разбираться, — напряженно кивает Броук, и Дрейвн встает.

Элмерс вполне доволен тем, что Грейнджер не сообщила начальнику об Империусе, чуть не убившем его, вожака. Пусть люди решают только те проблемы, которые касаются непосредственно их, а секреты, бросающие тень на силу лидера, должны оставаться за закрытыми дверями. Расскажи она обо всем, Дрейвн не давал бы такого щедрого обещания про свободную переписку.

Через несколько мгновений Стенли остается один и долго смотрит перед собой, в стену, покрытую мелкой каменной крошкой. Потом он медленно подносит два пальца к бьющейся сонной артерии и ждет, когда пульс станет более-менее спокойным. Облако опасности, словно едва заметный запах, уплыло из кабинки вместе с вожаком общины, но с Броуком остались его спутанные, беспокойные мысли. По правде говоря, он всегда относился к идее мирных взаимосвязей с вампирами с легким недоверием, но рядом была решительно настроенная, талантливая Грейнджер. Теперь Стенли практически остался без нее. А мирные взаимосвязи громко затрещали по швам, и рядовые сотрудники отдела, размахивая письменным соглашением, с пеной у рта доказывали, что такое происшествие с их коллегой требует применения к нежити строжайших санкций. Броуку уже несколько дней подряд кажется, что его разрывают пополам.

Резко отодвинув шторку, он выходит в зал, а хостес, увидев его, облегченно выдыхает и торопливо нацепляет профессиональную улыбку. Она никогда не перестанет опасаться, что вампир может оставить после себя жертву.

* * *

Гермиона нервно постукивает носком туфли по каменному полу, уставившись на огарок свечи. Несколько раз через гостиную проходят вампиры, они, как всегда, открыто косятся на Грейнджер — но она даже не поднимает головы. В какой-то момент в комнате появляется Малфой, тоже ненадолго, только спрашивает:

— Ты выпила кровь?

Пытаясь собраться с мыслями, Гермиона фокусирует на Драко взгляд и тихим голосом отзывается:

— Да, выпила.

Когда Малфой удаляется, она снова целиком погружается в тревожные размышления об Элмерсе и Броуке, меняет положение ног и теперь постукивает ногтями по столу, на лаковой поверхности которого отражается размытое пятнышко пламени.

Вожак появляется в замке практически бесшумно, но Гермиона как раз выглядывает в коридор и видит его, идущего прямо, решительно. Хмурое лицо Элмерса заставляет ее замереть, напрягшись всем телом.

— Мирное соглашение пока в силе, — бросает ей Дрейвн. — Броук вам напишет. Будем искать нападавшего.

Сжав от волнения зубы, Гермиона кивает. Она провожает Элмерса взглядом, ожидает, пока короткие разговоры, которые вожак заводит по пути с другими вампирами, становятся совсем далекими, едва различимыми, и поднимается к себе в комнату. Там стремительно достает из ящика стола письменные принадлежности, макает кончик гладкого серого пера в чернила. В письме она просит Гарри прислать ей копии документов, так или иначе связанных с вампирами. Бумаги сложены у нее дома в рабочем шкафу, и только Гарри знает пароль.

Данных не хватает, недовольно размышляет Гермиона, фактов слишком мало. Вырваться отсюда и провести нормальное расследование пока нет никаких шансов, и ей хотя бы нужны бумаги под рукой, перед глазами должны быть все официальные сведения. Стенли Броук наверняка вменял общине обвинения, основанные на слухах с окраин Лондона. Предчувствие, что кто-то из нынешних соседей Гермионы замешан в происходящем, берет свои корни именно из рассказов Риты, — теперь Грейнджер осознает это яснее ясного. Мужчина, так похожий на вампира, проводил с жертвами веселые вечера в барах и только потом…

Гермиона удивляется, как много времени после превращения нужно мозгам, чтобы встать на место. Временная туманность сознания, заглушенного страхами, болью, жаждой, кажется одним из неприятнейших побочных эффектов. Кто она — когда не соображает достаточно быстро и четко?

Пока к лапке совы привязывается свернутый в трубочку пергамент, дождь за окнами усиливается до ливня, капли с силой хлещут по стеклу, словно тупые стрелы, пущенные кем-то из темного вечернего неба. Гермиона борется с желанием сделать глубокий вдох — ни к чему, хватит. В горле и в желудке все более явным становится тянущее, жгучее ощущение. Оно довольно неприятное; это снова отвлекает Гермиону от ясных рассуждений.

Идти, идти, ей хочется куда-то идти. Грейнджер покидает совятню, в замке дважды поворачивает налево, потом долго идет направо и наконец выбирается через центральные двери к полюбившейся галерее. Но свежего воздуха оказывается недостаточно. Гермиона обходит одну из гладких мраморных колонн и прислоняется к ней так, чтобы холодные капли тяжело и больно падали ей на лицо, на руки.

Проходит несколько минут, Гермиона становится мокрой до нитки, волосы липнут к шее и щекам, а ноющее чувство никуда не уходит. Вдобавок начинает казаться, что что-то попало в глаз. Гермиона до боли расчесывает его, потом пытается поправить ресницы, дрожащими пальцами прихватывая их и слегка оттягивая, но ничего не помогает. От раздражения, которое накатывает лавиной, она тихо рычит и бьет ладонью по колонне позади себя.

— Грейнджер, мне велели завести тебя в замок.

Она слегка вздрагивает, потому что была слишком увлечена неприятными ощущениями, чтобы услышать шаги.

— Я скоро приду, — бросает Гермиона.

Но Малфой остается на месте. Наблюдая за тем, как Грейнджер пытается вытащить что-то из глаза, он прислоняется плечом к соседней колонне.

— Что с тобой? — требовательно спрашивает Драко.

Раздражение Гермионы мигом направляется на ближайшую подвернувшуюся жертву.

— О, начать сначала? — слова буквально выстреливают в Малфоя, так что он слегка приподнимает брови. — Я умерла и стала вампиром. Не очень-то приятно, представляешь?

— Куда уж мне.

Гермиона бросает на него мрачный взгляд.

— Все твои официальные заявления в «Пророке» звучали в моей голове именно таким голосом, — лениво рассказывает Малфой. — Мне казалось, ты всегда так разговариваешь.

— Как «так»? — переспрашивает она, на пару секунд оторопев от неожиданного упрека.

— Как будто все вокруг — идиоты, а ты пытаешься их просветить, но уже порядком устала от всеобщей тупости.

Гермиона отвлекается от жжения в горле. Дождь продолжает барабанить по окнам замка, звук отчетливо отдается в ушах — чуть громче, чем беспрерывный шелест борющегося со стихией леса.

— Что ж, — выдавливает Гермиона, — это может быть правдой. Раз уже двое так считают. Рона тоже частенько возмущал мой тон, стоило нам поссориться. Впрочем, — добавляет она и вздергивает подбородок, — возможно, у вас всего лишь одна слуховая галлюцинация на двоих.

— Вот уж не думал, что у нас с Уизли найдется что-то общее.

— Ему бы это не понравилось.

— Уж поверь, я тоже глубоко оскорблен.

Малфой ухмыляется, и Гермиона почти улыбается в ответ, но ощущения, которые привели ее к галерее, усиливаются, заставляя откашляться. Она переминается, пытаясь встать удобнее.

— Как же не хватает мадам Помфри, избавляющей от недугов за ночь или хотя бы за неделю! — отчаянно восклицает Грейнджер.

Ее ладонь, приклеенная до этого к мрамору колонны, снова взлетает к ресницам на правом глазу, а из груди вырывается досадливый хрип.

— Ну-ка подожди… — говорит Малфой.

Выйдя из-под крыши, он появляется совсем близко, на его спину и затылок мгновенно обрушивается поток тяжелых дождевых капель. Гермиона замирает. Она наблюдает за бледной рукой, приближающейся к ее лицу. Драко действует предельно осторожно, не отрывая глаз от лица Грейнджер, пытаясь заранее предугадать, если она решит ударить его или проклясть. Костяшки пальцев оказываются в опасной близости от скулы, и спустя несколько мгновений — томительных, будто бы растянутых — Малфой наконец совершает нужный маневр. Указательный палец соскальзывает с большого в жесте, похожем на призыв, и маленькая непослушная ресница по воле беспалочковой магии приземляется на его ноготь.

Гермиона смотрит на Драко, едва уступая ему в осторожном внимании. Эта близость пробуждает нечто совершенно противоположное раздражению или боли: внизу живота приятно трепещет, так что Грейнджер избавилась бы от расстояния в несколько дюймов и прикоснулась бы к холодной коже Драко. Но стоит на секунду оторвать взгляд от его губ, желание так же внезапно сменяется чувствами, словно подкинутыми другой частью сознания. Гермионе вдруг кажется, что она видит Малфоя впервые за последние семь лет. Перед ней не вампир, избежавший записи в архивы Министерства, не зельевар, которому безусловно на руку быстрота и ловкость нового тела, — а язвительный мальчишка из Хогвартса, еще до начала войны явно принявший другую сторону. Сын Пожирателя, несколько раз чуть не убившего ее и ее друзей, молодой приспешник самого темного мага в истории.

— Ирония судьбы, верно? — слышит она свой собственный, слегка охрипший голос.

Драко молчит. Он не отдаляется, только хмурится, прислушиваясь.

— Ты всегда казался себе особенным из-за чистой волшебной крови, которая текла в твоих жилах. А теперь… У тебя не осталось ни капли того, чем ты так привык гордиться. Более того, день за днем ты без разбору заливаешь в себя чужую кровь. Лишь наполовину человеческую. Скажи мне, что стало с тобой, Драко Малфой?

В темно-серых глазах вспыхивает опасный огонек, но какое-то время ничего не происходит. Гермиона не может избавиться от мысли, что они впервые равны. До войны он позволял себе оскорблять ее, за что верные дружки обожали его, а некоторые взрослые вряд ли стали бы сильно ругать. После войны куда завиднее стало ее положение. Никто не смел упрекнуть за маггловское происхождение, слишком свежей была рана на теле измученного потерями волшебного мира, а вот за связь с Пожирателями все время так или иначе прилетало.

И теперь они здесь. И в целом равны.

— Заходи в дом, — приказывает Драко с обманчивым спокойствием.

Жжение в горле возрастает до такой степени, что теперь Гермионе хочется добраться до ближайшего кувшина, и больше никакие мелочи ее не беспокоят.

— Мне надо подкрепиться, — сообщает она, закрыв глаза, чтобы не видеть перед собой этого угрожающего выражения лица.

— Нет.

— Я…

— Нет, тебе не надо, — отрезает Малфой и наконец отходит. — Ты пила всего час назад.

— У меня жажда.

— Петра проследит, чтобы ты терпела и придерживалась режима. Зайди в дом, Грейнджер, я не собираюсь быть твоей нянькой.

Вслед за этими словами слышатся его шаги, затем открываются и закрываются центральные двери. Горло Гермионы раздирает изнутри, клыки ноют, в желудке что-то до тошноты пульсирует. Надо идти к Петре, надо уговорить ее на стакан крови…

Едва Грейнджер отходит от колонны, кто-то проносится мимо с такой невероятной скоростью, что шевелятся ее промокшие волосы, и даже поспешности, с которой Гермиона оборачивается и оглядывается вокруг, недостаточно, чтобы выяснить причину. Замерев, она до предела напрягает глаза, всматриваясь в окружающие пейзажи. Наконец незнакомец сам решает показаться. Он стоит у ворот, с нарочитым равнодушием прислонившись к ним, и машет Гермионе рукой.

Вампир. Чужак. Дикарь.

Еще до того, как мысли выстраиваются в четкую цепочку, она отталкивается от земли и бежит, чтобы схватить незваного гостя. Ветер ударяет в лицо, все шумы сливаются в сплошное шипение. Гермиона надеется расслышать в нем шаги или голос незнакомца. Она резко останавливается у ворот, но там уже никого нет. Черная макушка вампира мелькает между деревьями и пропадает во тьме леса.

Подлетев к воротам, Гермиона перемахивает через них, даже не прикладывая заметных усилий, и продолжает преследование. Ветки отчаянно трещат, ветер свистит в ушах, но она видит движущуюся цель впереди и бежит изо всех сил.

— Гермиона!

Это голос Джереми, но отвлекаться нельзя. Ноги несут ее вглубь леса, и макушка все дальше, дикарь то и дело меняет направление.

— Гермиона! — снова кричит Джереми.

Поравнявшись с ней, он хватает ее за плечо и на бегу оттягивает назад.

— Вернись в замок! — рявкает он и ускоряется так, что быстро оказывается далеко впереди Гермионы, несмотря на то, что ей самой с трудом удается остановиться.

Она наконец застывает, смотрит, как кроны деревьев шевелятся, пропуская между собой двух вампиров, и тело у нее гудит, напряженное до предела.

Неуверенно постояв, Гермиона решает сделать так, как ей приказано, и вернуться. Она упустила, упустила, дикарь почти был у нее в руках…

Петра и Людовик у центральных дверей, они, нахмурившись, наблюдают за тем, как Грейнджер притрагивается ладонью к воротам. Гермиона не может повторить свой фокус. Ей страшно сделать это опять и неприятно размышлять о том, как ей удались все эти акробатические номера всего несколько минут назад.

Появившаяся рядом Дора открывает ей взмахом руки, и Гермиона, не говоря ни слова, идет к замку. Так же молча проходит и мимо остальных, игнорирует Малфоя, и только сердитый взгляд Дрейвна Элмерса заставляет застыть посреди гостиной.

— Не делайте так больше, — опасным тоном предупреждает он.

Гермиона, немного помедлив, кивает.

— Я видела его.

— Этим и ограничились бы. Для погонь есть другие вампиры.

— Брюнет с короткой стрижкой, низкого роста, в кожаном плаще. Глаза близко посажены, и на щеке шрам.

Половина общины, тихо переговариваясь, расходятся по комнатам, половина остаются у окон, дожидаясь возвращения Джереми. Дрейвн приближается к Людовику и тоже всматривается в сумерки. Гермиона явственно чувствует, что она здесь одна, отдельно ото всех, и напоследок скользнув взглядом по тускло освещенной комнате, делает шаг в сторону лестницы.

— Я убрала кувшин из твоей комнаты, — слышится за спиной тихий, но уверенный голос Петры. — Принесу в нужное время. Можешь переодеться.

Гермиона только сейчас замечает, что к мокрой одежде и коже прилипли листья и грязь, туфли полностью покрыты землей.

Так что потом, стоя под теплым душем, она методично смывает с себя все это и надеется отвлечься от усилившейся до боли жажды. Натянув брюки и рубашку, манжеты которой украшает пара изумрудных швов, Гермиона бездумно наносит что-то на глаза и губы. Она собирается спуститься в гостиную, приведя себя в полный порядок, чтобы поговорить с вожаком, но через несколько секунд, как можно туже затянув резинку на волосах, понимает, что не выйдет отсюда. Что может только свернуться калачиком на кровати и терпеть. Ждать. Мысленно накинуть лассо на ту минуту, когда Петра принесет крови, и тянуть ее к себе, чтобы это произошло как можно скорее…

Зубы с нажимом скользят по губам, соскребая с них темную помаду, потому что им отчаянно хочется плоти и крови.

Гермиона так резко хватает принесенный стакан, что кровяная смесь едва не переливается через края. Петра не удивляется этому и не видит ничего странного в страсти, с какой поглощается все зелье до последней капли. Она игнорирует мольбу о дополнительной порции, ловко высвобождая свое запястье из руки Гермионы.

Когда Петра отворачивается, собираясь покинуть спальню, вместо очередного «пожалуйста» Грейнджер вскакивает с кровати, головой не вполне понимая, что хочет сделать, но через пару мгновений уже выскальзывая в коридор.

— Драко! — громко зовет Петра.

Ее пальцы впиваются в плечо Гермионы, и, пока та дергается в попытке освободиться, из ближайшей комнаты выбегает Дора.

— Началось? — спрашивает она и сжимает другое плечо.

Их голоса доносятся до Гермионы откуда-то издалека, ей совершенно неинтересно, о чем они говорят, только бы эти две убрались подальше, освободили дорогу. Кровь — вот что составляет центр ее мира. Кто-то живой, теплый, совершенно беззащитный перед обаянием и ловкостью вампира — вот кто нужен прямо сейчас.

— Заведите ее обратно в спальню.

Рык вырывается из груди, Гермиона недовольна. Сила и мощь пульсируют во всем теле, возбуждая, призывая брыкаться, пока не справишься с крепкой хваткой чужих рук, пока не почувствуешь полную свободу, пока не выскользнешь на волю и не вопьешься клыками в чье-нибудь горло рядом с особенно привлекательной сонной артерией.

— Черт, какая же вертлявая!

— Эй, Грейнджер!

На секунду перед Гермионой возникает пара темно-серых глаз, но они мгновенно заслоняются пеленой гнева, когда кто-то усаживает ее на стул. Жажда волной разносится по всем внутренностям, боль, сравнимая с косыми ударами тысячи лезвий, выдавливает из глотки очередной дикий рык.

— Она не слышит тебя, поторопись.

Что-то происходит в мозгу: он подкидывает картинки — настолько яркие, что они неотличимы от реальности. Кто-то бежит от Гермионы, с искривленным от ужаса лицом оборачивается и вскрикивает. Она догоняет его, сбивает с ног и тут же кусает, жадно высасывая теплую кровь, и жертва перестает дергаться, оседает, обвисает в смертельных объятиях, словно тряпичная кукла, а по вампирскому телу течет эйфория, сладкий дурман и упоение…

Она так этого хочет! Почему она все еще на стуле?! Она убьет их всех…

— Сиди!

Угрожающее шипение прерывается тем, что кто-то заставляет Грейнджер запрокинуть голову и прикусить мокрые тряпки. Кислая жидкость мгновенно проникает в слизистую, десны у клыков протестующе ноют. Очередной рык застревает в горле безнадежным бульканьем, и мышцы вдруг слабеют, как будто жертва здесь не кто иной, как Гермиона…

— Давай уложим ее, аккуратно.

Перед глазами плывут цветные пятна, чьи-то головы в этой комнате, чьи-то руки… Гермиону несут, а ей страшно, потому что как никогда хочется твердой почвы под ногами. Секунда-другая, и обмякшее тело утопает в мягкости одеяла.

— Грейнджер, все хорошо.

Шаги, тихие разговоры — постепенно наступает тишина. В комнате остаются двое, они не собираются причинять никакого вреда. Это хорошо. Этого достаточно, чтобы провалиться в сон.

* * *

Гермиона на несколько секунд выныривает из небытия, но не чувствует и намека на вампирскую силу, остроту зрения или слуха. Различая у своей кровати тонкий силуэт Петры, она прислушивается к едва слышному голосу, кто-то говорит за стеной:

— Очевидно же — Элмерс больше не в состоянии сохранять общину в безопасности.

* * *

Гарри пересекает комнату, в которой, разместившись на широких скамьях, шумно спорят и смеются авроры. Он кивает троим из них, заметившим вошедшего начальника, и делает знак, чтобы все следовали за ним.

— Да говорю тебе, эта новая охотница у них для отвлечения внимания, так она горяча.

— Ну да, а ловец для той же цели — только если у другой команды кто-то нетрадиционный.

Гарри взмахивает палочкой, с громким стуком захлопывая дверь своего кабинета за спинами вошедших, чем прерывает их гогот.

Они удивлённо смотрят на него, заметив наконец напряженное выражение лица.

— У нас что-то случилось?

— Почти, — резко отвечает Гарри.

Он на несколько секунд задерживает взгляд на Роджери, задавшем вопрос. Да, подходит на роль заместителя. Не строит из себя чёрт знает что, работу выполняет — не придраться, и предложения по тактикам всегда дельные.

— У нас новая стратегическая задача. Не спускаем глаз с вампиров. Реагируем на любые более-менее вразумительные жалобы, ищем знаки и контролируем загадочные пропажи волшебников с удвоенной внимательностью.

С каждым его словом авроры становятся всё более и более удивлёнными.

— Я прошу прощения, — отзывается один из них. — Это приказ ребят… из Магических популяций?

— А мы разве подчиняемся Отделу магических популяций? — с искренним недоумением спрашивает другой.

— Это мой приказ, — отрезает Гарри.

— Мы всё сделаем, начальник, просто любопытно, почему именно…

— А слухи про Грейнджер...

— Это. Мой. Приказ.

Сжимающий в кулаке волшебную палочку, натянутый как струна, глава аврората Гарри Поттер представляет собой весьма грозное зрелище, поэтому, несмотря на оставшиеся вопросы, все молчат. Только Роджери прерывает тишину, решительно говорит:

— Сделаем, Гарри.

* * *

Гермиона с волнением замечает протянутую посылку и забирает ее, прилагая усилия, чтобы не выронить: эффект от всего произошедшего еще не прошел.

— Как ты? — спрашивает Петра. — Слабость в руках, боль в горле есть?

— Только психологическое потрясение.

Петра улыбается ей своей привычной холодно-красивой улыбкой и уходит к тумбочке, чтобы вернуть на место кувшин и стакан.

— Слышишь и видишь хорошо?

— Да, отлично.

Гермионе хочется развернуть посылку в одиночестве, поэтому она ждёт несколько минут, прежде чем Петра, задав ещё пару вопросов, покидает комнату. Бледные пальцы разрывают бумагу, и на кровать высыпается все присланное: две увесистые папки с документами, ее маленький квадратный ежедневник, кошелёк и письмо от Гарри.

Отправляю всё необходимое. Гермиона, ты знаешь, что я жду вестей. Помни, что твоя безопасность не только твоя, от нее зависят отношения разумных магических существ и волшебников. Это я так, на всякий случай, если ты решишь пойти на самопожертвование или сдаться. Мне бы помогло.

Нервничаю. Начеку.

Несмотря на абсолютный и тягостный беспорядок в мыслях, на очевидное напряжение самого письма — мудрое замечание Гарри вызывает смешок. Хотя, вероятно, нет никакого противоречия: веселье скорее истерическое.

Справившись с очередной накатившей волной панических размышлений, Гермиона машет головой, словно отгоняя надоедливую муху, и вытаскивает свой ежедневник из кожаной обложки. Гарри даже не представляет, как угадал с «необходимым», даром что сама она только и думала, что о рабочих документах, связанных с вампирами.

В правом кармашке обложки — квадратная фотография с семейных посиделок: мама в замечательном зелёном платье, папа, в ответ на какую-то шутку манерно выпятивший грудь, и сама Гермиона, пристроившаяся между родителями. Семья, прошедшая через магическую войну, стирание памяти, шок, недоверие, реки слёз, прощение и самые крепкие объятия.

В левом кармашке — прямоугольная колдография двухлетней давности. Смеющаяся Гермиона; Рон, сидящий рядом на диване и строящий рожицы; Гарри в позе лотоса на полу — кажется, объясняющий Джорджу, что вовсе не надо Главному герою войны подбирать выгодный ракурс; и Джинни, которая сидит позади Гарри и водит веером пальцев над его головой, подставляя ему своеобразные «рожки». Тоже — семья. Прошедшая Вторую магическую войну и не разучившаяся наслаждаться моментом.

Обе карточки бережно ставятся на книжную полку около кровати, рядом с двумя декоративными вазочками. Гермиона замирает, глядя на них. Странное чувство: как будто она пытается обустроить эту комнату под себя. Добавить уюта и жизни. Удержать за тонкую нить связь с той мисс Грейнджер, которая не пила кровь.

Она слышит, что кто-то подходит к комнате и на пару секунд останавливается — только потом в дверь стучат.

— Заходи, — приглашает Гермиона, сдержавшись от «заходи, Драко», хотя знает, что это он.

— Нормально, Грейнджер? — спрашивает Малфой.

Он останавливается в проеме, держась за дверную ручку, весь его вид, выражение лица и голос говорят о том, что красноречивые оскорбления, выслушанные до приступа, не забыты. Сейчас Гермиона скажет: «В порядке» — Малфой кивнет и растворится где-то в этом огромном темном замке, и вряд ли с прежним гостеприимством он впустит ее в свою спальню, когда снова захочется провести пару минут в компании того, кто одним своим видом напоминает о жизни до…

Драко понимает, он знает это по себе, что застывшее выражение лица и молчание Грейнджер вовсе не означают спокойствия. Он еле заметно качает головой.

— Иду просить у Эмиля бутылку?

Очнувшись, она переводит на него взгляд, губы чуть дергаются в подобии быстрой улыбки.

— Не хочу ничего. Зайди, Малфой. А то дует.

Драко саркастически приподнимает брови в ответ на эту попытку пошутить, но все-таки захлопывает дверь за своей спиной.

Гермионе кажется, что было бы странно сейчас просить прощения, хотя в первые мгновения, услышав малфоевские шаги, она была уверена, что сделает это. Есть ли сейчас смысл в извинениях? Пусть она и наговорила лишнего в первую очередь под влиянием яростной жажды, между ними с Малфоем как будто протерли стекла: стали четче видны шрамы прошлого, яснее различимы оттенки горечи. Следы их давнего знакомства не удалось бы игнорировать слишком долго.

У него бледная татуировка, но она заметна, когда рукава закатаны.

У нее шрам со словом «грязнокровка», и все видят это, если у платья короткие рукава.

— Страшно, — говорит Гермиона Малфою, севшему рядом с ней на край кровати.

— Я знаю, — без лишней лирики, прямо отвечает Драко.

И она не выдерживает: всхлипывает, качая головой, вытряхивая из сознания те картинки с обескровленной жертвой, стараясь забыть невыносимое наслаждение, которое принесла ей в стихийных фантазиях свежая кровь. После искренней злобы на вампиров, которые удержали ее от побега (куда? в людное место?), Гермиона не может по-прежнему относиться к самой себе — и это страшно.

Драко хмуро смотрит на Грейнджер, потому что, во-первых, понятия не имеет, что должен сейчас делать, а во-вторых, мысленно борется с собственными демонами. Они машут ему обгоревшими костлявыми руками каждый раз, когда у кого-то случается приступ. Только ответственность за зелье и необходимость следить за его действием, пожалуй, мешают Драко поддаться истерике и сползти по стене на пол — это выглядело бы куда жальче, чем то, как расклеилась Грейнджер.

Хотя она даже сейчас, очевидно, стыдится слабости, пытается взять себя в руки: сидит с влажными от слёз щеками, но не издает больше ни звука.

— Вчера ты знал, что это случится? — спрашивает Гермиона хрипло и тихо.

Малфой кивает.

— Да, это видно заранее.

— Почему не сказал мне?

Следы слёз есть и на ее темных ресницах, и в глазах, которые от этого особенно блестят. Грейнджер наконец моргает — это заставляет Драко осознать, что он слишком долго тянет с ответом, завороженный оттенками радужки.

Неужели за все школьные годы он ни разу не смотрел ей в глаза? Хотя, если бы они так привлекли его, скажем, в пятнадцать, проблем было бы куда больше…

— Тут не принято предупреждать перед первым разом. Не удивляйся, — пожимает он плечами, — это не помогло бы. К приступу никак не подготовиться.

— Старшие вампиры тоже от этого страдают?

— Да. Просто реже. Примерно раз в три месяца — а мы, новички, деремся где-то раз в две недели.

— Это никогда не проходит, — отзывается Гермиона.

Вполне осознавая, что это не вопрос, Малфой отвечает молчаливым согласием.

Он бросает взгляд на папки, письмо, маленькую книжку и потрепанный кошелек, которые раскиданы на другой половине кровати. Вести от Поттера? Наверняка. Все пытаются вытащить Грейнджер, и, честное слово, у Драко есть на этот счет предчувствие…

Она уйдет, он останется.

— Если я думаю о зелье обратного превращения, — вдруг произносит Гермиона, немного напрягая Малфоя совпадением их размышлений, — теперь, после приступа… Мне начинает казаться, что агрессивная сторона меня никуда не денется. Что она просто открылась сегодня — а на самом деле существовала всегда и останется со мной.

— Грейнджер, люди не пьют чужую кровь. И ты не будешь.

— Есть ли обратный путь, Драко? На самом деле — существует?

Малфой как бы хмелеет на секунду оттого, что Гермиона назвала его по имени: ее усталым голосом оно звучит так удивительно тепло и музыкально.

— Я не знаю, — выдавливает Драко наконец. — Я не ходил по нему и не встречал других путников. Говорят, что они существуют, но кто докажет?

Она кивает, перебирая пальцами покрывало, и, увлекшись, слегка задевает лежащую рядом руку Драко, отчего оба вздрагивают.

— Чувствовать себя опасным не очень-то приятно, — почти шепчет Гермиона через минуту неловкого молчания.

— Надо уметь этим наслаждаться.

Она поднимает на него взгляд.

— Ты наслаждаешься?

— Нет, — усмехается Драко.

— Это не для меня. Я бы никогда не смогла получить удовольствие.

Замолкнув, Гермиона замечает, что уже второй раз за этот разговор их глаза встречаются так надолго. Малфой как будто мучительно размышляет, а потом вдруг аккуратно придвигается ближе — это дает ей шанс остановить его, но Гермиона ничего не делает, удивленная и взволнованная.

А когда Драко касается губами ее губ, делать что-либо уже не хочется.

Это так ошеломительно приятно.

Она тоже пододвигается, нерешительно позволяя ему более глубокий поцелуй, потому что Малфой требует этого мягко, но настойчиво. Мгновение спустя он медленно проводит языком сначала по одному ее клыку, затем по другому — если бы надо было дышать, Гермиона, кажется, задохнулась бы.

— Что ты делаешь? — спрашивает она, с трудом отстранившись на пару дюймов.

— Проверяю, насколько ты опасна, — отвечает Драко.

Его голос, более глубокий, чем обычно, пробирается под кожу, так что вопросы уже совершенно не важны, и оба снова возвращаются к поцелую, который становится все жарче.

Осмелевшие руки прижимают ближе, скользят по спине; пальцы придерживают за шею и путаются в волосах. Это продолжается и продолжается, и обстоятельства, место, время уходят на второй план, оставляя только оголенные ощущения, и длилось бы это, похоже, вечно...

Но в дверь стучат.

— Гермиона, — зовет Элмерс, — вы мне нужны.

— Мы справились с вашим первым приступом, это хорошо.

В своем сплошь кожаном кабинете Элмерс, прервавший Гермиону и Драко и невольно заставивший первую вылететь за дверь быстрее, чем второй успел что-то сказать, вдумчиво рассуждает о том, что делать с набегами диких. Он пристально смотрит на Грейнджер и утверждает, что ей, похоже, угрожает самая большая опасность. Что она в момент превращения или даже до него (потому что укус явно планировался) стала центральной фигурой в войне, условия и причины которой никто не торопится раскрывать. Дрейвн убедительно втолковывает, что она продолжает быть мишенью.

Голова у Гермионы необычайно светла и быстро соображает. Мысли обгоняют друг друга, заставляя снова задуматься о том, ушел ли Драко из ее спальни или ждет там и что теперь делать. При этом справедливые замечания вожака требуют абсолютной концентрации, так что она силой возвращает себя к разговору, и в конце концов обрисованные обстоятельства напрягают так, что ерундовые необдуманные поступки получасовой давности и переживания по их поводу ненадолго откладываются.

Многолетнюю мирную общину хотят разрушить, используя для этого Гермиону.

— Я мог бы запереть вас и никуда не выпускать, приставив круглосуточную охрану — уж это не проблема, насколько вы понимаете, — объясняет Элмерс, положив руки с белыми пальцами на темный стол. — Но сделать вид, что вас здесь нет, все равно не удастся. Так что я считаю, вам стоит наладить контакт со своей новой сущностью, Гермиона. И как можно скорее.

Она понимает это и принимает, даже чувствует покалывающую в кончиках пальцев решительность, которая вот-вот растечется волной по всему телу. Рано или поздно она приходит к Гермионе почти всегда — это можно назвать выработанным инстинктом.

— Кажется, вы согласны, — тихо говорит вожак.

Гермиона кивает.

* * *

Несколько последующих дней пропитаны напряжением и неопределенностью. Это касается всего. И общины в целом, потому что каждый из вампиров, судя по всему, готов к моментальной атаке и при этом не рад необходимости быть таким «готовым». И связей вампиров с Отделом магических популяций, потому что Броук, хоть и обращается в новом письме к Гермионе с прямой просьбой решить, можно ли теперь обеим сторонам доверять друг другу, выразительно намекает на явное недовольство и воинственный настрой остальных сотрудников. Это касается и отношений Гермионы с Драко.

Четыре дня они только косятся друг на друга при встрече и здороваются, если без этого не обойтись. При этом ни тот ни другая не стремится избегать и игнорировать, но оба задаются вопросом: «Что теперь?» — и не находят на него ответа. Гермиона видит, что Петра спокойно принимает от Драко быстрый поцелуй в щеку и не отходит, если он касается ее плеча. Это внушает уверенность, что мир не разрушился — всего лишь покачнулся, но он вполне имеет на это право; мир качается, по сути, с вечера в заброшенном поместье… или всегда качался.

Драко в свою очередь прекрасно понимает, что творится вокруг, поэтому свои неизвестно откуда взявшиеся, восставшие и взорвавшиеся эмоции закапывает поглубже, и пока это неплохо получается. Грейнджер не требует серьезных разговоров и точек над «i», а значит, их мнения совпадают.

— Ну что, теперь пробежка будет официально-принудительной?

Бодрый голос Доры прямо на ухо заставляет Гермиону резко обернуться. С интересом смотрят и другие, оставшиеся после собрания в комнате с длинным столом.

— Идем сейчас, пока темно и небо ясное, — добавляет Дора уже более деловым тоном.

Пару секунд Гермиона медлит, невольно оглянувшись по сторонам, словно ожидая, что кто-то запретит вылазку.

— С вами можно? — интересуется Драко, делая шаг в сторону от Петры и, кажется, отпуская ее руку.

Решительность, как верный пес, возвращается в кончики пальцев, потому что очевидно: настало время и приближается неизбежность, когда придется использовать все вампирские преимущества, — раз уж кто-то пытается сделать из новой сущности Гермионы ее слабость.

Но что-то предательское внутри вздрагивает, когда Малфой делает шаг. Потому что встречаются глаза — редкий случай после того импульсивного поцелуя. Потому что взгляд Драко будто бы говорит: «Я тоже вампир, Грейнджер», и оттого не получается притвориться, что все пройдет как страшный сон, забудется, останется в прошлом.

В решительности возникают бреши, как от капли яда, упавшей из наклоненной склянки, — от того настырного предчувствия, что какая-то часть Гермионы, о которой она никогда не подозревала, зачем-то привяжется к этому дому и останется в нем.

— Пойду тоже полюбуюсь на звезды, — добавляет Джереми после того, как Элмерс едва заметно кивает ему головой.

Вчетвером они проходят по дому до главного выхода, коротко обсуждая новые книги, появившиеся в библиотеке. Гермиона бросает взгляд на Джереми, который заворачивает чуть в сторону, в какую-то каморку, а затем появляется из-за двери с метлой. С нескрываемым удивлением Грейнджер собирается поинтересоваться, часто ли он предпочитает полеты пешим прогулкам, но Дора опережает ее с другим вопросом:

— Всегда носишь с собой?

Гермиона непроизвольно перехватывает волшебную палочку, которую Дора пытается вытянуть из ее кармана, и зарабатывает этим одобрительное хмыканье.

— Я понимаю, что все вы предпочитаете беспалочковую магию. У вас с ней неплохо получается, — отвечает Грейнджер. — Но пока мне так привычнее… и спокойнее.

— «У нас» неплохо получается, а не «у вас», — поправляет Дора. — Тебе только надо потренироваться. Впрочем, почему бы не пользоваться тем, что делает нашу магию еще мощнее? — она пожимает плечами и демонстрирует рукоятку своей волшебной палочки, частично вытащив из рукава. — Особенно в нынешних обстоятельствах.

Гермиона кивает, отмечая про себя, что у занятий беспалочковой магией надо повысить приоритет: чтобы как минимум быть на равных с соседями по общине. Джереми взлетает сразу же, как они выходят на улицу, и становится ясно: ищейке нужно охранять, и вид сверху ему на руку. Дора обгоняет Гермиону и смотрит на нее с выражением добросовестного и в меру строгого учителя, двигаясь при этом спиной вперед.

— Та твоя погоня за диким — результат необдуманных, бессознательных, чисто телесных действий, — принимается объяснять она. — А нужно, чтобы ты контролировала даже малую толику своей силы, быстроты и ловкости. Чтобы ты чувствовала, как работает каждая мышца.

Гермиона резко оборачивается, когда Драко, только что стоявший справа, вдруг исчезает, оставляя после себя лишь поток холодного воздуха. И вот он — у ворот. Теперь прохаживается около них, медленно потягиваясь и разминая шею.

— Хорошо, — довольно заключает Малфой.

— Ты должна знать, какое именно движение делаешь и зачем, — продолжает Дора, бросив на Драко быстрый взгляд. — Пусть мозг и тело действуют как никогда слаженно.

Покинув пределы поместья, Драко и Джереми обходятся без подготовки: стартуют, улетая, убегая, пропадают из зоны видимости. Гермиона пытается проследить за ними, и Дора ненадолго замолкает, преподнося это как иллюстрацию к мини-лекции.

— Я и не знал, что тебя так заносит на поворотах, — сообщает Джереми, сделавший большой круг и вернувшийся на точку старта. Он сидит на метле почти вальяжно, словно не замечает высоты, опасностей, и страхи, с этим связанные, его, похоже, ни капельки не волнуют. — Провести мастер-класс, Малфой?

— Как ты будешь проводить мастер-класс, если сам все время бегаешь вприсядку? — интересуется Драко, лениво замыкая круг и косясь на Джереми снизу вверх.

— Не бегаю я вприсядку!

Драко и Дора удивительно похоже ухмыляются, а Джереми хмурится, по всей видимости, размышляя, есть ли в этой шутке доля правды.

— Старт — чуть ли не самое важное, — говорит Дора. — Чем более ловко ты стартуешь, тем больше вероятности поймать кого-то врасплох или хотя бы не дать форы.

От «стартовой позы» мышцы ног напрягаются сами по себе, как будто натренированные.

— Чувствуешь?

Гермиона кивает, на ее лице появляется любопытство и внезапное воодушевление.

— Ни в коем случае не маши руками, когда ты в движении. Великолепно справишься и без этого, а руки пригодятся для другого: чтобы схватиться за что-то или схватить кого-то… — заметив, что Гермиона мгновенно напряглась, Дора добавляет: — …ну, например.

— Наперегонки, Грейнджер?

Малфой встает рядом, демонстрируя боевую готовность, и Гермиона ловит себя на мысли, что будет жутко зла на себя, если сразу после старта ее угораздит в прямом смысле упасть в грязь лицом или хотя бы споткнуться. Драко даже сейчас пытается самоутвердиться за ее счет, пусть и в более мягкой форме, чем обычно, но сам факт…

— «Наперегонки» не входит в планы первой тренировки!

— Дора, в жизни не было никакой тренировочной системы…

— А теперь будет, Малфой.

— Не выдумывай, — кричит сверху Джереми, продолжая неторопливо осматривать окружающую территорию. — Пусть уже бежит. Теоретические основы она точно усвоила.

Пара секунд уходит на то, чтобы Дора артистично закатила глаза, затем она сдается:

— На третий хлопок.

Ладони движутся, как в слегка замедленной съемке, и как только они соприкасаются в третий раз, Гермиона устремляется вперед. Если смотреть на все это не вампирскими, а человеческими глазами, то можно подумать — решающий хлопок сам отправил Малфоя и Грейнджер в полет, как без малейшего промедления действующее заклинание. Воздух идет волнами, резко взвивая пыль и листья, Джереми стартует тоже, все приходит в яростное, опасно мощное движение.

Гермиона понимает, что делает, действительно чувствует и осознает одновременно. Тело хотело этого — ритма, скорости, резкости, особой власти над временем и пространством, отсутствия ограничений и ненужных торможений, специфического вакуума, где нет ничего, кроме разгона.

