Кто будет таким, как я? (джен)

Внимание, в главе присутствуют сцены рейтинга R.

Конец каникул помнится уже смутно. То есть, конечно, издали всё выглядит так, как будто я так же писал домашку, играл в плюй-камни, вист и прочие, на какие хватало знаний и фантазии, игры, помогал Хагриду – в общем, всё именно так, как и должно было быть. Гораздо труднее вспомнить это сколько-то подробно: воспоминания мутнеют, теряют чёткость и яркость, последовательность, да и сами растворяются, словно при попытке разглядеть что-либо удаляющееся в очках с неправильными линзами. Сложно точно воспроизвести те или иные сцены, произошедшие в то время, а каждая попытка, когда я впоследствии пробовал это сделать, заканчивалась пустотой и словно бы пятнами. И в этой каше из воспоминаний выделялись несколько нечётких картинок, которые будто крутились цветными пятнами в калейдоскопе.

…Вот я сижу на кровати, уставившись в дневник. Не имею понятия, о чём я тогда писал и что выводилось чернилами мне в ответ. Точно вспоминается магический светильник на тумбочке, выполненный в виде керосинового – наверное, именно такие и использовались где-нибудь ближе к концу века девятнадцатого, и возможно, в это же время попали в Хогвартс. Но может, и позднее – такие вещи сложно достаточно точно угадать, если не знаешь наверняка. В конце концов, нет даже никакой чёткой зависимости от того, когда тот или иной стиль, в котором изготовлялись маггловские вещи, передастся в мир магический, а также когда он уйдёт уже и оттуда. Всегда можно было заметить у волшебников те предметы – или хотя бы похожие, выполненные в том же стиле, – какие у магглов использовались пару веков назад наравне с теми, которые и в маггловском мире существуют несколько десятилетий или даже лет – а что-то появится у обычных людей, наверное, только в каком-нибудь отдалённом будущем. Или никогда не появится – тут, увы, нельзя быть полностью уверенным.

Примерно так же дело обстояло и этим предметом – возможно, именно поэтому он мне и запомнился. Сама лампа определённо выглядела как керосиновая, но абажур был, как у электрической. Я не знаю, почему именно тогда обратил внимание на эту деталь – то есть я, конечно, успевал подмечать похожие мелочи и раньше, и позже, но почему из всего, что происходило тем вечером, только её вид запал мне в голову, я так и не сумел себе объяснить. Сам абажур имел, по всей видимости, сетчатый каркас, на который и была натянута тонкая бледно-лиловая ткань. Таким образом он придавал отбрасываемому свету не только достаточно странный для лампы оттенок, но и украшал стены, потолок, пол, кровати – в общем, всё вокруг тенями в виде решётки. Словно я сидел в какой-то тюрьме, да и дневник, кровать – вся комната находилась внутри одной камеры.

Забавно, но из памяти начисто стёрлись звуки, запахи и какие-либо иные ощущения этого эпизода – осталась только картинка, с её решёткой из теней, с кожаной коричневой обложкой (обычно она казалась мне мягкой, приятной на ощупь, будто ласкающей руки) дневника, неестественно чистой и белой после прошедшего времени бумагой, помятым покрывалом, кое-как закрывающем поверхность кровати, мантии, тоже, конечно, смятой и висящей на высокой деревянной спинке у изголовья, с лампой, лиловатым из-за абажура светом освещающей пространство, и с окном…

На окне, узком и длинном, тоже стояла решётка, на этот раз уже настоящая, ради разнообразия. Само оно располагалось выше роста школьника-младшекурсника, и потому тем, кто хотел посмотреть, что же находится за ним, приходилось искать себе подставку повыше или уметь подтягиваться. Или же просто исхитряться всевозможными путями с помощью магии – такое тоже случалось. С другой стороны окна (лично я в итоге стал принадлежать к третьей категории учеников и кое-как разглядел, что же находилось снаружи) был виден берег озера, как дальний, так, если сильно постараться и выбрать правильный обзор, и ближний – и даже Хогсмид можно было разглядеть. Там, вдалеке, стояли деревянные, каменные и кирпичные домики в один или два (но в редких случаях и три — правда, их из окна видно не было) этажа, отсвечивая остроконечными крышами.