Малфой бежит рядом, он чуть впереди, но на мгновение это становится неважным, потому что вся сущность говорит Грейнджер: ты можешь и не такое.

Впрочем, когда откуда-то со стороны снова слышатся три хлопка и Малфой по окончании гонки все еще остается впереди, Гермиона несколько раздражена. Драко же останавливается, схватившись за дерево и легко перепрыгнув серый валун. Мышцы на его худом теле напряженно работают, и это не скрыть легкой одеждой.

— Если что, я тоже так могу, — внезапно бросает Джереми, ненадолго спустившийся пониже. — Ну, знаешь, если вдруг присматриваешь ловкого вампира…

Интонация у Джереми мало напоминает заигрывание, скорее дружескую подколку, так что Гермиона прекращает наблюдение за Малфоем и отвечает, глядя прямо перед собой:

— Могу поспорить, я теперь сама себе ловкий вампир.

— Хорошая ученица, — хвалит Дора под тихий смех поднимающегося обратно в небо Джереми.

Малфой позволяет себе ненадолго сменить самодовольное выражение лица на снисходительное, что выглядит вполне себе как комплимент.

* * *

Кто из них виноват в том, что среди дюжины вампиров, собравшихся на рассвете в большой гостиной, они вдруг оказались в соседних креслах? Комната сама двигалась, постепенно смещая всех, подражая качающемуся миру?

— Не исключено, — необычайно серьезно отвечает Людовик Элмерсу, но его голос все равно более звучный по сравнению с голосом вожака — тому удается запрятать свои слова в шорохе чужих разговоров даже от вампирских ушей. — Мы изучим.

Гермиона вглядывается в лицо Элмерса, но не находит подсказок, о чем может идти речь. Оно такое же сосредоточенное, как и всегда, и на нее вожак не смотрит.

— Сорок восемь коржей, точно тебе говорю, — увлеченно втолковывает Дора Джереми, прислонившемуся к стене. — И мно-о-ого крема!

— Ни больше ни меньше? — подыгрывает Джереми. — Соорудим это в чей-нибудь юбилей превращения.

— Зачем? — спрашивает кто-то из другого круга беседующих.

— Ради спортивного интереса, — весомо объясняет Джереми

— А почему ради спортивного интереса надо заниматься обязательно кулинарией? Никакого профита никому из присутствующих.

Слышатся смешки и веселые комментарии, которые вполне успешно переманивают на себя внимание тех, кто был озабочен напряженной беседой между вожаком и его первым помощником.

— Я в жизни не делала тортов! — Дора всплескивает руками, приближаясь к кулинарному скептику. — Ну хочу я попробовать, и именно в таких масштабах. Что за занудство, в конце-то концов!

Это бросается Гермионе в глаза: как Эмиль поворачивает голову вслед за Дорой, как непривычная, хоть и едва заметная улыбка скрывается у него в уголках губ. Взмах ее руки — Эмиль прослеживает глазами движение тонкой кисти, словно изучает важный жест актера в моноспектакле, а потом как ни в чем не бывало возвращается к разговору с другим вампиром. Петра подходит к ним с черным стаканом, кивая на какую-то реплику и тихо говоря:

— Знаете, это мнение очень распространенное, но я не согласна…

Гермиона отрывается от наблюдений, решаясь наконец прервать тишину, которая царит только между ней и Драко.

— Всегда они такие? Ведут серьезные разговоры, пока остальным удается хотя бы ненадолго отвлечься.

Малфой какое-то время молчит, глядя на двух главных вампиров, потом отвечает почти без сомнений:

— Думаю, да. — И добавляет, обернувшись: — Но ты тоже не пытаешься веселиться.

— И ты.

Малфой усмехается, пожимая плечами:

— Иногда удается создать иллюзию.

Он отводит глаза, темные, как бездны, проводит ладонью по лбу, словно пытаясь стереть из головы какие-то неуютные мысли.

— И все-таки ты кажешься… менее смирившимся, чем остальные.

— Не знаю, Грейнджер, может быть.

За спиной затихает голос Петры, и Гермиона невольно поворачивает голову, встречаясь с ней взглядом. Петра выглядит беспечно спокойной, умиротворенной, можно даже допустить — счастливой. Только что-то скрытое, какая-то мелочь, не лежащая на поверхности, вызывает неосознанное чувство беспокойства: то ли неестественно прямая осанка, то ли микромимика, то ли что-то другое — но оно как будто ни на кого не направлено, оно словно сидит у Петры внутри, привязанное, в наморднике.

Она снова заговаривает с приятелями, не выказав даже капли недовольства, что Драко и Гермиона сидят так близко друг к другу.

— Сколько лет Петре?

— За двести.

В голове у Гермионы что-то не складывается: она уже остановилась на мысли, что рассадка за столом основана на принципе «чем старше вампир, тем ближе он к вожаку», а здесь — очевидное несовпадение. Такой опытный вампир — и прямо напротив нее, совсем «свеженькой»…

Она не успевает аккуратно спросить об этом Малфоя, потому что Эмиль вдруг вырывается во всеобщем шуме на передний план со своим внушительным замечанием:

— Дрейвн, иногда может только казаться, что делаешь что-то тихо и незаметно, — говорит он. — Это может быть лишь фантазией.

Элмерс медленно встает и вежливо указывает на дверь, пропуская Эмиля вперед.

— Пойдем. Не будем портить ребятам веселье.

Все присутствующие тут же напряженно затихают, провожая их, только через пару минут атмосфера приходит в относительную норму. Людовик проходит мимо, подмигивает Гермионе, нараспев произносит:

— Милые бранятся… — и, подхватив со столика стакан крови, тоже удаляется из комнаты.

Драко чуть слышно вздыхает. Он тоже — все еще — позволяет себе эту совершенно человеческую привычку.

Петра оборачивается через плечо, элегантным движением пальца отправляя щетку самостоятельно бороться с пылью.

— Ищешь тайную комнату?

— Думаешь, будет быстрее, если протереть стены до дыр?

Гермиона на самом деле не представляет, как Петра относится к подобным шуткам; но та останавливает щетку и насмешливо щурится, пройдясь по Грейнджер оценивающим взглядом. Медленно поднимает руку, по-деловому подбочениваясь.

— Рада, что у тебя хорошее настроение, — говорит наконец Петра, и в голосе ее звучит вежливое удивление.

Когда щетка снова взмахивает цветным хвостом, Гермиона продолжает осмотр просторной гостиной, в которую забрела впервые. Настроение у нее действительно приподнятое: после ряда провальных попыток сотворить невербальный Люмос, после паники и злости на себя — успехи, которых удалось достичь сегодня утром, порадовали ее так сильно, словно она получила свою первую «П» в Хогвартсе.

Вдоль стены стоят три массивных круглых стола и стулья, на подлокотниках которых поблескивают от света свечей золотые гроздья винограда, а по ножкам уходят вниз изящные витые лозы.

Сюда иногда приходят читать, заключает Гермиона; если она выстроила в голове правильный план дома, значит, здесь завершается круг по этажу и за следующей дверью — библиотека.

Петра двигается тихо, о ее присутствии, скорее всего, даже не догадаешься, если стоишь спиной. Но Гермиона в конце концов, пробежавшись глазами по картинам в бордово-черных тонах, великолепным подсвечникам, напоминающим тонкие длинные пальцы с изумрудными кольцами, и драпировке тяжелых штор, возвращает внимание Петре.

Она невероятно красивая женщина, и Гермиона прямо в данную секунду признает этот совершенно очевидный факт. Все блеснувшие когда-то в сознании вопросы, вроде: «Малфой… проводит время с вампиршей? Что его заставило?» приобретают оттенок наивной глупости. Вампирше никого не надо заставлять. Если она проявит хоть каплю дружелюбия, большинство мужчин будут очарованы окончательно и бесповоротно.

И, Мерлин… конечно, Малфой не считает Гермиону лучше Петры. Ведь дело не в том, как давно ты была человеком: на прошлой неделе или двести лет назад. Здесь дело не в этом.

«Смирись, — приказывает Гермиона, испытав приступ кристальной честности по отношению к самой себе. — Он поцеловал тебя не потому, что посчитал привлекательной. Он просто был в уязвимом состоянии от всех этих событий и разговоров — как и ты».

Зачем она вообще дает волю дольше, чем на долю секунды, волнительному чувству, которое вообще ни при чем? Чувству лишнему, несуразному, несвоевременному, как неизвестно откуда взявшаяся хлопушка, взорвавшаяся во время похорон Фреда Уизли.

— Не переживай, Гермиона, — говорит Петра, развевая туман отрешенных размышлений. — Я тебе не соперница.

Гермиона вздрагивает от неожиданности, какое-то время не находит слов, напрягшись, потом отвечает:

— Ювелирная работа.

Петра улыбается почти виновато, если, конечно, она вообще способна на муки совести. Такой незаметной легилименции определенно нет в списке хороших манер.

— Он не влюблен в меня. Драко привязался, как привязался бы любой к тому, кто готов быть рядом в сложный период. Я обещала ему, что никто не пострадает. Поклялась, что пресеку на корню любую опасность, которой он может угрожать людям. Все остальное лишь приложилось. Все остальное — бытовые последствия.

Из-за двери слышны шаги — кто-то идет по лестнице легко, но неторопливо. Петра переводит взгляд на ровный огонек свечи, ждет, пока снова станет совсем тихо.

— Кстати, насчет рассадки за столом…

Гермиона открывает рот, чтобы возмутиться этим бессовестно частым чтением мыслей, но Петра перебивает:

— Знаю, знаю. Извини. — Она медлит, чтобы затем сказать прямо: — Я ценю общину и по мере своих сил стараюсь ее защищать.

— От меня? — спрашивает Гермиона, приподняв брови.

— Никогда не знаешь, откуда придет разрушение.

Они стоят прямо напротив друг друга, и Гермиона осознает, что все могло быть хуже. Они могли бы стать настоящими врагами, но сейчас между ними всего лишь осторожность, вполне естественная и допустимая, гораздо более уместная, чем была бы стихийная дружба и теплота.

— Раз уж на то пошло, ответь на мой вопрос.

— Я здесь только три десятка лет.

Гермиона хмурится.

— А до этого была одиночкой?

— А до этого была дикаркой.

Недолгой паузы достаточно, вполне достаточно: Гермиона все понимает по глазам, которые мгновенно убеждают в том, что Петре не просто свойственны муки совести — она вся сплетена из них, как из колючей проволоки, и узлы затянуты так туго, что заставляют держать спину прямо. Невозможно втянуть голову в плечи, спрятаться от себя, нельзя просто сделаться меньше или убежать.

— Я убивала людей, Гермиона, очень много.

Не вполне отдавая отчет в своих действиях, Гермиона делает несколько шагов и опускается на стул, крепко держась за подлокотники с золотым виноградом. Петра следует ее примеру, садясь рядом.

— Многих я помню в лицо: пришлось провести с ними какое-то время, чтобы укусить незаметно. Когда приходишь в общину, ты не получаешь индульгенции, никто не собирается прощать тебя за прошлые грехи. Они остаются с тобой навсегда. Каждое лицо врезается в память до скончания веков и до края вечности.

Гермиона видит, что Петра сглатывает, но не опускает головы.

— Ну а в рассадке за столом, насколько ты понимаешь, важнее то, как долго ты мирный вампир, а не как давно обращен.

Слова про рассадку как бы проскальзывают мимо Грейнджер, отфильтровываются, уступая место другим вопросам.

— Почему ты пришла сюда?

Петра пожимает плечами.

— Многие дикари узнают про общину. Слухи ходят даже среди таких, как мы. И что-то привело меня сюда, хочешь верь, хочешь нет. Где-то в глубине души я, видимо, не убийца. И та девушка, которой я была, когда меня укусили и бросили под мостом, вероятно, тоже умудрилась выжить в теле вечно голодного вампира, — она велела мне упасть к дверям этого замка после того, как под клыками побывал десятилетний ребенок.

Часы тикают слишком громко. Почему до сих пор никто не сделал их тише — все часы в доме? Мало того что для острого слуха это может быть настоящей пыткой, так еще и время по сути потеряло весь смысл, кроме того, что светлый день сменяется темной ночью и наоборот. Главное — никому из живущих здесь не добраться до скончания веков и края вечности.

Гермиона кивает и медленно поднимается. Ей нужно переварить это. Срочно уйти из комнаты, в которой так много свечей — больше, чем в остальных гостиных, в которой от огня почти жарко.

— Понимаю, почему ты так помогала Драко, — говорит она, на секунду замерев.

Оглянувшись у дверей, Грейнджер видит, что Петра все так же смотрит прямо, не позволяя себе опускать взгляд.

* * *

Какое-то время строки книг не отвлекают, а просто плывут перед глазами, сливаясь в мутные пятна. Гермиона сдается и оглядывает полки и шкафы, перебирая в уме запомнившиеся шифры.

Да, история хроноворотов подождет: где-то здесь должны быть документы и все возможные официальные архивы общины. И лучше добраться до них так, чтобы никто не знал, что Гермиона их изучает, — на всякий случай.

Передвигаясь между полками, она пользуется всеми возможностями нового тела: перебирает книги со сверхъестественной скоростью, скользит от одного стеллажа к другому. Доходя до последнего ряда и все больше отчаиваясь, ускоряется, спеша, но наконец видит их: желтые пергаменты, сложенные в аккуратные стопочки в кожаных обложках.

Правда, рука не успевает дотянуться: с верхнего этажа Джереми кричит, что вожак просит всех собраться. И весь замок это слышит.

* * *

— Как дела?

Малфой касается ее руки, пропуская Гермиону вперед, — мимолетно и абсолютно случайно.

— Нормально, — отвечает Грейнджер, кивнув в благодарность.

Он отодвигает для нее стул, только потом садится сам.

— Тебя укусил джентльмен? — шепчет Гермиона, пока остальные тоже занимают свои места.

— Тебе не нравится?

— Это имеет значение?

Ее раздражает. Раздражает, что хочется ответить ему: «Нет, это хорошо», но к тому факту, что приятные ощущения совершенно неуместны в текущих обстоятельствах, добавилось иррациональное чувство вины перед Петрой. В противоположность тому, о чем говорила сама Петра.

Она тоже приходит, молча садится напротив Гермионы, и никто не замечает ее замкнутости, потому что в этом нет ничего необычного.

— Мне нужно знать ваше мнение по одному очень важному вопросу, — говорит Элмерс. — Но для начала хотел бы обратиться напрямую к тебе, Драко.

Все удивленно оборачиваются к Малфою. Он, очевидно, тоже не имеет понятия, о чем пойдет речь: пересекается с Гермионой взглядом застигнутого врасплох.

— Нам пришло письмо с весьма настойчивым требованием срочно организовать встречу — с тобой.

Драко весь напрягается, и точно стал бы еще бледнее, если бы мог. Он еле-еле заставляет себя спросить хриплым голосом:

— От кого? — хотя ответ витает в воздухе. Как минимум между ними с Гермионой протягивается вполне ощутимая нить догадки.

— От Люциуса Малфоя.

Все те, кто только что с любопытством поглядывали на Малфоя, уже отвели глаза. Они тактично молчат, они даже слегка растеряны и не до конца понимают, зачем они здесь — зачем они зрители, когда кому-то так плохо.

— Полагаю, что мы не можем совсем игнорировать просьбу, — обращается Элмерс уже ко всем вампирам, пока Драко приходит в себя, сжимая пальцами край стола. — В письме содержатся угрозы, и, реальны они или нет, община сейчас не в том положении, чтобы приобретать новых врагов.

— Ты хочешь его натренировать? — спрашивает Эмиль.

Элмерс кивает. Гермиона ощущает страшное волнение: они собираются научить пока еще довольно свежего вампира контролировать себя в присутствии живого человека; это почти нереально, и риск слишком велик.

— Я не думаю, что это хорошая идея, — вмешивается Петра.

— Знаю, что идея не лучшая, — отвечает Элмерс. — Но она единственная.

— Я не справлюсь, — выдавливает Драко, не давая Петре продолжить спор. — А это значит, я убью своего отца.

Эмиль наклоняется и издалека смотрит на Малфоя, пытаясь привлечь его внимание.

— Ты не видишь шанса и недооцениваешь себя. Близкий человек — это мотивация. А контроль — это сила, которая может сделать тебя во многих смыслах неуязвимым.

— Ты несешь чушь, — выплевывает Драко, начиная злиться. — Мотивация! Мой отец? Которого я могу убить?

— С которым можешь увидеться. Как и потом — со своей матерью. Разгляди же шанс. Не ной, а раскрывай свои способности.

Малфой отрицательно качает головой, но уже менее уверенно.

— Я буду тебя тренировать. А потом контролировать.

— Чтобы укусить, если не укушу я?

— Гермиона, что вы думаете на этот счет?

Дрейвн внимательно смотрит на нее, ожидая ответа, как и все остальные. Кажется, что правильного ответа не существует: как министерский работник — о, конечно, она против! Но почему не может сказать этого? Потому что сейчас она — не такой уж профессионал, не такой уж… человек, объективно глядящий на общину со стороны?

— Это очень опасно. Эмиль тренировал кого-нибудь раньше?

— Конечно. Роби и Тумуса, которые работают с ним, когда я прошу, к примеру, проверить поместье.

— И никаких инцидентов?

— Эмиль — хороший тренер.

Гермионе жаль Драко, как никогда до этого. Она видит в его глазах надежду, которую Малфой не осмеливается себе позволить, и знает, что его самые сильные желания борются с его самыми сильными страхами. Ей кажется, что самый лучший вариант — дать хотя бы возможность и шанс. Но нет никакой уверенности, что потом Гермиона не будет жалеть о своем решении.

— У тебя сутки, чтобы подумать, — оповещает Элмерс Драко, когда получает в ответ от Грейнджер молчаливый кивок. — Просто хотел, чтобы вся община была в курсе наших планов, — объясняет вожак. — Спасибо, можете идти.

— Ты в порядке? — разглядывая Малфоя, после недолгого раздумья спрашивает Гермиона — как можно тише, но понимая, что Петра все равно услышит. — Драко?

На них косятся. Хоть и почти незаметно, но все-таки проявляют любопытство, пока задвигают стулья и один за другим идут до дверей, чтобы оставить Малфоя наедине с его размышлениями. Петра уходит молча, но ее лицо напряжено так, как никогда раньше, и от этого она даже кажется чуть старше и опаснее.

— Не в порядке, — отвечает Драко приглушенно.

Рука Гермионы сама движется к его ладони — но в этот раз касание не мимолетно и совершенно точно не случайно. Когда Малфой автоматически сжимает ее пальцы в ответ, обоим кажется, что на коже ощущается человеческая теплота. Но, конечно, только кажется. Иначе встреча с отцом никому не сулила бы отцеубийства.

Палящее солнце нагрело тяжелые шторы, и Гермиона чувствует тепло, сжав пальцами грубую ткань. Она хотела бы знать, из чисто исследовательского любопытства, как это: обжечься солнечным светом, будучи вампиром. Но ее так тщательно опекают, что, стоит только попытаться вылезти из искусственного полумрака, кто-нибудь ее обязательно перехватит. Выпрыгнут из шкафа или из-под кровати, с ничего не выражающим лицом окажутся в комнате, где полсекунды назад Грейнджер была, казалось бы, совершенно одна.

Оглянувшись на дверной проем, она продолжает задумчиво перебирать ткань и пытается вспомнить ощущения от того, как обжигала палец, — в последний раз пару лет назад.

Шаги у Драко напряженные и несколько даже тяжелые по сравнению с его обычной походкой. Он без особого интереса косится из коридора туда, где стоит Гермиона, и проходит мимо, ничего не сказав.

Гермиона бесшумно выскальзывает следом.

— Собираешься наблюдать за моими пытками? — спрашивает он с нескрываемым недовольством.

— Ты бы тоже с радостью понаблюдал за моими. Особенно если бы получил личное приглашение.

— Кто это тебя пригласил?

— Твой тренер.

Эмиль действительно позвал ее на пробную тренировку, и это был их первый разговор наедине. Внушительный и внушающий — теперь Гермиона характеризовала для себя Эмиля именно так. Он произносил каждое слово спокойно и размеренно, так что в какой-то момент могло показаться, что тебя гипнотизируют. Но потом вампир замолкал и приходило осознание, что пора что-то отвечать, — в мозгу судорожно прокручивалось только что услышанное, пока Эмиль с проницательным вниманием и чуткой терпеливостью ждал. Не секрет, что это удобно для его неявной легилименции.

В просторной комнате, из-за пустоты кажущейся самой холодной в доме и словно бы нежилой, высокий жилистый вампир, сложа руки на груди, прислонился к столу. Эмиль, который стоит чуть поодаль, весь в угольно-черном, встречает Гермиону и Драко удовлетворенным кивком.

— Как настрой?

Малфой предпочитает продемонстрировать свои чувства не словами, а выражением лица, искаженным от недоверия ко всей этой затее.

— Сколько ты не пил кровь?

— Пять часов. Мне уже нехорошо.

Эмиль сканирует Малфоя глазами, пока тот крутит головой, решая, где ему встать и что делать. Высокий вампир тем временем выдвигает из-за стола тяжелый стул и указывает на него Гермионе.

— А вы? — спрашивает ее Эмиль.

— Сыта, — сообщает Грейнджер.

— Что ж, все верно, на сегодня это самый удобный расклад.

Драко и правда голоден, думает Гермиона, усевшись и отметив, что высокий вампир остается рядом, как личный стражник. Малфой хрустит костяшками пальцев и всем своим видом выражает раздраженное требование: давайте уже начнем, чтобы быстрее закончить.

— Все просто как дважды два, — начинает Эмиль, снимая крышку с кувшина в углу комнаты. — Есть голодный ты, неразбавленная донорская кровь и необходимость стоять на месте. За каждое неверное движение я буду посылать в тебя заклятие электрического удара. Мало приятного.

Гермиона чувствует сладкий, завораживающий запах, исходящий от крови, и ей приходится приложить серьезные усилия, чтобы перестать смотреть в ту сторону. Драко не удается побороть себя: все его внимание заострено на кувшине, и вряд ли он вообще слышал, что ему грозит.

— Малфой!

Громкий, резкий окрик, щелчок пальцев и предупредительный разряд заставляют его дернуться всем телом и сделать шаг назад.

— Он ведь будет сыт, когда придет на встречу с отцом?

Гермиона спрашивает это, потому что ощущает потребность говорить, чтобы отвлечься от соблазняющей жидкости и некой дикости только что примененного «кнута». Эмиль тут же оборачивается к ней, проверяя ее состояние — своей, по сути, второй подопечной.

— Да. Но с человеком будет сложнее, чем просто с сосудом. Поэтому тренировки действенны исключительно в уязвленном состоянии.

У Драко на лице ходят желваки, он утыкается глазами в пол.

Под воздействием магии Эмиля кувшин поднимается над тумбочкой, повисая чуть ближе и вызывая этим затравленный взгляд Малфоя исподлобья.

Гермиона крепче цепляется за края стула, кожей чувствуя готовность высокого вампира при случае перехватить ее и блокировать все движения.

— У живого человека бьется сердце, разгоняя теплую свежую кровь по всему телу, и тебе хочется стать причастным к этому зацикленному потоку, Драко, — ты хочешь стать замыкающим звеном. Звеном, на котором все закончится.

— Все эти лирические отступления тоже часть тренировок? — озлобленно интересуется Малфой, но Гермиона знает: это действует.

— Ты видишь синие ниточки вен и знаешь, что готов отдать все за вкус, эйфорию и сытость.

Теперь Драко и Гермиона вздрагивают одновременно. Только первый — от очередного удара током, а вторая — оттого, что ощущает себя такой же соблазненной и достойной наказания, когда слегка приходит в чувство от звериного рыка Малфоя.

Она решает взглянуть на Эмиля — нельзя сказать, что он может похвастаться абсолютной бесстрастностью, когда держит кровь так близко к себе. Но весь он — контроль. От сведенных к переносице бровей до устойчиво расставленных ног.

Когда кувшин двигается еще на полметра к Малфою, тот, очевидно раздразненный и разочарованный в себе, дергается в сторону крови и только очередное хлесткое, четко направленное заклятие останавливает его.

А затем весь груз осознания своей беспомощности опускает Драко на корточки, заставляет его сильно сжать пальцами голову, спрятавшись от всего вокруг.

Гермиона несколько секунд слушает и наблюдает, как Малфой глубоко вдыхает носом воздух и яростно его выдыхает. Почти уже непривычные звуки.

Всем становится гораздо, гораздо легче, когда плотная крышка снова оказывается на кувшине.

— Ну как, логика ясна?

Драко пошатываясь встает, а Гермиона, надеясь, что Эмиль не заметил ее напряженное состояние, аккуратно двигается обратно к спинке стула.

— Давай дальше, — говорит Малфой.

— Хватит на сегодня, — с легким удивлением в голосе отвечает Эмиль.

— Этого мало.

Тренер качает головой. Он уходит в другую часть комнаты, на несколько секунд оставляя их двоих, таких тяжело зависимых от крови новичков, почти наедине друг с другом — давая тем самым возможность несмело переглянуться и трусливо спрятать глаза.

— На, — Эмиль протягивает стакан с обычным вампирским зельем Малфою. Тот медлит несколько мгновений, затем забирает смесь и с упоением делает один глоток за другим.

— Мисс Грейнджер, с вами все хорошо?

Она кивает — ответить вслух попросту не решается.

— Давай продолжим завтра вечером, — говорит Эмиль. — Чтобы прошло чуть больше суток. Мне нужны все те же пять часов голода.

Задумчиво отставив стакан на стол — с таким видом, словно собирался что-то сказать, но не решился, — Драко наконец поворачивается спиной и нетвердой походкой удаляется из комнаты. Когда дверь захлопывается, Эмиль интересуется:

— Ну, мисс Грейнджер… А вы когда хотите начать?

«Это чтение мыслей или попросту проницательность?» — спрашивает себя Гермиона.

— Я?

— Нет никакого сомнения, что вы хотели бы научиться контролю.

«Наверное, и то и другое. И чтение мыслей, и проницательность».

— Нам с Драко нужно тренироваться отдельно?

— Да, желательно.

— Я скажу, когда буду готова.

Соглашаясь, он что-то говорит, а потом Гермиона упускает момент, когда чёрные глаза начинают заполонять все пространство вокруг, — и вдруг это прекращается, снова быстрее, чем можно сообразить и осознать произошедшее.

— Чарльз, ты можешь идти, мы же закончили.

Высокий вампир неторопливо уходит, а Гермиона сидит застыв, запоздало блокируя все мысли о спорах Эмиля с вожаком общины, упрекая себя за непрекращающиеся рассуждения, которые так легко зачерпнуть и рассмотреть буквально поверхностной волной легилименции.

— Мисс Грейнджер, может, вина?

Само дружелюбие. Гермиону снова терзают вопросы: это попытка втереться в доверие или искреннее стремление поговорить по душам?

— Не хочется, спасибо.

— На каком этапе ваш диалог с начальником? — интересуется Эмиль, мягким движением руки наполняя для себя стакан кровью примерно на одну треть и заставляя его плавно перелететь через полкомнаты. — Наш общий диалог, если быть точным.

Его белые пальцы обнимают темное стекло, пока глаза смотрят на Гермиону внимательно и требовательно.

— Я собираюсь написать Броуку, что настаиваю на сохранении мирных взаимоотношений.

«Будет ли он проверять?..»

Не стал. Прислоняется к столу, предоставляя Гермионе недолгий отдых от напряженного зрительного контакта, давая возможность прочувствовать, что даже разболелась голова.

— Хорошо.

Создается впечатление, что Эмиль не собирается давить. Он знает наверняка, какое мнение сложилось о нем у Грейнджер, и при этом достаточно умен и искусен в чтении мыслей, чтобы разглядеть зачатки сомнений, порожденные ее усиленными размышлениями, опасениями и осторожностью подхода.

Гермиона решает сделать ход конем — нестандартный, но единственно возможный сейчас, потому что Эмиль, не настаивая в открытую, оставил не так много вариантов.

— Вы с Дрейвном довольно часто расходитесь во мнениях.

Еще один удовлетворенный кивок за сегодня: в этот раз он значит, что Гермиона произнесла в точности то, что хотелось услышать Эмилю.

— Можно я скажу очевидную, но очень важную для напоминания вещь? — спрашивает он и, не дождавшись ответа, продолжает: — Нельзя делить жизнь на черное и белое. Это упрощает восприятие, но создает много, много побочных проблем.

Гермиона ждет продолжения, хотя где-то на задворках сознания уже мелькнула догадка, к чему он ведет.

Эмиль подходит ближе и приподнимает стакан, как будто собирается выпить последние капли крови за Грейнджер.

— Дрейвн не ангел. Пожалуйста, возьмите это в расчет и не забывайте копать под общину равномерно.

Гермиона какое-то время молчит, а потом согласно качает головой, глядя прямо в черные глаза, — с абсолютной уверенностью, что в этот момент, в данную секунду ей говорят правду.

* * *

По пути из совятни, отправив Броуку письмо, Гермиона надеется случайно встретить Драко, но в конце концов приходится признать: он у себя в спальне. Грейнджер стучит раньше, чем может поддаться сомнениям.

— Можно?

Малфой стоит с книгой у шкафа, крепко держась за обложку, но явно с трудом концентрируясь: его глаза бегают из стороны в сторону, а потом вдруг замирают; брови хмурятся, на лбу залегает складка.

— Я подумала, тебе может быть нехорошо после такой…

— Зайди.

Гермиона послушно закрывает за собой дверь и подходит ближе.

— Мне тоже такое предстоит. Было бы неплохо узнать, каково это.

Драко поворачивает голову, собираясь возмутиться:

— Давай не будем говорить, что тебе предстоит «такое же», пока твой отец не пришлет безапелляционное требование о встрече.

— Я имела в виду тренировки. Тренировки. Не горячись.

Он откладывает книгу, но остается на месте, как будто ждет продолжения разговора, но сам даже не собирается проявлять дружелюбие. А потом что-то меняется во всем его виде: как волной проходит по телу, расслабляя руки, спину, демонстрирует во всей красе поникший вид и отчаяние в лице.

Нерешительно замерев на секунду от этих плавных, но довольно быстрых изменений, Гермиона протягивает руку, чтобы притронуться к его предплечью через плотную черную рубашку в подобии жеста поддержки.

Драко опускает глаза на ее руку и тихо говорит:

— Ты все время так делаешь.

— Как? — переспрашивает Гермиона, притворяясь сама перед собой, что не знает ответа.

— Прикасаешься ко мне.

«Зачем ты это озвучиваешь, — думает Гермиона, — зачем?»

Это должно было остаться тишиной между ними, остаться несказанным.

— Прости.

Малфой удерживает ее за пальцы, покрывает ее ладонь своею и теперь уже очень не вовремя молчит.

— Удивительно все-таки, — снова заговаривает Драко наконец, — как мне это нравится.

Гермиона знает, что в грудной клетке нечему замирать, потому что там все омертвело, но что поделать, если что-то все-таки екает?

Нельзя, нельзя в таком признаваться, они же договаривались…

Нет, не договаривались.

— Хочешь узнать, каково это: пытаться игнорировать свой вампирский голод и держаться подальше от человеческой крови? Настолько неестественно и настолько сводит с ума, что, как только ты сейчас зашла в мою спальню, я думал: пусть она попросит поцеловать ее или пусть сделает это сама. Иначе к чертям всю эту дрянь, что произошла и еще произойдет с нами.

— Да уж, — отзывается Грейнджер как можно скорее, как будто быстрота слов спасет ее от того, что неминуемо случится. — Надо сказать Эмилю, что его техники абсолютно неприемлемы и разрушают психическое здоровье…

Сразу после она чувствует, как Драко с мучительной неторопливостью притягивает ее к себе и как она безропотно поддается, теперь уже вцепившись в его предплечья двумя руками.

Этот медлительный поцелуй, возможно, куда лучше неразбавленной крови, но почему-то никто не произносит останавливающее заклинание, и между ними двумя проходит только естественный, совершенно иного рода ток.

— Грейнджер…

Предостерегающая интонация, какую она готова была распознать, как только Малфой решит что-то произнести. Шаг назад, который удается не сразу, потому что руки крепко сцеплены, а тела так близко, что образовали, кажется, собственные гравитационные поля — взаимно притягивающие.

— Ухожу, — говорит Гермиона, когда наконец они высвобождаются из объятий, но последнее касание — скользящее движение ладони — пускает волну мурашек по ее спине и затылку, не давая договорить, добавить что-то к этому куцему слову.

Малфой не отвечает, только как-то неуверенно кивает, застревая взглядом на ее губах и глазах.

Серые коридоры кажутся тоннелями, тоннелями, но где-то здесь должна быть дверь в спальню Гермионы — да, вот она, и можно наконец остаться одной.

Без опустошающего вампирского магнетизма Малфоя, без легилиментов на каждом квадратном метре, без чужого внимания, подозрения, давления и вранья.

Стакан крови, выпитый залпом, кружит голову, но как только Гермиону отпускает, она снова сталкивается лицом к лицу с давящей тишиной. Не физической тишиной, конечно, не буквальной — теперь вообще нереально избавиться ото всех звуков и что-то слышно постоянно. Безмолвие, накрывающее, когда Гермиона остается одна, — это подавляемая слабость, которую она больше не собирается себе позволять: никаких истерик, жалоб, безвольных лежаний, свернувшись калачиком. Грейнджер определяет для себя окончательный финал этапа привыкания.

Смирилась? Пора идти дальше.

Она усаживается на край мягкой кровати, проводит кончиками пальцев по волшебной палочке — как будто пытаясь позаимствовать волшебство, аккумулировать его в собственном теле — и закрывает глаза, сосредоточиваясь.

«Акцио. Это просто акцио».

Гарри давно обогнал ее в невербальной магии. Периодически она злилась на него, остервенело тренировалась после поттеровских показательных выступлений на семейных ужинах. Потом ее уносил поток работы и все забрасывалось, потому что для высококачественной дипломатии вполне хватало ее изящного стандартного волшебства.

Сейчас прокачка навыков важна как никогда.

— Акцио.

Она упорно всматривается в золотистый гребень для волос, но тот остается в наглой недвижимости.

— Акцио.

Гермиона задумывается, что надо делать с руками. Совершать все эти артистичные взмахи, которые советует Гринира Лавроуд в учебнике сороковых годов прошлого столетия, или напрягаться с головы до пят, как рекомендует Доуэн Джеймс-младший в книге посовременнее?

Она решает совместить.

— Акцио.

Ничего не происходит в этот раз, и в следующий, и снова, хотя Гермиона меняет интонации, подход, усиливает концентрацию. Гребень подпрыгивает и совершает ловкий перелет прямо в руки Грейнджер тогда, когда она уже сдается и скорее по инерции, чем действительно надеясь на результат, делает приманивающий взмах облегченной ладонью и очень спокойно и тихо говорит «Акцио».

Великолепно. Всего-то надо — расслабиться.

И прекратить усиленно привыкать.

* * *

Гермиона слышит мягкие шаги Людовика еще до того, как он вежливым покашливанием объявляет о своем присутствии. Но она не оборачивается, продолжая тактильное знакомство с белой розой, почти неоновой в свете луны.

— Любите цветы?

— Всегда была равнодушна.

— Ночью в них вселяется какая-то хрупкая грусть, не так ли?

Лепестки мягкие, словно самая недолговечная материя во вселенной. Легкого усилия достаточно, чтобы их больше не стало, — от бутона можно оставить только мокрую кашицу белых тончайших волокон. Гермиона останавливает себя на самом краю перед попыткой.

— Да, удивительно.

У Людовика вежливо-заинтересованный взгляд немного исподлобья и его фирменная улыбка, внушающая какое-то мистическое спокойствие.

— Вы не писали родителям?

— Нет, — говорит Гермиона, делая шаг по аллее и спиной ощущая, что Людовик следует за ней. — Не знаю, что писать. Гарри на связи, он умеет убеждать их, что я в безопасности.

— Часто пригождается эта его способность?

— Периодически. Он просто очаровывает их. Обычно клянется, что это очередная рабочая командировка. Я же, мол, великолепная волшебница, как они вообще могут во мне сомневаться, — Гермиона делает паузу, потом тихо добавляет: — «Но если ей понадобится помощь, ты отправишься, Гарри?»

— Это спрашивает мама?

— Мама.

— И он всегда говорит «да»?

— Всегда. Причем искренне — я это точно знаю.

— Могу поверить.

— А какими были ваши друзья и семья?

Людовик усмехается, вероятно, скрывая тот факт, что пойман неожиданным вопросом врасплох.

— Милочка, я уже никого не помню. Вся моя семья здесь.

Гермиона замечает промелькнувшую на его лице дрожь, но не знает, правда ли это или работа неверного лунного света.

Они идут мимо кустов, не вдыхая приторность ароматов.

— И все-таки…

— Родители умерли раньше меня, конечно, — произносит Людовик ровно. — Был еще брат. Но с ним все плохо кончилось.

Вежливую улыбку спокойного Людовика, оказывается, можно отличить от такой же улыбки, когда она — лишь маскировка. Можно, если смотреть внимательно, и Гермиона занимается как раз этим.

— Несчастный случай?

— Верите в несчастные случаи? — интересуется вампир, вскидывая черные глаза, попутно возвращая себе самообладание — через заползающую в улыбку кривизну, через усмешку.

— Хотите сказать, теории вероятностей не существует? — спрашивает Гермиона, усаживаясь на узкую скамейку в белой беседке, укромно расположенной в самом конце тропинки.

Людовик остается стоять, и арка беседки — прямо над его головой, как будто железный прут из суеверного страха изогнулся, опасаясь коснуться холодного тела первого помощника вожака.

— Глупости, теория существует, конечно. Но под несчастными случаями мы, люди и не люди, обычно понимаем совсем другое. Списываем на случайность абсолютно закономерные происшествия — может, конечно, нежелательные, но — закономерные.

— Звучит цинично, но я никак не могу понять, откуда это чувство.

Людовик благосклонно склоняет голову, чуть заметно кивая и крутя крупный перстень пальцами с длинными ногтями.

— А я скажу вам. Просто это значит, что за каждым «несчастным случаем» стоит виновник. Надо иметь достаточно холодный рассудок и смелость, чтобы сказать себе: это совершила не Вселенная, а мой простой сосед по этой самой Вселенной.

На лбу у Гермионы залегает небольшая морщинка, как всегда, когда она слышит новую для нее информацию и фильтрует, обдумывая, не позволяет разом очаровать ее сознание и подменить картину мира.

— Вы считаете, что попали сюда по воле несчастного случая? — спрашивает Людовик, улавливая эти усилия.

— Конечно нет, — тут же отвечает Гермиона таким тоном, словно сейчас зачитает в который раз обидевшему ее Снейпу всю страницу учебника наизусть. — Всем очевидно, мы сошлись на этом — я здесь не просто так, кому-то это выгодно.

— Ну вот, — снова улыбается Людовик, старательно демонстрируя, что он все-таки добрый учитель. — За свою долгую жизнь я сталкивался с выгодными происшествиями слишком часто, чтобы вообще допускать такую случайность.

— Что ж… — тянет Гермиона, но очевидно, что она все еще в раздумьях.

Решив оставить ее наедине с непростой задачкой, вампир кивает, прощаясь, и такими же тихими шагами направляется по тропинке в обратную сторону, попутно рассматривая кусты, как будто видит их впервые.

— Так как же выяснить, кто из соседей по Вселенной виноват в трагических не-случайностях?

Искренний вопрос, отправленный вслед, останавливает Людовика, и Гермиона видит только его профиль — совершенно печальный, она почему-то навсегда запомнит такое его непривычное выражение.

— Все мы виноваты. Все по очереди.

— Может быть, может быть… — шепчет себе под нос Грейнджер, когда собеседник уже пропадает из виду.