Если дать памяти унести себя по течению, не пытаясь задержаться на картинке как можно дольше, в тщетных попытках разглядеть что-либо подробнее, то появится следующая сцена, на сей раз совершенно тусклая, скорее даже покрытая мраком. Там я стою в тёмном каменном коридоре. Света нет совершенно, но он мне почему-то и не нужен даже, а возможно, просто был бы лишним. Я и так каждой клеткой своего тела ощущаю нависающую, сдавливающую пространство со всех сторон толщу камня, сырость и затхлость воздуха в закоулках — основные проходы продуваются холодным и даже почти что свежим воздухом. В конце концов, немалое количество выходов ведёт к большому залу со статуей, тоже тёмному. Наверное, стоило бы эту самую статую разглядеть, равно как и всё остальное, оставшееся с незапамятных времён убранство помещения, но идея зажигать “люмос” кажется такой неуместной здесь, что даже думать об этом несколько неудобно. Словно освещение может только нарушить величие сокрытого от лишних глаз зала, словно это будет проявлением неуважения к хозяину, заложившему это великолепие. Тем более, зачем вообще светить, если каким-то неведомыми чувствами я и так вижу, ощущаю всё окружающее меня пространство? Напротив находится собеседник, с которым у нас и протекает разговор. Видимо, он уже не первый, хотя нельзя с уверенностью этого сказать — возможно, всё-таки первый, только продолжается всё уже так долго, что и не верится, что в самом его начале говорящие не знали друг друга, не видели до сего момента. Нет, остаётся отчего-то ощущение, что знакомы мы достаточно давно и неплохо. Естественно, весь разговор не вспоминается даже в самых общих чертах, лишь пара обрывков да несколько фраз прорезаются сквозь мрак и пустоту беспамятства, выхватывая и очерчивая некоторые детали беседы.

— Мы с-скоро-с-с пойдём-с-с вкус-сно питатьс-ся? — спрашивают меня явно с нетерпением.

— Спокойствие, только спокойствие, — осаживаю я собеседника. — Надо ещё немного подождать, и всё будет. Конечно же, я понимаю, как тебе надоело питаться этими крысами...

— Да, эти мерс-с-ские крыс-ски... — звуки, полные явного отвращения, почти выплёвывают. — Лучше уж лес-с-с и эти паучки-с-с, не очень вкус-с-ные, с-сато питательные-с-с... Надо очис-с-стить лес-с от паучков-с...

— Да, лес от акромантулов очищать надо безусловно, но не только, — строго отвечаю я. — В замке тоже полно недостойных! Словно акромантулы, расплодились они, опутали своей паутиной Хогвартс и Магическую Британию, словно крысы, они мерзко копошатся по углам, стремясь растащить всё для себя, оставив нам помойку! — кажется, что голос крепчает и прибавляет уверенности с каждым словом.

— А они мерс-ские, как крыс-с-сы? Или питательные-с-с, как паучки-с-с? — интересуется собеседник.

— О-о-о! Они мерзкие, как крысы, — поддерживаю я интерес, — но питательные, как акромантулы. И гораздо, гораздо вкуснее...

И воспоминание обрывается, распадаясь на отдельные кусочки диалога, по которым крайне тяжело сколь-либо правдоподобно восстановить произошедшее. Остаются только бессвязные калейдоскопические фрагменты, то складывающиеся друг с другом, то снова расходящиеся в совершенно разные концы. Какие-то отдельные обрывки: что-то про человеческие стаи, людское стадо, руки, отделённые от тела, разорванную грудную клетку... в общем, всё скатывается к чему-то не самому лицеприятному. Или к тому, чтобы освободиться от многолетних оков, разорвать цепи? Кто знает.

В любом случае, эти отрывки не значат ничего, да и в единое целое не собираются никак. Следующий сколько-то целостный кусок начинается в другом достаточно тёмном помещении, но на этот раз уже совсем не каменном. Нет, вокруг сплошное дерево, то ли солома, то ли сено — никогда не умел чётко их различать — щели заткнуты, видимо, не все, и потому не покидает ощущение того, что поддувает. Звуки на этот раз полностью обрезаны, и потому даже не сразу становится понятно, что передо мной просто курятник Хагрида. Меня окружают десятки птичьих тушек, пока, правда живых — наверное, было ещё и кудахтание, но в воспоминаниях ничего подобного, конечно же, не осталось. Впрочем, и без него понятно, что обитатели строения обеспокоены до крайности, а если оглядеться вокруг, то становится даже очевидно, что беспокоиться им очень даже есть с чего.