Освежающий ночной ветер подхватывает ее слова, куда-то уносит, но по пути рассыпает все звуки, не находя адресата.

* * *

В чем-то они с Эмилем похожи. Это выясняется следующим вечером — когда Гермиона приходит решительно голодная, а в комнате стоит еще один вампир, заранее приглашенный, чтобы контролировать вместе с первым уже двойную тренировку, о которой, если честно, вслух пока никто не договаривался.

— Я тоже считаю, что пора, — только и бросает Эмиль Гермионе, проходя мимо по направлению к злополучному кувшину, но Грейнджер никак на это не реагирует, потому что просто незачем, ясно без слов.

Малфой же все-таки одаривает ее удивленным взглядом — но бегло, потому что органы чувств уже напрягаются, как только поднимается крышка над неразбавленной кровью.

В сущности, с Гермионой происходит то же самое, что с Драко в его первый раз. У него самого сегодня явно боевой настрой, и он, конечно, получает свои удары током из тех, что ловко разбрасывает в обе стороны Эмиль, но никакой истерики не наблюдается.

В сторону Гермионы заклинаний посылается на порядок больше.

«Я устала!» — в один момент кричит что-то в мозгу, но Грейнджер обычно сдерживает такое за крепко сцепленными зубами — как и сейчас. Однако особенность ситуации в том, что Эмиль может заглядывать в уязвленное пытками сознание без усилий, — он слышит или чувствует это неозвученное и опускает крышку.

— Достаточно.

«Достаточно, чтобы себя ненавидеть», — мысленно добавляет Гермиона, затравленно пряча глаза.

Она будет бросаться так на любого живого человека? Теперь всегда-всегда, вечно?

«Держаться».

— Драко, с тобой уже можно обсуждать, так сказать, теорию сдержанности. Что для тебя сегодня изменилось?..

Гермиона хотела бы прислушаться, но в ушах гудит заведенный мотор депрессивных мыслей: прямой контакт с вампирскими соблазнами заставляет ее тело выйти из-под контроля. А картинки в голове от запаха и вида крови — быстрые, размытые, но четко ощущаемые: ты охотник, ты главный, все остальное не имеет значения.

Бог, боги — кто вы там? — должно быть, если сорваться, чувство морального «похмелья» способно убить. Или привести в дом к мирной общине, как Петру.

— Я понял, — говорит обрадованный намеками на успех Драко.

Гермиона машинально переводит на него взгляд, ловит ответный, тонет с головой в темной-темной серости глаз и абсолютно отчетливо осознает, что сейчас не выплывет, что сейчас Малфой что-нибудь спросит, она ответит, они оба дойдут до ее комнаты и останутся там не на две-три минуты поцелуя, не на полчаса разговора. Надолго.

Эмиль провожает опьяненных, изнуренных тренировкой вампиров и сразу прекращает свою легилименцию, потому что и так узнал много лишнего.

Ему это неинтересно.

* * *

Драко замечает фотографии, расставленные на полке, но тут же отвлекается на прикосновения, движения, убийственно напористый поцелуй. Гермиона стаскивает с него рубашку, он помогает, их пальцы сплетаются до боли тесно. Малфой что-то говорит, кажется, она шепчет «да», и уже не разобрать, никогда не сказать точно: кровь, которую они только что выпили, чтобы утолить голод, прекратила свое эйфорийное воздействие, или нет, или это она заставляет его простонать имя Гермионы с таким жаром?

— Пожалуйста.

Малфоя уносят ощущения, но это он слышит, расстегивая на узкой юбке Грейнджер многочисленные пуговицы.

Совершенное в своей несдержанности «ах», идеально синхронное, двухголосное, моментально заглушается очередным слиянием губ, и цепь тока наконец замыкается и укрепляется в своем циркулирующем единстве.

— Тебе нравится вид из твоего окна?

Гермиона хмурится и слегка сдвигается, приподнимая голову с руки Драко, чтобы посмотреть на бордовые шторы. Хороший вопрос. Вспомнить бы для начала, что за ними.

— Из своего я вижу лес, — говорит Малфой, когда молчание затягивается. — Густой и темный, как все в этом доме.

— Иногда мне кажется, что в замке не так страшно, как на первый взгляд.

Драко пару секунд глядит на макушку Грейнджер, а потом, так и не дождавшись объяснений, спрашивает:

— У тебя что, этап необоснованного оптимизма?

Гермиона напрягает мышцы, чтобы перевернуться на спину и сесть, и Драко нехотя вытягивает руку из-под ее шеи. Какое огорчение: они не породили и толики тепла. Сплошная стужа, расплывшаяся по всей поверхности кожи, кровати и стоящая невидимыми облаками в воздухе.

— У меня дурное предчувствие, — признается Гермиона, пока Драко бездумно рассматривает ее голую спину.

— И что ты собираешься с ним делать?

— Готовиться.

Драко лениво тянется за рубашкой, и Грейнджер радуется про себя, что он перестал наблюдать за каждым ее движением: потому что Петра, очевидно, одевается куда изящнее — вспомнить хотя бы тот очаровательный жест, которым она оправила юбку у малфоевской двери.

Под окном переговариваются вампиры, вышедшие на ночную прогулку, и, хотя среди них явно есть молодые, веселые интонации отсутствуют. В груди у Гермионы туже затягивается неясно откуда взявшийся узел, о котором она и говорила Драко: близится буря. Слишком долго было слишком спокойно. Грейнджер не привыкла бороться с сигналами интуиции: без предчувствий — а они не что иное, как неосознаваемый опыт или забытые знания, так Гермиона считает, — без предчувствий она давно была бы мертва. На первом курсе, на пятом, после свадьбы Билла и Флер — конкретный момент не так важен.

За отодвинутой шторой оказываются непримечательные кусты, серая дорожка, окольцовывающая замок, и, конечно, лес.

— Грейнджер, я решил спросить тебя кое-что.

Гермиона возвращает себя в реальность комнаты, где Драко ловкими движениями пальцев застегивает молнию на иссиня-черных брюках.

— Спасибо, что сообщил о своем решении.

— Если бы ты была человеком, ты бы доверилась мне и пришла бы на встречу?

— Как твой отец?

— Да, я как раз об этом.

Малфой скрывает, насколько трудно ему далось это спросить. Дело даже не в том, что Гермиона ответит, — для нее этот факт был практически осязаем. Загвоздка в том, что такие вопросы не задаются первым встречным людям или малознакомым вампирам.

Даже стоя здесь, у окна, сильно, как будто назло себе, упираясь боком в подоконник, она видит его ресницы. Недлинные, почти прямые. Они теряются на фоне лишенной теплых оттенков кожи, но уделишь достаточно внимания — и тут же падешь жертвой их обманчиво беззащитной красоты.

Гермионе хочется понять, как пахнет вампир Малфой.

— Честно? — бросает она тихо и передвигается по-кошачьи вальяжно, сама того не замечая.

— Назови хоть одну причину приврать.

Она пожимает плечами, соглашаясь, и наконец встаёт совсем рядом, так что нервного содрогания пальцев будет достаточно, чтобы руки соприкоснулись.

— Я бы ни за что не доверилась. Ни тебе, ни себе. Это чистой воды самоубийство.

В этот момент Драко имеет бесспорное право отойти, оставить ее, разочароваться, даже оскорбиться, но он просто позволяет Гермионе втянуть воздух рядом с его шеей.

Нет, нет. Что-то все-таки чувствуется. Немного тепла, ток, взаимное отчаяние?

— Почему именно ты оказалась здесь? Почему со мной? — интересуется Драко едва слышно.

Его губы касаются ее скулы, затем линии подбородка, где потом нежно проскальзывает язык, обозначая вопросы как окончательно риторические.

Кажется, он пахнет влажным морским камнем и северным ветром, но это слишком странно и неправдоподобно, чтобы признаваться вслух, так что Грейнджер просто снова тянется к молнии на его брюках, вытряхивая из головы любые хотя бы немного красивые ассоциации.

* * *

Эмиль отменил тренировку. Совершенно будничным тоном, по которому невозможно было догадаться, что на него надвигается приступ и он об этом прекрасно осведомлен.

Утром в комнату Эмиля заходят еще двое вампиров с мокрой тряпкой, принятой от Малфоя, и этим ограничивается подготовка к очередной, привычной или нет, но уже явно не пугающе новой для «старичка» общины череде часов, оголяющих самую сущность специфического долголетия.

Гермиона не может определиться, слышит ли она хрипы сдерживаемой агрессии или надумывает это себе, принимая за устрашающие звуки любой скрип и движение воздуха.

В библиотеке она оказывается, с одной стороны, по привычке — теперь скрываясь там от местной рутины залитых чернотой глаз и жгутов в зубах; с другой стороны — и надо сконцентрироваться на этом, как на спасительной соломинке рациональности, — она пришла прочитать кодекс. Наконец открыть его, игнорируя любые отвлекающие обстоятельства.

Все шероховатости старого пергамента оказываются необычайно приятными на ощупь, и предчувствия уверенно заявляют: на него наложена магия.

1. Закон принятия в общину (Гермиона перепрыгнула через этап признательной, судя по всему, исповедальной даже беседы, то есть легко отделалась. Впрочем, выбора ни у нее, ни у общины не было).

2. Правила проживания в общине (критично строгое соблюдение процедуры сдерживания приступа. Никаких покушений на чужие личное пространство и приобретенную собственность, которой, тут же задумалась Гермиона, тут не так уж легко обжиться. Если только не имеются в виду разного рода партнеры, конечно… Тогда она уже кое-что нарушила).

3. Правила приготовления и потребления особого вида зелья (целая история преобразованных рецептов и недлинный ряд подписей зельеваров, берущих на себя обязанность обеспечивать «безопасной» кровью общину. Последняя, тонкая и завитая, — подпись Малфоя).

4. Порядок собраний и советов для сохранения безопасности общины (все верно, рассадка по возрасту с исключением годов, прожитых в диких условиях соответствующим образом. Созывать могут только вожак и первый помощник вожака. Когда говорит один, все остальные внимают).

5. Привилегии принятия окончательного решения (у вожака и еще раз у него, а если старые вампиры выразят несогласие, лучше удалиться на короткий разговор узким кругом приближенных, после чего вернуться на расширенный совет).

И три листа, чуть более насыщенными чернилами подписанные как «Внешнее взаимодействие. Министерство магии и другое».

После Министерства магии, о взаимодействии с которым Гермиона знает все наизусть, — пустой лист. Покрытый еще более толстым слоем магии, это чувствуется безусловно.

Хмурясь, Гермиона проводит по поверхности пергамента ладонью, вглядывается, ожидая хоть чего-то, но тайна остается тайной. Не помогает и приложенная к пустой странице волшебная палочка, а самые рабочие в подобных случаях заклинания оказываются бесполезны.

В конце концов Грейнджер решает положить кодекс на место, но расстается с ним совершенно на другом уровне восприятия, и еще долго глядит на него издалека, прохаживаясь вдоль полок в поисках чего-нибудь полезного для обучения беспалочковой магии.

Эта загадка, бросающая вызов, вливается Гермионе в артерии вместо ее собственной крови, охватывает адреналиновым напряжением. От избытка чувств она снова решает вдохнуть, потому что остальных органов восприятия становится недостаточно, чтобы собирать и чувствовать всю витающую вокруг, неуловимую информацию.

В библиотеке пахнет пылью, конечно — пергаментом, а еще почему-то старым одеколоном друга семьи Грейнджер, который вечно держался за полы собственного пиджака, словно боялся, что они разлетятся, открывая взору что-то весьма неприглядное.

* * *

Самостоятельные тренировки по невербальной и беспалочковой магии выматывают вполне себе физически, так что Гермиона даже удивляется отголоскам мышечной боли в напряженных руках и, кажется, где-то внутри головы. А когда после двух удачных попыток поджечь ненужную страничку, вырванную из блокнота, наступают огромными лапами на самолюбие три неудачных, из подсознания высовывается неприятная мысль.

Может, магглорожденным это дается все-таки сложнее?

Ерунда, что за идиотизм. И как удачно это озвучивается голосом Малфоя — как будто Гермиона снова ребенок, опять только-только вливается в общество магической школы и в глубине души боится ошибок больше, чем гневных троллей. И как вовремя именно его голосом… Встречи в лаборатории не избежать, кувшин снова пуст.

Еще с лестницы становится ясно, что Драко и Петра в комнате одни, обсуждают что-то увлеченно и доверительно. Гермиона молча подходит к стойке, куда Малфой обычно ставит емкости с готовым зельем, и чувствует взгляды на своем затылке.

— Я перелью? — спокойно интересуется она, не оборачиваясь.

— Конечно, — отвечает Малфой с оттенком удивления и осторожности в голосе.

Ревнует ли она? Задавая себе этот провокационный вопрос, Грейнджер не может ответить сразу, решительно и честно, потому что правды не знает. Скорее нет, чем да. Скорее нет. И высшая глупость — надстраивать над проведенной вместе ночью башню несуществующих чувств, просто чтобы это выглядело по-человечески.

Стоять спиной, когда из-за нее явно прервали разговор, Гермиону заставляет скорее ощущение, что она лишняя клеточка в кубике Рубика, пытающаяся залезть в цветовое единство. И чтобы в итоге выстроить в общине кривой, несуразный любовный треугольник.

— Тебе пришло письмо от Поттера, — вдруг сообщает Петра.

Все лишнее со свистом вылетает из головы, остается только это. Грейнджер оборачивается, на всякий случай отставив наполненный кувшин.

— И где письмо? — спрашивает Гермиона, прощупывая почву.

Что-то не так — вот оно, это ощущение раскрывшей пасть тьмы, вот оно.

— Его уже забрал Элмерс, — объясняет Петра ровным тоном, но в глазах читается подтверждение тягостных опасений.

Гермиона механически переводит взгляд на Малфоя: потому что хочет, чтобы ей озвучили факты, прямо и в лоб, а Петра вдруг стала такой тактичной или такой любительницей интриги, что просто невыносимо.

— Дикие разбушевались в Лондоне этой ночью, — тут же реагирует на ее призыв Драко. — Пятеро убиты. Аврорат переходит в активную защиту. Или в наступление.

Оказывается, если вдохнуть в лаборатории, можно уловить застоявшийся, терпкий запах жженого волоса.

Не проходит и получаса, как Элмерс созывает срочное собрание. Когда Гермиона заходит в комнату, она первым делом бросает взгляд на лист пергамента, который вожак крепко держит в руках.

— Глава аврората сообщает, что за прошедшие сутки в Лондоне вампиры убили пять человек. Трех мужчин и двух женщин.

— Дикие вампиры? — уточняет Гермиона.

Дрейвн позволяет себе выдержать многозначительную паузу, в которой все без труда распознают предупреждение.

— Дикие, — говорит он затем, холодно глядя на Гермиону. — Иначе кто-то из нашей общины отсутствовал бы.

«А никто не отсутствовал?» — хочется спросить ей, но она прикусывает язык, ощущая острую необходимость отступить, иначе недалек тот день, когда ее попросят из общины, несмотря на все ее должностные обязанности, связи и их общие проблемы.

Рука Драко двигается и останавливается на столе совсем рядом с рукой Гермионы. Грейнджер сосредоточивается на этом, затем просто отвечает:

— Логично.

— Что по этому поводу думает Поттер? — интересуется Людовик.

— Судя по всему, Поттер не главный наш враг, — нехотя объясняет Элмерс, переворачивая пергамент, как будто надеется найти в письме что-то новенькое. — Он старается не трогать общину, пока не будет сколько-нибудь веских доказательств, что мы замешаны. Но министр магии вызывает его на ковер. И будет требовать публичного наказания виновных, так что долго ходить вокруг да около не получится.

— Мисс Грейнджер, с прошлым министром вы отлично ладили, — вставляет Эмиль. — Каковы ваши отношения с нынешним?

— Да, с Бруствером мы друзья, — говорит Гермиона, сожалея, что он ушел с поста так не вовремя, ведь всего год назад ситуация была бы значительно более выгодной. — С тем, что сейчас, мы друг другу не нравимся.

Такого уклончивого ответа оказывается достаточно, чтобы еще сильнее напрячь обстановку и заставить кого-то разочарованно цыкнуть. Маленький напыщенный человек, занявший место Кингсли, мастерски рулит политическим кораблем, но Гермиону считает занудой и совершенно неразумной «любительницей всяких неприятных существ» и не пытается маскировать, что прикрыл бы их отдел к чертовой матери — только деньги тратят.

— Аврорам нужна ваша помощь, — тихо замечает Гермиона. Она сконцентрирована на том, чтобы продавить эффект от дружелюбного письма Гарри, потому что вражда между авроратом и общиной развернет едва начавшуюся войну в катастрофу, невыгодную для обеих сторон.

Элмерс кивает, ничего не говоря и все так же глядя перед собой. Тишина гудит над длинным столом, и никто не осмеливается ее нарушить. Наконец Эмиль решает заговорить о деле:

— Дежурства в особняке, где напали на мисс Грейнджер, ничего не дали. Наши вампиры не были там уже пять дней, и не думаю, что стоит возвращаться.

— Это бессмысленно, — соглашается Людовик.

— Отправляемся в Лондон?

Элмерс переводит взгляд на Эмиля и снова задумчиво кивает.

— Судя по всему, авроры тоже будут дежурить.

— Это понятно, — спокойно отзывается Эмиль. — Мы можем соблюдать дистанцию и обсудить способ связи на случай, если понадобится соединиться.

— Я готова выступить посредником, — объявляет Гермиона. — Не в письмах. В реальных разговорах и дежурствах.

Грейнджер чувствует, что Малфой косится на нее, но она правда не видит другого выхода: это ее роль, она уже много лет вальсирует между людьми, вампирами и всеми остальными разумными магическими существами. И не может доверить свою работу кому-нибудь другому.

— Вы новичок и ни разу после превращения не были среди людей, — возражает Дрейвн с усталостью, которая подчеркивает очевидность его довода.

— Она делает успехи в тренировках самоконтроля, — отвечает вместо Гермионы Эмиль.

— Мы ускоримся, — добавляет она.

Неубедительно. Недостаточно весомо. Грейнджер, словно в приступе массовой эмпатии, ощущает, что никто не верит в ее успехи и что до решающего «нет» остаются секунды.

— Я не трону Гарри.

— Мерлин, Гермиона, вампирский самоконтроль не так работает, и вы прекрасно это осознаете! — восклицает Людовик.

— Без меня вы не справитесь.

Теперь они удивлены. Можно даже по сторонам не смотреть.

— Что, если я поручусь за нее?

Гермиона замечает, что Эмиль выглядит спокойнее и увереннее вожака. И он защищает ее — что радует, конечно, но и вводит в ступор. С другой стороны, если он хочет ее убить, подобные смелые заявления очень помогут.

Дрейвн проводит рукой по лицу и говорит:

— Ладно. Поднажмите с тренировками. Сделай из Гермионы самого спокойного новичка из когда-либо существовавших, Эмиль, иначе нам конец. — Помедлив, Элмерс добавляет: — Но нужен кто-то, кто будет подстраховывать на министерском фронте.

— Стенли Броук свяжется с министром, — говорит Гермиона. — Я все ему подробно распишу, предложу тактику.

— Не много на себя берете? Буквально всё и сразу.

Грейнджер с удивлением глядит на высокого вампира, который обычно помогает Эмилю во время тренировок, и даже не находится с ответом на неожиданную открытую претензию.

— Драко, а ты не сможешь держать связь с Поттером? — вдруг спрашивает Дрейвн, нахмурившись. — Вы ведь знакомы. Отправить тебя будет менее рискованным шагом, чем бросать на амбразуру министерского работника.

Малфой сжимает зубы и отрицательно качает головой.

— Придется сначала налаживать отношения. Это отнимет много времени и не обязательно увенчается успехом, — объясняет он. А подумав, говорит: — Я считаю, Грейнджер справится. Боюсь, вы ее недооцениваете.

Гермиона осознает, что это первый раз, когда Драко сказал что-то значительное в разговоре с вожаком. Он явно с самого первого дня выбрал тактику непререкания, но теперь — слова про нее. Хорошие слова, очень нужные прямо сейчас.

Она прикусывает губу, стараясь выглядеть невозмутимо, пока внутри проносится небольшая буря противоборствующих чувств.

— Ну хорошо, — сдается Дрейвн. — Хорошо. Напишите письма, Гермиона. Без ищейки не обойтись, так что к ночи отправляем с Эмилем Джереми и еще двоих в Лондон: пока без взаимодействия с аврорами — разведаем обстановку и постараемся не допустить новых убийств.

Эмиль быстрыми, четкими кивками дает понять, кого выбирает для первой вылазки в Лондон. Джереми, если и испытывает страх или тревогу, справляется с ними за секунду, так что серьезное выражение лица, как проявившийся отпечаток бессмертия, визуально добавляет ему сразу несколько лет.

— Все будет хорошо, — тихо говорит Дора, но ей никто не отвечает.

* * *

Голодные занятия невербальными заклинаниями изматывают, так что Гермиона заходит в кабинет нервно, разминая мышцы, просящие растяжки и пробежки.

— Я думала, мне понадобится индивидуальная тренировка.

Драко и Эмиль почти зеркально глядят на нее, стоя вполоборота, потому что до этого, очевидно, разговаривали, а она перебила.

— А что, встреча с Люциусом Малфоем отменяется? — интересуется Эмиль, и в его хрипловатом голосе — нарочитая вежливость.

— А что, нет? — отзывается Гермиона.

Она подходит ближе, а Малфой, наоборот, решает отойти и по пути бросает ядовитое:

— Грейнджер, не будь эгоисткой.

Не слышала бы сама — не поверила бы, что этот же Драко Малфой совсем недавно утверждал, что ее недооценивают.

Раздраженные гляделки прерывает Эмиль:

— Если вы после пяти часов без крови готовы убить друг друга, человек у вас точно не выживет. Состредоточьтесь!

Оба вампира, подстраховывающие на тренировках, занимают свои позиции, а Гермиона, нахмурившись, собирается с мыслями, изучая стоящий на столике кувшин.

Она не тронет Гарри.

Не тронет.

— Ваши инстинкты сильнее вас. И вы не сможете их победить, только — подавить. А это каждая секунда контроля: отпустите себя неосознанно или с надеждой, что пронесет, — надежда не оправдается. Ваши клыки окажутся на человеческом горле.

Эмиль поднимает крышку, и запах мгновенно достигает ноздрей, жжет их изнутри. Кажется, что вдыхать не надо и что он сам пробирается дальше, раздражая и побуждая к действию. Или же и Грейнджер, и Малфой просто вдыхают, не контролируя себя?

Гермиона получает первый больной удар током, когда туловище сдвигается в направлении крови, а руки замахиваются в едва заметном жесте, чтобы обезвредить рядом стоящего вампира. Боль пронизывает все ее существо, плечи непроизвольно поднимаются, а сама она чувствует себя жалкой побитой собакой.

— Эти жесткие меры с заклинанием тока, как я уже говорил, не сделают за вас главного, а только добавят в ваш мозг очень туманную, размытую идею наказуемости. Без крючка наказуемости в критический момент вам может быть совсем не за что зацепиться — особенно когда мораль и принципы благополучно вас покинут.

Она не тронет Гарри, никогда.

Малфой, в отличие от Гермионы, стоит прямо, хотя в глазах и горит огонь всепоглощающей жажды. Он пока обошелся без ударов током.

Она тоже сможет.

— Хорошо, — тихо отмечает Эмиль, перемещая кувшин по воздуху ближе.

Они опускают головы, но смотрят исподлобья на неразбавленную кровь, смотрят не двигаясь.

— Хорошо.

Все болит от желания заполучить необходимую дозу, мышцы подергивает, десны у клыков горят. Но Гермиона делает так, как советует Эмиль: в самый сложный момент с мыслей о безопасности Гарри переключается на идею наказуемости. Сегодня удары током сильнее, так что это помогает притормозить. Зверь внутри нее хитер и труслив, ему не хочется боли.

Кувшин оказывается еще ближе, горло у Гермионы сухое, как будто засыпано песком.

Драко получает удар током и, вздрогнув, сжимает кулаки от злости на себя. Эмиль, желая подбодрить, но не пустыми словами, а очевидными доказательствами, пододвигает кувшин почти вплотную к Малфою. Тот отстраняется, губы его нервно дрожат, но выдержка не подводит — десять секунд, двадцать, полминуты.

— Вы молодцы, — заключает Эмиль, быстрым взмахом ладони отправляя кровь в другой конец комнаты и закрывая емкость плотной крышкой. — Еще одна закрепляющая тренировка — и можно проводить встречи под контролем.

— Одна?

Вопрос Гермионы, еще не отошедшей от состояния острой потребности, звучит глухо. Малфоя эта новость тоже не радует.

— Люциус Малфой назначил точную дату, чтобы мы ничего больше не переносили, — отвечает Эмиль таким тоном, словно поясняет закономерные вещи. — Да и у вас, Гермиона, времени особо нет.

Грейнджер молча переглядывается с Драко, подозревая, что он думает о том же: как бы поверить в себя так сильно, чтобы сохранить спокойствие.

— Выход только один, — кивает Эмиль. — Самоконтроль.

* * *

Они встречаются с Драко на лестнице — уже выпившие по стакану смеси, а потому более спокойные, почти даже умиротворенные.

— Дамы вперед.

Под оглушающий шум дождя за окнами они спускаются, и между ними какие-то дюймы. Гермиона знает, что Малфой делает это специально. Но ей почему-то… не хочется, чтобы он прекратил, отошел и исчез.

— Ты ведь размяться, Грейнджер?

На секунду, ускользающую так же быстро, как и безмятежность после стакана крови, Драко приобнимает Гермиону за талию, а затем мягко отпускает.

Гермиона думает: «Только не это», почувствовав стаю приятных мурашек, бешено пробегающих по спине.

Она бы сказала: «Обними еще», если бы не осторожность и гордость, слившиеся в одно, которые шипели изнутри, предостерегая.

Открывая центральную дверь, Драко смотрит Гермионе прямо в глаза, и она отвечает задумчивой улыбкой.

Людовик стоит, прислонившись к одной из колонн галереи, чтобы не мокнуть под дождем, а Грейнджер с Малфоем кивают ему и выходят из-под навеса, с несколько мазохистским удовольствием встречая обстрел капель.

Кто-то быстро обегает их, дважды по кругу, и если бы сделал это еще раз — насторожившийся Драко схватил бы хулигана за руку. Но Петра останавливается перед ними, предусмотрительно делает шаг назад и с любопытством наклоняет голову. На ней удобные обтягивающие брюки, с волос льется дождевая вода, но это, видимо, не имеет никакого значения.

— Увидела в окно, что вы идете, — говорит Петра. — У нас начинаются силовые занятия. Присоединитесь? — еще два шага назад, она собирается снова убежать, но добавляет сначала: — С вас два валуна.

От скорости, с которой Петра исчезает, на ее месте остается пространство, огибаемое каплями, как будто там человек под мантией-невидимкой.

— Я пошел, — с энтузиазмом заявляет Малфой, обернувшись. — Не догонишь.

Гермиона готова по-детски топнуть ножкой в ответ на его фирменную самодовольную ухмылку, но не тратит на это время, тут же стартуя следом. Ветер, скорость, напряженные до максимума своих возможностей мышцы дарят кристально-чистое, неповторимое удовольствие. Все лишнее смывается потоком обдающего промокшее тело ветра, и в этот момент почти верится в безграничную свободу.

Людовик остается у колонн, внимательно глядя им в спины.

* * *

Придерживая на груди полотенце, Гермиона направляется к зеркалу, но замирает, потому что слышит за дверью легкие шаги. Петра ради приличия стучится и тут же заходит, протягивая аккуратно сложенную одежду.

Достаточно было бы сказать спасибо, но оно застревает у Грейнджер в горле, и Петра даже останавливается, ожидая какой-то нехорошей новости или странного вопроса — судя по выражению лица Гермионы.

— Мы переспали.

Петра приподнимает изящные брови.

— Да я знаю. И прекрати передо мной отчитываться, это становится неловким.

Гермиона наконец поднимает глаза и качает головой.

— Я не могу, мне все время кажется…

«…что я лезу куда не следует, что я делаю огромную ошибку, о которой сильно пожалею».

— Послушай, — устало перебивает Петра, — мы с Драко обсудили это.

— Что? — нахмурившись, переспрашивает Гермиона.

Петра пожимает плечами.

— Он сможет прийти ко мне, если у вас все это закончится. Вернуться к… в общем, к физической разрядке. Сексу по дружбе, выражаясь по-современному. Но пока, кажется, он неожиданно увлекся тобой, и мы держим дистанцию. Прямо как нормальные люди.

Гермиона замирает, без особого повода напрягая все вампирские органы чувств. Она ведь решила, что не ревнует, почему же тогда ответ на вопрос, который она избегала задавать, приносит такое облегчение с мимолетным ощущением бабочек в животе?

Они перестали встречаться.

— Я не… — пытается оправдаться Гермиона.

— Может, тебе пока еще не так важно, спит ли он одновременно и со мной, но не зарекайся, — из уст Петры это звучит как предсказание. Уверенное и пугающее. — Я не буду залезать тебе в голову, но… просто постарайтесь заботиться друг о друге. Тут это не лишнее.

— Петра…

— Да?

Из-за этих теплых слов о заботе Гермиона чувствует, как чуть приоткрылась скорлупа Петры, и решает пробраться глубже, ей правда бесконечно любопытно.

— Ты когда-нибудь любила?

Петра устало улыбается и отворачивается.

— До сих пор люблю. Он умер от старости, так и не узнав, что я не пропала без вести, а превратилась в кровожадное создание.

— Мне кажется, любовь редко складывается счастливо, — неожиданно для самой себя говорит Гермиона.

Петра удивлена, но не слишком. Она возвращает все внимание Грейнджер и после короткой паузы отзывается:

— Мне тоже так кажется. — Затем она указывает на одежду и напоминает: — Переодевайся. Мы проводили наших в Лондон. Теперь нужно быть всегда и ко всему готовой.

Обе гостиные этой ночью полны вампиров. Гермиона готова поклясться, что дюжина ее соседей превратилась в толпу: эта иллюзия особенно очевидна в тот момент, когда Грейнджер заходит в комнаты. Слишком много выжидающе, любопытно и предостерегающе сверкающих глаз.

— Ты в порядке?

Петра появляется рядом, когда Гермиона решает подняться к себе, и чуть обгоняет на лестнице — красивая, прямая, сосредоточенная.

— Да, — отвечает Гермиона.

Но это неправда. Всеобщая нервозность заразительна.

— Никаких новостей?

Петра отрицательно качает головой и быстро удаляется — должно быть, за тряпками для успокаивающего зелья: лондонская вылазка не отменяет чьих-то плановых приступов.

Остановившись в пролёте, Гермиона задумчиво смотрит на Драко. Он в кругу беседующих, но, очевидно, не сосредоточен на разговоре. Крутит пуговицу на пиджаке, носки кожаных, как для блистательного выхода в свет приобретенных туфель направлены в сторону окон: мысленно он где-то там, за пределами замка.

«Ставка двадцать к одному, что Малфой думает об отце», — размышляет Гермиона, и саму ее в который раз обдает холодной волной страха. Не поможет, если они будут просто твердить про себя, что не хотят навредить близким, — не поможет, Людовик прав. Но есть другой выход?

Она прокручивает в голове сценарий, как от лица общины Люциусу Малфою говорят, что встреча отменяется и, возможно, не состоится вовсе. Как он в раздражении натягивает оставшиеся нити своей паутины, к которым привязаны те или иные министерские работники. О, Гермиона знает, кто бы это мог быть. В Министерстве не бывает идеально чисто. Подручные старинной семьи придут в движение, не столько натачивая против вампиров осиновые колья, сколько подготавливая для них куда более опасные политические средства.

Потом она представляет, что отказывается от идеи самой налаживать сотрудничество с авроратом и Элмерс отправляет к Гарри Людовика (вероятно, его). Как все авроры ощетиниваются против нового, опасного, ничем не доказавшего свою надежность существа в своем окружении. Тогда в «отряде Поттера», как отдел часто называют друзья, назреет еще больше конфликтов, управлять людьми в состоянии почти что войны станет архисложно.

Все описанное сплетется и стянется в один клубок нежелательных обстоятельств, он покатится и подтолкнет общину критически близко к грани выживания.

Итак, сейчас они на верном пути, но риск собственноручно убить или превратить в вампиров еще двоих никуда не исчезает.

— Петра, началось? Вы справляетесь?

Гермиона, вздрогнув, замечает, что Драко как-то оказался у подножия лестницы и смотрит наверх, на вернувшуюся к перилам Петру.

— Нет, пойдем помогать. И еще кого-нибудь захвати.

Малфою не нужно специально просить кого-то пойти с ним: все прекрасно слышали короткий диалог, и доброволец уже идет рядом с Драко, готовый в любой момент набрать такую скорость, что растворится в воздухе. Но он, в отличие от Малфоя, не притормаживает рядом с Гермионой, не заглядывает ей прямо и пронизывающе в глаза, не предпринимает эту беззастенчивую попытку разгадать за секунду, без вопросов и ответов, зачем Грейнджер замерла на середине пути в свою комнату.

Как только все трое пропадают за углом, Гермиона крепко зажмуривается и встряхивает опущенными руками, как будто, если выгнать напряжение из кистей, оно пропадет совсем.

Все ли она правильно написала Гарри и Стенли? Тон писем, особенно к финалу, выглядел так, как будто она начальница обоих. Хоть бы как-нибудь ускорить ответную реакцию! Но залезать своей вампирской головой в камин, чтобы связаться с ними, — худшая на свете идея, это ясно даже соплохвосту.

Раздумывая теперь на эту тему, Гермиона не торопясь идет по коридору к себе, но добраться до собственной комнаты ей, похоже, не судьба.

— Это они, — говорит Элмерс.

Грейнджер быстро возвращается на первый этаж — как раз в тот момент, когда открывается центральная дверь, впуская свежий воздух и демонстрируя за головами вампиров едва приметные оттенки зарождающегося на небе рассвета. Затем дверь бесшумно и плотно захлопывается. Все молча ждут от маленькой дежурной команды новостей.

— Один дикарь пробегал неподалеку, но только подразнил, — рассказывает Джереми, пряча измученные слежкой глаза и очищая взмахом руки грязный подол мантии. Гермиона еще перед вечерними «проводами» поняла, что вампиры оделись так, чтобы лишний раз не раздражать отличиями авроров, — и эта мелочь показалась ей умным решением.

— Да, именно подразнил, — кивает Эмиль. Потом, скосившись на Грейнджер, добавляет: — С аврорами все прошло терпимо, мы пока не пересекались, как и запланировали. Кто-то из тех, кто дежурил на западной стороне очерченной зоны, бурчал про «наподдать бы им всем сразу, а то притворились мирными»… Но дальше я не расслышал, надо было делом заниматься.

Внешне Гермиона сохраняет максимальное равнодушие к этой шпильке в адрес команды Гарри, но мысленно глубоко вздыхает. Работы предстоит — море.

— Завтра отправимся тем же составом, — сообщает Эмиль. — Потом подумаю.

Дрейвн Элмерс ради приличия кивает, но едва ли он сильно доволен. Эмиля, впрочем, вряд ли интересует его одобрение. Он знает, как делать свою работу, и прекрасно понимает, что надо совершенствовать тактику.

— Отдыхайте, — бросает он.

Дежурные расходятся, и сквозь тишину со второго этажа доносятся финальные хрипы переносящего приступ вампира. Это Драко или Петра открыли дверь, чтобы слышать отчет прибывших.

* * *

Пергамент загорается в блюдечке от беспалочкового Инсендио, так что Гермиона радостно сжимает кулаки и тут же тушит пламя еще одним похожим маневром.

Она наслаждается своими головокружительными успехами секунду-другую и больше не может. Даже если она за пару суток отработает невербально-беспалочковое, то есть типично вампирское заклинание — это не спасет людей от ее клыков, когда наступит срыв. Ни одно заклинание не спасет.

Окончательно смирившись, что не удастся думать ни о чем другом, Гермиона решает разделить свое волнение, чтобы не свихнуться, с тем, кто наверняка поймет. Уже в конце коридора, готовая постучать в дверь Драко, она вдруг передумывает и опускает руку.

Смешно, но ей кажется, что если они начнут разговаривать о грядущих встречах, то поругаются. Потому что на одной стороне Гарри, на другой — Люциус, и вероятность, что разговор споткнется о прошлые обиды, очень велика.

Хотя до этого они же избегали прямого конфликта?

Потому что встречи не были так неминуемо близки и не настолько сильно давили на нервы, которые легко взорвутся сейчас от любого неправильного слова в стиле «ну и ничего страшного, если укусишь» или чего-то подобного этому или даже от простого «он многое натворил» в адрес тех, кто в зоне риска.

В ту секунду, когда Гермиона ставит точку в своих мыслях, Драко открывает.

— Я тебя уже по шагам узнаю, — говорит он, прислонившись головой к двери и отзеркаливая ее утомленный пристальный взгляд. — Чего топчешься?

Вопрос звучит абсолютно беззлобно и даже по-приятельски, но Гермиона качает головой.

— Что, так и не зайдешь?

— Я вспомнила… что мне надо выпить кровь, чтобы потом поголодать перед тренировкой.

Ей ведь и правда нужно, она почти упустила нужный момент. Пить, оказывается, хочется просто невыносимо.

— Я угощаю.

Гермиона видит эту легкую ироничную улыбку на губах Драко и понимает, что отговариваться дальше будет крайне неловко.

Не дожидаясь больше, Малфой берет ее за запястье и аккуратно, почти невесомо втягивает в комнату.

Пока он достает из шкафчика кофейную чашку и трансфигурирует ее в непроницаемо черный стакан, Гермиона стоит позади и все-таки спрашивает, раз она тут:

— Что ты обо всем этом думаешь?

Малфой берет пару секунд на раздумья, остановив руку на ручке кувшина, полного до краев. Потом отвечает:

— Я настолько не уверен в завтрашнем дне, что перестал бояться прожить в вампирском теле целую вечность. По-моему, в этом есть находчивый оптимизм, как ты считаешь?

— Нет, это звучит так, как будто тебе не за что больше бороться.

— А мне есть за что?

— Семья.

Он хмыкает и принимается разливать зелье, завораживающее в этом процессе своим глубоким опасным цветом и загадочной, не густой и не жидкой, консистенцией.

— Послушаем, что скажет отец при встрече. Может, от меня автоматически отреклись, вот и не могут терпеть, чтобы поскорее сообщить эту новость.

Гермиона механически делает шаг вперед: ей как никогда сильно хочется прикоснуться к его волосам, по-домашнему небрежным сейчас, погладить Малфоя, как маленького мальчика. Не осмелившись до конца, она касается его плеча, но медленно продвигается к шее, где кончиками пальцев наконец дотрагивается до голой кожи.

Все это время Драко хранит гробовое молчание и только чуть поворачивает голову: Грейнджер не может разгадать, что это значит и нравится ли ему — или проявленная нежность в таком разговоре раздражает его, воспринятая как жалость.

— И все-таки есть в нашем положении плюсы. Не много, но они есть, — говорит он тихо.

В его словах столько потаенного жара, что следующий вопрос Гермиона задает мгновенно охрипшим голосом:

— Какие же?

Драко поворачивается, поднимает между ними один стакан и медленно идет, заставляя Грейнджер пятиться назад, пока она не чувствует, что наткнулась на край стола.

— Давай сначала это пополам. И я покажу.

Принимая правила игры, Гермиона делает несколько глотков из стакана, который ей одалживает и вовремя забирает Малфой. Этого совершенно точно недостаточно. Тело напрягается, готовое тут же броситься на поиски недостающей жертвы, дополнительной дозы, но Драко сдерживает ее инстинктивные подергивания. Гермиона с маниакальным вниманием следит, как Малфой быстро выливает в себя вторую половину и тут же приближается вплотную.

Поцелуй, в который Драко затягивает ее, не начинается с фазы «попробую и спрошу разрешения» — он такой горячий и страстный с первого же мгновения, что Гермиона не успевает сообразить, да и не хочет, и просто делает ожидаемое Малфоем: переводит всю свою обжигающую горло жажду в движения губ и языка. Руки стягивают одежду и откидывают подальше одну вещь за другой, пока вампирская сущность визжит внутри: надо еще! Гермиона теряет себя в этих острых ощущениях, забывает о времени, месте и вообще обо всем объективно существующем, и кажется, никогда уже о нем не вспомнит.

Драко одним движением сажает ее на стол и подхватывает с тумбочки второй стакан. Поднимает его и слегка надавливает на подбородок Гермионы, побуждая открыть рот. Она слушается, так что Малфой наклоняет стакан, принимаясь вливать кровь буквально по несколько капель.

Мучительно, ей почти больно.

Он держит ее руки своей рукой, как будто связав, и крепко смыкает бедрами ее колени, чтобы не позволить лишних движений.

Когда доза становится приемлемой и сигнал об этом наконец добирается до мозга, Гермиона заметно расслабляется, с небывалым энтузиазмом встречая стандартную кровяную эйфорию. Почувствовав это, Драко перемещает свою руку на ее колено, мягко раздвигает ей ноги и медленно, медленно скользит по внутренней стороне бедра вверх.

Сознание, кажется, улетучивается с концами.

Все это будоражит непозволительно сильно.

После такого, наверное, не выживают.

Когда Малфой торопливо допивает оставшуюся половину и убирает стакан, Гермиона устраивает свою ладонь на его груди и, не отрываясь от безумного поцелуя, движется все ниже и ниже.

Реакцией на это становится весьма лестный, по-человечески уязвимый резкий выдох.

Где-то на краю реальности Грейнджер торжествует по поводу установленной власти, но уже определенно ни о чем не думает. Она, опираясь о стол, стягивает с себя оставшееся белье, в полной мере пользуясь подаренной вампиризмом ловкостью.

Гермиона со стоном запрокидывает голову, когда Малфой, тоже избавившись от всей одежды, возвращается, вставая идеально близко, и оказывается в ней, вокруг нее, везде… Два удовольствия смешиваются в непревзойденное, доводящее до исступления блаженство.

Кажется, из растворившегося сознания выглядывает на секунду бодрая мысль: хорошо, что Драко открыл дверь. Очень хорошо.

* * *

— Мне надо причесаться.

В комнате Драко тоже есть волшебное зеркало, но оно спрятано в углу и меньше, чем у Гермионы.

— Грейнджер, ты согласна со мной насчет выявленных плюсов?

Она оборачивается, так и ожидая его увидеть: до сих пор полуголого, сидящего с самодовольной ухмылкой на столе, к которому она была прижата несколько минут назад.

— Думаю, моя солидарность очевидна.

— Мерлин, я с тобой как будто на дипломатической встрече… — саркастически замечает Драко. — Можно просто сказать, что тебе было очень хорошо.

— Мне было очень хорошо.

Все это время Малфой улыбается, а в ответ на последнюю реплику и вовсе тихо смеется. Он спрыгивает со стола и призывает невербальным заклинанием рубашку.

— Нет, правда, пойду приведу себя в порядок. Элмерс может в любой момент вызвать на собрание.

Драко ловит ее по пути, чтобы оставить на губах долгий, но спокойный поцелуй, и только после этого она выбирается в коридор.

Всего нескольких манипуляций у собственного зеркала хватает, чтобы снова выглядеть прилично. Гермиона выходит обратно, потому что не может сидеть в четырех стенах, переполненная противоречивыми, но одинаково сильными эмоциями, и спускается в большую гостиную. Здесь сейчас, по сравнению с ночью, пугающе пусто. Только в кресле сидит Джереми: он прикрыл глаза ладонью и широко расставил ноги, как будто до сих пор пытается восстановить силы.

— Привет, — аккуратно здоровается Гермиона.

— Привет, — тут же отзывается он, открывая глаза. — Как ты?

— Нормально. Все раздумываю о том, как побеседовать с Гарри и наладить взаимодействие. Обещаю тебе, через пару ночей постараюсь облегчить вам ваши вылазки.

Джереми меняет положение в кресле, взбадриваясь, его лицо приобретает знакомое мальчишечье выражение, и Гермиона собирается ему улыбнуться. Но слышит вдруг не то, что ожидает:

— Да, — говорит он задумчиво. — Я надеюсь, все это время с дежурств нас будет возвращаться столько же, сколько уходит.

Грейнджер замирает, внимательно смотрит на Джереми и не видит никаких обвинений. Только — сосредоточенность, проницательность и решительный настрой на борьбу со страхом.

Она готова сдаться. Горло жжет, сухое и раздраженное, разве оно многого просит? Пары глотков этой неподдельно чистой крови, человеческой крови без всякой примеси — этого было бы абсолютно достаточно.

Гермиона рычит, гневно встряхивая плечами, и собственный животный звук очень вовремя напоминает ей об омерзительности вампирских желаний. Чувства сплетаются в неприятный смерч, борясь за грейнджеровское сознание: отторжение или соблазн?

Эмиль сразу предупредил, что на последней тренировке не будет помогать и бодрить током: ведь в конце концов они останутся наедине с инстинктами. Наверное, впервые удары током назвали «балованием», мол, это облегчает работу. На самом деле Эмиль был прав.

Разыскивая внутри себя «крючок боли», чтобы зацепиться за него, испугаться и отступить, Гермиона вдавливает пятки в пол и напрягается всем телом: это дает возможность убедиться, что и правда все еще стоишь на месте, а не бросаешься на подвешенный в воздухе кувшин.

Драко выглядит столь же истощенным, сколько сосредоточенным. Кажется, стеклянный сосуд с минуты на минуту лопнет оттого, какие голодные, всепоглощающе темные, горящие вожделением глаза вперились в него с двух сторон.

— Хорошо.

Эмиль подводит итог и прячет кувшин с кровью подальше — это значит, что закончилась последняя тренировка. «Хорошо, хорошо, — крутится в пока еще слабо осознающей реальность голове Гермионы. — Хорошо, если планируешь просто стоять перед человеком и пугать его, щелкая клыками, а не вести критически важные разговоры».

— Как мы вообще с этим справимся?

Эмиль оборачивается, вежливо ожидая от Гермионы продолжения. Она же понадеялась, что Малфой ее поддержит, но тот просто закрывает глаза, восстанавливая связь между мозгом и телом, и явно не желает присоединяться сейчас к паническому монологу.

— Я только и буду, что думать о крови, а мне надо работать над примирением сторон.

Эмиль подходит ближе, хотя это совершенно ни к чему: он и так прекрасно видит и слышит Грейнджер. Единственная веская причина — так старый опытный и весьма опасный вампир способен оказывать большее влияние на сородича. Гермиона чувствует реакцию организма мгновенно, а подготовленные слова ненадолго застревают в горле.

Но ей не привыкать к сильным соперникам. Кто он — очередной Пожиратель на пути к крестражу?

— Нужно все обдумать! Нужно… стекло? Какая-то преграда? — возбужденно размышляет Гермиона.

— Если хотите, устроим.

— Почему вы раньше не предложили?

— Мисс Грейнджер, не делайте вид, что вы прямо сейчас перестали быть политиком.

Эмиль наконец отходит к столу, просматривая и перекладывая из одного угла в другой какие-то пергаменты. Всего лишь попытка вернуть всем присутствующим мирный настрой. Иногда он перегибает палку, даже если ничего особенного не делает.

— Вы знаете лучше меня, — продолжает Эмиль, — что в таких разговорах важна любая невербальная мелочь. Глава аврората…

— Он мой друг.

Когда Гермиона говорит это, в голосе слышится отвратительная ей самой плаксивость, так что даже Малфой возвращает свое внимание разговору.

Грейнджер сцепляет зубы и отворачивается.

— Тем более, — мягко отзывается Эмиль. — Тем более. Идите подкрепитесь. Если после этого захотите поговорить, я к вашим услугам.

Драко не сводит с Гермионы взгляд, и она мысленно саркастически интересуется у него: «Надеешься сохранить лицо перед Эмилем? Но расклеишься в самый решительный момент».

Это зло и несправедливо, она осознает, но предпочитает сбросить малую долю напряжения хотя бы так, про себя.

Эмиль слышит. Это малая жертва.

— Гермиона, вы не будете одна, — говорит он, упираясь кулаками в стол. — Если что-то пойдет не так, парни вас оттащат.

— Представляю, — отвечает она, но берет на заметку для частичного успокоения нервов. — Ладно. Мне нужна смесь.

— Приятного аппетита.

Гермиона выходит, не обернувшись. Кажется, она слышит, как Драко тоже покидает комнату, но спешит закрыться у себя, а он не стучит.

* * *

Не теряя времени после принятия законной дозы крови, Гермиона отправляется заниматься беспалочковой магией на свежий воздух. И без того облачный день клонится к вечеру, так что можно не опасаться ожогов.

Разговаривать с Эмилем больше не хочется, это словно переливать из пустого в порожнее, а надо действовать. Совершенствоваться и учиться. Иначе пользы от нее будет, как от флоббер-червя.

Гермиона немного проходится и останавливается, чтобы осмотреться. По правде говоря, в последнее время она вообще не позволяла себе замедляться, — хотя оно того стоило. Например, чтобы вспомнить, как сейчас, про свое идеальное зрение.

Восхитительно непредсказуемая поверхность камня, из которого сделан замок, искусные формы капителей, венчающих колонны, и идеально чистые окна. На обоих этажах.

Почему-то Гермиона цепляется за окна. Их всегда моет Петра — не по-маггловски, конечно, а легким движением руки, но каждый день. Наказанием ли это для нее, самонаказание, попытка очищения или способ избежать истинных чувств? Видится что-то аскетичное в том, что только Петра убирает во всем доме и определенно на подхвате, когда требуется какая-либо помощь.

Однажды на тренировке Эмиль между делом бросил, что чем больше человеческой крови выпито за все время жизни вампира, тем сложнее ему дается самоконтроль. Значит ли это, что у Петры нет шанса побороть себя для общения с людьми, и беспокоит ли ее это, хоть немного?

Внезапно Гермиона чувствует себя хищником — с таким-то зрением. Образцово вымытые окна наталкивают на подобные переживания. Значит, пора заняться делом.

Узловатый обломок толстой ветки Гермиона помещает на узорные перила у бокового входа в замок. Закрывает глаза, выбрасывая из головы все лишнее, а затем распахивает их и решительно произносит:

— Инсендио.

Возникает до смешного маленькая искра, но это все-таки достижение — эффект после первой попытки.

— Инсендио.

Гермиона чувствует пришедшие в движение волны магии внутри себя. Это особое ощущение, потому что отсутствует предмет концентрации волшебства — палочка. Волны распределяются равномерно с упором на кончики пальцев. Она уже успела если не подружиться со специфическими движениями энергии, то хотя бы завести с ними шапочное знакомство.

— Инсендио.

Кончик ветки загорается, но тут же потухает.

Прекрасно, ей надо чуть больше расслабиться.

Знакомая миниатюрная сова планирует на противоположные перила и слегка отряхивается как раз тогда, когда Гермиона снова произносит заклинание, тут же ощущает, что волшебство подействовало — прицельно и эффективно, — и локальный пожар действительно успешно вспыхивает.

С гордой улыбкой она следит, как Дора взлетает, оборачивается и присаживается на перила уже в вампирском обличии.

— Ну что тут сказать? — с преувеличенной серьезностью обращается она к Гермионе. — Ты красотка.

Грейнджер благодарно кивает, а быстро осмотрев Дору с головы до ног, спрашивает:

— Это ведь бесполезный навык?

— Разводить пожары без палочки? — уточняет та.

— Нет, превращаться в ночных животных. В сову…

Дора сначала недоуменно поднимает брови, затем прикидывается оскорбленной, потом делает вид, что глубоко задумалась. У нее необыкновенно живая мимика и очаровательное молодое лицо, которому точно подошли бы легкомысленные веснушки, — но кожа, конечно, идеально бела.

— Вообще-то летать довольно приятно, — наконец говорит Дора, пожав плечами.

— Сделаешь из меня самого ловкого вампира?

На это она отвечает неожиданно грустной улыбкой — Гермиона даже пугается, что снова сказала что-то не то.

— Если успеем.

— Как… пессимистично, — удивляется Грейнджер, все еще пытаясь расшифровать реакцию. Она перебирает в уме, что вампирша могла иметь в виду: свою смерть, ее смерть, вероятность того, что общину разгонят?..

— Я имею в виду, что ты можешь покинуть нас, вернув себе человеческую жизнь, — поясняет Дора.

Гермиона все еще ничего не понимает.

— Ну, с десяток-то лет мне светит, правда?

— Не факт.

Дора серьезна, но это только сильнее путает и уже начинает раздражать Гермиону, — хотя, надо заметить, она вполне сыта и бодра, чтобы злиться по мелочам. Беседа завернула в весьма деликатное русло.

— Откуда у тебя такие серьезные сомнения?

— Разве мне запрещено иметь предчувствия? — просто заявляет Дора, слезая с перил. — Сейчас будут провожать наших на дежурство. Ты идешь?

Гермионе удается только сказать «да» и двинуться к центральным дверям вслед за собеседницей. Всю дорогу она мечется и не знает, что выбрать: зацепиться за чужие предсказания и обрести надежду или навсегда забыть наивную веру в сверхъестественную удачу.

Она, как всегда, выбирает золотую середину — чтобы склониться в ту или иную сторону, когда наберет больше фактов.

Прямо у входа Гермиона вспоминает, что Дора одна из тех, кому она хотела задать очередной беспокоящий вопрос:

— Дора. На досуге я решила прочитать Кодекс общины, но кое-какие страницы там пустые. Не знаешь, что это за магия?

Вампирша ненадолго задумывается, вроде бы пытаясь вспомнить, но в итоге отвечает:

— Не-а. Не знаю.

Гермиона не без разочарования заключает: в этот раз — мимо.

* * *

Они собираются в Лондон тем же составом, что и прошлой ночью. Джереми профессиональным движением разминает пальцы, пока Эмиль обсуждает с Дрейвном Элмерсом, как безопасно доставить в замок дикаря для допроса, если представится такая возможность.

Петра стоит у лестницы, сложив руки на груди, и Гермиона подходит к ней, чтобы подождать окончания разговора.

— Может, завтра стоит пойти мне? — спрашивает Грейнджер, когда Эмиль возвращается к команде.

— Чтобы избавить нас от парочки-другой провоцирующих авроров? Я только за, — отвечает он без особого внимания, явно размышляя о более перспективных идеях.

— Я буду держаться от них подальше.

— Гермиона, завтра нужно пойти к Поттеру, — перебивает Дрейвн.

— Да, — отзывается она, нахмурившись.

Она знает, что надо. Сама предложила. Готовится. Надеется ли, что планы резко изменятся? Что станет достаточно вызваться и присоединиться к лондонским операциям, чтобы проявить там свои жалкие наработанные навыки?

— Пойду напишу. А он… Вы же его видели?

— Да, — говорит Эмиль. — Я решил показаться, когда мы прибыли, чтобы не было лишних вопросов. — Он делает паузу и добавляет: — Такой же, как на послевоенных обложках «Пророка», только морщин стало больше.

Гермиона не может сдержать улыбку, благодарная за безобидное и греющее душу примечание.

— Удачи вам.

— Спасибо.

Эмиль смотрит на вожака, давая ему возможность высказать последние поручения (таковых, впрочем, не оказывается), кивает Доре, которая тоже желает удачи, и приказывает группе выдвигаться.

Элмерс остается на месте, недвижимый и мрачный, и чем дольше Гермиона разглядывает его в задумчивом состоянии, тем хуже становится на душе. Она отворачивается и идет в комнату, чтобы взять пергамент и написать:

«Гарри, нам нужно увидеться. Буду у тебя в кабинете завтра в шесть вечера. Жди. И попроси, пожалуйста, своих подчиненных не убивать нескольких вампиров, которые придут с мирными намерениями.

Гермиона».

* * *

Уже глубокой ночью Гермиона заходит в лабораторию за смесью. Драко занят, но, когда она садится на высокий стул напротив него и ставит пустой кувшин, находит секунду, чтобы наполнить сосуд.

Несмотря на заботливый жест, Малфой не выглядит заинтересованным в разговоре. Гермиона задумывается, всегда ли оно будет — это ощущение, что при каждой встрече отношения надо начинать сначала. Что бы за отношения это ни были…

— Драко, как быстро ты освоил новую магию?

Он наконец поднимает глаза, чтобы лучше понять тон вопроса, но настроение Грейнджер кажется ему совершенно нейтральным, почти деловым. Она тем временем размышляет, скажет ли Малфой сейчас, что ей, магглорожденной, не посоперничать здесь с ним, таким-рассяким потомственным.

— Примерно через полгода.

— Это быстро или долго?

— Ну, по крайней мере, мне любезно сообщили, что я тормоз.

Гермиона вспоминает, как Драко рассказывал про первое приготовление зелья и — хоть и не прямо — про свой страх и неуверенность. Надо четко представить, что Малфой в свое время был единственным новичком без единого знакомого в общине, да еще и совершенно не осознающим, почему подобная несправедливость произошла с ним. Знал ли он, кто и с какой целью укусил почти забытого миром сына Пожирателя?

— А разве обычный волшебник не освоит всё за те же полгода, если сильно захочет? — интересуется Гермиона, стараясь заполнить паузу, которую сама же невольно создала.

Малфой хмыкает.

— Во-первых, вряд ли беспалочковая магия вообще покорится не вампиру или тому, кто хотя бы не наполовину эльф…

— А. Точно. Я имела в виду…

— Да что с тобой? — спрашивает Драко, отложив очередную склянку. Внезапная участливость напрягает Гермиону, потому что в случае с Малфоем грозит неприятным допросом. — Нет, погоди, я угадаю: обострение синдрома отличницы?

— К чему этот насмешливый тон? — возмущенно отозывается она, вставая. — Ты ведь тоже чувствуешь это, не так ли? Что диких или тех, кто стоит за спинами диких, не устраивает относительно спокойное противостояние.

Драко мгновенно изменяется в лице и кивает.

— Грейнджер, ты собираешься в битвы?

— Я не знаю, — отвечает Гермиона, качая головой. — Тут не угадаешь.

— Используй палочку.

Она хмурится, вопросительно глядя на Драко, и тот поясняет:

— Ты все еще можешь творить магию при помощи старого доброго инструмента, и делаешь это прекрасно. Так что не пытайся бездумно переходить на новую технику. Если окажешься в опасности — используй, пожалуйста, палочку.

Гермиона чувствует приятную тяжесть в области груди, примерно там, где раньше билось сердце. Убедившись, что Малфой закончил работу, она обходит стол. Драко сразу разгадывает ее мотивы — ловит Гермиону на полпути, вплотную притягивая к себе и горячо, долго целуя. Его руки скользят по атласу платья на ее талии, а она запускает пальцы в его волосы, наслаждаясь вкусом, запахом, ощущениями.

Если глядя на окна, Гермиона чувствовала себя хищником из-за остроты зрения, то целуясь с Драко, она осознает это из-за силы тел, прижатых друг к другу с угрожающей страстью.

Малфой охотится на нее так же, как она на Малфоя.

— Кто-нибудь увидит, — шепчет Гермиона, заставив себя на секунду отстраниться.

— Ты правда думаешь, — отвечает Драко между поцелуями, — что это кого-то волнует?

Еще какое-то время они не могут остановиться, потом Малфой прислоняется лбом ко лбу Гермионы и закрывает глаза.

Им обоим очень хорошо, но еще — это пугает.

— Когда твоя встреча с отцом?

— На следующий день после твоей с Поттером. Если не убьешь его, буду считать, у меня есть шанс.

— Не говори так.

— Ладно. Не буду.

— Мы пойдем через телефонную будку?

Людовик, до этого читавший небольшой томик исторических сочинений Жюля Мишле рядом с одним из стеллажей библиотеки, оборачивается и ободряюще касается плеча Гермионы.

— Да, это ваш единственный вариант. Оденьтесь так, чтобы скрыть кожу. На закате солнце не несет большой опасности, но перестраховаться будет не лишним.

Гермиона сама понимает и знает все это: гостевой вход в Министерство, где уже распространились настырные слухи о ее пропаже, защита от солнца (длинный рукав, перчатки, очки… надо спросить у Петры очки. И широкополую шляпу), целый отряд авроров, которые с первого взгляда на Грейнджер определят, что слухи о превращении правдивы, — поэтому она просто кивает Людовику и раздумывает дальше.

Все утро прошло для нее как в тумане, несмотря на количество мыслей, копошащихся в голове, как обезумевшие осы в гнезде. Даже не так — именно из-за мыслей, порождаемых самой Гермионой с ее завидной работоспособностью. С идеи приходилось перепрыгивать на идею, но где-то на фоне все время маячило беспокойство — что все теории и планы по взаимодействию общины и аврората пойдут к чертям, если Гермиона не сможет себя сдержать.

— Вас сковывает страх, — говорит Людовик. Книга утрачивает для него былой интерес, в данный момент он читает не менее увлекательную Грейнджер. — Это не поможет. Раз уж вы решились…

В его словах явственно слышится недовольство решением, принятым большинством вампиров общины. Отпечаток несогласия присутствует и в выражении лица, в которое сейчас всматривается Гермиона с неприятным осознанием, что в ее мозгах ментально копаются.

— Да. Я постараюсь, — торопливо отвечает она, уже поворачиваясь, чтобы уйти, скрыться подальше от всех возмутительно талантливых легилиментов этого дома.

— Грейнджер? — Малфой перехватывает ее буквально на выходе из библиотеки, так что она автоматически бросает ему: «Давай отойдем» — и он без лишних вопросов подчиняется, следуя за Гермионой за ближайший угол по широкому пустующему коридору.

— Прости, я сейчас не настроена…

— На что? — удивляется Драко.

— Ни на что.

Она прислоняется к стене и прикрывает рукой глаза, чтобы дать им отдохнуть от болезненной четкости окружающего мира. Какое-то время Драко молча стоит рядом, и только шаги других вампиров тихо-тихо отдаются в ушах, словно ровное дыхание старого замка.

Потом Гермиона чувствует, как Малфой приближается и мягко целует ее в лоб, совсем рядом с тем местом, где начинаются ее волосы, гладко зачесанные назад.

Когда она открывает глаза, Драко уже нет рядом.

Гермионе кажется, что он сказал: «Ты ведь решишь все это, Грейнджер? Вернешься и скажешь мне, что я тоже справлюсь?» — но это неправда, Малфой ничего не произносил вслух.

Осмотрев коридор в последней попытке найти Драко, она наконец выпрямляется, поводит плечами, разминая спину, и отправляется искать очки и шляпу.

* * *

На столе в большой гостиной стоит миниатюрная лазурная шкатулка, отделанная золотом, — в нее может поместиться разве что колечко с каким-нибудь драгоценным камнем. Дрейвн Элмерс говорил Гермионе, что они зарегистрируют ради такого случая портал. Сейчас подобное решение вызывает у нее скептическую усмешку, потому что вампиры и правда делают все от них зависящее, чтобы вписаться в министерскую работу по четким правилам. В ином случае они бы трансгрессировали или просто сделали портал — и все. Гермиона знает, что им не нужно разрешение и особых усилий тоже не нужно, чтобы отвечать на ее вопросы — когда она еще являлась человеком, уполномоченным сотрудником, — отвечать, невинно хлопая глазками: «Мы не нарушаем ни одного закона, мисс Грейнджер».

— Готовы? — спрашивает Дрейвн, подойдя к Гермионе мимо нескольких провожающих, которые расступаются перед вожаком.

— Готова, — отвечает она, и это звучит убедительно и уверенно.

Чем неотвратимее подступает минута встречи с Гарри, тем больше Гермиона находит в себе сил и выдержки, потому что другого выхода нет и не предвидится, а она справлялась и с проблемами похуже.

С таким настроем она могла бы ударить Темного Лорда голым кулаком.

— Тридцать секунд, — сообщает Эмиль, при этом командирским, но доверительным жестом призывая двоих сделать шаг вперед.

Они подносят руки к шкатулке: Чарльз, высокий вампир, который всегда присутствовал на тренировках, а потом и высказывал недовольство по поводу излишней инициативности Гермионы, и еще один, кажется, его зовут Николас — бодрый и внимательный вампир, первое время постоянно пропадавший на дежурстве в особняке, где на нее напали. В собравшейся команде она — самый влиятельный представитель общины: все сошлись во мнении, что только так можно надеяться на четкий, деловой разговор без лишних споров и рассеивания внимания. А содержание беседы потом передадут вожаку в точности — можно не сомневаться.

В оставшиеся секунды с легкостью уместилась бы пара ободряющих фраз, но все молчат, и в комнате, конечно, даже не бьется ни единого сердца, кроме сердца старых часов. Драко наблюдает из своего угла за замершими у стола вампирами, среди которых и Гермиона, и от напряжения у него сводит скулы. Он знает: с этой минуты ему будет страшно ждать новостей.

* * *

От места, куда их перенес портал, до гостевой телефонной будки Министерства остается пара надежно скрытых от любого света переулков, но Гермиона на всякий случай подтягивает перчатки и опускает черную шляпу с полями пониже на лоб. Два вампира идут по обеим сторонам от нее, все время осматриваясь, словно телохранители звезды с мировым именем, а Грейнджер просто спешит вперед, не позволяя себе никаких сомнений.

Сломанный телефон, пропускная система, коридор, лифт (пустой, какая удача!) и еще один коридор.

Они остановливаются у большой арки — указатель недвусмысленно утверждает, что здесь работают авроры, да и Гермиона знает это место почти как собственный этаж.

— Заходим? — спрашивает Чарльз.

Грейнджер бросает на него быстрый нервный взгляд, и он улавливает намек.

Поблизости все равно много людей — ей уже очень нехорошо.

— Никаких вдохов, специальных, случайных или инстинктивных, поняла меня? Дыхание под запретом.

Это ясно как белый день еще с тренировок, но Гермиона благодарно и усиленно кивает в ответ на грубоватое, необходимое сейчас напоминание. Она сжимает зубы, усиливая давление клыков на десны, жадно ноющие от желания полакомиться свежей кровью.

— Уже пять минут седьмого. Сконцентрируйся. Лишний раз не смотри на людей.

Грейнджер сжимает кулаки, разжимает и снова сжимает.

— Вперед.

Она спиной чувствует близость обоих сопровождающих, когда идет через большую комнату, сфокусировав взгляд исключительно на двери кабинета Гарри. Авроры, заступающие на свою смену, которая сменится потом ночной, замирают один за другим, и туфли вампиров громко стучат по полированному полу.

Человеческий запах неотвратимо лезет в нос, заставляя автоматически сглатывать все чаще и чаще, но дверь уже совсем близко.

Гермиона стучит и зовет:

— Гарри?

Он открывает в ту же секунду. Смотрит на то, как Гермиона опускает очки, потом на двух других вампиров, кивающих ему в знак приветствия.

— Проходите.

Гарри пропускает их и плотно закрывает дверь, а потом как-то неловко отходит к столу.

— Обнимать ведь нельзя?

Еще до того, как он заканчивает вопрос, Гермиона качает головой, демонстрируя бесспорное отрицание.

— Ладно. Как ты?

Ее Гарри, лучший друг и в минуты радостей, и в дни несчастья, выглядит сейчас утомленным, помятым и сильно огорченным всем происходящим. Никто бы не заметил грусти в его взгляде, но она умеет отличать действительный слепой героизм Поттера от моментов, когда ему хотелось бы, но нельзя было показывать слабость.

Гермиона так соскучилась…

Но мысль прерывается.

Это был не вдох, она не вдыхала — Грейнджер готова поклясться в этом сейчас, и она будет уверена потом. Но запах крови наконец побеждает, отправив в нокаут всю концентрацию.

«Нет, нет, мне будет больно, мне будет больно…» — мысленно тараторит Гермиона, однако уголки губ обнажают острые зубы, а в горле что-то сжимается.

Она слепнет, и если бы оба вампира не схватили ее с ловкостью, достойной всяческих похвал, то случилось бы самое страшное.

Чарльз крепко держит ее за одну руку и обхватывает за живот, а Николас впивается пальцами в ее шею и другую руку.

Годами наработанные навыки и реакции заставляют Гарри вытащить палочку и направить ее на Гермиону. Когда секундная слепота пропадает, она видит, как Гарри опускает оружие, но без особой спешки, и все его тело готово к атаке, в которую он обычно идет против всяких преступников и монстров. Даже сквозь звериный приступ ей хочется разреветься — так сильно и надрывно, как не плакала раньше.

— Через заднюю дверь моего кабинета можно пройти в пустую комнату, — вдруг говорит Гарри. — Гермиона?

— Да, — отвечает она, и снова повторяет: — Да! — потому что Чарльз и Николас ведут ее туда слишком медленно.

Когда задняя дверь кабинета захлопывается, Гермиона встает лицом к противоположной стене, прислоняется к ней одной рукой, а второй растирает по лицу льющиеся из глаз слезы.

Это худшее начало из возможных.

Она до сих пор чувствовует запах крови Гарри, а упорно задвигаемая на задворки сознания вампирская сущность все еще мечтает полакомиться, хотя совсем недавно выпила больше стакана смеси.

Продуманные и разложенные по полочкам слова, приготовленные для важного разговора с Гарри, затопило горем, и по-другому назвать это чувство сложно.

— Гермиона, ты должна прийти в себя, — зовет ее Чарльз.

Он не позволяет себе сочувствия, потому что для этого нет времени.

— Следи за чертовым самоконтролем, даже если расчувствовалась!

Если он планировал вызвать в Гермионе злость, то ему это отлично удается; но прежде чем она накидывается на него с пощечиной или Петрификусом, Чарльз заковывает ее предплечья в свои железные руки.

— Сосредоточилась — и пошла, — шипит он, глядя прямо в блестящие от слез и раздражения черные глаза Грейнджер. — Кроме тебя, этого никто не сделает. Соберись, мать твою!

Пока Чарльз вот так нависает над ней, стремясь пробудить природное упрямство, Гарри сидит за столом, спрятав голову в ладонях, и приводит в порядок биение сердца. К нему почти возвращается самообладание к тому моменту, когда задняя дверь кабинета снова открывается.

Гермиона смотрит ему в лицо, а два вампира идут с ней так близко, что плечи их соприкасаются.

— Прости меня. Съела что-то не то.

Неловкая шутка и едва-едва дернувшиеся уголки ее губ заставяют Гарри выдохнуть с облегчением. Взмахнув рукой, он говорит:

— Сядешь подальше, да? Я поставил там у стены три стула. Прошу вас, — вежливо добавляет он для Чарльза и Николаса.

— Спасибо, Гарри, это отлично.

Гарри занимает свое место, вампиры — свое. Гермиона ощущает неприятную тошноту и отвратительные сигналы организма о близости и легкости жертвы. Она отыскивает в голове подготовленные ранее, а потом смытые волной отчаяния слова, хотя в этом нет необходимости. На самом деле Грейнджер знает, что должна сделать, сказать и решить. Когда она вспоминает об этом, а заодно избегает очередного спазма в горле, то наконец произносит:

— Гарри, из-за того, что дикие вампиры ставят под угрозу жизнь людей на окраине Лондона, мирной общине и аврорату надо решительно объединиться. Убийц нужно поймать и предать суду.

Гарри проводит ладонью по заросшему щетиной подбородку и кивает.

— Да, боюсь, поодиночке мы бессильны. Хотя многие из моих ребят не согласны.

Николас насмешливо хмыкает, Гарри оглядывается на него, но Гермиона игнорирует невольную провокацию.

— Чтобы сотрудничать, надо разделить права и обязанности, верно?

— Да, я согласен.

Желудок сводит от чувства голода, и голова у Гермионы начинает кружиться от боли в деснах. Поэтому она делает паузу, и Гарри терпеливо ждет. Теперь Грейнджер мысленно просит его не убирать палочку далеко. В конце концов, если Чарльз с Николасом не успеют остановить ее в очередной раз, пусть оглушит волшебная палочка главы аврората.

— Вампиры быстрее, сильнее и относительно легко отличают своих от диких, — говорит Гермиона.

— Если дикий вампир начнет убегать, пусть его преследуют другие вампиры, — соглашается Гарри. — До этого момента привилегия активных действий остается у авроров. Я не могу по-другому, — добавляет он более мирным голосом, потому что вдруг перешел на приказной тон, а теперь как будто вспоминает, что перед ним лучшая подруга.

Гермиона кивает.

— Если начнется погоня, вам надо оцепить территорию.

— Представители общины должны будут послать сноп красных искр… — по привычке проговаривает Гарри, но замолкает. — Или они не смогут сделать такое без волшебных палочек?

— Смогут.

— Хорошо.

Нос снова щекочет. Гермиона останавливает взгляд на глянцевом полу, молчит, сжимая зубы, пока снова не чувствует, что может говорить.

— Вампиры будут двигаться по ограниченной вами зоне, Гарри. Как только станет понятно, что рядом чужак, они постараются показать жестами или, в крайнем случае, тем же сигнальным огнем. Нам надо избежать жертв в собственных рядах.

— Я сделаю для этого все возможное, Гермиона. Еще раз проведу беседу с аврорами и дам прямой приказ не нападать на мирных.

— Давай обсудим последний важный вопрос.

Она немного торопится, поэтому Чарльз прищуривается, с ястребиной внимательностью наблюдая за любыми проявлениями ее слабостей.

— Кто забирает дикого вампира, если его удастся поймать?

— Мы, — без раздумий отвечает Гарри.

Гермиона качает головой.

— Община не согласится.

— Но ты знаешь, что это правильно.

— Знаю, — говорит Гермиона тихо, решившись заглянуть Гарри в глаза. — Но община не отдаст дикаря, не проведя допрос. Они понимают, что это не просто настырная охота, это подлог и подстава.

— Я тоже не отдам дикаря, убивающего людей, Гермиона. Я не допущу самосуда.

— Тогда они украдут. И я ничего не смогу сделать для тебя. Гарри, самосуда не будет, но допрос…

Он тяжело вздыхает, еле удержавшись от того, чтобы стукнуть кулаком по столу.

— И что ты предлагаешь? Значит, я пойду с ними, в замок.

— Ты сошел с ума?

Гермионе кажется, что в этот момент Гарри смотрит на нее с мольбой и надеждой, что она предложит верный вариант. Такое с ними частенько случалось. Они дополняют друг друга умами, как элементы мозаики: когда не соображает один, другой приходит на помощь с блестящей идеей. Здесь не хватает третьего пазла, Рона, но они умеют найти правильный выход и не в самых идеальных условиях.

— Я верну тебе дикаря, Гарри, — обещает Гермиона, слегка наклонившись вперед. Чарльз дергается, но сидит на месте. — Ты мне веришь?

Гарри думает над вопросом слишком долго для верного друга, прошедшего с Гермионой всю войну, огонь, воду и медные трубы. Теперь она не прошла бы огонь. Поэтому… доверяет ли он?

— Скажи мне, что ты справляешься, — искренне просит он, нервно облизнув губы. — Скажи, что ты в порядке. Я тут с ума схожу.

Гермиона моргает, прогоняя мигом объявившиеся слезы, и тихо произносит:

— Да. Куда же я денусь, а? — когда тишина становится невыносимо давящей, она добавляет: — Дикарь будет у тебя через двенадцать часов после поимки. Клянусь всем, что у меня осталось.

Гарри кивает, устало прикрыв глаза.

— Ладно. Не знаю, как я объясню это министру и своим аврорам… но ладно. Тогда все правила начинают действовать с сегодняшней ночи. Я проведу инструктаж здесь, ты — там.

Гермиона встает, и оба вампира быстро следуют ее примеру. Жажда душит все сильнее, пора срочно убираться.

— Мы уходим, Гарри, — голос ее срывается.

— Хорошо. Я рад был тебя увидеть.

С трудом соображая, она отвечает тем же и быстрым шагом, придерживаемая с двух сторон сопровождающими, пересекает комнату, коридор, потом еще один коридор на нижнем этаже. Перед глазами все расплывается от слабости, боли, жажды, сухости во рту, покалываний в желудке.

Гарри больше не занимает ее мыслей. Хочется только кровяного зелья.

Все в замке особенно бодры и сосредоточенны: грядущей ночью вампирам предстоит работать с аврорами по обговоренным правилам. В условиях двусторонних соглашений бессмертные существа ощущают себя как в тесной одежде, сковывающей каждое волевое движение, но делать нечего, остается только смириться и адаптироваться.

Выпив до краев наполненный стакан смеси и постепенно приходя в себя, Гермиона, сидящая в кресле напротив вожака в окружении остальных вампиров, пересказывает разговор с Гарри. Она старается не опускать глаз и быть максимально честной: дураку ясно, Грейнджер в этом доме вызывает все больше и больше опасений, ведь скрывать свои подозрительные, свободолюбивые и критические по отношению к общине мысли не умеет. Здесь и сейчас она хочет быть всецело на стороне приютивших ее вампиров — по крайней мере, пока запах, привкус, дрожание воздуха от предощущения битв царят в доме и никто не может их игнорировать.

— Хорошо, все запомнили? — обращается к общине Дрейвн.

Он дожидается уверенных «да» со всех сторон, но продолжает молчать — вместо него заговаривает Эмиль:

— Нужна смена дежурных. Чарльз и Николас остаются, они нужны здесь. Я сам пойду. Может остаться еще кто-нибудь, если будут такие просьбы.

— У меня скоро приступ, — отзывается один из вампиров.

— Принято, тогда нужны трое.

— Я пойду.

— Нет, ты не пойдешь.

То, как молниеносно и безапелляционно Эмиль отвечает Доре, производит впечатление на всех присутствующих. Он и сам это замечает — замолкает, пробежавшись глазами по вампирам, и сжимает зубы, чтобы подумать, добавить что-то в свое оправдание. Но прежде чем Эмиль успевает реабилитироваться, Дора в лоб интересуется:

— Почему?

В ее вопросе нет снисходительности, только чистая требовательность. Гермиона наблюдает за этой парочкой с нескрываемым интересом. Дора всем своим видом — позой, выражением лица — демонстрирует боевую готовность, а Эмиль, командир по призванию и отведенной ему роли, кажется, загнан в угол, он злится, но не может дать чувствам волю.

У него есть слабые места, и ему не всегда удается скрывать их, заключает про себя Гермиона. Опасный недостаток.

— Думаю, Дора могла бы справиться, — вмешивается Людовик в своей меланхоличной, «в целом я ни при чем» манере.

— На ближайшие ночи мне нужно больше поисковиков, — наконец находится Эмиль, восстановив в своем голосе былую твердость. — Дора пойдет, когда наступит время бегунов.

Недовольная то ли прикрепленным к ней несколько ироничным ярлыком «бегуна», то ли ситуацией с отказом в целом, Дора отворачивается и отходит в дальний конец комнаты. Эмиль, проследив за ней, приказывает:

— Джеймс, пойдешь ты.

Дрейвн тут же встает, обозначив конец разговора. Ночная команда следует за Эмилем прочь из гостиной, чтобы получить дополнительные и более конкретные инструкции, а Гермиона позволяет себе расслабиться в большом кресле: прикрыть глаза, успокоить мысли, размять шею и прекратить цепко держаться за подлокотники. Всего на пару минут.

* * *

Дверь закрывается, и Гермиона, провожавшая команду вместе с Людовиком и Дрейвном, идет к лестнице. Драко стоит на втором этаже, оперевшись на перила, Петра находится совсем рядом с ним — в облегающем темно-синем платье с черными узорами на предплечьях и талии. Напряжение Малфоя достаточно очевидно. Гермиона зовет его, и Драко распрямляется, неторопливо отходя с ней к стене.

— Чуть не укусила его, да?