По постеленной на полу соломе эти огромные комки пуха, мяса и перьев носятся, мельтеша перед глазами белыми, рыжими и даже чёрными пятнами. Если долго смотреть на это зрелище, то наверное, должна закружиться голова или случиться приступ эпилепсии (у того, кто болен ею, конечно), а они всё бегают и бегают, никак не хотят уставать. Впрочем, если бы передо мной стоял какой-то огромный уродец, держащий в руках мёртвую человеческую тушку, я бы тоже, пожалуй, не был особенно адекватен. Но на данный момент в голове мысли о том, что надо спрятать куриный труп где-нибудь подальше и тщательно, насколько это вообще возможно, очистить мантию, потратив на это столько времени и сил, сколько требуется. Размышления, однако, перебиваются разворачивающимся зрелищем: одна из глупых птиц бегает безголовой, в прямом смысле. Клюв её торчит из какой-то горстки сена в углу, а само тело носится, окропляя красными чернилами подстилку. Та постепенно приобретает окрас в крапинку, если его так можно назвать. Время от времени это уже не до конца живое существо натыкается на своих полностью укомплектованных необходимыми органами сородичей, даже подкрашивая в некоторых случаях их перья, но не хочет, отчего-то никак не хочет успокоиться, наконец, и упасть замертво, прекратив свой бессмысленный забег. Меня же всё больше пробирает ощущение, что непременно нужно уносить ноги из этого места быстрее, и даже ещё чуточку быстрее, чем я в принципе умею, но никак не получается оторвать взгляд от этого зрелища, омерзительного настолько, что в чём-то даже прекрасного.

Уже невозможно вспомнить, чем всё, собственно, закончилось, но судя по всему, покинуть курятник вовремя я всё же успел, равно как и очистить вовремя мантию — по крайней мере, впоследствии стало достоверно известно, что с бойней куриц моё имя никто и никак не связывал. Как мне это удалось, вспомнить никакой возможности не представлялось, но этот факт оставался фактом. Сколько ещё раз я успел заняться подобными делами, нельзя точно ответить, но если судить по тому, что больше подобных картинок в сознании не появлялось, то остаётся несколько возможных исходов: либо охоты на куриц больше не было, либо в иные разы она происходила более тихо и менее зрелищно. Либо после такого представления я привык к бегающим безголовым существам, истекающим кровью. И всегда очень хотелось надеяться, что правильным вариантом ответа должен быть всё-таки первый.

На самом деле, мне даже жаль, что я не увидел реакцию Хагрида, когда он вернулся в тот день к своей хижине – что-то подсказывает мне, что от зрелища можно было и не оторваться. И не то чтобы я не любил его – наоборот, мне импонировал этот добродушный и, казалось, не до конца повзрослевший великан – просто глубины своей собственной личности, к несчастью, далеко не всегда оказываются приятными. И ведь правда, только представить те самые ощущения, когда ты входишь в свой курятник, а он весь забрызган и в перьях, и бардак там невыносимый. Хотя ему-то, наверное, после потерь стольких петухов было не привыкать – в конце концов, я же так и не узнал, как выглядело то помещение после предыдущих набегов злоумышленника.

Но моё воспоминание обрывается ещё до момента покидания курятника, так что стоит перейти к дальнейшим событиям. Там тоже очень мало что можно вспомнить, разве что отдельные картинки, словно их нарисовали или сфотографировали с помощью неведомых фильтров, а потом обработали непонятными веществами, предстаёт прогулка по лесу. Да, я сдержал обещание, данное своему собеседнику в тёмном и древнем зале где-то в глубинах Хогвартса. Может, кстати говоря, это и была та самая легендарная Тайная Комната? Хотя если то огромное помещение можно назвать комнатой, то возводилась она явно для кого-то размерами даже поболее великана – по крайней мере, по ощущениям, обитатель, размеры которого подходили бы к такой «комнате», должен был сам быть выше Хагрида если и не в три раза, то уж в два – точно.

Возвращаясь к прогулке по лесу, вспоминаю, на самом желе, довольно много оттенков и фрагментов, но столь же многое остаётся и за кадром. К примеру, хоть спутника своего я должен был видеть достаточно часто, никаких воспоминаний о его виде у меня впоследствии не осталось – и только через достаточно долгий промежуток времени появились, наконец, догадки, кто же это всё-таки был. Зато прекрасно помнятся оставшиеся два листа на каком-то проплывающем мимо взгляда дереве, чёрно-бурые, все потрескавшиеся, смятые, но отчего-то не отделившиеся от ветки в свой последний путь – как будто я там был не зимой второго курса, а каких-нибудь пять минут назад. Чётко впечаталось осознание того, что шёл я, не оставляя следов на снегу – собственно, потом именно благодаря этому моменту я и нашёл в библиотеке несколько заклинаний, которые после небольшой доработки под себя могли дать такой результат. Получалось, правда, геморройно, но я успокаивал себя тем, что у Тома Риддла получилось, а чем… нет, я-то, вероятно, был похуже в плане магических способностей, но в конце концов, у меня была почти такая же палочка!

Ещё помнится, что именно то самое заклинание мешало преодолевать встретившиеся на пути несколько оврагов, на дне которых бежали не замёрзшие отчего-то ручьи. А вот самих акромантулов, ради которых и состоялся выход в лес, увидеть в своей голове не получается – только «снимок» с одиноко валяющейся на крохотной лесной полянке лапкой в пару-тройку футов длиной напоминает о том, что охота закончилась успешно. Сама конечность осталась, по всей видимости, из-за того, что животное оказалось великовато для моего компаньона – или просто не поместилось в его пасти целиком. Снег вокруг был перекопан, отражая следы то ли схватки, то ли просто отчаянного, но крайне недолгого сопротивления – собственно, эта сцена тоже забылась.

Из обратного пути тоже осталось всего ничего – а может, это наоборот, именно из него, а не дороги «туда», и остались все мои лишённые звуков и запахов воспоминания. В любом случае, ни того, как мы покидали замок, ни того, каким путём мы проникали в него обратно, в памяти не осталось никоим образом – только сплошная чёрная пустота, только силуэты деревьев, тоже чёрные и пугающие под светом луны, тянущие ко мне свои лапы-ветви, то ли чтобы обнять, то ли чтоб задушить или проткнуть своими деревянными когтями насквозь, нанизать на себя, как на вертел, только редкие лучи света, заставляющие те самые деревья отбрасывать на снег совсем уже странные теневые узоры.

Где-то здесь, пожалуй, и кончаются воспоминания о том, что произошло до конца каникул – хотя за их последовательность я, конечно же, никогда не мог поручиться. Зато дальше приехали вернувшиеся из своих домов однокурсники – а также ещё девять десятых учеников Хогвартса – и снова началась учёба, так что времени на необычные прогулки явно должно было стать намного, в разы меньше. Уроки отложились в памяти достаточно хорошо: по крайней мере, без труда я потом мог увидеть и очередную игру в вист на истории магии, и объяснения профессора Селвина относительно рецепта приготовления очередного зелья и некоторых его вариаций, и то, как я потом искал в библиотеке тексты на эту тему, дабы написать эссе про зависимость эффектов готового продукта от способов обработки и порядка добавления компонентов, и… в общем, много чего осталось в практически нетронутом виде. Правда, порядок таких вот кусков приходилось восстанавливать по косвенным признакам: так, о том, что я писал эссе уже после партии в вист, можно было судить по тому, что мы во время поиска литературы переговаривались (тихо, конечно, – так, чтобы нас не изгнали из библиотеки с позором) обсуждали её результаты. Примерно то же получается и с остальными воспоминаниями, оставшимися у меня с того периода.