— Не нагнетай. Это не поможет.

— Да. Я устал ныть. Путь будет как будет.

Малфой проводит рукой по лицу. До его встречи с отцом остается всего ничего, особенно в масштабах вампирской вечности, и, кажется, Драко и сам не знает, чего ждать от Люциуса.

— Как реагирует Нарцисса? Она не захотела с тобой увидеться?

Малфой кривится и качает головой:

— У меня ушло слишком много усилий на то, чтобы убедить ее своими письмами не напрашиваться на встречу и вообще успокоиться. Она знает, что меня не пытают и все такое. Надеюсь, плотина не прорвется, одного отца мне достаточно.

Петра не двигается с места, поэтому, скорее всего, слышит каждое слово. Глядя на нее через плечо Малфоя, Гермиона думает о том, что хотела бы поцеловать Драко, получить для себя и предоставить ему несколько секунд пустоты в голове и приятных покалываний на кончиках пальцев, гладящих по щеке, — но не сделает этого, пока они не за закрытыми дверями.

— Чарльз и Николас тебе помогут. Правда помогут.

— Прекрасно, — без энтузиазма отвечает Драко. — Я пойду, мне надо выпить крови.

Неловко прервавшийся разговор, который мог бы стать более глубоким, интимным и искренним, слегка расстраивает Гермиону, но она ничего не может сделать. Честно признаться, то, как поведут себя работающие с вампирами авроры и работающие с аврорами вампиры, в данный момент беспокоит ее сильнее.

Гермиона устремляется в противоположную сторону, к библиотеке. Теперь уже она осознает, что идет к книгам в любой сложной ситуации — даже когда нерешенных задач как таковых нет, а есть только независящие от нее обстоятельства, которые могут сработать страшнее пущенных волшебниками проклятий. На полпути, правда, единение с мыслями прерывают: кто-то догоняет Гермиону, идет вровень с ней, и по едва уловимому, не травмирующему вампирское обоняние древесному аромату духов она определяет, что это Петра.

— Почему ты не спросила меня?

Гермиона хмурится, пытаясь понять, о чем идет речь, но не останавливается. Петра смотрит перед собой и поясняет:

— Почему ты не спросила меня про зашифрованную страницу Кодекса?

— Ты знаешь? — вздрагивает Грейнджер.

— Я делаю тут много грязной работы, Гермиона, — тише, чем обычно, отвечает Петра. — Не шуми, заворачивай в библиотеку.

Сбитая с толку, но сосредоточенная, Гермиона заходит в нужную комнату, краем глаза заметив, как ее собеседница притормаживает у входа и откидывает волосы назад, прикрывая этим аристократическим жестом попытку определить, нет ли кого поблизости.

— Доставай.

Грейнджер следует приказам без лишних сомнений. Ее одолевает ощущение, что Петра всегда была в общине опытной внутренней шпионкой, но, конечно, не стоит так о ней думать. Ей доверяют уже много лет, и если бы раньше проявились какие-то бунтарские предрасположенности, то Дрейвн не оставил бы это в покое.

Пока Гермиона снимает Кодекс с полки и открывает его в нужном месте, Петра вытаскивает из скрытого кармана платья маленькую склянку с кровью. Быстро, ни на что не отвлекаясь, включая Гермиону, сдерживающую изумление, она роняет три капли себе на ладонь, а затем размашисто проводит рукой по пустой странице. Пергамент обагряется от неровного мазка, но буквально через секунду все следы крови исчезают с него, а спустя еще две — начинают проявляться буквы, слова, предложения.

— Мерлин! — восхищается Гермиона. — Эффектно.

Петра закупоривает склянку, снова прячет ее и говорит:

— Сядь где-нибудь за стеллажом, я пошла.

И она действительно оставляет Грейнджер в библиотеке, в общем-то, не выдавая себя ничем, если не знать подробностей.

Гермиона без труда находит для себя закоулок и тут же принимается вчитываться в новый, скрытый от глаз обычного наблюдателя текст. Первая часть касается камня, возвращающего вампиру человеческую сущность: это синий тааффеит, который надо растереть в порошок и добавить в зелье подробно описанного тут же состава. Грейнджер на мгновение впускает в голову мысль, что, если это сокровище когда-нибудь найдется, зелье (для нее) будет готовить Малфой.

«Синий тааффеит не обнаружен людьми, будь то магглы или волшебники. По этой причине любые поиски, приготовления и тонкости обратного превращения должны оставаться в тайне, максимально возможной в каждом конкретном случае. Обратные превращения, совершенные благодаря приготовленному из тааффеита зелью, следует представлять как случайные сложения магических сил и особенности генетического кода превращаемого».

Процесс оправдания и сокрытия тайны возвращения к жизни обещает быть весьма забавным, если отвлечься от контекста и следующего абзаца:

«В силу того, что воздействие синего тааффеита было исследовано исключительно теоретически, а три совершенных за всю историю обратных превращения не представляют из себя достаточную основу с точки зрения практики, безопасность этого процесса не доказана. Статистическая вероятность летальных или иных негативных исходов также не вычислена».

Тот, кто составлял тайный раздел Кодекса, кажется сейчас жестоким существом.

Можно было бы долго, со скептическими вздохами, перечитывать сочинения о камне, но Гермиона забрасывает все планы по этому поводу в тот самый момент, когда переворачивает страницу и видит, что обряд на крови открыл больше текста, чем ожидалось, а название следующего раздела весьма настораживает:

«Взаимодействия по поставке крови. Правила и особенности».

У Гермионы появляются нехорошие предчувствия, которые заставляют ее оглянуться и замереть, прислушиваясь к малейшим звукам в библиотеке, а затем снова вернуться к чтению: как назло, последующий текст лишен подробностей и основные мысли не очень-то ясны для непричастного.

«Взаимодействие осуществляется строго с разрешения и под контролем вожака или иного ответственного лица, назначенного вожаком. Список добросовестных приемщиков также обновляется исключительно вожаком. Взаимодействие с организациями и частными лицами, не входящими в список добросовестных приемщиков, запрещен до проведения процедуры проверки и заключения магического договора.

Все этапы и сам факт отправки крови носят тайный характер и не подлежат огласке».

В лихорадочных размышлениях Гермиона вновь и вновь проходится глазами по прочитанным словам, почти выучивает их наизусть и закрывает Кодекс, чтобы проверить, к чему это приведет. Когда она открывает книгу снова, страницы с тайными разделами оказываются пусты.

У Дрейвна Элмерса большие секреты. И он бесцеремонно растрачивает кровь, которую замглавы Отдела регулирования магических популяций и контроля над ними Гермиона Грейнджер каждый раз с таким трудом выбивает для «мирной, не представляющей никакой серьезной опасности» общины.

* * *

Несколько часов назад дежурные вернулись — раздраженные, недовольные и злые. Джеймс, которым заменили Дору, выглядел особенно неспокойным и на расспросы Людовика ответил, что упустил дикаря из-под самого носа, но авроры, похоже, неудачей остались довольны.

— Все, кроме Поттера, — бросил Эмиль.

Лицо Доры приобрело заслуженное победное выражение. Впрочем, ненадолго: она тут же почувствовала себя виноватой, как только Эмиль обернулся к ней, невольно продемонстрировав опасное недовольство — недовольство собой и командой. Дора вспомнила, что они в одной лодке, и попыталась как-то успокоить прибывших, но ей это не удалось, отчего, как показалось Гермионе, она почувствовала себя еще хуже.

Дрейвн потребовал деталей, и команда объяснила, что дикарь прибыл, очевидно, не для нападения, но чтобы разведать обстановку. Плюс был в том, что никто не пострадал, минус — обстановку действительно разведали. Если он и не понял, что на охоте не меньше пяти авроров и столько же вампиров, то уж точно выяснил, что их там ждут подготовленные воины.

— Завтра ночью придется ждать сюрпризов, — заключил Эмиль. — Сюда они не заявятся, а вот повеселиться и с нами, и с аврорами точно соблазнятся. Да еще будут убеждены, что мы первые начали, раз так стараемся запугать их.

— Но совместную работу с аврорами наладить удалось? — с надеждой спросила Гермиона.

— Они хоть и смеются, но боятся нас как чертей и не подходят, даже когда надо бы помочь.

Гермиона мысленно прокручивает все разговоры в голове, стоя у огромной картины, висящей в коридоре на первом этаже. На ней — россыпь острых лезвий, замаскированных под крылья стрекоз, а серебряная рамка с вензелями ослепительно блестит.

— Люциус у ворот.

Она слышит это в момент глубокой задумчивости и, наверное, только вампирская манера поведения, с каждым днем всё более привычная, не дает ей вздрогнуть. Вместо этого Гермиона оборачивается, прислушиваясь, где в доме происходит основное движение, и направляется туда, прямо в гущу событий.

Дрейвн Элмерс движением руки левитирует стул к пустой стене, садится перед ней и, удовлетворяя любопытство Гермионы, снова совершает магию: его ладони движутся по кругу, а под ними стена, словно тая, превращается в прозрачное стекло. За стеклом оказывается простая, по сравнению с остальными в этом замке, комната с темно-бордовыми стенами, длинным черным столом и двумя креслами на максимальном отдалении друг от друга.

Рядом с вожаком садится Людовик, Петра стоит чуть поодаль, и Гермиона останавливается с другой стороны. Скоро к небольшой компании наблюдателей присоединяется Эмиль, а сразу после этого в комнату за стеклом входит Люциус Малфой.

— Он нас не увидит? — тихо спрашивает Гермиона.

— Нет, это одностороннее стекло, — отвечает Дрейвн.

Люциус выглядит постаревшим и истощенным. Белые волосы плотно закреплены на затылке лентой, подол черной как уголь мантии скользит по полу. Он с неодобрением осматривает комнату и отодвигает кресло, чтобы неторопливо сесть.

Драко пока не видно ни в коридоре, ни в комнате, и Гермиона чувствует, что вампирское спокойствие решительно покидает ее, уступая место старой доброй тревоге.

Чем все это закончится?

Дверь в комнату снова открывается, но входит не Драко, а Чарльз. Он принимается что-то говорить Люциусу — и выглядит при этом далеко не услужливо. Гермионе думается, что Люциус не останется довольным таким обращением.

Очередной магический жест Дрейвна похож на быстрое вворачивание маггловской электрической лампочки — появляется звук, и слышно кое-что из разговора:

— …такой щит, как правило, не останавливает вампира, но может его притормозить.

— Притормозить моего сына, если он попытается убить меня? — нарочито разборчиво переспрашивает Малфой.

— Все верно, — с некоторым даже удовольствием отвечает Чарльз.

Ему не отвечают, но тонкие губы гостя складываются в кривую линию недовольства. Чарльз засчитывает это за достаточный знак согласия, поэтому принимается за работу. Через пару минут от пола до потолка, от одной стены до другой, прямо через середину стола устанавливается невидимый щит, который слегка поблескивает только в процессе создания. Люциус все это время внимательно наблюдает за тем, как без единого магического инструмента — только своими руками — и без того опасный вампир совершает перед ним практически показательное выступление.

— Схожу за вашим сыном?

Люциус тут же выпрямляет спину, несколько секунд молчит, затем кивает.

Чарльз покидает комнату, а возвращается уже не один — с Николасом и Драко.

Драко останавливается у самой двери, так что Гермионе приходится с беспокойством шагнуть к стеклянной стене, чтобы увидеть его. Эмиль любезно отодвигается, уступая ей более удобное место.

— Привет.

Люциус не сразу реагирует на приветствие, и тишина кажется всем предельно нервной. Но потом он все-таки произносит:

— Здравствуй, сын. Я рад тебя видеть.

Гермиона не особенно обращает внимание на слова Малфоя-старшего, потому что младший в это время выглядит совсем плохо.

— Этот щит не блокирует запах? — интересуется она, не отводя взгляда от бледного лица, белых губ и черных-черных глаз Драко.

— Это невозможно, вампир все равно почувствует, — объясняет Эмиль.

— Понятно.

В это время Чарльз и Николас крепко берут Драко за предплечья, и все вместе они делают осторожный шаг ко второму креслу. От внимания Люциуса не ускользает контроль, которому подвергают его сына, и он спрашивает:

— Это обязательно?

— Обязательно, — отрезает Драко, прежде чем успевает объяснить кто-то из его сопровождающих.

Гермиона различает в его голосе такие страдания и боль, что не выдерживает и говорит остальным наблюдателям:

— Ему надо передохнуть, он не может…

— Не паникуй, — обрывает ее Эмиль.

Грейнджер смотрит на него с неосознанной мольбой, но это не помогает, Эмиль только качает головой.

— Ты выглядишь по-другому, — говорит Люциус, оглядывая Драко с головы до ног. Чарльз и Николас же следят за каждым его рваным движением, пока он усаживается за стол.

— Да, ты тоже, — отвечает Драко. — Жизнь нас обоих потрепала.

Люциус сердито вздыхает и кладет руку на стол, чтобы постукивать по черному дереву пальцами.

— Давай, что ли, начнем издалека, — предлагает Драко, но прерывается, чтобы с большим усилием, сглотнув, продолжить: — Помню, как много лет назад у тебя были торговые связи с одним вампиром…

— Я заключал сделки и не с такими уродцами — единственной причиной была личная выгода.

Это нелестное высказывание даже на лицах у Чарльза и Николаса, обычно остающихся непроницаемыми, вызывает выражение чистейшей неприязни. Гермиона чувствует то же настроение в кругу наблюдателей, а Драко, едва заметно склонившись, чтобы заглушить внутренние боли, хрипло заключает:

— Да, не оттуда я все-таки начал.

— Мы бы все равно к этому пришли, — заявляет Люциус. — А раз мне небезопасно и не очень комфортно находиться в этом доме, надо бы ускорить разговор.

Драко кивает, теперь уже не в силах даже что-либо произнести: Гермиона видит это в движениях его рта, готового обнажить клыки.

— Мне нужно подышать.

Люциус не успевает ответить: все три вампира так быстро вылетают из комнаты и захлопывают за собой дверь, что у него расширяются глаза, прежде чем он заставляет себя вернуть спокойствие.

Гермиона оглядывается по сторонам, пытаясь просчитать, куда ведет дверь, но Дрейвн приказывает:

— Стойте здесь, — и по тону его голоса Грейнджер понимает, что лучше послушаться.

Проходит несколько минут, которые заставляют Люциуса растерять значительную долю самоуверенности. В этот раз, когда дверь открывается и пока Драко шаг за шагом приближается к креслу вместе с сопровождающими его вампирами, он наблюдает молча.

— Так на чем мы остановились? — говорит Драко с явным напряжением челюстей, но максимально возможной леностью в голосе.

— Как это произошло? — спрашивает Люциус.

Драко удивляется спокойному вопросу, в котором сквозит едва заметное, но точно присутствующее сочувствие. Гермиона внимательнее вглядывается в Люциуса. На лице у него не только привычная маска вечного превосходства, но и нескрываемая печаль.

— Познакомился в баре с девушкой, она сказала, что покажет кое-что интересное. Честно говоря, я думал, она примется толкать мне эту новую наркоту, которая появилась на каждом углу в Лютном.

— Ты пошел за наркотой? — брезгливо уточняет Люциус.

— Из любопытства, — отвечает Драко и делает паузу: может, чтобы сделать отцу какой-то только ему ясный намек, может, чтобы в очередной раз сглотнуть, успокаивая вампирский организм.

— И там тебя укусили?

— Да, их было трое: эта дамочка и ее дружки.

— Как только они тебя не убили?

— Их вариант веселее. Кажется, они меня узнали. Не знаю откуда.

Люциус исподлобья смотрит на то, как Драко отворачивает голову и хмурится, а Николас наклоняется к нему, чтобы что-то прошептать. Это только кажется Гермионе, или магический щит действительно снова поблескивает, как будто подвергнутый невидимым волнам воздействия.

— Опиши мне, как они выглядели. Лучше на пергаменте.

— Отец, — устало отзывается Драко, — не глупи. Тебе с ними не справиться.

— Тогда пусть их уничтожит Министерство, — сквозь зубы шипит Люциус, в избытке чувств наклонившись над столом. — Кто там за это ответственен?

Драко едва заметно ухмыляется, и у Гермионы по затылку пробегает холодок. Скоро Люциус узнает куда больше ироничных подробностей о дикарях, ее отделе и о ней самой.

— Или пусть займется эта твоя «мирная община».

Кажется, Чарльз и Николас с трудом сдерживаются, чтобы не ответить похожим ядовитым тоном, но вместо них совсем истерзанный жаждой Драко шепчет:

— Они занимаются.

— Посмотрим, — отзывается Люциус. — Я прослежу.

— Хорошо, удачи.

Гермиона оборачивается к Петре, с таким же беспокойством, как и она сама, глядящей через стекло на вцепившегося в край стола Драко. Гермиона ждет, когда же они закончат, и Петра, кажется, с ней солидарна.

— Сын, мне нужно знать, какое заклинание или зелье вернет тебя к нормальной жизни.

Драко качает головой, больше не поднимая на Люциуса взгляд, и бросает:

— Таких нет. Тебе пора, пап.

Люциус расшифровывает предупреждение и с неохотой, но все-таки без лишних споров встает.

— Я вернулся, чтобы вытащить тебя отсюда, Драко, — говорит он.

— Не обещай ничего, — отвечает Драко, — у тебя всегда плохо получалось… Уходим.

Его последнее слово похоже на рык, опасный звук зверя, прорывающегося к добыче. Через мгновение Малфой-старший остается в комнате за стеклом один, но и он поворачивается, чтобы выйти через другую дверь.

— Проводи его ко мне в кабинет, — просит Дрейвн Эмиля. — И останься там сам.

Эмиль уходит встречать Люциуса, Петра же достает откуда-то стакан смеси и тут же устремляется к другой двери, к Драко, а Грейнджер без раздумий бросается следом за ней.

За углом Гермиона пересекается с Малфоем взглядами: глаза у него злые, мрачные и отчаянные.

У Драко нет надежды на возвращение к жизни.

Гермиона думает об этом, пока он буднично, только чуть более поспешно выпивает кровь до самого дна.

После разговора Малфоев все разбредаются, словно репетировали заранее, по разным концам замка, и Гермиона на какое-то время остается совсем одна. Прежде чем уйти, Дрейвн легко проводит ладонью в воздухе вдоль «стекла», и между комнатами снова возникает серая непроницаемая стена, кажущаяся с этого ракурса шершавой.

Гермиона думает, что сейчас чувствует Драко. За секунду до того, как Малфой ушел из коридора вместе с заботливой Петрой, он казался… смирившимся. Но она надеется, что это не так. Отчаянно хочется, чтобы, несмотря на впечатление от его эмоциональной маски и его прямые признания, Драко где-то внутри оставался бойцом. Эгоистично ли это желание? В какой-то степени: потому что верить в устрашающе маловероятное возвращение к жизни легче, когда кто-то рядом с тобой верит тоже. Петра, Дора, Джереми (не говоря уже о «стариках») — у них совершенно другие глаза. Тьма впиталась в эти радужки и закрепила свою власть. У Малфоя проглядывает свет — это точно, точно, не иллюзия.

Хочется верить.

Когда Гермиона прекращает свои гляделки в стену и бредет по дому, Петра уже занята уборкой. Она деятельна и сосредоточенна — Гермиона задумывается над тем, что, может, удастся улучить момент и обсудить пересылку крови, так беспокоящую ее теперь. Но тут же приходится смириться: если и обсуждать, то не здесь, не сейчас. Переходя из одной комнаты в другую, Петра оглядывается с выражением убедительного предостережения.

Драко тоже оказывается занят — перехвачен Людовиком для разговора. Странно, что главный помощник вожака не там, в кабинете, вместе с Дрейвном, Эмилем и Люциусом, — значит ли это, что беседа с Драко сейчас не менее важна, чем та?

Гермиона встает в проходе, прислоняясь плечом к дверному проему: она не собирается подслушивать, но и уходить не планирует. В конце концов, идти ей особенно некуда.

Проходит минута, другая — Гермиона утопает в туманных рассуждениях о том, как много пустого времени у вампиров, сколько ни пытайся забить его тренировками, приемами крови и собраниями общины. Драко опирается на подлокотник кожаного кресла и проводит пальцем по губам, внимательно слушая сидящего напротив Людовика, — тот слегка наклонился вперед, не улыбается открыто, но сохраняет свое фирменное добродушное выражение лица.

Оба резко оборачиваются, когда в относительной тишине сосредоточенного замка открывается и закрывается тяжелая дверь. Гермиона, не успевая осознать, слегка потягивает носом: человеческий запах с поразительной стремительностью принимается дразнить органы чувств всех вампиров общины.

Но Люциус, ясное дело, не появляется в поле зрения — Эмиль провожает его через заднюю дверь, а Гермиона с усилием, подавляя вампирские инстинкты, возвращает себе контроль над телом, уже приготовившимся было к охоте.

Драко кивает Людовику, что-то тихо говорит и встает. В проходе он встречается с Гермионой взглядом, и та молча, неторопливо следует за ним — по лестнице наверх и дальше, до его комнаты.

— Как дела? — спрашивает Малфой, закрывая за ней дверь.

Разговор «о погоде» кажется неуместным, да и в тоне Драко не хватает беззаботности, так что вопрос удивляет Гермиону. Но она решает подыграть.

— Вчера была на выставке колдографий Эриксона. Не впечатлило.

Драко ухмыляется, и Гермиона тоже слегка улыбается, но надолго шутки не хватает. Малфой отходит, садится на стол и закрывает ладонью лицо. Кажется, он наконец позволяет себе выдохнуть — только без выдоха как такового.

— Ты держался молодцом.

— Это худшее, что я когда-либо испытывал, — после небольшой паузы говорит Драко.

— Да, — отзывается Гермиона. — Я знаю.

Немного подумав, она садится на край стола рядом с Малфоем.

— Я не укусил его. Но всё равно чувствую кровь во рту и на пальцах, — он отводит руку от лица, с неприязнью ее рассматривая.

— На них ничего нет, — тихо сообщает Гермиона.

Драко лениво отмахивается.

Минуты две они молчат, не испытывая ни капли неловкости, наоборот — наслаждаясь отсутствием одиночества и толпы одновременно, сконцентрировавшись на уникальном мимолетном спокойствии.

— Что он теперь будет делать? — решается спросить Гермиона.

— Что-нибудь обязательно предпримет. Надо будет спросить Дрейвна, какие угрозы он услышал от моего отца в собственном кабинете.

— Все будет бесполезно. Или сделает только хуже.

— Да. И знаешь, Грейнджер, — Драко медлит, — я за него переживаю.

— За Люциуса?

Не то чтобы Гермиону поражает его признание — нет, тут как раз все логично. Ее скорее волнует, что Малфой с таким заметным усилием признается в беспокойстве за отца: это делает все происходящее в жизни намного, намного сложнее. Как и любое сильное чувство. Как и всякая любовь.

— Он только вышел из тюрьмы, — продолжает Драко, глухо выговаривая слова. — Посмотри на него: разве это человек, которому комфортно в мирной жизни? Нет, и хорошо ему станет совсем не скоро. Все его попытки спасти меня пойдут прахом, но еще — окончательно уничтожат его. Я знаю.

Гермиона вглядывается в профиль Малфоя — резкие черты лица, белую кожу — и физически ощущает его душевную боль, но не в силах помочь.

— Все, что я могу, — подытоживает Драко, — это наблюдать со стороны.

Пытаясь подобрать слова, Гермиона задумчиво тянется к своей гладкой юбке, чтобы стряхнуть невидимые пылинки, но нечаянно задевает предплечье Драко, когда тот пытается удобнее опереться на стол. Это уже непривычно — вот так неуклюже сталкиваться, будучи вампирами, поэтому оба замирают.

Драко заглядывает ей в глаза, нет, куда-то глубже (самое время спросить себя, остались ли души в их холодных телах?), и едва различимо, одними губами спрашивает:

— Грейнджер… понимаешь?

Но этот вопрос не для того, чтобы на него отвечать. Он лишь втягивается колдовской, обостренной тишиной, заглатывается ею, чтобы тут же забыться, потому что Драко наклоняется к Гермионе, касаясь губами ее губ и заставляя ее закрыть глаза, отгородиться от сложного мира вокруг.

От дразнящих невинных касаний по телу проходит дрожь. Они снова пробуждают друг в друге жажду, и жажду эту все сложнее отличить от тяги к свежей человеческой крови. То же обострение, натяжение ощущений, грань, опасность и совершенное вожделение.

С губ Гермионы срывается стон, когда Драко прижимает ее к себе, чтобы перенести на кровать и оказаться сверху. Драко отбрасывает вместе с узорчатой черной рубашкой серьезные мысли, он весь сосредоточен только на сладостной близости, здесь и сейчас.

Через несколько часов Грейнджер вернется к вопросу, почему между ними все так стремительно закрутилось. Но когда Малфой забирает контроль и устраивается кожа к коже, горячо целует Гермиону и изучает руками, губами желанное тело — тогда нет никаких вопросов. Тогда все совпадает и случается вовремя, наконец и к невыразимому удовольствию.

Где-то в тумане, когда становится особенно хорошо, Гермионе кажется, что Драко шепчет ей на ухо:

— Грейнджер… Останься, пожалуйста, со мной.

Но она не запоминает.

* * *

— Тебя правда укусили так, как ты рассказал?

Гермиона наблюдает за Драко — за мышцами на его спине, — пока он наполняет два стакана смеси.

— Да.

Подавая ей стакан, Малфой тянется за поцелуем, и, несмотря на соблазняющую близость крови, они отвлекаются друг на друга. Потом наконец выпивают каждый свою порцию, чтобы снова поцеловаться, пока длится эффект сытости: смешение удовольствий нравится им бесспорно и безусловно.

— Как ты оказался здесь?

— Забрал Эмиль. Так же, как тебя.

— Сразу?

— Почти. И они решали, что со мной делать.

— В смысле?

Гермиона резко оборачивается, и Драко, помогающий ей застегнуть на блузке пуговицу на спине, недовольно хмурится.

— Они сомневались, оставлять ли тебя в общине?

— Да. Думали, что, возможно, выгоднее выбросить к диким.

— Я не могу в это поверить.

Малфой пожимает плечами, простым заклинанием разглаживает свою помятую рубашку и набрасывает ее на плечи. Все это время пораженная Гермиона смотрит на него выжидающе.

— Ну подумай, — нехотя объясняет Драко, — я бы вряд ли так успешно договорился с матерью о молчании и спокойствии, если бы на меня настойчиво не давили. Правильная мотивация, знаешь ли…

— Они не хотели, чтобы сын Люциуса Малфоя нашелся у них в общине. Не хотели даже намека на скандалы и внимание.

Драко равнодушно кивает и ликвидирует последние доказательства их близости, аккуратно заправляя постель все теми же заученными наизусть бытовыми заклинаниями. Гермиона торопливо размышляет, складывая сразу несколько вызывающих беспокойство фактов в более-менее логичную картину. Затем она осторожно спрашивает Малфоя:

— Ты знаешь почему?

— Нет, — сразу отвечает Драко. — Мне всегда казалось это естественным. Новый вампир в общине в любом случае вызовет вопросы. А они и так едва-едва дружат с Министерством, и то в основном благодаря тебе.

Он уже собирается открыть дверь, но Гермиона останавливает его, мягко коснувшись его руки.

— Прости, — шепчет она. — Могу поспорить, это было неприятно. Особенно когда сутки назад был человеком, а теперь жутко хочется крови.

Драко кивает и слабо улыбается.

— Ладно, Грейнджер, — устало бросает он, — я пережил.

* * *

Она знает, что всё пойдет не так. Да, предчувствия замучили Гермиону, ей начало порой казаться, что это помутнение рассудка. Но в ту самую минуту, когда за ушедшей в ночь командой закрылась дверь, она вздрогнула неожиданно для самой себя — и какая-то невидимая тень окончательно прицепилась к ней, подпитывая гнетущую тревогу.

Гермиона искала глазами то ли эту тень, то ли, наоборот, что-нибудь успокаивающее, но в итоге остановила взгляд на Доре, которая в этот раз даже не вызывалась в команду, — кажется, этой ночью к приступу готовится она. Эмиль после беседы с вожаком и Люциусом был особенно сосредоточен и на осторожный вопрос Джеймса, идти ли ему, подразумевающий прошлые огрехи, просто кивнул.

— Что с тобой? — выходя из лаборатории, спрашивает Драко Гермиону, напряженно мерящую шагами коридор.

— Что-то не так, — отвечает вместо нее Дора, еще сильнее побледнев, если такое вообще возможно.

Дрейвн, до этого сидящий в гостиной, вместе с остальными приближается к окну, за которым появился спешащий к замку Джеймс. Все ожидают его возвращения с испуганным молчанием. Только залетев в дом, Джеймс громко спрашивает:

— Где Петра?

Гермиона оглядывается и, не найдя Петру среди других обескураженных вампиров, смотрит на Драко. Он словно сразу понимает, что случилось: какое-то пугающее осознание читается в его глазах и во всем напрягшемся теле.

— Она недавно выходила, собиралась побегать вокруг замка… — тихо говорит Дора.

— Мы видели ее, — бросает Джеймс. — Видели и потеряли. Их слишком много!

Перебивая возникающий шум, он объявляет, напрягая горло:

— Нам нужно подкрепление.

— Слишком много диких? — громко и требовательно спрашивает Дрейвн, приближаясь к Джеймсу. — Что они делают с Петрой?

— Да, диких. Они забрали ее и дразнят нас.

Гермиона быстро подходит к Драко, но тот слегка качает головой, давая понять, что слушает разговор и не нуждается в успокоении.

— Авроры матерятся, но ничего не могут сделать, — продолжает Джеймс. — Они взяли под охрану три паба у леса, люди там до смерти напуганы.

— Я пойду, — вызывается Дора.

— Посмотри на себя! — прикрикивает Дрейвн.

Она сглатывает, чуть пятясь назад, но не спорит. Приступ почти ее одолел, осталось не больше часа, и всем это очевидно.

— Я иду, — говорит Драко.

— Я тоже, — подхватывает Гермиона.

Вокруг Джеймса собирается небольшая команда экстренной помощи, но Дрейвн многозначительно смотрит на Людовика, который отвечает ему на незаданный вопрос:

— Если они выпьют дополнительную порцию смеси и пообещают не приближаться к людям. Пусть авроры держат оборону.

— Драко, Гермиона, — грубо зовет вожак, — чтобы у вас не было ни одного человека в зоне видимости! Хоть один укушенный — и вы вылетите из общины на равных условиях с остальными. Несмотря на ваши родословные, связи и друзей.

— Командуйте, Дрейвн, — холодно отзывается Драко.

Элмерс взмахивает рукой, и вся группа, быстро опустошив поданные Дорой стаканы, вылетает из дома, спеша к границе аппарации. Перед тем как исчезнуть вместе со всеми, Гермиона чувствует, как все ее сознание пульсирует от воцарившихся там страха и решимости. Опасный коктейль ощущений пробуждает вампирский нюх, глаза различают каждый листик на деревьях во тьме ночи, а мышцы готовы нести вперед и хватать дикаря.

Драко с нетерпением выслушивает от Джеймса, куда надо попасть, и сразу после оборачивается к Гермионе.

— Палочка с собой?

— Да, — отвечает она, на всякий случай ощупывая оружие в кармане.

И Малфой хватает Гермиону за руку, чтобы вместе нырнуть в узкую воронку аппарации.

Поразительная тишина, которая встречает их после трансгрессии, заставляет Гермиону напрячься сильнее, чем если бы она попала в самое сердце перестрелки заклятиями. Из одного леса «экстренная команда» переместилась в другой — верхушки деревьев пропадают в черном небе, воздух застыл, как перед грозой, пальцы начинающего вампира Грейнджер по старой привычке крепко держат волшебную палочку.

Но длится это недолго.

— Туда!

Желтой вспышки вдалеке вполне достаточно. Гермиона бежит, точно зная, что нельзя медлить. Она ощущает себя неотъемлемой частью почти идеального клина команды — но все-таки на подходе к окраине леса позволяет себе внутренний вопрос.

Какой у них план?

Резкое торможение, абсолютный синхрон. Наблюдай Гермиона со стороны, она бы оценила эстетическую сторону их «охоты», но сейчас не до этого.

— Наши рядом, — бросает Джеймс.

Они оглядываются, обнаруживая по обе стороны своих соратников. Впереди Гермиона находит Джереми: одной рукой придерживаясь за ствол дерева, он наклоняется, высматривая за пределами чащи диких вампиров. Там — небольшой загородный домик и три паба, охраняемые аврорами.

— Эмиль.

— Мы их потеряли, — говорит Эмиль, только взглянув на Драко и не отвечая на его приветствие, — как вы, наверное, уже знаете. Нужен более плотный круг. Контроль внутри и снаружи.

— Кто бросил заклятье? — спрашивает Гермиона.

— Аврор. Периодически им кажется, что они видят дикарей.

— Так мы выжидаем?

— Грейнджер, на позицию, — отвечает Эмиль с некоторым раздражением. Претензия в вопросе ему не нравится, но не устраивают его и возникшая ловушка. — Распределитесь здесь, дистанция метров пять, на той стороне авроры подвинутся. Близко к людям не подходите, — предупреждает он, затем отворачивается и возвращается на свое место, тихо шурша подолом черной мантии.

— Идея так себе, — ворчит кто-то из новоприбывшей команды.

Гермиона же следит за Драко, делая вид, что прикидывает дистанцию, которая должна быть между ними, а на деле пытаясь разгадать его ближайшие планы.

— Ты ведь не пойдешь туда? — интересуется она наконец.

— Я не дурак, — отзывается Драко, как будто ждал этого вопроса. Его глаза шныряют вокруг — Малфой выглядит опасным для любого, кто решится провоцировать, и не факт, что осознаёт свою нервозность в полной мере.

Устроившись на своих местах, все замолкают. Время от времени слышны людские голоса и короткие переклички авроров. Гермиона сосредоточена на обстановке вокруг и надеется, что что-нибудь произойдет до утра: проблема даже не в том, что несколько часов пробыть в состоянии боевой готовности без боя как такового — задача не из легких; не в том, что авроры очевидно вымотаются за это время гораздо сильнее вампиров. Настоящая беда нагрянет и воцарится в доме мирной общины, если они вернутся без Петры.

А им придется вернуться — как только на этом ясном небе выглянет солнце.

— Грейнджер.

— М?

— Она о чем-то с тобой говорила.

Гермиона удивленно оборачивается и ждет продолжения. Но Драко больше ничего не требуется говорить: на самом деле в простой короткой фразе она различает всё — от намека на беседы за спиной Дрейвна до обвинительной интонации. Вина, внезапно возложенная Малфоем на Гермиону, застревает в ее горле горькой таблеткой. Она сдерживается, проглатывает и спрашивает:

— Если знаешь ты, кто еще знает?

— Все. Пора привыкнуть, Грейнджер, — сильнее распаляется Драко, угрожая вот-вот перейти с шепота на голос, — в этом доме все всё знают.

— Отличная идея напомнить мне об этом здесь и сейчас.

Ядовитый ответ Гермионы ставит разговор на долгую паузу и делает Драко еще более злым. Его беспокойство, кажется, передается невидимыми волнами — чтобы вернуть самообладание, Гермиона ненадолго закрывает глаза и вдыхает лесной воздух, который мог бы вызвать воспоминания о детстве, велосипедных прогулках и сладких ягодах. Сейчас, впрочем, этого делать не стоило. Пахнет людьми.

Интересно, понимает ли Петра, что ее осторожность не имеет никакого смысла в доме, где она прожила уже столько лет? Нельзя же быть настолько наивной и рассчитывать, что, без разрешения старших вампиров открывая Гермионе тайный раздел Кодекса, рассуждая о неустойчивой власти, она не нарвется на недоверие и сомнения в ее верности?

Сама Гермиона не наивна, но иногда, если выбора нет, действует без оглядки на возможные последствия.

Бесконечные вопросы, которые вызывает община, пробуждают в ней именно такие стремления — и весьма вероятно, что у Петры похожая точка зрения.

Если более привлекательных путей нет — действуй и уже не сомневайся.

— Чую, — вдруг совсем тихо бросает Джереми.

От неожиданности и оттого, что слишком глубоко закопалась в мыслях, Гермиона не сразу осознает начавшееся движение. Прерывистыми сигналами и тихими, как вздох, словами вампиры передают по кругу, что дикари неподалеку, а потом ещё одну важную весть: авроры пытаются эвакуировать людей. Разбираться, где причина, где следствие, никто не собирается — община замерла и ждет.

Гермионе кажется, что у нее начинает звенеть в ушах, но она не может прекратить прислушиваться. Между всеми вампирами общины снова возникает неосязаемая, незримая связь — на этот раз она совершенно точно пробуждает ответственный за единство инстинкт и деликатно меняет настройки связи между телом и головой. Каждый знает без лишних обсуждений главное правило ближайших минут: надо любыми средствами поймать хотя бы одного дикаря. Желательно — нескольких. Идеально — с Петрой.

Наконец это происходит — едва уловимый шорох сразу с двух, с трех сторон — и полукруг общины рассыпается на относительно равные куски. Все срываются с места в то же мгновение; сквозь мелькающие перед глазами ветви Гермиона следит за резво бегущим вампиром, и все в мире уходит на второй план, кроме расстояния, которое надо сократить.

Она видит, или слышит, или просто чувствует, что Драко заходит чуть справа, Чарльз — чуть слева, и тот благодаря росту ближе остальных к цели. Со своей выгодной позиции Чарльз пару раз бросает беспалочковый Ступефай и связывающее заклинание, но виляющий между деревьями дикарь только хихикает, заставляя преследователя выругаться и выхватить из кармана палочку для более точного прицела.

Вскоре они осознают, что сделали крюк и зачем-то возвращаются обратно. Дикарь все еще не пойман, Драко в раздражении и отчаянии мечет заклинания одно за другим, так что Гермиона кричит ему что-то, приказывая успокоиться, но он не реагирует. Тогда Грейнджер, сама обозленная и нервная, видит в небе сноп желтых искр.

В ее голове — с той же сверхъестественной скоростью, с какой продолжается погоня, — выстраивается цепочка догадок. Авроры должны были вывести людей и остаться в «кругу», за границей леса. Сигналить о дикарях, которые уже и так за пределами любой их магии и преследуются общиной, нет никакого смысла. А сигналить о дикарях, если они напали на самих авроров, надо красными искрами.

Желтые — что-то не то. Что-то не то с людьми.

Причины и следствия снова сливаются воедино, так что неясно, помог ли Гермионе сделать этот вывод жгучий, сокрушительный запах живого человека и его крови или аромат добычи пришел мгновением позже.

Она тормозит, втягивает носом весь соблазн, разлившийся в воздухе, — Гермиона понимает: сейчас будет вкусно и хорошо.

Она слышит животное рычание — как потом окажется, свое и Малфоя — и ощущает сильную руку Чарльза на своем предплечье. Секунду, другую, пока Чарльз не преодолевает необходимое расстояние и не бросает ее и Драко с размаху на землю, пытаясь пробудить их от очарования и одновременно хотя бы частично выместить на них досаду и гнев.

Сидя на земле, сжав свое саднящее горло, Гермиона сглатывает и искоса следит за Чарльзом, который отходит, позволяет себе попсиховать, но при этом не прекращает оглядываться и прислушиваться, чтобы ничего не упустить. Драко прислоняется затылком к стволу бука в таких же мучительных попытках прийти в себя. Его рука касается руки Гермионы — пальцы подрагивают и время от времени сильно напрягаются.

— Сколько было людей? — хрипит Драко.

— Видел только одного, — отвечает Чарльз. — Но раненого. Ничем хорошим это не закончится.

— Их перехватит кто-нибудь из наших?

— Мать твою, Малфой! Ты что, видишь у меня хрустальный шар для предсказаний?

— Но ты подал сигнал? — спрашивает Гермиона до того, как Драко успевает нагрубить в ответ.