В общем и целом, со стороны получалось, что поведение моё после каникул отличалось от того, что было до них, не слишком сильно: я так же ходил на уроки, так же делал домашние задания и общался с однокурсниками, даже единственная той поры тренировка по квиддичу прошла примерно так же, как и обычно – то есть летать мне было, наверное, чуть тяжелее, но это спокойно можно было списать на то, что возможности практиковаться на каникулах у меня не было никакой. Хотя отличия, безусловно, имелись, и при желании их даже можно было назвать кардинальными. Так, свободное от учёбы, квиддича и делания домашнего задания время я старался проводить либо за разговорами с дневником, либо… а вот эти моменты, к несчастью, пропали из памяти. Зато точно вспоминается, к примеру, тот факт, что провалы начинались после того момента, когда я оставался в одиночестве, решив поделать таким образом очередную домашку. Ну или якобы решал – в конце концов, кто и чего именно решал в эти моменты, я не знаю, и с достаточной степенью точности не смогу узнать, пожалуй, уже никогда. В конце концов, а вдруг не всё, связанное с такими вот эпизодами было решено и организовано не мной?

Многое ли я успел совершить за периоды этих провалов в моей памяти, не имею ни малейшего понятия, но судя по тому, что никаких особенных объявлений в Большом зале за тот период не могли вспомнить и мои знакомые (а не только я), которые на плохую память вроде как не жаловались, никаких громких акций и правда не происходило. Хотя подготовка, безусловно, была…

Кончилось всё настолько же неожиданно, насколько и началось, и что можно счесть наиболее забавным из всей истории, именно на тот вечер и была запланирована очередная выходка – эти воспоминания отчего-то остались нетронутыми, в отличие от многих-многих, по которым кто-то прошёлся, словно стирая наждачной бумаги весь их выступающий рельеф. За день до этого я узнал, что Гермиона повадилась ходить в библиотеку, дабы отыскать те заклинания или то существо, с помощью которого можно было провернуть фокусы с окаменением, и этот нехитрый факт внушал очень и очень серьёзное беспокойство моей персоне – а точнее тому, кто в некоторые периоды был за неё. Значит, стоило остановить заучку-однокурсницу, прекратив тем самым её изыскания, и как можно быстрее. И что немаловажно, была у этих планов и вторая причина – Гермиона была грязнокровкой, то есть в любом случае должна была стать жертвой Наследника. Нельзя сказать, что план был идеален, нельзя даже сказать, что он был очень хорошо проработан, но отчего-то я уверен, что именно он никак не повлиял на то, что всё кончилось.

Собственно, сама затея состояла в том, чтобы выпустить Чудовище (интересно, кстати, что мысленно так его называл не только я, но и Он, управлявший моим телом) именно в тот период, чтобы оказаться между библиотекой и башней Гриффиндора (на самом деле, в коридоре неподалёку от входа в библиотеку, где обязательно должен был пролегать путь) ровно за пятнадцать минут до отбоя и ещё минут пять оставаться в этом районе. Вряд ли кто-то, кроме Гермионы, мог пройти мимо в это время – а вот она должна была появиться там в обязательном порядке. И вероятнее всего, появилась – просто меня на этом месте уже не оказалось.

Сам финал, конечно же, тоже грешит наличием дыр, словно кто-то намеревался сделать из памяти сито (а из воспоминаний, наверное, воду или какую иную жидкость), но кое-что за прошедшее время сумело поддаться восстановлению и влиться, если так можно сказать, обратно. Например, можно с уверенностью сказать, что дело было уже после уроков, и мы решили забежать на несколько минут в кабинет ЗОТИ, задать профессору Краучу пару вопросов, касающихся его задания к следующему нашему уроку по данному предмету. Инициировал такой шаг, кажется, Сид, которому не сильно хотелось рыться среди множества библиотечных текстов, а «профессор Крауч всё равно объяснит, скорее всего, а даже если и откажется – всё равно это всего лишь лишних пять минут потратить». Сьюзен же решила просто пойти с нами, «а то вдруг он расскажет нечто особенно интересное, чего в книжках не пишут», а она «иначе так и не узнает такую ценную информацию». Заодно и Рейя присоединилась, поскольку ей тоже «следовало уточнить несколько фактов – но уже после нас, конечно». Я же… конечно, я не просто-напросто не мог отказаться от такого замечательного предложения – оно же означало, что я, вместо того, чтобы рыться в поисках литературы, получал кучу свободного времени для «своих» зловещих планов! Вообще, потом это казалось почти уморительным, что Том, привыкший довольно интересно и тщательно составлять свои, пусть и безумные планы, оказался способен попасться на такую простую уловку – и ничего, ничегошеньки не заподозрил даже.

— Профессор… — начала Сьюзен, когда мы вошли, расположились, и приготовились уже внимать. Впрочем, продолжать она не стала – вместо неё продолжением занялся сам Крауч.