— Подал, — чуть спокойнее отзывается Чарльз и снова отходит, чтобы оглядеться.

Гермиона ерзает — как будто, если сесть удобнее, пробудившаяся жажда прекратится, — а потом, ослабев, бездумно опускается лбом на плечо Драко. Малфой прислоняет к ней свою голову, и они молча пережидают внутренние мучения.

Сколько проходит времени, сложно даже предположить, но голос Чарльза вдруг врывается в полусонную тишину:

— Хорош, вставайте.

Они поднимаются, все еще оставаясь близко друг к другу, и Чарльз, бросив на них быстрый взгляд, говорит:

— Предлагаю вам ненадолго остаться здесь. Вести вас ближе к границе опасно, пойду сначала проверю, нет ли там людей и что вообще происходит. Но вам нужно быть готовыми ко всему, поэтому… Быстро взбодрились!

— Хорошо. Но можно без приказного тона, — отвечает Гермиона, а Драко и его недовольно перекосившееся лицо подтверждают.

От удивления Чарльз даже неопределенно взмахивает волшебной палочкой, только потом говорит:

— Мы позже с тобой посоревнуемся за власть, договорились, Грейнджер? И кстати — пожалуйста. За то, что не дал вам убить человека.

— Спасибо.

Запоздавшую, хотя и неподдельную благодарность Гермиона произносит уже в спину Чарльзу, который не ждет ответа и удаляется на разведку.

Драко задумчиво смотрит сквозь деревья, сложив руки в карманы брюк. У него уставшие глаза и испачканная мантия, но он явно лучше остальных уживается с этой «маскировочной» формой под обычных живых волшебников. У остальных вампиров то и дело проявляются быстрые раздраженные жесты, когда мантия тянет в плечах или путается в ногах. Скорее всего, после погони почти все скинули одежду, от которой давно отвыкли, и остались в своих удобных брюках и рубашках с жилетами.

— Драко, если мы не вернем Петру сегодня, мы будем пытаться дальше, ты же знаешь.

Он машинально кивает, и белая прядь, давно порывающаяся выбиться из какой-никакой прически, падает ему на лоб. Гермиона настороженно оглядывается, но вокруг все еще тишина, не вызывающая тревоги, — если не задумываться о том, насколько «не так» все пошло у авроров.

— Петра помогла мне выяснить один нехороший факт об общине…

— Молодцы.

— Драко, ты не сбежишь, — отрезает Гермиона. — Не сможешь тихо пересидеть столкновения с дикарями, а потом запросто вернуться к человеческой жизни. Община ест сама себя — не говори, что ты этого не знаешь! Будь, пожалуйста, со мной. Давай вместе разберемся, кто и что задумал.

Драко открывает рот, чтобы ответить, но их обоих отвлекает невнятный шорох. Впрочем, спустя минуту напряженного ожидания так ничего и не происходит.

— Я не могу избавиться от мысли, что Петре мстят за ваши разговоры.

Гермиона приближается к Малфою, чувствуя, как всё сильнее становятся ее дурные предчувствия, удачно резонирующие сейчас со словами Драко.

— Почему?

— Потому что община ест сама себя. Ты же только что сказала, — он заглядывает Гермионе в глаза и медленно, тихо произносит: — Если мы правы, один из вампиров общины запустил механизм разрушения власти Элмерса, так? Грейнджер, ты должна была стать оружием, а выступила преградой. То и дело что-то копаешь и ставишь подножки своим деловым подходом. Раньше остальных уберут твоих соратников.

— Но не меня?

— Ты знаешь.

— И не тебя. Потому что большой скандал среди волшебников — не цель. А значит, и полное уничтожение мирной общины — не цель.

Драко соглашается, но затем совсем безнадежно мотает головой.

— Мы просто философствуем. Готов поспорить, еще и промахнулись в догадках, как не промахивается даже ребенок своим первым заклинанием.

Едва он успевает договорить, ярдах в пяти от них трещит ветка — отреагировав синхронно, Драко и Гермиона вытягивают вперед волшебные палочки и встают в боевую позицию. Когда они наконец понимают, что не могут пошевелиться, потому что вот она, Петра, четко виден ее силуэт, рука, красная от крови, ухватившаяся за более крепкую ветку взамен сломанной, обнаженные клыки, — когда осознание приходит, Гермиона тихо-тихо зовет ее по имени.

Голос у Грейнджер дрожит, вообще удивительно, что ей удается выдавить ясные звуки.

Следующее мгновение растягивается еще сильнее, как будто на час или два, и все это мгновение Драко и Гермиона с испугом прослеживают в лице Петры совершенно недвусмысленное выражение: так просят прощения заранее уверенные в том, что их невозможно простить.

— Стой там, Петра, — шепчет Драко.

Гермиона знает, что он собирается делать: добавить «мы поможем» и дернуться, чтобы схватить Петру в охапку и быстрее, как можно быстрее трансгрессировать отсюда. Но этому не суждено случиться, потому что замысел Малфоя разгадывает еще один присутствующий — незамеченный наблюдатель.

Именно он, ловкий и дерзкий дикий вампир, возникает как из ниоткуда и слишком быстро добегает до Петры. Гермиона и Драко видят его в тот момент, когда расстояния и позиции уже распределены нечестно. Язык дикаря проскальзывает по уголку губ, словно слизывая последние сладкие капли крови, руки хватают Петру, и уже с ней вампир устремляется куда-то в сторону, в неопределенном направлении и с неопределенной целью.

У Драко вырывается вопль ненависти, и они с Гермионой бросаются следом. Уже через несколько секунд им ясно, что скорость соперника сильно превосходит их способности: даже с ослабленной Петрой, взятой в объятия, он становится все дальше, теряется среди ветвей и листьев, грозит вот-вот пропасть в самой темной, предрассветной ночи и стать недоступным даже вампирскому взору.

— Срежем! — восклицает Гермиона, когда разгадывает у дикаря определенную траекторию.

Разгневанный Драко не спорит, поворачивает рядом, но вдруг — сдавленно стонет и пропадает из зоны видимости.

Грейнджер, не останавливаясь, испуганно оглядывается и понимает, что Малфоя кто-то сбил с ног. А там, впереди, Петра в руках дикаря, и тормозить — значит отпускать их.

Гермиона надеется, что Драко справится. Сердце сжимается, и бежать становится тяжелее, но не думать не получается. Он обязательно справится, иначе она проклянет себя за решение, которое приняла в прямом смысле на ходу.

Уши улавливают резкий свист, нос опять чувствует человеческий запах. Это заставляет Гермиону остановиться, чуть не взрыхляя пятками землю.

Петра снова одна, куда делся дикарь?

Петра одна, если не считать раненого мужчину в паре ярдов от нее, на которого она смотрит не отрываясь. Грейнджер не обязательно разглядывать, чтобы понять: черные глаза вампирши особенно черны, и в них сейчас ни капли души.

Гермиона опять пытается позвать Петру, хотя сама начинает корчиться от жажды, — а потом происходит все остальное. Пара ярдов между охотником и жертвой сокращаются до смертельно опасного расстояния, на белом от страха и боли лице человека появляется последнее выражение скорби по собственной судьбе, и острые клыки прокалывают кожу на шее.

С одной стороны появляется аврор, на бегу оглушающий Петру сразу двумя заклинаниями, с другой стороны — уже знакомый дикарь. Тот возникает буквально на секунду, достаточную для того, чтобы послать в уже недвижимую вампиршу свое беспалочковое заклинание. Оно летит прямо ей в сердце, задерживается там, а затем преобразуется во взрыв — бесшумный, неожиданный, какой-то неестественный и нереальный.

Там, где только что стояла Петра, остается лишь густой воздух, смешанная с пеплом черная магия.

Гермионе кажется, что ее ударили под дых. Она склоняется, складывается пополам и неслышно кричит. За дикарем снова возобновляется погоня, но Грейнджер остается на месте, потому что не видит не только Петры — из-за хлынувших слез она не может разглядеть ничего вокруг.

Даже лежащего на земле человека.

Напряженные пальцы Гермионы лежат на простом светлом столе, как будто приклеенные. Гарри стоит в дальнем углу, прислонившись к стене и прикрыв рукой лицо.

Это длится не первую минуту. Человеческий запах и подавляемая жажда уже вызывают у Грейнджер хроническую тошноту, однако тошнота сейчас волнует ее далеко не в первую очередь. Она давит, но только в довесок ко всему остальному.

— Они, наверное, начнут переживать, — говорит Гарри слегка охрипшим голосом и хмурится в тщетной попытке вспомнить имена: — Вампиры, которые тебя охраняли.

— Я скоро пойду, — бросает Гермиона.

Сложно назвать конкретную причину, почему она все еще сидит в кабинете главы аврората. Могли проснуться старые привычки искать в беде поддержку друга, могла сказаться моральная усталость. Если возвращаться к общине — нужно говорить твердо, серьезно и решительно. Это не про то, как чувствует себя Гермиона сейчас.

— Ты считаешь, мы виноваты? — спрашивает Гарри.

Она поднимает на него глаза и думает: будь она частью мирной общины лет на десять дольше, ответила бы положительно, без всяких сомнений обвинила бы авроров, потому что сработали хуже некуда.

— Твой человек обезоружил Петру, — тихо говорит Гермиона, снова отведя взгляд. — Убил ее дикарь.

Она неожиданно ощущает, что приврала, ограждая Гарри от чувства вины и стыда за команду, но старается не подать виду.

— Тебе придется доказывать это вампирам, Гермиона.

— Я знаю.

— Они будут одержимы местью.

Гермиона кивает и медленно встает. Она понимает, что чем дольше она тянет, тем хуже все становится: запах человека влечёт и одурманивает, где-то там, в замке, Элмерс мрачно слушает Эмиля, чтобы затем начать говорить самому.

Гарри машинально наблюдает за тем, как Гермиона одергивает рукава и приглаживает волосы назад. Эти жесты уверенные, но новые для нее — несвойственные той Грейнджер, с которой он жил в палатках и бился с Пожирателями.

— Сделаю все, что смогу, — обещает она.

Гарри шепчет ей в спину «пока», она тихо отвечает, перед тем как выйти за дверь навстречу Чарльзу и Николасу, и все это кажется каким-то нелепым, словно предрассветный сон.

Чарльз сразу же протягивает черный стакан.

— Выпей перед трансгрессией, — говорит он, ничуть не удивляясь искривленному лицу Гермионы — от полного осознания жажды и новой ее волны.

— Откуда это здесь? — спрашивает она, принимая дар.

— Из общины передали, откуда же еще, — отвечает Чарльз. Наблюдает, как Грейнджер делает глоток за глотком и закрывает глаза, приветствуя благостное облегчение. — Что ты за женщина такая? Какого черта закрылась в кабинете без нас?

«Отупела», — без иронии думает Гермиона, потому что не может даже в точности вспомнить момент, когда залетела сюда вслед за Гарри. Она шипела ему что-то — именно шипела, — зачем-то повторяла, что Петру убили, как будто сам Гарри был не в курсе.

— Больше так не буду, — по-детски произносит она вслух, и Чарльз недовольно закатывает глаза.

Понурые авроры провожают трех вампиров пристальными неотрывными взглядами.

* * *

— Рады видеть вас, — неопределенным тоном приветствует Элмерс, после того как Гермиона, Чарльз и Николас в гробовой тишине проходят от дверей к своим местам за столом.

Первым делом Гермиона разглядывает Драко. Очевидно, он ожидает и чувствует это: его лицо недовольно искривляется, призывая Грейнджер незамедлительно вернуться к своим делам.

Она выполняет безмолвный приказ и спрашивает вожака:

— Что мы пропустили?

— Минуту молчания.

Упрек. Она так легко откалывается от общины при малейшем ударе, что это не может не раздражать вампиров — в особенности, конечно, Элмерса.

— Мне жаль, — говорит Гермиона. — Мне очень жаль.

Она балансирует на грани, видеть которую ее научила война: старается показать, что ей действительно не все равно, приоткрыть створку своих настоящих чувств, чтобы никто незаслуженно не посчитал ее «ничего не понимающей», бездушной машиной, — но при этом не дать потоку переживаний хлынуть, снося на своем пути контроль, мысль и решение.

— Кажется, некоторые отсутствуют, — деликатно отмечает Гермиона, особенное внимание уделив пустующему месту по правую руку от вожака. — Это что-то значит?

— Мы взяли дикаря, — отвечает Элмерс. — Людовик, Джереми и Адам допрашивают его.

Адама Гермиона практически не знает, Джереми может подловить дикаря на лжи, потому что все сегодняшнее столкновение держал ухо востро, а Людовик... Теперь совсем очевидно, что Людовик в общине — стратег и дипломат. Он сейчас с заложником вместе со своей обыкновенной улыбкой, в то время как Эмиль с его силой, тактикой и раздраженным видом — за общим столом.

— Я бы хотела услышать вашу позицию по отношению к аврорам, Дрейвн, — говорит Гермиона. — Прошу прощения, если вам приходится ее повторять.

Будь все в порядке, она взглянула бы на Драко, чтобы узнать, как он отреагирует на ее смирение после тех препирательств, которые она позволяла себе раньше. Но сейчас не возникает ни малейшего желания делать это, а любезный тон ощущается как неотъемлемая часть игры, в которой пропал или никогда не предполагался азарт.

— Я считаю, что шанс сработаться ничтожно мал, — отзывается Дрейвн. — Но пока я не намерен нарушать хрупкое сотрудничество, потому что поттеровский отряд для меня вне подозрений. Пока.

— Хорошо.

— На ваше место в Министерстве взяли человека?

«Не говорит "нового человека", — проскальзывает у Гермионы в голове. — Просто "человека". Взамен вампира Грейнджер». Элмерс, скорее всего, понятия не имеет, насколько специфично и характерно то, как он подбирает слова.

— Да, думаю, на данный момент уже взяли, потому что основательно готовились. Жду письма от начальства с подробностями и вопросами. Естественно, придется передать дела.

— Аккуратно, — без иронии просит Элмерс. — Потеряете влияние в Министерстве — перемирию может наступить конец. А вскоре и общине, как вы понимаете, — с почти успешно замаскированным нежеланием добавляет он.

Гермиона внимательно смотрит на него и молча кивает. Если бы замок был магически настроен отражать все внутренние изменения и настроения жильцов, то прямо напротив вожака, на мощной каменной стене, в которую он уперся рассеянным задумчивым взглядом, расползлась бы широкая темная трещина.

А в ее основании расцвела бы изумрудная роза, как на сарафане у Петры.

* * *

— Драко.

— Я занят.

Звон склянок делает его ответ более внушительным, и Гермиона тактично замирает в проходе.

— У меня кувшин пустой.

Драко поворачивает голову так, как будто уверен, что это всего лишь предлог, но Гермиона и правда демонстрирует ему посудину, так что он сдается.

— Давай сюда.

Она шагает вперед, в облако особенно кислых, особенно насыщенных сегодня запахов лаборатории. Воздух в буквальном смысле пропитан остервенелой сосредоточенностью Драко, и Гермиона пытается поймать его взгляд, но не выходит.

— Отдохни, — осторожно предлагает она.

— Поспать в гробу часок-другой?

— Можно попробовать и так.

Он отрешенно наполняет кувшин и отдает обратно, возвращаясь сразу к двум небольшим блестящим котлам.

— Ты не хочешь поговорить? — снова пытается Гермиона. Она чувствует себя некомфортно, но уходить без мало-мальски полезного результата не собирается.

— Мне плохо, Грейнджер.

Гермиона замирает и только медленно отставляет кувшин. Драко, резко прекратив всю деятельность и опершись руками о стол перед собой, смотрит на нее диким, воспаленным взглядом.

— Драко, — шепчет она, — я знаю. Заканчивай.

Она позволяет ему убрать огонь, накрыть зелья крышками — без его привычной ловкости, с преднамеренной осторожностью — и уводит в коридор, мягко подтолкнув в спину чуть дрогнувшей рукой. Он не противится, даже как будто не замечает, и идет при этом обманчиво твердо.

Они усаживаются в квадратной темной гостиной с черным столиком между большими креслами, без лишних слов позволяя протекать мимо минуте, еще одной, пока часы в доме не бьют десять раз. Драко, полулежа, приподнимает голову, разыскивая что-то в комнате.

— Давно ты пил?

— Больше трех часов прошло. У меня однажды было что-то вроде передоза, Грейнджер, поэтому ты должна мне помочь.

Он снова поражает ее своими признаниями, причем говорит таким тоном — бегло, но с нажимом, — что просто невозможно сразу оправиться и задать хоть какой-нибудь вопрос по делу.

Гермиона выглядывает из гостиной, находит за соседней дверью кувшин и приносит его вместе с двумя пустыми стаканами.

— Мне тоже скоро понадобится.

Она наливает и протягивает Драко точную разовую порцию. Он выпивает с выраженной торопливостью, потом тормозит сам себя, заставляя медленно поставить стакан на стол, и при этом смотрит строго в глаза Гермионы.

Грейнджер знает, что ее используют как точку опоры, рычаг самоконтроля, и она совсем не против. Если задуматься, можно прийти к выводу, что Петра либо вытаскивала Малфоя после первой передозировки, либо ограждала от остальных, либо занималась и тем и другим. Для Драко будет очень символично повторить тот неясный Гермионе, но определенно отрицательный опыт сейчас, когда предыдущая точка опоры потеряна навсегда.

— Всё нормально? — решается спросить Гермиона.

Драко кивает. Затем снова опускается в кресло, утопая в его мягкости, и сквозь накатившее наслаждение сытостью отодвигается, постукивая ладонью рядом с собой. Гермиона аккуратно садится на край, но вскоре сползает, чтобы было удобнее, и прижимается своим плечом к плечу Малфоя.

— Это было в самом начале? Ты выпил слишком много смеси?

— Да, через пару дней после того, как мне отдали кувшин в свободное пользование, — глухо отзывается Драко. — Когда ты появилась здесь, меня уже перестали называть истеричкой. Но это продолжалось довольно долго. Потому что обычно новички успокаиваются быстрее.

— И к чему привело?

— К особенно тяжелому и долгому приступу. Моему умершему организму непреодолимо захотелось чистой и свежей человеческой крови. Ну, и твоему захочется, если переборщишь.

Гермиона пытается представить, кто мог бы дразнить Драко неприятной кличкой, и задумывается, помогало ли это ему, цепляя за самую гордость, или только делало хуже. Малфой рядом с ней расслаблен и тих.

— Мне больно оттого, что наши потери начались с Петры, — говорит она вдруг, ощутив острую необходимость озвучить имя сейчас, наедине, чтобы разрушить какую-то стену отрицания, избегания.

— Да, — после небольшой паузы произносит Драко, чуть хрипя. — Мне тоже. — И совсем тихо добавляет: — Мне хорошо с тобой. Спасибо.

Гермиона закрывает глаза, готовая сказать то же самое, но сдерживается, чтобы не нарушить хрупкую волшебную и куда более значительную тишину.

Потом она слышит, как Дора зовет ее по имени, и откликается, не двигаясь с места. Дора — такая же осунувшаяся и подавленная, как остальные, — заходит в гостиную, чтобы передать письмо от Стенли Броука. Она никак не реагирует на то, как близко Драко и Гермиона друг к другу, и почти сразу уходит, а Грейнджер разворачивает длинный пергамент и начинает изучать — план своего же перевода на должность «внешнего советника».

* * *

Ранним вечером Дрейвн зовет общину то ли на собрание, то ли на военный совет, и все за длинным столом по крупицам собирают в себе силы, чтобы сосредоточиться. Остановившись в стороне, Элмерс что-то недолго обсуждает с серьезным Людовиком, и Гермиона готовится слушать, что удалось выяснить у дикаря. Но Дрейвн усаживается на свой стул и тут же заявляет:

— Мисс Грейнджер, может быть, я совершаю ошибку, начиная собрание с этого, и рискую потерять все ваше дальнейшее внимание, но хочу обрисовать важный вопрос и пока к нему не возвращаться.

Гермиона пристально смотрит на него в ответ, ощущая что-то вроде фантомной боли от накатывающих предчувствий: как будто сильно, мощно забилось сердце.

— Поиски камня закончены, наши вампиры возвращаются. Они привезут как раз достаточно, чтобы можно было приготовить вам одну порцию зелья для обратного превращения.

В ушах возникает шум и мелкой рябью разбегается по всей голове, распугивая остальные звуки и голоса, хотя за столом говорят о чем-то важном. В попытке вернуться к делам более срочным, чем размышления о собственной судьбе и предстоящем обратном превращении, Гермиона нечаянно ловит взгляд Драко — пораженный и внимательный.

Ей хочется сказать ему что-нибудь вроде «Они серьезно? Драко. Я опять буду человеком» — а мысленно передать это не удается. Малфой отводит глаза и, уставившись в стол перед собой, перебирает пальцами. Энергия, исходящая от него, становится еще более мрачной, чем минуту назад. Гермиона пытается аккуратно пнуть его ногу под столом, но не уверена, что Драко чувствует это, потому что теперь он реагирует на внешний мир с чуткостью огромной двери, ведущей в эту гостиную.

Но наступит момент, и кому-то из них придется озвучить неизбежную истину: обстоятельства вот-вот разделят их преградой, которая почти наверняка будет означать конец привязанности, конец этой истории про «мы вдвоем посреди совсем-вампиров», зато возобновится личная история Драко. Только теперь она станет печальнее — потому что продолжится без Петры.

— Дикарь не сообщает нам ничего ценного по нескольким причинам, — объясняет тем временем Людовик. — Первое — его не пугают угрозы. У него нет ничего ценного, а значит, у нас отсутствуют рычаги. Второе: возможно, он и правда ничего не знает или не помнит. Отследить использование заклинаний или новых зелий, блокирующих ценную информацию в бессознательном, практически невозможно, и сыворотка правды с таким не справляется. Я прав, Драко?

К удивлению Гермионы, Малфой без промедления кивает, хотя и казался совершенно не вовлеченным в происходящее.

— Да, — говорит он. — Сыворотка не работает как противоядие.

— Но хорошая новость в том, что нашему пленнику не обязательно говорить вслух, ведь множество улик на нем самом: на его одежде, обуви и самое главное — в запахе.

— Джереми, что ты скажешь? — спрашивает Элмерс.

Людовик тут же замолкает, и все обращают внимание на ищейку.

— Рискну предположить, — начинает тот, — что дикарь либо не был в поместье, в котором напали на Гермиону, либо был очень давно. По крайней мере, я сходств не почувствовал.

— Этого следовало ожидать, — отвечает Дрейвн, устало почесывая бровь. — Мне неприятно признавать, но они определенно в курсе большинства наших шагов. Естественно, они знают, что поместье обшарено вдоль и поперек.

Джереми, убедившись, что вожак сказал всё, что хотел, продолжает:

— Но кое-какие мысли у меня все-таки есть. Можем проверить территориальные зоны — я предложу варианты по запахам на одежде.

— Спасибо, — говорит Элмерс. — Предложи варианты, но на вылазку отправятся другие.

На лицах Джереми и Людовика возникает едва сдерживаемое в границах дозволенного проявления эмоций удивление.

— Могу я поинтересоваться, почему ты так решил? — спокойно спрашивает наконец Людовик.

— Странно, что приходится это объяснять, — отвечает Элмерс. — Джереми слишком ценная фигура во всей этой игре. Давно пора было начать его беречь. Если будет возможность остаться в замке, Джереми будет оставаться.

Гермиона вдруг понимает, что замерла по какой-то из причин: от смешения мыслей о допрошенном дикаре, Петре, дальнейшей тактике и, черт возьми, собственном превращении обратно в человека — или от недовольного тона, с которым Дрейвн обратился к своему заместителю впервые в присутствии всей общины.

— Здравая мысль, — отмечает Людовик, не отводя от вожака настороженного взгляда. — Хотя не без недостатков, потому что полезнее ищейка все-таки «в поле».

Элмерс предпочитает не отвечать. Но всем и так ясно, что молчание означает отклонение протеста.

— Гермиона, — произносит он после небольшой бодрящей паузы, — завтра утром передаем дикаря аврорам. Скажите Поттеру, чтобы прислал кого-нибудь в наш лес.

— Как их сориентировать? — спрашивает Грейнджер, с усилием выталкивая из толпы своих мыслей в лидеры ту, которая связана с планами расследования.

— Километр к югу от замка. Эмиль их встретит.

— Я тоже пойду, — тихо, но уверенно заявляет Гермиона.

— Нет, — отрезает Элмерс. — Вы тоже будете оставаться в замке вплоть до крайней необходимости. Вы же планируете выпить зелье, так доживите до этого.

Никто не произносит ни звука, прислушиваясь к вибрациям комнаты, в которой воцарилась легкая, но уловимая диктатура. Дрейвн встает — громко скребут по полу ножки тяжелого стула — и движением руки призывает к себе с подноса в центре стола пустой стакан.

— Следите друг за другом, — говорит он общине, ожидающей приказа «вольно». — Не хочу, чтобы кто-то еще пострадал.

— Я думаю, никто этого не хочет, — замечает Людовик и тоже встает.

Гермиона смотрит в спину Драко, одним из первых покидающего комнату, — его вид беспокоит ее; она знает, что найдет его, даже если он решит от нее спрятаться, — но только после другой важной беседы.

Элмерс оценивающе глядит на Гермиону, пока она, дождавшись полного уединения, приближается к нему, обходя стулья.

— Вы что-нибудь скажете мне, Дрейвн?

Он слегка качает головой и наливает в стакан красную смесь.

— Не вижу смысла слишком много разговаривать на эту тему, Гермиона. Вы снова станете человеком — и мы расскажем всем только какую-нибудь сказочку, ни слова про камень. Нам станет гораздо легче, потому что вернется контроль над ситуацией из Министерства и у общины появится куда больше шансов продержаться до самого конца. Конца чего — пока непонятно. А утверждать какие-то конкретные цели вашей деятельности сразу после возвращения к людям я пока не готов. Мне надо подумать.

— Мы можем подумать вместе, — на автомате бросает Гермиона.

— Мы подумаем по отдельности, — возражает Элмерс. — А потом вы придете ко мне с предложениями.

— А вы — с указаниями.

— А я — с указаниями.

Голоса остаются ровными, тон — нейтральным. Это всего лишь факты, ничего личного.

— Дрейвн, я буду на стороне общины. Простите за непрошеный совет, но не стоит всецело отдаваться горю, когда еще столько всего на кону, — Гермиона замолкает, затем спрашивает: — Вы ведь не скрываете от нас ничего нового?

— Петру убили, а во всей этой войне замешан кто-то из нас. — Он кивает сам себе, как будто благодаря себя за окончательное признание неблаговидной правды. — Вы это знаете. И все это знают. Так что противостояние изначально было жестоким цирком. Я смотрю представление, которое терпеть не могу, но знаю, что его показывают для меня.

Гермионе кажется, что она подбирает слова, но на самом деле ей довольно очевидно: разговор дошел до той степени откровенности, когда легилименция становится совершенно естественной частью диалога. И все, что слышит сейчас Элмерс, глядя прямо в глаза, заглядывая глубже, чем его хотели бы допустить, — это вопрос «за что?». Что вы сделали, вожак Элмерс, что вы делаете, что собираетесь делать и куда уходит часть крови, присылаемой вам для мирного существования?

Дрейвн дает Гермионе время понять, что ее вопросы он принял к сведению, и мягко указывает на дверь.

— Поговорите с Драко, — как бы между прочим просит вожак, тем самым намекая еще на одну прочтенную на фоне остального мысль. — Мне нужен зельевар в рабочем состоянии. Старик Ламбер, который работал до него, не сможет заменить его сразу. Придется многое доучивать. Прогресс и в зельях не стоит на месте, знаете ли, — даже в вампирских.

Гермиона слишком утомилась от бесполезных попыток закрыть сознание, так что по поводу просьбы Элмерса еле-еле задумывается только об одном: что будет, если прямо сейчас пойти и начать разговор с Драко подобной фразой? О том, что прогресс в зельях не стоит на месте…

Думается, Малфой проклянет ее, и особенно печально, что вампирская сущность не отвратила его от использования волшебной палочки, — так что он еще и точно попадет.

* * *

Он стоит в библиотеке у дальнего стеллажа и смотрит на полки так, словно пытается прочитать книги, не открывая. Гермиона приближается к нему со спины и замечает, что он лениво прислушивается к шагам, но, конечно, не оборачивается.

— Можно поинтересоваться? — тихо спрашивает она. — Ты планируешь больше никогда в жизни со мной не разговаривать?

Драко наклоняет голову и специально для нее изображает глубокий человеческий вздох.

— Почему же? Давай поболтаем. Только в менее публичном месте.

— А не значит ли это, что ты собираешься убить меня без свидетелей и перехватить сказочное зелье себе?

— Значит, — отвечает Драко. — Пойдем туда, где есть огонь. Засуну тебя в камин, и дело с концом.

Гермиона, не успевая осознать, улыбается, но моментально схватывает быстрый, точный укол тоски. Почти боли. Рука Драко — красивая мужская рука — поднимается, он слегка проходится ладонью по волосам, и почему-то становится ясно, чем он тут занимался: пытался расшифровать порядок раскладки книг, догнать в этом деле Грейнджер.

Ей будет не хватать его, будет не хватать.

И как сильно?

— Тогда пойдем. Найдем идеальное местечко для убийства.

Теперь даже Драко слышит в ее словах неожиданную для него горчинку, так что забывает про гордость и поворачивается к Гермионе лицом. Она снова выдавливает улыбку и вопросительно ему кивает.

— Почему стоим?

— Пойдем.

И хотя они действительно находят комнату с камином, в которую Гермиона еще ни разу не забредала, огонь не зажигается и Малфой больше не выражает никакой инициативы. Взирает снизу вверх из огромного кресла на Гермиону, остановившуюся у окна.

— Страшный ты человек, Грейнджер.

Она резко оборачивается, в полном недоумении ожидая продолжения, но Драко только прищуривается, как будто испытывая ее.

— Прости, что? — выдавливает Гермиона наконец, и в голосе слышатся угрожающие нотки.

Драко поднимается с кресла и обходит её раздражающе близко, чтобы налить себе крови.

— Выяснил, что ты обожаешь власть. Стремишься к ней и наслаждаешься ею. А самое опасное: по тебе не сразу понятно.

— С чего ты взял?

Малфой выдерживает долгую паузу, делая два медленных глотка, чем нервирует Гермиону еще сильнее. Она складывает руки на груди и переминается с ноги на ногу, что не остается незамеченным: Драко, похоже, засчитывает каждый ее жест за доказательство правильности своих слов.

— Ты всегда считалась самой умной на курсе, — говорит он. — Хотя не факт, что была таковой. Сообразительная… но уж не самая, наверное. Просто не все такие выскочки.

— Что за детский сад ты разводишь?

— Тогда тебе было этого достаточно. Потом… О! Потом от тебя зависела жизнь Поттера. Все это утоляло жажду власти, пока ты не стала совсем взрослой тетей, интеллекту которой делали все меньше комплиментов. Потому что — ну в конце концов — остальные в Министерстве дуры, что ли? Но тебе надо было стать начальницей. Надо было — иначе в чем вообще смысл жизни?

Гермиона берет в руки стакан, как будто в знак мирной беседы протянутый Малфоем, но все же сильно хмурится.

— Власть для меня не главное.

— Ты любишь себя обманывать.

— Делаешь вид, что отлично знаешь меня, Малфой?

— Ну, мне кажется, в чем-то я успел разобраться.

Стук стакана о стол — банальный знак непримирения Гермионы со словами и уничижительной манерой. Она делает пару шагов к креслу, в которое снова уселся Драко.

— И когда же это? У тебя что, заколдованная постель, которая выдает полное психоанатилическое досье на любого, кто в ней окажется?

В этот момент с лица Малфоя пропадает та нарочито расслабленная улыбка. Драко внимательно смотрит на нее, всю в напряженном ожидании ответа, снизу вверх и вдруг тихо отмечает:

— Ты рада, что выберешься отсюда.

На секунду в ее взгляде снова появляется растерянность. Было очевидно, что они вот-вот заговорят о самом важном, что ради этого весь спектакль с перемещением по дому в поисках огня… Тем не менее Гермиона недооценила Драко: он так мастерски поймал ее врасплох, что сохранить хладнокровие не получится. Уже не получилось. Он видит.

— Что ты имеешь в виду и что хочешь услышать в ответ? — спрашивает она.

Малфой лениво пожимает плечами, но Гермионе его апатия кажется недоигранной: то ли пальцы, то ли другой неуловимый микрожест выдает его сосредоточенность.

— А ты ответишь именно так, как я хочу?

Гермиона молчит, надеясь, что Драко наконец даст волю гневу и прекратит танцы с бубном и словами.

— Я имею в виду: ты не испытываешь никаких мук совести из-за своего возвращения. Я знал, что это произойдет. И, наверное, не имею права тебя винить… Но я же немного эгоист, знаешь. Я тебе это и без психоаналитической постели сообщить могу.

Грейнджер невольно отводит взгляд на дверь, глубоко задумываясь над тем, что чувствует и что хочет сказать. То, что, будь они в мирных условиях, Гермиона свихнулась бы на нем? Влюбилась бы по уши, продолжая работать на своей министерской должности, если бы не угроза жизни, уже случившаяся смерть, их собственное, в конце концов, «бессмертие»? Что-то подсказывало ей, что они сошлись бы в любой из возможных вселенных и почувствовали бы эту химию и приступ притяжения, по всем показателям ломающий нормальный ход вещей, берущий начало из их детской и подростковой ненависти.

«Щелк» должен был случиться между ними обязательно, при хорошем или плохом сценарии.

— Сядь, Грейнджер. У меня шея устанет так с тобой говорить.

Вяло, почти никак не отреагировав на шутку про затекшие мышцы, которые затечь не могут, Гермиона садится на диван. Отсюда ей видно профиль Малфоя, так что очередная пауза проходит для нее в разглядывании светлых волос.

— Если злишься на меня за то, что я отняла у тебя право на зелье — я готова выслушать, Драко. И мне очень, очень жаль.

Он приподнимает бровь, глядя на Грейнджер исподлобья, а на губах снова возникает еле заметная усмешка.

— Я не буду ничего тебе высказывать. А то вернешься к Поттерам и начнешь описывать, какой я нытик. Нет, я не об этом.

— Драко, ты мне небезразличен.

Гермиона решает отомстить Драко тем же: неожиданной и болезненной сменой темы. Впрочем, это не столько смена темы, сколько переход к самой сути — как решительный прыжок с моста в пропасть.

Драко не сразу, но довольно быстро справляется с собой.

— Что ж, спасибо, — говорит он.

— Ты ведь к этому вел? Тебя грызут сомнения, не использовала ли я тебя. Продолжись здесь между нами школьная вражда, ты бы не стал уступать так легко, а боролся бы за обещанное тебе право на воскрешение. Хотя…

— …хотя все равно не выиграл бы.

Гермиона кивает, и Малфою становится заметно, что она не испытывает ни малейшего удовольствия от озвученного.

— Драко, ты не можешь просто взять жизнь и трансформировать ее так, как хочется. Я пытаюсь смириться с лишениями. Не думай, что мне просто.

Малфой задумчиво проводит ладонью по гладкому кофейному столику, стоящему по правую руку.

— Я рад, — говорит он, — что ты испытываешь такое удовольствие от мысли о возвращении в нормальную жизнь — и ни капли сожаления о расставании с вампирским миром. Претензия была в этом. Озвученной она кажется мне довольно глупой. Так что… да, обстоятельства, смириться. Мудро. На этом закончим.

Драко оглядывает комнату, как будто пытается хоть на чем-то сфокусироваться, и собирается встать, но Гермиона решительно произносит:

— О расставании с тобой.

Он замирает.

— Что?

— Ты хотел сказать: ни капли сожаления о расставании с тобой. Претензия стала глупой из-за того, что ты подменил слова.

— Она в любом случае уже не кажется мне заслуживающей обсуждений. Ты свободна, Гермиона, а тараканы в моей голове — только мои. Мне не надо пытаться подружить вас.

Словно сквозь дурман, она наблюдает за тем, как Драко уходит. Он задерживается только на секунду, а то и меньше, но потом твёрдо решает закончить разговор тем, что есть.

Оставшись в одиночестве, Гермиона прикидывает, насколько будут похожи ощущения. Предстанет ли ее человеческая жизнь прежней, обычной, привычной? Или какое-то время будет выглядеть как эта нежилая комната? Без Драко и огня в камине.

Голова говорит, что потери не страшны. Что-то в сердце намекает на другое.

Без Драко становится ясно как день, что комната несуразна и уродлива.

Пасмурное утро едва виднеется в просвете между тяжелыми шторами, и Гермиона держится поближе к окнам, как будто это поможет контролировать ситуацию. Она слышит мягкие шаги по лестнице и оглядывается, заранее зная, что увидит: два мирных вампира ведут под руки дикаря, а вокруг них, если присмотреться в темноте, и вся остальная община, окружающая конвой.

Дикарь идет вяло, но горделиво; черная одежда слилась бы с длинными, спутанными черными волосами, если бы не грязный красный платок, в несколько раз обернутый вокруг шеи — множество зацепок и дырок затейливо, но не совершенно спрятаны в складках. Он пытался нарядиться, как привык, но вряд ли ему дали достаточно времени на сборы.

Трое пересекают холл, чужак задерживает взгляд на Гермионе. Оценивает ее и, кажется, решает, что здесь ничего особенного, — она хладнокровно переносит этот акт высокомерия, потому что кто только не смотрел на нее с пренебрежением, десятки раз. «Ничего особенного», как отражение, читается в ее глазах.

— Авроры на месте? — тихо спрашивает Гермиона у Джереми, когда за тремя вампирами закрывается дверь.

Джереми тоже стоит у окна, но ему приоткрытая створка действительно помогает быть в курсе событий.

— Да, четверо. Поттер тоже тут.

— Хорошо, — кивает Гермиона.

Ей жаль, что она не может выйти. Как минимум потому, что хотелось бы поделиться с Гарри новостью о камне, а сделать это в письмах, которые мгновенно становятся общественным достоянием, представляется нереальным. Впрочем, передача дикого пленника тоже не самый удобный повод, чтобы уводить главу аврората в сторонку для личной беседы.

— Надо было проверить его, — вдруг говорит Людовик, прислонившийся к стене и все это время контролировавший вывод дикаря.

— Кого? — нахмурившись, уточняет Гермиона.

— Этого красавца, — отвечает Людовик. — На предмет вашей с ним связи. — Заметив, что только сильнее обескуражил собеседницу, он поясняет: — Не он ли тебя превратил? Хорошо бы задержать его ненадолго, чтобы ты прислушалась к ощущениям или даже поговорила с ним, а потом сделала вывод.

— Мог бы предложить чуть раньше, — холодно реагирует Элмерс.

Людовик оборачивается к нему с видом самоуверенным и слегка оскорбленным.

— Гениальные мысли не приходят вовремя. Тем более к таким, как я, — не гениям.

— Какая скромность — откуда она в тебе? — без особого энтузиазма спрашивает Эмиль.

Он тоже у окна, только у другого. И, кажется, оттуда что-то видит.

— Думаю, этот меня не кусал, — бросает Гермиона. — К нему я ничего специфического не испытываю.

— Авроры с пленником аппарировали, — сообщает Джереми, едва втянув носом заскользающий в дом уличный воздух. — Наши возвращаются.

— Да, — подтверждает Эмиль, и как раз в этот момент в центральных дверях появляются два мирных вампира. — Все прошло нормально.

* * *

Разложив документы, не так давно полученные от Гарри, Гермиона с ногами забирается на высокую кровать. Еще чуть-чуть — и между ней и общиной снова вырастет стена, которую не обойти при всем упорстве и рвении. Она станет человеком, вернет в руки узды правления в отделе Министерства, но навсегда потеряет прямой доступ к более ценному — самим вампирам. Часы, ход которых можно расслышать во всем замке, с насмешкой отсчитывают часы и минуты, которые, если быть честным, бесполезны.

Взаимодействие осуществляется строго с разрешения и под контролем вожака…

Список добросовестных приемщиков также обновляется исключительно вожаком…

Все этапы и сам факт отправки крови носят тайный характер и не подлежат огласке.

В соглашениях, которые проходили через Министерство, нет ни одного упоминания про «приемщиков крови» от общины (что неудивительно, не могла же Гермиона просто забыть такой неожиданный и важный пункт). С другой стороны, запрет на дальнейшую транспортировку крови после того, как она достигает замка, тоже не обсуждался. Вообще запреты вампирам никогда не нравились, скрипя зубами, Гермиона правила формулировку за формулировкой. Что же касается операций с кровью — тут она, кажется, даже не задумывалась о лишних предосторожностях. Замучилась — да и что тут можно натворить?

Но Элмерс же придумал… нечто. Он отправляет кому-то часть крови. Зачем?

Может, она зацикливается на незначительном звене этого и так замкнутого круга?..

Гермиона обхватывает руками голову, больно вжимая локти в бедра. Вакуум, созданный постоянной окружающей легилименцией, подчеркнутое нежелание Элмерса отвечать на вопросы и при этом нескрываемая готовность вернуть ее к людям (впрочем, зачем скрывать? Разве она сама все время хотела не этого?). Смерть Петры. Все размышления делают виток и возвращаются к исходной точке. Неизменными остаются опустошение, чувство вины и сжатое в тиски сердце.

Одна она не справляется, а зазывать в сообщники других членов общины опасно или не имеет смысла.

Из коридора слышится голос Малфоя, коротко переговаривающегося с Чарльзом, и Гермиона с тоской оборачивается к двери. Второй день от Драко веет холодом, который, кажется, он вырабатывает специально для неё. Но попробуй она заявить о том, как воспринимает его отношение, — получила бы подробную лекцию о чувстве собственного величия. И это при всем том, что по популярности в послевоенном мире она вообще-то была второй после Поттера. Как же она жила в такой несправедливом мире, с ее-то навязчивым суждением, что даже Драко Малфой «вырабатывает холод» специально для неё?

Осознав, что уже позволила Драко устроиться вместе с его едкими комментариями у нее в голове, Грейнджер пытается снова вернуться к документам.

Но даже быстрые шаги и звук хлопающих дверей с первого этажа отвлекают от тщетных попыток.

* * *

Гермиона с трудом догоняет Дору на пятом круге и без удивления отмечает, что вампирша бежит особенно рьяно, как будто конкурирует с давним врагом или борется со смертельной болезнью, которую можно «выгнать» из организма только через упражнения и мировые рекорды по скорости.

Прошедший приступ и слезы, которые Дора позволила себе после смерти Петры, оставили на ее лице заметный след, приправленный сейчас выражением яростной борьбы с сопротивлением воздуха. Какое-то время они продолжают бежать вместе, потом Гермиона начинает отчаянно отставать, и Дора притормаживает.

— Становится легче? — мягко спрашивает Грейнджер.

Дора дергает головой, отвечая разочарованным отрицанием.

— Хорошую скорость набрала, — хвалит она Гермиону. — У твоего вампирского тела большой потенциал.

— Ума не приложу, что со мной будет, когда я вернусь… в человеческую форму, — отзывается та, не в силах сейчас скрыть свое непрерывное беспокойство.

— Вернешь вместе с формой всю слабость и тщедушность, — беззлобно бросает Дора.

— Ты бы хотела вернуться?

— Нет. Мне некуда.

Они обегают замок ещё несколько раз в более комфортом темпе, и Гермиона позволяет себе насладиться моментом. Она никогда не была фанаткой спорта, а потом и вовсе торопливость напрямую ассоциировалась с погоней, грозящей Непростительными, — но сейчас, в эту секунду, всё по-другому. Она знает, что быстрее проклятий. И все существо поёт и дышит, когда даруешь ему простую физическую свободу.

— А Драко очень хочет вернуться, — делится Гермиона. — Но я не могу ничего поделать, кроме как пойти на жертву, в нашем случае совершенно бессмысленную.

— Отдать камень ему? Вот уж точно бессмысленно. Возвращайся и делай свою работу. Драко справится.

— Это не дает мне покоя.

— У тебя привилегированное право, — бросает Дора. — Такие вещи никогда не дают покоя совестливым людям. Но я бы не сказала, что тебе сильно повезет — будешь работать без сна и отдыха, пока не найдешь вампиров-убийц. Потому что от этого зависит жизнь общины и то, получится ли ей быть мирной дальше. Потому что Петра уже погибла. И потому что Драко все еще здесь.

Гермиона соглашается, но не говорит ничего в ответ, а Дора не требует комментариев.

На подходе к дверям Грейнджер поднимает глаза к небу и разглядывает «сопровождающих» на метлах. На этот раз за их безопасность Джереми отвечает не один, его страхует другой, малознакомый вампир. К списку изменений, которые точно затронут ее после возвращения к человеческому обличию, Гермиона добавляет новый пункт: больше никто не будет ее так защищать.

* * *

Несмотря на легкое чувство нереальности, когда Гермиона задумывается о пока не привезенном в замок камне, часы все отсчитывают и отбивают время, которое осталось ей в общине, и это сильно напрягает. Она снова встает, теперь уже собираясь вернуться к документам общины, хранящимся в библиотеке. Немедля выходит из комнаты, но замечает шум воды в ванной и чуть приоткрытую дверь Драко.

Она прислоняется к стене, решая подождать.

Драко появляется через несколько минут — с мокрыми волосами и почти умиротворенным видом.

— Привет, — тихо произносит Гермиона, когда он замечает ее, стоящую чуть в стороне.

— Привет, — спокойно отвечает Малфой.

— Прости меня.

— За что опять? — спрашивает Драко, лениво приподняв брови.

— За то, что создаю впечатление невозмутимой стервы, когда речь идёт о моем обратном превращении.

Он отворачивается с недовольным видом, как будто через силу заставляет себя продолжать этот разговор.

— Полагаю, на войне это не раз тебя спасло.

— Случалось. Но это не значит, что мне не было страшно. И больно, и жутко тоскливо. Как и сейчас не значит, что мне на тебя плевать.

— Я это уже слышал, спасибо.

— Чего ты от меня хочешь? — спрашивает Гермиона, подойдя к Малфою почти вплотную. Драко нехотя опускает на нее взгляд. Слова у Гермионы просятся наружу — как светлячки, приманенные огнем, они летят на угрюмое бесчувствие Малфоя. — Чтобы я осталась здесь? Чтобы передала свое право на зелье тебе? Скажи прямо, хватит истерить и мучить меня, — Драко заметно раздражается, но Грейнджер продолжает: — Или давай вернемся к обычным приятельским отношениям, которые чудом сложились в мои первые дни здесь.

Она очевидно хочет сказать что-то еще, но прерывается и только отстраняется. Малфой хмурится, замечая блеснувшие в ее глазах слезы.

— Я ничего не прошу у тебя, Грейнджер. Но и делать вид, как будто я счастлив и готов запускать в небо фейерверки в честь твоего превращения… я не готов. Никогда не относился к лицемерному типу слизеринцев. Притворяться — не мое.

— Я понимаю, — выдавливает Гермиона. — Все это ужасно. И я не вижу правильного выхода, его просто нет. Оставить тебя здесь, остаться самой или остаться обоим — это все варианты.

— Ни один меня полностью не устраивает.

— Меня тоже. Но это действительно всё.

Повисает тяжелое молчание, почти зримой становится большая ноша на плечах обоих — неидеальная действительность, сотканная из скорби.

— Знаешь, мне ведь страшно и сейчас, — наконец решается Гермиона, встретившись взглядом с несколько озадаченным Драко. — Ты мне нужен. — Она опять делает паузу, собираясь с мыслями. — Я постараюсь вытащить тебя с той стороны. Неужели ты правда думаешь, что я не буду пытаться?

Удивление на лице Малфоя сменяется болезненной печалью.

— У тебя ничего не выйдет, Грейнджер. Община буквально совершила чудо — специально для тебя, — потому что отчаянные времена требовали отчаянных мер. Я не знаю, как так случилось, что камень действительно нашелся. И, — вдруг добавляет он с неожиданной резкостью, — если уж на то пошло, мне тоже страшно. Остаться здесь навсегда.

Гермиона решительно шагает вперед, обхватывает Драко обеими руками и утыкается носом ему в грудь. Малфой замирает, с трудом справляясь с этими резкими эмоциональными всплесками в их коридорной беседе, но все же медленно опускает напряженные руки на ее плечи.

— Когда камень доставят сюда, — не разрывая объятий, глухо заговаривает Гермиона через какое-то время, — я готова подождать, пока ты изучишь его сам. Может быть, у нас получится сделать зелье для двоих.

Драко отвечает не сразу.

— Рецепт и так чертовски сложный, — усталость и уныние снова берут власть над его голосом. — А ни ты, ни я не доросли до Снейпа, знаешь ли, чтобы экспериментировать, да еще и при отсутствии второй попытки. Чистой воды самоубийство. Представляешь, что со мной сделает Элмерс, если я испорчу камень?

Вдыхая его запах, пряча лицо в черноте его рубашки, Гермиона чувствует себя чуть спокойнее и даже ощущает легкую блаженную сонливость.

— Заметь, Драко, — тихо бросает она, — ты говоришь о самоубийстве как о чем-то нежеланном. Значит, где-то в глубине души ты мечтаешь оставаться в безопасности до того момента, пока тоже не сможешь снова стать человеком. — Он не отвечает, и лица не видно тоже, поэтому Гермиона шепотом заключает: — Я этому рада.

После пары минут необычной тишины Малфой первый отодвигает ее от себя.

— Когда я был в библиотеке в последний раз, нашел коллекцию старинных книг по трасфигурации. По-моему, в Хогвартсе таких не было. Сразу подумал… что тебе понравится.

Он рассказывает это с непроницаемым выражением, но Гермиона не может сдержать легкую улыбку и старается быстро стереть следы слез.

— Пойдем? — спрашивает Драко, и его темно-серые глаза словно вспарывают что-то внутри нее, лишний раз делая отметку, напоминая, что, снова становясь человеком, она не потеряет память и привязанности, которые обрела в замке. — Отвлечемся.

Гермиона молча кивает и плетется вслед за Малфоем, стараясь быть к нему как можно ближе.

Синий бок тааффеита блестит, отражая бледные огни общей комнаты. Он лежит в центре длинного стола, судьбоносный камень, окруженный вампирами, с благоговением выпрямившими спины.

— Драко, — произносит Элмерс, разрушая тишину, и все слегка оживают, — тебе предстоит серьезная работа. Я бы хотел, чтобы ты начал приготовление зелья в ближайшие часы.

— Да, сэр, — холодно отзывается Малфой.

Последние сутки он только и делал, что зубрил рецепт. Людовик, который протянул ему копию страницы из Кодекса вчерашним вечером, выглядел спокойным, но Драко не испытывал большой уверенности и то и дело сбивался на тревожные мысли. Теперь ему кажется совершенной глупостью, что в первые мгновения после того, как Грейнджер предложила ему эксперимент с приготовлением двух порций, он действительно задумался над этой сумасшедшей идеей. Помоги ему Мерлин приготовить хотя бы разовую дозу, не испортив при этом драгоценный камешек.

— Приготовление займет около восьми часов, — говорит Малфой. Нет надобности напоминать об этом вожаку, но Драко хочется избежать спешки — поэтому ему кажется важным озвучить самую первую строчку рецепта при всех.

— Да, — просто отвечает Элмерс. — Хорошо.

Гермиона слушает разговор вполуха, все еще не в силах отвести взгляд от глубокой синевы тааффеита. Слова Драко про восемь часов, впрочем, не ускользают от ее внимания и пускают по спине холодок, так что дрожь приходится скрыть от окружающих плавной сменой позы.

Всего восемь. Это ужасно скоро.

— Нам надо обсудить важные аспекты возвращения мисс Грейнджер к людям.

«О, да неужели?» — проносится у Гермионы в голове, но это все еще скорее попытка заглушить тревогу, нежели реальное раздражение.

— Мне трудно предположить, что такое нужно сказать, чтобы волшебники поверили в мое случайное обратное превращение или…

— Мы скажем, что превращение было неполным, — заявляет Элмерс. — Мы вас выходили, вылечили и вернули к нормальной жизни.

Гермиона только неопределенно качает головой.

— Мало кто удовлетворится таким объяснением, — взглянув вожаку в глаза, она добавляет: — Впрочем, это в вашем стиле. Я, когда получала невразумительные ответы на одни и те же мои вопросы, обычно просто сдавалась.

— Ваш профессионализм на благо сотрудничества волшебных народов, — без тени улыбки замечает Элмерс. — Надеюсь, ваши коллеги воспользуются опытом мастера.

Гермиона решает не реагировать на это.

— Как все будет проходить?

— После зелья вы уснете, — говорит Эмиль, получив от Элмерса едва заметный знак. — Скорее всего, будете чувствовать превращение: например, видеть сны, в которые отключенное сознание переформирует физическое недомогание. Мы будем следить за процессом и в определенный момент перенесем вас.

— Куда?

— Куда скажете.

— Я бы предпочла мою квартиру. Не хочу никем рисковать.

— Хорошо.

— Запросим портал?

Эмиль уступает этот вопрос Элмерсу, а тот мягко отмахивается:

— Нет, сделаем свой.

— Те, кто будет обследовать меня, спросят, как я попала домой.

— Скажем, что через камин.

Прежде чем Гермиона, протестуя, успевает озвучить очевидную правду о том, что камин просто осмотрят и никто не поверит в очередную чушь, Элмерс грубо перебивает ее:

— Придумайте, как объяснить отсутствие следов. Заказывать в Министерстве портал в вашу квартиру мы не будем. Это даже звучит как полнейший бред, вы не слышите?

Она раздраженно вздыхает и прикрывает глаза. Такими темпами они разругаются в пух и прах, и камень не дадут ей из принципа. Тем более, кажется, вожак все-таки прав.

Снова открыв глаза, Гермиона натыкается взглядом на пустой стул, который раньше занимала Петра. Потом аккуратно поворачивает голову, чтобы узнать, как себя чувствует Драко, хотя уже по напряженным рукам на столе ясно, что никаких успокаивающих улыбок она от Малфоя не получит, а тот от нее не примет. Как, в общем-то, и всегда.

Драко быстро отводит глаза, но его белые губы, сложенные в тонкую линию, и какое-то едва уловимое, тщательно подавляемое отчаяние в выражении лица заставляют Гермиону прочувствовать тупую маленькую иголку, как будто втыкаемую в самое сердце.

— Хорошо, — говорит Гермиона, чтобы вернуть беседе конструктив, — я подумаю над этим.

— Эмиль уйдет, только когда поймет, что все действительно прошло нормально, — примирительно отвечает Элмерс.

Многие из вампиров продолжают задумчиво рассматривать тааффеит, но Элмерс к нему как будто равнодушен. С первого мгновения, когда все заняли свои места в этой комнате, казалось, что вожак относится к бесценной находке как к рядовому магическому артефакту. Собравшись с силами, Гермиона интересуется:

— А если станет понятно, что что-то пошло не так?..

— Мы вернем вас сюда, — тут же отзывается Эмиль.

Вот уж спасибо, только и думает Гермиона. Ей будет тяжело уходить отсюда навсегда, оставлять за собой хвосты из неспасенных, брошенных и уязвимых, но возвращение она не перенесет точно.

— Понятно.

— Думаю, вам не стоит выходить на работу в первый же день.

— Подозреваю, что так.

— Двое суток следите за своим состоянием самостоятельно. Проверьте, достигаете ли вы сытости от потребления человеческой пищи и утоляется ли жажда водой. Если получите удовлетворительные результаты, на третьи сутки попробуйте аккуратно выбраться в социум. Но не в Министерство.

— Ясно. Где я возьму еду? У меня наверняка протухла большая часть продуктов, и Поттеры прибрались.

— Мы займемся этим сегодня же.

«Да, — думает Гермиона, — конечно, сегодня. Я ведь буду человеком часов через десять», — и снова вздрагивает от своих мыслей.

— Вы боитесь, — просто отмечает Людовик.

Все время до этого он молчал, так молчал бы и дальше.

— Боюсь, — прямо отвечает Гермиона.

— Мы все переживаем, — встревает Элмерс, но весь его вид противоречит заявлению.

— Давайте обратно к делу, — морщится Грейнджер. — Полагаю, я могу решить самостоятельно, что мне делать как специалисту, как только я доберусь наконец до рабочего места?

Немного помявшись, Элмерс произносит:

— Можете. Я считаю, нам всем ясны наши общие цели. Но прошу держать со мной связь… во избежание расхождений в стратегиях.

— Договорились.

— Давайте закончим общее собрание и позволим Драко начать работу. Сегодня можем обсуждать возникающие вопросы не только за столом.

Малфой молча встает вместе со всеми. Людовик взмахивает рукой, и тааффеит прячется в узелок из черного шелка, мягко поднимается в воздух и приземляется в протянутую ладонь Драко, чуть дрожащую, но твердо обхватившую вверенную драгоценность.

Гермиона застывает на месте — она собирается пожелать Малфою удачи, но это неуместное слово застревает в горле, препятствуя и другим словам, которые, впрочем, все равно никак не придумываются.

Не обернувшись, Драко покидает комнату.

* * *

Гермиона замечает, что безостановочно покусывает ноготь на большом пальце, только после десятого круга по огромной гостиной на первом этаже. Самым разумным было бы воспользоваться последними часами в доме, перечитать редкую литературу об истории и вампирских мифах, которые она нашла здесь и уверена, что нигде больше не отыщет, но, кажется, ту Грейнджер, которая на первом курсе заработала кучу баллов факультету за нечто вроде «способности холодно мыслить в ситуации опасности», давно уже подменили.

Она заходит на одиннадцатый круг, когда слышит голоса в холле. Гермиона мгновенно устремляется туда, по всей видимости, в последний раз пользуясь сверхъестественной проворностью. Драко, утомленный и болезненно сосредоточенный, отчитывается Элмерсу, по-хозяйски заложившему руки за спину, и внимательно слушающему Эмилю.

— Зелье на стадии выдержки, — доносится до Гермионы. — Два часа просто буду следить за его состоянием. Пока все хорошо.

— Хорошо, — эхом отзывается вожак.

Грейнджер вдруг задумывается на секунду, нет, меньше — на мгновение: это ли она хотела услышать?

Мерлин, конечно, это. «Ничего не вышло» убило бы ее на месте. Морально, но она бы точно предпочла в таком случае что-нибудь более весомое — вроде кола в сердце.

— Драко, — хрипло зовет Гермиона, решившись.

Он приближается к ней, недолго думая, но тут же сообщает:

— Мне некогда. Надо вернуться и следить за зельем.

И пока слова, как заученные, срываются с его губ, Драко смотрит куда угодно, только не на нее.

— Спасибо тебе большое, — шепчет Гермиона.

Он отрывисто кивает. Поворачивается, собираясь уходить, но вдруг притормаживает.

— Я осознаю свою главную ошибку, — отчетливо проговаривает Малфой, уткнувшись взглядом в пол. — Не стоило так внимательно к тебе приглядываться. Ни на войне после твоего возвращения в Хогвартс, ни сейчас. Мы всегда оказываемся по разные стороны баррикад, как проклятые. И я наступаю на одни и те же грабли — изучаю тебя слишком долго: тогда со стороны, сейчас вблизи, — пока не понимаю, что пропал, что не могу и дня прожить без мысли о блестящей героине Грейнджер. Это просто эталонный идиотизм с моей стороны, так что забудь все обвинения. Ты ни при чем. В капканы я всегда загоняю себя сам.

Драко оставляет ее сразу же, остолбеневшую, пораженную, неотличимую от жертвы Петрификуса, в этом темном холле огромного вампирского замка, и Гермиона очень не скоро приходит в себя. Она знает, что и Элмерс, и Эмиль все еще здесь, прекрасно понимает, что оба слышали каждое слово, но ей плевать. Пусть катятся со своим всезнанием на все четыре стороны. Бесполезные вожаки — как же быстро они нашли один камень, неужели так уж нереально было отыскать второй? Неужели нельзя было приложить чертовы усилия, чтобы избавить их с Малфоем от этой боли? Как много пощечин они еще должны стерпеть от жизни, чтобы этого наконец стало достаточно?

Рыдания, заглушенные в груди, вырываются наружу только быстрой холодной слезой, и Грейнджер раздраженно стирает ее со щеки дрожащей рукой.

* * *

Она все-таки добирается до библиотеки. Отчасти чтобы спрятаться от всех и попытаться вернуть себе какое-никакое внутреннее спокойствие перед опасным превращением, отчасти чтобы действительно пробежаться глазами по корешкам вампирских мифов и напоследок полистать то, что не вспомнится автоматически, чтобы освежить тексты в памяти.

Гермиона как раз внимательно вчитывается в привлекшую ее главу большого невзрачного тома, когда Людовик из дверного проема говорит:

— Получасовая готовность, мисс Грейнджер.

Она дает себе две секунды на то, чтобы смириться с услышанным, и медленно оборачивается.

— Как часто вы пересекались с более древними вампирами?

Людовик смотрит на нее как-то странно и слишком долго молчит. Легкая улыбка не сходит с его губ, но в совокупности с выражением глаз и лица становится совсем загадочной, почти гипнотической.

— Не очень часто, — с фальшивой ленью в голосе тянет он.

— Как давно был последний раз?

— Вы конкретно про меня?

— Надо спрашивать про кого-то другого?

— Не в моей компетенции раздавать такие советы.

Гермиона мягко закрывает книгу и не глядя опускает ее на стол.

— Пойдемте готовиться, — спокойно предлагает Людовик.

Она послушно покидает библиотеку, следуя за вампиром по узким коридорам и лестнице на второй этаж. Гермиону приводят в ее собственную спальню, где разговаривают Дора с Джереми, тоже взволнованные и тут же переключившие все внимание на Грейнджер.

— Мы тут… — смущенно начинает Дора.

— Зашли попрощаться?

Дора мягко улыбается ей, как будто благодаря за прямолинейную формулировку.

— Приятно было завести с тобой знакомство, Гермиона, — говорит Джереми.

Она отвечает на объятия Доры, решительно шагнувшей вперед, потом на объятия Джереми, который ободряюще потирает ее спину ладонью.

— Но я думаю, мы все-таки сможем увидеться, если захотим, — замечает Гермиона.

Джереми почти беззаботно пожимает плечами.

— Жизнь такая непредсказуемая штука, в последнее время даже для двухсотлетних.

— И для пятисотлетних, — весело подтверждает Людовик из-за спины Грейнджер.

— Так что нет смысла загадывать, — заключает Джереми. — Мы всегда будем рады повидаться. Даже если в бою.

— Только не нападайте на меня, пожалуйста, — торопливо просит Гермиона.

Они смеются. Это все какая-то заведомо неловкая попытка повеселиться и разрядить обстановку, так кажется Гермионе. Она ощущает неприятную, ядовитую тоску внутри, когда осознает с физической очевидностью, сколько притворства в ее натянутой улыбке.

Странно, но она и правда никогда не ассоциировала свое обратное превращение с праздничным чувством в душе. Сначала нахождение камня казалось невозможным в ближайшие сотни лет, потом все стало слишком сложно. Головой полностью осознаваемое как положительное событие, оно тем не менее никогда не было счастливым с эмоциональной точки зрения. Это не отпуск с поездкой в Австралию. Не день рождения Гарри в огромной компании старых друзей. Впрочем, перебирая эти чудесные дни, Гермиона вдруг понимает, что и они не были кристально радостными. В одном всегда неуловимым контекстом было восстановление памяти, на которое ушло два года и куча нервов, в другом несуществующими призраками всякий раз присутствовали погибшие.

Наивно было бы просить у жизни перестать давать пощечины, вот что решает Грейнджер прямо сейчас. Абсолютного счастья давно нет.

Джереми и Дора уходят через несколько минут, и Гермиона благодарна им за искреннюю поддержку. Людовик ненадолго задерживается, расспрашивая о самочувствии и рассказывая о новых запасах еды и питья в ее квартире, потом говорит:

— Я оставлю вас одну, дам вам настроиться наедине с собой. Вернусь уже с зельем.

Она молча кивает и сразу запирает за Людовиком дверь.

Вот и все.

Считанные минуты.

Гермиона обводит взглядом свою комнату, которая так и не стала родной. Жить в постоянном напряжении не ново для нее, но все еще не результат добровольного выбора. Малфой был не прав. Она жаждала сложных рабочих задач, интеллектуальных задач, но в остальном все-таки хотела спокойной жизни. Всегда хотела и почти никогда не получала.

Фотографии с полок Грейнджер складывает обратно в обложку ежедневника и водружает блокнот на пачку документов. Придется «транспортировщикам» захватить вместе с ней и ее ручную кладь.

Зеркало притягивает, как бы Гермиона ни пыталась этому противостоять. Людовик не возвращается, никто не стучит в дверь, и в замке вообще стоит необычная тишина. Так что в итоге она сдается — подходит ближе и протягивает руку, активируя магию отражающей поверхности.

«Посмотри на себя, — вспоминает она слова Драко, который привел ее вчера в библиотеку, заманив редкими книгами по трансфигурации. — Ты олицетворение обольстительного вампиризма. Перемены в тебе захватывающие».

Длинное черное платье, обтягивающее талию, узкие полупрозрачные рукава, подчеркивающие тонкость рук, бледное лицо, накрашенные губы, ярко подчеркнутые глаза и еще — волосы: совсем не ее, гладко уложенные назад со странным даже для нее самой мастерством.

«Мне неожиданно лестно, Драко. Разрешаешь принять за комплимент?»

«Как хочешь. Я просто размышляю о том, что с тобой станет, когда снова забьется сердце. Бешеные кудри вернутся?»

Гермиона хотела спросить, какая из ее версий нравится Малфою больше, но все это заигрывание показалось таким бессмысленным, что настроение резко испортилось.

Стоя перед зеркалом, она не может решить, какая версия Гермионы Грейнджер нравится больше ей самой. Комната родной не стала. Но привычка видеть на себе декоративные изумрудные швы, неуловимыми дорожками бегущие по предплечью, и ощущать всю силу мышц и ловкость рук…

В дверь стучат. Гермиона открывает, не позволяя себе запаниковать. Людовик пропускает вперед Эмиля и Элмерса, сам закрывает дверь за своей спиной.

«Вот это компания» — мимолетно проносится у Гермионы в голове. В то же время она прислушивается к звукам в коридоре, тщетно надеясь различить шаги Малфоя, хотя уже понимает: он не придет.

— Тут примерно пять глотков, — рассказывает Эмиль после того, как Грейнджер укладывается на кровать. — Полагаю, начнет действовать в течение минуты.

— Записать вам мои ощущения для будущих исследований? — интересуется Гермиона.

Эмиль слегка улыбается.

— Записи будут на вес золота.

— Дрейвн, — зовет Гермиона, когда стакан с зельем уже в ее руке, всеми силами пытаясь сдержать нервную дрожь, — мне нужно будет с вами поговорить, как только я вернусь на службу. Освободите вечерок.

— Как скажете, — отвечает Элмерс.

Собранная в кулак решимость говорит Гермионе, что она сказала все необходимое и теперь время опрокинуть в себя зелье.

Темно-фиолетовое, легкое, на вкус оно оказывается до отвращения приторным.

— Гр-р-рейндж-ж-жер…

Шипение Волдеморта обволакивает всю ее, даже самые недоступные участки кожи, и скользит, оставляя за собой липкий холодящий след. Голые кости, которые должны быть пальцами, сдавливают горло движением неизбежности, и хочется вывернуть себя наизнанку, лишь бы избавиться от этих отвратительных, тошнотворных ощущений. Гермиона слышит свой собственный стон и резко дергает рукой, когда кто-то пытается удержать ее за плечо.

Непроглядная тьма. Глаза не удается открыть никакими усилиями, словно она родилась со склеенными веками.

— Гр-р-рейндж-ж-жер…

Он никогда ее не звал, ему всегда нужен был Гарри — не какая-то грязнокровка.

Холодной волной вдруг наваливается осознание, где она находится — на полу Малфой-мэнора. Тело в спазматическом аду, болезненно подрагивает после очередного Круцио, а рана на предплечье пульсирующе жжет, но притрагиваться к ней нельзя — будет только хуже.

— Гермиона.

Это голос Гарри, но он звучит слишком глухо, пропадает слишком быстро, и от мысли о том, что им не удалось попрощаться, хочется кричать и плакать.

— Грейнджер.

Это не слово, а выдох, который — страх и боль, скорее даже — ужас, непреодолимый и отчаянный.

Уйди, Малфой. Не насмотрелся?

Она разучилась дышать.

Это очередное осознание, зародившееся в ужасающе горящих легких, проходит через мозг и дает толчок для пробуждения, решительного и окончательного.

Гермиона резко садится на постели, панически, с хрипами вдыхает и выдыхает ртом, с каждым разом стараясь делать это медленнее и основательнее, заново настраивая в себе систему поглощения кислорода. Грейнджер не в состоянии увидеть в своих действиях причину для мощного дежавю.

Но зато через несколько секунд она замечает, что, о Мерлин, слишком больно и быстро колотится сердце.

Проскочившая мысль ее поражает.

Это значит?..

Получилось.

У них получилось.

С полузадушенным вскриком, который посылает коту под хвост попытки настроить дыхание и отбрасывает прочь черные ошметки страшного сна, она прикладывает руку к груди и какое-то время в сокровенной тишине прислушивается к тому, как главный орган разгоняет кровь по всему ее организму.

Она жива. Жива! Жива!

Слезы непрерывным потоком катятся по щекам, пока она, едва ощущая время и пространство вокруг себя, пытается убедиться, что уже не спит.

Это удается гораздо легче, когда взгляд наконец начинает со вниманием перемещаться по комнате. Знакомые бежевые стены, пыльный комод с большой лампой и легкие шторы, сквозь которые пробивается красноватый свет закатного солнца. Любопытно! Как будто одновременно понизили яркость, резкость и контрастность.

Но это просто счастье — Гермиона рада, что так «плохо» видит впервые за последние месяцы.

Она еще раз глубоко вздыхает и решает проверить свою способность к передвижению.

Сносно. Гермиона встает медленно, с большими усилиями заставляя ноги удерживать ее, и немного кружится голова, позволяя тьме накрывать легкой ослабляющей волной, но вскоре можно даже сделать шаг. С усилием, по-человечески. И это просто прекрасно.

На ее лице появляется и застывает несмелая улыбка, пока тело лениво, но все-таки поддается, позволяя двигать ногами, руками и головой.

Хо-ро-шо.

Гермиона чувствует себя живой и совершенно точно не готова менять это обратно на всякие переоцененные вампирские привилегии.

Итак, первый пункт назначения — кухня. Хочется пить и верить, что вода подойдет как нельзя лучше.

Спустя пару минут выясняется, что да (спасибо!), вода прекрасная на вкус, вода — лучшее на свете, вода утоляет жажду. Снова хочется плакать от счастья, но Гермиона часто моргает, глядя в потолок, чтобы прогнать слезы, и с сомнением косится на запасы еды. Как мило: здесь даже несколько круассанов и банка хорошего кофе. Всегда очень соблазнительный набор для нее… но, пожалуй, не сейчас. Начинается неприятная тошнота, и волны тьмы снова накатывают после каждого относительно резкого движения головой, и очень, очень хочется спать. Это все-таки хороший, человеческий признак.

Гермиона крепко хватается пальцами за край стола, втягивает носом воздух, выгоняет его через рот, после чего по стенке добирается до спальни, чтобы снова лечь на мягкую кровать и глубоко заснуть.

Еда — потом.

* * *

Проснувшись на рассвете, она топает в ванную, чтобы насладиться долгим горячим душем. Гермиона решает не мелочиться, так что спустя некоторое время, терпеливо потраченное на приготовление пищи, она сидит за кухонным столом и с удовольствием вгрызается в сочный кусок курицы. Еда оказывается почти такой же прекрасной составляющей жизни, как вода, но все-таки чуть прекраснее. А бытовые заклинания, послушно вытекающие из волшебной палочки, позволяют вычеркнуть из ментального списка опасений самое первое: обратное превращение не разрушило ее магию.

На краю сознания бесперебойно мелькают колючие мысли. Она ведь вернулась сюда не просто так. Не прохлаждаться. Но все же — только пять минут на кофе — что они значат в глобальной повестке? Песчинка. Но необходимая, исцеляющая песчинка для Гермионы.

Ее красивая коричневая сова Тильда, которую она разглядывала и кормила после долгой разлуки, пока готовилась еда, тихо ухает из своего угла.

Гермиона наконец отставляет опустевшую чашку и идет в гостиную за письменными принадлежностями. Мышцы всё еще отзываются безобидной слабостью, как после простуды, но тело слушается, благодарное за вновь запущенные жизненные процессы. Ее чернила слегка подсохли, и Гермиона задумчиво глядит на новую баночку необычной изящной формы — такую же, какие были в вампирском замке.

Вампиры ко многому готовы заранее. И ей придется сильно постараться, чтобы успевать за событиями в их (в их) мире и параллельно усиленно думать.

«Дрейвн,

На данном этапе обратное превращение кажется мне успешным. Вода утоляет жажду, пища утоляет голод, я в состоянии получить удовольствие и от того, и от другого. Тело и все органы чувств вернулись примерно в исходное состояние. Я буду следить за изменениями и сообщу, если замечу что-то странное или неблагоприятное. Как и договаривались, через двое суток после первого пробуждения я попробую подобраться ближе к людям, чтобы проверить свое восприятие запаха крови.

Пожалуйста, передайте общине мое сердечное приветствие и благодарность каждому, кто приложил усилия для того, чтобы я смогла вернуться домой.

Гермиона Грейнджер».

Ответ приходит скорее, чем она ожидала. Гермиона лежит на кровати после дневной дремы, которую потребовал для восстановления организм, и глядит в окно, наконец позволяя себе закопаться в размышления, когда Тильда с довольным уханьем влетает в комнату.

«Гермиона,

От лица всей общины поздравляю Вас с частично пройденным обратным превращением. Многие из нас искренне переживают.

Из-за постоянного мысленного напряжения я как-то упустил, что, конечно, для возвращения к людям Вам понадобятся сопровождающие. Думаю, я догадываюсь, почему Вы сами об этом не просили: вряд ли кто-то на Вашем месте захотел бы снова оказаться под охраной, как опасный преступник. Но также верю в Ваше благоразумие. Чарльз и Николас зайдут завтра вечером, чтобы подстраховать.

Дрейвн Элмерс».

Какой-то непривычно добродушный тон письма на фоне происходящего в вампирском мире беспорядка лишь укрепляет в Гермионе ощущение, будто замка с холодными стенами, стаканов со смесью и всего остального в реальности никогда не было. По крайней мере, в ее реальности. Может, где-то далеко…

Сопровождение так сопровождение, от этого становится даже спокойнее. Но вот интересно, спрашивает она себя, кто эти «многие», искренне за нее переживающие?..

Ладно, саркастичные вопросы в никуда — это лишь детская попытка замаскировать истинные тревоги. Она напишет личное письмо Драко. Когда хоть немного приблизится к пониманию, что нужно сказать. И когда почувствует, что сможет с мудростью и без надлома перенести отсутствие ответа.

* * *

— Готова?

От внимания Гермионы не ускользает, как с плохо скрываемым любопытством и Чарльз, и Николас втягивают носом воздух, прочувствовав запах ее крови.

— А мне не надо на всякий случай вызывать авроров? Ну, знаете, для собственной безопасности.

Николас реагирует на это каменным выражением лица, а вот Чарльз закатывает глаза.

— Девочка, авроры тебе не помогут, если мы с Николя соблазнимся.

Они стоят на пороге ее дома в тихом зеленом районе Лондона, скрытые магглоотталкивающими чарами. В дверь постучали, как только опустились сумерки, — и Гермиона сразу открыла, одетая в простую черную мантию, готовая к «тестированию» и даже слегка в приключенческом настроении. Все идет хорошо, и она надеется, что маленькое путешествие к людям станет только очередным доказательством успешного превращения.

— Пытаюсь вспомнить, всегда ли вы разговаривали со мной таким пренебрежительным тоном, — беззлобно замечает Гермиона.

И пока Чарльз уверяет, что так было всегда, она выходит, накладывая на дверь запирающие чары.

— Ричмонд-парк, — говорит Николас. — Может, еще на оленях станет ясно, что надо сворачивать наш поход.

— Накинем на нас дезиллюминационные? — спрашивает Гермиона. — Я не собиралась это делать, когда думала, что пойду одна, — чтобы меня хотя бы видели и поймали в случае чего… А с вами можно.

Вампиры без лишних вопросов кивают, и она снова взмахивает палочкой, чтобы создать над ними общий купол невидимости.

— Я рулю, — бросает Чарльз за мгновение до того, как руки соединяются и всех троих засасывает в себя пространственная воронка.

Прохладный вечерний воздух облегчает аппарацию, и Гермиона с удовольствием вздыхает.

— Да, горьковато, — кряхтит Чарльз.

Он с недовольством косится на грациозного оленя, жующего траву в нескольких ярдах от них. Николас молча кивает и ожидает реакцию Грейнджер.

— Свежо! — улыбаясь, восклицает она.

Вампиры со спокойным удовлетворением переглядываются.

Пока они не торопясь передвигаются по парку, повинуясь вампирскому слуху, различающему редкие голоса сторожей со стороны прудов, Гермиона полностью отдается ощущениям. От запаха крови, как его воспринимали обостренные органы чувств, осталось только смутное воспоминание — его сложно воспроизвести в памяти, когда так жадно впитываешь простые запахи зелени, воды и чистого воздуха.

— Я уже чувствую, — сообщает Николас.

— Да, человеческим душком несет, — соглашается Чарльз. — Ты как?

— Мерлин, вы и правда всегда так относились к людям, — качает головой Гермиона. — А со мной все отлично.

Задорная радость сливается в ней с умиротворением и покоем, отражающимися на лице, — она и не пытается скрывать. Еще минут десять они бродят кругами, понемногу уменьшая диаметр, чтобы убедиться, что Гермиона не покусится на двух коренастых мужчин в зеленых кепках, осматривающих берега озера, и Грейнджер приходится следить за своей походкой, чтобы не производить лишнего шума. Чарльз в конце концов останавливается и протягивает им руку.

— Думаю, все хорошо. Давайте обратно.

Тихий хлопок аппарации, едва слышный скрип двери, обновленные охранные чары и взмах палочки, снимающий дезиллюминационный купол. Вампиры с легким интересом осматриваются в квартире Грейнджер, но их радость по поводу успешного теста не слишком яркая. Гермиона решает, что они, конечно, довольны, но напряжены из-за кучи других нерешенных общинных проблем.

— Там укрепляющее зелье в каком-то из шкафчиков, видела? — бросает Чарльз, вытянув шею, чтобы взглянуть на передовицу «Пророка», брошенного на кофейном столике несколько недель назад.

— Видела.

— Пей. Раз в день. Малфой решил, что пригодится, — наварил и попросил тебе напомнить.

Гермиона внутренне вздрагивает, но никто из гостей не замечает или оба делают вид. Можно допустить, что Драко лишь выслуживался перед Элмерсом, и даже легко это представить: взять какое-нибудь из школьных воспоминаний, как он общался с Амбридж и вообще с подавляющим большинством преподавателей, подставить туда звуковую дорожку из других слов — и готово. «Дрейвн, я подумал, возможно, пригодится укрепляющее зелье. Мы же хотим, чтобы организм восстановился быстро и успешно, в наших интересах, чтобы Грейнджер как можно быстрее заступила на пост в Министерстве…»

Но она знает, что это было не так. Малфой сварил и молча выдал тем, кто доставлял в квартиру запасы, максимум — отчитался перед вожаком, чтобы потом не обвинили в самодеятельности. Гермионе становится как-то нехорошо.