— Ну-с-с… Мистер Поттер, — он обращался ко мне, а я так и не догадывался, даже в тот момент, пока он не продолжил, — уж будьте добры, отдайте, что ли, записную книжку – или что там у вас, — он чуть поморщился. – Ну вы поняли…

Судя по тому, что дальше память снова выдаёт какое-то мельтешение разнородных пятен вместо целостной картинки, именно тогда я чего-то и понял. Хотя бы то, что должно было произойти в ближайшие мгновения. Дневник я в тот период всегда держал при себе, а потому фраза профессора, по сути, обозначала конец всего, всех планов и перспектив. Если попытаться упорядочить последнее, что я ещё помню, то мыслительные процессы в тот момент обрабатывались так быстро, как никогда до этого – я даже не подозревал, по правде говоря, что такое возможно. Конечно же, я, а может, уже и не совсем я, сделал вид, что послушался и полез в свои вещи, якобы за дневником, и даже начал его доставать, якобы даже приготовился к передаче Краучу ценного артефакта… что не спасло меня, когда я дёрнулся как-то не так.

Дальше начинается какое-то непонятно мельтешение, вспышки, обрывки слов и фраз, калейдоскоп вертится, смеркается, плавится, беснуется – заполняет собой всё пространство. Если долго пытаться вспоминать, начинаются мигрени, головокружение – в общем, ничего хорошего. И безнадёжно.

— …Следует покинуть помещение…

— …Сообщим про состояние, про то, что случилось, про перспективы и прочее-прочее…

— …Мисс Лестрейндж, ради Мерлина, освободите уже помещение!

Ощущения нахождения в собственном теле сменяются непонятной пустотой и невесомостью, отчего-то остаются даже пара кадров, в которых видно весь кабинет, словно бы целиком, видно кафедру, лежащий на ней похожий на книгу предмет, опутанный разноцветными нитями разной толщины и источающий мерцающее свечение…

— …Да, Августус, это срочно, насколько я понимаю. И вероятно, опасно…

— …Нет, я ещё не конца определился, как именно хранить…

— …Первичных признаков магического влияния не подаёт…

Две фигуры видно уже из собственного тела, если судить по ракурсу, но ничего точнее и не различить. Голоса, равно как и всё вокруг, то увеличивают громкость, начиная давить на уши, и… барабаночные перепонки – так они называются или нет? – то затихая, лишая возможности различать даже звуки, не говоря уже про слова.

— …Очень интересно! Нет, правда, невероятное везение!

— …Конечно же, исследуем. Не отдавать же такую ценность, — далее следует смешок. Практически во всех фразах и звуках источник опознать практически невозможно, но этот голос точно не принадлежит профессору Краучу.

— …Отдел Тайн займётся этим. Даже именно я займусь. А вам, Барти, следует проверить его память. Лучше срочно.

…Бесстрастное лицо профессора Крауча, двух-трёхдневная щетина, крохотная отметина над левой бровью, пристальный взгляд невыразительных обычно серых глаз – а потом снова калейдоскоп, снова мельтешение из картинок, камней, чешуи и перьев, деревьев и снега, дыр, проходов, дней, ночей, вечеров…

В себя я пришёл уже явно не в кабинете, находясь в какой-то кровати, где я лежал, укрытый одеялом, казавшимся мне пудовым, неимоверно давящим на грудь и рёбра. Откуда-то со стороны доносились голоса нескольких людей, которые явно о чём-то спорили, но разобрать слова, отделить их друг от друга – это не представлялось возможным в тот момент. Впрочем, спор всё не думал затихать, даже когда к ним присоединился ещё некто, ещё один неизвестный. Разговор всё тёк и тёк, а я и не думал засыпать, а в какой-то момент даже различил отдельные слова.

— И вы уверены, что артефакт должен перейти к вам, в Отдел Тайн? – голос принадлежал директору, и он звучал весьма жёстко, что никак не вязалось с обычным, повседневным образом профессора Дамблдора. – Особенно если учитывать тот факт, что нахождение в замке чужеродных предметов должно быть подконтрольно лично мне?

— Абсолютно, — отвечал неизвестный. – Хотя бы потому, что вы уже не смогли его проконтролировать. Тем более, — в голосе явственно прозвучала насмешка, — что он уже находится у меня.