— Передайте ему спасибо, — наконец выдавливает она.

— Как ты вообще себя чувствуешь? Что-то болит? Сердцебиение не ускоренное, дыхание ровное? Из нас целители никакие, будь готова, что тебя затащат в Мунго, как только кто-нибудь кроме доверенных лиц сообразит, что случилось. Поэтому, если что-то не так, говори сразу.

— С сердцем и дыханием все в порядке, — отвечает Гермиона, привирая: но она знает, что утром было все в порядке. Это лишние размышления делают ее дерганной, вампирам беспокоиться ни к чему. — Слабость, сейчас немного кружится голова после дозы свежего воздуха. Но укрепляющее с этим и правда справится. Все в порядке.

Чарльз кивает, и они собираются уходить.

— Пишите, если что, — напоследок говорит Николас. — Дрейвн хочет быть в курсе всего, что происходит с вами. Как минимум с вашим физическим превращением.

— Безусловно. После первых рабочих встреч я отчитаюсь.

Гермиона прощается с вампирами и закрывает дверь, а потом прислоняется к ней горячим лбом. Праздничное веселье по поводу вернувшихся человеческих ощущений приглушается едким беспокойством. Малфой наварил ей зелья, вампиры ждут от нее выхода в Министерство… Пора прекращать внутреннюю вечеринку и браться за дела земные.

«Гарри,

Я вернулась и завтра выхожу на работу. Знаю, что неожиданно. Прости, предупредить тебя заранее у меня не было никакой возможности. До сегодняшнего дня я не была уверена, что тебе будет безопасно об этом узнать. Мне удалось обратное превращение, и да, это фантастика, вот так взяло — и случилось. Давай встретимся в переговорке на твоем этаже завтра в два? Поговорю с Броуком, и, думаю, нужно будет запланировать общее собрание отделов: нашего, магического правопорядка и аврората. Но сначала только мы с тобой.

Представляю, какое у тебя сейчас лицо. Мне тоже не терпится тебя обнять.

Гермиона».

«Стенли,

Прости, что пишу так поздно. Дело в том, что сотни звезд сложились необычайно правильно и мне удалось обратное превращение в человека. Пишу это и сама не верю. Но все тесты пройдены, я в порядке и не представляю угрозы. Я буду завтра на работе. Ситуация требует решительных действий и движения умов.

Спасибо тебе за здравую поддержку. Увидимся на обычном месте.

Гермиона Грейнджер».

Стенли не отвечает, хотя и письмо обратно Тильда не приносит. Зато Гарри отправляет свою собственную сову, которая, лавируя, влетает в квартиру сразу после звона будильника.

«Мы с Джинни перечитали три раза, а потом еще пару раз, попытались уснуть, а проснулись все еще в глубоком шоке.

Я счастлив, Гермиона.

В переговорке в два».

* * *

Оказывается, чтобы представить себя василиском, много фантазии не надо.

Все начинается еще со служебного входа в Министерство. Несколько косых взглядов, нерешительные приветствия и пропускной пункт, на котором палочку Гермионы проверяют дольше обычного, сверяясь то с одним, то с другим списком.

— Вас перевели на должность внешнего советника…

— Я знаю.

— Тем не менее вы планируете каждый рабочий день проводить в Министерстве?

— Этот вопрос пока не решен. Какие-то проблемы с палочкой?

— Нет. Хорошего дня.

В лифте она тоже чувствует напряжение, волнами исходящее от едва знакомых коллег из соседних отделов. Как там сказал Чарльз? «…затащат в Мунго, как только кто-нибудь кроме доверенных лиц сообразит, что случилось». Под доверенными лицами ведь не имелась в виду половина Министерства? Черт. Надо ускоряться с расследованием, пока ее не пустили на эксперименты. Может, самое время подружиться с министром? Гермиона никогда не признавалась себе, сколько привилегий на самом деле получали они трое от Кингсли. Но сейчас было бы особенно удобно попросить защиты.

Лифт притормаживает на ее этаже, и Грейнджер почти незаметно медлит, прежде чем сделать шаг.

И вот оно — как будто действие желтых глаз огромного змея. Стажер Синистра Ливингстон застывает первой. На ее губах расцветает беззвучное «о», пачка пергаментов перед ней опасно качается в воздухе. Потом Гермиону замечает Макс и резко останавливается в проходе, не решаясь выступить в коридор.

— Привет, — бросает Гермиона, надеясь, что ей удается спокойный дружелюбный тон.

Макс героически кивает, провожая ее взглядом, но все еще не двигаясь с места. Еще трое замирают, пропуская бывшую замглавы Отдела регулирования магических популяций и контроля над ними Гермиону Грейнджер к кабинету начальника. За соседней стеклянной дверью она замечает высокую блондинку в очках с ярко-красной оправой. Новый заместитель, тут же соображает Гермиона. Кажется, Бриджетина… Раньше она работала в Отделе магического правопорядка. Гарри о ней рассказывал — впечатляющая биография.

Вздохнув, Грейнджер надавливает на ручку двери. Броук тут же поднимает глаза, отвлекаясь от неаккуратной кипы документов перед ним, и сидит так несколько долгих секунд. Гермиона прикрывает за собой дверь, тихо здоровается, а потом, пораздумав, протягивает перед собой руку.

Стенли медленно поднимается, обходит внушительного вида деревянный стол и останавливается перед Гермионой на расстоянии, достаточном, чтобы тоже вытянуть руку и обхватить пальцами ее запястье. Видно, как его грудь поднимается от тяжелого нервного дыхания, но Броук заставляет себя сконцентрироваться, и под пальцами чувствуется настоящий человеческий пульс. Раз, два, три… Чуть ускорен. В конце концов руки разъединяются — в полной тишине.

Броук устало улыбается.

— Добро пожаловать обратно. Садись. Поговорим.

Он дважды ловко взмахивает палочкой, накладывая на дверь за спиной Гермионы запирающее и заглушающее.

— Не предложил тебе кофе, — говорит Броук, когда они усаживаются друг напротив друга. — Будешь?

Гермиона качает головой.

— Я, конечно, соскучилась по маленьким человеческим радостям, но уже выпила утром, так что…

Она наблюдает за тем, как Стенли глубоко вздыхает и массирует пальцами лоб. Этот разговор обоим дается нелегко с самого начала. Что и неудивительно: вряд ли хоть в одном пособии по корпоративной культуре или деловой коммуникации есть глава про то, как обсуждать двойной метаморфоз подчиненного из человека в вампира и обратно.

— Я ведь теперь советник… — осторожно произносит Гермиона, решив зайти с другой стороны. — Видела в моем кабинете новую сотрудницу.

— Да, — отвечает Броук. Брови у него нахмурены, по глазам видно, что он думает сразу о многом. — Бриджетина Фоукс. Она взяла на себя твои стандартные обязанности.

— Как много она знает?

— Как будто я много знаю, — с легкой иронией замечает Стенли.

— Я сказала тебе главное, — отзывается Гермиона, стараясь миролюбиво улыбнуться. — Максимум, что мне позволили. Не то чтобы я всё решала сама.

— Бриджетина догадалась, — признается Стенли спокойнее. — Но мы не говорили о превращении прямо. Тут ей и так работы по горло: пока тебя не было, мы сильно завалились.

— Да, я представляю.

— Могу я рассчитывать на какую-то новую информацию?

Вопрос звучит по-деловому, и Гермиона честно перебирает в голове всё произошедшее, все теории, опасения и предположения, которые когда-либо возникали, чтобы выдать Броуку необходимое.

— Про само обратное превращение — немного. В общих чертах… — она делает паузу, формулируя мысль. — Есть один «инструмент», который позволяет вампиру вернуть человеческое обличье. Мне кажется, на столетних это не сработает, но, ты удивишься, у меня порой не было настроения расспрашивать общину слишком подробно. Опишу тебе, как это выглядело для меня: я прошла через все этапы, переключилась на режим «мирного» вампира, и вскоре ситуация с нападениями, которая и раньше была не самой приятной, обострилась. Убили одного из мирных вампиров. А потом, довольно скоро после происшествия, так сказочно удачно сложились обстоятельства, что я могла… использовать «инструмент» и вернуться на работу, чтобы что-то с этим вышедшим из-под контроля конфликтом решить. В последний раз из вампира превращались обратно пятьсот двенадцать лет назад.

Стенли внимательно слушает, сцепив руки в замок на столе перед тобой.

— Продолжай.

— Я подозреваю, что община поддерживает связь с древними.

Броук прикрывает глаза и качает головой. По всему его виду ясно, как он относится к этой новости, даже не надо говорить:

— Дерьмо. Если это так, нам сильно не везет.

— Уже довольно давно не везет, — тихо добавляет Гермиона.

Какое-то время они молчат.

— С ними ведь ничего не поменялось? — спрашивает Броук, морщась. — С древними. Всё такие же неуправляемые, непредсказуемые и ужасно раздражающие? Ну то есть всё то же, что с нашей общиной, только в сто раз хуже?

— Я не знаю, Стенли, — отвечает Гермиона. — Но не стала бы питать на их счет ложные надежды.

— Ладно. Надо искать контакты.

— Давай не пробовать через общину?

Броук бросает на нее задумчивый взгляд.

— Это будет рискованная игра, — говорит он. — Если Элмерс узнает, что мы шушукаемся за его спиной, на нас ополчатся сразу с нескольких сторон.

— Если община узнает, до древних мы можем никогда не добраться.

— У тебя там совсем нет доверенных лиц?

Гермиона хочет сказать «нет», но вместо этого собирается с силами и сообщает:

— Стенли, там Малфой.

Броук с подозрением хмурится.

— Говорят, Люциус Малфой иногда появляется в министерстве… — неуверенно вспоминает он.

Гермиона качает головой.

— Младший. Драко.

Броук позволяет себе выругаться. Потом задумывается и уточняет:

— Это доверенное лицо?

— Доверенное, пожалуй, — без особого энтузиазма отвечает Гермиона. — Но он пешка. С древними не поможет.

Стенли, который, кажется, и так уже догадался о низком статусе «новичка», отмахивается.

— Ладно, может, будет полезным в каких-то других вопросах.

— Я бы предпочла привлекать его только в самых крайних случаях. Это опасно. Элмерс вряд ли прощает шпионов.

Впервые за весь разговор Гермиона торопится что-то сказать, боясь упустить момент. В глубине души, где она прячет ту горячность, которая мешает думать во время подобных бесед — тонких, как весенний лед, и настолько же решающих для дальнейших тактик и настроений, — она боится. Конечно, за своих людей, особенно за Гарри, который бросится на амбразуру, как только авроров снова вызовут в бой. Но еще она неконтролируемо волнуется за Малфоя.

Черт знает, что с ним станет в этой мясорубке. Он уже достаточно «часть общины», чтобы его в случае опасности защищали ценой собственного существования, или, когда дело касается глобальных противостояний, положение его ближе к «расходному материалу»?

Одно радует — он зельевар и за навыки его действительно ценят. Вопрос, опять же, в степени незаменимости и приоритетах.

Стенли Броук замечает особую энергичность, с которой Гермиона высказывается о Малфое, но решает отложить эту тему на потом.

— Какие у тебя ближайшие планы? — спрашивает он. — Будешь заниматься древними? Я не хочу забросить дело об укусах в Лондоне. Наверняка еще будут спектакли, надо сохранять бдительность.

— Спектакли будут обязательно, — отвечает Гермиона, устало откинувшись на спинку стула. — Думаю, попрошусь на дежурства с аврорами.

Броук, который принялся было расхаживать по кабинету, резко останавливается и упирается кулаком в угол стола, усиленно размышляя.

— Только если решишь точно, — говорит он строго. — И вообще… Ты нормально? Как себя чувствуешь?

Гермиона с легкой улыбкой кивает.

— Нормально, только… Как будто хаос в голове, и его никак не удается упорядочить. Но такое уже не первый день, так что почти норма.

— Да, конечно. Слушай, я бы сдурел.

Стенли вдруг как будто обмякает, с искренним сочувствием кривится и снова всматривается в Гермиону внимательным взглядом. Наверняка у него тоже мысли скачут, как дикие, и картина произошедшего еле-еле собирается, местами искаженная, где-то мутноватая и совершенно точно не законченная.

— Да я, мне кажется, уже того… — усмехается Грейнджер.

— Насчет кабинета, — собравшись, говорит после паузы Броук. — У меня же тут вторая комната. Я попрошу кого-нибудь прибраться, сделаем тебе быстренько укромный уголок. Подойдет? А то не хочется выгонять Бридж, она нас сильно выручила.

— Конечно подойдет, — отвечает Гермиона, поднимаясь. — Я сама приберусь, не переживай. Физическая работа сейчас будет к месту: разгрузит мозг, глядишь, гениальные идеи придут… Я в два встречаюсь с Гарри, — добавляет она, спрятав руки в карманы мантии. — А потом устроим полноценное межведомственное совещание, договорились?

Броук кивает.

— Значит, днем — дело древних вампиров, — рассуждает он, — ночью — вахты с аврорами и охота на диких? Запишем тебе в отчете двадцатичетырехчасовые рабочие дни.

— Мне кажется, я и раньше иногда работала в таком режиме, — пожимая плечами, говорит Гермиона.

— Но ты больше не пытайся привлечь мое внимание к переработкам, превращаясь в очередных наших… друзей. В домашнего эльфа там. Не вздумай.

— Ладно, — смеется Гермиона и вслед за Броуком, вытянувшим руку в приглашающем жесте, направляется к своему новому кабинету, настроившись, что первая битва после воскрешения у нее будет, как ни удивительно, с пылью и хламом.

* * *

Перерыв в уборке как-то сам собой случается через час усиленной работы. Сдув с лица прядь, выпавшую из заплетенной утром косы, Гермиона взмахивает палочкой, левитирует на стол чистый пергамент и останавливает на нем задумчивый взгляд.

Она уже не знает, а скорее чувствует, необъяснимым образом четко, что должна отправить Малфою весточку. Иначе сама будет на себя зла, потому что трусила и скрывалась.

Гермиона усаживается, как будто приноравливаясь к новому рабочему месту, и открывает чернила.

«Драко, — не торопясь выводит она, просидев над пустым листом с полминуты, — тебя мучил вопрос про кудри. Они вернулись. Не знаю, что там с влиянием «вампирской привлекательности» на качество волос, но одно знаю точно: когда у меня нет в запасе бессонной вечности, я не могу заставить себя тратить время на укладки. Напиши мне, как ты там. Гермиона»

Она решает наложить на послание простенькое заклятие, чтобы содержимое видел только Малфой. Конечно, не стоит всерьез рассчитывать, что письмо передадут прямо в руки, не разрушив маскировку, но хотя бы условности — для собственного успокоения — она соблюдет.

Главное, чтобы Малфой открыл.

* * *

Она бродит кругами по неуютной переговорной с грязно-бежевыми стенами, когда дверь распахивается и с минутным опозданием появляется Гарри. Быстро окинув Гермиону взглядом, он пересекает комнату и заключает подругу в крепкие объятия.

Гермиона обнимает его в ответ, выдыхает, только сейчас осознав, в каком внутреннем напряжении находится каждую минуту жизни, и тихо говорит:

— А вдруг ловушка, аврор Поттер? Вдруг я все еще вампир?

— Слухи уже ходят, — пробубнил он ей в плечо, — что ты полдня тут и никого не съела.

— Ну всё, получается? Я популярнее тебя?

— Забирай всю славу себе.

— Ты всегда так говоришь, — с улыбкой поддевает Гермиона.

Он отпускает ее, чуть отстраняется и кивает, сверкая глазами за линзами очков.

— Рад, что ты тут.

— Я тоже.

Они садятся на соседние стулья. Гарри какое-то время засыпает ее вопросами о делах, самочувствии, возвращении домой и на работу, а Гермиона отвечает, отвечает и не устает говорить. Потому что Поттер слушает жадно, внимательно и заботливо, и этим его образом так хорошо получается перекрывать прошлый — когда он был дерганым и напряженным и когда направлял на нее палочку.

— Ты сразу взялась за дела?

— Только за вампиров, — качает головой Гермиона. — Остальное пусть пока остается на Бриджетине.

— Только, — передразнивает Гарри. — Хлопот невпроворот с вампирами. Вчера опять пропал человек, но мы пока не уверены, что это связано с дикарями. Может, хотя бы на первых порах себя побережешь? Надо следить за здоровьем… мало ли что.

— Если снова почувствую запах чужой крови, тут же скроюсь в бункере, — шутит Гермиона.

— Я не об этом, знаешь же, — качает головой Гарри.

Она тихо откашливается.

— Я так понимаю, следующая просьба тебе не понравится.

Гарри подозрительно щурится.

— Мне надо с вами на ночные дежурства. Возобновим связь с общиной. Они подумают, где можно затаиться.

Гарри с недовольным видом молчит, а потом немного язвит: спрашивает, сколько там у Гермионы есть еще нерастраченного энтузиазма, чтобы, может, отсыпать своим аврорам, и ей бы стало попроще жить.

— Ладно, серьезно, — мягко говорит Гермиона, накрыв его руку своей. — Давай устроим? Продолжу быть связующим звеном и координатором. Неужели не хочешь уже поймать их и раскрыть дело?

— Да я не рассчитываю, что могу остановить тебя, если ты что-то замыслишь, — честно выдает Гарри. — В этом мы похожи. Просто я не думаю и решаюсь без промедлений, а ты думаешь и решаешься. Так что кому-кому, но не мне лезть с советами, — он вздыхает. — Но только у нас ведь уже есть один дикий. Сидит пока под стражей, не знаем, что с ним делать. Абсолютно бесполезный.

— Другой может быть полезным, — говорит Гермиона. — Кроме того, у меня появились новые вопросы… Может, даже есть смысл поболтать с вашим пойманным.

— О чем? — заинтригованно спрашивает Гарри.

— О древних.

Она пересказывает ему свою теорию, всё так же избегая подробностей о камне и уже не до конца понимая, ради чьей безопасности так юлит. Гарри делает пару записей.

— Думаешь, дикие вампиры тоже могут действовать по приказам древних? — интересуется он.

— Они в любом случае связаны родовыми отношениями и, несмотря на кажущийся беспорядок, древние остаются главными. Хотя бы потому, что они начали превращения, а укушенный навсегда остается верен своему… переродителю. Я предполагаю, древние просто пользуются влиянием, только когда им самим интересно, а в остальное время пускают все на самотек. Гарри, — добавляет она задумчиво, — я даже до сих пор не уверена, что не замешан кто-то из общины.

— Серьезно? — хмурится он. — Я рассчитывал, что с принесенной тобой информацией «изнутри» станет легче.

— Разве что чуть-чуть, — неохотно признается Гермиона. — В остальном… Они так любят тайны и ощущение замкнутости, что даже между собой не вполне искренни.

— Дела-а…

Через несколько секунд ему явно приходит в голову какая-то важная идея, и он аккуратно говорит:

— Гермиона, а ты до сих пор не знаешь, кто укусил тебя?

— Я понимаю, о чем ты, — отзывается она.

— Наверное, после обратного превращения ты не станешь… слушаться того вампира, если встретишь его и он что-то прикажет?

Она тоскливо пожимает плечами.

— Можно, конечно, составить Элмерсу список вопросов, которые меня интересуют после этого веселого двойного перерождения, но я как-то не рассчитываю на четкие ответы… Я не знаю.

— Ладно, — примирительно отвечает Гарри. — Слушай, хочешь дежурить с нами — пойдем. Свяжешься с общиной. Буду тебя прикрывать. Надо составить план.

— Соберем к вечеру совещание с Отделом магического правопорядка, твоим и моим. Сообщу тебе время. И, Гарри… — Гермиона снова собирается с силами, прежде чем завернуть разговор в нужное русло, — Люциус Малфой бывает в министерстве?

— Бывает, — подтверждает Гарри. — Кстати, несколько чаще, чем того требуют стандартные проверки. Хочешь, чтобы я за ним последил?

— Подожди пока. Ты видел Драко в лесу?

— Мне доложили.

— Ясно. В общем…

— Все эти загадочные два года, на которые он пропал из газет?

— Да.

— Его можно вытащить?

Гермиона вдруг поддается одолевающей ее усталости и опускается лбом на плечо Гарри. Сердце, как будто еще не привыкшее качать кровь, бьется быстрее нормального, и она молча прислушивается к совсем человеческим ощущениям, прежде чем сказать:

— Гарри, давай попробуем.

— Давай. Вносим в список дел.

Она не сдерживает немного странный смешок, а Гарри покрепче обхватывает ее рукой, позволяя хотя бы две минуты посидеть, представив, что все хорошо.

* * *

С первого этажа замка доносятся привычные звуки открывающихся и закрывающихся дверей, когда кто-то возвращается с пробежки. Драко, спрятав руки в карманы брюк, всматривается в серое небо за окном, почти не моргая, пока оно не разверзается оглушающим ливнем. Тогда он закрывает глаза и погружается, как под воду, в этот шум с головой: чтобы вытеснить все мысли, создать в сознании вакуум, перезагрузиться, перезапуститься и заново ожить.

Последнее, правда, в буквальном смысле совершенно не удается, но оно и немудрено.

Малфой отходит к столу и снова берет в руки короткое письмо. Проводит по нему пальцами, чтобы прочувствовать текстуру, как будто так найдет нечто большее: какой-то контекст, какое-то междустрочие, но кроме написанного ничего нового так и не появляется.

Грейнджер пишет про кудри. Юмористка.

Драко тут изводил себя опасениями, что она вполне может умереть в первые пять минут после превращения в человека. Никто конкретно не знает, что нужно организму, чтобы перенести всю эту чертовщину на себе, все как один таинственно молчат, только говорят ему, что с зельем он вроде бы справился. Вот и все гарантии. А она… пишет про кудри.

Но хоть очевидно, что жива. И Драко — сквозь боль собственного затворничества, страх вечного существования наедине со звериной жаждой крови, сквозь обжигающий холод вдруг охватившего его одиночества — рад за нее.

Жги там, Грейнджер. Думай, как умеешь. Четко, как никто другой, взмахивай палочкой. И поставь всех творцов хаоса перед собой на колени.

«Привет.

Сижу, хожу, не дышу и не сплю. У меня время на укладки есть, вот и завидуй.

Все ждут от тебя писем по поводу дальнейших планов, а ты строчишь лично мне, что, конечно, лестно — и очень приятно смотреть, как бесятся особенно нетерпеливые.

Здорово, что у тебя все хорошо — буду знать, что зелье работает. Вдруг, знаешь, пригодится… Лет через триста.

Зови, если что, в гости.

Драко».

Гермиона наблюдает за Бриджетиной, невольно перебирая в пальцах перо. Броук говорит с новой подчиненной, сидя во главе стола в большой переговорной, и та слушает с сосредоточенностью, достойной похвалы. Вчера Стенли представил их с Гермионой друг другу — встреча получилась деловой и короткой, но «Бридж» умела задавать вопросы, затрагивающие самую суть, и после десяти минут разъяснений по делам прежней работы Грейнджер прониклась уверенностью, что ей нашли прекрасную замену.

Гарри занимает соседний стул и легонько толкает Гермиону в плечо.

— Вроде все собрались.

— Да, — отзывается она. — Стенли?

Броук выдерживает паузу, заставляя присутствующих переключить на него всё свое внимание.

— Хочу начать с того, что мы рады вновь приветствовать Гермиону Грейнджер в наших рядах, — громко объявляет он.

На нее обращаются взгляды — заинтригованные и настороженные. Гарри под столом ободряюще сжимает ее руку.

— Гермиона перешла на должность советника, — продолжает Броук. — Де факто она будет специализироваться на текущей обостренной ситуации с вампирами. Роджер, хочу, чтобы мы обсудили сегодня этот вопрос и установили здоровые партнерские отношения.

Роджер Динг, возглавляющий Отдел магического правопорядка, молча кивает, призывая продолжать.

— Гермиона хочет начать дежурить вместе с аврорами, которые не прекратят следить за опасными зонами, пока…

— …пока людей не перестанут кусать, — помогает Гарри. — Это идеальный вариант, — дождавшись, пока Броук выразит безмолвное согласие, он добавляет: — Мистер Динг, я разрешение на дежурства уже дал. Мы просим вас поддержать.

— Под твою ответственность, Гарри, — не торопясь отвечает Роджер Динг. — Я поддержу. Но для начала разъясните мне, есть ли хоть малейшее продвижение по этому делу или мы просто бегаем за этими дикарями как мальчишки.

— Пока дежурства выглядят именно так, — говорит Гермиона, глядя Роджеру в карие глаза. — Но у меня есть зацепки. С вашего согласия, я побеседую с пойманным вампиром, а в дневные часы займусь расследованием, которое может привести к более основательным предположениям.

— Мисс Грейнджер, вы не произнесли ни слова конкретики, — спокойно замечает Динг.

Она резко замолкает, чувствуя, как сильно забилось сердце. Такое холодное сопротивление вырастает неожиданной стеной.

— Роджер, дело серьезное и конфиденциальное, — отвечает Броук с несколько опекающей интонацией. — Гермиона знает слишком много — а в таких ситуациях, сам понимаешь, со своим знанием надо обращаться очень аккуратно.

— Не воспринимайте это как претензию, — говорит Динг. — Я лишь ставлю в центр всего нашего обсуждения стержневой, критически важный вопрос: выбирая, кому что сообщать, как пользоваться информацией и распоряжаться поддержкой всех присутствующих, всегда ли вы, Гермиона, будете на стороне людей, не допуская и капли сомнений?

Роджер Динг выглядит обманчиво равнодушно. Гермиона ясно осознает, что он читает каждый ее жест и списывает в брак каждую секунду лишних раздумий.

— Я всегда на стороне мира, — говорит она наконец.

— Мира людей? — переспрашивает Роджер Динг с легкой улыбкой.

— Почему вы не уверены?

Он пожимает плечами.

— Сколько дней вы там провели? Слишком много. Я старый волк, мне все внушает подозрения.

— Мне было невесело. И возвращаться туда совершенно не хочется.

Внутри у Гермионы поднимается вихрь раздражения и обиды, который, она знает, уймется и растворится — надо только дать себе время. Ей ни минуты не доверяли в замке, теперь унижают здесь — о, для всего есть основания, старый волк Динг прав, но какой обжигающей несправедливостью это проникает в легкие… Гарри говорит Роджеру что-то про пройденную бок о бок войну, пока Гермиона окончательно берет себя в руки.

— Хорошо, — миролюбиво заключает Динг, разводя ладони в стороны. — Хорошо. Есть что-то еще?

— Расследование будет связано с древними вампирами, — выдает Гермиона чуть резче, чем собиралась.

Роджер тут же меняется в лице. Его полуиздевательский тон становится серьезным и требовательным:

— Здесь замешаны основатели рода?

— С каждый днем я все больше об этом думаю, — признается Гермиона. Смотрит на всех в переговорной — ловит все те же настороженные, но теперь еще более боязливые взгляды. — Я жила в общине, видела диких — и каждый раз, размышляя, натыкаюсь на тупик. В замке что-то таят. Пленник не говорит ничего по делу. Где-то скрывается нить, и я чувствую — это нить первородителей.

Динг едва сдерживает недовольный вздох и с ходу затевает мозговой штурм: вбрасывает вопросы про древних вампиров один за другим, и Гермиона отвечает на них, с невероятной скоростью перебирая в голове страницы книг, прочитанные за время жизни в общине и за последние сутки. В конце концов Роджер убеждается в серьезности ее подхода к делу. Два заместителя главы Отдела магического правопорядка, как сторожевые псы, ловят каждое слово босса.

— Держите меня в курсе, — говорит он, когда напряженное и утомительное собрание точно пора заканчивать. — Хочу знать хоть немного заранее, если из местечковых стычек разверзнется война.

— Хорошо, — тихо отзывается Гермиона.

Гарри отпускает двух авроров и, пока все расходятся, облокачивается на стол и массирует пальцами лоб. Броук встает, шумно задвигает свой стул и отходит к окну, уперев руки в бока.

— Гермиона, — окликает Бриджетина, когда они остаются вчетвером. Та оборачивается, нахмурившись: приходится силой вытаскивать себя из круговорота мыслей. — Я готова помочь, если будет нужно.

— Спасибо, — отвечает Грейнджер с вежливой улыбкой. — Спасибо большое.

* * *

«Привет»

Рука замирает, капля чернил падает на пергамент, и Гермиона смиренно выбрасывает скомканный лист в урну.

Как он там? Драко не написал честно в прошлый раз — просто отшутился. Да и не скажет он правду, а на все попытки проникнуть ему в душу будет отвечать агрессией и раздражением — чем еще отвечать в его положении и с его характером?

Гермиона раскладывает новый пергамент, но косится на дверь, живо представляя шумные коридоры, холлы, толпы служащих, вырвавшихся на обед. Сколько у нее есть времени до того момента, как они с Люциусом Малфоем столкнутся в Министерстве? Он наверняка слышал о таинственной истории Гермионы Грейнджер, вернувшейся из общины — в то время как его сын, кажется, застрял там навечно и никто не хочет давать ответы, никто не собирается в замок с тараном и армией авроров. Стенли говорил, Люциус рвет и мечет и дважды был у министра.

Интересно, когда Малфой-старший осознает, что до врага не добраться политическими ухищрениями, он попытается проклясть ее или отравить? Рука Гермионы невольно касается кружки с кофе и слегка отодвигает.

«Привет.

Рада, что позволила тебе почувствовать себя особенным, но, увы, сегодня письмо Элмерсу ушло раньше, так что на это послание уже никто не обратит внимания. Мало ли что я тебе пишу? Может, на встречу выпускников сходила и передаю сплетни.

Хочу поблагодарить тебя за укрепляющие зелья. Я ощущаю себя здоровой — и мечтать о таком не смела.

На следующих дежурствах я буду с аврорами. Мы с тобой, наверное, не пересечемся, но поле боя-то все равно одно, так что…»

— Какие-то записки умалишенного, — шепчет Гермиона себе под нос. Едва справившись с желанием смять и этот пергамент, она на несколько секунд прячет лицо в ладонях, чтобы вслушаться в тишину и усмирить беспокойное сознание.

«Всё, что я хотела сказать: держись, пока я ищу разгадки. Знаю, звучит глупо и по-детски, и ты там скривился так, что я отсюда вижу, но будь молодцом.

Я же обещала, что постараюсь тебя вытащить, — я свое слово держу».

* * *

Сборы на ночное дежурство проходят в обстановке сосредоточенности и прицельного внимания. Авроры проверяют палочки, закрепляют последние застежки на мантиях и перебрасываются вопросами-ответами о том районе, где им назначил свидание Элмерс — по последним сведениям от Джереми.

Гермиона проходит к двери Гарри, открытой нараспашку, и рассеянно стучит костяшками пальцев по косяку. Гарри поднимает голову от карты и быстрым движением поправляет очки.

— Поспала?

— Да. А ты?

— Да, пришлось глотнуть снотворного.

— Переживаешь?

Он со вздохом распрямляется и пожимает плечами.

— Элмерс еще что-то написал?

— Да нет, — Гермиона пробегается по спискам преступников на стене — кажется странным, что в магическом мире происходит еще куча других ужасных событий, пока вампиры так удачно перетягивают на себя одеяло. — От него пришел довольно сухой ответ, надо говорить лично.

— Понятно, — кивает Гарри. — Ты готова? Можем выдвигаться.

— Да, пойдем.

Еще до трансгрессии Гермиона понимает, что ее приказали охранять: пара авроров держатся к ней ближе остальных, страшно неумело маскируя свои намерения, а когда Грейнджер посылает Гарри красноречивый обвинительный взгляд, тот простосердечно разводит руками.

Они перемещаются в поле с редкими кустарниками и двумя туристическими палатками на берегу в отдалении — этого и ожидали, но беспокойство все равно сковывает всех дежурных на несколько тихих, наполненных звуками тяжелого дыхания секунд.

— Никого, кроме тех людей, — шепчет Гарри.

Гермиона снова оглядывается по сторонам, чуть ли не пытаясь разыскать вампиров не так давно отключенными вампирскими же «сенсорами».

— Мисс Грейнджер.

Она вздрагивает, тут же проклиная себя за это, и резко оборачивается, вместе с Гарри и двумя сторожащими ее аврорами вскидывая палочку.

— Эмиль, — говорит она как можно тише.

— Мы заняли площадь побольше, — он оглядывает их скучковавшуюся группку и снисходительно замечает: — Вам бы тоже распределиться.

— Мы только прибыли, — бросает Гарри, явно задетый этой репликой.

Эмиль кивает, прислушивается к обстановке и снова обращается к Гермионе, которая все еще держит палочку в боевой готовности:

— Как вы себя чувствуете?

— Хорошо. Лучше, чем вообще можно было ожидать.

— Прекрасно. Я вернусь к своим.

— Здесь точно есть дикари? — торопливо интересуется Гермиона.

Эмиль с очевидным неудовольствием отрицательно качает головой.

— Это самый свежий след, на который напал Джереми. Больше ничего не знаю.

— Ладно.

— Удачи.

Когда Эмиль исчезает — бесшумно, словно актуальное напоминание о том, как несладко воевать с вампирами, Гарри неохотно отступает подальше, подавая знаки и другим аврорам. «Охранники» тем не менее остаются к Гермионе ближе, чем того требуют условия. Она задумывается, что обязательно надо будет обсудить всю эту ерунду: вовсе не хочется быть скорее обузой, чем помощницей.

Около часа они все ждут хоть какого-то изменения: звука, запаха, движения, — но слышны только осторожные шаги авроров, время от времени разминающих затекающие конечности. Гермиона в четвертый или пятый раз сканирует пространство вокруг, однако долго не видит ни мирных, ни диких вампиров. Пока на участке ближе к берегу не появляется длинный силуэт.

— Какого черта он там делает? — шепчет один из авроров. — Это вообще наш?

— Наш, — торопливо отвечает Гермиона. — Это Чарльз.

Гарри внимательно слушает ее и снова отворачивается к берегу.

— Чувствует что-то не то, — объясняет Гермиона. Она сжимает древко волшебной палочки и до боли в глазах всматривается в ночную темноту. — Может, я?..

— Джек?!

С берега доносится беспокойный шум: четверо друзей-туристов собираются в одной палатке, панический страх слышится в голосе девушки, которая повторяет:

— Джек?!

Авроры готовятся к атаке — то ли своей, то ли чужой, — атмосфера ощутимо накаляется. Гарри слегка приподнимает руку, чтобы предостеречь команду от лишних действий.

— Марк, что с ним, Марк?!

Гермиона видит со странной четкостью, как Чарльз, глядя в ту сторону, где дежурит Эмиль, зло и раздраженно проводит у своего горла большим пальцем.

— Он мертв? — спрашивает Гермиона. Она уже не особенно заботится о том, чтобы говорить тихо.

— Мы к трупу уже пришли, что ли? — подхватывает аврор.

Гарри позволяет себе грубо выругаться. Он делает несколько шагов к берегу, пока Чарльз не замечает его и не дает знак стоять на месте. Он подходит сам, и они коротко и совсем невесело переговариваются.

— Ну что? — спрашивают у Гарри, когда он возвращается к своим.

Большая часть команды стягивается поближе, потому что становится непонятно, есть ли смысл тут еще оставаться.

— Нас снова использовали как предмет веселой шутки, — резко отвечает Гарри.

Авроры тоже выплевывают проклятья. Туристы на берегу в спешке сворачивают палатки и закидывают вещи в машину.

— Уезжают?

Гарри кивает Гермионе, которая ощущает холодную пустоту в сердце: эта ночь потрачена зря. Их обвели вокруг пальца. Дикарям, должно быть, смешно до визга.

— Мы тогда тоже уходим, — тяжело вздыхает Поттер. — Надо…

— Скажу Эмилю, чтобы сопроводили людей до больницы.

— Да. Спасибо.

Эмиль появляется из темноты навстречу Гермионе, выслушивает ее и согласно кивает. Выглядит он, мягко говоря, мрачно.

— У нас крыса в общине, — вдруг бросает он, когда Грейнджер уже собирается уходить. — Теперь я уверен.

Холодная пустота в сердце затягивается льдом, и, когда Гермиона на секунду встречается с Эмилем взглядом, от этого становится труднее дышать.

— Будете искать? — шепчет она.

— Будем, — отвечает Эмиль. — Я лично займусь, раз Дрейвн застрял в своем розовом мире и думает, что его контроля и запугивания достаточно, чтобы никто не бунтовал.

— Дадите мне знать? — нерешительно спрашивает Гермиона. — Если у вас там что произойдет или станет известно?

— Ладно, — на автомате отвечает Эмиль. — А сейчас расходимся. До связи.

— До связи, — отзывается Гермиона за мгновение до того, как остается одна. Она торопится уйти к аврорам, чтобы почувствовать людей рядом в этом до дрожи неприятном месте.

* * *

Драко слушает, как Эмиль раздает приказы: двоим назначается пробежка за маггловской машиной, а Джереми и его, Малфоя, оставляют на пару часов здесь — на всякий пожарный.

Авроры отходят подальше, чтобы аппарировать. Ситуация, конечно, дрянь — опять все в замке будут злые, как под проклятьем вечной неудачи, и останется либо терпеть, либо прятаться в лаборатории, чтобы наварить побольше смеси. Жалко, что свежая кровь прибудет только завтра, — было бы чудесное оправдание.

Наконец становится совсем тихо: люди и не представляют, как громко дышат и дергаются. Может, Элмерсу опять обсудить с аврорами, какого черта они тут делают? Только мешают.

Драко оглядывается по сторонам, тут же мысленно поражаясь, когда стал таким занудой и человеконенавистником.

Грейнджер была с Поттером, он ее почуял и, кажется, даже разобрал среди беспокойства последних десяти минут ее напряженный шепот. Получается, Драко помнил ее запах еще со времен школы… со времен войны, может быть. Иначе не объяснить, почему он так запросто ее идентифицировал, да еще и успел побеситься, что недели не прошло после обратного превращения, а эта героиня уже скачет по полям и чуть ли не красной тряпкой перед дикарями машет.

Зелья ей помогли — ну и хорошо. Только ведь Грейнджер сама должна понимать, что укрепляющие не спасают от смерти.

После двух часов совершенно бесполезного дежурства они с Джереми возвращаются в замок, где и правда царит недовольство во всех его формах и проявлениях. Дора молча указывает Драко на два пустых кувшина, и он, не останавливаясь, проходит в лабораторию.

Когда заняться становится совсем нечем, а в большой комнате продолжается какой-то неприятный разговор между Дрейвном, Эмилем и Людовиком, Малфой достает из шкафчика пергамент, перо и чернила.

«Привет, Грейнджер.

Завел альбом. Буду туда складывать твои обещания превратить меня в человека и вспоминать, пуская слезу, через двести лет.

Как прошло сегодняшнее дежурство? Отстойно, правда? Надеюсь, у вас с Поттером появятся какие-нибудь гениальные планы — типа тех, которые помогли вам избавиться от Волан-де-Морта. Я только портить все могу, поэтому отсижусь тихо».

Драко откидывается на спинку стула, усиленно перебирая в уме, что еще написать. Слов, уже выведенных на пергаменте, кажется катастрофически мало. В голове было куда больше хаотичных, неразобранных мыслей, которые обязательно должны были отправиться недавней подруге по несчастью. Теперь они представляются какими-то идиотскими и уж точно недостойными внимания занятой дамочки-адресата.

«…Грейнджер, если тебе что-то понадобится из замка (книги скопировать? нормальные зелья сварить?) — ты мне напиши, вдруг что-то смогу сделать. А то, честно признаться, иногда я чувствую себя совсем… тараканом каким-то. Ну ты поняла.

Д.М.»

Драко остается недоволен скомканной концовкой почти так же, как собой, но машет на это рукой и отправляет как есть, пока вообще не передумал.