— Мы с вами ещё поговорим об этом, — отвечал Дамблдор. – И мы обязаны провести своё расследование.

— Я сообщу вам о результатах, — невозмутимо говорил его собеседник, — об этом можете не беспокоиться.

— Обязательно, а теперь предлагаю вам покинуть помещение, — начал настаивать директор. – Я понимаю, что у вас есть диплом мастера колдомедицины, но у нас здесь собственный колдомедик, и уверяю вас, что этого достаточно.

Неизвестный действительно попрощался и ушёл. Я же за это время понял, в конце концов, что попал в лазарет, а заодно и то, что в последнее время происходило что-то совсем, совсем не то. Попытался вспомнить, а что же именно – но внезапно обнаружилось, что почти что с начала каникул все дни прошли будто в тумане. Более того, не вспоминалось практически ничего: в голове была сплошная каша из уроков, вечеров в спальне, коридоров Хогвартса, просто непонятных картинок, на которых и не разобрать было, что же там изображено. А что было наиболее неприятным, любая попытка прояснить хотя бы что-то сверх этого или как-то рассортировать воспоминания заканчивалась провалом – и головокружением. Помимо него накатывал и испуг, и я даже не сразу заметил, что Дамблдор уже подошёл к моей кровати и даже начал чего-то говорить.

— …Уже некоторое время. Так вот, — он посмотрел на меня поверх очков-половинок, — очень важно, чтобы ты сейчас рассказал, что именно произошло, — вещал директор, а я совершенно не знал, как же мне ему подать информацию, и что именно говорить, учитывая, что я и не помнил особо ничего. – Про дневник я уже знаю, так что начни с самого начала. То есть с того момента, как он к тебе попал, — он смотрел на меня, и взгляд его был добрым, а голос спокойным, так что возникало желание довериться. А если учитывать, что кто-то подобный мне и был нужен, то выбора, можно считать, не оставалось. Директор тем временем продолжал говорить. – Постарайся успокоиться и говорить по порядку, и не бойся – никто тебя не обидит, но нам нужно разобраться в произошедшем как можно быстрее, — он смотрел мне в глаза, и взгляд его, казалось, проникал в самые глубины моего существа… и осуждения в нём не было.

Я рассказал, на самом деле, довольно мало всего – тогда, во время разговора, кое-какие воспоминания вернулись-таки в порядок, но их количество всё равно было значительно меньше всего того, что удалось вспомнить уже потом, со временем. Рассказывая, я как будто заново проживал часть произошедшего, что, возможно, было не всегда приятно, но приносило некоторое облегчение – всё же перед тем, как директор подошёл к моей кровати, мне уже становилось невыносимо, а сознанием начинала овладевать паника. А так часть картинок начинала становиться на свои места, какие-то другие – не хотели, но всё же вытаскивались из глубин сознания. И даже осознание того, что произошло из-за артефакта и моей небрежности, в присутствии директора не казалось таким ужасным.

А так… Я и до сих пор немногое помню из того периода. Мелькают цветные пятна, какие-то снимки, вертится, отбрасывая блики, разноцветный калейдоскоп – но чего-то сколь-либо упорядоченного до смешного немного.

Если спросить меня, как я относился тогда к произошедшему тогда, после того, как оправился, или как отношусь теперь, то выбор, наверное, будет в том, что именно соврать. Но в общем и целом нельзя сказать, что я сильно сожалел о том, что случилось – тем более ничего непоправимого так и не успело произойти. В конце концов, у меня была возможность пообщаться почти что с личностью одного из величайших магов столетия, узнать те или иные секреты – это уже я профукал свою возможность, разменяв её на какие-то домашки и прочую мелочёвку, хоть и выяснил-таки и пару действительно интересных вещей. Что же касательно того, что случилось со мной – за любую возможность приходится как-то платить, и, решив исследовать попавший мне в руки артефакт, я догадывался, что это отнюдь не безопасно, да и закончиться могло плачевно для меня. Что ж, цену я заплатил, возможно, даже не сполна, но никакого обмана тут, в общем-то, не было, и только я сам виноват, что не использовал возможность по полной.

Дневник я, конечно же, больше так никогда и не увидел.